Эдгар Аллан
Эдгар Аллан
Тысяча вторая ночь
Тысяча вторая ночь
The Thousand-and-Second Tale of Scheherazade, 1845.
ФЕЛЬЕТОН
ТЫСЯЧА ВТОРАЯ НОЧЬ
* * *
I.
I.
(Окончание завтра).
II.
II.
—————————————————————————
Тысяча вторая ночь, По Эдгар Аллан, Год: 1845
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Под этим заглавием напечатан в предпоследнем нумере Illustration весьма игривый и остроумный рассказ, будто бы отысканный в старинной восточной рукописи. Автор заставляет Шехеразаду рассказывать халифу последние приключения Синбада-морехода. В рассказ этот входят все чудеса и открытия, совершенные в последнее время, начиная пароходом, который показался неустрашимому мореходу невиданным зверем, и оканчивая новейшим изобретением дамского туалета — кринолином. Халиф, раздраженный тем, что Шехеразада так играет его легковерием, решается исполнить клятву, которую откладывал тысячу и одну ночь, и осуждает на смерть сказочницу за то, что она дерзнула утруждать его слух такою страшною небывальщиною. Рассказ показался нам так оригинален и занимателен, что мы решились поместить его в нашей газете.
Пересматривая замечательное и малоизвестное Арабское сочинение, я, говорит автор, к удивлению моему, открыл, что литературный мир жестоко ошибается на счет участи сказочницы Шехеразады, и что развязка Тысячи и одной Ночи по крайней мере весьма не полна, если уж нельзя назвать ее неверною.
Читателям известно, что в обыкновенных переводах Арабских сказок, халиф, имея основательные причины ревновать свою первую супругу, не только предает ее смерти, но еще клянется бородой и Магометом, вступать ежедневно в брак с красивейшею девицей своего халифата, а на следующее утро отдавать ее в руки палача, — и халиф несколько лет сряду буквально исполнял свою клятву.
Однажды, после обеда, явился к нему великий визирь, дочь которого, девица Шехеразада, решилась освободить страну от кровавой подати, взимаемой с красоты, или погибнуть героиней своего намерения.
Итак, она отправила отца своего, великого визиря, к халифу, чтобы предложить ему свою руку. Халиф с удовольствием принимает предложение (он давно думал о Шехеразаде, но боялся визиря), однако ж предупреждает, что ни для визиря и ни для кого на свете не изменит данному обету. Шехеразада настоятельно желает быть супругою халифа, вопреки самым благоразумным увещаниям отца, и желание ее исполнилось.
Остальное известно: хитрая Шехеразада начала рассказывать своему супругу разные удивительные истории, стараясь всегда прерывать рассказ на самом интересном месте, чтобы возбудить любопытство и заставить слушать продолжение — точь-в-точь Александр Дюма, Сю и компания в романах-фельетонах — и таким образом протянула свою жизнь на тысячу и одну ночь, по прошествии которых, говорят, халиф отменил страшную клятву.
Заключение это очень утешительно для нежных нервов и чувствительных сердец, но неудобно в том отношении, что, подобно многому множеству благополучных драматических развязок, оно более отрадно, нежели справедливо, и открытая ныне Арабская рукопись дает возможность исправить ошибку.
‘Милая сестрица, — говорит Шехеразада в тысяча второй ночи, (привожу рассказ слово в слово), — милая сестрица, так как теперь халиф соблаговолил отменить ненавистную дань, и я избавилась от страха, то упрекаю себя в одном: зачем я не досказала до конца историю моряка Синбада. С путешественником этим случилось много приключений, любопытнее даже тех, которые рассказаны мною, и, если вы еще не спите, я сию минуту поправлю дело’.
