Эдгаръ По
Эдгаръ По
Сказка извилистыхъ горъ.
Сказка извилистыхъ горъ.
Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Томъ первый
Поэмы, сказки
Москва, 1901
Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’
Сказка Извилистых гор, По Эдгар Аллан, Год: 1844
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Въ конц 1827 года, во время моего пребыванія близь Шарлоттесвилля, въ Виргиніи, я случайно познакомился съ Мистеромъ Августомъ Бэдло (Bedloe). Этотъ молодой джентльменъ былъ достопримчателенъ во всхъ отношеніяхъ и возбуждалъ во мн глубокій интересъ и любопытство. Я считалъ невозможнымъ понять ни его моральное, ни его физическое состояніе. О его происхожденіи я не могъ получить никакихъ удовлетворительныхъ свдній. Откуда онъ прибылъ, я никогда не могъ узнать. Даже касательно его возраста — хоть я и назвалъ его молодымъ джентльменомъ — я долженъ сказать, что было въ немъ что-то, весьма меня смущавшее. Конечно, онъ казался молодымъ — и онъ даже особенно охотно говорилъ о своемъ молодомъ возраст — случались, однако, моменты, когда для меня не было никакихъ затрудненій представить, что ему лтъ сто. Но ни въ какомъ отношеніи не былъ онъ столь особеннымъ, какъ въ своей наружности. Онъ былъ необыкновенно высокъ и тонокъ. Очень сутуловатъ. Ноги у него были необыкновенно длинныя и исхудалыя. Лобъ широкій и низкій. Лицо совершенно безкровное. Ротъ большой и подвижный, а зубы, хотя и здоровые, но такіе неровные, что подобныхъ зубовъ я никогда раньше не видалъ въ человческихъ челюстяхъ. Улыбка его, однако, отнюдь не была непріятной, какъ-можно было бы предположить, она только никогда не мнялась въ выраженіи. Это была улыбка глубокой печали — безперемнной и безпрерывной мрачности. Глаза у него были ненормально большіе и круглые, какъ у кошки. И самые зрачки, при усиленіи или уменьшеніи свта, сокращались и расширялись именно такъ, какъ мы это наблюдаемъ у представителей кошачьей породы. Въ минуты возбужденія они длались блестящими до неправдоподобности, отъ нихъ исходили блистательные лучи какъ бы не отраженнаго, а внутренняго свта, какъ это бываетъ со свчой или солнцемъ, но въ своемъ обыкновенномъ состояніи они были такими тусклыми, тупыми, и настолько закрытыми пеленой, что возбуждали представленіе о глазахъ давно зарытаго трупа. Эти вншнія особенности причиняли ему, повидимому, много непріятностей, и онъ постоянно намекалъ на нихъ, въ тон наполовину изъяснительномъ, наполовину оправдательномъ, что въ первый разъ, когда я его услыхалъ, произвело на меня крайне тягостное впечатлніе. Вскор, однако, я къ этому привыкъ, и ощущеніе неловкости исчезло. Повидимому, его намреніемъ было не столько прямо заявить, сколько дать почувствовать, что физически онъ не всегда былъ тмъ, чмъ сталъ — что долгій рядъ невралгическихъ припадковъ низвелъ его отъ боле чмъ обычной красоты до того состоянія, въ которомъ я его увидлъ. Въ теченіи многихъ лтъ его лчилъ врачъ по имени Темпльтонъ — старикъ, лтъ быть можетъ семидесяти — онъ встртилъ его впервые въ Саратог, и получилъ отъ него, или вообразилъ себ, что получилъ отъ него, значительное облегченіе. Въ результат Бэдло, бывшій человкомъ состоятельнымъ, договорился съ Докторомъ Темпльтономъ, что этотъ послдній, ежегодно получая щедрое вознагражденіе, будеть посвящать свое время и свои медицинскія познанія исключительнымъ заботамъ о немъ.
