Тимон Афинский, Шекспир Вильям, Год: 1607

Драматургия
Время на прочтение: 73 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

ТОМЪ ПЯТЫЙ.

I. Мра за мру.— II. Тимонъ Аинскій.— III. Зимняя сказка и IV. Лукреція.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ

КЪ ЖУРНАЛУ

‘ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРНІЕ’

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДЕВА.

1893.

ТИМОНЪ АИНСКІЙ.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА

Тимонъ, знатный аинянинъ, Вентидій, одинъ изъ мнимыхъ друзей Тимона, Люцій, Лукуллъ, Семпроній — льстецы Тимона
Апемантъ, философъ-брюзга.
Алкивіадъ, аинскій полководецъ.
Флавій, дворецкій Тимона.
Фламиній, Люцилій, Сервилій — слуги Тимона.
Кафизъ, Филотъ, Титъ, Люцій, Гортензій — слуги заимодавцевъ Тимона.
Слуги Варрона и Исидора, двухъ заимодавцевъ Тимона.
Купидонъ и другія маски.
Три чужестранца.
Стихотворецъ.
Живописецъ.
Ювелиръ.
Торговецъ
Старикъ Аинянинъ.
Пажъ.
Шутъ.
Фринія, Темандра — любовницы Алкивіада.

Вельможи, сенаторы, вожди, воины, разбойники и слуги.

Дйствіе въ Афинахъ и въ сосднемъ лсу.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1.

Зала въ дом Тимона

Входятъ съ разныхъ сторонъ Стихотворецъ, Живописецъ, Ювелиръ, Торговецъ и другіе.

Стихотворецъ (Живописцу). Здравствуй, пріятель.
Живописецъ. Радъ видть тебя въ добромъ здравіи.
Стихотворецъ. Давно не встрчалъ тебя. Какъ поживаетъ міръ?
Живописецъ. Все боле боле дряхлетъ по мр того, какъ становится старше.
Стихотворецъ. Это давно извстно всмъ. Нтъ-ли чего нибудь особеннаго, выдающагося, о чемъ приходится слышать не каждый день?… Посмотри, однако! О, волшебная сила щедрости! Ты своею властью привлекла сюда всхъ этихъ духовъ. Этого торговца я знаю.
Живописецъ. Я знаю ихъ обоихъ. Другой — ювелиръ.
Торговецъ. Онъ высокой души человкъ!
Ювелиръ. Это знаютъ вс.
Торговецъ. Да, человкъ, не имющій себ равнаго. Безконечная доброта его неистощима. Онъ рдкій образецъ совершенства.
Ювелиръ. Вотъ у меня вещица…
Торговецъ. О, прошу тебя, покажи! Она предназначается для высокочтимаго Тимона?
Ювелиръ. Да, если онъ согласится дать за нее надлежащую цну. Если-же нтъ…
Стихотворецъ. Когда за плату мы дурное восхваляемъ,
Такая похвала пятнаетъ лучшій стихъ,
Вдь назначеніе прямое стихотворства
Въ томъ, чтобъ прекрасное одно превозносить.
Торговецъ (Разсматривая камень). Отдлка прекрасная.
Ювелиръ. Да, богатая. А взгляни, какова игра.
Живописецъ (Стихотворцу). Ты о чемъ-то задумался… Врно сочиняешь какое-нибудь посвященіе великому нашему покровителю?
Стихотворецъ. Да, я обдумываю небольшое преподнесеніе. Стихи, скажу я теб, словно камедь, сами собою сочатся изъ источника ихъ питанія. Огонь, таящійся въ кремн, не брызнетъ до тхъ поръ, пока его не вызовешь ударомъ огнива, но наше небесное пламя вызываетъ себя само и, словно потокъ, летитъ впередъ, сокрушая вс преграды, только усиливающія его стремительную силу. Что это у тебя?
Живописецъ. Картина. Скоро выйдетъ въ свтъ твоя книга?
Стихотворецъ. Вслдъ за ея поднесеніемъ. Позволь полюбоваться твоимъ произведеніемъ.
Живописецъ. Нельзя сказать, чтобы оно не удалось.
Стихотворецъ. Превосходно! Какъ все выдляется!
Живописецъ. Да, недурно.
Стихотворецъ. Поразительно! Сколько изящества въ самой фигур, сколько духовной силы въ глазахъ! Сколько ума въ складк рта! Какъ краснорчивъ его безмолвный жестъ!
Живописецъ. Да, недурное передразниваніе дйствительности… Но вотъ черта:— какъ она теб нравится?
Стихотворецъ. Не передразниваніе дйствительности, нтъ, это сама дйствительность! У тебя могла бы поучиться сама природа. Могучее дыханіе искусства, одухотворяющее эти черты, длаетъ ихъ боле живыми, чмъ сама жизнь.