Повелитель правоверных начинал дремать, сестра Шехеразады также не очень-то обрадовалась предложению, но Шехеразада, вероятно, не заметила этого и продолжала следующее:
‘Наконец, под старость, — повествует Синбад устами Шехеразады, — насладившись дома несколькими годами спокойствия, захотел я посмотреть неведомые страны, связал в узел товары, которые были подороже и меньше занимали места, велел поденщику нести за собой пожитки, и пошел на берег, поджидая корабля, чтобы отправиться с ним в какую-нибудь землю, где я не бывал прежде…
Сложив пожитки на песок, мы сели под деревьями и смотрели на море, в надежде, что придет какой-нибудь корабль: просидели несколько часов и — напрасно. Напоследок мне почудился какой-то страшный шум, носильщик также начал вслушиваться, и подтвердил мои слова. Шум усиливался, и мы уже не сомневались, что предмет, от которого происходил шум, приближается к нам. Действительно, на горизонте обозначилось черное пятно, и вскоре мы увидели огромное чудовище. Оно плыло большею частию туловища поверх воды с непостижимою быстротою, отбрасывало грудью широкие складки пены и оставляло позади себя длинную светящуюся борозду в море.
Через несколько минут, чудовище приблизилось к нам на такое расстояние, что мы ясно могли рассмотреть его наружность. Оно было вышиною с три величайшие дерева, если б поставить их одно на другое, и занимало пространство величиною с аудиенц-залу твоего дворца, о прекраснейший и великодушнейший из халифов! Туловище его было не такое, как у обыкновенной рыбы, но твердое как скала, черное как уголь, на всей части, плывшей над водою, не было ничего кроме узенькой кровавой полосы, опоясывавшей туловище. Живот — мы рассмотрели его, когда чудовище поднялось над волнами — был весь покрыт металлическою чешуей, такого цвета, как бывает месяц в туманную погоду. Спина была плоская и почти белая, и из нее выходили три шипа, длиною в половину всего тела чудовища.
У отвратительного существа этого не было видимого рта, зато природа дала ему восемьдесят глаз, которые торчали из своих впадин, как глаза стрекозы, и были размещены вокруг всего тела, двумя параллельными рядами, один выше, другой ниже кровавой полосы, которая как будто служила им бровью. Два или три из этих ужасных глаз были более прочих и казались вылитыми из чистого золота.
Хотя животное приближалось к нам, как я сказал, чрезвычайно быстро, но, кажется, оно двигалось помощию какой-нибудь волшебной силы, потому что у него не было ни плавательных перьев как у рыб, ни перепончатых ног как у уток, ни крыльев как у чайки. Голова и хвост его были совершенно одинаковой формы, и только, неподалеку от последнего, находились два маленькие отверстия — вероятно ноздри, из которых чудовище испускало тяжелое дыханье, с изумительною силой и пронзительным, противным шумом.
Мы несказанно перепугались, но удивление наше даже превзошло страх, когда мы увидели на хребте чудовища бесчисленное множество животных, во всем похожих на людей, с тою только разницей, что они были не в обыкновенной человеческой одежде, а в какой-то безобразной и неудобной оболочке, похожей на саван, которая так плотно прилегала к коже этих несчастных существ, что они едва могли шевелить членами и, кажется, чувствовали ужаснейшую боль. На головах у них были какие-то квадратные ящики, похожие на чалмы, но вскоре я рассмотрел, что они были очень тяжелы и крепки, и заключил, что огромная тяжесть их назначена для того, чтобы придерживать головы на плечах этих странных существ. На шее у них были надеты черные ошейники — вероятно знаки рабства, но только гораздо теснее и шире тех, какие мы надеваем на собак, так что несчастные жертвы решительно не могли повернуться головой ни в какую сторону, не поворачиваясь, в то же время, и всем телом, и потому вечно смотрели себе на нос.
Подойдя почти к самому берегу, где мы сидели, чудовище вдруг выбросило, и на ведикое расстояние, один из своих глаз — и глаз этот лопнул с ужасным пламенем, и из него столбом поднялся густой дым и шум, подобный грому. Когда же дым рассеялся, мы увидели, что, возле головы чудовища, одно из непостижимых животных поднесло ко рту трубу и испускало резкие и неприятные звуки, которые, пожалуй, мы сочли бы за разговор, если б они не выходили только носом.
