Трущобы, Шоу Бернард, Год: 1892

Драматургия
Время на прочтение: 90 минут(ы)
Скачать в PDF

Б. Шоу.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІИ.

Томъ III.

Изданіе В. М. Саблина.

ТРУЩОБЫ

(пьеса непріятная).

Переводъ съ англ. Л. Экснера.

Москва — 1910.

Предисловіе автора главнымъ образомъ о себ самомъ.

Есть старая поговорка, гласящая, что лучше человку не влюбляться вовсе, если онъ не усплъ хоть разъ сдлать этого до сорока лтъ. Я давно уже замтилъ, что то же правило можно съ успхомъ примнить и ко многимъ другимъ вещамъ: напримръ, къ писанію драмъ. И я твердо зарубилъ себ на носу для руководства, что если я не сумю написать по крайней мр съ полдюжины драмъ прежде, чмъ мн стукнетъ сорокъ, то это значитъ, что лучше бы мн и совсмъ не браться за ихъ сочиненіе. Однакоже создать ихъ такую толику было не такъ легко, какъ могло бы показаться. И ле потому, чтобы мн не хватало дарованій драматурга. Въ этомъ смысл единственнымъ продломъ моей способности ставить воображаемыхъ людей въ воображаемыя положенія, изобртая различные поводы для ихъ столкновеній, была только моя лность. Но, чтобы заработать этимъ даромъ безумія какія-нибудь средства къ существованію, нужно было заинтересовать не только свое собственное воображеніе, но по крайней мр еще тысячъ семьдесятъ или сто современныхъ лондонцевъ, посщающихъ театры. Удовлетворить этому условію было не въ моей власти. И вообще это для меня было безнадежное предпріятіе. У меня не было ни вкуса къ тому, что называется популярнымъ искусствомъ, ни уваженія къ общепринятой нравственности, ни вры въ народную религію, ни поклоненія популярнымъ героямъ. Въ качеств ирландца, я не могъ заявлять претензій на патріотизмъ ни къ стран, которую я покинулъ, ни къ той, которая была метрополіей моей отчизны. Въ качеств гуманнаго человка, я ненавидлъ насиліе и убійство какъ на войн, такъ и во время спорта или на бойн у мясника. Я былъ соціалистомъ, которому противна наша анархическая погоня за деньгами и который врить, что равенство — единственно возможная прочная основа соціальной организаціи, дисциплины, субординаціи, хорошихъ манеръ и подбора приспособленнйшихъ для самыхъ высшихъ функцій людей. Свтской жизни, открытой на довольно льготныхъ условіяхъ для лицъ, ‘блестящихъ’ въ какомъ-нибудь отношеніи, я не могъ выносить, даже если бы я не опасался ея развращающаго вліянія на характеръ, требующій, подобно моему, самаго внимательнаго къ себ отношенія. Во всхъ этихъ вещахъ я не былъ ни скептикомъ ни циникомъ: я просто понималъ жизнь иначе, чмъ средній порядочный человкъ. И наше расхожденіе во взглядахъ меня ничуть не огорчало, такъ какъ благодаря ему я чувствовалъ себя недурно въ условіяхъ, которыя для этого средняго порядочнаго человка показались бы невыносимыми.
Судите же сами, какъ невозможно было для меня написать вещь, которая бы поправилась публик. Еще не достигши совершеннолтія, я пробовалъ выступить на литературное поприще съ беллетристическими произведеніями и дйствительно написалъ пять длинныхъ повстей, которыя не дали мн ничего, кром пары одобрительныхъ комплиментовъ со стороны самыхъ уважаемыхъ лондонскихъ и американскихъ издателей, единодушно отказавшихся рискнуть своимъ капиталомъ на изданіе этихъ повстей. Дло ясное, конечно, что повсть никогда не можетъ быть такъ плоха, чтобы ея уже нельзя было и напечатать, разумется, что я говорю вообще о повсти, если это но какая-нибудь глупость. Конечно, возможенъ и такой случай, когда какая-нибудь повсть слишкомъ хороша, чтобы ее стоило печатать. Несомннно однако, что съ моими повстями дло обстояло но такъ. И я могъ утшаться, повторяя вмст съ Уэтли, что ‘эти глупые люди не понимаютъ своихъ собственныхъ глупыхъ выгодъ’. Потому что, когда эти повсти послдовательно стали появляться въ печати, чтобы заполнитъ проблы въ финансировавшихся великодушными друзьями соціалистическихъ журналахъ, то одна или дв изъ нихъ пустили корни, какъ сорпая трава, и до сихъ поръ еще мн приходится натыкаться на нихъ отъ времени до времени на страницахъ соціалистическихъ изданій. Но я убдился въ скоромъ времени, что съ коммерческой точки зрнія издатели были правы. Ключъ къ пониманію положенія далъ мн одинъ пріятель — медикъ, посвятившій себя спеціально изученію глазныхъ болзней. Какъ-то вечеромъ онъ изслдовалъ мое зрніе и заявилъ мн при этомъ, что для него мои глаза не представляютъ никакого интереса, такъ какъ зрніе у меня совершенно ‘нормальное’. Я конечно понялъ это въ томъ смысл, что зрніе у меня совершенно такое же, какъ и у всхъ другихъ людей, онъ однако отвергъ такое умозаключеніе какъ совершенно парадоксальное и поспшилъ объяснить мн, что въ оптическомъ отношеніи я представляю собою исключительное явленіе и что рдко кому выпадаетъ такое счастье, такъ какъ ‘нормальное’ зрніе обозначаетъ способность видть предметы ясно и точно и встрчается только у десяти процентовъ населенія, тогда какъ остальные девяносто процентовъ въ этомъ смысл ненормальны. Я сейчасъ же примнилъ это объясненіе къ моимъ неудачамъ на писательскомъ поприщ. Мой умъ ‘нормаленъ’, такъ же какъ и мои глаза: онъ воспринимаетъ предметы иначе и лучше, чмъ умъ другихъ людей.
Это откровеніе произвело на меня сильное впечатлніе. Прежде всего мн пришло въ голову, что я могу жить продажею моихъ произведеній десяти процентамъ мн подобныхъ людей. Минутнаго размышленія было однакоже достаточно, чтобы сообразить, что они, вроятно, вс точно такъ же сидятъ безъ гроша, какъ и я самъ, и что не можемъ же мы вс питаться, такъ сказать, изъ одного и того же источника. Задача состояла въ томъ, какъ заработать себ перомъ свой хлбъ насущный. Будь я человкъ практическаго здраваго смысла, человкъ, любящій деньги, какъ и всякій средней руки англичанинъ, ршить задачу было бы совсмъ не мудрено: стоило написать пару ненормальныхъ пьесъ, допустивъ аберрацію здороваго зрнія въ угоду вкусамъ девяноста процентовъ возможныхъ покупателей книжныхъ новинокъ. Но я былъ въ такой поразительной степени самоудовлетворенъ своимъ превосходствомъ, мн такъ льстила эта моя ненормальная ‘нормальность’, что мн никогда не приходило въ голову прибгнуть къ лицемрію. Лучше поглядть правильно на фунтъ стерлинговъ въ недлю, чмъ скосоглазить на милліонъ. Вопросъ только, какъ заработать (фунтъ въ недлю? Что мн пришлось когда-то отказаться отъ писанія повстей, это неважно. Каждому деспоту, чтобы спастись отъ безумія, необходимо имть хоть одного нелояльнаго подданнаго. Даже Людовикъ XI терплъ около себя исповдника, который ради небеснаго по боялся порочить владык земному. Демократія вручила въ настоящее время скипетръ деспота въ руки сувереннаго народа. Но и послдній долженъ также имть своего исповдника, и имя этого исповдника — критика. Критика только полезна съ точки зрнія здоровья. Она иметъ свою привлекательность для народныхъ массъ, несмотря на свою жестокость, благодаря тому, что даетъ удовлетвореніе чувству зависти, когда нападаетъ на великое, и исходъ чувству энтузіазма, когда внчаетъ его хвалою. Она можетъ говорить вещи, которыя многимъ и хотлось бы высказать громко, да они или не ршаются или не умютъ. Ея иконоборство, ея мятежъ и богохульство, если ихъ обернуть какъ слдуетъ, щекочутъ тхъ, кого они поражаютъ. Такъ что критикъ соединяетъ въ себ привилегіи придворнаго шута и исповдника. Если бы Гаррикъ обозвалъ доктора Джонсона Пончемъ {Гаррикъ — извстный актеръ XVIII в., Джонсонъ — извстный критикъ, Пончъ — шутъ, англійскій Петрушка. Прим. переводчика.}, то это было бы и глубоко и остроумно, между тмъ какъ д-ръ Джонсонъ, бросивъ этотъ эпитетъ противъ Гаррика, могъ вызвать только самый дешевый смхъ у читателей, привыкшихъ ругать актеровъ скоморохами.
Я вынырнулъ изъ неизвстности подъ именемъ Понча. Все, что отъ меня требовалось, это было открыть мои нормальные глаза и со всмъ своимъ литературнымъ искусствомъ въ точности передать все, что поразило меня, описывая предметы именно такъ, какъ я ихъ видлъ. Этого было достаточно, чтобы меня прославили самымъ сумасброднымъ, самымъ парадоксальнымъ юмористомъ во всемъ Лондон. Единственный упрекъ, съ которымъ ко мн постоянно обращались, былъ: ‘Почему вы не можете быть серьезны?’ Вскор я ужо пользовался громадными привилегіями и располагалъ несмтными средствами. Еженедльно мн предоставлялось видное мсто въ одномъ выдающемся журнал, чтобы я могъ сказать свое слово, какъ если бы я былъ самой важной персоной во всей Англіи. Весь мой трудъ заключался въ томъ, чтобы давать отчеты обо всхъ произведеніяхъ искусства, которыя привлекаетъ столица міра на свои выставки, концерты, въ свои оперные и драматическіе театры. Различные классы прилежно читали мои статьи: массы терпливо выслушивали мои рчи. Я пользовался всми привилегіями безсребренника наряду со всми удобствами милліонера. И если былъ когда-нибудь на свт беззаботный человкъ, такъ это я въ то время.
Но — увы! Міръ становился моложе вокругъ меня, а я старе: его зрніе прояснялось, а мое притуплялось. Онъ началъ невооруженнымъ глазомъ читать письмена, начертанныя на стн. Это напомнило мн, что наступаетъ и наступилъ уже вкъ зрлищъ. Матеріала для работы у меня еще было достаточно, возможность помщать свои статьи точно такъ же, и даже еще вдесятеро больше, чмъ прежде, по уходила молодость, и оскудвала сила справляться съ матеріаломъ, приходилось заполнять проблы хитрыми уловками опытности. Случалось уже не являться на свой наблюдательный постъ, приходилось экономить здоровье, и даже соблюдать праздники и пользоваться отпускомъ. Въ моихъ еженедльныхъ столбцахъ, которые я заполнялъ когда-то изъ волшебнаго никогда не высыхавшаго колодца, постоянно сверкавшаго все новыми и новыми искрами, — я началъ повторяться, началъ впадать въ стиль, который, на мою великую бду, былъ признанъ хоть немного, но все-таки серьезнымъ, началъ замчать, что вода въ колодц убываетъ и что работа накачиванія утомляетъ меня, и наконецъ — самый худшій симптомъ!— сталъ съ легкимъ трепетомъ задумываться надъ тмъ фактомъ, что я по сумю накопить вторично ко времени моего второго дтства мое таинственное богатство, какъ можно было бы накопить т деньги, за которыя у меня его отняли чужіе люди. Кром того, у дверей появилось и стало стучаться молодое поколніе, воспитанное съ невиданнымъ въ мои школьные годы запасомъ знаній: я взглянула’ еще разъ въ свои старью столбцы и замтилъ, что въ тридцать лтъ я робко бормоталъ т вещи, которыя теперешняя молодежь не боялась со смлымъ весельемъ кричать, чуть выйдя изъ колыбели. Я прислушивался къ ихъ могучимъ ударамъ съ ликующей радостью за ихъ поколніе и со скряжническою тревогою за свою собственную старость. Когда я разговаривалъ съ этою молодежью, она величала меня мастеромъ и съ очаровательною откровенностью и гуманностью съ уваженіемъ отзывалась обо мн, какъ о человк, въ свое время исполнившемъ хорошую и нужную работу. Господинъ Пинеро нависалъ длинную пьесу, въ которой доказывалъ, что люди моего поколнія сли на мель, и я смялся надъ этой пьесой съ горькой обидою въ сердц.
Въ это время мои сограждане, раньше опасливо отвергавшіе мои услуги какъ политическаго дятеля, съ снисходительнымъ пренебреженіемъ оказали мн честь, выбравъ меня въ члены приходскаго управленія — меня, автора ‘Трущобъ’! Тогда, подобно всякому другому незлобивому и полезному созданію, я сдлалъ первый шагъ назадъ. До этого рокового дня я никогда но переставалъ накачивать изъ моего колодца свжую воду, не останавливаясь, чтобы подобрать пролитыя капли. Успется еще, думалось, успется, когда оскудетъ вода въ колодц. Но теперь я прислушался къ голосу издателя въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ онъ отказался прислушаться къ моему. Переглядлъ свои статьи, по преподнести публик въ качеств новинки старыя газетныя статьи изъ еженедльника за пять лтъ — нтъ, такъ низко я еще по палъ, хотя и предвижу, что и это униженіе стережетъ меня, все равно какъ какому-нибудь земледльческому рабочему улыбается въ перспектив рабочій домъ. И тогда я сказалъ себ: ‘Начну съ меньшихъ грховъ: опубликую свои драмы’.
‘Какъ!— воскликните вы.— драмы! Что за драмы?’ Позвольте, я объясню.
Одно изъ наиболе чувствительныхъ лишеній лондонской жизни для лицъ съ серьезными умственными интересами и художественными запросами — это отсутствіе хорошаго театра. Я люблю драму и, какъ наврно замтили проницательные читатели этого предисловія, я и самъ немного акторъ. Понятно поэтому, что я горячо заинтересовался, когда натолкнулся на проектъ созданія театра, который для жатвы послднихъ урожаевъ девятнадцатаго вка оказался бы тмъ же, чмъ бытъ для жатвы Возрожденія Шекспировскій театръ. Вскор однако обнаружилось, что для созданія Новаго театра (въ то время мы не о передовое обозначали этимъ терминомъ: ‘Новый’) еще недостаточно одного вялаго желанія тонкаго слоя надменной и пресыщенной публики, къ тому же привыкшей обходиться и безъ такихъ затй. Энергію, необходимую для этого, могъ развернуть только геніальный артистъ и режиссеръ, который бы нашелъ характерныя и необходимыя черты для передачи шедевровъ новой драмы, который бы открылъ способы приковать къ нимъ вниманіе публики. Для перваго начала, очевидно, необходимо было намтить одинъ или два шедевра. Къ сожалнію шедевры у насъ на деревьяхъ по растутъ. И новый театръ могъ создаться только для ибсеновскихъ вещей, все равно какъ Байрейтскій только для вагнеровской тетралогіи о Нибелунгахъ. Каждая попытка расширенія репертуара только лишній разъ доказывала, что драма длаетъ театръ, а не театръ драму. Этого конечно не нужно было и доказывать, потому что и трудность-то вся возникла изъ-за того, что теперешнія драмы пишутся для театра вмсто того, чтобы дйствіе въ нихъ развивалось въ силу внутренней необходимости. Однакоже вещи, которымъ никто не вритъ, приходится доказывать снова и снова.
Героемъ новаго движенія былъ тогда Ибсенъ. Первый толчокъ былъ сдланъ въ 1889 году, когда Чарльзомъ Чарингтопомъ и Дженотой Ачёрчъ была поставлена на сцен ‘Нора’. Они ухали затмъ съ этою открывающей новую эпоху пьесой въ кругосвтное путешествіе. Кампанію въ Лондон продолжалъ господинъ Гринъ (Green) со своимъ ‘Независимымъ Театромъ’. Послдній держался ибседовскими ‘Привидніями’, но поиски его за оригинальными англійскими новыми шедеврами до такой степени были неудачны, что до осени 1892 года на немъ по было поставлено ни одной мало-мальски значительной оригинальной новинки кого-либо изъ англійскихъ авторовъ. При такихъ обидныхъ для національнаго чувства обстоятельствахъ я предложилъ Грину смло объявить къ постановк драму изъ-подъ моего пера. Гринъ безъ всякихъ колебаній такъ и сдлалъ. Вообще это былъ человкъ предпріимчивый и сангвиникъ. А я вытащилъ изъ пыльной кипы своихъ разбросанныхъ и отвергнутыхъ рукописей два дйствія драмы, начатой еще въ 1885 году (вскор посл отказа отъ писанія повстей) въ сотрудничеств съ моимъ пріятелемъ Вильямомъ Арчеромъ.
Арчеръ самъ описалъ, какимъ образомъ я оказался при этомъ самымъ невозможнымъ сотрудникомъ. Наложивши свою грубую руку на его мило задуманный планъ симпатично-романтичной ‘хорошо сдланной’ пьесы моднаго тогда типа, я упрямо превратилъ его въ грубо реалистическое изображеніе трущобнаго лэндлордизма, муниципальнаго маклерства и взяточничества и денежныхъ и семейныхъ связей между людьми этого круга и милыми господами съ ‘независимыми’ доходами, которые воображаютъ себя чистыми отъ этой грязи. Результаты оказались совершенно несовпадающими. Потому что хотя я и взялся совершенно серьезно за свою тему, по оказалось, что къ театру я отнесся не достаточно серьезно, даже тогда, когда я бралъ его серьезне чмъ нужно. Тривіальный фарсъ, соотвтствовавшій тогдашней мод (особенно яркіе, хотя и художественные и забавные образчики этого рода можно найти, напримръ, въ пьес Пинеро ‘Дтская лошадка’, которую и до сихъ поръ часто ставятъ на сцен) — оказался чрезвычайно неподходящимъ въ примненіи къ сюжету такого глубокаго реализма и силы, какъ выбранный мною для драмы. Господинъ Арчеръ, замтивъ, что я сыгралъ плохую штуку и съ его планомъ и со своею собственной темой, сейчасъ же разошелся со мною.
Тогда мы оба отказались отъ дальнйшей разработки этого сюжета и въ результат всего предпріятія у меня на рукахъ остались два акта неоконченной и забракованной драмы. Раскопавши ихъ черезъ семь лтъ посл этого, я сейчасъ же увидлъ, что т самыя качества, которыя длали драму невозможною для коммерческихъ цлей въ 1885 г., какъ разъ и требовались для ‘Независимаго Театра* въ 1892 году. Въ виду этого я дополнилъ ее третьимъ актомъ, далъ ей чопорное насмшливо-библейское заглавіе ‘Widowers’ Houses’ (‘Дома для вдовицъ’) {Въ русскомъ перевод эта пьеса называется ‘Трущобы’.} и вручилъ ее Грину, который и спустилъ ее какъ корабль на воду для публики, поставивъ ее въ ‘Royally Theatre’, со всми ея оригинальными дурачествами въ начал. Она произвела сенсацію вн всякаго соотвтствія съ ея достоинствами или даже недостатками: а я сразу сталъ извстнымъ ‘безстыднымъ драматическимъ писателемъ’. Уже первая постановка возбудила страшно много шуму: соціалисты и ‘независимые’ бшено аплодировали мн изъ принципа, а обычные постители первыхъ представленій на такомъ же основаніи яростно шикали и свистали, такъ какъ я въ то время уже обладалъ нкоторой практикой въ томъ, что невжливо называется митинговымъ ораторствомъ, то я вскочила, на эстраду и произнесъ переда, публикой рчь, газеты цлую недлю спорили по поводу пьесы не только въ театральныхъ рецензіяхъ, но и въ передовицахъ и въ отдл писемъ изъ публики. Въ конц концовъ текстъ пьесы былъ напечатанъ съ предисловіемъ Грина, юмористическимъ разсказомъ о нашемъ оригинальномъ сотрудничеств господина Арчера и съ длиннымъ предисловіемъ и полемическими приложеніями самого автора, написанными въ самомъ энергическомъ боевомъ стил. Этотъ тома къ составляетъ курьезную реликвію девятидневной сенсаціи, и такъ какъ въ немъ напечатанъ первоначальный текстъ пьесы, со всми ея глупыми шутками, то я бы могъ рекомендовать его собирателямъ коллекцій изданіи Гамлета in-quarto и всхъ ставшихъ библіографическими рдкостями первыхъ изданій, которыя съ такою бы радостью уничтожили несчастные авторы, если бы только могли это сдлать.
Я не достигъ успха, но я вызвалъ такое возбужденіе, и сенсація была такъ пріятна, что я ршилъ снова попытать счастья. Въ слдующемъ 1893 году, когда были въ самомъ разгар споры объ ибсенизм, о ‘новой женщин’ и т. п., я написалъ для ‘Независимаго театра’ комедію нравовъ подъ заглавіемъ ‘Волокита’. Но еще прежде, чмъ я закончилъ ее, мн стало ясно, что для постановки ея на сцену нужна была топкая и боле искусная игра, чмъ та, которою располагалъ театръ Грина. Я на писалъ роль, сыграть которую былъ бы въ состояніи только Чарльзъ Уайндгемъ. Пьеса была невозможна въ театр, въ нкоторомъ род напоминавшемъ первое судно Робинзона Крузо. Я сейчасъ же снялъ ее съ постановки и, вернувшись къ тому же ряду вопросовъ, какой я затронулъ въ ‘Трущобахъ’, написалъ третью пьесу ‘Профессія госпожи Уорренъ’, обработавъ сюжетъ потрясающей соціальной силы. Сила эта сказалась несмотря на неопытность игры актеровъ, при постановк. Лучше этой пьесы ‘Независимый театръ’ не могъ и желать. Но тутъ я наткнулся на препятствіе, которое длаетъ драматическое авторство въ Англіи невыносимымъ для писателей, привыкшихъ къ свобод печати. Я говорю о цензур.
Въ 1737 году Генри Фильдингъ, величайшій драматическій писатель, котораго, за единственнымъ исключеніемъ Шекспира, создала Англія на протяженіи періода отъ среднихъ вковъ и до девятнадцатаго столтія,— посвятилъ свой геній изображенію и борьб съ парламентской подкупностью, которая въ то время достигала своего апогея. Вальполь, не умвшій обойтись въ управленіи безъ подкупа, сейчасъ же заставилъ молчать сцену при помощи цензуры, которая сохраниласъ во всей своей сил и до настоящаго времени. Фильдингъ, которому запретили ремесло Мольера и Аристофана, взялся за ремесло Сервантеса, и съ тхъ поръ аіь глійскій романъ и повсть стали славою нашей литературы, драма же такъ и осталась въ загон. Гаситель духа, который при Вальпол остановилъ перо Фильдинга, существуетъ и для меня въ настоящее время въ лиц ‘королевскаго чтеца драматическихъ произведеній’,— господина, который грабитъ, оскорбляетъ и угнетаетъ меня, какъ если бы онъ былъ деспотомъ, а я самымъ послднимъ изъ его подданныхъ. Грабежъ выражается въ томъ, что онъ заставляетъ меня платить ему дв гинеи за чтеніе каждой пьесы, въ которой больше одного акта. Я не желаю, чтобы онъ читалъ ее (по крайней мр офиціально: лично, конечно, онъ можетъ читать сколько угодно, я только привтствовалъ бы ого), наоборотъ, я страшно недоволенъ его дерзостью. Но я долженъ подчиниться, чтобы получить отъ него съ невыносимою наглостью написанную бумажку,— которой я читать не могу безъ того, чтобы у меня кровь не закипла въ жилахъ,— удостовряющую, что по его мннію — его мннію!— моя пьеса ‘не содержитъ въ своей общей тенденціи ничего безнравственнаго или въ томъ смысл неподходящаго для сцены’ и что онъ ‘разршаетъ’ ея постановку на сцен. (Каково безстыдство!). И, несмотря на это удостовреніе, онъ все-таки сохраняетъ за собою право, какъ обыкновенный гражданинъ, преслдовать меня или побудить нсколькихъ другихъ гражданъ преслдовать меня судебнымъ порядкомъ за оскорбленіе общественной нравственности, если только онъ перемнить впослдствіи свое мнніе. Между прочимъ: если онъ дйствительно защищаетъ общество противъ моей безнравственности, то почему же общество не платить ему за его услуги? Полицейскій получаетъ свое жалованье по отъ вора, а отъ честнаго человка, котораго онъ охраняетъ отъ вора. А между тмъ, если бы я отказался заплатить ему, этотъ тиранъ можетъ фактически разорить всякаго антрепренера, который бы поставилъ пьесу безъ его разршенія. И даже, если ему заплачено, а онъ все-таки боится разршить пьесу (то-есть если онъ больше боится нареканій со стороны противниковъ моихъ мнній, чмъ ихъ сторонниковъ), то онъ и тогда можетъ запретить ее и наложить штрафъ въ 50 фунтовъ на всхъ принимавшихъ участіе въ представленіи отъ газовщика и до главнаго трагика. И нельзя никакъ избавиться отъ него. Такъ какъ онъ животъ по на средства плательщиковъ налоговъ, а на деньги съ авторовъ, то ни одна политическая партія не наберетъ и десяти голосовъ за уничтоженіе этого учрежденія. Личнымъ политическимъ вліяніемъ тутъ тоже ничего но подлаешь, потому что такое частное вліяніе только открываетъ двери для покровительства отдльнымъ лицамъ, только создаетъ почву для маленькихъ спекуляцій различныхъ маленькихъ людишекъ, вмсто того чтобы сразу покончить со всмъ этимъ хламомъ. Но я не хочу подымать этого вопроса. Я, конечно, понимаю, что королевскій чтецъ драматическихъ произведеній неизбжно долженъ быть непріятнымъ, зловреднымъ чиновникомъ. Допускаю, что я и самъ, если бы меня назначили на этотъ постъ (кстати, чуть только откроется вакансія, я думаю подать объ этомъ прошеніе), былъ бы тоже не мене непріятенъ и вреденъ, чмъ шомполъ, засунутый между колесъ паровой машины. И все-таки по хочу подымать этого вопроса, потому что боюсь, чтобы печать не нашла какого-нибудь лекарства, которое окажется хуже самой болзни. Дло въ томъ, что наша печать утратила вс традиціи свободы и, пожалуй, въ состояніи согласиться посадить семиголоваго дьявола на мсто одноголоваго, передавши это дло изъ рукъ королевскаго чтеца въ руки чтеца изъ Совта Графства. Поэтому я держусь за нашу старую цензуру, въ род того какъ иные радикалы держатся за верхнюю палату или за монархію, или какъ властныя женщины избгаютъ властныхъ мужчинъ и выходятъ замужъ за мягкихъ и слабохарактерныхъ. И пока народъ по подготовитъ свободу сцены на такихъ же условіахъ, на какихъ мы пользуемся въ настоящее время свободой печати, пока не будетъ разршено антрепренерамъ и артистамъ ставить и исполнять на сцен все, что угодно, пока не будетъ для нихъ установлена отвтственность породъ общимъ судомъ, въ род какъ для авторовъ и издателей,— до тхъ поръ я буду какъ зеницу ока беречь и лелять нашего стараго королевскаго чтеца. Когда-то я собирался было организовать отъ имени всхъ антрепренеровъ и драматическихъ писателей петицію о правахъ и обратиться съ нею къ премьеръ-министру, (То оказалось, что девять изъ десяти этихъ жертвъ угнетенія, не осмливаясь выступить противъ своего деспота, принялись восхвалять театральную цензуру, какъ одно изъ самыхъ спасительныхъ учрежденій англійскаго королевства, и съ самою беззастнчивою лестью начали распространяться о почтенныхъ качествахъ личнаго характера нашего цензора, что совершенно не относилось къ длу. Тогда я, разумется, отказался отъ своей зати. Слдуетъ замтить, что многіе при этомъ защищали свои дловые интересы, такъ какъ понятно, что антрепренеры и авторы, обязанные всмъ своимъ успхомъ существующей систем, не имли ни малйшаго желанія замнять ее новой, которая открыла бы двери боле широкой конкурренціи, и вообще они страшно боялись ‘новыхъ’ идей, которымъ открылся бы свободный доступъ на сцену посл уничтоженія театральной цензуры. Поэтому да здравствуетъ на многія лта королевскій чтецъ драматическихъ произведеній!