Появляются нсколько сенаторовъ и проходятъ во внутренніе покои.

Живописецъ. Какъ вс усердно посщаютъ Тимона.
Стихотворецъ. Даже аинскіе сенаторы. Счастливый онъ человкъ.
Живописецъ. Смотри, вотъ еще.
Стихотворецъ. Ты видишь это стеченіе, этотъ громадный приливъ постителей. Въ моемъ новомъ, далеко еще не отдланномъ произведеніи, я вывожу человка, которому нашъ низменный міръ неудержимо расточаетъ лесть и куритъ иміамъ. Мелочи, впрочемъ, не задерживаютъ свободы моего стиля, онъ неудержимо мчится по разлитому восковому морю. Даже ни одной запятой онъ въ вольномъ своемъ полет не заражаетъ ядомъ злобы. Вдохновеніе могучимъ полетомъ орла мчится все впередъ и впередъ, не оставляя за собою ни одного слда злобы.
Живописецъ. Что ты хочешь этимъ сказать?
Стихотворецъ. Сейчасъ теб объясню. Ты видишь, какъ, начиная съ самыхъ пустыхъ и поверхностныхъ людей и кончая людьми самаго глубокаго и вскаго ума, вс льнутъ къ благородному Тимону. Громадное его богатство, какъ и его прекрасная душа, покоряютъ ему вс сердца, вызываютъ къ нему всеобщую любовь. Не только толпа, но даже и Апемантъ, съ безпощаднымъ презрніемъ относящійся и къ самому себ, и къ другимъ, даже и онъ преклоняетъ передъ Тимономь колни и счастливъ, если этотъ милостивый покровитель кивнетъ ему головою.
Живописецъ. Я видлъ, какъ они разговаривали между собою.
Стихотворецъ. Я изображаю Фортуну, царственно сидящую на высокомъ цвтущемъ холм, у подножія котораго всякаго рода и всякихъ достоинствъ люди стремятся подняться выше того уровня, на которомъ они стоятъ. Среди этой толпы, взгляды которой устремлены на всевластную царицу, я рисую одинъ образъ, долженствующій изобразить величаваго Тимона. Вотъ блыя, какъ слоновая кость, руки богини манятъ его одного, и мигомъ вс его соперники становятся его слугами и льстецами.
Живописецъ. Задумано широко. Мн кажется, что и этотъ престолъ богини на вершин цвтущаго холма, и этотъ единственный избранникъ, самонадянно откинувшій назадъ голову и взбирающійся на гору, не смотря на сопротивленіе соперниковъ, могли бы дать богатый матеріалъ и нашему искусству.
Стихотворецъ. Подожди, выслушай меня до конца. Вс эти люди, еще такъ недавно бывшіе его соискателями счастія и даже стоявшіе выше его,— вс эти люди, говорю я,— припадаютъ теперь къ его стопамъ, съ рабскимъ подобострастіемъ тснятся въ его прихожихъ, словно дождь, проливая ему въ уши боготворящій шепотъ, съ благоговніемъ, словно святыню, цлуютъ его стремя и, кажется, только имъ однимъ и дышатъ.
Живописецъ. А дале?
Стихотворецъ. Дале то, что Фортуна съ свойственнымъ ей непостоянствомъ пинкомъ столкнетъ послдняго своего любимца съ занимаемаго имъ положенія, и вся толпа, которая карабкалась за этимъ любимцемъ, ползала за нимъ на четверенькахъ, стараясь вмст съ нимъ забраться на вершину, тотчасъ же броситъ его, и никто не захочетъ раздлить съ нимъ судьбы.
Живописецъ. Дло обыкновенное. Я могу показать вамъ тысячу картинъ, наглядне всякихъ словъ изображающихъ измнчивость Фортуны. Впрочемъ, и вы поступаете недурно, намекая Тимону, что и сильные міра не разъ летали въ пропасть внизъ головою.