Докторъ Темпльтонъ въ юности много путешествовалъ, и во время пребыванія въ Париж въ значительной степени сдлался приверженцемъ доктринъ Месмера. Острыя боли своего пащента ему удалось смягчить исключительно съ помощью магнетизма, и успхъ этотъ естественно внушилъ больному извстную вру въ т идеи, изъ которыхъ выводились средства врачеванія. Докторъ, однако, какъ вс энтузіасты, длалъ вс усилія, чтобы совершенно обратить своего ученика, и, въ конц концовъ, это ему удалось настолько, что онъ убдилъ больного подвергнуться многочисленнымъ опытамъ. — Частымъ ихъ повтореніемъ былъ обусловленъ результатъ, за послднее время сдлавшійся столь обычнымъ, что онъ уже почти не обращаетъ на себя вниманія, но въ тотъ періодъ, къ которому относится мой разсказъ, бывшій большою рдкостью въ Америк. Я хочу сказать, что между Докторомъ Темпльтономъ и Бэдло мало-по-малу возникло вполн отчетливое и сильно выраженное магнетическое соотношеніе. Не буду, однако, утверждать, чтобы это соотношеніе выходило за предлы простой усыпляющей силы, но эта сила достигла большой напряженности. При первой попытк вызвать магнетическую дреыоту, месмеристъ потерплъ полный неуспхъ. При пятой или шестой успхъ былъ крайне частичнымъ, и получился лишь посл долгихъ усилій. Только при двнадцатой попытк успхъ былъ полный. Посл этого воля паціента быстро подчинилась вол врача, такъ что, когда я впервые познакомился съ обоими, сонъ вызывался почти мгновенно, силою простого хотнія со стороны оперирующаго, если больной даже и не зналъ о его присутствіи. Только теперь, въ 1845 году, когда подобныя чудеса подтверждаются ежедневными свидтельствами тысячъ людей, дерзаю я разсказывать объ этой видимой невозможности, какъ о серьезномъ факт.
Телпераментъ у Бэдло былъ въ высшей степени впечатлительный, возбудимый, и склонный къ энтузіазму. Воображеніе его было необыкновенно сильнымъ и творческимъ, и нтъ сомннія, что оно пріобртало дополнительную силу, благодаря постоянному употребленію морфія, который онъ принималъ въ большомъ количеств, и безъ котораго онъ, казалось, не могъ бы существовать. Онъ имлъ обыкновеніе принимать большую дозу тотчасъ посл завтрака, каждое утро — или врне тотчасъ вслдъ за чашкой крпкаго кофе, такъ какъ до полудня онъ ничего не лъ — посл этого онъ отправлялся одинъ, или же въ сопровожденіи лишь собаки, на долгую прогулку среди фантастическихъ и угрюмыхъ холмовъ, что лежатъ на западъ и на югъ отъ Шарлоттесвилля и носятъ наименованіе Извилистыхъ Горъ.
Въ одинъ тусклый теплый туманный день, на исход ноября, во время того страннаго междуцарствія во временахъ года, которое называется въ Америк Индійскимъ Лтомъ, Мистеръ Бэдло, по обыкновенію, отправился къ холмамъ. День прошелъ, а онъ не вернулся.
Часовъ около восьми вечера, серьезно обезпокоенные такимъ долгимъ его отсутствіемъ, мы уже собирались отправиться на поиски, какъ вдругъ онъ появился передъ нами, и состояніе его здоровья было такое же, какъ всегда, но онъ былъ возбужденъ боле обыкновеннаго. То, что онъ разсказалъ о своихъ странствіяхъ, и о событіяхъ, его удержавшихъ, было на самомъ дл достопримчательно.
‘Какъ вы помните’, началъ онъ, ‘я ушелъ изъ Шарлоттесвилля часовъ въ девять утра. Я тотчасъ же отправился къ горамъ, и часовъ около десяти вошелъ въ ущелье, совершенно для меня новое. Я шелъ по изгибамъ этой стремнины съ самымъ живымъ интересомъ. Сцена, представшая передо мной со всхъ сторонъ, хотя врядъ ли могла быть названа количественной, имла въ себ что-то неописуемое, и, для меня, плнительно-угрюмое. Мстность казалась безусловно двственной. Я не могъ отршиться отъ мысли, что до зеленаго дерна и до срыхъ утесовъ, по которымъ я ступалъ, никогда раньше не касалась нога ни одного человческаго существа. Входъ въ этотъ провалъ такъ замкнутъ и въ дйствительности такъ недоступенъ — разв что нужно принять во вниманіе какія-нибудь случайныя обстоятельства — такъ уединенъ, что нтъ ничего невозможнаго, если я былъ дпствительно первымъ искателемъ — самымъ первымъ и единственнымъ искателемъ — когда либо проникшимъ въ это уединеніе.