Въ 1893 году этотъ вредный поста занималъ одинъ господинъ (теперь уже покойный) съ очень устарлыми взглядами. Онъ не скрывалъ своего враждебнаго отношенія ко всему ‘Новому’ движенію, и его показаніе передъ парламентской комиссіей по вопросу о театрахъ и увеселительныхъ заведеніяхъ въ 1892 году (Синяя книга No 240, стр. 328—335) является, вроятно, наилучшею сводкой всхъ ухищреній, придирокъ и преслдованіи, которыя длаютъ ненавистнымъ учрежденіе цензуры. Къ своему несчастью, Грину пришлось имть дло именно съ этимъ господиномъ. Безъ его разршенія поставить на сцен ‘Профессію г-жи Уорренъ’, по рискуя отвтственностью, можно было только въ какомъ-нибудь частномъ зданіи, а не въ театр. Но при этомъ публика допускалась бы только въ качеств приглашенныхъ гостей и исключалась возможность продажи билетовъ у входа, а при такихъ условіяхъ Независимый театръ не могъ бы покрыть своихъ расходовъ на постановку. Обратиться же за разршеніемъ значило получить врный отказъ и рисковать штрафомъ въ 50 фунтовъ при всякой попытк поставить эту пьесу. Исхода не было. Пьеса была готова, Независимый театръ былъ готовъ играть ее, даже роли были распредлены. Но однако существованія цензуры было достаточно, чтобы парализовать все предпріятіе. И я отказался отъ мысли поставить ‘Профессію г-жи Уорренъ’ на сцену и, какъ новый Фильдингъ, вообще пересталъ писать для Независимаго театра.
По счастью, хотя сцена и скована, печать все-таки свободна. Да если бы сцена даже и освободилась отъ своего порабощенія, все-таки приходилось бы опубликовывать пьесы въ печати, не ограничиваясь ихъ постановкой на сцен. Если бы Грину удалось дать даже не два представленія ‘Трущобъ’, а въ пятьдесятъ разъ больше, то и тогда пьеса все-таки осталась бы неизвстною всмъ тмъ, кто или живетъ слишкомъ далеко или по привычк, по предразсудку, возрасту или состоянію здоровья отказывается отъ посщенія театровъ. Многіе, читающіе съ восхищеніемъ всхъ классическихъ драматурговъ, начиная съ Эсхила и кончая Ибсеномъ, посщаютъ театръ только въ рдкихъ случаяхъ, когда ставится пьеса какого-нибудь автора, уже извстнаго имъ изъ литературы, или если играетъ какой-нибудь первоклассный артистъ. Даже у нашихъ обычныхъ постителей театровъ нтъ настоящей привычки къ театру. Если бы въ самый разгаръ театральнаго сезона въ Лондон какъ-нибудь ночью оцпить кордономъ полиціи публику нашихъ театровъ, и но-одиночк опросить ихъ на этотъ счетъ, то вроятно не нашлось бы среди нихъ ни одного человка, живущаго въ семь, который бы не смотрлъ на посщеніе театра или вообще какого-нибудь общественнаго собранія, политическаго ли или художественнаго, какъ на нчто чрезвычайное, не каждый день повторяющееся. Обыкновенно же англичанинъ проводитъ вечера въ своей семь, въ отдльной квартир, сидя въ молчаніи за книгой или за газетой, или же за картами, одинаково по пользуясь ни благодатью одиночества ни удовольствіями общества. Вы можете пройти тысячи улицъ, знакомясь со всми живущими на нихъ семьями, принадлежащими къ среднему классу англійскаго общества,— и вы не найдете ни слда политической сознательности и ни слда художественной культуры. Въ достаточной мр плохи въ этомъ смысл условія жизни мужчинъ, несмотря на то, что они ежедневно бываютъ въ ‘город’, потому что они несутъ свои противообщественныя привычки домашней замкнутости и въ боле широкій міръ дловой жизни. Довольно общительные и любезные но природ, они, благодаря своимъ домашнимъ привычкамъ, отличаются очень дурными манерами. Тутъ плохо помогаетъ даже дловой интересъ, который, казалось бы, долженъ былъ подсказать, что на каждаго человка, обращающагося за какой-нибудь справкой, слдуетъ смотрть какъ на возможнаго постояннаго покупателя или кліента, хотя бы даже онъ и не былъ ‘представленъ’ по всмъ правиламъ домашнихъ церемоній. Еще хуже обстоитъ дло съ женщинами, которымъ не приходится бывать ‘въ город’ и которыя лишены его воспитательнаго вліянія. Съ ними положительно невозможны культурныя отношенія: он лишены всякой граціи, отличаются крайнимъ невжествомъ и прямо-таки ужасною узостью умственнаго горизонта.
Въ общественныхъ мстахъ эти доморощенные граждане никакъ не въ состояніи понять, что тми же правами, какими пользуются они сами, должна пользоваться и вся остальная публика. дутъ ли они во второмъ класс желзной дороги или молятся въ церкви, они всегда встрчаютъ каждаго новаго пассажира или постителя храма Божьяго, какъ китайцы ‘чужеземнаго дьявола’, заставившаго ихъ открыть порты для иностранной торговли.
Въ настоящее время происходитъ довольно быстрое измненіе и улучшеніе этихъ условій. Съ одной стороны, ужасный замкнутый кругъ домашней жизни прорывается, благодаря боле оживленному общественному обращенію высшихъ классовъ внутри ихъ собственной орбиты. Съ другой — эта стоячая обособленность становится невозможною, благодаря измненію условіи жизни рабочаго класса. Въ самомъ среднемъ класс бунтъ какой-нибудь одной дочери въ семь противъ домашняго глета (между прочимъ никто еще не отмтила’ этого характернаго у современной развитой англичанки отвращенія къ самому слову ‘домъ’) и ея стремленіе подготовиться для независимой трудовой жизни гуманизируетъ всю семью въ поразительно короткое время. И такія общественныя удовольствія какъ посщеніе разъ въ недлю какого-нибудь пригороднаго театра или общедоступныхъ понедльничныхъ конвертовъ, а то и того и другого, смягчаютъ худшіе симптомы семейной необщительности. Но, чтобы пробить брешь въ этихъ англійскихъ пережиткахъ гарема или терема, нужна канонада книгъ и музыки. Безъ книгъ и фортепьяно не обойдешься, потому что они одни помогаютъ выкосить душевную тоску. И если жертвы ея не могутъ сами жить дйствительною жизнью, то пусть он по крайней мр знакомятся съ нею въ ея отраженіи въ литератур. И тогда он, можетъ быть, усомнятся, стоитъ ли дйствительно принадлежать къ классу, который не только подчиняется гнету замкнутой семейной жизни, но еще и хвалится этимъ подчиненіемъ. Ради этихъ несчастныхъ плнниковъ и плнницъ я и ршаюсь опубликовать свои драматическія произведенія.
Но у драматическаго писателя всегда нашлось бы достаточно аргументовъ въ пользу напечатанія своихъ произведеній даже и въ томъ случа, если бы онъ захотлъ считаться только съ кругомъ семей, посщающихъ театры съ такою же регулярностью, съ какою он читаютъ газеты. Совершенно соотвтствующее намреніямъ автора представленіе пьесы на сцен требуетъ столь необычайно счастливаго сочетанія условій, что я даже сомнваюсь, случалось ли оно вообще во всемірной исторіи. Взять, напримръ, хотя бы величайшаго англійскаго драматурга: Шекспира. Хотя онъ писалъ триста лтъ тому назадъ, но онъ до такой степени еще удержался на сцен, что можно еще встртить стариковъ театраловъ, которые видали на своемъ вку представленія больше тридцати изъ тридцати семи его неоспоримыхъ пьесъ, при чемъ дюжину изъ нихъ довольно часто, а полдюжины много и много раза… Я самъ, хотя я далеко не всегда пользовался всми представлявшимися мн случаями, видлъ на сцен уже двадцать три его пьесы. Но если бы я не читалъ ихъ (и притомъ по нскольку разъ), то впечатлніе отъ нихъ у меня получилось бы не только неполное, но и сильно искаженное и даже неврное. Только недавно, всего лишь нсколько лтъ назадъ, нкоторымъ изъ нашихъ молодыхъ артистовъ и режиссеровъ пришла въ голову мысль, совершенно новая въ ихъ профессіи, начать играть пьесы Шекспира такъ, какъ онъ написалъ ихъ, вн-сто того чтобы пользоваться ими какъ кукушка воробьинымъ гнздомъ. Несмотря на успхъ, внчавшій эти опыты, на сцен все еще господствуетъ убжденіе Гаррика, что режиссеръ и актеры должны приспособлять пьесы Шекспира къ условіямъ современной сцены. Процессъ этотъ уму примняющаго его, несомннно, представляется какъ существенное улучшеніе, по очевидно, что онъ представитъ собою неизбжное ухудшеніе и во всякомъ случа искаженіе, если окажется, что исправитель не стоитъ на высот автора. Если авторъ живъ, то онъ можетъ, конечно, самъ защищать свое произведеніе противъ этихъ крайностей, искажающихъ его во время представленія. Но и къ самомъ лучшемъ случа, когда его авторитетъ въ этомъ смысл по подвергается никакому сомннію, когда онъ можетъ разсчитывать на самое дружественное содйствіе режиссера и всей труппы и на самое послушное исполненіе всхъ своихъ указаній, ему все-таки приходится убдиться въ невозможности представленія пьесы вполн соотвтственно его замыслу. И очень возможно, что пьеса будетъ пользоваться самымъ сенсаціоннымъ успхомъ, несмотря на полнйшее непониманіе ея философскаго смысла. Можно даже утверждать, что именно благодаря этой возможности успха, несмотря на философію, какое-нибудь драматическое произведеніе серьезнаго поэтическаго достоинства и можетъ пріобрсти широкую популярность. Наглядный примръ представляетъ въ этомъ смысл судьба первой части ‘Фауста’, когда великій оригиналъ былъ приспособленъ для широкихъ массъ въ вид, напримръ, оперы Гуно или лицейской версіи, въ которой и поэзія и философія безслдно исчезли и.замнены романомъ. Драма подвергается измненію даже и въ томъ случа, когда ее, безо всякихъ пропусковъ и искаженій, играютъ актеры, являющіеся воодушевленными поклонниками и учениками автора. Въ послднее время мы видли нсколько замчательно любовно проведенныхъ на сцен истолкованій поэтическихъ драмъ, начиная съ попытокъ Чаррингтона дать Ибсена или Люнье Поэ — Метерлинка, попытокъ, сдланныхъ сравнительно съ небольшими денежными затратами, и до такихъ дорого стоящихъ предпріятій, какъ вагнеровскій театръ въ Байрейт, и читатели Ибсена и Метерлинка и люди, знавшіе музыку Вагнера только по партитурамъ для рояля, сознавались, что они по могли бы безъ театра вполн оцнить всю силу и значеніе драматическаго шедевра. Но мн никогда не приходилось встрчать полнаго и интимнаго знакомства съ какимъ-нибудь драматургомъ или композиторомъ, почерпнутаго только изъ театра или только изъ концертнаго зала. Дйствительная оригинальность и гелій артиста вступаютъ въ конфликтъ съ оригинальностью и геліемъ автора. Вы себ только представьте Шекспира, если бы онъ встртился съ сэромъ Генри Ирвингомъ, прослушавъ послдняго на репетиціи въ роли ‘Венеціанскаго купца’, или если бы Шериданъ увидалъ Аду Реганъ въ ‘Школ злословія’. Легко себ представить, что между ними могли бы завязаться интересные разговоры. Напримръ, въ такомъ род: ‘Когда я смотрю на вашу игру, сэръ Генри, мн такъ и кажется, что я вижу Израиля, оплакивающаго свое плненіе и восклицающаго: ‘Докол же, о Господи, докол?’ Немного странно, конечно, что сильное чувство Шейлока проходитъ сквозь призму романтическаго, а не чисто коммерческаго интеллекта, но пожалуйста, прошу васъ, не измняйте своего толкованія, оно очень выгодно для насъ обоихъ’. Или: ‘Милая ш-По Реганъ, позвольте поздравить васъ. Игра ваша отличается громадною трагическою силою. Я такъ пристыженъ ею за свою тривіальную пьесу, что у меня совершенно изгладился изъ памяти сэръ Питеръ Тизль, хотя, по моему замыслу, онъ и являлся героемъ пьесы. Предвижу громадный успхъ для насъ обоихъ, благодаря такому счастливому исполнителю моихъ намреній’. И если даже потворство такому прославленію пьесы исполнителемъ и не связано для автора съ денежными выгодами, избытокъ силы актера можетъ увлечь и самого автора, конечно, если только онъ не фанатикъ реализма. Но будь онъ даже такимъ фанатикомъ, это все равно но спасло бы его, потому что его старанія уменьшить силу таланта могучаго актера оказались бы такъ же безплодны, какъ если бы онъ вздумалъ увеличить талантъ слабаго исполнителя.
Короче сказать, тотъ фактъ, что искусно написанная пьеса поддается безконечно разнообразной передач на сцен, между тмъ какъ наличное дарованіе актера можетъ соотвтствовать только ограниченному числу различныхъ ролей (дйствительность даетъ какъ разъ обратное тому, что желательно), — заставляетъ автора въ конц концовъ прійти къ заключенію, что его собственная точка зрнія на его произведеніе можетъ быть установлена только имъ самимъ. А такъ какъ ему невозможно единолично представить свою пьесу на сцен, даже будь онъ самымъ искуснымъ актеромъ, то ему и приходится вернуться къ своей способности литературнаго выраженія, своей мысли, точно такъ же какъ это длаютъ вс другіе поэты и сочинители. И однакоже драматическіе писатели довольно мало пользовались этимъ способомъ. Отъ шекспировскихъ драмъ для насъ не сохранилось даже полныхъ экземпляровъ режиссерскихъ тетрадокъ. Изданіе in-folio даетъ очень мало въ смысл указаній автора, всего нсколько строчекъ. Чего бы мы не дали за одинъ экземпляръ Гамлета, которымъ онъ пользовался на репетиціи, съ оригинальными ремарками, нацарапанными авторскимъ карандашомъ? И если бы на придачу onto были записаны т устныя указанія, которыя давалъ авторъ актерамъ, т, хотя бы и краткія, характеристики, которыя должны были облегчить для актера задачу воплощенія даннаго лица! Какой бы свтъ это пролило не только на эту пьесу, но и на всю исторію шестнадцатаго вка! Все это было бы у насъ, и еще гораздо больше, если бы Шекспиръ не ограничился тмъ, что записалъ только рчи своихъ героевъ, но приготовилъ бы свои драмы для печати, снабдивъ ихъ еще подробнымъ и обработаннымъ какъ у Мередита описаніемъ ихъ дйствій. Но онъ не сдлалъ этого. Поэтому-то, непревзойденный какъ поэтъ, разсказчикъ, ораторъ и юмориста, со всмъ своимъ мастерствомъ характеристики, онъ не оставилъ намъ ни одной интеллектуально послдовательной драмы (no intellectually coherent drama) и въ своихъ изслдованіяхъ характеровъ и общества не дошелъ до приложенія простого научнаго метода, хотя въ такихъ непопулярныхъ вещахъ какъ ‘Конецъ внчаетъ дло’, ‘Мра за мру’ и ‘Троилъ и Кроссида’ онъ уже готовъ перейти къ искусству двадцатаго вка.
Такой литературный пріемъ еще боле, чмъ къ шекспировскимъ, необходимо примнять и къ современнымъ драматическимъ произведеніямъ, потому что во времена Шекспира представленіе пьесы еще очень мало отличалось отъ простой декламаціи стиховъ, описательный или повствовательный разсказъ замнялъ собою то, что у насъ достигается декораціями и дйствіемъ на сцен. Читая только діалогъ какой-нибудь драмы елизаветинскихъ временъ, не встрчаешь никакихъ затрудненій въ пониманіи, за исключеніемъ, можетъ быть, какой-нибудь полдюжины: строкъ, между тмъ какъ многія изъ современныхъ драмъ, производящія громадное впечатлніе на сцен, не только неудобочитаемы, но и просто непонятны безъ ремарокъ, указывающихъ дйствія на сцен. Чтеніе наизусть только однихъ діалоговъ съ подмостокъ, со зрителями, сидящими по тогдашней мод вокругъ декламатора, дало бы въ примненіи къ такой драм впечатлніе сплошной нелпости. Въ дальнйшемъ развитіи тутъ получилась бы чистая пантомима, въ род, напримръ, ‘Блуднаго сына’, въ которой есть свой діалогъ, но только непроизносимый. Если бы драматическій писатель захотлъ опубликовать какую-нибудь пантомиму, то ясно, что для того, чтобы сдлать ее понятною для читателя, ему пришлось бы написать и слова, которыя предполагаются въ устахъ актера-пантомимиста. И сдлать понятною для слушателя современную драму, читая одинъ только ея діалогъ безъ ремарокъ, было бы ничуть не легче, чмъ написать попятную для читателя пантомиму, не давая предполагаемаго ею діалога.
Какъ-никакъ, но описаніе дйствія, происходящаго во время представленія, покамстъ еще не стало искусствомъ. Понятно поэтому, что англійская публика не покупаетъ и не читаетъ драмъ. Да и къ чему въ самомъ дл, если въ нихъ нтъ ничего, кром разговоровъ да нсколькихъ указаній относительно декорацій костюмовъ и грима, въ род того, что у отца героини сдая борода, а въ гостиной три двери, дв направо и одна, изъ галереи, налво, да одно французское окно посредин? Меня крайне удивляетъ, что Ибсенъ, посвятившій два года постановк одной трехактной пьесы, производящей колоссальное впечатлніе благодаря мастерству характеристикъ и драматизму положеній, попятныхъ только при довольно основательномъ знакомств съ предыдущей семейной и личной исторіей дйствующихъ лицъ,— даетъ тмъ не мене читателю очень скудныя предварительныя данныя, лишь немногимъ превышающія обычныя указанія, необходимыя для декоратора, машиниста, и режиссера. Можно ли отрицать, что получающаяся благодаря этому таинственность и неясность впечатлнія, можетъ быть и очаровательная сама по себ, достигается на счета’ пониманія смысла драмы. Когда Ибсена спрашиваютъ, что онъ хотлъ выразить, онъ отвчаетъ: ‘Я сказалъ то, что сказалъ’. Этого никто и are оспариваетъ, по вся соль въ томъ-то и заключается, что онъ по сказалъ того, чего но сказалъ. Можетъ быть, есть люди (въ чемъ я впрочемъ сомнваюсь, такъ какъ самъ не принадлежу къ ихъ числу), которымъ драмы Ибсена достаточно говорятъ сами на себя въ томъ вид, въ какомъ он написаны. Есть, конечно, другіе, которые вообще все равно никогда бы не поняли этихъ драмъ, въ какомъ бы вид он ни были написаны. Допуская, что для этихъ двухъ разрядовъ излишни всякія дальнйшія разъясненія, неужели же ничего нельзя сдлать для огромнаго большинства читателей, которыхъ можно было бы удовлетворить однимъ лишнимъ словомъ объясненія?
Наконецъ, разв не слдуетъ считаться при этомъ и съ самими актерами? Прирожденные актеры обладаютъ такою воспріимчивостью къ драматическимъ эмоціямъ, что они интуитивно схватываютъ топь своихъ ролей. Но ожидать, чтобы они интуитивно же постигали я смыслъ ихъ и значеніе обстоятельствъ развитія дйствія, это значило бы требовать отъ нихъ дара ясновиднія, съ такимъ же правомъ можно было бы ожидать отъ астронома, что онъ опредлять въ подземельи время безъ часовъ. Для актера, впрочемъ, сама роль обыкновенно бываетъ полна эмоціональныхъ указаній, которыя онъ можетъ выполнить такъ же хорошо, а иногда даже и лучше автора. Совершенно впотьмахъ онъ остается обыкновенно насчетъ политическихъ и религіозныхъ условій, при которыхъ предполагается дйствующимъ воплощаемый имъ характеръ. Въ лучшихъ драмахъ однакоже или имются на этотъ счетъ опредленныя указанія, или о нихъ можно составить вполн опредленное сужденіе изъ всего содержанія пьесы, и часто въ нихъ-то я содержится ключъ для правильной передачи ея на сцен. Но большинство до такой степени привыкло обходиться безъ этого, что они пожалуй стали бы даже жаловаться на то, что такія указанія только стсняютъ ихъ. И однакоже только при такого рода стсненіяхъ и было бы возможно поднять профессію актера до уровня, уже достигнутаго профессіями юриста, врача, священника или государственнаго человка. Во всякомъ случа Шейлокъ, какъ еврей я ростовщикъ, Отелло, какъ мавръ и солдатъ, Цезарь, Клеопатра и Антоній, какъ лица, жившія въ опредленной политической обстановк, обладаютъ безконечно большею реальностью для актера, чмъ несмтное число героевъ, относительно которыхъ ничего неизвстно кром того, что они ходили въ прекрасномъ костюм, любили героиню, разстроили планы злодя и затмъ стали жить себ припваючи.
Стало быть, вопросъ, затронутый мною, иметъ серьезное значеніе по только потому, что касается печатанія и распространенія драматическихъ произведеній, но и потому, что знаменуетъ собою серьезную попытку дать читателю возможность донять во всей полнот ихъ смыслъ. Рчь идетъ объ основаніи новаго искусства, и я дерзаю утверждать, что не пройдетъ и десяти лтъ посл выхода въ свтъ этихъ двухъ томовъ,— и то немногое, что было сдлано въ нихъ въ этомъ направленіи, будетъ далеко превзойдено, и обычныя краткія и неудобочитаемыя сценическія указанія въ начал каждаго дйствія разрастутся въ цлую главу или даже въ цлый рядъ главъ. Несомннно, однимъ изъ результатовъ этого движенія будетъ созданіе (на основ выше развитой аргументаціи) произведеній смшаннаго рода, отчасти повствовательнаго, отчасти проповдническаго, отчасти описательнаго, отчасти діалогическаго и отчасти (можетъ быть) драматическаго характера — произведеній, которыя будутъ написаны для чтенія, но не для игры. Я ничего по имлъ бы возразить и противъ такого рода произведеній, но самъ я имлъ въ виду только потребности драмы, и мой взоръ все время былъ устремленъ только на сцену. Во всякомъ случа я старался не вставлять въ ремарки ничего неважнаго для большей освдомленности актера, а стало быть и публики. Разумется, мн пришлось оставить массу подробностей, которыя могутъ быть достигнуты только средствами сцены, безъ указаній въ текст, по той простой причин, что литературное искусство, несмотря на все свое грамматическое развитіе, не переступило еще порога дтства въ смысл умнія обозначать техническія особенности рчи. Достаточно указать на то, что существуетъ, напримръ. пятьдесятъ различныхъ способовъ произнесенія слова: ‘да’ и пятьсотъ способовъ произнесенія ‘нтъ’, между тмъ какъ для письменнаго ихъ изображенія у насъ есть только одинъ единственный способъ. Съ англійской публикой дло обстоитъ въ этомъ смысл еще хуже, чмъ съ иностранной, такъ какъ ей приходится еще привыкать даже къ такимъ вещамъ, какъ употребленіе разставленнаго шрифта вмсто курсива для подчеркиванія словъ съ особымъ содержаніемъ. Но если мои читатели примутъ на себя свою часть работы, то, смю утверждать, они будутъ понимать въ моихъ драмахъ почти столько же, сколько и я самъ.
Въ заключеніе — пара словъ, чтобы объяснить, почему я озаглавилъ три драмы своей первой серіи общимъ именемъ ‘Непріятныхъ драмъ’. Основаніе для этого было у меня довольно понятное: сила драматическаго искусства въ этихъ пьесахъ должна заставить зрителя стать лицомъ къ лицу съ непріятными фактами. Несомннно, всякій авторъ, искренне желающій блага человчеству, совсмъ не считается съ чудовищнымъ мнніемъ, будто бы задачею литературы является лесть. Но въ этихъ драмахъ мы сталкиваемся не только съ комедіей и трагедіей индивидуальнаго характера и судьбы отдльнаго человка, но и съ ужасными и отвратительными сторонами общественнаго устройства. Ужасъ этихъ отношеній заключается въ томъ, что обыкновенный, средней руки англичанинъ, человкъ, можетъ быть, почтенный и добродушный въ личной жизни и, можетъ быть, даже мечтающій о тысячелтнемъ царств благодати, въ своихъ общественныхъ проявленіяхъ оказывается преступнымъ гражданиномъ, закрывающимъ глава на самыя подлыя, на самыя ужасныя злоупотребленія, если ихъ устраненіе грозитъ ему потерять хотя бы одинъ грошъ изъ своихъ доходовъ. Въ ‘Трущобахъ’ я показалъ, какимъ образомъ почтенный средній классъ и щеголяющая благородствомъ своихъ чувствъ аристократическая молодежь, какъ мухи на навоз, откармливаются и жирютъ за счетъ нищеты, ютящейся въ трущобахъ голытьбы. Тема, согласитесь, не изъ пріятныхъ. Въ ‘Волокит’ я коснулся уродливыхъ половыхъ связей при помощи законовъ о брак, въ которомъ одни видятъ политическую необходимость (особенно для ближнихъ своихъ), другіе божественную заповдь, третьи — романтическій идеалъ, четвертые — домашнее призваніе для женщинъ, наконецъ, пятые — вопіющую несправедливость, устарлое учрежденіе, изъ котораго общество давно выросло и отъ котораго поэтому должны отказаться вс ‘передовые’ люди.
Въ современномъ обществ, для слоевъ, сознательно относящихся къ своимъ умственнымъ и художественнымъ запросамъ, типичны и первая сцена этой пьесы, и вся атмосфера, въ которой развивается ея дйствіе, и бракъ, которымъ она заканчивается. И по-моему врядъ ли можно отрицать что все это очень непріятныя вещи. Въ ‘Профессіи госпожи Уорренъ’ я подошелъ вплотную къ тому факту, что у насъ, какъ выражается г-жа Уорренъ, единственный способъ для женщины прилично обезпечить свое существованіе — это отдать свои ласки какому-нибудь мужчин, который можетъ позволить себ такую роскошь, чтобы содержать ее.
Есть вопросы, въ которыхъ я, подобно большинству соціалистовъ, являюсь крайнимъ индивидуалистомъ. Я убжденъ, что общество, желающее достичь того высокаго уровни, при которомъ его членамъ не нужно будетъ ломать и коверкать свой характеръ, должно организоваться такимъ образомъ, чтобы для всякаго мужчины и для всякой женщины стало возможно обезпечить себ разумную степень комфорта своимъ трудомъ, но продавая никому ни свой любви ни своихъ убжденій. Въ настоящее время мы не только обрекаемъ женщинъ на то, чтобы он, подъ страхомъ тяжелыхъ лишеній, нареканій и другихъ неудобствъ, оставались въ освященной или неосвященной закономъ связи съ мужчинами, доставляющими имъ средства къ жизни, у насъ кром того есть еще цлыя большія категоріи проституирующихся мужчинъ, напримръ: драматурги и журналисты (авторъ не исключаетъ изъ этой категоріи и своей персоны), но говоря уже о легіонахъ юристовъ, врачей, священниковъ и профессіональныхъ политиковъ, которые ежедневно примняютъ свои лучшія способности на то, чтобы лгать и поступать наперекоръ своему дйствительному чувству,— грхъ, по сравненію съ которымъ сущимъ пустякомъ, не заслуживающимъ даже упоминанія, является грхъ женщины, на нсколько часовъ продающей пользованіе своей персоной. Потому что въ современномъ обществ состоятельные люди безъ убжденій опасне бдныхъ женщинъ безъ цломудрія. Наврядъ ли и эту тему кто-нибудь назоветъ пріятною!
Впрочемъ, я долженъ предупредить читателей, что стрлы мои направлены противъ нихъ самихъ, а не противъ героевъ моихъ пьесъ. Потому что отвтственность за недостатки общественнаго устройства лежитъ не только на лицахъ, фактически занимающихся неизбжными благодаря этимъ недостаткамъ нечистыми промыслами, нельзя сваливать всю вину на какого-нибудь Сарторіуса или госпожу Уорренъ, которые между прочимъ нердко вкладываютъ въ управленіе своими длами незаурядныя способности, иногда обнаруживая при этомъ даже высокія нравственныя качества. Отвтственность тутъ падаетъ на всхъ гражданъ, потому что только ихъ общественное мнніе и только ихъ общественная дятельность и могутъ замнить трущобы Сарторіуса приличными жилищами, интриги Чартерной разумными брачными договорами и ремесло госпожи Уорренъ честнымъ трудомъ подъ защитою гуманнаго законодательства и при минимум заработной платы, обезпечивающемъ возможность нравственной жизни.
При случа я разскажу въ назиданіе читателямъ, какимъ образомъ я перешелъ къ сочиненію пьесъ, названныхъ мною по контрасту ‘Пріятными’, Он мене затрогиваютъ преступленія общества и касаются главнымъ образомъ его романтическихъ заблужденій и борьбы отдльныхъ лицъ противъ этихъ иллюзій.