При звукахъ трубъ входитъ Тимонъ со свитой, онъ разговариваетъ съ слугою Вентидія.

Тимонъ. Ты говоришь, онъ въ тюрьм?
Слуга. Такъ точно, добрйшій господинъ: — за пять талантовъ. Онъ оказался несостоятельнымъ, а заимодавецъ неумолимъ, поэтому Вентидій проситъ, чтобы ты поручился за него. Отказомъ ты лишишь его послдней надежды.
Тимонъ. Бдный Вентидій! Я не могу оттолкнуть отъ себя друга, когда онъ всего боле нуждается во мн. Онъ человкъ благородный, стоитъ помощи, и я ему помогу… Я заплачу за него долгъ.
Слуга. Ты обяжешь его на всю жизнь.
Тимонъ. Поклонись ему отъ меня. Я сейчасъ пришлю деньги. Попроси, чтобы онъ тотчасъ же зашелъ ко мн какъ только освободится. Мало того, чтобы поднять слабаго, надо еще его поддержать. Прощай!
Слуга. Желаю теб всякаго счастія (Уходитъ).

Появляется старикъ аинянинъ.

Старикъ. Выслушай меня, великодушный Тимонъ.
Тимонъ. Говори.
Старикъ. Есть у тебя слуга Люцилій?
Тимонъ. Есть.
Старикъ. Прошу тебя, вели позвать его сюда.
Тимонъ. Гд Люцилій? Позвать Люцилія!

Люцилій входитъ.