‘Густой и совершенно особенный туманъ или паръ, свойственный Индійскому Лту, и теперь тяжело висвшій на всемъ, несомннно способствовалъ усиленію тхъ смутныхъ впечатлній, которыя создавались окружавшими меня предметами. Этотъ ласкающій туманъ былъ до такой степени густой, что я не могъ различать дорогу передъ собой боле, чмъ на двнадцать ярдовъ. Она была крайне извилиста, и такъ какъ солнца не было видно, я вскор утратилъ всякое представленіе о томъ, въ какомъ направленіи я шелъ. Между тмъ, морфій оказывалъ свое обычное дйствіе — а именно, надлилъ весь вншній міръ напряженностью интереса. Въ трепет листа — въ цвт прозрачной былинки — въ очертаніяхъ трилистника — въ жужжаніи пчелы — въ сверканіи капли росы — въ дыханіи втра — въ слабыхъ ароматахъ, исходившихъ изъ лса — во всемъ этомъ возникала цлая вселенная внушеній — веселая и пестрая вереница рапсодической и несвязанной методомъ мысли.
‘Погруженный въ нее, я блуждалъ въ теченіе нсколькихъ часовъ, въ продолженіи которыхъ туманъ до такой степени усилился, что, наконецъ, я былъ вынужденъ буквально идти ощупью. И мной овладло неописуемое безпокойство — что-то врод нервнаго колебанія и нервной дрожи — я боялся ступать, боялся обрушиться въ какую-нибудь пропасть. Вспомнились мн также и странныя исторіи, которыя разсказывались объ этихъ Извилистыхъ Холмахъ, и о грубыхъ свирпыхъ племенахъ, живущихъ въ ихъ лсахъ и пещерахъ. Тысячи смутныхъ фантазій угнетали и смущали меня — фантазій тмъ боле волнующихъ, что он были смутными. Вдругъ мое вниманіе было остановлено громкимъ боемъ барабана.
‘Понятно, я удивился до послдней степени. Барабанъ въ этихъ горахъ вещь неизвстная. Я не боле бы удивился, услыхавъ трубу Архангела. Но тутъ возникло нчто новое, еще боле удивительное по своей поразительности и волнующей неожиданности. Раздался странный звукъ бряцанья или звяканья, какъ бы отъ связки большихъ ключей — и въ то же мгновеніе какой-то темнолицый и полуголый человкъ съ крикомъ пробжалъ около меня. Онъ промчался такъ близко, что я чувствовалъ на своемъ лиц его горячее дыханіе. Въ одной рук онъ держалъ какое-то орудіе, составленное изъ набора стальныхъ колецъ, которыми онъ, убгая, потрясалъ. Едва только онъ исчезъ въ туман, передо мной, тяжело дыша въ погон за нимъ, съ открытою пастью и горящими глазами, пронесся какой-то огромный зврь. Я не могъ ошибиться. Это была гіена.
‘Видъ этого чудовища скоре смягчилъ, нежели усилилъ мои страхи — теперь я вполн уврился, что я спалъ, и попытался пробудить себя до полнаго сознанія. Я смло и бодро шагнулъ впредъ. Я сталъ тереть себ глаза. Я громко кричалъ. Я щипалъ себ руки и ноги. Маленькій ручеекъ предсталъ предъ моими глазами, и, наклонившись надъ нимъ, я омылъ себ голову, руки и шею. Это, повидимому, разсяло неясныя ощущенія, до сихъ поръ угнетавшія меня. Я всталъ, какъ мн думалось, другимъ человкомъ, и твердо и спокойно пошелъ впоредъ, по моей невдомой дорог.
‘Въ конц концовъ, совершенно истощенный ходьбою и гнетущей спертостью атмосферы, я слъ подъ какимъ-то деревомъ. Въ это мгновеніе прорзался неврный лучъ солнца, и тнь отъ листьевъ этого дерсва слабо, но явственно упала на траву. Въ теченіи нсколькихъ минутъ я удивленно смотрлъ на эту тнь. Ея видъ ошеломилъ меня и исполнилъ изумленіемъ. Я взглянулъ вверхъ. Это была пальма.