Звуки эти относились ко мне, но я не мог отвечать, потому что не понимал их смысла, в замешательстве обернулся к носильщику, остолбеневшему от ужаса и спросил, что бы это было за чудовище, чего хочет оно, и какие существа кишат на его хребте. Носильщик отвечал, насколько позволял ему испуг, что слышал рассказы об этом морском звере, что это ужасный демон, со внутренностями из серы и огненной крови, созданный злыми духами на пагубу человеческому роду, что на спине у него водятся гады, подобные тем, какие мучат кошек и собак, но только несравненно крупнее и злее, и что гады эти приносят свою пользу, хотя гибельную, именно укушением своим распаляют ярость чудовища, и заставляют его рычать и делать все то зло, какого желают злые духи.
Услышав это объяснение, я бросился со всех ног, без оглядки, и вскарабкался на гору, носильщик бежал так же скоро, хотя почти в противную сторону, так что под конец скрылся с моими пожитками. Полагаю, что он сберег их в целости, впрочем, не могу хорошенько разъяснить этот пункт по той причине, что я более не встречал носильщика.
Рой полулюдей высадился в лодках на берег, и погнался за мною по пятам. Наконец меня поймали, связали по рукам и по ногам, отдали чудовищу, и оно тотчас же уплыло в море.
Тогда только я горько раскаялся в своем безумии. Для чего покинул я мирную кровлю и подвергал свою жизнь таким приключениям! Но уже поздно было оплакивать прошлое. Я старался извлечь лучшее из своего положения, заискивал благосклонность получеловека, державшего в руке трубу, по-видимому, начальника прочих, и, спустя несколько дней, дела мои так поправились, что он начал оказывать мне разные знаки своего расположения, а потом принялся учить меня реву, который, по чванству, называл разговором. Вскоре я уже бегло объяснялся с ним на этом языке, и дал понять, что мне очень хотелось бы поглядеть свет.
— Я очень рад, любезный Синбад, что ты славный малый, — однажды после обеда сказал мне начальник полулюдей, — мы намерены вскоре предпринять так называемое кругосветное путешествие, и так как тебе желательно осмотреть свет, то я бесплатно дам тебе место на спине зверя.
Когда султанша Шехеразада довела рассказ до этого места — говорит Арабский автор — халиф повернулся с левого бока на правый и сказал:
— Удивляюсь, милая султанша, что ты до сих пор молчала о последних приключениях Синбада. Они чрезвычайно занимательны.’
После этого замечания прекрасная Шехеразада, сказывают, продолжала историю в следующих выражениях.
Синбад повествовал: — ‘Я поблагодарил получеловека за обязательность, и вскоре очутился на хребте чудовища, как у себя дома. Оно рассекало океан с изумительною быстротою, хотя поверхность океана была не плоская, как в нашей части света, а, напротив, круглая как граната, так что мы, можно сказать, то и дело поднимались и опускались.’
— Очень странно, — перебил халиф.
— Однако ж справедливо, — возразила Шехеразада.
— Сомневаюсь, — заметил халиф, — впрочем, продолжай.
— С удовольствием. — ‘Итак, чудовище — продолжал Синбад — то поднимаясь, то опускаясь, как я сказал, достигло острова, в несколько сот миль окружностью, построеннаго посреди моря крошечными существами, похожими на гусеницу [Кораллы. — (Здесь и далее, за исключением отмеченного, примечания автора.)].’
— Гм! — заметил халиф.
Шехеразада, не обратив внимания на это восклицание, продолжала:
‘Оставив этот остров, — сказал Синбад, — мы пристали к другому, поросшему каменным лесом, но таким твердым, что самые лучшие наши топоры разлетались в дребезги, когда мы попробовали было рубить деревья [*]’.