Люцилій. Ты звалъ меня, господинъ?
Старикъ. Благородный Тимонъ, гнусный этотъ рабъ привыкъ таскаться по ночамъ ко мн въ домъ. Я всю жизнь неустанно копилъ наживаемыя деньги и, наконецъ, накопилъ ихъ столько, что заслуживалъ бы не такого зятя, который вкъ бгаетъ съ блюдами въ рукахъ.
Тимонъ. Хорошо. Что же дальше?
Старикъ. У меня, кром дочери, нтъ никакой родни, которой я могъ бы завщать нажитое состояніе. Дочь моя невста, красавица, воспитана какъ нельзя лучше, потому что я ничего для нея не жаллъ, а этотъ рабъ гоняется за нею съ своею любовью. Молю тебя, Тимонъ, запрети ему ходить къ намъ, меня же онъ не слушаетъ.
Тимонъ. Онъ человкъ честный.
Старикъ. Пусть же ищетъ себ награду за честность въ чемъ угодно, только не въ моей дочери.
Тимонъ. Любитъ она его?
Старикъ. Она молода, могла увлечься. Мы по себ знаемъ, какъ глупа бываетъ молодость.
Тимонъ (Люцилію). А ты любишь эту двушку?
Люцилій. Люблю, и она меня любитъ.
Старикъ. Если она выйдетъ замужъ безъ моего согласія, честное слово, отдамъ вс деньги первому встрчному, а ее лишу всего.
Тимонъ. Сколько же ты дашь ей, если она выйдетъ замужъ за человка, равнаго ей по состоянію?
Старикъ. Сейчасъ посл свадьбы три таланта, а посл смерти моей она получитъ все остальное.
Тимонъ. Этотъ молодой человкъ служитъ мн уже давно, и я считаю себя обязаннымъ позаботиться о его счастіи. Выдай за него свою дочь, онъ получитъ отъ меня столько же, сколько ты дашь за нею. Я уравновшу ихъ состоянія.
Старикъ. Дайте честное слово, благородный господинъ, и она его жена.
Тимонъ. Вотъ и рука моя, и честное слово.
Люцилій. Какъ мн благодарить тебя? Всмъ счастьемъ, которое меня ожидаетъ, я буду обязанъ теб (Уходитъ со старикомъ).
Стихотворецъ. Удостой съ обычнымъ снисхожденіемъ принять мой слабый трудъ, а затмъ пусть даруетъ теб небо долгіе дни счастія.
Тимонъ. Благодарю, и на дл докажу теб свою благодарность. Останься здсь (Живописцу). А у тебя, другъ мой, что такое?
Живописецъ. Посильное произведеніе моей кисти. Умоляю, прими его благосклонно.
Тимонъ. Я каждой картин радъ, какъ желанной гость. Человкъ, изображенный кистью, почти тоже, что самъ человкъ. Съ тхъ поръ, какъ люди стали постыдно промышлять человческою природою, самъ человкъ превратился въ одну вншность. Эти нарисованные образы именно то, за что они себя выдаютъ. Мн нравится твое произведеніе и ты самъ увидишь, что оно мн нравится. Подожди здсь, и я еще поговорю съ тобою.
Живописецъ. Да пошлютъ теб боги долгую жизнь.
Тимонъ. Благодарю, друзья. Дайте руку. Вы непремнно должны остаться обдать у меня сегодня. А твой камень оказался совсмъ не тмъ, чего отъ него ожидали.
Ювелиръ. Неужто кто-нибудь ршился его обезцнивать?
Тимонъ. Напротивъ, вс въ одинъ голосъ увряютъ будто ему цны нтъ. Я совсмъ-бы раззорился, если-бы заплатилъ за него, сообразуясь съ расточаемыми ему похвалами.
Ювелиръ. Ему назначена обыкновенная, торговая цна, но ты, вдь, знаешь, что одна и таже вещь для одного покупателя иметъ одну цну, для другого другую. Поврь, благородный Тимонъ, что на твоемъ пальц стоимость этого камня удвоится.
Тимонъ. Ты смешься надо мною?