Трущобы.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Дйствіе происходить въ 80-хъ годахъ прошлаго столтія въ Ремагеп на Рейн. Садъ ресторана при гостиниц. Прекрасный августовскій день. Уже за полдень.
Направо ворота, ведущія изъ сада на берегъ рки. Черезъ нихъ открывается видъ на Рейнъ, внизъ по теченію, въ направленіи къ Боппу.
Слва зданіе отеля. Къ нему примыкаетъ деревянный флигель съ надписью надъ входомъ: Table d’Hte. Въ саду кельнеръ, ожидающій гостей.
Изъ отеля выходятъ двое туристовъ-англичанъ. Младшій — докторъ Гарри Трентъ — коренастый, съ толстымъ затылкомъ, черные волосы острижены подъ гребенку. Чистосердечный, немного наивный малый нетерпливаго темперамента, въ манер мальчишеская грубоватость студента-медика.
Старшій — мистеръ Вильямъ де Бургъ Кокэпъ — уже пожилой (на видъ ему за сорокъ, а пожалуй и вс 60), худощавый господинъ съ рдкими волосами и аффектированными манерами. Суетливый брюзга, на безпощадный взглядъ носторонняго наблюдателя — смшной въ каждомъ своемъ движеніи,

Кокэнъ на порог гостиницы, повелительнымъ тономъ кельнеру.

Дв кружки пива сюда въ садъ. Кельнеръ удаляется за пивомъ. Кокенъ входитъ въ садъ. Намъ досталась комната съ самымъ лучшимъ видомъ во всей гостиниц, Гарри. Все благодаря моей тактичности. А завтра въ путь: постимъ Майнцъ и Франкфуртъ. Во Франкфурт есть замчательная статуя женщины въ дом одного аристократа. Надо осмотрть также зоологическій садъ. А на слдующій день — Нюренбергь! Прекраснйшая въ мір коллекція орудій пытки.

Тренчъ.

Прекрасно. Вы справитесь насчетъ поздовъ, не правда ли? Вынимаетъ путеводитель по желзнымъ дорогамъ и перелистываетъ его на одномъ изъ столовъ.

Кокэнъ, собираясь ссть.

Фу! Стулъ совсмъ пыльный. Удивительно неопрятный народъ эти нмцы!

Тренчъ жизнерадостно.

Все равно: это неважно, старина! Бодре, Билли, не вшайте носа. Наслаждайтесь жизнью. Усаживаетъ Кокена и а стулъ и самъ садится на противоположный, вынимаетъ трубку и начинаетъ громко пть.
Рейнвейномъ наполните чаши.
Пусть льется, сверкаетъ вино.

Кокэнъ, страшно скандализованный.

Во имя общепринятыхъ правила’ приличія, Гарри, вспомните, что вы джентльменъ, а не разносчикъ на Гампстедскомъ лугу въ день великаго праздника. Неужели вамъ пришло бы въ голову вести себя такъ когда-нибудь въ Лондон?

Тренчъ.

Вотъ пустяки! Я пріхалъ за границу для развлеченія. Посмотрлъ бы я на васъ и на ваше поведеніе, если бы вы только что сдали окончательный экзаменъ посл четырехъ лтъ занятій на медицинскомъ факультет и бганія по больницамъ. Снова начинаетъ нтъ.

Кокэнъ, подымаясь.

Тренчъ, или вы будете вести себя во время путешествія какъ джентльменъ, или же мы разстаемся. Именно вотъ такія выходки и длаютъ англичанъ непопулярными на континент. Это неважно конечно по отношенію къ здшней публик. Но пассажиры, которые сли на пароходъ въ Бонн,— англичане. Вотъ уже нсколько часовъ я себя чувствую неловко при мысли, что они могучъ подумать о насъ. Посмотрите-ка на вашъ костюмъ.

Тренчъ.

А чмъ же онъ плохъ?

Кокэнъ.

Онъ слишкомъ небреженъ, мой милы’, совсмъ nglig. На пароход немножко nglig было какъ разъ впору, какъ разъ en r&egrave,gle, но здсь, въ отел, нкоторые изъ нихъ, я увренъ, перемнятъ костюмъ къ обду, а у васъ только и есть, что эта норфольская курточка. Откуда же имъ узнать, что вы человкъ изъ хорошей семьи, со связями, если вы не обнаружите этого своими манерами?

Тренчъ.

Вотъ ужъ наплевать! Пассажиры на пароход — америконцы, самая разношерстная публика — пна земли. Пускай они вс повсятся, Билли. Мн до нихъ дла нтъ. Зажигаетъ спичку и начинаетъ раскуривать трубку.

Кокэнъ.

Перестаньте меня называть Билли, когда мы на людяхъ. Моя фамилія Кокэнъ. Я увренъ, что они люди самаго набраннаго общества. Вдь вамъ самимъ бросилась въ глаза внушительная наружность отца.

Тренчъ сразу становится скромнымъ и приличнымъ.

Ахъ, такъ вы про нихъ? Гаситъ спичку и выколачиваетъ трубку.

Кокэнъ торжествующимъ тономъ.

Они здсь, Гарри, въ этомъ отел. Я узналъ зонтикъ отца въ вестибюл.

Тренчъ съ чувствомъ искренни то стыда.

Да, мн слдовало-таки захватить другой костюмъ на смну. Но вдь это такая непріятная вещь — тащить съ собою массу багажа. Во всякомъ случа — вскакиваетъ,— мы можемъ пойти и умыться. Поворачивается, собираясь уйти, но останавливается пораженный при вид группы, приближающейся къ воротамъ сада. Постойте! Они уже здсь!
Въ садъ входятъ господинъ съ дамой. За ними носильщикъ, не съ багажемъ, а съ нсколькими пакетами покупокъ изъ магазиновъ. Но виду это отецъ съ дочерью. Ему лтъ пятьдесятъ, онъ хорошо сохранился, высокъ, держится прямо. Рзкій, властный топъ и импонирующія манеры, строго очерченный носъ и ршительныя складки вокругъ рта на гладко выбритомъ лиц придаютъ ему очень внушительный видъ. Всмъ обязанный самому себ, неумолимо требовательный по отношенію къ своимъ служащимъ, онъ человкъ вообще тяжелый и не для всхъ одинаково доступный. На немъ легкій срый сюртукъ на шелковой подкладк, блая шляпа, черезъ плечо бинокль въ новомъ кожаномъ футляр.
Его дочь — серьезная, красивая молодая двушка. Ничего хрупкаго и утонченнаго. Но ея привлекательность только выигрываетъ отъ ея свжаго и здороваго энергичнаго вида. Хорошо сложенная и со вкусомъ одтая, она выглядитъ настоящею лэди, несмотря на то, что во многомъ напоминаетъ отца.

Кокэнъ быстро беретъ подъ руку Тренча, который стоитъ какъ пригвожденный, во сводя глазъ съ вошедшихъ.

Придите въ себя, Гарри: присутствіе духа прежде всего! Направляется вмст съ нимъ къ гостиниц. Кельнеръ выходить съ пивомъ. Кельнеръ: ceci — la est notre table. Est-ce que vous comprenez Franais?

Кельнеръ.

Да, сэръ.

Господинъ носильщику.

Положите вещи на этотъ столъ. Носильщикъ не понимаетъ.

Кельнеръ вмшивается.

Этотъ столъ уже занятъ, сэръ.

Господинъ строго.

Вамъ слдовало сказать мн объ этомъ раньше. Кокэну, съ гордою снисходительностью. Мн очень жаль, что произошло такое недоразумніе, сэръ.

Кокэнъ.

Ахъ, это ничего. Не стоитъ и говорить объ этомъ. Сдлайте ваше одолженіе, мсто пусть останется за вами.

Господинъ, холодно поворачиваясь къ нему спиною.

Благодарю васъ. Носильщику. Положите вещи на этотъ столъ. Носильщикъ не понимаетъ, покуда господинъ не указываетъ на пакеты, стуча въ то же время повелительно по другому столу, ближе къ воротамъ.

Носильщикъ.

Ja wohl, gnd’g Herr. Складываетъ пакеты.

Господинъ, вынимая пригоршню денегъ.

Кельнеръ!

Кельнеръ, проникшись благоговніемъ

Что прикажете, сэръ?

Господинъ.

Чаю. Для двухъ. Здсь въ саду.

Кельнеръ.

Сію минуту. Уходитъ въ гостиницу.
Господинъ выбираетъ нсколько мелкихъ монетъ изъ своей пригоршни и дастъ ихъ носильщику. Тотъ принимаетъ ихъ, почтительно снимая шапку, и удаляется, по осмливаясь произнести пи слова. Дама садится и разворачиваетъ пакетъ съ фотографическими видами. Господинъ вынимаетъ Бедекера, ставитъ себ стулъ и прежде, чмъ ссть на него, сердито смотритъ на Кокена, какъ бы ожидая, что тотъ уберется изъ сада. Кокенъ, ни мало не смущаясь, возвращается на свое мсто за другимъ столомъ, садится со скромнымъ видомъ хорошо воспитаннаго человка и зоветъ Тренча, который нершительно бродитъ въ отдаленіи.

Кокэнъ.

Тренчъ, дорогой другъ, ваше шпю ждетъ васъ. Длаетъ нсколько глотковъ.

Тренчъ, довольный, что можетъ вернуться на свое мсто.

Благодарю васъ, Кокэнъ. Пьетъ.

Кокэнъ.

Кстати, Гарри, я давно уже хотлъ спросить васъ, съ какой стороны вамъ приходится теткой лэди Роксдэль, со стороны отца или матери? Зарядъ сразу попадаетъ въ цль. Господинъ замтно заинтересованъ.

Тренчъ.

Ну, конечно, она сестра моей матери. Но съ чего это пришло вамъ въ голову спросить объ этомъ?

Кокэнъ.

А такъ. Я какъ разъ думалъ — гм!.. Она, вроятно, ждетъ, что вы скоро женитесь, Гарри: докторъ долженъ жениться.

Тренчъ.

А ей-то что до этого?

Кокэнъ.

Ахъ, очень много, мой дорогой другъ. Она уже теперь загадываетъ о томъ, что ей придется ввести вашу жену въ лондонское общество.

Тренчъ.

Ну вотъ пустяки!

Кокэнъ.

Вы еще молоды, мои другъ: вы еще не знаете всей важности этихъ вещей — на видъ пустяки, глупыя церемоніи, а въ дйствительности это пружины и колеса великой аристократической системы. Кельнеръ возвращается съ чайнымъ приборомъ, который онъ песетъ къ столу господина. Кокэнъ подымается и обращается къ послднему. Извините пожалуйста, что я обращаюсь къ вамъ, но я не могу отдлаться отъ мысли, что вы предпочитаете мсто за этимъ столомъ и что мы вамъ помшали.

Господинъ любезно.

Благодарю васъ. Бланшъ, вотъ мсьё любезно уступаетъ намъ свой столъ. Не хочешь ли перессть?

Бланшъ.

О, спасибо: мн совершенно безразлично.

Господинъ Кокэну.

Мн кажется, мы товарищи по путешествію?

Кокэнъ.

Товарищи по путешествію и соотечественники. Ахъ, мы рдко чувствуемъ прелести родного языка, пока намъ по придется услыхать его на чужбин. Вы, безъ сомннія, замчали это?

Господинъ, немного затрудняясь,

Гм!.. Съ романтической точки зрнія — возможно, весьма возможно. Но что касается меня, то я при звукахъ родного языка чувствую себя какъ у себя на родин. А я не люблю этого чувства, когда я за границей. Вдь деньги-то тратишь совсмъ не съ этой цлью. Смотритъ на Тренча. Мн кажется, вы также хали съ нами.

Кокэнъ съ торжественностью церемоніймейстера.

Мой уважаемый другъ, докторъ Тренчъ! Господинъ и Тренчъ встаютъ. Тренчъ, мой дорогой другъ, позвольте мн представить васъ господину… Э-Э?.. Вопросительно смотритъ ни господина, ожидая услышать его имя.

Господинъ.

Позвольте мн пожать вашу руку, докторъ Тренчъ. Мое имя Сарторіусъ, я имю честь быть знакомымъ съ лэди Роксдэль, — вашей близкой родственницей — не такъ ли? Бланшъ! Она поднимаетъ глаза. Докторъ Тренчъ! Они раскланиваются.

Тренчъ

Можетъ быть, мн слдуетъ представить вамъ, господинъ Сарторіусъ, моего друга Кокэна: господинъ Вильямъ де Бургъ Кокэнъ. Кокэнъ длаетъ изысканнйшій поклонъ. Сарторіусъ съ достоинствомъ отвчаетъ на его привтствіе. Тмъ временемъ возвращается кельнеръ съ чайникомъ, кипяткомъ и т. д.

Сарторіусъ кельнеру.

Еще дв чашки.

Кельнеръ.

Сію минуту, сэръ! Уходить.

Бланшъ.

Вамъ доложить сахару, господинъ Кокэнъ?

Кокэнъ.

Спасибо. Сарторіусу. Вы очень любезны, сэръ. Гарри, подвиньте сюда вашъ стулъ.

Сарторіусъ.

Милости просимъ. Тренчъ придвигаетъ свой стулъ, вс усаживаются вокругъ стола. Кельнеръ подаетъ еще дв чашки.

Кельнеръ.

Табльдотъ въ половин шестого. Не прикажете ли еще чего-нибудь, сэръ?

Сарторіусъ.

Нтъ. Можете итти. Кельнеръ уходитъ.

Кокэнъ съ изысканною любезностью.

Вы долго разсчитываете пробыть здсь, m-elle Сарторіусъ?

Бланшъ.

Мы предполагали перебраться въ Роландс’эккъ. Но знаете ли, тамъ такія же чудныя мста, какъ и здсь?

Кокэнъ.

Гарри — Бэдекеръ! Спасибо. Справляются съ алфавитнымъ указателемъ и разыскиваешь страницу.

Бланшъ,

Съ сахаромъ, докторъ?

Тренчъ.

Спасибо. Она передаетъ ему чашку и многозначительно смотритъ на него нсколько мгновеній. Онъ поспшно опускаетъ глаза и боязливо взглядываетъ затмъ на Сарторіуса, который занять своимъ бутербродомъ.

Кокэнъ.

Роландс’эккъ, повидимому, чрезвычайно интересное мсто. Читаетъ. ‘Это одно изъ красивйшихъ и наиболе часто посщаемыхъ мстъ по Рейну, окруженное множествомъ виллъ, принадлежащихъ главнымъ образомъ богатымъ купцамъ съ Нижняго Рейна, съ роскошными садами вдоль лсистыхъ склоновъ, спускающихся къ деревн’.

Бланшъ.

Звучитъ недурно: цивилизація и комфортъ. Я — за то, чтобы мы перебрались туда.

Сарторіусъ.

Совсмъ какъ у насъ въ Сурбитон..

Бланшъ.

Да, совсмъ какъ у насъ.

Кокэнъ.

У васъ есть земля здсь на Рейн? Ахъ, я завидую вамъ

Сарторіусъ.

Нтъ, я только нанялъ на лто дачу со всею обстановкой въ Сурбитон. А живу я въ Лондон, на площади Бэдфордъ-Скверъ. Я членъ приходскаго управленія и долженъ жить въ своемъ приход.

Бланшъ.

Еще чашку, господинъ Кокэнъ?

Кокэнъ.

Нтъ, спасибо. Сарторіусу. Вроятно вы уже бывали здсь въ окрестностяхъ? Смотрть тутъ нечего, за исключеніемъ церкви Аполлинарисъ.

Сарторіусъ, скандализованный.

За исключеніемъ чего?

Кокэнъ.

Церкви Аполлинарисъ.

Сарторіусъ.

Странное имя для церкви! Вотъ ужь совсмъ по континентальному, долженъ сказать!

Кокэнъ.

Ахъ да, да, да! На счета вкуса наши сосди иногда прихрамываютъ, господинъ Сарторіусъ. Это ихъ слабая сторона. Однако въ данномъ случа они не заслуживаютъ порицанія. Потому что минеральная вода окрещена по имени церкви, а не наоборотъ.

Сарторіусъ, принимая это только какъ смягчающее обстоятельство, но не какъ полное оправданіе.

Слава Богу, что такъ. А что, это извстная церковь?

Кокэнъ.

Бэдекеръ упоминаетъ о ней.

Сарторіусъ съ уваженіемъ.

О, въ такомъ случа я бы желалъ осмотрть ее,

Кокэнъ читаетъ:

‘…воздвигнутая въ 1839 году Цвирнеромъ послднимъ архитекторомъ-строителемъ Кельнскаго собора, на средства графа Фюротенбергъ-Штамгейма’.

Сарторіусъ. На него это произвело сильное впечатлніе.

Мы непремнно должны осмотрть ее, господинъ Кокэнъ. Я и не думалъ, чтобы архитекторъ, выстроившій Кельнскій соборъ, жилъ такъ недавно.

Бланшъ.

Ахъ, папа, Богъ съ ними, съ этими церквами. Вс он на одинъ образецъ, и устала я отъ нихъ до смерти.

Сарторіусъ.

Если ты считаешь разумнымъ предпринять длинное и дорогостоящее путешествіе съ цлью осмотрть вс достопримчательности этой страны, и затмъ вернуться, ничего не повидавши…

Бланшъ.

Только не сегодня, папа, пожалуйста!

Сарторіусъ.

Дорогая моя, я бы желалъ, чтобы ты видла все. Это составляетъ часть твоего воспитанія.

Бланшъ встаешь съ громкимъ вздохомъ.

О, мое воспитаніе! Прекрасно, очень хорошо! Придется претерпть и это, Вы пойдете, докторъ Тренчъ? Съ гримаскою. Я уврена, что вы предпочли бы Iohanni’s.

Кокэнъ съ тихимъ и лукавымъ смхомъ.

Великолпно, великолпно. Серьезно. А вы знаете, m-elle Сарторіусъ, здсь дйствительно имется нсколько церквей св. Іоанна, такъ же какъ и св. Аполлинарія.

Сарторіусъ сентенціозно, вынимая бинокль и направляясь къ воротамъ.

Много правды говорится подъ видомъ шутки, господинъ Кокэнъ.

Кокэнъ, сопровождая его.

Совершенно врно. Святая истина! Они выходятъ, глубокомысленно обсуждая эту тему. Бланшъ не обнаруживаешь ни малйшаго желанія слдовать за ними. Подождавъ, покуда они скрываются изъ виду, она становится передъ Треплемъ и смотритъ на него съ загадочной улыбкой, на которую тотъ отвчаешь полузастчивымъ, полусамодовольнымъ смхомъ.

Бланшъ.

Такъ. Наконецъ-то вы ршились сдлать это.

Тренчъ.

Да. По крайней мр Кокэнъ сдлалъ это. Я вдь вамъ говорилъ, что онъ ужъ устроитъ это. Онъ, правда, изрядный оселъ, но у него ужасно много такта.

Бланшъ презрительно.

Такта! Вотъ ужъ не вижу. Просто любопытство. Любопытные люди всегда найдутъ ужъ какой-нибудь способъ завязать знакомство съ кмъ угодно. Отчего вы сами не заговорили съ моимъ отцомъ на пароход? Вы вдь не ждали, чтобы кто-нибудь представилъ васъ, когда вы заговорили со мною.

Тренчъ.

У меня не было особеннаго желанія разговаривать съ нимъ.

Бланшъ.

Мн кажется, вамъ не приходило въ голову, что вы ставите меня въ фальшивое положеніе.

Тренчъ.

Признаюсь, я и сейчасъ не вижу этого. Впрочемъ, къ вашему отцу не такъ-то легко и подойти. Конечно, теперь, когда я познакомился съ нимъ, я вижу, что онъ очень милый человкъ. Но тогда попробовали бы вы сунуться къ нему!

Бланшъ нетерпливо.

Вс пугаются папы, не знаю почему. Садится, немного надувшись.

Тренчъ нжно.

Ну, какъ бы то ни было, теперь вдь все уладилось, но такъ ли? Садится около нея.

Бланшъ рзко.

Но знаю. Почему уладилось? Вы не имли права заговаривать со мною тогда на пароход. Вы думали, что я одна, потому что — съ притворнымъ пафосомъ — со мною не было матери.

Тренчъ, протестуя.

Постоите! Да вдь вы же первая заговорили со мною. Я, конечно, былъ очень радъ представившемуся случаю, по даю вамъ слово, я бы я глазъ на васъ не поднялъ, если бы вы не сдлали перваго шага.

Бланшъ.

Я только спросила у васъ названіе замка. Въ этомъ не было ничего неприличнаго.

Тренчъ.

Ну, конечно, нтъ. Что это вы въ самомъ дл? Снова нжно. Но теперь все это ужо уладилось, не правда ли?

Бланшъ, лукаво взглядывая на него, тихо.

Уладились ли?

Тренчъ, внезапно робя.

Я… я полагаю, что да. Кстати, какъ же насчетъ церкви? Вашъ отецъ, вроятно, уже ждетъ насъ.

Бланшъ, подавляя недоброе чувство.

Пожалуйста, не задерживайтесь изъ-за меня, если вы такъ желаете осмотрть ее.

Тренчъ.

А вы не пойдете?

Бланшъ.

Нтъ. Недовольно отворачивается.

Тренчъ, встревоженный.

Ну вотъ! И опять обидлись! Она смотритъ на него нсколько минутъ съ упрекомъ въ затуманенномъ взор. Бланшъ! Пугается, увидавъ, что ея лицо сразу вспыхнуло негодованіемъ, которое она къ тому же преувеличиваетъ. Простите, что я васъ назвалъ по имени, но я… Она исправляетъ свою ошибку, краснорчиво смягчая выраженіе своего лица. Въ отвтъ онъ начинаешь свое объясненіе въ любви. Вы не обидлись? Я почему-то чувствовалъ, что наврно вы не обидитесь. Вотъ видите ли… Но знаю, какъ вы отнесетесь… Вамъ это, вроятно, покажется слишкомъ внезапнымъ… Но обстоятельства не позволяютъ… Ахъ, это такъ врно, что у меня не хватаетъ такта… Путается все боле и боле, не замчая, что она еле сдерживаетъ свое нетерпніе. Будь здсь теперь Кокэнъ…

Бланшъ нетерпливо.

Кокэнъ!

Тренчъ, испуганный.

Нтъ, нтъ, не Кокэнъ. Хотя, увряю васъ, я хотлъ только сказать, что…

Бланшъ.

Что онъ сейчасъ вернется вмст съ папой.

Тренчъ, ничего не соображая.

Да, они скоро должны вернуться. Надюсь, я не одержалъ васъ,

Бланшъ.

Я думала, что вы задерживаете меня потому, что хотите мн что-то сказать.

Тренчъ, совершенно потерявшись.

Ахъ, нтъ, совсмъ мть. По крайней мр, ничего особеннаго. То-есть, я боюсь, что это вамъ можетъ показаться неважнымъ. Можетъ быть, въ другой разъ…

Бланшъ.

Когда въ другой разъ? Откуда вы знаете, что мы встртимся еще разъ? Съ отчаяніемъ. Скажите сейчасъ. Я хочу, чтобы вы сказали это сейчасъ.

Тренчъ.

Ну, хорошо. Я полагалъ, что, если бы мы могли согласиться относительно… то-есть, собраться съ мыслями… по крайней мр… э-э… нервность лишаетъ его возможности говорить.

Бланшъ, ршивъ, что онъ безнадеженъ.

Но думаю, чтобы это была опасная вещь ваши сборы съ мыслями, докторъ Тренчъ.

Тренчъ, запинаясь.

Я только думалъ… Останавливается и растерянно смотритъ на нее. Помедливъ минуту, она съ насчитанною стремите явностью подаетъ ему об руки. Онъ схватываетъ ее въ свои объятья съ возгласомъ облегченіи. Дорогая Бланшъ! Мн кажется, я никогда бы не смогъ произнести этого. Я вроятно простоялъ бы тутъ цлый день, заикаясь и запинаясь, если бы вы не помогли мн сказать это.

Бланшъ, пытаясь освободиться изъ его объятій.

Я не помогла намъ сказать это.

Тренчъ, не пуская.

О, конечно, я не хочу сказать, чтобы вы сдлали это преднамренно. Это вышло инстинктивно.

Бланшъ все еще немного тревожно.

Но вы еще ничего не сказали.

Тренчъ.

Разв я могу сказать что-нибудь больше этого? Цлуетъ ее еще разъ.

Бланшъ, побжденная поцлуемъ, все-таки настаиваетъ.

Но, Гарри…

Тренчъ въ восторг отъ того, что она называетъ его по имени.

Ну?
Бланшъ.

Когда мы повнчаемся?

Тренчъ.

Да хоть сейчасъ, въ первой попавшейся церкви: если хотите — у Аполлинарія.

Бланшъ.

Нтъ, серьезно. Это серьезно, Гарри, не шутите такими вещами.

Тренчъ, вдругъ увидавъ за воротами Сарторіуса и Кокэна, быстро выпускаетъ ее изъ объятій.

III-ш!.. Они вернулись.

Бланшъ.

Ахъ ч… Слова ея заглушаются звономъ изъ отеля. На ступенькахъ появляется кельнеръ со звонкомъ въ рукахъ. Кокалъ и Сарторіусъ показываются въ воротахъ.

Кельнеръ.

Табльдотъ черезъ двадцать минутъ, лэди и джентльмены, возвращается въ гостиницу.

Сарторіусъ строго.

Я просилъ тебя сопровождать насъ.

Бланшъ.

Да, папа. Мы какъ разъ собирались тронуться въ путь.

Сарторіусъ.

Мы совсмъ въ пыли съ дороги. Намъ слдуетъ переодться къ столу. Пойдемъ со мною, дитя мое. Предлагаешь Бланшъ свою руку. Серьезность и важность его подавляющимъ образомъ дйствуютъ на всхъ. Бланшъ молча беретъ его подъ руку и уходитъ съ нимъ въ отель. Кокэнъ, торжественностью вида врядъ ли уступающій самому Сарторіусу, смотритъ на Тренча съ суровостью судьи.

Кокэнъ съ порицаніемъ.

Нтъ, мой милый. Нтъ, нтъ. Никогда. Я красню за васъ — никогда въ своей жизни я не испытывалъ такого стыда. Вы воспользовались случаемъ, что эта двушка осталась безъ защиты и безъ присмотра.

Тренчъ горячо.

Кокэнъ!

Кокэнъ неумолимо.

Ея отецъ, повидимому, джентльменъ въ полномъ смысл слова. Я имлъ честь познакомиться съ нимъ: я представилъ ему васъ: я поручился, такъ сказать, ему, что онъ можетъ съ абсолютнымъ довріемъ оставить свою дочь на вашемъ попеченіи. И что же я вижу при возвращеніи? Что видитъ ея отецъ? О, Тренчъ, Тренчъ! Нтъ, мой милый, нтъ, нтъ! Безтактность, Гарри. Безтактно и неприлично.

Тренчъ.

Вотъ пустяки! Ничего но было.

Кокэнъ.

Какъ ничего не было? Она, настоящая лэди, особа, получившая прекраснйшее воспитаніе, — вдругъ въ вашихъ объятіяхъ, и вы говорите — ничего не было! Когда кельнеръ принужденъ былъ начать звонить въ большой колоколъ, чтобы обратить ваше вниманіе на то, что онъ видитъ васъ! Съ удвоенною суровостью продолжаетъ свою нотацію. Неужели же у васъ нтъ никакихъ принциповъ, Тренчъ? Никакихъ религіозныхъ убжденій? Неужели вамъ совершенно незнакомы общепринятые обычаи? Вы поцловали…

Тренчъ.

Вы не видли, какъ я цловалъ ее.

Кокэнъ.

Не только видли, мы даже слышали это. Положительно, звукъ поцлуя пронесся внизъ по Рейну. Не увертывайтесь, Третъ, не унижайте себя еще этимъ!

Тренчъ.

Говорю вамъ, это пустяки, дорогой Билли. Вы…

Кокэнъ.