‘Я быстро вскочилъ, въ состояніи страшнаго возбужденія — мысль, что все это мн снилось, больше не могла существовать. Я видлъ — я понималъ, что я вполн владю моими чувствами — и они внесли теперь въ мою душу цлый міръ новыхъ и необыкновенныхъ ощущеній. Жара внезапно сдлалась нестерпимой. Страннымъ запахомъ былъ исполненъ втерокъ.— Глухой безпрерывный ропотъ, подобный ропоту полноводной, но тихо текущей рки, достигъ до моего слуха, перемшиваясь съ своеобразнымъ гудніемъ множества человческихъ голосовъ.
‘Въ то время какъ я прислушивался, исполненный крайняго изумленія, которое напрасно старался бы описать, сильнымъ и краткимъ порывомъ втра, какъ мановеніемъ волшебнаго жезла, нависшій туланъ былъ отнесенъ въ сторону.
‘Я находился у подножья высокой горы, и глядлъ внизъ, на обширную равнину, по которой извивалась величественная рка. На ея берегу стоялъ какой-то, какъ бы Восточный, городъ, врод тхъ, о которыхъ мы читаемъ въ Арабскихъ Сказкахъ, но по характеру своему еще боле особенный, члъ какой-либо изъ описанныхъ тамъ городовъ. Находясь высоко надъ уровнемъ города, я могъ видть съ своего мста каждый его уголокъ и каждый закоулокъ, точно они были начерчены на карт. Улицы представлялись безчисленными, и перескали одна другую неправильно, по всмъ направленіямъ, но они были скоре вьющимися аллеями, чмъ улицами, и буквально кишли жителями. Дома были безумно живописны. Повсюду была цлая чаща балконовъ, верандъ, минаретовъ, храмовъ, и оконныхъ углубленій, украшенныхъ фантастической рзьбой. Базары были переполнены, богатые товары были выставлены на нихъ во всей роскоши безконечнаго разнообразія — шелки, кисея, ослпительнйшіе ножи и книжалы, великолпнйшія украшенія и драгоцнные камни. Наряду съ этимъ, со всхъ сторонъ виднлись знамена и паланкины, носилки со стройными женщинами, совершенно закутанными въ покровы, слоны, покрытые пышными попонами, причудливые идолы, барабаны, хоругви и гонги, копья, серебряныя и позолоченныя палицы. И посреди толпы, и крика, и общаго замшательства, и сумятицы — посреди милліона черныхъ и желтыхъ людей, украшенныхъ тюрбанами и одтыхъ въ длинныя платья, людей съ разввающимися бородами, блуждало безчисленное множество священныхъ быковъ, разукрашенныхъ лентами, межь тмъ какъ обширные легіоны грязныхъ, но священныхъ обезьянъ, бормоча и оглашая воздухъ рзкими криками, цплялись по карнизамъ мечетей или повисали на минаретахъ и оконныхъ углубленіяхъ. Отъ людныхъ улицъ къ берегамъ рки нисходили безчисленные ряды ступеней, ведущихъ къ купальнямъ, между тмъ какъ рчная вода, казалось, съ трудомъ пробивала себ дорогу сквозь безчисленное множество тяжко нагруженныхъ кораблей, которые на всемъ протяженіи загромождали ея поверхность. За предлами города, частыми величественными группами, росли пальмы и кокосовыя деревья, вмст съ другими гигантскими и зачарованными деревьями, изобличавшими глубокій возрастъ, а тамъ и сямъ виднлись — рисовое поле, покрытая тростникомъ крестьянская хижина, прудокъ, пустынный храмъ, цыганскій таборъ, или одинокая стройная двушка, идущая, съ кувшиномъ на голов, къ берегамъ великолпной рки. ‘Вы, конечно, скажете теперь, что все это я видлъ во сн. Но это не такъ. Въ томъ, что я видлъ — въ томъ, что я слышалъ — въ томъ, что я чувствовалъ — въ томъ, что я думалъ — не было ни одной изъ тхъ особенностей, которыя безусловно присущи сну. Все было строго и неразрывно связано въ своихъ отдльныхъ частяхъ. Усомнившись сперва, дйствительно-ли я не сплю, я сдлалъ цлый рядъ проврокъ, и он меня убдили, что я дйствительно бодрствую. Когда кто-нибудь спитъ, и во сн начинаетъ подозрвать, что онъ спитъ, подозрніе всегда подтверждается, и спящій пробуждается почти немедленно. Такимъ образомъ Новалисъ не ошибается, говоря, что ‘мы близки къ пробужденію, когда намъ снится, что мы видимъ сонъ’. Если бы видніе постило меня такъ, какъ я его описываю, не возбуждая во мн подозрнія, что это сонъ, тогда дйствительно это могъ бы быть сонъ, но когда все случилось такъ, какъ это было, и у меня возникло подозрніе, и я проврилъ себя, я поневол долженъ отнести это видніе къ другимъ явленіямъ’.
