Н. А. ЛЕЙКИНЪ
НЕУНЫВАЮЩІЕ РОССІЯНЕ
РАЗСКАЗЫ И КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2
1879
У доктора.
У доктора.
У доктора, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Утро. Насъ одинадцатый. Въ пріемной у доктора собрались паціенты. Они сидятъ, стоятъ, ходятъ. Нкоторые разсматриваютъ иллюстрированные журналы, лежащіе на стол, нкоторые отъ нечего длать считаютъ розетки рисунка обой, коими оклеены стны. Слышна сдержанная звота въ кулакъ, слышенъ шопотъ. Какой-то толстый лысый господинъ съ сердоликовой печаткой на брюх и съ подвязанной рукой притаился въ углу на кресл и спитъ, слегка похрапывая. Публика самая разношерстная. Тутъ сухой и длинный гемороидальный чиновникъ въ вицмундир и съ желтолимоннымъ лицомъ, съ шпанскими мушками за ушами, священникъ въ коричневой ряс, изъ подъ которой виднется широкій, шитый шерстями поясъ, священникъ громко вздыхаетъ, поминутно вынимаетъ изъ кармана гребенку и расчесываетъ волосы на бород и на голов. Тутъ и пожилой купецъ съ толстой золотой цпочкой черезъ шею, въ брюкахъ на выпускъ и въ сюртук ниже колнъ. Купецъ то и дло вытаскиваетъ изъ кармана красный фуляровый платокъ и отираетъ имъ градомъ катящійся потъ. Не довольствуясь отираніемъ, онъ утюжитъ себ платкомъ затылокъ, подъ бородой Рядомъ съ купцомъ старушка съ редикюлемъ въ рукахъ, на которомъ изображена птица, клюющая цвты. Около старушки молодая двушка съ заплаканными глазами. Дале чуйка въ дегтярныхъ сапогахъ. Отъ чуйки такъ и отдаетъ деревяннымъ масломъ, коимъ смазана голова. По пріемной изъ угла въ уголъ, побрякивая шпорами и прихрамывая, ходитъ офицеръ. Въ углу возится баба съ ребенкомъ. Вс въ ожиданіи и взираютъ на запертую дверь, ведущую въ кабинетъ. Многіе посматриваютъ на часы. Изъ прихожей выглядываетъ лакей.
— Скоро начнетъ принимать?— спрашиваютъ его.
— Отпили чай и теперь умываются. Вонъ фыркаетъ! Теперь ужъ скоро. Брюки да сюртукъ напялитъ, сдые волосы изъ бороды выщиплетъ и готово,— отвчаетъ лакей.
У бабы плачетъ ребенокъ. Та жужжитъ, какъ муха, стараясь его укачать. Къ ней подходитъ, скрипя сапогами, чуйка.
— Недужется ребенку-то?— задаетъ онъ вопросъ и тыкаетъ пальцемъ въ пеленки.— Чмъ страдаетъ-то?
— Животомъ. Охъ, ужъ и не говори! Смущалась вся… Какъ завинтитъ это у него, надо полагать, подъ сердцемъ, инда взвизгнетъ! Благимъ матомъ оретъ, словно крышу съ дома снести хочетъ.
— Ты зачмъ-же къ доктору-то его принесла? Ребенка къ доктору не слдоваетъ. Его старухамъ показать надо, или такъ свдующему человку. Докторъ нутро попортитъ. Неси назадъ.
— Да ужь изъ силъ выбилась. Бабка повитуха смотрла ужъ. ‘Положи, говоритъ, ему на брюшко утюгъ’. Гд-жъ ребенку такую тягость вынести? Вдругъ задавитъ? Кто въ отвт?
— Неси, говорю, назадъ. Докторъ тутъ не при чемъ. Покажи ребенка-то мн. Я смыслю.
Баба развертываетъ пеленки. Чуйка смотритъ, тыкаетъ пальцемъ.
— Мальчикъ или двочка?— спрашиваетъ онъ.
— Двочка. Году еще нтъ ребенку. Гд-жъ тутъ утюгъ?..
— А коли двочка, то возьми ты на три копйки меду краснаго въ мелочной лавочк, потомъ перцу стручковаго, размшай и намажъ ей животъ-то. Да затопи печь и какъ намажешь этимъ составомъ, то и держи ее передъ печью. Кричать будетъ — все держи. Болзнь крикомъ лучше выходитъ.