[*] — ‘Одна из достопримечательнейших редкостей природы есть, бесспорно, окаменелый лес, близ источника Пасиньо. Лес этот заключает в себе несколько сот дерев, которые все стоймя превратились в камень. Некоторые из них, еще растущие, окаменели отчасти. Изумительный факт, заставляющий натуралистов изменить нынешнюю теорию окаменения’. Кеннеди. — Сперва известию этому не хотели верить и перестали считать его вымыслом с тех пор, как открыт совершенно окаменелый лес, близ истоков Шайенны, которая берет начало из Черных Гор, в Скалистом Хребте.
Едва ли найдется на всем земном шаре картина, великолепнее окаменелого леса близ Каира, все равно, смотреть ли на нее с точки зрения геологии, или живописи. Миновав гробницы халифов, как раз по ту сторону городских ворот, путешественник отправляется к югу, через пустыню, почти под прямым углом с Суэцскою дорогой, и, сделав миль десяток по низкой и бесплодной долине, покрытой песком, дресвой и ракушками, такой прохладной, как будто море сбыло с нее только вчера, путешественник переходит через небольшие песчаные пригорки, бегущие, в незначительном расстоянии, параллельно дороге, — и здесь глазам его открывается зрелище, невообразимо странное и унылое. Вокруг него, на несколько миль, лежат кучами обломки дерев, обратившиеся в камень, и звучать, как чугун, под подковами лошади: совершенно лес, поваленный наземь. Деревья, темно-коричневого цвета, но прекрасно сохранили свою форму, иные куски длиною в пятнадцать футов и толщиной от трех до шести дюймов, все обломки лежат так плотно, что между ними едва пробирается египетский осел, и все сохранились в таком виде, что — будь это в Шотландии или в Ирландии — подумал бы, что идешь по огромной высохшей торфяной яме, вырытые деревья которой гниют на солнце. Корни и составные части ветвей, во многих местах, сохранились почти без всякого повреждения, а на иных даже видны скважины, проточенные червями. Тончайшие проводники соков и нежные частицы сердцевины совершенно уцелели. Древесина совершенно окаменела, так что режет стекло и принимает прекраснейшую полировку. — Asiatic Magazine.
— Гм! — отозвался халиф, — но Шехеразада преспокойно продолжала повествовать от лица Синбада.
‘Пройдя этот остров, мы достигли страны, где была пещера, углубленная на тридцать или на сорок миль в недра земли. В этой пещере находилось гораздо больше дворцов, нежели во всем Дамаске и Багдаде, и все были они обширнее и великолепнее багдадских и дамасских. На сводах дворцов висело несметное множество драгоценных камней, похожих на алмазы, но величиною больше людей, а внутри, между целыми улицами башен, пирамид и храмов, текли предлинные ручьи, черные как эбеновое дерево, и в них роились безглазые рыбы [Мамонтова пещера, в Кентукки]’.
— Гм! — пропустил сквозь зубы халиф.
‘Потом проникли мы в ту часть моря, где стояла, высокая гора, по ребрам которой текли потоки растопленного металла, иные длиною в шестьдесят и шириною в двенадцать миль [В Исландии, в 1783 году], между тем как из вершины ее вылетало такое множество пепла, что он совершенно стер солнце с лица неба, распространил черную ночь, и мы, стоя в полутораста милях от горы, не могли различить у себя под носом самого белого предмета [‘После извержения Геклы, в 1766 году, облака этого рода произвели такую темноту, что в Глаумбе, лежащей более нежели в пятидесяти милях от горы, надо было идти ощупью, чтобы не оступиться. При извержении Везувия в 1794 году, в Казерте, находящейся в четырех милях от волкана, нельзя было ходить днем, без факелов. 1 Мая 1812 года, облако волканическаго пепла и песку, выброшенное волканом с острова Св. Винкентия, произвело такой мрак, что невозможно было днем различить белый платок в шести дюймах от глаза’. Мюррей, Phil. Edit, стр. 215.]’.
— Гм! — повторил халиф.