Вы опять? Пожалуйста, не употребляйте этого пошлаго уменьшительнаго. Какимъ образомъ могутъ сохранить ко мн уваженіе паши спутники, люди съ положеніемъ и со средствами, если вы будете билькать меня на каждомъ шагу? Мое имя Вильямъ: Вильямъ де Бургъ Кокэнъ,

Тренчъ.

О, Господи! Вотъ что,— не оскорбляйтесь, старина! Ну что пользы вамъ птушиться изъ-за каждаго пустяка? Мн это кажется такъ естественно, что я зову васъ Билли: къ вамъ какъ-то боле подходитъ это имя.

Кокэнъ, оскорбленный.

Въ васъ нтъ деликатности чувствъ, Тренчъ — ни малйшаго такта. Я никогда не говорилъ этого никому, но боюсь, что изъ васъ никогда не выйдетъ настоящаго джентльмена. Сарторіусъ появляется на порог гостиницы. Вотъ идетъ мой другъ, Сарторіусъ, безъ сомннія затмъ, чтобы спроситъ у васъ объясненія вашего поведенія. Правду сказать, я бы не удивился, если бы онъ вошелъ съ хлыстомъ. Не хочу быть свидтелемъ тяжелой сцены.

Тренчъ.

Не уходите, пожалуйста! Останьтесь, останьтесь! Я бы не желалъ встртиться съ нимъ сейчасъ наедин.

Кокэнъ качаетъ головою.

Деликатность, Гарри, деликатность! Тактъ! Savoir faire! Уходитъ. Тренчъ пытается ускользнуть въ противоположную сторону, направляясь къ воротамъ.

Сарторіусъ, гипнотизируя его взглядомъ.

Докторъ Тренчъ!

Тренчъ, останавливаясь и поворачиваясь.

Ахъ, это вы, господинъ Сарторіусъ! Ну, какъ вы нашли церковь? Сарторіусъ, ни слова не говоря, указываетъ на стулъ. Тренчъ, благодаря своему нервному состоянію, но въ силахъ вынести пристальнаго взгляда и внушительнаго вида Сарторіуса и, полузагипнотизированный, безпомощно опускается на указанное мсто.

Сарторіусъ садится.

Вы бесдовали съ моей дочерью, докторъ Тренчъ?

Тренчъ, пытаясь взять непринужденный тонъ.

Да, у насъ былъ разговоръ, пока вы съ господиномъ Кокэномъ осматривали церковь. Такъ себ — небольшая бесда. Кстати, какъ вамъ понравился Кокэнъ, господинъ Сарторіусъ? Я всегда утверждалъ и утверждаю, что у него масса такта…

Сарторіусъ, не обращая вниманія на эту попытку отклонить разговоръ въ другую сторону.

Я только что говорилъ съ моею дочерью, докторъ Тренчъ, и я нашелъ ее подъ впечатлніемъ, что между вами произошло что-то серьезное. Что-то такое, что обязываетъ меня какъ отца — отца двушки, потерявшей свою мать — немедленно же переговорить съ вами. Моя дочь, можетъ быть неосновательно, приняла ваши слова очень серьезно, и…

Тренчъ.

Но…

Сарторіусъ.

Будьте добры, еще минуточку. Я самъ былъ молодымъ человкомъ — можетъ быть боле молодымъ, чмъ вы полагали бы, судя по моей наружности. Говорю, разумется, въ смысл характера. Если вы не серьезно…

Тренчъ чистосердечно.

Но я говорилъ совершенно серьезно. Я хочу жениться на вашей дочери, господинъ Сарторіусъ. Надюсь, вы не будете ставить препятствій.

Сарторіусъ побждаетъ инстинктивное желаніе обнаружить свое превосходство, снисходя къ смиренію Тренча и считаясь съ тмъ, что это все-таки родственникъ леди Роксдэль.

Покамстъ нтъ. Могу сказать, что ваше предложеніе представляется мн очень почтеннымъ и для меня лично очень лестнымъ.

Тренчъ, обрадованный.

Тогда, значить, и дло въ шляп. Ахъ, вы очень добры!

Сарторіусъ.

Не такъ скоропалительно, докторъ Тренчъ. Такія дла не длаются такъ вдругъ.

Тренчъ.

Не вдругъ. Конечно, есть еще различныя формальности. Но между нами самими можно считать это улаженнымъ? Не правда ли?

Сарторіусъ.

Гм!.. А вы больше ничего не имете сказать?

Тренчъ.

Только разв, что… что… Нтъ. Ничего, кром того, что я люблю…

Сарторіусъ, прерывая.

Напримръ, что-нибудь относительно вашей родни? Не предвидите ли вы, можетъ быть, какихъ-нибудь возраженій съ этой стороны, а?

Тренчъ.

О, вдь это ихъ совсмъ не касается!

Сарторіусъ горячо.

Извините-съ. и очень даже касается! Тренчъ изумленъ. Я ршилъ, что моя дочь не должна вступать въ среду, въ которой она не будетъ встрчена съ полнымъ признаніемъ, подобающимъ ей по ея воспитанію и рожденію. Здсь его до нкоторой степени покидаетъ его самообладаніе, и онъ повторяетъ настойчиво, какъ будто ожидая встртить со стороны Тренча какое-нибудь возраженіе. Да, и ея рожденію.

Тренчъ.

Ну, конечно. Но что заставляетъ васъ думать, что мои родные будутъ имть что-нибудь противъ Бланшъ? Родовое имніе наше майоратное, а мой отецъ былъ младшимъ въ род, мн пришлось выбрать себ профессію, чтобы имть свой заработокъ. Мои родные не разсчитываютъ на поддержку съ моей стороны, они знаютъ, что это для меня невозможно. Наоборотъ, они будутъ поддерживать насъ, они всегда предлагали мн это.

Сарторіусъ.

Это для меня не важно. Но родные часто считаютъ нужнымъ повернуться спиною къ новымъ членамъ, входящимъ въ семью, если они не считаютъ ихъ достаточно знатными.

Тренчъ.

Но увряю насъ, мои родные совсмъ не заражены чванствомъ. Бланшъ — лэди, и этого съ нихъ совершенно достаточно.

Сарторіусъ, тронутый.

Я радъ, что вы такого мннія. Протягиваетъ руку. Тренчъ, изумленный, беретъ ее. Я самъ держусь такихъ же взглядовъ. Признательно пожимаетъ руку Тренча. Докторъ Тренчъ, вы посту пили какъ благородный человкъ. Съ своей стороны заявляю вамъ, что вамъ по придется жаловаться на меня. Насчетъ денегъ у васъ затрудненій но будетъ: вы получите сколько пожелаете,— это я беру на себя. Только мн нужны гарантіи, что она будетъ принята вашими родными какъ равная равными.

Тренчъ.

Гарантіи?

Сарторіусъ.

Ну да, разумныя гарантіи. Я жду, что вы на пишете роднымъ о своемъ намреніи. Прибавьте при этомъ, что найдете нужнымъ, относительно того, что она такая двушка, которая съ честью можетъ войти въ самое лучшее общество. И если вы покажете мн нсколько писемъ отъ главныхъ членовъ вашей семьи съ искренними поздравленіями, то я буду совершенно удовлетворенъ. Ну, ясно теперь?

Тренчъ въ недоумніи, но съ благодарностью.

О, да! Вы очень добры! Очень вамъ благодаренъ. Я напишу своимъ, разъ вы этого желаете. Но увряю васъ, они будутъ очень рады. Вотъ увидите. Я имъ напишу, чтобы они отвтили слдующей же почтой.

Сарторіусъ.

Благодарю васъ. А покамстъ прошу васъ считать дло еще не улаженнымъ.

Тренчъ.

Считать дло еще не… То-есть, вы хотите сказать между Бланшъ и…

Сарторіусъ.

Я хочу сказать: между вами и in-clle Сарторіусъ. Когда нсколько времени тому назадъ я прервалъ вашъ разговоръ, вы съ пою очевидно считали вопросъ ршеннымъ. Но вдь могутъ возникнуть затрудненія, и партія можетъ разстроиться. Такъ вотъ я бы и не желалъ въ такомъ случа, чтобы Бланшъ думала, что она позволила молодому человку… Тренчъ сочувственно киваетъ головою. Вы поняли? Могу ли я разсчитывать, что вы будете держаться на приличномъ разстояніи, такъ что я буду избавленъ отъ необходимости ограничить наши встрчи, общающія намъ всмъ столько пріятнаго?

Тренчъ.

О, да, разъ вы считаете это нужнымъ. Они пожимаютъ другъ другу руки.

Сарторіусъ встаетъ.

Мн кажется, вы сказали, что напишете сегодня же.

Тренчъ горячо.

Напишу сейчасъ же, немедленно!

Сарторіусъ.

Въ такомъ случа не буду вамъ мшать. Медлитъ, такъ какъ разговоръ немного взволновалъ его, несмотря на его самообладаніе, съ нкоторымъ усиліемъ вернувъ себ свое спокойствіе, онъ съ достоинствомъ прибавляетъ. Я радъ, что мы съ вами пришли къ соглашенію. Уходитъ въ гостиницу,
Изъ-за кустовъ появляется Кокэнъ, уже давно прогуливавшійся тамъ въ нетерпніи поскоре узнать, чмъ кончилось дло.

Тренчъ возбужденно.

Билли? Вотъ кстати, что вы пришли! Сослужите мн службу, старина! Сочините-ка мн письмо, а я перепишу его.

Кокэнъ.

Тренчъ, я предпринялъ это путешествіе съ вами въ качеств вашего друга, а не секретаря.

Тренчъ.

Ну, ладно, не въ службу, а въ дружбу. Письмо къ тет Мэри насчетъ Бланшъ и меня. Нужно ей сообщить, понимаете?

Кокэнъ.

Сообщить ей насчетъ Бланшъ и васъ! Разсказать ой о вашемъ поведеніи! Сдлать доносъ на васъ, на моего друга! И при этомъ забыть, что я пинту къ уважаемой женщин? Никогда!

Тренчъ.

Ну, вотъ вздоръ! Не отговаривайтесь, будто не понимаете. Мы уже связаны общаніемъ — общаніемъ, мой милый! А вы какъ думали? Я долженъ написать съ сегодняшней почтой! Вы единственный человкъ, который можетъ научить меня, какъ это сдлать. То-есть подобрать выраженія. Да, ну же, старина. Ласково усаживаетъ его за одинъ изъ столиковъ. Вотъ, вамъ карандашъ. Нтъ ли у васъ кусочка… ага, вотъ, на этомъ можно: пишите на картон. Срываетъ картонную обложку со своего Бедекера и разглаживаетъ ее на стол. Кокэнъ берегъ карандашъ и приготовляется писать. Ну, вотъ хорошо! Большое спасибо, старина! Ну, теперь вдохновитесь. Озабоченно. Вы все-таки постарайтесь, Кокэнъ, подобрать выраженія.

Кокэнъ кладетъ карандашъ въ сторону.

Если вы сомнваетесь, что я сумю подобрать подходящія выраженія въ письм къ леди Роксдэль…

Тренчъ, упрашивая его.

Ладно, старина. Ну, пожалуйста. Вдь на свт нтъ человка, который бы сумлъ это сдлать и вполовину такъ хорошо, какъ вы. Я хотлъ бы только разсказать вамъ, въ немъ дло. Вотъ видите ли, Сарторіусъ съ чего-то вбилъ себ въ голову, что мои родные будутъ недовольны и будутъ чваниться передъ Бланшъ. Ну, и онъ не хочетъ дать своего согласія, пока они не пришлютъ писемъ съ приглашеніями, поздравленіями и еще чортъ знаетъ съ чмъ. Такъ вотъ и изложите все это такъ, чтобы тетя Мэри со слдующею же почтой написала, что ока въ восторг и что она проситъ насъ — то-есть Бланшъ и меня, понимаете — захать къ ней и т. д. Вы понимаете, что я хочу сказать. Разскажите ей обо всемъ этомъ какъ слдуетъ, со всми подробностями, и…

Кокэнъ съ гордою увренностью.

Если вы мн разскажете обо всемъ этомъ какъ слдуетъ, со всми подробностями, то, смю сказать, я сумю сообщить объ этомъ леди Роксдэль со всею подобающею деликатностью. Кто такой Сарторіусъ?

Тренчъ, совершенно но ожидавшій такого вопроса, смущенно.

Не знаю, я по спросилъ. Съ такого рода вопросами какъ-то неудобно обращаться къ человку, по крайней мр къ такому, какъ онъ. Можетъ быть, можно составить письмо такимъ образомъ, чтобы не касаться этого вопроса? Какъ вамъ кажется? Потому что мн дйствительно но хотлось бы спрашивать его объ этомъ.

Кокэнъ.

Я, конечно, могу совсмъ не касаться этого вопроса. Ничего нтъ легче. Только если вы полагаете, что леди Роксдэль тоже будетъ согласна совсмъ не касаться его, такъ я разойдусь съ вами во мнніи. Можетъ быть, я не правъ, можетъ быть, по-вашему, это даже безъ всякаго сомннія. Допускаю, что я всегда ошибаюсь, но, что длать, таково мое убжденіе.

Тренчъ въ большомъ затрудненіи.

Ахъ, помогите же мн! Чортъ побери, ну что же длать? Не можете ли вы попросту сказать, что это джентльменъ: вдь это, собственно говоря, ни къ чему не обязываетъ. Тетя Мэри будетъ совершенно удовлетворена, если вы затмъ подольше остановитесь на томъ, что онъ человкъ со средствами и что Бланшъ его единственная наслдница.

Кокэнъ.

Генри Тренчъ, когда же вы наконецъ станете хоть немного разсудительны? Тутъ вдь серьезное дло. Отвтственный актъ, поймите это, Гарри, отвтственный.

Тренчъ.

Вы такъ моральны стали, прямо слушать тошно.

Кокэнъ.

Совсмъ я не мораленъ, Тренчъ. То-есть, по крайней мр, я не моралистъ. Я такъ и хотлъ сказать: я человкъ моральный, но не моралистъ. Скажемъ, вы получаете за своей женой деньги. Какъ вы полагаете, важно это для вашей семьи знать, откуда взялись эти деньги? И для васъ самихъ, Гарри,— разв это не важно? Тренчъ безпомощно смотритъ на него, нервно сжимая свои пальцы. Кокэнъ кладетъ карандашъ на столъ и съ демонстративнымъ равнодушіемъ откидывается на спинку стула. Я не могу взяться за это: отвергаю ваше предложеніе. А вдругъ Сарторіусъ еще окажется какимъ-нибудь бывшимъ воромъ, мошенникомъ не у длъ,— почемъ знать? Изъ гостиницы выходятъ Сарторіусъ и Бланшъ, пріодвшіеся къ обду.

Тренчъ.

III-ш!.. Они идутъ. Постарайтесь написать письмо до обда, милый, добрый старина, вы ужасно обяжете меня.

Кокэнъ нетерпливо.

Оставьте меня, уйдите, вы только мшаете мн. Мажетъ на него рукою и начинаетъ писать.

Тренчъ покорно и признательно.

Прекрасно, старина. Большое спасибо.
Тмъ временемъ Бланшъ, оставивъ отца, направляется къ берегу рки. Сарторіусъ спускается въ садъ съ Бедекеромъ въ рук и садится читать его около Кокена.

Тренчъ Сарторіусу.

Вы позволите мн предложитъ Бланшъ свою руку къ обду?

Сарторіусъ.

О, конечно, докторъ Тренчъ. Пожалуйста. Любезнымъ жестомъ предлагаетъ ему подойти къ Бланшъ. Тренчъ спшитъ за нею за ворота.
Въ это время сцена окрашивается пурпурными лучами заходящаго за Рейномъ солнца. Кокэпъ въ мукахъ творчества хмуритъ лицо и приходитъ въ нервное состояніе, чувствуя на себ взглядъ Сарторіуса.

Сарторіусъ.

Надюсь, я не мшаю вамъ, господинъ Кокенъ?

Кокэнъ.

Нисколько. Нашъ другъ Тренчъ поручилъ мн трудную и деликатную задачу. Онъ обратился ко мн, какъ къ другу семьи, съ просьбою написать письмо, касающееся и васъ.

Сарторіусъ.

Въ лучшія руки это порученіе не могло бы и попасть, господинъ Кокэнъ.

Кокэнъ съ видомъ скромности.

Ахъ, это уже слишкомъ щедрая похвала! Но вы видите, каковъ Тренчъ. Славный малый въ своемъ род, великолпный пароль, господинъ Сарторіусъ. Но для семейной переписки такого рода нужно особое умнье. Для этого нуженъ тактъ, а тактъ — это слабая сторона у Тренча. У него великолпное сердце, но ни капли такта. А тутъ все зависитъ отъ того, какъ объ этомъ будетъ разсказано лэди Роксдэль. Но въ этомъ смысл вы можете положиться на меня. Я знаю, какъ нужно обращаться съ женщинами.

Сарторіусъ.

Я, конечно, не знаю, какъ она отнесется къ этому. И поврьте, господинъ Кокэнъ, для меня это довольно безразлично, какъ могутъ отнестись ко мн люди. Но я надюсь, что я могу, по крайней мр, имть удовольствіе видть васъ иногда у меня, въ моемъ дом, когда мы вернемся въ Англію.

Кокэнъ, растаявъ.

Господинъ Сарторіусъ! Въ вашихъ словахъ сказался настоящій англійскій джентльменъ!

Сарторіусъ.

Ну, что вы! Вы всегда будете желаннымъ гостемъ. Боюсь, однако, что помшалъ вамъ въ составленіи вашего письма. Собирается встать, во задерживается и прибавляетъ. Впрочемъ, можетъ быть, я могъ бы вамъ кое въ чемъ помочь? Напримръ, выяснивъ вамъ какой-нибудь пунктъ, относительно котораго у васъ не хватаетъ свдній, или, можетъ быть, даже — вы ужъ простите старику за такое предложеніе — я сумлъ бы помочь вамъ своею опытностью и въ самой формулировк предмета. Кокэнъ немного изумленъ. Сарторіусъ пристально смотритъ на него и продолжаетъ обдуманно и выразительно. Во всякомъ случа я всегда буду радъ хоть чмъ-нибудь помочь по мр моихъ силъ и способностей другу доктора Тренча.

Кокэнъ.

Вы очень добры. Мы съ Тренчемъ только что оисуждалй это письмо, и дйствительно, у насъ остался пунктъ или два немножко неясныхъ. Щепетігльно. Но я по хотлъ, чтобы Гарри обратился къ вамъ на этотъ счета съ вопросами. Нтъ. Я указалъ ему, что будетъ гораздо тактичне и деликатне подождать, пока вы сами сообщите необходимыя свднія.

Сарторіусъ.

Гмъ!.. Можно спросить, много ли вы уже написали?

Кокэнъ.

‘Дорогая моя тетя Мэри!’ То-есть это Тренчъ называетъ ее ‘тетя Мэри’. Это моя пріятельница, лэди Роксдэль. Вы понимаете, я набрасываю только черновикъ письма, а Тренчъ его перепишетъ.

Сарторіусъ.

Понимаю. Продолжайте. Или, можетъ быть, вы мн позволите предложить вамъ вставить пару словъ.

Кокэнъ очень любезно.

Ваши указанія будутъ очень кстати. Сдлайте одолженіе.

Сарторіусъ.

Я полагаю, можно бы начать какъ-нибудь въ этомъ род: ‘Путешествуя съ моимъ другомъ Кокэномъ вверхъ по Рейну’…

Кокэнъ пишетъ и приговариваетъ.

Великолпно, великолпно. Какъ разъ то, что нужно… ‘…моимъ другомъ Кокэномъ вверхъ по Рейну’…

Сарторіусъ.

‘Я познакомился съ’… или можно написать ‘встртился’ или ‘наткнулся’, если вы находите, что это лучше подойдетъ къ стилю вашего друга. Намъ не нужно такъ гоняться за формой.

Кокэнъ.

‘Наткнулся!’ О, нтъ: это слишкомъ dgag, господинъ Сарторіусъ, слишкомъ dgag. Я бы сказалъ: ‘имлъ честь завязать знакомство съ’…

Сарторіусъ быстро.

Ни въ какомъ случа: пусть лэди Роксдэль сама судитъ объ этомъ. Оставьте такъ, какъ я сказалъ: ‘познакомился съ молодою двушкой, дочерью’…

Останавливается.

Кокэнъ пишетъ.

‘Познакомился съ молодою двушкой, дочерью’… Дальше.

Сарторіусъ.

Напишите лучше всего ‘одного джентльмена’.

Кокэнъ, удивленный.

Вдь это само собой разумется.

Сарторіусъ съ неожиданной страстностью.

Совсмъ не само собою разумется, милостивый государь. Пораженный Кокэнъ глядитъ на него большими глазами, и въ немъ шевелится подозрніе. Сарторіусъ продолжаетъ, нсколько пристыженный. Гмъ!.. ‘одного джентльмена, человка очень богатаго и съ положеніемъ’…

Кокэнъ записываетъ, повторяя послднія слова съ новою нотою холодности въ голос.

‘…и съ положеніемъ’.

Сарторіусъ.

‘Который однакоже всмъ обязанъ самому себ’. Кокэну теперь все ясно, и, переставъ писать, онъ пристально оглядываетъ Сарторіуса. Написали?

Кокэнъ переходитъ въ покровительственный тонъ.

Ахъ да. Такъ, такъ. Пишетъ, ‘…обязанъ самому себ’. Вотъ именно. Продолжайте, господинъ Сарторіусъ, продолжайте. Прекрасное выраженіе.

Сарторіусъ.

‘Молодая лэди является единственною наслдницею состоянія своего отца, и ей достается богатое приданое при выход замужъ. Она получила самое блестящее воспитаніе и вращалась въ самой утонченной сред. Она…

Кокэнъ, прерывая.

Извините, что я сдлаю замчаніе, но не кажется ли вамъ, что это звучитъ немного слишкомъ въ стил газетнаго объявленія? Я думаю, это слдуетъ выпустить, чтобы не погршить противъ хорошаго тона.

Сарторіусъ, смущенный.

Можетъ быть, вы правы. Конечно, это не совсмъ подходящія выраженія.

Кокэнъ.

Да, да, конечно.

Сарторіусъ.

Но я бы желалъ, чтобы не получилось ложнаго представленія относительно… э-э… воспитанія моей дочери. А что касается меня самого…

Кокэнъ,

О, достаточно будетъ упомянуть о вашей профессіи, или о вашихъ длахъ, или… Останавливается, и они глядятъ другъ на друга довольно недружелюбно.

Сарторіусъ обдуманно.

Мои доходы я получаю съ арендной платы отъ сдачи въ наемъ большого количества построекъ въ Лондон. Дома мои построены главнымъ образомъ на земл, принадлежащей лэди Роксдэль. Если не ошибаюсь, докторъ Тренчъ является владльцемъ нкоторыхъ закладныхъ на эту землю, и весь его доходъ съ этого и получается. Сказать правду, господинъ Кокэнъ, я очень хорошо освдомленъ на счетъ положенія и состоянія доктора Тренча, и я давно уже желалъ завязать съ нимъ личное знакомство.

Кокэнъ слова становится приторно вжливъ, хотя его любопытство еще не совсмъ удовлетворено.

Какое замчательное совпаденіе! Въ какомъ квартал, говорите вы, расположены ваши дома?

Сарторіусъ.

Въ Лондон, многоуважаемый господинъ Кокэнъ. Управленіе ими отнимаетъ у меня очень немного времени, остальное я посвящаю обычнымъ занятіямъ человка изъ общества. Подымается и вынимаетъ свой бумажникъ, Ну, я сообщилъ вамъ все, что нужно. Въ остальномъ полагаюсь на ваше искусство. Кладетъ на столъ свою визитную карточку. Это мой адресъ въ Сурбитон. Если бы къ несчастью случилось, господинъ Кокэнъ, что вся эта исторія закончилась бы только разочарованіемъ для Бланшъ, то ей вроятно не хотлось бы встрчаться посл этого съ вами. Но если все устроится согласно съ нашими желаніями, то лучшіе друзья доктора Тренча будутъ и нашими лучшими друзьями.

Кокэнъ подымается съ карандашомъ и бумагой въ рук и съ самоувренностью глядитъ въ глаза Сарторіусу.

Можете положиться на меня, господинъ Сарторіусъ. Письмо уже готово здсь. Указываетъ на свой лобъ. Черезъ пять минутъ оно будетъ готово и здсь. Указываетъ да бумагу и киваетъ головою въ подтвержденіе своихъ словъ. Затмъ начинаетъ ходить взадъ и впередъ по саду со всми признаками напряженной умственной работы, отъ времени до времени хлопаетъ себя по лбу, иногда останавливается, чтобы записать мысль.

Сарторіусъ, взглянувъ на часы, зоветъ черезъ ворота.

Бланшъ!

Бланшъ издали.

Что-о?

Сарторіусъ.

Время, моя дорогая! Направляется къ табльдоту.

Бланшъ ближе.

Иду! Проходитъ черезъ ворота, за нею Тренчъ.

Тренчъ полушепотомъ останавливаетъ Бланшъ, направляющуюся къ табльдоту.

Бланшъ, погоди минутку. Она останавливается. Мы должны быть осторожне при твоемъ отц. Я общалъ ему считать вопросъ нершеннымъ, пока я по получу отъ своихъ отвта.

Бланшъ, задтая, холодно,

О, я вижу. Ваши родные могутъ сдлать возраженія, и тогда все кончено между нами.

Тренчъ, встревоженный.

Не говори такъ, Бланшъ: это звучитъ такъ, какъ будто для тебя это безразлично. Надюсь, что ты смотришь на это какъ на ршенное дло. Вдь ты никому но давала никакихъ общаніи.

Бланшъ серьезно.

Нтъ, я тоже общала пап. Но я нарушила свое общаніе изъ-за тебя. Вроятно, я не такъ добросовстна, какъ ты. Но если вопросъ нельзя считать ршеннымъ, не считаясь съ тмъ, что скажутъ или чего не скажутъ родные, и независимо отъ того, даны ли или по даны кому-то какія-то общанія, то лучше намъ порвать наши отношенія здсь же и сейчасъ же.

Тренчъ въ порыв любви.

Бланшъ, клянусь честью, родные ли или не родные, общаніе ли или не общаніе… У входа къ табльдоту появляется кельнеръ и громко звонить. Чортъ побери этотъ звонъ!

Кокэнъ подходить къ нимъ, размахивая своимъ письмомъ.

Кончено, мой милый, готово! Написалъ единымъ махомъ, съ точностью до одной секунды. C’est fini, mon cher garon, c’est fini.

Сарторіусъ возвращается.

Сарторіусъ.

Вы поведете къ столу Бланшъ, докторъ Тренчъ. Тренчъ подъ руку съ Бланшъ направляется къ табльдоту, Кончили письмо, господинъ Кокэнъ?

Кокэнъ съ авторской гордостью вручаетъ свое рукописаніе Сарторіусу.

Вотъ оно! Сарторіусъ съ важнымъ видомъ читаетъ, одобрительно кивая головой.

Сарторіусъ, возвращая письмо.

Благодарю васъ, господинъ Кокэнъ. У васъ перо настоящаго писателя.

Кокэнъ въ пар съ Сарторіусомъ идетъ къ табльдоту.

Ахъ, нтъ, совсмъ нтъ. Всего лишь немножко такта, господинъ Сарторіусъ, немножко знанія свта и немножечко опыта и знанія женщинъ…

Идутъ къ табльдоту.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Въ библіотек роскошно обставленной виллы въ Сурбитон. Солнечное сентябрьское утро. Сарторіусъ занятъ за письменнымъ столонъ, на которымъ разбросаны дловыя письма. За его кресломъ каминъ, убранный по-лтнему. Свтъ падаетъ изъ окна въ противоположной стн. Бланшъ въ очень изящномъ костюм сидитъ между письменнымъ столомъ и окномъ, она читаетъ. Въ задней стн дверь выкрашенная, какъ и вс деревянныя части мебели, въ темно-красный цвтъ. Ручка двери мдная, косяки и фронтонъ искусной столярной работы. Вдоль всхъ стнъ полки тсно, точно кирпичиками, уставленныя книгами въ красивыхъ переплетахъ. Въ углу библіотечная лсенка.

Сарторіусъ.

Бланшъ.

Бланшъ.

Что, папа?

Сарторіусъ.

У меня новости.

Бланшъ.

Какія?

