Убийца
Убийца
Жюля Гоша,
(с французского).
———————————————————————
Убийца, Гош Жюль, Год: 1908
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Господин, который так настойчиво добивался быть принятым комиссаром полиции, наконец, был впущен в служебный кабинет полицейского чиновника и, не отвечая на приглашение сесть, спросил:
— Вы все еще ищете убийцу семьи X?..
Полицейский комиссар не без горечи сделал головой знак согласия.
Посетитель помолчал тогда несколько мгновений, а затем отчетливо произнес:
— Это — я!..
Комиссар привскочил и первым делом постарался убедиться, не имеет ли он дело с сумасшедшим. Но нет: молодой, обросший бородой, человек, усевшийся, наконец, на предложенный ему стул, казался обладающим вполне умственными способностями, а его спокойствие, казалось, доказывало, что он может отвечать за правильность его показания.
— Тем более, — заметил про себя комиссар, — эта борода, этот длинный и широкий внизу сюртук, все это соответствует признакам убийцы, доставленным некоторыми свидетелями…
— Нет, нет, я прошу вас, не подвергайте меня мучениям расспросов и сомнений, все, что хотите, кроме этого — прервал вдруг молчание странный посетитель, заметив, движение губ комиссара.
Несколько сконфуженный комиссар пробормотал:
— Но скажите, скажите, наконец, это правда, что вы убийца?
— Я думаю, что говорю правду, — прервал неизвестный, внезапно раздражаясь, — вы, кажется, должны понимать, что я мог бы с вами не откровенничать.
Тяжелое молчание воцарилось на несколько мгновений, а затем убийца, так как он все более казался убийцей, произнес:
— Я объясняюсь… говорили, что в момент убийства на мне была фальшивая борода, это первая ложь, так как вы видите хорошо, что это самая настоящая борода, борода притом такая, которой кто угодно мог бы гордиться… Обождите, не перебивайте. Говорили еще, что на мне в этот момент была надета блуза наборщика… это тоже вранье, ибо я был одет в этот самый сюртук, притом единственный у меня, да и то с того времени, как я принужден был стащить его у одного старьевщика с окна. Говорили затем… нет, нет, я прошу вас не перебивайте, дайте мне кончить, у меня слишком много накипело на сердце, говорили, будто веревка, которая мне послужила, была грязной… Господин комиссар, это уже прямо-таки возмутительно, так как эту веревку я только что купил специально для этой цели в мелочной лавочке на углу. Писали затем, что мой потайной фонарь… но, вообще, чего только ни писали… Я вам клянусь, господин комиссар, что у меня нет и не было потайного фонаря. Это был простой, обыкновеннейший велосипедный фонарь, которым я освещал себе путь… И вот вы видите, каким возмутительным образом эта пресса и эти, так сказать, ‘свидетели’ извращают истину… Нет, я не могу вам выразить мучений, которые я пережил за последнюю неделю… Каждый день это было новое вранье, новая дурацкая гипотеза, новые фантазии. Я готов был кататься от злости и досады по земле. Я, который все знал, который все мог разсказать… не мог говорить, я принужден был молчать… Это было сильнее меня, поставьте себя на мое место, господин комиссар…
Убийца теперь говорил жалостливым тоном, чуть не с рыданиями в голосе.
— В конце концов, они стали изображать меня дураком, ослом, да, да самым вульгарным ослом… ‘следы’, говорили они хором, ‘следы шагов’, они где-то находили следы, как будто бы это не было элементарнейшими начатками искусства уничтожить решительно все, что могло бы вас погубить. Ах, господин комиссар, я вам искренно желаю никогда не попадать на язык целой шайке глупых болтунов. Это такое мучение, такое, что нужно навалить себе на язык целую скалу, чтобы смолчать. Но самое худшее для меня… что меня, наконец, заставило выйти из себя… это было мнение, этого, как его, какой-то крупной шишки в вашей магистратуре… что это преступление было ‘грязным, развратным’ преступлением…
Здесь убийца заломил руки:
— Знаете ли вы, господин комиссар, что такое ‘грязное, развратное’ преступление?.. Я не знаю, не знаю, а между тем я перевидел и сам совершил немало преступлений. И все это были ‘просто’ преступления, так сказать ‘преступные преступления’, которые совершаются ежедневно и которые еще недавно стоили бы мне головы, а теперь обойдутся в лет десять Гвианы или вообще экзотической жизни, что-нибудь в этом роде, я думаю, а?..
— Вы удаляетесь от вашей темы, — счел нужным прервать комиссар.
— Нисколько, я хотел только сказать, что нет и не бывает грязных и развратных преступлений, что это идиотство… что грязными и развратными могут быть только отчаянные преступники, или свидетели, или подлецы-журналисты, но что я ни тот, ни другой, ни третий, а просто преступник, обыкновенный преступник и притом такой, который не позволит, чтобы его имя трепалось по газетным листам, чтобы по его адресу блягировали, чтобы проклятые газетчики забавлялись им. И вот почему я явился к вам, господин комиссар, чтобы вы прекратили все это безобразие, все эти дурацкие, глупейшие, бессмысленные выдумки и сплетни… Вы сами теперь хорошо знаете, что вам нужно делать…
Текст издания: журнал ‘Пробуждение’, 1908, No 16.