Торговецъ. Нтъ, добрйшій господинъ, онъ только высказываетъ то, что вокругъ него говорятъ вс другіе.
Тимонъ. Смотрите, кто сюда идетъ (Входитъ Апемантъ). Не боитесь вы, что онъ васъ изругаетъ?
Ювелиръ. Мы охотно перенесемъ то, что перенесешь ты.
Торговецъ. Онъ никого не щадитъ.
Тимонъ. Здравствуй, любезный Апемантъ.
Апемантъ. Побереги свое привтствіе до той поры, когда я самъ въ самомъ дл сдлаюсь любезнымъ, а это будетъ тогда, когда ты превратишься въ Тимонову собаку, а эти мерзавцы въ честныхъ людей.
Тимонъ. За что ты обзываешь ихъ мерзавцами? Ты ихъ совсмъ не знаешь.
Апемантъ. Разв они не аиняне?
Тимонъ. Да, аиняне.
Апемантъ. Если такъ, я не раскаяваюсь въ томъ, что сказалъ.
Ювелиръ. Разв ты знаешь меня, Апемантъ?
Апемантъ. Самъ видишь, что знаю, когда назвалъ тебя по имени.
Тимонъ. Однако, Апемантъ, ты гордъ.
Апемантъ. И боле всего горжусь тмъ, что я не похожъ на Тимона.
Тимонъ. Куда-жь ты идешь?
Апемантъ. Иду выколачивать мозги изъ честныхъ аинскихъ головъ.
Тимонъ. За это тебя ожидаетъ смертная казнь.
Алемлитъ. Разумется, если законъ караетъ за то, чего не сдлано.
Тимонъ. Какъ нравится теб эта картина, Апемантъ?
Апемантъ. Очень нравится, потому что она безвредна.
Тимонъ. Не правда-ли, что въ томъ, кто ее написалъ, виднъ искусный живописецъ?
Апемантъ. А тотъ, кто произвелъ живописца, еще искусне. Сама-же картина дрянь.
Живописецъ. Собака!
Апемантъ. Твоя мать одной породы со мною. Если я собака, то что же она такое?
Тимонъ. Останешься ты обдать со мною?
Апемантъ. Нтъ, я не мъ знатныхъ.
Тимонъ. Если-бы ты поступалъ иначе, женщины очень-бы на тебя разсердились.
Апемантъ. Он сами ихъ пожираютъ, поэтому у нихъ такъ часто пухнутъ животы.
Тимонъ. Замчаніе довольно непристойное.
Апемантъ. Если ты считаешь его непристойнымъ, оставь его себ за труды.
Тимонъ. Какъ теб нравится вотъ этотъ камень?
Апемантъ. Гораздо мене, чмъ искренность, ровно ничего не стоющая человку.
Тимонъ. Какъ думаешь, какая ему цна?
Апемантъ. Онъ даже не стоитъ того, чтобы я объ этомъ думалъ… Что скажешь, стихотворецъ?
Стихотворецъ. Что скажешь, философъ?
Апемантъ. Ты все врешь.
Стихотворецъ. Разв ты не философъ?
Апемантъ. Да, философъ.
Стихотворецъ. Значитъ, я не совралъ?
Апемантъ. Ты, вдь, стихотворецъ?
Стихотворецъ. Да.
Апемантъ. Поэтому и врешь. Въ послднемъ своемъ произведеніи, ты изобразилъ Тимона достойнйшимъ человкомъ, то есть, такимъ, какимъ онъ представлялся твоему воображенію.
Стихотворецъ. Это совсмъ не воображеніе. Тимонъ именно таковъ и есть.
Апемантъ. Вы оба стоите одинъ другого, поэтому онъ долженъ платить теб за трудъ. Кто любитъ, чтобы ему льстили, самъ не лучше льстецовъ. О, если бы я былъ вельможей.
Тимонъ. Что сталъ-бы ты тогда длать?
Апемантъ. То-же, что и теперь:— сталъ-бы ненавидть вельможъ.
Тимонъ. Даже и самого себя?
Апемантъ. Даже и себя.
Тимонъ. За что-же?
Апемантъ. За то, что у меня ума хватило только на то, чтобы пожелать сдлаться вельможей… Ты, кажется, занимаешься торговлей?
Торговецъ. Да, торгую.
Апемантъ. Пусть сокрушитъ тебя торговля, если не хотятъ этого сдлать боги.
Торговецъ. Если сокрушитъ меня торговля, значитъ такова воля боговъ.
Апемантъ. Торговля твой богъ, пусть-же этотъ богъ и сокрушитъ тебя.