Сарторіусъ.

Это касается тебя — отъ Тренча.

Бланшъ съ притворнымъ равнодушіемъ.

Въ самомъ дл?

Сарторіусъ.

‘Въ самомъ дл’? И это все? Ну хорошо же. Снова принимается за работу.

Молчаніе.

Бланшъ.

Что говорятъ его родные, папа?

Сарторіусъ.

Его родные? Не знаю. Продолжаетъ заниматься. Слова пауза.

Бланшъ.

А онъ что говоритъ?

Сарторіусъ.

Онъ! Онъ ничего не говоритъ. Медленно складываетъ письмо и ищетъ конверта. Онъ предпочитаетъ сообщить результатъ своего… да куда же это я двалъ… ага, вотъ!… Да, такъ онъ предпочитаетъ сообщить результаты лично.

Бланшъ вскакиваетъ.

О, папа! Когда онъ будетъ здсь?

Сарторіусъ.

Если онъ пойдетъ пшкомъ со станціи, то онъ будетъ здсь черезъ полчаса. А если онъ возьметъ извозчика, то черезъ нсколько минута.

Бланшъ быстро подходить къ двери.

О!

Сарторіусъ.

Бланшъ.

Бланшъ.

Что, папа?

Сарторіусъ.

Ты, конечно, не встртишься съ нимъ, прежде чмъ онъ не переговорить со мною.

Бланшъ лицемрно.

Конечно, папа. Я и не думала.

Сарторіусъ.

Это все, что я хотлъ сказать теб. Она собирается идти. Въ это время, онъ беретъ ее за руку и говоритъ съ отеческимъ чувствомъ. Милое дитя мое! Она отвчаетъ поцлуемъ. Раздается стукъ въ дверь. Войдите. Входитъ Ликчизъ съ черною сумкой въ рук. Непріятный, въ изношенномъ костюм, съ грязнымъ лицомъ и въ грязномъ бль, съ всклокоченною бородою и усами, съ начинающейся плшью. Судя по его рту и глазамъ, есть что-то волчье въ этомъ нервномъ, жилистомъ, настойчивомъ человчк. Но передъ Сарторіусомъ онъ жалокъ, заискиваетъ и лакействуетъ. Онъ говорить Бланшъ: ‘Съ добрымъ утромъ, миссъ’. Она проходитъ мимо него, еле отвтивъ презрительнымъ поклономъ на его привтствіе.

Ликчизъ.

Добраго утра.

Сарторіусъ, суровымъ властнымъ тономъ.

Добраго утра.

Ликчизъ, вынимая изъ сумки небольшой мшочекъ съ деньгами.

Немного на сегодняшнее утро.— Только что я имлъ честь познакомиться съ докторомъ Тренчемъ.

Сарторіусъ, отрываясь отъ писанія, недовольный.

Въ самомъ дл?

Ликчизъ.

Докторъ Тренчъ спросилъ у меня дорогу и былъ такъ любезенъ, что подвезъ меня со станціи.

Сарторіусъ.

Гд же онъ, въ такомъ случа?

Ликчизъ.

Я оставилъ его въ передней съ его другомъ. Я думаю, что онъ теперь разговариваетъ съ миссъ Сарторіусъ.

Сарторіусъ.

Гм!.. А кого это вы называете его другомъ?

Ликчизъ.

Съ нимъ какой-то господинъ Кокэнъ.

Сарторіусъ.

Вы, я вижу, разговаривали съ нимъ, да?

Ликчизъ.

Да, по дорог.

Сарторіусъ рзко.

Почему вы не пріхали съ девятичасовымъ?

Ликчизъ.

Я думалъ…

Сарторіусъ.

Теперь этому не поможешь, такъ что мн не интересно, что вы думали. Смотрите, впредь не откладывайте моихъ длъ до послдняго момента. Ну, были опять какія-нибудь исторіи по поводу домовъ въ Сентъ-Джильс?

Ликчизъ.

Санитарный инспекторъ опять подымаетъ жалобу по поводу номера 13-го на Робинсъ-Роу. Онъ говоритъ, что будетъ жаловаться въ приходское управленіе.

Сарторіусъ.

А вы ему сказали, что я состою членомъ управленія?

Ликчизъ.

Ну, да, сказалъ.

Сарторіусъ.

Ну, и что же онъ?

Ликчизъ.

Онъ говоритъ, что такъ и думалъ, потому что иначе, говоритъ, вы бы не осмлились, говоритъ, нарушать законъ такимъ скандальнымъ образомъ. Я передаю только его слова.

Сарторіусъ.

Гм!.. Вы знаете, какъ его фамилія?

Ликчизъ.

Да. Сникманъ.

Сарторіусъ.

Отмтьте-ка это имя на листк календаря противъ дня ближайшаго засданія санитарной комиссіи. Я научу господина Сникмана помнить, какъ надо относиться къ членамъ управленія,

Ликчизъ съ сомнніемъ.

Управленіе его не суметъ протурить. Онъ на служб мстнаго самоуправленія.

Сарторіусъ.

Я васъ не спрашиваю. Дайте-ка книги, я проврю. Ликчизъ достаетъ изъ сумки книги записей квартирной платы и вручаетъ ихъ Сарторіусу, затмъ длаетъ отмтку въ календар, стоящемъ на стол, слдя недружелюбнымъ взоромъ за Сарторіусомъ, провряющимъ книги. Сарторіусъ встаетъ, нахмурившись. Одинъ фунтъ и 4 шиллинга за ремонтъ въ дом No 13-й. Что это значить?

Ликчизъ.

Ахъ, да! Это лстница на третьемъ этаж. Она была прямо опасна: не было и трехъ ступенекъ въ исправности и совсмъ не было перилъ. Я и ршился истратить нсколько досокъ на починку.

Сарторіусъ.

Досокъ! Да вдь это на дрова, на топливо! Они сожгутъ все до послдней дощечки! Вы пожертвовали изъ моего кармана двадцать четыре шиллинга имъ на топливо.

Ликчизъ.

Тамъ бы слдовало устроить каменныя лстницы. Это составило бы экономію при расчет на время. Священникъ говоритъ…

Сарторіусъ.

Что? Кто говорить?

Ликчизъ.

Священникъ, сэръ, только священникъ. Но то, чтобы я обращалъ на него много вниманія, но если бы вы знали, какъ онъ мн надолъ изъ-за этой лстницы…

Сарторіусъ.

Я англичанинъ, и я не потерплю, чтобы священникъ вмшивался въ мои дла. Внезапно поворачивается къ Ликчизу. Смотрите, Ликчизъ! Это уже третій разъ въ этомъ году, что вы мн преподносите счетъ больше, чмъ въ фунтъ стерлинговъ за ремонтъ. Я васъ нсколько разъ уже предупреждалъ, чтобы вы съ этими квартирами не поступали такъ, какъ будто эти дома гд-нибудь на площади въ Весть-Энд. Я имлъ случай также предупредить васъ, чтобы вы не вступали съ посторонними лицами въ разговоры о моихъ длахъ. Вы предпочитаете пренебречь моими желаніями. Ну, что жъ! Вы получите расчетъ.

Ликчизъ въ ужас.

О, сэръ, не говорите этого.

Сарторіусъ медленно.

Вы получите расчетъ,

Ликчизъ.

Господинъ Сарторіусъ, это жестоко, это ужасно жестики! Никто на свт не сумлъ бы выжать изъ этихъ несчастныхъ Богомъ и людьми забытыхъ бдняковъ больше, чмъ я, и притомъ съ такими ничтожными затратами. На вашей служб я загрязнилъ свои руки до того, что он больше врядъ ли годятся для честной работы, а вы теперь выгоняете меня…

Сарторіусъ прерываетъ его угрожающимъ тономъ.

Что вы хотите сказать этими словами, что вы загрязнили свои руки? Если я найду, что вы хоть на дюймъ отступили отъ буквы закона, господинъ Ликчизъ, то я самъ подыму противъ васъ преслдованіе въ судебномъ порядк. Способъ держать свои руки въ чистот для васъ очень простой: пріобрсти довріе своего работодателя. Вы хорошо сдлаете, если будете помнить это на новомъ мст.

Горничная докладываетъ, открывая дверь.

Господинъ Тренчъ и господинъ Кокэнъ. Входятъ Кокэнъ и Тренчъ: Тренчъ въ праздничномъ костюм и въ самомъ жизнерадостномъ настроеніи, Кокэнъ чрезвычайно доволенъ собою.

Сарторіусъ.

А, здравствуйте, докторъ Тренчъ! Съ добрымъ утромъ, господинъ Кокэнъ. Очень радъ васъ видть. Господинъ Ликчизъ, положите свои счеты и деньги на столъ: я ихъ разсмотрю съ вами и проврю немного погодя. Ликчизъ отходитъ къ столу и начинаетъ въ очень угнетенномъ состояніи приводить въ порядокъ свои счеты.

Тренчъ, взглядывая на Ликчиза.

Надюсь, мы не помшали.

Сарторіусъ.

Нисколько. Садитесь пожалуйста. Надюсь, васъ не заставили ждать.

Тренчъ садится на кресло Бланшъ.

Нтъ. Мы только что прибыли. Вынимаетъ пакетъ съ письмами и начинаетъ развязывать его.

Кокэнъ подходитъ къ столу у окна, но, прежде чмъ ссть, останавливается и окидываетъ взоромъ восхищенія всю комнату.

Вы, вроятно, чувствуете себя счастливымъ среди всхъ этихъ сокровищъ, въ этой атмосфер литературы, господинъ Сарторіусъ.

Сарторіусъ, занимая свое мсто.

Я и не заглядывалъ въ эти книги. Бланшъ он иногда доставляютъ удовольствіе, когда ей захочется что-нибудь почитать. А я выбралъ этотъ домъ потому, что онъ построенъ на песчаномъ грунт. Такіе дома самые здоровые. Въ нихъ очень низкая норма смертности.

Тренчъ съ торжествомъ.

У меня для васъ цлая куча писемъ. Вс мои страшно рады моему ршенію. Тетя Мэри настаиваетъ, чтобы свадьба была отпразднована въ ея дом. Вручаетъ Сарторіусу письмо.

Сарторіусъ.

Тетя Мэри?

Кокэнъ.

Леди Роксдэль, онъ хочетъ сказать, леди Роксдэль. Гренчу. Милый другъ, выбирайте немного боле тактичныя выраженія,

Тренчъ.

Ну, хорошо… леди Роксдэль. Дядя Гарри…

Кокэнъ.

Сэръ Гарри Тренчъ. Это его крестный отецъ, господинъ Сарторіусъ, его крестный отецъ.

Тренчъ.

Ну, да, крестный. Милйшій старикъ. Онъ предлагаетъ намъ свой домъ въ Сентъ-Эндрюс на пару мсяцевъ, если мы пожелаемъ провести тамъ медовый мсяцъ. Вручаетъ Сарторіусу другое письмо. Домишко-то, знаете ли, такой, что въ немъ жить никто не согласится, но это все-таки мило съ его стороны, что онъ предлагаетъ намъ его. Но правда ли?

Сарторіусъ, скрывая свое благоговніе передъ титулами.

Безъ сомннія. Это очень любезно съ его стороны, докторъ Тренчъ.

Тренчъ,

Ну да, ну да. А тетя Мэри, какая она славная! Вотъ прочтите постъ-скриптумъ, вы увидите, какъ она подсмивается надъ рукою Кокэна въ моемъ письм. Не можетъ удержаться отъ смха. Потому что письмо-то написалъ онъ.

Сарторіусъ, взглядывая на Кокэпа.

Въ самомъ дл! Господинъ Кокэнъ, очевидно, сдлалъ это съ большимъ тактомъ.

Кокэнъ, взглядывая на Сарторіуса.

Объ этомъ не стоитъ упоминать.

Тренчъ радостно.

Ну, что вы скажете теперь, господинъ Сарторіусъ? Можно ли, наконецъ, считать дло ршеннымъ?

Сарторіусъ.

Окончательно и безповоротно. Подымается и протягиваетъ руку. Тренчъ встаетъ и съ горячею признательностью сильно пожимаетъ и трясетъ со, по будучи въ состояніи подыскать словъ для выраженія своихъ чувствъ,

Кокэнъ становится между ними.

Позвольте мн поздравить васъ обоихъ. Пожимаетъ руки обоимъ сразу.

Сарторіусъ.

А теперь, господа, мн нужно сказать пару словъ дочери. Докторъ Тренчъ, вы, надюсь, не станете ревновать и разршите мн удовольствіе самому передать ей эти новости: мн приходилось не разъ огорчать ее на этотъ счетъ за время вашего отсутствія. Вы позволите мн отлучиться, всего только на десять минуть?

Кокэнъ въ порыв дружескаго протеста.

Разв можно объ этомъ спрашивать, господинъ Сарторіусъ?

Тренчъ.

Конечно.

Сарторіусъ.

Благодарю васъ.

Уходитъ.

Тренчъ снова не можетъ удержаться отъ смха.

Бдняга-старикъ! Ему не удастся сообщить ей новости: она уже видла вс эти письма.

Кокэнъ.

Долженъ сказать вамъ, Гарри, что ваше доведеніе было далеко не корректно. Вы завязали тайную переписку.

Ликчизъ тихонько.

Господа…

Тренчъ и Кокэнъ поворачиваются, они оба забыли о его присутствіи.

Что такое?

Ликчизъ смиренно подходитъ къ нимъ, торопливо, въ смертельной тревог.

Взгляните на меня, господа. Тренчу. Къ вамъ въ особенности моя просьба. Не замолвите ли вы за меня словечка моему хозяину? Онъ только что прогналъ меня съ мста, и мн хоть по міру итти приходится, а у меня четверо дтей, которыхъ я долженъ прокормить. Одно только слово изъ вашихъ устъ въ этотъ счастливый день,— и онъ бы принялъ меня обратно.

Тренчъ въ затрудненіи.

Вотъ видите ли, господинъ Ликчизъ, я не вижу, какимъ бы образомъ я могъ вмшаться въ это дло. Мн очень жаль, конечно…

Кокэнъ.

Разумется, вамъ нельзя вмшиваться. Это было бы безтактно выше всякой мры!

Ликчизъ.

Господа, вы еще молоды, вы еще не знаете, что значитъ потеря заработка для такихъ людей, какъ я. И кому это можетъ повредить, если вы поможете бдному человку? Вы только выслушайте обстоятельства дла. Я только…

Тренчъ, тронутъ, но ищетъ предлога для отказа, чтобы избжать чувства неловкости, которое возникло бы, седи бы онъ взялся помочь Ликчизу.

Нтъ. Не хочу и слышать. Извинити, скажу вамъ прямо: господинъ Сарторіусъ не такой человкъ, чтобы за нимъ можно было предполагать опрометчивые или жестокіе поступки. Я всегда зналъ его за честнаго и благороднаго человка и полагаю, что онъ лучшій судья въ этомъ дл.

Кокэнъ, побуждаемый любопытствомъ.

Мн кажется, вамъ слдовало бы выслушать обстоятельства дла. Это не повредитъ. Во всякомъ случа выслушать слдуетъ.

Ликчизъ.

Къ чему? Вдь это безполезно. Когда и слышу, что этого человка называютъ благороднымъ и честнымъ! Ну, конечно но стоить и разсказывать!

Тренчъ строго.

Если вы желаете, чтобы и что-нибудь сдлалъ для васъ господинъ Ликчизъ, то позвольте вамъ замтить, что вы не должны при мн плохо отзываться о господин Сарторіус.

Ликчизъ.

Разв я сказалъ хоть слово противъ него? Предоставляю судить вашему другу: обмолвился ли я хоть однимъ словомъ.

Кокэнъ.

Врно, врно. Совершенно врно. Гарри, будьте справедливы.

Ликчизъ.

Замтьте мои слова, господа: онъ почувствуетъ, кого онъ лишился, въ первую же недлю, когда мой замститель принесетъ ему собранныя квартирныя деньги. Вы сами, докторъ Тренчъ. замтите, эту разницу, когда вы или ваши дти получите въ наслдство его имущество. Я умлъ собирать деньги даже тамъ, гд никто другой не получилъ бы ни полушки, И вотъ благодарность за мое усердіе! Да что говорить? Взгляните на этотъ мшочекъ съ деньгами на стол. Въ немъ наврядъ ли найдется хоть одинъ грошъ, который бы не приходилось взыскивать съ семьи, гд бы не плакалъ голодный ребенокъ, оставленный благодаря этому безъ хлба. А я все-таки умлъ вырвать этотъ грошъ — я надодалъ, я грозилъ, я ругался, покуда онъ по оказывался наконецъ здсь, въ этомъ мшочк. Взгляните на меня, господа: я человкъ довольно приспособленный для такого рода работы, и однакоже здсь есть деньги, которыя и я не въ состояніи былъ бы взять, если бы меля не принуждала къ этому мысль о моихъ собственныхъ дтяхъ. И вотъ онъ прогоняетъ меня со службы за то, что я поставилъ ему въ счетъ двадцать четыре шиллинга за починку лстницы, на которой уже чуть не сломили себ шею три женщины. Да оставь я ее такъ, вдь ему же пришлось бы отвчать за увчье, если не за человкоубійство. А онъ и слушать по хотлъ, хотя я былъ бы готовъ выложить эту сумму изъ моего кармана, — даю вамъ слово, и теперь бы согласился сдлать это, если бы только вы захотли замолвить словечко въ мою пользу.

Тренчъ въ ужас.

Вы брали деньги, которыя должны были пойти на питаніе умирающихъ отъ голода дтей! Подломъ вамъ! Если бы я былъ отцомъ кого-нибудь изъ этихъ несчастныхъ дтей, вамъ и еще того хуже пришлось бы отъ меня. Я слова бы не сказалъ даже ради спасенія вашей души, если у васъ вообще есть душа. Господинъ Сарторіусъ былъ совершенно правъ.

Ликчизъ смотритъ на него, изумленный до того, что, несмотря на свое волненіе, не можетъ скрыть пренебреженія и насмшки.

Послушать только! Господи! Вы совершенно невинный молодой человкъ! Вы думаете, онъ прогналъ меня со службы за то, что я былъ слишкомъ жестокъ? Какъ разъ наоборотъ: онъ прогналъ меня за то, что я былъ недостаточно жестокъ. Никогда еще я не слышалъ отъ него, чтобы онъ былъ доволенъ: нтъ, онъ не былъ бы доволенъ даже если бы я живьемъ сдиралъ съ нихъ шкуру. Я не говорю, чтобы онъ былъ самымъ худшимъ изъ домовладльцевъ въ Лондон, онъ вроятно не хуже другихъ, но онъ не лучше худшаго изъ тхъ, съ которыми мн приходилось встрчаться. И все-таки я вамъ скажу, что я лучше самаго лучшаго изъ сборщиковъ квартирной платы, съ которыми ему когда-либо приходилось имть дло. Я выжималъ изъ его недвижимыхъ имуществъ больше и затрачивалъ на ремонтъ ихъ меньше, чмъ могъ бы поврить всякій, кто хоть нсколько знакомъ съ ними. Я знаю себ цну, докторъ Тренчъ, и знаю свои заслуги. Что длать, приходится говорить о нихъ самому, когда никто другой не хочетъ говорить за меня.

Кокэнъ.

Что это за недвижимое имущество? Дома?

Ликчизъ.

Да, дома съ квартирами для бдняковъ. Квартиры у насъ сдаются на недльный срокъ, комнатами и углами, въ полкомнаты и даже въ четверть комнаты. Если умло вести это дло, то оно оплачивается очень хорошо. Ничего не можетъ быть прибыльне, сэръ. При расчет на кубическій футъ получается рента куда выше, чмъ въ самомъ аристократическомъ квартал, съ какого нибудь дома въ Паркъ-Лен.

Тренчъ.

Надюсь, въ такого рода предпріятія вложена, несмотря на всю прибыльность ихъ, только ничтожная часть состоянія господина Сарторіуса.

Ликчизъ.

Ничего другого у него нтъ, и въ этомъ обнаруживается его здравый смыслъ. Чуть только онъ успваетъ сколотить нсколько фунтовъ стерлинговъ, онъ сейчасъ же скупаетъ старые дома,— да такія трущобы, что вы врядъ ли сумли бы зайти туда, не зажавъ носа. Они у него въ нсколькихъ кварталахъ: въ Сентъ-Джильс, въ Мэрилебон, въ БетнальГрип. Да вы только взгляните, какъ живетъ онъ самъ, и вы сейчасъ же увидите, какое это прибыльное предпріятіе. Для себя-то онъ, конечно, выбираетъ песчаный грунтъ, ему, видите ли, нравится низкая норма смертности. А повелъ бы я васъ на улицу Робинсъ-Роу, такъ вы бы увидли, какова тамъ почва и какова тамъ норма смертности! А кому онъ обязанъ, что это приноситъ такіе доходы? Мн! Попробовалъ бы онъ самъ собрать свою ренту! Поглядлъ бы я, много ли онъ насбираетъ.

Тренчъ.

Вы хотите сказать, что все его богатство — вс его доходы — получаются отъ такого рода предпріятій?

Ликчизъ.

Вс до послдней копейки, сэръ. Тренчъ, пораженный, опускается въ кресло.

Кокэнъ съ состраданіемъ смотритъ на него.

Ахъ, дорогой мой другъ, любовь къ деньгамъ — корень всякаго зла,

Ликчизъ.

Да, сэръ, и мы вс были бы рады, если бы дерево отъ этого корня росло въ нашемъ саду,

Кокэнъ, возмущенный.

Господинъ Ликчизъ, я къ вамъ не обращался. Я не желалъ бы быть суровымъ по отношенію къ вамъ, но для моего чувства есть что-то особенно отталкивающее въ самомъ занятіи сборщика ренты.

Ликчизъ.

Оно не хуже другихъ. У меня дти.

Кокэнъ.

Правильно. Соглашаюсь съ вами. Но вотъ точно такъ же и у нашего друга Сарторіуса. Любовь къ дочери и является для него оправданіемъ,— да, да, оправданіемъ.

Ликчизъ.

Его дочь счастливица. Чтобы дать возможность ему проявить свою любовь къ ней, во многихъ семьяхъ дочери выбрасываются на улицу и принуждены стать проститутками. Ничего не подлаешь: таковъ дловой міръ. Этого требуютъ интересы предпріятія, сэръ. Надюсь, теперь вашъ другъ не откажетъ мн въ моей просьб. Теперь ему ясно, что я не виноватъ.

Тренчъ встаетъ, раздраженно.

Нтъ, не хочу. Все это предпріятіе преступно съ начала до конца. И подломъ вамъ за то, что вы помогали ему. Я знаю, что это значитъ: видалъ я паціентовъ въ больницахъ. У меня кровь закипала въ жилахъ при мысли, что ничего не длается для предупрежденія такихъ вещей.

Ликчизъ, давая исходъ долго сдерживаемой желчи.

Въ самомъ дл, сэръ! Скажите на милость! Позвольте только спросить: не получите ли вы пая во всемъ этомъ предпріятіи, когда вы женитесь на миссъ Бланшъ? Съ бшенствомъ. Хотлъ бы я знать, кто изъ насъ хуже — я ли, выжимающій деньги изъ бдняковъ, чтобы прокормить своихъ дтей, или вы, который будете тратить эти деньги, пытаясь при этомъ выказать мн свое порицаніе.

Кокэнъ.

Господинъ Ликчизъ, это въ высшей степени неприлично, обращаться къ джентльмену съ такого рода замчаніями. Это совершенно революціонныя чувства!

Ликчизъ.

Можетъ быть и такъ. Только улица Робинсъ-Роу плохая школа для изящныхъ манеръ. Попробуйте-ка походить тамъ недльку-другую, собирая квартирную плату — если это мсто не останется за мною, то вы вроятно были бы желаннымъ замстителемъ — попробуйте-ка, такъ вы узнаете, что значитъ выражаться на-прямоту, безъ прикрасъ.

Кокэнъ съ достоинствомъ.

Знаете ли вы, съ кмъ вы говорите, мой милый?

Ликчизъ смло.

Знаю прекрасно. И мн наплевать. Я бднякъ, и этого достаточно, чтобы сдлать изъ меня негодяя въ вашихъ глазахъ. Ни малйшаго состраданія — вы пальца о палецъ ударить не согласны, вы слова не хотите сказать за меня! Внезапно униженно обращаясь къ Тренчу. Всего только одно словечко, сэръ. Вдь вамъ это ничего не стоитъ. Сарторіусъ, никмъ не замченный, появляется въ дверяхъ. Имйте хоть немного состраданія къ бдняку.

Тренчъ.

Боюсь, что своей исповдью вы плохо зарекомендовали себя.

Ликчизъ, снова вспыхивая гнвомъ.

Во всякомъ случа лучше вашего драгоцннйшаго тестя. Я… Голосъ Сарторіуса, раздающійся со страшной холодностью, парализуетъ его.

Сарторіусъ.

Господинъ Ликчизъ, вы придете завтра не позже десяти. Тогда мы закончимъ наши дла. А сегодня я васъ больше не задерживаю. Ликчизъ выходитъ, какъ пришибленный, среди гробового молчанія. Посл тяжелой паузы Сарторіусъ продолжаетъ. Это одинъ изъ моихъ служащихъ. Правильне сказать, одинъ изъ моихъ бывшихъ служащихъ. Потому что, къ сожалнію, мн пришлось его разсчитать за многократное нарушеніе моихъ предписаній. Тренчъ ничего не говоритъ. Сарторіусъ, оправившись отъ замшательства, принимаетъ шутливый, примирительный топъ, который вообще не идетъ къ нему, а теперь звучитъ почти невыносимою фальшью. Бланшъ сейчасъ выйдетъ, Гарри. Тренчъ вздрагиваетъ. Мн кажется, я могу теперь называть васъ Гарри. Господинъ Кокэнъ, что бы вы сказали насчетъ маленькой прогулки по саду? Наши цвты здсь въ большой слав.

Кокэнъ.

Я очарованъ, господинъ Сарторіусъ, положительно очарованъ! Жизнь здсь настоящая идиллія — совершеннйшая идиллія. Мы только что говорили объ этомъ.

Сарторіусъ лукаво.

А Гарри пойдетъ за нами вмст съ Бланшъ. Она сейчасъ будетъ здсь.

Тренчъ поспшно.

Нтъ. Я не могу встртиться сейчасъ съ нею.

Сарторіусъ, шутливо.

Будто бы! Ха-ха-ха! У Тренча морозъ проходитъ по кож отъ этого смха, который онъ слышитъ въ первый разъ за все время изъ его устъ. Кокэнъ смущенъ, но моментально оправляется.

Кокэнъ.

Ха-ха-ха! Хо!-хо!

Тренчъ.

Но мы не поняли.

Сарторіусъ.

Ой, поняли! Полагаю, что поняли. Не такъ ли, господинъ Кокэнъ? Ха! ха!

Кокэнъ.

Полагаю, что поняли! Ха! ха! ха!
Выходятъ вмст, смясь надъ нимъ. Онъ падаетъ въ кресло, содрогаясь всми фибрами души. Въ дверяхъ показывается Бланшъ. Лицо ея свтлетъ, когда она видитъ, что одъ одинъ. Она тихонько подкрадывается къ спинк кресла и закрываетъ его глаза руками. Съ конвульсивнымъ движеніемъ и крикомъ онъ вскакиваетъ и вырывается отъ нея.

Бланшъ, пораженная.

Гарри!

Тренчъ разсянно и вжливо.

Ахъ, простите… Я думалъ… Не присядете ли вы?

Бланшъ, подозрительно глядя и вето.

Что-нибудь случилось? Медленно садится около письменнаго стола. Онъ садится на стулъ, на которомъ сидлъ Кокэнъ.

Тренчъ.

Нтъ. О, нтъ.

Бланшъ.

Надюсь, не какія-нибудь непріятности съ папой.

Тренчъ.

Нтъ, я съ нимъ еле усплъ и пару словъ перемолвить съ тхъ поръ, какъ мы видлись съ вами.

Встаетъ и придвигаетъ свой стулъ къ ней поближе. Это ей больше по душ, и она улыбается ему своей привтливой улыбкой. У вето изъ груди вырывается что-то въ род рыданія, онъ схватываетъ ея руки и покрываетъ ихъ страстными поцлуями. Затмъ, заглядывая съ глубокою серьезностью ой въ глаза, говоритъ:

Бланшъ, вы очень любите деньги?

Бланшъ весело.

Очень. А вы собираетесь подарить мн денегъ?