‘От этого берега чудовище плыло далее, пока мы не встретили земли, в которой все казалось сделанным навыворот, так, например, мы видели озеро, и на дне его, более нежели на сто футов под поверхностью воды, стоял прегустой лес [При землетрясении, 6ывшем, в 1790 году, в Каракасе часть гранитной почвы обрушилась, и оставила после себя озеро, глубиною от 80 до 100 футов, и в 2,400 футов в поперечнике. Обрушилась же часть леса Арипао, и деревья несколько месяцевь стояли под водою совершенно зеленые.’ Мюррей, там же, стр. 221]’.
— Ого! — воскликнул халиф.
‘В нескольких сотнях миль оттуда, мы очутились в такой стране, где атмосфера могла своею плотностью поддерживать железо или сталь, как наша держит пух [Самую твердую сталь можно стереть в столь мельчайший порошок, что он будет плавать в воздухе]’.
— Тра-дери-дера! — пробормотал халиф.
‘Продолжая путь по тому же направлению, — говорит Синбад устами Шехеразады, — мы вступили в страну, роскошнейшую во всем мире. Здесь змеится река в несколько тысяч миль длиною, глубины же недосягаемой, и прозрачная как янтарь. Река эта была шириною миль в шесть, а берега ее, возвышавшиеся отвесно, по обеим сторонам, чуть ли не на тысячу двести футов, были увенчаны вечно зеленеющими деревьями, с вечно-душистыми цветами, и делали всю эту страну великолепным садом… Однако ж рыхлая земля эта называлась царством Ужаса, и каждый, кто вступал в нее, подвергался неизбежной смерти (1)’.
— Эге! — произнес халиф.
‘Мы поспешно удалились из этого царства, и, спустя несколько дней, прибыли в другое, где с изумлением увидели сонмища уродливых животных, с рогами, как будто поддельными. Противные звери эти роют себе в земле обширные пещеры, в виде воронок, с каменными стенами, расположенными так, что они обваливаются под всеми проходящими по ним животными другой породы, и низвергают их в пещеру этих рогатых чудовищ, которые немедленно высасывают из них кровь, а потом с презрением выбрасывают их трупы на огромное расстояние от пещер смерти (2)’.
— Бааа! — протяжно простонал халиф.
‘Далее, мы увидели страну, чрезвычайно богатую растениями, но росли они не просто на земле, а в воздухе (3), некоторые питались остатками других растений (4), или даже соками живых животных (5), иные сверкали огнем (6), а были и такие растения, что сами собой переходили с места на место (7)’.
— Вот еще! — заметил халиф.
‘Из этой земли мы вскоре вступили в другую, где пчелы и птицы так отлично знают математику, и такие ученые, что у них каждый день учатся мудрейшие люди государства. Раз властитель этой страны предложил на соискание награды две наитруднейшие задачи — и они тотчас были решены, одна пчелами, другая птицами, но как царь скрыл оба эти решения втайне, то люди должны были долго ломать над ними головы, написали многое множество книг, и только спустя целые столетия удалось, наконец, математикам добиться того, что сразу решили птицы и пчелы (8)’.
— Вот тебе раз! — воскликнул халиф.
‘Едва потеряли мы из виду это государство, как очутились возле пещеры, из которой вылетела и пронеслась над нашими головами стая птиц, в милю шириной и в двести сорок миль длиною, так что, хоть птицы пролетали по миле в минуту, однако ж все стадо пронеслось над нами не прежде как через два часа (9)’.
— Удивительно! — заметил халиф.
‘Еще не успели мы опомниться от этих птиц, как пришли в ужас от птицы другого рода: она была несравненно больше даже утесов, какие доводилось мне видеть при первых моих путешествиях.. как бы сказать?.. да вот, великолепнейший из халифов, больше самых больших куполов твоего сераля! Чудовищная птица была безголовая, с круглым, раздутым и пестрым животом, должно быть, наполненным какою-то блестящею жидкостью. Чудовище несло в своих когтях по воздуху дом, с которого оно сорвало крышу, и внутри дома ясно видели мы двоих людей. Что чувствовали несчастные, видя свою страшную участь — легко себе представить! Мы кричали изо всех сил, чтобы испугать птицу и заставить ее выпустить из когтей добычу, но она только свистнула и бросила на голову нам тяжелый мешок… Мешок этот был наполнен песком’.