Звуки трубъ. Входитъ слуга.

Тимонъ. Что возвщаютъ эти трубы?
Слуга. Прибылъ Алкивіадъ, а съ нимъ человкъ двадцать всадниковъ.
Тимонъ. Примите ихъ хорошенько и проводите сюда (Нкоторые изъ свиты уходятъ). Вы-же останетесь у меня обдать, это необходимо, не уходите ране, чмъ я не отблагодарилъ васъ. Посл обда ты еще разъ покажешь мн картину. Очень радъ, что вижу васъ всхъ (Входитъ Алкивіадъ съ товарищами). Добро пожаловать, господа (Здоровается).
Апемантъ. Ну, да, такъ, такъ! Пусть ваши гибкія сочлененія окостенютъ и высохнутъ отъ ломоты. Какъ много вжливости у этихъ слащавыхъ бездльниковъ, и какъ мало искренной любви! Человкъ совсмъ перерождается въ обезьяну.
Алкивіадъ. Мн такъ хотлось видть тебя, и вотъ теперь мое зрніе насыщается тобою жадно.
Тимонъ. Добро пожаловать, дорогіе гости! Пока не настанетъ минута прощанія, мы постараемся провести время въ разнообразныхъ развлеченіяхъ. Прошу васъ, идемъ со мною. (Вс уходятъ, кром Апеманта и двоихъ гостей).
1-й гость. Который часъ, Апемантъ?
Апемантъ. Часъ быть честнымъ.
1-й гость. Этотъ часъ никогда не долженъ проходить.
Апемантъ. Тмъ теб стыдне, что онъ никогда для тебя не наступаетъ.
2-й гость. Ты тоже идешь на пиръ къ Тимону?
Апемантъ. Да, хочу посмотрть, какъ мясо будетъ наполнять утробы бездльниковъ, а вино горячить дураковъ.
2-й гость. Счастливаго пути, счастливаго пути!
Апемантъ. Какъ-же ты глупъ, что пожелалъ мн этого два раза.
2-й гость. Почему, Апемантъ?
Апемантъ. Другой ты могъ приберечь для себя, такъ какъ я никогда теб этого не пожелаю.
1-й гость. Ну, повсься, если такъ.
Апемантъ. Ни этого, какъ и ничего другого, я для тебя не сдлаю, обратись съ этой просьбой къ своему другу.
2-й гость. Вонъ отсюда, злая собака, или я вытолкаю тебя палками!
Апемантъ. Не трудись. Я самъ, какъ собака, ухожу отъ ослинаго копыта (Уходитъ).
1-й гость. Онъ ненавидитъ все человчество. Пойдемъ, однако, насладимся гостепріимствомъ Тимона. Его доброта превосходитъ всякую мру.
2-й гость. Да, у него она такъ и льется. Плутонъ, богъ золота, только его управитель. За каждую услугу онъ расплачивается разъ въ семь дороже, чмъ она стоитъ, а за каждый подарокъ отдариваетъ такъ, что длаетъ немыслимою возможность съ нимъ поквитаться.
1-й гость. Едва-ли кто-либо изъ людей надленъ такою высокою душою.
2-й гость. Да пошлютъ ему боги долгіе дни и полное благополучіе. Идемъ, что-ли?
1-й гость. Иди, и я вмст съ тобою (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Залъ пиршествъ у Тимопа.

Раздаются громовые звуки гобоевъ. Флавій и другіе слуги хлопочутъ около великолпно накрытаго стола. Входятъ Тимонъ, Алкивіадъ, Люцій, Лукуллъ, Семпроній и другіе аинскіе сенаторы, за ними Вентидій и слуги. Сзади всхъ недовольный и сердитый Апемантъ.