‘Относительно этого я не увренъ, что вы заблуждаетесь’, замтилъ Докторъ Темпльтонъ, ‘но продолжайте. Вы встали и спустились въ городъ’.
‘Я всталъ’, продолжалъ Бэдло, смотря на Доктора съ видомъ глубокаго изумленія, ‘я всталъ, какъ вы говорите, и спустился въ городъ. По дорог я попалъ въ огромную толпу, заполнявшую вс пути, и стремившуюся въ одномъ направленіи, причемъ все свидтельствовало о крайней степени возбужденія. Вдругъ, совершенно внезапно, и подъ дйствіемъ какого-то непостижимаго толчка, я весь проникся напряженнымъ личнымъ интересомъ къ тому, что происходило. Какъ мн казалось, я чувствовалъ, что мн предстоитъ здсь важная роль, какая именно, я не вполн понималъ. Я испытывалъ, однако, по отношенію къ окружавшей меня толп, чувство глубокой враждебности. Попятившись назадъ, я вышелъ изъ толпы, и быстро, окольнымъ путемъ, достигъ городъ и вошелъ въ него. Здсь все было въ состояніи самой дикой сумятицы и распри. Небольшая группа людей, одтыхъ наполовину въ Индійскія одежды, наполовину въ Европейскія, подъ предводительствомъ офицера, въ мундир отчасти Британскомъ, при большомъ неравенств силъ поддерживала схватку съ чернью, кишвшей въ аллеяхъ. Взявъ оружіе одного убитаго офицера, я примкнулъ къ боле слабой партіи, и сталъ сражаться, противъ кого, не зналъ самъ, съ нервною свирпостью отчаянья. Вскор мы были подавлены численностью, и были вынуждены имкать убжища въ чемъ-то врод кіоска. Здсь мы забаррикадировались, и, хотя на время, были въ безопасности. Сквозь круглое окно, находившееся около верха кіоска, я увидлъ огромную толпу, объятую бшенымъ возбужденіемъ, окруживъ нарядный дворецъ, нависшій надъ ркой, она производила на него нападеніе. Вдругъ, изъ верхняго окна дворца спустился нкто женоподобный, на веревк, сдланной изъ тюрбановъ, принадлежавшихъ его свит. Лодка была уже наготов, и онъ бжалъ въ ней на противоположный берегъ рки.
‘И нчто новое овладло теперь моей душой. Я сказалъ своимъ товарищамъ нсколько торопливыхъ, но энергичныхъ словъ и, склонивъ нсколькихъ изъ нихъ на свою сторону, сдлалъ изъ кіоска отчаянную вылазку. Мы ворвались въ окружавшую толпу. Сперва враги отступили передъ нами. Они собрались, оказали бшеное сопротивленіе, и снова отступили. Тмъ временемъ мы были отнесены далеко отъ кіоска, и, ошеломленные, совершенно запутались среди узкихъ улицъ, надъ которыми нависли высокіе дома, въ лабиринт, куда солнце никогда не могло заглянуть. Чернь яростно тснила насъ, угрожая намъ своими копьями, и засыпая насъ тучами стрлъ. Эти послднія были необыкновенно замчательны, и въ нкоторыхъ отношеніяхъ походили на изогнутый Малайскій кинжалъ. Они были сдланы въ подражаніе тлу ползущей зми, были длинныя, черныя, и съ отравленною бородкой. Одна изъ нихъ поразила меня въ правый високъ. Я зашатался и упалъ. Мгновенный и страшный недугъ охватилъ меня. Я рванулся — я задохся — я умеръ.