— Какая чепуха! — сказал халиф.
‘Немедленно после этого приключения, мы увидели голубую корову, с четырьмястами рог, и на спине у ней лежала огромная и твердая земля (10)’.
— Помнится, я читал об этом в какой-то книге, — заметил халиф.
‘Мы прошли под этим материком, лавируя между ногами коровы, и, через несколько часов, очутились в стране, поистине удивительной, — как сказывал мне получеловек, именно на его родине. Это очень возвысило получеловека в моих глазах, и я начал раскаиваться, что обошелся с ним фамильярно, и даже презрительно, потому что земляки его вообще могущественные волшебники и в головах у них водятся черви (11), которые, вероятно, своими движениями причиняют сильную боль и возбуждают воображение’.
— Какая нелепость! — сказал халиф.
‘У этих волшебников были разные, очень странные, домашние животные, так, например, лошадь с железными костями и кипящею кровью. Вместо овса, кормили ее черными камнями, и, однако ж, несмотря на скудную пищу, она была так сильна и легка, что тащила за собой ноши, тяжелее величайшего из здешних храмов, и притом с быстротою, недоступною для большей части птиц’. (12)
— Пустяки! — сказал халиф.
‘Я видел также, между этими людьми, бесперую курицу, но ростом более верблюда: вместо мяса и костей у ней были железо и кирпич, кровь у ней, как у лошади (которой впрочем она сродни), была горячая, и курица эта ела только дерево в черные камни. Часто она выводила в сутки по сту цыплят, и, получив жизнь, они прятались на несколько недель в желудок матери (13)’.
— Тра-лла-ла! — запел было халиф.
‘Один из этих могучих волшебников создал человека из меди и дерева, и одарил его таким умом, что, в шахматной игре, он мог бы победить все человеческое племя, кроме великого халифа, Гаруна аль-Рашида (14). Другой волшебник сделал, из этих же материалов, такое гениальное существо, что оно в одну секунду решало задачи, над которыми пятьдесят тысяч ученейших людей бились бы целый год (15). Видел я волшебника еще удивительнее: он сделал сильную машину — не то человека, не то зверя — но с свинцовым мозгом, перемешанным с чем-то черным, похожим на смолу, и приводил эту машину в движение пальцами, но так быстро и с такой невообразимой ловкостью, что без труда мог бы написать, в один час, двадцать тысяч копий Корана, и с таким совершенством, что между всеми копиями не было бы разницы на самотончайший волосок. Изумительная сила этой машины одинаково может производить и добро и зло’.
— Забавные вещи! — сказал халиф.
‘У одного из чародеев текла в жилах кровь саламандры: он садился в пылающую печь и спокойно курил в ней трубку, в ожидании пока поспеет обед (16). Другой мог превращать самые простые металлы в золото, даже не наблюдая за ним во время операции (17). У третьего было такое тонкое осязание, что он сделал бесконечную невидимую проволоку (18). Четвертый был наделен такою быстротой восприимчивости, что считал все отдельные движения упругих тел, делавшие девять сот миллионов дрожаний в секунду (19)’.
— Нелепости! — сказал халиф.