Тренчъ нетерпливо.

Не длайте изъ этого шутки: я говорю серьезно. Извстно ли вамъ, что намъ придется жить очень скромно.

Бланшъ.

Такъ вы поэтому значить глядли, точно у васъ невралгія?

Тренчъ, хмурясь.

Дорогая моя, тутъ нтъ ничего смшного. Извстно ли вамъ, что я располагаю ежегодно всего лишь семью стами фунтовъ?

Бланшъ

Какой ужасъ!

Тренчъ.

Бланшъ! Это въ самомъ дл очень серьезно. Увряю васъ.

Бланшъ.

Мой милый мальчикъ, мн бы круто пришлось въ хозяйств, если бы у меня не было приданаго. Но папа общалъ мн, что я буду очень богата, когда мы повнчаемся.

Тренчъ,

Намъ придется довольствоваться семьюстами фунтовъ. Я полагаю, что мы должны стать на собственныя ноги.

Бланшъ.

Вотъ именно, Гарри. Если бы я съдала половину изъ вашихъ 700 фунтовъ, то я бы сдлала васъ вдвое бдне, а я вмсто этого собираюсь сдлать васъ вдвое богаче. Онъ отрицательно качаетъ головою. Разв папа выдвигаетъ какія-нибудь затрудненія?

Тренчъ встаетъ со вздохомъ и отодвигаетъ свой стулъ на старое мсто.

Нтъ, совсмъ нтъ.

Съ отчаяніемъ садится. Когда Бланшъ снова начинаетъ говорить, по лицу ея и по тону видно, что ей приходится сдерживать начинающееся недовольство.

Бланшъ.

Гарри, вы слишкомъ горды, чтобы принять деньги отъ моего отца?

Тренчъ.

Да, Бланшъ, я слишкомъ гордъ.

Бланшъ.

Это нехорошо по отношенію ко мн, Гарри.

Тренчъ.

Вамъ придется примириться съ этимъ. Я… я не могу объяснить вамъ этого. Въ конц концовъ, это очень естественно.

Бланшъ.

А вамъ не приходило въ голову, что я также, можетъ быть, очень горда?

Тренчъ.

Ахъ, вотъ вздоръ! Про васъ никто не скажетъ, что вы вышли замужъ ради денегъ.

Бланшъ.

Никто не сталъ бы ни обо мн ни о васъ думать хуже.

Встаетъ и начинаетъ ходить взадъ и впередъ по комнат.

Мы дйствительно не можемъ жить на семьсотъ фунтовъ, Гарри, и по-моему даже нехорошо съ вашей стороны настаивать на этомъ только изъ боязни, что люди скажутъ.

Тренчъ

Тутъ не только это, Бланшъ.

Бланшъ.

А что же еще?

Тренчъ.

Ничего. Я…

Бланшъ, становится позади него и съ напускною игривостью говорить, нагнувшись надъ нимъ и положивъ ему руки на плечи.

Стало быть, и все это ничего. Ну, не глупите, Гарри, будьте хорошій и выслушайте меня. Я знаю, какъ это уладить. Вы слишкомъ горды, чтобы быть мн чмъ-нибудь обязаннымъ, а я слишкомъ горда, чтобы быть чмъ-нибудь обязанной вамъ. У васъ семьсотъ фунтовъ ежегоднаго дохода. Прекрасно. Я также возьму у папы для перваго начала ровно семьсотъ фунтовъ на годъ, и тогда мы будемъ имть поровну. Ну же, Гарри, ну! Вдь вы же знаете, что вы ни слова не можете возразить противъ.

Тренчъ.

Это невозможно!

Бланшъ.

Невозможно?

Тренчъ.

Да, невозможно. Я ршилъ не брать денегъ у вашего отца.

Бланшъ.

Но онъ дастъ деньги мн, а не вамъ.

Тренчъ.

Это одно и то же…

Притворяясь сантиментальнымъ.

Я васъ слишкомъ люблю, чтобы видть тутъ какую-нибудь разницу.

Поднимаетъ руку съ наполовину искреннимъ чувствомъ, она точно такъ же нершительно беретъ ее, нагнувшись надъ нимъ, черезъ его плечо. Оба стараются примириться другъ съ другомъ.

Бланшъ.

Это прекрасный способъ для ршенія этого вопроса, Гарри. Но я уврена, что тутъ что-то есть, что вы скрываете отъ меня. Можетъ быть, у васъ вышли какія-нибудь непріятности съ папой?

Тренчъ.

Нтъ, онъ былъ очень ласковъ — по крайней мр ко мн. Это не то. Вы этого не угадаете, Бланшъ. Да и не нужно. Это только причинило бы вамъ мученье — можетъ бытъ, даже оскорбило бы васъ. Конечно, я не имю въ виду, чтобы мы постоянно жили на семьсотъ фунтовъ въ годъ. Я предполагаю взяться серьезно за свою профессію и работать такъ, чтобы у меня мозоли появились на рукахъ.

Бланшъ, все еще нагнувшись надъ нимъ, играетъ его пальцами.

Но я бы не стала васъ любить, Гарри, съ такими мозолистыми руками. Я должна знать, что тутъ произошло.

Онъ быстро выдергиваетъ свою руку: она краснетъ отъ раздраженія, и ея голосъ даже приблизительно не напоминаетъ голоса свтской барышни, когда она восклицаетъ.

Я терпть не могу секретовъ! И я не хочу, чтобы со мною обращались какъ съ ребенкомъ!

Тренчъ, непріятно пораженный ея тономъ.

Тутъ нечего разсказывать. Я просто не хочу пользоваться щедротами вашего отца,— вотъ и все.

Бланшъ.

У васъ не было возраженій полчаса тому назадъ, когда вы встртили меня и показали мн вс письма. Ваши родные ничего не имютъ противъ нашего брака. Но можетъ быть вы противъ.

Тренчъ серьезно.

Ничуть. Вопросъ только въ деньгахъ.

Бланшъ умоляющимъ тономъ, съ тихими мягкими нотами въ голос.

Гарри, это отговорки. Папа никогда не согласится поставить меня въ полную зависимость отъ васъ, и мн самой не нравится такая идея. Если вы только упомянете объ этомъ передъ нимъ, то партія разстроена. Серьезно вамъ говорю вы разстроите нашу свадьбу.

Тренчъ упрямо.

Не моя вина.

Бланшъ, поблднвъ отъ бшенства.

Не ваша вина! О, я начинаю понимать, въ чемъ дло. Ну, я избавлю васъ отъ сценъ. Можете сказать пап, что я раздумала и отказалась. Этимъ разршаются вс затрудненія.

Тренчъ, не ожидавшій этого.

Что вы говорите, Бланшъ? Вы обидлись?

Бланшъ.

Обидлась! Какъ вы смете еще спрашивать?

Тренчъ.

Какъ я смю?!

Бланшъ.

У васъ по хватило мужества признаться, что вы пошутили со мною тотъ разъ на Рейн! Зачмъ вы пріхали сюда? Зачмъ вы писали своимъ?

Тренчъ.

Бланшъ, если вы теряете самообладаніе…

Бланшъ.

Это не отвтъ. Вы надялись, что родные васъ выручатъ изъ этой исторіи, но оказалось, что они ничего не имютъ противъ. Они вроятно только обрадовались, что наконецъ избавятся отъ васъ. Въ васъ не хватило низости просто не явиться сюда, но не хватило и мужества сказать правду. И вотъ вамъ пришла въ голову идея провоцировать меня, довести меня до того, чтобы я сама отказалась. Ахъ, это такъ похоже на мужчину — попытаться переложить вину на женщину! Прекрасно! Вы достигли своего: я васъ освобождаю отъ вашего слова. Хотла бы я только, чтобы вы лучше раскрыли мн глаза откровенно и грубо — ударили бы меня, что-ли — или сдлали что угодно, только бы не прибгали къ такимъ низкимъ уверткамъ.

Тренчъ, вспыливъ.

Низкимъ уверткамъ! Если бы я зналъ, что вы способны такъ отзываться обо мн, то никогда бы я не заговорилъ съ вами. И теперь у меня большое желаніе никогда впредь съ вами не разговаривать.

Бланшъ.

И не будете — никогда! Объ этомъ ужъ я сама позабочусь! Идетъ къ дверямъ.

Тренчъ, встревоженный.

Куда вы идете?

Бланшъ.

Достать ваши письма — ваши лживыя письма, и подарки — ваши ненавистные подарки, чтобы возвратить ихъ вамъ. Я очень рада, что все порвано, и если… Протягиваетъ руку къ двери, но въ его время дверь отворяется, и входитъ Сарторіусъ, захлопывающій ее за собою.

Сарторіусъ строго.

Пожалуйста, потише, Бланшъ, а то тебя слышно по всему дому. Въ чемъ дло?

Бланшъ, слишкомъ раздраженная, чтобы обращать вниманіе на то, слышатъ ли ее посторонніе или нтъ.

Спроси-ка лучше вотъ его. У него какія-то отговорки насчетъ денегъ.

Сарторіусъ.

Отговорки? Отговорки насчетъ чего?

Бланшъ.

Онъ хочетъ отдлаться отъ меня.

Тренчъ горячо и громко.

Заявляю, что я никогда…

Бланшъ еще громче, прерывая его.

Нтъ, да!— да — да! Увертки и ничего больше! Тренчъ снова начинаетъ свое возраженіе, а она свое утвержденіе, такъ что они говорятъ съ большимъ раздраженіемъ оба вмст.

Сарторіусъ въ отчаяніи по поводу шума.

Тише. Еще боле грозно. Замолчите! Они повинуются. Сарторіусъ продолжаетъ строго. Бланшъ, ты должна обуздать свой темпераментъ, Я не хочу, чтобы прислуга слышала повтореніе такихъ сценъ. Лучше уйди отсюда. Докторъ Тренчъ самъ отвтитъ за себя. Открываетъ дверь и зоветъ. Господинъ Кокэнъ, будьте любезны, пожалуйте сюда!

Кокэнъ изъ оранжереи.

Иду, господинъ Сарторіусъ, иду. Появляется въ дверяхъ.

Бланшъ.

Не имю ни малйшаго желанія оставаться. Надюсь, когда вернусь, я застану тебя одного. У Тренча вырывается нечленораздльное восклицаніе. Она проходить мимо Кокэна съ сердитымъ видомъ. Онъ, пораженный, глядитъ ей вслдъ. Затмъ вопросительно смотритъ на Тренча и Сарторіуса. Сарторіусъ сильнымъ ударомъ сердито захлопываетъ дверь и поворачивается къ Тренчу.

Сарторіусъ враждебно.

Милостивый государь…

Тренчъ еще боле враждебно, прерывая его.

Милостивый государь…

Кокэнъ становится между ними.

Тише, милый другъ, не такъ громко. Будьте деликатне, Гарри.

Сарторіусъ съ вернувшимся самообладаніемъ.

Если вы имете что-нибудь сообщить мн, докторъ Тренчъ, то я готовъ терпливо васъ выслушать. Но тогда вы позволите мн въ свою очередь сказать то, что я найду нужнымъ.

Тренчъ, пристыженный.

Прошу извиненія. Конечно… разумется… Начинайте вы.

Сарторіусъ.

Правда ли, что вы отказались отъ своего общанія по отношенію къ моей дочери?

Тренчъ.

Разумется, нтъ. Это ваша дочь отказалась отъ своего слова. Но, во всякомъ случа, свадьба разстроена.

Сарторіусъ.

Докторъ Тренчъ, я буду ясенъ. Я знаю, что у Бланшъ очень живой темпераментъ. Въ этомъ проявляется ея сильный, мужественный характеръ. Въ этомъ отношеніи, увряю васъ, она заткнетъ за поясъ любого мужчину, и къ этому вы должны приготовиться. Если ссора произошла только по вин ея темперамента, то могу дать вамъ слово, что все будетъ улажено еще ране завтрашняго утра. Но изъ того, что она только что здсь говорила, я понялъ, что вы выдвигаете какія-то затрудненія насчетъ денегъ.

Тренчъ, снова разгорячившись.

Это миссъ Сарторіусъ выдвигаетъ затрудненія. Я бы, конечно, извинилъ все это, если бы она не говорила такихъ вещей. А то она показала, что она ни во столько — доказываетъ пальцами — не ставитъ меня.

Кокэнъ, успокаивая его.

Мой милый другъ…

Тренчъ.

Молчите, Билли! Этого достаточно, чтобы мужчина никогда и взглянуть не захотлъ на такую женщину. Судите сами, господинъ Сарторіусъ: я ей разсказалъ все это со всею деликатностью, ни словомъ не упоминая о своихъ основаніяхъ, и только просилъ ее, чтобы она согласилась жить на мои скромные доходы, а она говоритъ, что я поступилъ съ нею какъ варваръ, какъ негодяй.

Сарторіусъ

Жить на ваши доходы! Это невозможно: моя дочь привыкла къ приличной жизни. Но разв я недостаточно ясно общалъ, что вс заботы на этотъ счетъ я принимаю на себя? Неужели она вамъ не сказала, что я общалъ ей это?

Тренчъ.

Да, господинъ Сарторіусъ. Все это я знаю и очень вамъ благодаренъ за это. Но я предпочелъ бы не брать отъ васъ ничего, кром самой Бланшъ.

Сарторіусъ.

Почему же вы не заявили объ этомъ раньше?

Тренчъ.

Не важно, почему. Не будемъ касаться этого предмета.

Сарторіусъ.

Какъ не важно? Но вдь это важно, милостивый государь. Я настаиваю на отвт. Почему вы не сказали объ этомъ раньше?

Тренчъ.

Раньше я не зналъ.

Сарторіусъ, разсердившись.

Такъ вы должны были знать напередъ, чего вы хотите, прежде чмъ давать такое серьезное общаніе. Начинаетъ быстро ходить взадъ и впередъ по комнат въ сильнйшемъ раздраженіи.

Тренчъ, оскорбленный.

Я долженъ былъ знать этоі Какъ это вамъ нравится, Кокэнъ? Кокэнъ нахмуриваетъ брови съ видомъ судьи, ршающаго трудный вопросъ, но не произноситъ ни слова. Тренчъ снова обращается къ Сарторіусу на этотъ разъ съ замтно уменьшившимся уваженіемъ. Откуда же, чортъ побери, мн было знать это? Вдь вы же мн ничего не сказали.

Сарторіусъ.

Вы шутите со мною, милостивый государь? Вы говорите, что вы тогда не знали, чего вы хотите.

Тренчъ.

Ничего подобнаго. Я говорю, что раньше я не зналъ, откуда у васъ ваше богатство.

Сарторіусъ.

Милостивый государь, это неправда. Я…

Кокэнъ.

Тише, господинъ Сарторіусъ, пожалуйста. Тише Гарри, тише, мой другъ. Suavitor in modo, fort… {Примчаніе. Suavitor in modo, fortitor in rebus — латинская поговорка, приблизительно означающая, что нужно соблюдать мягкія вжливыя формы даже въ случа рзкихъ по существу столкновеній.}.

Тренчъ.

Пускай говоритъ. Интересно, что онъ хочетъ сказать такъ набрасываясь на меня.

Сарторіусъ.

Господинъ Кокэнъ, призываю васъ въ свидтели. Этотъ пунктъ я вдь выяснилъ, я сказалъ, что я человкъ, всмъ обязанный самому себ, и что я нисколько не стыжусь этого.

Тренчъ.

Не въ этомъ дло. Я узналъ сегодня утромъ отъ вашего служащаго Ликчиза — или какъ его?— у него такая странная фамилія {Примчаніе. Lickcheese — при перевод на русскій языкъ значитъ сыролизъ.} — что все ваше богатство составилось изъ грошей, выжатыхъ у несчастныхъ бдняковъ, умирающихъ съ голоду, изъ грошей, безжалостно вырванныхъ крючкотворствомъ, угрозами и жестокостью.

Сарторіусъ, оскорбленный.

Милостивый государь! Они подходятъ другъ къ другу въ угрожающихъ позахъ.

Кокэнъ мягко.

Мой милый другъ, вдь рента должна уплачиваться. Это неизбжно, Гарри, это совершенно неизбжно. Тренчъ рзко отворачивается, Сарторіусъ смотритъ на него нсколько минуть въ раздумьи, затмъ снова принимаетъ свой прежній обдуманный и полный достоинства тонъ и обращается къ Тренчу съ дланною почтительностью, сквозь которую довольно ясно чувствуется, что онъ оказываетъ ему снисхожденіе, только принимая во вниманіе его молодость и глупость.

Сарторіусъ.

Боюсь, докторъ Тренчъ, что вы еще слишкомъ неопытны въ дловыхъ отношеніяхъ, и мн жаль, что минуту или дв назадъ я упустилъ это изъ виду. Могу ли я попросить, чтобы вы немножко повременили съ окончательнымъ сужденіемъ, пока мы не закончимъ съ вами небольшой и спокойной дискуссіи насчетъ вашихъ сантиментальныхъ взглядовъ? Вы извините пожалуйста, что я ихъ такъ называю. Беретъ стулъ и указываетъ Тревчу другой вправо отъ него.

Кокэнъ.

Это очень мило, господинъ Сарторіусъ. Ну, Гарри, садитесь же и слушайте. И обсудите вопросъ хладнокровно и основательно. Ну же, не будьте упрямы.

Тренчъ.

Я ничего не имю противъ того, чтобы ссть и выслушать, только я не думаю, чтобы можно было доказать, что черное бло, и кром того мн надоло, что вс на меня же еще и нападаютъ, точно я виноватъ. Садится. Кокэнъ садится съ нимъ рядомъ. Они немного придвигаютъ стулья поближе для бесды.

Сарторіусъ.

Прежде всего, докторъ Тренчъ, я не думаю, что вы, соціалистъ или что-нибудь въ этомъ род.

Тренчъ.

Разумется нтъ. Я консерваторъ — по крайней мр, если бы я взялъ на себя трудъ когда-нибудь принять участіе въ выборахъ, то я бы подалъ свой голосъ за консерватора и противъ другихъ партій.

Кокэнъ.

Врность голубому цвту, Гарри, врность знамени!

Сарторіусъ.

Я радъ, что въ этомъ мы совершенно сходимся. Я тоже, разумется, консерваторъ, конечно не узкій какой-нибудь консерваторъ съ различными предразсудками, нтъ, я совсмъ не противъ разумнаго прогресса, я сторонникъ здороваго консерватизма. Что касается Ликчиза, то мн достаточно только указать на то, что я разсчиталъ его сегодня утромъ со службы за нарушеніе доврія, такъ что въ его словахъ вы врядъ ли можете увидть свидтельство человка незаинтересованнаго и не враждебно настроеннаго. Мое занятіе заключается попросту въ томъ, что я снабжаю квартирами очень бдныхъ людей, конечно сообразно съ ихъ скудными средствами. Бдняки вдь такъ же нуждаются въ кров и пріют, какъ и вс другіе люди. Какъ по-вашему, могу ли я имъ сдавать квартиры безплатно.

Тренчъ.

Да, все это прекрасно, вопросъ только въ томъ, какого сорта квартиры вы имъ предлагаете за ихъ деньги? Люди должны жить гд-нибудь. Иначе имъ пришлось бы попасть въ тюрьму. И вотъ ихъ заставляютъ платить за дома, въ которыхъ не стали бы жить и собаки. И изъ этого получается прибыль. Почему вы не устраиваете чистыхъ, приличныхъ квартиръ. Почему вы имъ не доставляете удобствъ за т деньги, которыя вы съ нихъ берете?

Сарторіусъ, сжалившись надъ его невинностью.

Мой молодой другъ, эти бдняки не умютъ жить въ чистыхъ, удобныхъ, приличныхъ квартирахъ: за одну недлю они испортятъ вамъ ихъ въ конецъ. Вы сомнваетесь? Попробуйте сами. Сдлайте одолженіе, устройте на свой счетъ вс эти нехватающія балюстрады, недостающія перила, крышки надъ водоемами и надъ помойными ямами. Сдлайте опытъ. И меньше чмъ черезъ три дня вы ихъ уже не найдете. Они исчезнутъ, ихъ сожгутъ до послдней щепочки. Я не виню конечно этихъ несчастныхъ: имъ нужны дрова, и негд ихъ взять. Но я-то тутъ при чемъ? Вдь по могу же я въ самомъ дл тратить одинъ фунтъ стерлинговъ за другимъ на устройство такихъ вещей, которыя они все равно уничтожатъ когда я получаю съ нихъ только четыре шиллинга съ половиною за комнату въ недлю. Для Лондона это и то совсмъ низкая плата. Нтъ господа, когда люди очень бдны, то вы имъ ничмъ до поможете, какъ бы вы имъ ни сочувствовали. И въ конц концовъ вы имъ принесете больше вреда, чмъ пользы. Я предпочитаю копить деньги, чтобы новыми покупками еще увеличить число домовъ для бездомныхъ и безпріютныхъ. При этомъ я, конечно, понемногу откладываю въ сторону для моей дочери. Смотритъ на нихъ. Они молчатъ: Тренчъ не убжденъ, но не знаетъ, что возразить, Кокэнъ своимъ видомъ выражаетъ восхищеніе передъ гуманностью Сарторіуса. Сарторіусъ хмуритъ брови, нагибается на стул впередъ, какъ будто бы собираясь сдлать прыжокъ, и вдругъ обращается, выразительно подчеркивая слива, къ Тренчу. Ну, а теперь, докторъ Тренчъ, дозвольте спросить васъ, въ свою очередь, откуда берутся ваши доходы?

Тренчъ вызывающе.

Съ процентныхъ бумагъ — а не съ домовъ. Въ этомъ смысл мои руки чисты. Съ процентовъ на закладныя.

Сарторіусъ съ силою.

Да, съ ипотеки на мою недвижимость, И если я, по вашимъ словамъ, принуждаю этихъ людей крючкотворствомъ, угрозами и жестокостью выплатить мн то, что они обязались уплатить по добровольному соглашенію, то я не могу воспользоваться ни единымъ грошемъ изъ этихъ денегъ прежде, чмъ не уплачу вамъ вашихъ семисотъ фунтовъ. Я длаю для васъ то же самое, что Ликчизъ длалъ для меня. Мы съ нимъ только посредники, а главный-то хозяинъ — это вы. Благодаря нищет моихъ квартирантовъ, я подвергаюсь большому риску, а вы требуете съ меня въ виду этого риска по семи процентовъ — вдь это чудовищная, возмутительно высокая норма! Конечно, мн приходится взыскивать все до послдней полушки съ моихъ квартирантовъ. И вотъ вы, докторъ Тренчъ, не задумались выразить мн свое презрніе за то, что я прилагаю свою предусмотрительность, свои силы и умнье къ управленію нашимъ имуществомъ, за то, что я самымъ честнымъ образомъ забочусь о немъ.

Кокэнъ съ большимъ облегченіемъ

Удивительно, господинъ Сарторіусъ, великолпно! Я инстинктивно чувствовалъ, что Тренчъ говоритъ несуразныя вещи. Перестанемъ говорить объ этомъ, милый другъ! Вы человкъ непрактичный и становитесь только смшны, когда вмшиваетесь въ дловыя отношенія. Вдь я вамъ говорилъ, что это неизбжно.

Тренчъ, пораженный.

Вы хотите сказать, что я такой же дурной человкъ, какъИ вы?

Кокэнъ.

Стыдитесь, Гарри. Стыдно. Это страшно безтактно. Будьте джентльменомъ. Извинитесь.

Сарторіусъ.

Позвольте мн слово, господинъ Кокэнъ. Тренчу. Если своимъ утвержденіемъ вы хотите только сказать, что вы такъ же безсильны измнить строй нашего общества, какъ и я, то вы, къ несчастью, совершенно правы, Тренчъ не знаетъ, что отвтить, смотрятъ на Сарторіуса, затмъ опускаетъ голову и туно глядитъ на подъ, совершенно сбитый съ толку, съ руками, сжатыми между колнъ, всмъ своимъ видомъ представляя какъ бы воплощенное разочарованіе. Кокэнъ сочувственно подходитъ къ нему и ободряюще кладетъ руку ему на плечо.

Кокэнъ ласково.

Ободритесь, Гарри! Ну же! Вдь вы еще не отвтили господину Сарторіусу.

Тренчъ, еще не оправившись, медленно разжимаетъ пальцы, подымается, опираясь руками на колни, съ большими усиліями обдергиваетъ свой жилетъ и пытается отнестись философски къ своему разочарованію, обращаясь къ Сарторіусу.

Да, да! Люди, живущіе въ стеклянныхъ домахъ, не имютъ права кидать каменья. Но, клянусь честью, до вашего указанія я совсмъ и не зналъ, что мой домъ тоже стеклянный. Прошу прощенія. Протягиваетъ руку.

Кокэнъ.

Больше ни слова, Гарри. Ваши чувства длаютъ вамъ честь. Увряю васъ, я самъ чувствую то же самое. Каждый человкъ съ любящимъ сердцемъ долженъ желать, чтобы стало возможно улучшеніе общественнаго устройства. Къ несчастію только это невозможно.

Тренчъ, немного утшенный.

Пожалуй, что такъ.

Кокэнъ.

Безъ сомннія, дорогой другъ, безъ сомннія. Виною всему ростъ населенія.

Сарторіусъ Тренчу.

Надюсь, мн удалось убдить васъ, что у васъ не больше возраженій противъ того, чтобы Бланшъ взяла у меня деньги, чмъ сколько бы могъ выдвинуть и я противъ того, чтобы она воспользовалась вашими.

Тренчъ съ неподвижнымъ взглядомъ.

Пожалуй, что такъ. Мы вс, кажется, плывемъ на одномъ пароход. Надюсь, вы извините, что я надлалъ вамъ столько хлопотъ.

Сарторіусъ.

Больше ни слова. Я очень вамъ благодаренъ, что вы воздержались передъ Бланшъ отъ объясненія ей причинъ вашихъ сомнній. Отдаю справедливость вашему такту, Гарри. Можетъ быть лучше такъ и оставить, чтобы она не знала этого.

Тренчъ, встревоженный.

Однако, долженъ же я объяснить ей теперь, въ чемъ было дло. Вдь вы видли, какъ она тогда разсердилась.

Сарторіусъ.

Лучше предоставьте это мн. Взглядываетъ на часы и звонитъ въ колокольчикъ. Скоро долженъ быть завтракъ, пока вы приготовитесь къ нему, я повидаю Бланшъ, и я надюсь, результаты будутъ для всхъ насъ удовлетворительные. Горничная появляется на звонокъ: Сарторіусъ обращается къ ней обычнымъ повелительнымъ тономъ. Скажите барышн, чтобы она пришла сюда.

Горничная, замтно измнившись въ лиц.

Слушаю, баринъ. Неохотно поворачивается къ выходу.

Сарторіусъ, измнивъ ршеніе.

Постойте. Она останавливается. Передайте барышн, что я здсь одинъ и что желалъ бы ее видть на минутку, если она не занята.

Горничная съ облегченіемъ.

Хорошо, баринъ. Выходитъ.

Сарторіусъ.

Я вамъ покажу вашу комнату, Гарри. Надюсь, вы быстро освоитесь и будете чувствовать себя въ ней какъ дома, А васъ, господинъ Кокэнъ, прошу помнить сюда дорогу и быть частымъ гостемъ. Пойдемте, господа, покуда еще не пришла Бланшъ. Идетъ къ дверямъ.

Кокэнъ весело, слдуя за нимъ,

Наша маленькая дискуссія возбудила во мн аппетитъ.

Тренчъ печально.

А у меня, наоборотъ, она отбила его. Сарторіусъ придерживаетъ имъ дверь и собирается послдовать за ними, когда снова появляется горничная. Это симпатичная двушка только черезчуръ плаксивая. У нея и сейчасъ глаза полны слезъ.

Сарторіусъ.

Ну, придетъ сюда барышня?

Горничная.

Да, баринъ. Думаю, что да.

Сарторіусъ.

Подождите здсь, пока она не придетъ, и скажите ей, что я сейчасъ вернусь.

Горничная.

Хорошо, баринъ. Входитъ въ комнату. Сарторіусъ подозрительно глядитъ на нее, когда она проходить мимо него. Полуприкрывши дверь, онъ слдуетъ за нею.

Сарторіусъ, понизивъ голосъ.

Что съ вами?

Горничная, всхлипывая.

Ничего, баринъ.

Сарторіусъ тмъ же тономъ, съ угрозою въ голос.

Смотрите, чтобы вы себя такъ не вели, когда у насъ гости. Слышите?