‘Теперь вы врядъ-ли будете настаивать на томъ, что все ваше приключеніе не было сномъ’, сказалъ я, улыбаясь. ‘Вы не приготовились къ тому, чтобы утверждать, что вы мертвы?’
Говоря эти слова, я конечно ожидалъ отъ Бэдло какого-нибудь живого возраженія, но, къ моему удивленію, онъ заколебался, задрожалъ, страшно поблднлъ, и ничего не отвтилъ. Я взглянулъ на Темпльтона. Онъ сидлъ на своемъ стул прямо и неподвижно — зубы у него стучали, а глаза выскакивали изъ орбитъ. ‘Продолжайте!’ сказалъ онъ, наконецъ, хрпплымъ голосомъ, обращаясь къ Бэдло. ‘Въ теченіи нсколькихъ минутъ’, продолжалъ разсказчикъ, ‘моимъ единственнымъ чувствомъ — моимъ единственнымъ ощущеніемъ — было ощущеніе темноты и небытія, съ сознаніемъ смерти. Наконецъ, душу мою пронизалъ рзкій и внезапный толчокъ, какъ бы отъ дйствія электричества. Вмст съ этимъ возннкло ощущеніе эластичности и свта. Этотъ послдній я почувствовалъ — не увидлъ. Мгновенно мн показалось, что я поднялся съ земли. Но во мн не было ничего тлеснаго, ничего видимаго, слышимаго, или осязаемаго. Толпа исчезла. Шумъ прекратился. Городъ былъ, сравнительно, спокоенъ. Рядомъ со мной лежало мое тло, со стрлой въ виск, голова была вздута и обезображена. Но все это я чувствовалъ — не видлъ. Я не принималъ участія ни въ чемъ. Даже тло казалось мн чмъ то неимющимъ ко мн никакого отношенія. Хотнія у меня не было вовсе, но какъ будто я былъ вынужденъ къ движенію, и легко вылетлъ изъ города, слдуя окольнымъ путемъ, черезъ который я вошелъ въ него. Когда я достигь того пункта въ горномъ провал, гд я встртилъ гіену, я опять испыталъ толчокъ, какъ бы отъ гальванической баттареи, чувство вса, хотнія, матеріи, вернулось ко мн. Я сдлался прежнимъ самимъ собою, и быстро направился домой — но происшедшее не потеряло своей живости реальнаго — и даже теперь, ни на мгновеніе, я не могу принудить мой разумъ смотрть на это, какъ на сонъ’.
‘Это и не было сномъ’, сказалъ Темпльтонъ съ видонъ глубокой торжественности, ‘но было бы трудно найти для этого какое-нибудь другое наименованіе. Предположимъ только, что человческая душа нашихъ дней стоитъ на краю какихъ-то поразительныхъ психическихъ открытій. Удовольствуемся пока, этимъ предположеніемъ. Для остального у меня есть нкоторыя объясненія. Вотъ офортъ, который я долженъ былъ показать вамъ раньше, но который не показывалъ вамъ, повинуясь какому-то необъяснимому чувству ужаса’.
‘Мы взглянули на картину. Я не увидлъ въ ней ничего необыкновеннаго, но впечатлніе, оказанное ею на Бэдло, было поразительно. Онъ почти лишился чувствъ, смотря на нее. A между тмъ, это была всего только миніатюра, портретъ — правда, удивительно исполненный — изображавшій его собственное, столь примчательное, лицо. По крайней мр, такъ подумалъ я.
‘Вы можете видть’, сказалъ Темпльтонъ, ‘дату этой картины — вотъ здсь, еле замтно, въ углу — 1780. Въ этомъ году былъ сдланъ портретъ. Это мой умершій другъ — Мистеръ Олдэбъ — съ которымъ я находился въ тсныхъ дружескихъ отношеніяхъ, въ Калькутт, въ то время когда тамъ былъ правителемъ Уорренъ Гастингсъ. Мн было тогда всего двадцать лтъ. Когда я въ первый разъ увидлъ васъ, Мистеръ Бэдло, въ Саратог, именно это чудесное сходство между вами и портретомъ побудило меня заговорить съ вами, искать вашей дружбы, и устроить все такъ, что въ конц-концовъ я сталъ вашимъ постояннымъ сотоварищемъ. Къ этому я былъ вынужденъ отчасти, а можетъ быть и главнымъ образомъ, горестнымъ воспоминаніемъ объ умершемъ, но отчасти также безпокойнымъ и не вполн лишеннымъ ужаса любопытствомъ относительно васъ самихъ.