‘Еще один чародей заставлял трупы своих друзей, посредством невидимого тока, поднимать руки, шевелить ногами и даже плясать (20). Еще у одного был такой могучий голос, что его слышали из конца в конец земли (21). Еще у одного были такие длинные руки, что он мог, сидя в Дамаске, писать письмо в Багдаде, или в каком угодно месте (22). Иной приказывал молнии сойти к нему с небес — и молния являлась на призыв. Иной брал два резкие звука — и она сливались в молчание. Иной двумя яркими лучами производил совершенную темноту (23). Один делал лед в раскаленной печи (24). Другому вздумалось, чтобы солнце сняло с него портрет — и солнце рисовало (25). Третий взял эту звезду вместе с луной и планетами, свесил их с величайшею точностью, и узнал из чего они составлены. Вообще, весь этот народ с такой изумительной ловкостью владеет тайнами волшебства, что здесь даже кошки, собаки без всякого труда видят предметы вовсе не существующие, или те, которые за двадцать миллионов лет до рождения самого народа стертые с лица творения (26)’.
— Бредни! — сказал халиф.
‘Жены и дочери этих несравненных магиков, — продолжала Шахеразада, ни мало не смущенная беспрестанными и грубыми замечаниями своего супруга, — жены и дочери этих превосходных чародеев были бы верхом красоты и совершенства, если б только не преследовала их несчастная привычка, от которой до сих пор не в состоянии предохранить их даже власть мужей и отцов’.
— Что ж это такое? — спросил халиф.
‘Какой-то злой гений вбил в голову этим совершенным женщинам, что красота заключается в таких выпуклостях, которые излишком своим, делают женщину чрезвычайно похожею на двугорбого верблюда…’
— Довольно! — вскричал халиф. — Не могу больше слушать, и не хочу! У меня смертельно разболелась голова… Притом же, начинает рассветать… А сколько, бишь, времени мы состоим в супружестве? 3наете, меня начинает беспокоить совесть. К тому же, этот двугорбый верблюд… Неужели вы считаете меня за болвана?… Во всяком случае, сударыня, извольте встать, и прикажите, чтоб на вас надели петлю…’
Слова эти — сколько известно мне из Арабского автора, огорчили и изумили Шехеразаду, но она знала, что халиф не любит изменять своим клятвам — и безмолвно покорилась. Шахеразада утешилась, по крайней мере, тем — покуда надевали на нее веревку — что ей осталось рассказать еще очень многое, и что свирепый муж ее уже получил справедливое наказание, лишив себя удовольствия слушать непостижимые приключения.
(L’Illustration).
(1) Страна Нигера. См. Simmond’s colonial Magazine.
(2) Мурашан. Слово ‘чудовище’ одинаково применяется и к маленьким ненормальным существам и к большим, прилагательное же ‘обширный’ — есть чисто относительное. Пещера мурашана обширна сравнительно с норкой обыкновенной красной мирмики. Порошинка кремня — тот же камень.
(3) Epidendron Flox Aeris растет, прильнув поверхностью корней к какому-нибудь дереву или другому предмету, но не извлекает из него пищи, и живет единственно воздухом.
(4) Паразиты, как, например, удивительная raflesia Arnaldii.
(5) Шув упоминает о классе растений, которые родятся на живых животных: это водоросли, plantФ epizoФ. Г. Вилльямс представил Национальному Институту новозеландское насекомое с следующим описанием: готт, очевидно гусеница или червяк, с выходящим из головы растением, водится у подошвы дерева рата. Необыкновенное насекомое это ползет по деревьям рата и перрири, до самой верхушки, потом начинает сверлить ствол, спускается до корня, и здесь умирает, а из головы его выходит растение. Тело насекомого сохраняется в совершенной целости, и делается тверже, нежели у живого. Туземцы приготовляют из него краску, которою наводят узоры на теле.
(6) В рудниках и натуральных пещерах водится гриб, издающий яркий фосфорический свет.
(7) Скабиоза и валлиснерия.
(8) Пчелы, с тех пор как существуют на земле пчелы — давали своим ячейкам стороны и углы именно в том числе и виде, какие, по законам математики, наиболее способствуют прочности строения. — Механика долго билась над устройством крыльев ветряной мельницы, и наконец пришла к убеждению, что самым лучшим образом для них будут крылья птицы.
