Эдгаръ По
Эдгаръ По
Тнь.
Тнь.
Собраніе сочиненій Эдгара По въ перевод съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Томъ первый
Поэмы, сказки
Москва, 1901
Книгоиздательство ‘Скорпіонъ’
Истинно, хотя я и шествую черезъ долину Тни…
Псаломъ Давида.
Тень, По Эдгар Аллан, Год: 1835
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Вы, читающіе эти строки, вы еще среди живыхъ, но я, написавшій ихъ, уже давно отошелъ въ область тней. Ибо, истинно, странныя событія произойдутъ, и много тайныхъ длъ разоблачится, и вка уйдутъ за вками, прежде чмъ эти записи будутъ найдены людьми. И когда они будутъ найдены, одни имъ не поврятъ, другіе усомнятся, и весьма немногіе погрузятся въ размышленіе надъ буквами, которыя я вырзаю на этихъ таблицахъ желзнымъ рзцомъ.
Тотъ годъ былъ годомъ ужаса, онъ былъ исполненъ чувствъ, которыя сильнй, чмъ ужасъ, и для которыхъ нтъ названья на язык земли. Ибо много было чудесъ и предзнаменованій, и отовсюду, надъ землей и надъ моремъ, Чума широко распространила свои черныя крылья. Однако, т, которые искусились въ звздной наук, знали, что небо своимъ видомъ предвщаетъ несчастіе, и, вмст съ другими, я, Грекъ Ойносъ, ясно видлъ, что мы приблизились къ возврату того семьсотъ девяносто четвертаго года, когда, при вступленіи въ созвздіе Овенъ, планета Юпитеръ соединена съ краснымъ кольцомъ страшнаго Сатурна. И, если я не заблуждаюсь, необыкновенное состояніе небесъ наложило свою власть не только на вншній ликъ земли, но и на души, на мысли и размышленія всего человчества.
Была ночь, насъ было семь, въ глубин знаменитыхъ чертоговъ, въ мрачномъ город Птолемаид, сидли мы вкругъ нсколькихъ сосудовъ, наполненныхъ пурпурнымъ Хіосскимъ виномъ. Въ нашъ покой не было иного входа, кром высокой бронзовой двери, и дверь эту сдлалъ искусникъ Коринносъ, и была она украшена рдкой ручной работой, и была заперта изнутри. Черныя завсы, равно, защищали этотъ угрюмый покой и предохраняли насъ отъ вида луны и зловщихъ звздъ, и опуствшихъ улицъ,— но предчувствіе Кары и воспоминанія о ней не могли быть подавлены такъ легко. Вкругъ насъ, близь насъ, было нчто, въ чемъ я не могу отдать себ яснаго отчета — нчто матеріальное и духовное — тяжелая атмосфера — отсутствіе возможности вздохнуть глубоко — и тоска — и, прежде всего, тотъ страшный родъ существованья, которымъ живутъ люди усталые, когда чувства трепещутъ, возбужденныя до крайней остроты, а способности духа тускло дремлютъ и спятъ. Насъ давила смертельная тяжесть. Она нависла надъ нашими членами — надъ убранствомъ чертога — она отяготила кубки, изъ которыхъ мы пили, и все кругомъ казалось подавленнымъ и распростертымъ подъ бременемъ этого унынія — все, исключая семи желзныхъ свтильниковъ, освщавшихъ наше пиршество. Блдные и неподвижные, они горли, вытягиваясь въ тонкія пряди свта, и въ кругломъ эбеновомъ стол, вокругъ котораго мы сидли и который сіяньемъ этихъ свтильниковъ былъ превращенъ въ зеркало, каждый изъ пирующихъ созерцалъ блдность собственнаго лица и, безпокойно горящіе, потупленные взоры своихъ сотоварищей. И все же мы смялись, и были веселы — веселились истерически, и мы пли псни Анакреона — псни безумія, и мы пили неудержно — хотя пурпуръ вина напоминалъ намъ кровь. Ибо въ чертог былъ восьмой сотоварищъ — юный Зоилъ. Мертвый, вытянутый во всю свою длину и окутанный саваномъ, онъ былъ геніемъ и демономъ картины. Увы! онъ не участвовалъ въ нашемъ веселіи, и только лицо его, искаженное муками, да глаза, гд смерть угасила лишь наполовину пламя чумы, казалось, слдили за нами, принимая участіе въ нашемъ пир, настолько, насколько мертвецы способны участвовать въ веселіи тхъ, кто долженъ умереть. Но хотя я, Ойносъ, чувствовалъ, что глаза усопшаго устремлены на меня, я все же силился не понимать горечи ихъ выраженія, и, упрямо смотря въ глубину эбеноваго зеркала, громкимъ и звучнымъ голосомъ плъ псни Теосскаго поэта. Но мало-по-малу мое пніе замерло, и неясные слабые отзвуки потерялись среди черныхъ завсъ, и умолкли. И вотъ, изъ глубины этихъ черныхъ завсъ, гд только что замеръ послдній звукъ псни, поднялась тнь, мрачная, неопредленная — тнь, подобная той, которую бросаетъ отъ человка луна, когда она низко стоитъ надъ горизонтомъ, но то не была тнь человка, и не Бога, и ни одного изъ существъ извстныхъ. И, заколебавшись на одно мгновенье среди завсъ, она встала, наконецъ, твердо и прямо, на поверхности бронзовой двери. Но тнь была смутная, безформенная, неопредленная, это не была тнь человка, и не Бога — не Бога греческаго, не Бога халдейскаго, и ни одного изъ Боговъ египетскихъ. И тнь остановилась на громадной бронзовой двери, подъ выгнутымъ карнизомъ, и она не двигалась, и она не произносила ни слова, но укрплялась все боле и боле, и сдлалась неподвижной. И, если память мн не измняетъ, дверь, на которой укрпилась тнь, находилась какъ разъ надъ тломъ противъ ногъ юнаго Зоила, окутаннаго саваномъ. Но у насъ, у семи сотоварищей, увидвшихъ тнь, исходящую изъ завсъ, не было мужества взглянуть на нее пристально, но мы опустили глаза и продолжали смотрть въ глубину эбеноваго зеркала. И потомъ, наконецъ, я, Ойносъ, осмлился произнести нсколько словъ тихимъ голосомъ и спросилъ у тни, гд ея жилище и какъ ея имя. И тнь отвтила: ‘Я Тнь, и жилище мое близь катакомбъ города Птолемаиды, рядомъ съ мрачными адскими равнинами, что замыкаютъ нечистый каналъ Харона!’ И тогда, вс семеро, мы поднялись отъ ужаса на нашихъ ложахъ, и выпрямились, дрожащіе, вн себя, полные трепета, ибо звукъ голоса, которымъ говорила тнь, не былъ звукомъ голоса одного существа, но множества существъ, и этотъ голосъ, отъ слога до слога мняя выраженіе, глухо звучалъ для насъ, будучи подобенъ родному знакомому говору тысячъ и тысячъ отшедшихъ друзей.