‘Подробно описывая видніе, представившееся вамъ среди холмовъ, вы самымъ точнымъ образолъ описали Индійскій городъ Бенаресъ, находящійся на берегу Священной Рки. Мятежъ, схватка, и побоище, были дйствительными событіями, сопровождавшими возстаніе Чайтъ-Синга, которое случилось въ 1780 году, когда жизнь Гастингса подвергалась неминуемой опасности. Человкъ, спасшійся съ помощью веревки изъ тюрбановъ, былъ самъ Чайтъ-Сингь. Кучка людей, заключившихся въ кіоск, представляла изъ себя сипаевъ и Британскихъ офицеровъ, находившихся подъ предводительствомъ Гастингса. Я также принадлежалъ къ ихъ числу, и сдлалъ все возможное, чтобы предупредить безразсудную и злополучную вылазку офицера, который палъ въ одной изъ заполненныхъ толпою аллей, пораженный отравленною стрлой Бенгалезца. Этотъ офицеръ былъ моимъ ближайшимъ другомъ. Это былъ Олдэбъ. Вы можете видть это изъ записи — (здсь говорившій вынулъ записную книжку, нсколько страницъ которой были, повидимому, только что исписаны) — ‘въ то самое время, какъ вы воображали себ все это среди холмовъ, здсь, дома, я заносилъ на бумагу вс подробности событія’.
Приблизительно черезъ недлю посл этого разговора слдующія строки появились въ одной изъ Шарлоттесвильскихъ газетъ:
‘Считаемъ своимъ прискорбнымъ долгомъ извстить о смерти мистера Августа Бэдло (Bedlo), джентльмэна, чрезвычайная любезность котораго, вмст съ многими достоинствами, издавна возбудила къ нему любовь среди жителей Шарлоттесвилля.
‘Въ теченіи нсколькихъ лтъ Мистеръ Бэдло страдалъ невралгіей, которая нердко грозила принять роковой оборотъ. Но это должно быть разсматриваемо лишь какъ косвенная причина его смерти. Ближайшей причиной было нчто совершенно особенное. Во время прогулки среди Извилистыхъ Горъ, нсколько дней тому назадъ, онъ слегка простудился, и получилъ лихорадку, сопровождавшуюся сильнымъ приливомъ крови къ голов. Чтобы облегчить страданія, Докторъ Темпльтонъ прибгнулъ къ мстному кровопусканію. Піявки были приставлены къ вискамъ. Въ страшно быстрый срокъ времени больной скончался, и тогда обнаружилось, что въ банку съ піявками случайно попала одна изъ тхъ ядовитыхъ червеобразныхъ піявокъ, которыя время отъ времени попадаются въ окрестныхъ прудахъ. Она присосалась къ небольшой артеріи на правомъ виск. Ея крайнее сходство съ врачебной піявкой было причиной того, что ошибка была замчена слишкомъ поздно.
‘NB. — Ядовитую Шарлоттесвильскую піявку всегда можно отличить отъ врачебной по ея чернот, и въ особенности по ея извивающимся или червеобразнымъ движеніямъ, длающимъ ее чрезвычайно похожей на змю’.
Я разговаривалъ съ издателемъ упомянутой газеты по поводу этого замчательнаго случая, какъ вдругъ мн пришло въ голову спросить его, почему имя умершаго было напечатано какъ Бэдло (Bedlo).
‘Я думаю’, сказалъ я, ‘у васъ есть основанія для такого правописанія, но мн всегда казалось, что на конц нужно писать е’.
‘Основанія? — о, нтъ’, отвтилъ онъ. ‘Это просто типографская ошибка. Вс знаютъ, что это имя пишется съ е на конц, и никогда въ жизни не слышалъ я, чтобы его писали иначе’.
‘Въ такомъ случа’, пробормоталъ я, повертываясь спиной, ‘въ такомъ случа, дйствительно, истина странне всякаго вымысла — ибо что же изъ себя представляетъ Бэдло безъ е, какъ не Олдэбъ, перевернутое наоборотъ? И этотъ человкъ говоритъ мн о типографской ошибк!’