Горничная.

Да, баринъ. Сарторіусъ выходитъ.

Сарторіусъ за сценой.

Извините меня, мн нужно было сказать пару словъ горничной. Слышны возраженія Тренча: ‘Ахъ, что вы!’ И Кокэна: ‘Ахъ, пожалуйста, господинъ Сарторіусъ, пожалуйста!’ Шумъ ихъ голосовъ смолкаетъ въ отдаленіи. Горничная тянетъ носомъ, вытираетъ слезы, подходитъ къ одному изъ книжныхъ шкафовъ и вынимаетъ изъ ящика пару листовъ коричневой оберточной бумаги и клубочекъ шпагату, кладетъ все это на столъ и снова борется съ подступаюшимъ рыданіемъ. Входитъ Бланшъ со шкатулкой въ рукахъ. На лиц ея выраженіе силы и ршительности, несмотря на глубокое страданіе. Горничная смотритъ на нее со страхомъ и въ то же время съ выраженіемъ рабской привязанности.

Бланшъ, оглядываясь.

А гд отецъ?

Горничная раболпно, дрожащимъ голосомъ.

Онъ сказалъ, что сейчасъ будетъ. Наврно, сію минуту придетъ. Вотъ бумага и шпагатъ, барышня. Раскладываетъ бумагу на стол. Вамъ, можетъ быть, помочь, барышня?

Бланшъ.

Не надо. Заботьтесь о своихъ длахъ. Высыпаетъ на бумагу содержимое шкатулки: пачку писемъ и нсколько драгоцнныхъ вещей. Срываетъ съ пальца кольцо и сердито бросаетъ его въ общую кучу. Кольцо катится и падаетъ на коверъ. Горничная смиренно подымаетъ его и кладетъ на столъ. При этомъ она снова вытираетъ глаза и снова тянетъ носомъ. Чего вы плачете?

Горничная жалобно.

Вы такъ сердито обращаетесь со мною, барышня, а я васъ такъ люблю. Я уврена, ни одна двушка не осталась бы у васъ и не стала бы терпть того, что я выношу отъ васъ.

Бланшъ.

Такъ уходите. Вы мн не нужны. Слышите? Уходите!

Горничная падаетъ на колни, жалобно.

Ахъ, нтъ, барышня! Не прогоняйте меня, барышня.

Бланшъ надменно, съ отвращеніемъ.

Фу! Вы мн противны! Двушка, смертельно обиженная, горько плачетъ. Перестаньте!— Что, ушли эти два господина?

Горничная плачетъ.

Ахъ, барышня! Какъ вы могли сказать мн такую вещь! Мн, которая…

Бланшъ схватываетъ ее за волосы и за горло.

Перестаньте, вамъ говорятъ, если не хотите, чтобы я васъ задушила.

Горничная старается вырваться и умоляетъ, однакоже продолжаетъ говорить вполголоса.

Пустите, барышня! Вы же знаете, что потомъ жалть будете, какъ и всегда. Помните, какъ въ послдній разъ, когда вы такъ ужасно ранили меня въ голову.

Бланшъ въ бшенств

Отвчайте, слышите, отвчайте. Что, они ушли?

Горничная.

Ликчизъ ушелъ и при этомъ выглядлъ… Бланшъ въ ярости душитъ ее, она старается вырваться съ сдержаннымъ крикомъ.

Бланшъ.

Я разв о Ликчиз спрашиваю? Вы хитрая, вы прекрасно знаете, про кого я говорю. Вы это нарочно…

Горничная съ трудомъ произноситъ.

Они остаются къ завтраку.

Бланшъ, пристально вглядываясь ей въ глаза.

И онъ?

Горничная, утвердительно кивая головой, шопотомъ.

Да, барышня. Бланшъ медленно отпускаетъ ее и выпрямляется со сжатыми кулаками и неподвижнымъ лицомъ. Горничная, видя, что припадокъ бшенаго гнва прошелъ и не опасаясь дальнйшаго насилія, остается у ея ногъ, пытаясь привести въ порядокъ свои растрепанные волосы и сбившійся на сторону чепецъ. При этомъ она всхлипываетъ отъ боли и утомленія. Ну, вотъ, теперь у меня руки дрожатъ и за завтракомъ у меня на поднос будутъ звенть вс тарелки и вс стаканы, такъ что вс обратятъ на меня вниманіе. Ахъ, барышня, это очень не хорошо съ ваш… Сарторіусъ кашляетъ за сценой.

Бланшъ быстро.

III-ш!.. Встаньте. Горничная поспшно встаетъ и уходитъ, стараясь пройти какъ нельзя боле просто и незамтно мимо Сарторіуса. Онъ сурово глядитъ на нее и подходитъ къ Бланшъ. Горничная неслышно закрываетъ за собою двери.

Сарторіусъ грустно.

Дорогая моя! Неужели ты не можешь хоть немножко обуздывать свой темпераментъ.

Бланшъ, еще задыхаясь отъ пережитаго волненія.

Не могу. И не хочу. Я длаю, что могу. И никто, кто дйствительно любитъ меня, не разойдется со мною изъ-за моего темперамента. Изо всей нашей прислуги я не сдерживаю себя только передъ этой двушкой, а она единственная, которая уживается у насъ.

Сарторіусъ.

Но, милая, помни, у насъ сегодня за завтракомъ гости. Я забжалъ, чтобы предупредить тебя: это маленькое затрудненіе съ Тренчемъ уже улажено. Ему просто наговорилъ разнаго вздору этотъ Ликчизъ. А Тренчъ еще молодъ и дуракъ. Но теперь все разъяснилось.

Бланшъ.

Я не хочу выходить замужъ за дурака.

Сарторіусъ.

Тогда теб пришлось бы выбрать человка старше тридцати. А такъ теб по крайней мр не пришлось бы ждать. Притомъ, ты будешь богаче мужа и, думаю, также и умне. Мн больше правится эта партія.

Бланшъ беретъ его подъ руку.

Папа…

Сарторіусъ.

Что, моя милая?

Бланшъ.

Можно ли мн ршать насчетъ этого брака такъ, какъ мн нравится, или только какъ теб угодно?

Сарторіусъ, затрудняясь отвтомъ.

Бланшъ…

Бланшъ.

Нтъ, папа, ты долженъ мн отвтить.

Сарторіусъ въ порыв искренняго чувства, забывая свою обычную сдержанность

И въ этомъ случа и всегда поступай, какъ теб самой нравится, мое милое дитя. Я желаю только того, что нравится моей любимой дочери.

Бланшъ.

Тогда я не пойду за него. Онъ игралъ и насмялся надо мною. Онъ считаетъ насъ ниже себя, онъ стыдится насъ, онъ осмлился длать возраженія противъ того, чтобы я получила приданое,— какъ будто это не совершенно естественная вещь, а теперь, въ конц концовъ, все-таки соблазнился деньгами. Истерически обвиваетъ его шею руками. Папа, я совсмъ не хочу замужъ: я хочу остаться съ тобою, и мы будемъ счастливы попрежнему. Самая мысль о замужеств мн ненавистна. Я не хочу разставаться съ тобою. Входятъ Тренчъ и Кокэнъ, но она ничего не слышитъ, кром своего собственнаго голоса, и не замчаетъ ихъ. Только прогони его прочь: общай мн, что прогонишь и что мы останемся попрежнему вмст… Увидвъ Тренча Ахъ! Прячетъ свое лицо на груди У отца.

Тренчъ нервно.

Надюсь, нашъ приходъ…

Сарторіусъ грозно.

Докторъ Тренчъ, моя дочь измнила свое намреніе.

Тренчъ, растерявшись.

Долженъ ли я это понять…

Кокэнъ самымъ дкимъ тономъ.

Мн кажется, Гарри, при такихъ обстоятельствахъ у насъ не остается другого выбора, какъ поискать завтрака гд-нибудь въ другомъ мст.

Тренчъ.

Но, господинъ Сарторіусъ, вы разъяснили?

Сарторіусъ прямо въ лицо Тренчу.

Я выразился ясно, милостивый государь. Прощайте! Тренчъ, оскорбленный, длаетъ шагъ впередъ. Блантъ падаетъ въ кресло. Сарторіусъ, не смущаясь, выдерживаетъ его взглядъ.

Тренчъ, съ негодованіемъ отворачиваясь.

Пойдемъ, Коканъ.

Кокэнъ.

Конечно, Гарри, конечно. Тренчъ, страшно раздраженный уходитъ. По коридору за сценой проходитъ горничная съ. дребезжащимъ подносомъ въ рукахъ. Я глубоко разочаровался въ васъ, милостивый государь. Слдуетъ за Тренчемъ.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

Гостиная въ дом Сарторіуса на площади Бедфордъ Скверъ. Зимній вечеръ: топится каминъ, на окнахъ спущены шторы, горятъ лампы. Сарторіусъ и Бланшъ, печально сидятъ у огня. Горничная, только что принесшая кофе, ставить его на маленькій столикъ между ними. Посредин комнаты большой столъ. Направо отъ него рояль, на немъ миніатюрный мольбертъ съ фотографическимъ портретомъ Бланшъ. Впереди два окна, у праваго дверь въ переднюю. Другая дверь налво у камина ведетъ въ кабинетъ. Передъ Бланшъ рабочая корзинка, она вяжетъ, Сарторіусъ съ газетою въ рукахъ сидитъ ближе къ огню. Горничная уходитъ.

Сарторіусъ.

Бланшъ, дитя мое.

Бланшъ.

Что, папа?

Сарторіусъ.

Сегодня у меня былъ длинный разговоръ съ докторомъ насчетъ того, чтобы намъ похать за границу.

Бланшъ нетерпливо.

Я совершенно здорова и не хочу за границу. Одна мысль объ этомъ уже вызываетъ во мн отвращеніе. И что это ты сталъ такъ заботиться о моемъ здоровь?

Сарторіусъ.

Я забочусь не о твоемъ здоровь, Бланшъ, а о своемъ собственномъ.

Бланшъ встаетъ.

О твоемъ! Встревоженно подходитъ къ нему. О, папа, надюсь, съ тобой не случилось ничего серьезнаго?

Сарторіусъ.

Будетъ и серьезное — будетъ, наврно, еще гораздо раньше, чмъ ты начнешь считать себя уже немолодою.

Бланшъ.

Но покамстъ вдь ничего серьезнаго нтъ?

Сарторіусъ.

Да вотъ докторъ говоритъ, моя милая, что мн нужна перемна, путешествіе, возбужденіе…

Бланшъ.

Возбужденіе! Теб нужно возбужденіе! Смется грустнымъ смхомъ и садится на коврикъ у его ногъ. Странное дло, папа, отчего это ты съ другими такой умный, а со мною у тебя совсмъ не хватаетъ ума? Неужели ты думаешь, что я насквозь не разгадала весь твой маленькій планъ? Ты хочешь повезти меня заграницу, а такъ какъ я не согласна стать на положеніе больной и позволить теб ухаживать за мною, то ты берешь эту роль на себя, а на мою долю выпадаетъ ухаживаніе за тобою,

Сарторіусъ.

Что жъ длать, Бланшъ? Если ты утверждаешь, что ты чувствуешь себя хорошо и что ничто тебя не гложетъ и не подтачиваетъ твоей души, то мн приходится настаивать, что я себя чувствую плохо и что есть что-то, что меня гложетъ и что подтачиваетъ мое здоровье. И въ самомъ дл, Блантъ, что-то есть неладное въ нашей жизни за послдніе четыре мсяца. Ты себя не чувствовала счастливою, да и мн все время было какъ-то не по себ. Лицо Бланшъ омрачается, она отворачивается отъ него и погружается въ тяжелое раздумье. Напрасно ждетъ онъ какого-нибудь отвта. Тогда онъ тихо прибавляетъ. Разв можно быть такой непреклонной, Бланшъ?

Бланшъ.

Я думала, теб нравится непреклонность: ты самъ всегда гордился ею.

Сарторіусъ.

Вздоръ, моя дорогая, это сущій вздоръ! Мн приходилось уступать довольно-таки часто. И я бы могъ теб указать многихъ мягкихъ:и уступчивыхъ людей, которые устраивались не хуже, а можетъ быть и лучше меня. И если ты упорствуешь только ради того, чтобы остаться непреклонною…

Бланшъ.

Я совсмъ не упорствую. Не понимаю, что ты хочешь этимъ сказать. Пытается встать и уйти.

Сарторіусъ беретъ ее за плечо и удерживаетъ въ прежней поз.

Ну, ну, дитя мое! Зачмъ намъ раздражаться изъ-за пустяковъ, точно мы чужіе. Ты изводишь себя просто потому…

Бланшъ вырывается у него изъ рукъ и вскакиваетъ со словами.

Папа, если ты это скажешь, я убью себя. Это неправда. И если бы я знала, что онъ сейчасъ вотъ явится и станетъ ползать передо мною на колняхъ, то я бы скоре ушла изъ дому, чмъ согласилась бы выслушать его. Уходить въ страшномъ возбужденіи. Сарторіусъ, сильно взволнованный, съ тяжелымъ вздохомъ снова поворачивается къ огню.

Сарторіусъ мрачно глядитъ на огонь.

Если поставить на своемъ, такъ не будетъ радости. И нсколько мсяцевъ придется жить какъ съ чужимъ человкомъ. А если уступить теперь, такъ придется и всегда уступать. Ничего не подлаешь. Всю жизнь я шелъ всегда своимъ путемъ, но долженъ же быть когда-нибудь конецъ этой черной жизни. Она еще молода: пускай теперь будетъ ея очередь. Входитъ горничная.

Горничная

Баринъ, васъ спрашиваетъ господинъ Ликчизъ, говоритъ, по особо важному длу, касающемуся васъ.

Сарторіусъ

Господинъ Ликчизъ! Это тотъ самый Ликчизъ, который раньше былъ у меня на служб?

Горничная.

Тотъ самый, баринъ. Только вы, баринъ, теперь бы его не узнали!

Сарторіусъ, нахмурившись.

Гм!.. Вроятно, изголодался. Вроятно, пришелъ просить.

Горничная протестуетъ самымъ ршительнымъ образомъ.

О-о-о, нтъ, баринъ. Теперь онъ настоящій джентльменъ! Шикарное пальто. Самъ гладко выбритъ и чистъ! Пріхалъ въ кабріолет. Я уврена, баринъ, что онъ разбогатлъ.

Сарторіусъ.

Гм!.. Пригласите его сюда.

Ликчизъ, ожидавшій за дверями, моментально входитъ. Перемна въ его наружности дйствительно поразительная. Поверхъ чёрной пары на немъ пальто на мховой подкладк тигроваго цвта. На груди сверкаетъ брилліантовая запонка. Въ рукахъ блеститъ изящный цилиндръ, черезъ жилетъ гирляндой тянется прекрасная золотая цпочка отъ часовъ, бороду и бакенбарды онъ сбрилъ я оставилъ только усы, безукоризненно закрученные стрлками. Въ отвтъ на безмолвно-изумленный взглядъ Сарторіуса, онъ стоитъ, улыбаясь, страшно довольный аффектомъ,— который производить его наружность. Горничная, также чрезвычайно довольная, что явилась свидтельницею такого необычнаго зрлища, вся сіяющая спшить на кухню, чтобы разсказать тамъ свои новости. Ликчизъ начинаетъ съ торжествомъ кивать Сарторіусу и тмъ выводить его изъ оцпеннія.

Сарторіусъ, придя въ себя — враждебно.

Ну, что?

Ликчизъ.

Чувствую себя прекрасно. Спасибо.

Сарторіусъ.

О вашемъ самочувствіи я не спрашиваю, милостивый государь. Въ чемъ ваше дло?

Ликчизъ.

Дльце такое, что при неучтивой встрч могу обратиться съ нимъ и въ другое мсто, Сарторіусъ. Теперь мы съ вами равные. Моимъ хозяиномъ были деньги, а не вы, можете не воображать себ. Теперь въ отношеніи денегъ я независимый человкъ…

Сарторіусъ ршительными шагами подходитъ къ двери и раскрываетъ ее настежь.

Вы можете наслаждаться своею независимостью не у меня въ дом. А меня избавьте отъ этого зрлища.

Ликчизъ снисходительно.

Ну, Богъ съ вами, Сарторіусъ, не упрямьтесь. Я прихожу къ вамъ другомъ и принесъ вамъ деньги. И напрасно вы ведете себя такъ, какъ будто рчь у насъ совсмъ не о деньгахъ,

Сарторіусъ колеблется, затмъ захлопываетъ дверь и спрашиваетъ сдержаннымъ тономъ.

Сколько?

Ликчизъ побдоносно, подойдя къ стулу, на которомъ сидла Бланшъ, и снимая, пальто.

Ну, вотъ! Теперь вы говорите какъ слдуетъ, Сарторіусъ. Ну, предположимъ, что вы пригласили меня ссть и быть какъ дома.

Сарторіусъ, отходя отъ двери.

Хочется мн спустить васъ съ лстницы такъ, чтобы вы сломали себ шею, чортъ вы этакій.

Ликчизъ, нимало не смущаясь, развшиваетъ пальто на спинк стула и вынимаетъ изъ одного изъ кармановъ портсигаръ.

Мы съ вами хорошая: пара, такъ что я не обижаюсь на васъ, Сарторіусъ. Не хотите ли сигару?

Сарторіусъ.

Здсь не курятъ: это комната моей дочери. Во всякомъ случа, садитесь. Садятся.

Ликчизъ.

Мои дла немножко поправились съ тхъ поръ, какъ мы разстались въ послдній разъ.

Сарторіусъ,

Да, я вижу.

Ликчизъ.

Отчасти этимъ я обязанъ вамъ. Васъ это не удивляетъ?

Сарторіусъ.

Меня это нисколько не интересуетъ.

Ликчизъ.

Вы такъ думаете, Сарторіусъ? Потому что васъ никогда не интересовало, когда я вамъ доставлялъ вашу ренту, какимъ образомъ она мн достается. А я откладывалъ кое-что и для себя, тамъ, на Робинсъ-Роу.

Сарторіусъ.

Я такъ и думалъ. Что жъ, вы пришли вернуть мн эти деньги?

Ликчизъ.

Да вдь вы же бы ихъ не приняли, если бы я и предложилъ вамъ ихъ, Сарторіусъ. Нтъ, это не деньги. Я принесъ вамъ свднія. Сообщеніе по великому общественному вопросу. Это относительно квартиръ, въ которыхъ живутъ трудящіеся классы. Вы вдь знаете, что по этому вопросу учреждена парламентская комиссія, не правда ли?

Сарторіусъ.

Понимаю. Вы давали показанія?

Ликчизъ.

Давать показанія? Ну, нтъ. Какой мн интересъ? Только расходы, и притомъ совсмъ не въ интересахъ профессіи. Нтъ, я не давалъ показаній. Но я вамъ разскажу, что я сдлалъ. Я ихъ приберегъ, свои, то-есть — показаньица, единственно мои, чтобы оказать услугу нсколькимъ господчикамъ, для которыхъ было бы ударомъ прочесть свои имена въ синей книг въ числ содержателей заразныхъ притоновъ. Зато ихъ уполномоченный былъ такъ любезенъ, что подписалъ мн вексель на сумму — ну, да это не важно, на какую. Это дало мн первую опору для моихъ операцій. А мн только этого и не хватало, чтобы стать на ноги. Я захватилъ съ собою экземпляръ перваго отчета комиссіи. Онъ у меня въ карман пальто. Подымается и идетъ къ своему пальто, изъ кармана котораго вынимаетъ синюю книгу. Я загнулъ страничку, чтобы показать вамъ: думалъ, вамъ наврно будетъ интересно посмотрть. Развертываетъ книгу на загнутомъ мст и вручаетъ ее Сарторіусу.

Сарторіусъ.

Такъ это шантажъ? Бросаетъ, вспыливши, книгу на столъ, не заглянувъ въ нее, и стучитъ по ней кулакомъ. А мн плевать, стоитъ ли мое имя въ Синей книг или нтъ. Мои друзья все, равно ея не читаютъ, а я не собираюсь стать министромъ, и не ставлю своей кандидатуры въ парламентъ. На этой мякин вы меня не поймаете!

Ликчизъ, шокированный.

Шантажъ! Не хочу и словъ тратить на опроверженіе. Содрать со стараго товарища! Нтъ, господинъ Сарторіусъ, не такой человкъ Ликчизъ. А впрочемъ, имъ насчетъ васъ все уже и безъ того извстно. Помните, мы съ вами поссорились тогда изъ-за лстницы. Насчетъ нея еще — помните — столько хлопотъ было, когда на ней получили ушибы эти женщины. Ну такъ вотъ объ этой самой лстниц они цлое посл обда разспрашивали священника. А онъ ужъ имъ расписалъ все въ самомъ худшемъ свт. Совсмъ не по-христіански поступилъ, не по-джентльменски. Не хотлъ бы я, чтобы этому священнику попала власть въ руки, ни въ этомъ мір, ни на томъ свт. Нтъ, господинъ Сарторіусъ, не то у меня было на ум.

Сарторіусъ.

Да говорите, наконецъ, что же у васъ было на ум? Не тяните!

Ликчизъ съ вызывающей обдуманностью улыбается и загадочно смотритъ на него.

А что, вы не истратили нсколько сотенъ на ремонтъ, съ тхъ поръ какъ мы разстались, а? Сарторіусъ, теряя терпніе, длаетъ угрожающее движеніе. Ну, не выходите изъ себя, Я знаю одного лэндлорда, ему принадлежала одна изъ грязнйшихъ улицъ въ Лондон съ самыми отчаянными трущобами, улица недалеко отъ Товера. Ну, я ему посовтовалъ предпринять капитальный ремонтъ для половины этихъ домовъ, а другую половину уступить одной новой компаніи: Обществу складовъ замороженной баранины по сверной Темз. Я состою членомъ-учредителемъ, и у меня есть нсколько акцій этого общества. Ну, и какъ вы думаете, чмъ кончилось дло.

Сарторіусъ.

Вроятно, крахомъ.

Ликчизъ.

Крахомъ! Ну, нтъ. Вознагражденіемъ, господинъ Сарторітсъ! Предпріятіе окупилось. Понимаете?

Сарторіусъ.

Вознагражденіемъ за что?

Ликчизъ.

А за то, что земля эта понадобилась для расширенія зданій казначейства, компанія получила отступныя да еще и вознагражденіе за постройки. Конечно, кто-то узналъ объ этомъ напередъ, несмотря на строжайшую тайну.

Сарторіусъ, заинтересованный, но осторожно.

Ну?

Ликчизъ.

И это все, что вы имете сказать мн, господинъ Сарторіусъ? ‘Ну’! Точно я песъ, къ которому жаль со словомъ обратиться! А что, если я пронюхалъ, что прокладывается новая улица, такъ что Робинсъ-Роу пойдетъ на сломъ, а на улиц Борксъ-Уокъ земля подымется до сорока фунтовъ за футъ!— Вы и тогда мн сказали бы только передразниваетъ ‘ну’? Сарторіусъ колеблется и глядитъ на него съ большимъ сомнніемъ. Ликчизъ встаетъ, выпячивая грудь. Ну, господинъ Сарторіусъ! Поглядите на мой костюмъ! Поглядите на эту золотую цпочку! Справьтесь, какъ идутъ дла нашего общества! Вы думаете, все это появилось оттого, что я умлъ держать языкъ за зубами? Нтъ, все это создалось благодаря тому, что я умлъ держать открытыми мои уши и глаза. Входитъ Бланшъ и за нею горничная съ серебрянымъ подносомъ, чтобы убрать посуду отъ кофе. Сарторіусъ, недовольный, что он помшали ихъ бесд, встаетъ и жестомъ приглашаетъ Ликчиза въ кабинетъ.

Сарторіусъ.

III-ш!.. Мы переговоримъ объ этомъ въ кабинет. Тамъ топится каминъ, и можно курить, Бланшъ, это нашъ старый знакомый.

Ликчизъ.

И очень къ вамъ расположенный. Надюсь, вы себя чувствуете хорошо, m-lle Бланшъ.

Бланшъ.

Какъ, это господинъ Ликчизъ! Я васъ не узнала.

Ликчизъ.

Я нахожу, что вы также немного измнились.

Бланшъ быстро.

О, я такая же, какъ всегда. А какъ поживаетъ госпожа Ликчизъ и д…

Сарторіусъ нетерпливо.

Намъ нужно переговорить о длахъ. Вы потомъ поболтаете съ Ликчизомъ. Ну, идемте. Сарторіусъ и Ликчизъ уходятъ въ кабинетъ. Бланшъ, удивленная лаконическимъ тономъ отца, смотритъ имъ вслдъ. Затмъ, замтивъ пальто Ликчиза на своемъ стул, подходитъ къ нему и, улыбаясь, осматриваетъ его подкладку.

Горничная.

Да, да, мы теперь такіе нарядные стали, барышня, не правда ли? Я думаю, господинъ Ликчизъ не иначе какъ наслдство получилъ. Понизивъ голосъ. Удивляюсь я, барышня, какія у него дла съ бариномъ! Принесъ эту огромную книжищу. Показываетъ на Синюю книгу.

Бланшъ съ проснувшимся любопытствомъ.

А ну, покажи. Беретъ книгу и перелистываетъ на загнутой страниц. Тутъ что-то насчетъ папы напечатано. Садится и начинаетъ читать.

Горничная, складывая и убирая чайный столикъ.

И моложе выглядитъ, барышня, вдь правда помолодлъ? Я прямо со смху прыснула, какъ увидала, что онъ бороду и бакенбарды сбрилъ: это такъ потшно кажется, пока не привыкнешь. Бланшъ не отвчаетъ. Вы еще но кончили своего кофе, барышня, что, его убрать? Бланшъ не слышитъ. А вы-таки здорово заинтересовались книгой господина Ликчиза, барышня. Бланшъ вскакиваетъ. Взглянувъ на ея лицо, горничная моментально на цыпочкахъ поскоре уходитъ съ своимъ подносомъ.
уБланшъ.
Такъ вотъ отчего онъ отказывался отъ денегъ. Пытается разорвать книгу на части, но книга слишкомъ толста, и она не можетъ съ ней справиться, тогда она швыряетъ ее въ огонь, книга падаетъ за ршетку камина. Ахъ, лучше бы мн никогда не имть ни отца ни семьи! Пасторъ! Ахъ негодяй! ‘Владлецъ самыхъ худшихъ трущобъ въ Лондон’ — ‘Самый худшій изъ лэндлордовъ’ О! Закрываетъ лицо руками и съ содроганіемъ опускается на стулъ, на которомъ повшено пальто. Дверь кабинета открывается.

Ликчизъ въ кабинет.

Вамъ придется подождать не боле пяти минутъ, я сейчасъ же приведу его. Бланшъ быстро хватаетъ свою работу изъ корзины и, выпрямившись, начинаетъ вязать. Ликчизъ возвращается, продолжая говорить съ Сарторіусомъ, который выходитъ вслдъ за нимъ. Онъ живетъ на углу улицы Гадеръ, а у меня кабріолетъ у подъзда. Вы позволите, m-lle Бланшъ! Слегка прикасается къ своему пальто.

Бланшъ встаетъ.

Ахъ, извините! Надюсь, я не помяла.

Ликчизъ галантно, надвая пальто.

Ничего, сдлайте одолженіе, m-lle Бланшъ. Не прощайтесь со мною, я сейчасъ вернусь — только захвачу одного пріятеля, а можетъ быть и двухъ. Ничего, ничего, Сарторіусъ, я не долго. Уходитъ.

Сарторіусъ ищетъ Синюю книгу.

Бланшъ.

Я думала, что у насъ уже покончены вс-дли съ Ликчнэомъ.

Сарторіусъ.

Нтъ, повидимому, не совсмъ еще. Онъ тутъ оставилъ для меня одну книгу, Бланшъ, такую большую, въ синей обложк. Горничная что ли ее куда-нибудь сунула? Замчаетъ ее за ршеткой камина, взглядываетъ на Бланшъ и прибавляетъ. Ты не видала?

Бланшъ.

Нтъ. Да. Съ раздраженіемъ. Нтъ, не видала. Какое мн до нея дло?

Сарторіусъ вытаскиваетъ книгу, отряхиваетъ и сдуваетъ съ нея пыль, затмъ садится и спокойно начинаетъ читать. Бгло пробжавъ нсколько столбцовъ, киваетъ утвердительно, какъ бы найдя именно то, что ожидалъ.

Сарторіусъ.