— Русскую печь-то затопить?
— Безпремнно русскую. Голандская не подходитъ. Поняла теперь какъ нужно орудовать?
— Поняла. Такъ нести ребенка-то?
Баба въ нершимости.
— Неси. Докторъ попортитъ. Онъ сейчасъ струментомъ ковырять начнетъ. Красный медъ и стручковый перецъ передъ русской печью, и какъ рукой сниметъ! У моей бабы шестеро.
— Спасибо теб, голубчикъ. И въ самомъ дл понесу домой. Прощай!
— Иди, иди съ Богомъ!
Баба уходитъ.
Купецъ подслъ къ священнику.
— Чмъ, батюшка, страдаете? Врно крпко недужится? Обликъ-то у васъ такой истомленный,— говоритъ онъ.
— Надбрюшіе болитъ. У меня съ малолтства попорчено, отвчаетъ священникъ.— Еще въ бытность въ семинаріи въ богословіи поднялъ я корову подъ пахъ…
— Скажите на милость! Ай-ай-ай!— качаетъ головой купецъ.
— Извстно, народъ молодой, показать себя передъ невстой хотлось. Мы изъ узда. И съ тхъ поръ, врите-ли?…
— Все надбрюшіе какъ есть одержимо?
— Нтъ, мстами. То ущемленіе, то какъ-бы стонъ… Отпвали мы тутъ старосту. Только возгласилъ я и вдругъ…
— Урчаніе есть?
— И урчаніе, и свербленіе, и подходъ подъ сердце, одно слово — какъ-бы чемеръ лошадиный.— А вы чмъ страдаете?
Купецъ вздыхаетъ.
— У меня болзнь душевная, потому что она въ голов,— начинаетъ онъ.— Сны снятся по ночамъ.
— Къ Богу-бы обратились. Сны отъ Господа Бога.
— Обращались и къ Богу, но никакой пользы. Видно ничего не подлаешь. Я сны вижу и весь въ трепет… Ежели, къ примру, съ вечера выпьешь, то легче, но намъ ежедневно нельзя, потому люди торговые и въ товар перепутаться можно. Опять-же хмльной не углядишь, а молодцы въ сапогъ…
— И страшные сны?— интересуется священникъ.
— Трепету подобно! Спервоначалу снилось все насчетъ божества. Разверзутся это, будто, небеса, ангелы изъ нихъ вылетятъ, возьмутъ меня на рамена и несутъ…
— Что-жъ, это сны хорошіе, съ предопредленіемъ, говоритъ священникъ…
— Позвольте, все это было сначала. Бывало проснешься на недоконченномъ сн, хватишь стаканъ квасу, ляжешь опять и видишь продолженіе… Случалось, что и три ночи подъ-рядъ одинъ сонъ…
— Ахъ, Господи!
— Потомъ, кром ангеловъ, святые. Выдутъ и гласъ… ‘Иди и водрузи подъ моимъ ликомъ свщу въ десять фунтовъ’.
— И водружали?
— Водружалъ. Но подъ конецъ силъ не стало. То въ пять фунтовъ, то въ десять. Торговля плохая… Сталъ ослушиваться, впалъ въ отказъ. И тутъ-то перемна. Страхъ напалъ. Ангелы скрылись и началось иное видніе. Какъ заведу глаза, вижу демоновъ, и т будто бы драть меня сбираются. Орясины у нихъ въ рукахъ съ аршинъ, стоятъ и помахиваютъ, инда свистъ стоитъ.
— И больно драли?— интересуется священникъ.
— Дранья настоящаго не было, но только примръ: раскладываютъ это на скамейк, снимаютъ одежды съ меня. Согласитесь, что страшно и стыдно? Человкъ я семейный… Сначала молчалъ, но потомъ повдалъ жен. Съ той минуты отъ этихъ мыслей лихорадка: и въ жаръ, и въ дрожь. Думали, думали и устроили молебствіе съ водосвятіемъ. Отлегло. Два мсяца ничего не снилось.
— Вотъ видите, я говорилъ, что надо къ Богу обратиться,— перебиваетъ священникъ.