(9) Между Франкфуртом и территорией Индианы видели стаю голубей, шириною в милю, стая летела четыре часа. Если предположить скорость полета по миле в минуту, то длина всей стаи будет двести сорок миль, что, считая по три голубя на один квадратный метр, дает 2 230 272 000 голубей. — Путешествие в Канаду и Соединенные Штаты, лейтенанта Ф. Галля.
(10) Земля покоится на голубой корове, у которой четыреста рог. — Коран.
(11) ‘Энтозоа, или кишечные черви, неоднократно попадались у людей в мускулах и в мозгу’. — Физиология Уайтта, стр. 143.
(12) На Большой Западной железной дороге, между Лондоном и Эксетером, паровозы достигли скорости семидесяти английских миль в час. Поезд, весом в 90 тонн, прибыл из Паддингтона в Диджот (53 английские мили) в 51 минуту.
(13) Eccalobeion.
(14) Автомат Мельцеля — шахматный игрок.
(15) Числительная машина Баббеджа.
(16) Чеберт, и сотня других фокусников.
(17) Электротип.
(18) Волластов приготовил для своего телескопа платиновую проволоку, толщиной в одну восемнадцатитысячную часть дюйма. Ее можно было видеть только в микроскоп.
(19) Ньютон доказал, что сетчатая оболочка глаза, под влиянием фиолетового луча, делала в секунду 900 000 000 дрожаний.
(20) Вольтов столб.
(21) Электрический телеграф.
(22) Печатный прибор электрического телеграфа.
(23) Если два красных луча, выходящих из двух светлых точек, будут приняты в темной комнате на белую поверхность, и притом разность в длине их будет равна 0,0000158 дюйма, то они дадут свет, вдвое более яркий, нежели один луч. То же самое явление заметим, если разность длины принятых лучей будет равняться той же дроби, взятой 2?, 3? раза, то свет не превзойдет яркостью одного луча, при разности в 2Ґ, 3Ґ… раза больше дроби свет совершенно пропадает. Подобные явления представляют фиолетовые лучи, когда разность длины их составляет 0,0000157 дюйма, для остальных лучей разность должна быть тем больше, чем ближе луч к красному.
Тем же законам подчинены и звучныя волны.
(24) Накалите платиновый тигель на спиртовой лампе, и налейте в него серной кислоты: хотя эта кислота, при средних температурах, летучее всех других тел, но, в данном случае, ни одна капля ее не испарится, окруженная собственной атмосферой, она не прикоснется к стенкам тигля. Налейте теперь на нее несколько капель воды: кислота тотчас войдет в прикосновение с раскаленною поверхностью тигля и обратится в пары так быстро, отнимая теплоту у воды, что последняя, вследствие мгновенного охлаждения, обратится в кусок льда!
(25) Дагерротип.
(26) Хотя свет проходит в секунду 167 000 миль, однако отдаление от земли 61 звезды Лебедя (единственная звезда, расстояние которой от нас определено) до такой степени велико, что необходимо более десяти лет, чтобы луч света, пройдя это пространство, мог упасть на землю. Для звезд, находящихся еще на большей высоте, требуется двадцать, даже тысячи лет, чтобы они могли быть нами замечены, так что нет ничего невозможного и невероятного, что некоторые звезды, видимые нами, давно уже погасли.
Гершель (отец) доказывает, что свету звезд, самых отдаленных и по этому, едва видимых в его большой телескоп, нужно 3 000 000 лет, чтобы дойти до земли. Если это справедливо, то для некоторых звезд, усмотренных посредством прибора лорда Росса, нужно было, по крайней мере, двадцать пять миллионов лет, чтобы явиться на видимом горизонте.
Источник текста: ‘Русский инвалид’. 1856. No 119 (31 мая), No 120 (1 июня)
В публикации ‘Русского инвалида’ автор указан не был, однако в предисловии было указано, что рассказ переведён с французского языка, из журнала L’Illustration. (Прим. ред.)
Оригинал здесь: Викитека.