Удивительное дло, Бланшъ. Эти господа изъ парламента, составляющіе такія книги, повидимому, ничего не смыслятъ въ практической жизни. Почитать ихъ, такъ можно подумать, что самые жадные, самые безсердечные притснители на свт — это мы съ тобою.

Бланшъ.

Такъ значитъ это неправда? То-есть все, что тутъ разсказано насчетъ домовъ?

Сарторіусъ спокойно.

Совершеннйшая правда.

Бланшъ.

Ну, такъ, значитъ, не мы въ этомъ виноваты?

Сарторіусъ.

Дорогая моя, если бы мы устраивали эти дома лучше, то квартирная плата поднялась бы до такой высоты, что бднякамъ не по карману бы оказалось платить ее, и они были бы выброшены на улицу.

Бланшъ.

Такъ выгони ихъ и начни сдавать квартиры порядочнымъ людямъ. Зачмъ намъ брать на себя этотъ срамъ и содержать ночлежные дома и притоны для босяковъ.

Сарторіусъ, открывая широко глаза.

Дитя мое, это звучитъ немножко слишкомъ жестоко по отношенію къ нимъ. Ты не находишь?

Бланшъ.

О, я ненавижу бдняковъ. Мн по крайней мр противны эти люди, грязные, пьяные, живущіе какъ свиньи. Если имъ нужны жилища, такъ пусть другіе заботятся о нихъ. А то разв можно ожидать, чтобы къ намъ относились съ уваженіемъ, когда о насъ печатаютъ такія вещи въ этой скверной, дрянной книг?

Сарторіусъ холодно и съ нкоторымъ любопытствомъ.

Однако, я вижу, изъ тебя вышла настоящая свтская барышня.

Бланшъ вызывающе.

А теб жаль?

Сарторіусъ.

О, нтъ, совсмъ нтъ. Но извстно ли теб, Бланшъ, что моя мать была очень бдная женщина и притомъ не по своей вин?

Бланшъ.

Ну, такъ что жъ? Вдь т люди, съ которыми мы желаемъ вести знакомство, этого не знаютъ. Къ тому же вдь я въ этомъ не виновата, такъ что я не вижу, чего ради нужно заставлять меня страдать изъ-за этого.

Сарторіусъ, вспыливъ.

А кто тебя заставляетъ страдать изъ-за этого, ты, барышня? Посмотрлъ бы я, что вышло бы изъ тебя, если бы ты получила такое же воспитаніе, какъ я у твоей бабушки, когда она по тринадцати часовъ въ сутки стояла у своей лоханки и считала себя уже богатой, если ей удавалось заработать пятнадцать шиллинговъ въ недлю?

Бланшъ съ раздраженіемъ.

Вроятно, я не поднялась бы выше ея уровня. Но къ чему говорить объ этомъ? Неужели же изъ-за бабушки мы должны вести такой образъ жизни, чтобы наше имя трепалось по такимъ книгамъ? Противно и подумать объ этомъ. Да я и знать ничего объ этомъ не желаю. Я люблю тебя за то, что ты воспиталъ меня для лучшей жизни. Наполовину про себя, отворачиваясь отъ него. Я бы ненавидла тебя, если бы ты этого не сдлалъ.

Сарторіусъ, уступая.

Ну, ничего, дитя мое. Я нахожу это естественнымъ, что у тебя такія чувства. Ты такъ воспитана. Это точка зрнія свтской барышни. Но не будемъ ссориться, моя двочка. Никто тебя больше не будетъ заставлять страдать. Я ршилъ произвести капитальный ремонтъ моихъ домовъ, и квартиранты у насъ будутъ уже другого сорта. Ну, вотъ. Теперь ты довольна? Я только жду согласія землевладлицы, леди Роксдэль.

Бланшъ.

Леди Роксдэль?!

Сарторіусъ.

Да. Но сначала я долженъ узнать, согласится ли владлецъ нашихъ закладныхъ взять на себя часть риска?

Бланшъ.

Владлецъ нашихъ закладныхъ! Ты говоришь про… Не можетъ произнести имени, Сарторіусъ договариваетъ за нее.

Сарторіусъ.

Гарри Тренчъ. Да. И помни это, Бланшъ: если онъ согласится на мой планъ, то мн придется поддерживать съ нимъ знакомство.

Бланшъ.

И приглашать его сюда?

Сарторіусъ.

Только по длу. Ты можешь съ нимъ не встрчаться, если не хочешь его видть.

Бланшъ, потрясенная.

Когда онъ придетъ?

Сарторіусъ.

Да вотъ Ликчизъ отправился за нимъ.

Бланшъ въ ужас.

Тогда онъ явится сюда черезъ нсколько минутъ! Что мн длать?

Сарторіусъ.

По-моему принять, какъ будто ничего не было, и затмъ выйти, предоставивъ намъ говорить о длахъ. Ты не боишься встртиться съ нимъ?

Бланшъ.

Бояться! Нтъ! Конечно, нтъ! Но… Въ передней слышенъ голосъ Ликчиза. Они уже здсь. Папа, не говори, что я здсь. Бросается въ кабинетъ. Ликчизъ входитъ съ Тренчемъ и Кокэномъ. Коконъ въ избытк чувствъ дружески пожимаетъ Сарторіусу руку. Тренчъ входитъ угрюмо и совсмъ не стараясь скрыть своего дурного настроенія, кланяется сухо и недружелюбно. Ликчизъ покрываетъ общее смущеніе веселою болтовнею. Они разсаживаются вокругъ большого стола. Тренчъ ближе къ камину, а Кокенъ къ роялю, Сарторіусъ и Ликчизъ между ними, послдній ближе къ Кокону.

Ликчизъ.

Ну, вотъ мы и собрались здсь, вс друзья воедино. Господинъ Кокэнъ, знаете ли, теперь помогаетъ мн вести корреспоиденцію, состоитъ, такъ сказать, моимъ секретаремъ. Правду сказать, у меня нтъ литературнаго стиля, ну, господинъ Кокэнъ и былъ такъ любезенъ, что взялся вносить его въ мои письма, объявленія, увдомленія и такъ дале. Не правда ли, Кокэнъ? Ну, конечно. Да отчего бы и нтъ? Онъ же помогалъ мн сегодня уломать своего стараго друга доктора Тренча насчетъ дла, которое намъ предстоитъ теперь обсудить.

Кокэнъ строго.

Нтъ, господинъ Ликчизъ, не уломать. Для меня это вопросъ принципа. Говорю вамъ, Генри,— это вашъ долгъ,— понимаете: долгъ!— привести эти ужасныя трущобы въ приличный и обитаемый видъ. Какъ человкъ науки вы обязаны передъ обществомъ улучшать санитарныя условія его существованія. Въ вопросахъ долга нтъ мста для того, что вы, господинъ Ликчизъ, называете уламываніемъ, хотя бы и со стороны стараго друга.

Сарторіусъ Тренчу.

Я совершенно согласенъ съ господиномъ Кокэномъ, что это нашъ долгъ и обязанность. И можетъ быть даже мы слишкомъ долго пренебрегали этимъ долгомъ ради интересовъ бднйшихъ слоевъ квартиронанимателей.

Ликчизъ.

Ну, да, господа, это долгъ. Въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія. Въ дловыхъ отношеніяхъ я, конечно, никому спуску не дамъ. Но долгъ — это другое дло.

Тренчъ.

Ну, а я не понимаю, почему это теперь стало большимъ долгомъ, чмъ четыре мсяца назадъ. По-моему это просто денежный вопросъ.

Кокэнъ.

Стыдитесь, Гарри, стыдитесь.

Тренчъ.

Замолчите вы, болванъ! Кокэнъ вскакиваетъ. Ликчизъ ловитъ его за фалды и удерживаетъ его.

Ликчизъ.

Тише, тише, господинъ секретарь. Докторъ Тренчъ пошутилъ.

Кокэнъ.

Я настаиваю, чтобы это выраженіе было взято назадъ. Меня тутъ обозвали болваномъ.

Тренчъ мрачно.

Ну, да, болванъ.

Кокэнъ.

Тогда вы противный дуракъ. Да, милостивый государь!

Тренчъ.

Ну, вотъ и прекрасно. Теперь мы поквитались. Кокэнъ садится съ надутымъ видомъ на свое мсто. Я хочу сказать только слдующее. Не нужно говорить пустяковъ по поводу этого предпріятія. Насколько я понялъ, Робинсъ-Роу будетъ снесена, такъ какъ тамъ до самой набережной пройдетъ новая улица, и весь сыръ-боръ у насъ загорлся изъ-за того, нельзя ли сорвать кушъ за ремонтъ.

Ликчизъ, прыснувъ со смху.

Совершенно врно, докторъ Тренчъ. Вотъ именно.

Тренчъ продолжаетъ.

Потому что дло, повидимому, обстоитъ такъ: чмъ грязне, тмъ больше получается рента, а чмъ приличне, тмъ больше будетъ выкупъ. И вотъ мы ршаемъ отказаться отъ грязи и перейти къ приличію.

Сарторіусъ.

Я бы это выразилъ не совсмъ такъ. Но…

Кокэнъ.

Совершенно врно, господинъ Сарторіусъ, совершенно врно. Трудно было бы и подыскать выраженія боле безвкусныя и мене тактичныя.

Ликчизъ.

III-шъ!.. III-шъ!..

Сарторіусъ.

Я не согласенъ съ вами, господинъ Кокэнъ. Докторъ Тренчъ изложилъ суть дла съ ясностью и откровенностью длового человка. Я стану на боле широкую точку зрнія общественнаго дятеля. Мы живемъ въ вкъ прогресса, когда идеи гуманности развиваются и распространяются и должны быть приняты во вниманіе. Но мои практическіе выводы совпадаютъ съ тмъ, что сказалъ докторъ Тренчъ. Я полагаю, что при существующихъ условіяхъ врядъ ли можно было бы оправдать требованіе крупной суммы за выкупъ.

Ликчизъ.

Конечно, нтъ, да вы бы ее и не получили, если бы даже потребовали. Видите ли, въ чемъ дло, докторъ Тренчъ. Приходскія управленія несомннно имютъ по закону право совсмъ не церемониться съ владльцами трущобъ и сыграть совсмъ плохую шутку со спекулянтами скупщиками погодныхъ домовъ, при принудительномъ отчужденіи ихъ. Въ добрыя старыя времена это было не страшно, потому что обыкновенно мы сами и попадали въ члены этихъ управленій. Никто никогда не зналъ, какъ происходили выборы, а мы обыкновенно собирались человкъ десять и выбирали другъ друга, а потомъ и длали, что хотли. Ну, а теперь машинка испортилась: попросту сказать, игра проиграна для людей такого общественнаго положенія, какъ вы или господинъ Сарторіусъ. Мой совтъ, пользуйтесь случаемъ и отдлайтесь отъ этого хлама. Пожертвуйте небольшую сумму на ремонтъ домовъ, прилегающихъ къ Криббсову рынку — ихъ придется отдлать такъ, чтобы они выглядли такъсякъ наподобіе образцовыхъ жилищъ. А другую половину домовъ вы уступите мн — конечно на сходныхъ условіяхъ — подъ складъ для замороженной баранины нашего общества. На протяженіи двухъ лтъ все это будетъ снесено, такъ какъ потребуется мсто, чтобы проложить большую улицу въ направленіи съ юга на сверъ, и вы получите вдвое больше теперешней стоимости, считая и затраты на ремонтъ. Не говоря уже о томъ, что если бы вы оставили все постарому, то у васъ будетъ много шансовъ, что васъ оштрафуютъ или привлекутъ къ суду или даже попросту произведутъ принудительное отчулщеніе за безцнокъ. Такъ что ршайте. Ловите моментъ.

Кокэнъ,

Слушайте, слушайте! Слушайте, слушайте! Удивительно хорошо изложено съ дловой точки зрнія! Признаю, что совершенно ненужно было выдвигать точку зрнія морали, чтобы убдить васъ, Тренчъ. Вдь даже вы должны почувствовать всю силу дловыхъ аргументовъ господина Ликчиза.

Тренчъ.

Но почему же вы не можете обойтись безъ меня? Какое мн до всего этого дло? Вдь я только владлецъ закладныхъ.

Сарторіусъ.

Помщеніе капитала въ это предпріятіе все-таки связано съ извстнымъ рискомъ, докторъ Тренчъ. Совтъ графства можетъ измнить направленіе покой улицы. Случись это, деньги на ремонтъ домовъ пропали бы — такъ-таки и пропали бы. И даже хуже, чмъ пропали бы, потому что новыя постройки могли бы годы простоять безъ жильцовъ, или, пожалуй, была бы снята только половина квартиръ. А вдь вы бы требовали по-старому своихъ семи процентовъ.

Тренчъ

Что длать? Человку жить надо.

Кокенъ.

Je n’en vois pas la ncessit {Не вижу необходимости.}.

Тренчъ.

Молчите, Билли, или лучше говорите на язык, которымъ владете. Нтъ, господинъ Сарторіусъ. Я бы радъ былъ вамъ помочь, если бы я только могъ. Но я не могу. И баста!

Ликчизъ.

Могу только сказать, что вы очень неразумный молодой человкъ.

Кокэнъ.

А что я говорилъ вамъ, Гарри?

Тренчъ.

Не могу понять, какое вамъ до этого дло, господинъ Ликчизъ.

Ликчизъ.

У насъ свободная страна. Каждый иметъ право выражать свое мнніе. Кокэнъ кричитъ. ‘Слушайте, слушайте!’ Куда двались ваши чувства къ бдному люду, докторъ Тренчъ? Вспомните, какъ вы были поражены, когда я вамъ въ первый разъ разсказалъ объ этомъ. Я теперь! Неужели вы стали черствымъ человкомъ?

Тренчъ.

Не хочу! Теперь меня не проведете. Прежде вы мн доказали, что не нужно сантиментальничать по поводу вашихъ предпріятій съ трущобами, я не вижу логики въ томъ, что теперь вы возвращаетесь къ точк зрнія филантропіи, желая заставить меня вложить свой капиталъ въ ваши спекуляціи. Я не забылъ еще своего урока. Вы предлагаете мн, чтобы я самъ сократилъ свои собственные доходы. Они у меня и безъ того не велики.

Сарторіусъ.

Докторъ Тренчъ! Фактически мн не важно, какъ вы ршите этотъ вопросъ. Я легко могу достать деньги на сторон и выкупить эти закладныя. Тогда вамъ пришлось бы, разъ вы ршили не подвергаться риску, помстить ваши 10,000 фунтовъ въ консоли и начать получать по 250 фунтовъ въ годъ вмсто 700.

Тренчъ, совершенно растерявшись, изумленно смотритъ на нихъ. Кокэнъ прерываетъ молчаніе.

Кокэнъ.

Вотъ что бываетъ отъ жадности, Гарри. Двухъ третей вашихъ доходовъ какъ не бывало. И долженъ оказать, это вамъ подломъ.

Тренчъ.

Все это прекрасно. Не понимаю только, почему вы не продлали уже давно этой штуки, разъ вы въ состояніи это сдлать?

Сарторіусъ.

Потому, что мн вроятно пришлось бы произвести заемъ изъ столькихъ же процентовъ, такъ что выигрыша для меня отъ этого не получилось бы никакого, а для васъ это была бы серьезная потеря — больше 400 фунтовъ. Я не хотлъ причинять вамъ огорченія, да я и теперь съ радостью оставилъ бы закладныя въ вашихъ рукахъ, если бы не обстоятельства, о которыхъ говорилъ Ликчизъ. Къ тому же, докторъ, нкоторое, время у меня была надежда, что наши интересы будутъ связаны даже боле тсными узами, чмъ простая дружба.

Ликчизъ вскакиваетъ и кричитъ съ облегченіемъ.

Ну, вотъ! Наконецъ-то слово выговорено! Извините, пожалуйста, докторъ Тренчъ! Извините, господинъ Сарторіусъ: прошу прощенія за свою смлость. Почему бы доктору Тренчу не жениться на m-lle Бланшъ? Вотъ бы и всему длу конецъ. Все бы и уладилось такимъ путемъ. (Общая сенсація. Ликчизъ съ тріумфомъ садится на свое мсто).

Кокэнъ.

Вы забываете, господинъ Ликчизъ, что молодая лэди, со вкусомъ которой тутъ необходимо считаться, ршительно отказала ему.

Тренчъ.

А вы вроятно думаете, что она была увлечена вашей особой.

Кокэнъ.

Я этого не говорю, Тренчъ. И ни одинъ человкъ, обладающій хоть каплею деликатности, не сказалъ бы этого. У васъ недисциплинированный умъ, Тренчъ, совсмъ недисциплинированный у мъ.

Тренчъ.

Кокэнъ, я уже сказалъ вамъ свое мнніе о васъ.

Кокэнъ вскакиваетъ въ бшенств.

А я уже сказалъ вамъ свое о васъ. И повторю, если угодно. Я готовъ повторить.

Ликчизъ.

Ну, ну, успокойтесь, господинъ секретарь. Мы съ вами люди женатые, намъ о барышняхъ и думать не полагается. А я знаю m-lle Бланшъ, у нея отцовская, дловая жилка. Ее только посвятить надо въ предпріятіе, а ужъ съ докторомъ Тренчемъ она сама справится и поладитъ. Отчего въ самомъ дл и не припутать немножко романа къ нашему предпріятію, разъ это намъ ничего не стоитъ? Вдь у каждаго изъ насъ есть свои чувства, и мы хоть чмъ-нибудь да отличаемся отъ простой счетной машины.

Сарторіусъ возмущенный.

Вы что же, господинъ Ликчизъ, полагаете, что моя дочь пойдетъ на придачу въ вашей выгодной сдлк съ этими господами?

Ликчизъ.

Ну-у, Сарторіусъ, что это вы говорите, какъ будто вы единственный отецъ на свт. У меня у самого дочь есть, и мои чувства въ этомъ смысл не мене деликатныя, чмъ у васъ. А мое предложеніе, согласитесь, одинаково выгодно, и для m-lle Бланшъ и для доктора Тренча.

Кокэнъ.

Господинъ Сарторіусъ, Ликчизъ только грубо выражается, но душа у него золотая. И его слова попадаютъ въ самую точку. Если m-lle Сарторіусъ дйствительно можетъ согласиться выйти замужъ за Гарри, то я бы не сталъ мшать ихъ браку.

Тренчъ.

Послушайте, да вамъ-то какое до этого дло? Чего вы суетесь?

Ликчизъ.

Тише, докторъ Тренчъ, пожалуйста тише! Намъ интересно знать ваше мнніе. Согласились ли бы вы жениться на m-lle Бланшъ, если бы она была согласна на это?

Тренчъ коротко.

Не знаю.

Сарторіусъ въ негодованіи вскакиваетъ со стула.

Ликчизъ.

Позвольте, одну минутку, господинъ Сарторіусъ! Тренчу. Ну вотъ, докторъ, вы говорите: не знаю. Но извстно ли вамъ, что вы были бы противъ? Пожалуйста, отвтьте только на этотъ вопросъ.

Тренчъ угрюмо.

Я не желалъ бы, чтобы отношенія между m-lle Бланшъ и мною составляли часть торговой сдлки.

Ликчизъ.

Этого вполн достаточно. Встаетъ. Больше и сказать нельзя — благородному человку. Вкрадчиво. А теперь, господа, не соблаговолите ли вы, господинъ Сарторіусъ, и вы, господинъ Кокэнъ, перейти со мною въ кабинетъ, чтобы покончить съ вопросомъ относительно Общества складовъ мороженной баранины по Сверной Темз?

Тренчъ.

А я не хочу. Я пойду домой. Тутъ больше говорить нечего.

Ликчизъ.

Нтъ, не уходите. Подождите всего минутку. А то у меня съ Кокеномъ не будетъ времени захать къ вамъ. Такъ подождете? Пожалуйста.

Тренчъ.

Ну, ладно. Если вы желаете, то я могу и подождать.

Ликчизъ весело.

Я такъ и зналъ, что вы согласитесь.

Сарторіусъ въ дверяхъ кабинета, Кокэпу.

Нтъ, сначала вы.

Кокэнъ кланяется съ изысканною вжливостью и проходитъ въ кабинетъ.

Ликчизъ въ дверяхъ, тихо Сарторіусу.

Никогда у васъ не будетъ такого распорядительнаго человка, какъ Я.— Входить съ тихимъ смхомъ въ кабинетъ, за лишъ Сарторіусъ,

Тренчъ, оставшись одинъ, оглядывается и прислушивается нсколько мгновеній. Затмъ на ципочкахъ подходитъ къ роялю и, опираясь на него скрестивши руки, пристально смотритъ на портретъ Бланшъ. Въ дверяхъ кабинета появляется сама Бланшъ, Увидавъ, что онъ весь поглощенъ созерцаніемъ, она тихо закрываетъ дверь и подкрадывается къ нему, не спуская съ него глазъ. Онъ выпрямляется, снимаетъ портретъ съ мольберта и любуется имъ, держа его въ вытянутой рук. Желая убдиться, что никто не наблюдаетъ его, вторично оглядывается и замчаетъ Бланшъ вплотную около себя. Совершенно растерявшись, ставитъ портретъ на мсто и смотритъ на нее, не зная, что сказать.

Бланшъ, вспыхивая гнвомъ.

Ну? Итакъ, вы вернулись сюда? Вы имли низость снова зайти въ этотъ домъ. Онъ краснетъ и отступаетъ на шагъ. Она безжалостно слдуетъ за нимъ. Какой вы, однако, вроятно, подлый человкъ! Отчего вы не уходите? Весь красный, онъ бросается, задыхаясь отъ гнва, къ столу за шляпой, но когда онъ поворачивается, чтобы направиться къ двери, она намренно становится ему на дорог,.такъ что онъ принужденъ остановиться. Я не хочу, чтобы вы оставались здсь. Нсколько мгновеній они стоять лицомъ къ лицу, совсмъ близко другъ къ другу, она — въ вызывающей, дразнящей поз, наполовину съ выраженіемъ оскорбительнаго презрнія, наполовину съ манящей лаской во взор, въ порыв нескрываемаго животнаго возбужденія, какъ бы приглашая его придвинуться еще ближе. У него вдругъ является мысль, что вся эта ея жесткость эротической природы,— что въ этомъ проявляется ея любовь къ нему. Его взоръ проясняется, въ углахъ рта появляется хитрое выраженіе. Съ трудомъ принимая на себя личину равнодушія, онъ идетъ обратно къ своему студу и садится, скрестивъ руки на груди. Она идетъ вслдъ за нимъ. Ахъ, да, я и забыла: вы вдь почуяли здсь выгодную сдлку, на которой можно заработать большія деньги. Ликчизъ посвятилъ васъ въ эту тайну. И это вы, который были такимъ безкорыстнымъ и такимъ щепетильнымъ, что не могли Припять денегъ отъ моего отца! Въ конц каждой фразы она останавливается и ждетъ, чтобы посмотрть, какой эффектъ она производитъ. Вы, можетъ быть, попытаетесь уврить меня, что пришли сюда ради великаго филантропическаго предпріятія — осчастливить бдняковъ ремонтомъ этихъ домовъ, не такъ ли? Тренчъ молчитъ, не мняя позы. Ну, да, конечно: когда мой отецъ заставляетъ васъ сдлать это. Особенно, если притомъ Ликчизъ нашелъ какіе-то пути и способы сдлать это съ большимъ барышомъ. О, я знаю папу, знаю и васъ. И ради этого вы вернулись сюда — въ этотъ домъ, отъ котораго вамъ отказали, откуда васъ выгнали. Лицо Тренча темнетъ. Она замчаетъ это и глаза ея сверкаютъ дикою радостью. Ага, помните! Вы знаете, что это правда,— вы не можете отрицать этого. Садится и немного смягчаетъ свой топъ, притворяясь, будто шалетъ его. Ахъ, позвольте мн сказать, что вы представляете собою жалкую фигуру. У васъ таки очень, оч-чень жалкій видъ, Гарри! При слов ‘Гарри’, онъ разжимаетъ руки, и на устахъ его появляется легкая улыбка предвкушаемой побды. И это вы — джентльменъ!— съ такими связями!— съ такимъ знатнымъ родствомъ!— такой щепетильный въ вопрос о томъ, откуда взялись деньги! Удивляюсь вамъ. Право удивляюсь вамъ. Мн бы казалось, что разъ ваша семья не воспитала васъ ни для чего другого, она бы могла по крайней мр привить вамъ хоть нкоторое чувство личнаго достоинства. Вы, можетъ быть, думаете, что сейчасъ у васъ очень достойный видъ? Что? Никакого отпта. Ну такъ могу васъ уврить, что ничего подобнаго. Вы выглядите очень смшно — глупе выглядть нельзя: вы не знаете, что сказать, и не знаете, что длать. Но посл всего, что случилось, я право и не знаю, что бы можно было сказать въ защиту такого поведенія. Онъ глядитъ прямо передъ собою и складываетъ губы, какъ бы собираясь начать свистать. Она. раздосадована и становится аффектированно вжливой. Боюсь, что я вамъ мшаю, докторъ Тренчъ. Встаетъ. Но хочу больше васъ безпокоить. Вы, повидимому, чувствуете себя совершенно какъ дома, такъ что мн не нужно извиняться, что я оставляю васъ одного. Длаетъ видъ, что хочетъ уйти и направляется къ дверямъ, но онъ не шевелится, тогда она возвращается и становится позади его стула. Гарри. Онъ не поворачивается. Она длаетъ шагъ ближе. Гарри, я хочу, чтобы вы отвтили мн на одинъ вопросъ. Серьезно, нагибаясь надъ нимъ. Поглядите мн въ лицо. Никакого отвта. Вы слышите? Кладетъ руку ему на плечо. Посмо-трите-мн-въ-лицо. Онъ продолжаетъ смотрть прямо передъ собою Она внезапно опускается на колни, рядомъ съ нимъ, такъ, что ея грудь приходится противъ его праваго плеча, и взявъ его руками за лицо, силою поворачиваетъ его къ себ. Гарри, что бы вы сдлали съ моимъ портретомъ вотъ сію минуту, если бъ вы думали, что вы одни? Онъ морщитъ и кривитъ лицо, стараясь не улыбнуться. Взмахнувъ руками, она обнимаетъ его, и, въ восторг сжимая его въ своихъ объятіяхъ, опрашиваетъ съ бшенною нжностью. Какъ ты смлъ прикоснуться къ чему-нибудь, что принадлежитъ мн? Дверь кабинета открывается, оттуда слышны голоса.

Тренчъ.

Кто-то идетъ. Она моментально вскакиваетъ и садится на стулъ, отодвигая его какъ можно дальше. Изъ кабинета выходятъ Кокэнъ, Ликчизъ и Сарторіусъ. Сарторіусъ съ Ликчизомъ подходятъ къ Трончу. Кокэнъ приближается къ Бланшъ со своею самою ядовитою улыбкой.

Кокэнъ.

Какъ поживаете m-lle Сарторіусъ? Неправда ли подходящее время для возвращенія de l’enfant prodigue {Блуднаго сына.}?

Бланшъ.

Чрезвычайно, господинъ Кокэнъ. Я такъ рада васъ видть. Подаетъ ему руку, которую онъ галантно цлуетъ,

Ликчизъ становится слва рядомъ съ Тренчемъ, тихо.

Ну что попались, докторъ Тренчъ?

Тренчъ направо, Сарторіусу.

Я согласенъ, съ вознагражденіемъ или безъ. Пожимаетъ ему руку. Въ дверяхъ появляется горничная.

Бланшъ.

Ужинъ готовъ, папа.

Кокэнъ.

Позвольте мн быть вашимъ кавалеромъ.

Вс выходятъ. Бланшъ подъ руку съ Кокэномъ, Ликчизъ шутливо беретъ подъ руку Сарторіуса съ одной стороны и Тренча съ другой.

ЗАНАВСЪ.

Шоу Бернард
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Фарисеи, Шоу Бернард, Год: 1892
  2. Шоколадный солдатик, Шоу Бернард, Год: 1894
  3. Огастес выполняет свой долг, Шоу Бернард, Год: 1916
  4. Обращение капитана Брасбоунда, Шоу Бернард, Год: 1899
  5. Врач на распутье, Шоу Бернард, Год: 1906
  6. Муж рока, Шоу Бернард, Год: 1898
  7. Человек и сверхчеловек, Шоу Бернард, Год: 1903
  8. Обращение капитана Брассбоунда, Шоу Бернард, Год: 1901
Электронная библиотека