— Позвольте, позвольте, останавливаетъ его купецъ.— Два мсяца ничего не снилось, потомъ стали показываться легкія виднія. Вижу, что будто съ неба спускается пирогъ съ сигомъ, потомъ скатерть и на ней какъ-бы куличъ и бутылка хересу, величиною съ домъ. Молчу. Думаю, съ такими снами жить можно… Вдругъ перемна. Женскія тла показываться начали. То плясовица съ бубномъ, то купидонъ женскаго пола оголенный, жена Пентефрія пригрезилась. Говору никакого, все въ отдаленіи и къ себ перстами на ложе манятъ.
— Это бсы, бсы смущаютъ, поясняетъ священникъ.— И угодникамъ таковыя виднія были.
— Позвольте, батюшка. И это еще ничего. Жен сказать боюсь, потому, думаю, ревность начнется, содержу внутри себя и молчу. Только вдругъ повремени вижу уже другой интересъ… Тла исчезли и сталъ старецъ появляться. Борода до чреслъ, на глав сдины…
— Эй, человкъ! Доложи-ко доктору, что его статскій совтникъ Треуховъ дожидается!— восклицаетъ гемороидальный чиновникъ съ желтолимоннымъ лицомъ и поправляетъ орденъ на ше.
Толстякъ, спавшій въ углу на кресл, громко всхрапываетъ, просыпается и начинаетъ потягиваться.
— Пріхали, разв?— спрашиваетъ онъ остановившагося передъ нимъ офицера.
Тотъ въ недоумніи смотритъ на него.
— Скажите, какая-же это станція?— зваетъ толстякъ.
— Чортъ знаетъ, что вы городите!— отвчаетъ офицеръ и повертывается на коблукахъ.
— Человкъ! Кто тамъ? Доложите-же, наконецъ. Мн къ министру надо!— продолжаетъ чиновникъ.
Входитъ лакей.
— Сейчасъ, сейчасъ. Имйте терпніе… Умылись и брюки надваютъ,— говоритъ онъ.
— Намъ до его брюкъ дла нтъ. Пріемъ объявленъ въ девять часовъ, а теперь скоро одиннадцать!
Толстякъ, поправившись на стул, снова засыпаетъ.
— Ну-съ, продолжайте,— продолжайте, понукаетъ купца священникъ, весь обратившійся въ слухъ.— Это довольно интересно. Перебили нашъ разговоръ-то. Сталъ вамъ появляться старецъ, сдинами убленный и съ бородой до чреслъ…
— Да-съ, старецъ, продолжаетъ купецъ.— Объ оголенныхъ плясовицахъ я вамъ разсказывалъ?
— Разсказывали.
— Ну-съ, сталъ появляться старецъ съ бородой до чреслъ, лицо постное, морщинистое, точь въ точь на старинныхъ образахъ. Остановится въ отдаленіи и качаетъ головой. Это въ первую ночь. Во вторую ночь подошелъ и говоритъ: ‘Прасковею пятницу помнишь?’ Хотлъ я отвчать, но языкъ прилипъ къ моей гортани. На третью ночь опять вопросъ: ‘Ильинскую пятницу соблюдаешь?’ Нтъ словесъ на отвтъ. На четвертую ночь подошелъ къ ложу и громовымъ голосомъ вострубилъ: ‘Калистратій, иди и удавись на осин!’ Тутъ я бужу жену и разсказываю ей. Плачемъ.
— Господи Боже мой!— всплескиваетъ руками священникъ.— Это видніе изъ ряда вонъ!
— Да-съ, и плачемъ. На слдующую ночь боюсь заснуть. Сижу и нюхаю табакъ, перомъ у себя носъ щекочу, чтобы, значитъ, чиханіемъ заняться и сонъ отогнать. Однако, не могъ и сморило, уснулъ и вижу опять старца и опять тотъ-же возгласъ: ‘Калистратій, иди и удавись!’ Ну, ужь тутъ я не стерплъ и къ доктору… Думаю, порошковъ у него какихъ попросить, что-ли, чтобы въ совершенное забытье приходить и спать крпче. Я-бы даже и на операцію какую-нибудь ршился, потому, врите-ли, мочи нтъ. Ну, чтожъ, неужто и въ самомъ дл мн давиться? Вдь у меня жена, дти.
— Нтъ, какъ возможно! Что вы!— восклицаетъ священникъ.— Самоубійство и отъ Бога запрещено. Чудна у васъ болзнь! Признаюсь первый разъ о такомъ недуг слышу. Вы чтеніемъ страшныхъ романовъ на ночь не занимаетесь-ли?
— Помилуйте, до романовъ-ли! Придешь изъ лавки усталый, пробжишь въ ‘Полицейскихъ Вдомостяхъ’ подрядную часть, объявленія о томъ, кто обанкрутился, похлбаешь щей да и ко сну…
— Можетъ слишкомъ жирно дите? Упитываетесь? Напримръ, свинину, огузокъ…
— Извстно въ пищ себ не отказываемъ, только мы съ молитвой… Выпьешь это водки рюмку…
Священникъ разводитъ руками.
— Читалъ я сначала въ ‘Полицейскихъ Вдомостяхъ’, разсказываетъ купецъ, объ утопленникахъ и удавленникахъ. Кого вагономъ перехало — въ то время все съдобное снилось, бросилъ — старецъ пошелъ.
— А вотъ что: вы когда ложитесь спать, не думайте о сует мірской, а творите молитву.
— А къ доктору не надо?
— Нтъ, и къ доктору обратитесь, да отслужите опять молебенъ, подымите икону…
Къ двушк подслъ офицеръ и крутитъ усъ.
— Какая у васъ болзнь? Врно сердечная?— спрашиваетъ онъ.
— Флюсъ и ухо заложило. Стрляетъ все.
— Болзнь самая женская,
— Ахъ, что вы, какъ вамъ не стыдно это говорить!— шепчетъ двушка и потупляетъ глазки.
— Отчего-же? Мужской болзни у двушекъ не можетъ быть. Ну, ежели не женская, то двичья. Или можетъ быть вы сердечко обожгли?
— Разв сердце обжечь можно? Оно внутри помщается.
— Сердце обжигается пламенною любовью. У васъ есть мамаша?
— Нтъ, у меня тетенька.
— Какъ, тетенька? Значитъ мамаши и не было никогда?
— Не привязывайтесь, пожалуйста, какъ полицейскій крючекъ. Это вамъ вредно.
— Для васъ я даже самую смерть готовъ перенесть. Вы гд живете?
— Не доходя прошедшаго. Этого вамъ и знать не надо.
— Я васъ до дому проводить хочу. Двушкамъ такъ трудно нынче однмъ ходить, отбою отъ лавеласовъ нтъ, а я васъ защитить могу, при мн сабля.
Купецъ, отирая обильный потъ, катящійся съ него ручьями, сидитъ уже около старухи съ редикюлемъ и шепчетъ:
— Возьмите вы на копйку голландской сажи, потомъ ворвани достаньте и на гривенникъ купоросу въ аптек. Поняли? Потомъ полштофъ водки, да натолките кирпичу. Шубный клей есть у васъ дома?
— Найдется.
— Ну, и разболтайте все это.
— И мазаться, и натираться?
— Нтъ, отъ натиранья никакого толку не будетъ. Пейте по рюмк, да на зар… А тереться надо лошадиной дугой, просто дугой… Потомъ сними шкуру съ угря…
Толстякъ въ углу, на кресл, начинаетъ неистово храпть Его будятъ. Съ просонья онъ толкуетъ что то о ворахъ и чешется.
— Вишь скребется-то, словно въ бан! киваетъ на него купцъ.— Попросите, ваше степенство, умыться у служителя. Отъ холодной воды сейчасъ разгуляетесь, обращается онъ къ толстяку.
— Всю ночь не спалъ, отвчаетъ тотъ. Рука, мочи нтъ, какъ болела, а вотъ пришелъ сюда и унялась боль. Ну и сонъ…
— Человкъ! Доложите же, наконецъ, доктору! кричитъ чиновникъ съ орденомъ на ше.
— Одлись. Сейчасъ выдутъ. Въ сюртук ужъ, отвчаетъ лакей.
Въ кабинет раздается звонокъ. Дверь отворяется и на порог показывается докторъ. Паціенты приходятъ въ движеніе, кашляютъ, сморкаются.