Вентидій. Благородный Тимонъ, богамъ угодно было припомнить, сколько лтъ моему отцу, и вотъ они призвали его на долгій покой. Онъ безмятежно отошелъ въ вчность. Смерть его сдлала меня богатымъ человкомъ, поэтому позволь мн, такъ много обязанному твоему великодушію, возвратить теб т таланты, которымъ я обязанъ былъ освобожденіемъ, удвоивъ ихъ благодарностью и готовностью служить теб всегда и во всемъ.
Тимонъ. Нтъ, честный Вентидій, ты этимъ оскорбляешь нашу дружбу. Я далъ теб деньги не взаймы, а навсегда. Кто беретъ назадъ подарки, тотъ не можетъ сказать, что обязалъ ими кого-нибудь на самомъ дл. Если такъ поступаютъ даже боле богатые, чмъ я, изъ этого еще не слдуетъ, будто я обязанъ подражать имъ на томъ только основаніи, что даже сомнительные поступки богатыхъ всегда кажутся прекрасными.
Вентидій. Какое благородство! (Вс продолжаютъ чинно стоятъ, смотря на Тимопа).
Тимонъ. Что же вы стоите, любезные друзья? Разныя чинности придуманы только для прикрытія душевной пустоты, притворнаго расположенія или такого радушія, въ которомъ раскаиваются ране, чмъ оно успло проявиться наружу. Искренняя дружба въ нихъ не нуждается. Прошу васъ, садитесь. Для моего счастья вы необходиме, чмъ мое богатство (Вс садятся).
1-й гость. Доблестный Тимонъ, мы всегда это сознавали.
Апемантъ. Будто бы только сознавали, а не злоупотребляли?
Тимонъ. А, и ты, Апемантъ, здсь? Очень радъ.
Апемантъ. Нечего теб радоваться моему приходу, такъ какъ я только затмъ и явился, чтобы ты веллъ меня вытолкать за дверь.
Тимонъ. Садись! Можно-ли быть такимъ невжей? Ты напускаешь на себя брюзгливость, совсмъ неприличную человку, и за это нельзя тебя не пожурить. Друзья, увряютъ будто:— ‘ira furor brevis est‘, а вотъ этотъ человкъ сердится вчно. Пусть для него накроютъ особый столъ, онъ не любитъ общества да и самъ не годится для общества.
Апемантъ. Если ты меня не боишься, пожалуйста, не выталкивай. Однако, предупреждаю тебя, Тимонъ, что я пришелъ сюда наблюдать.
Тимонъ. Какое мн до этого дло? Ты аинянинъ, а всякому аинянину я радъ. Сдлать это самому мн не хотлось бы, такъ пусть зажмутъ теб ротъ мои кушанья.
Апемантъ. Плевать мн на твои кушанья! Самъ я никогда не ршусь теб льстить, поэтому кушанья твои станутъ у меня поперекъ горда. О, боги, какое множество людей пожираетъ Тимона, а онъ даже не замчаетъ этого. Мн тошно смотрть, какъ столько людей макаютъ свою ду въ кровь человка, а самъ онъ, безумный, даже поощряетъ ихъ къ этому… Дивлюсь, какъ ршаются люди доврять людямъ? Пусть бы хоть приглашали другъ друга безъ ножей, это и для мяса было бы полезно да и не угрожало бы опасностью ихъ жизни… Мало-ли бывало примровъ! Кто поручится, что вотъ тотъ, кто сидитъ рядомъ съ вотъ этимъ, длитъ съ нимъ хлбъ-соль и пьетъ за его здоровье изъ одного съ нимъ кубка, не сдлается его же убійцей? Вдь и это бывало. Будь я великимъ человкомъ, ни за что не сталъ бы пить на пиру вмст съ другими, все боялся бы, какъ бы они не подмтили, гд у меня на ше опасное мсто. Великимъ людямъ слдуетъ пить, имя на ше кольчугу.
Тимонъ. За твое здоровье, другъ. Теперь пусть идетъ круговая.
2-й гость. Идетъ, добрйшій нашъ Тимонъ. Пусть льется благодатная влага.
Апемантъ. Да, пусть льется! Ты готовъ пользоваться каждымъ ея разливомъ. Эти заздравные кубки, Тимонъ, не доведутъ до добра ни тебя самого, ни твое состояніе. То-ли дло мой излюбленный напитокъ — безвредная вода?! Она не настолько крпка, чтобы доводить пьющаго ее до грха, и изъ-за нея никто еще не валялся въ грязи. И напитокъ мой, и пища моя равны другъ другу. Удивляться этому нечего. Современные пиры слишкомъ пошлы, чтобы за нихъ возсылать благодарность богамъ.
Воззваніе Апеманта.
О, боги, я у васъ богатства не молю,
И только за себя намренъ я молиться:—
Не дайте оскудть настолько мн умомъ,
Чтобъ я когда-нибудь поврилъ увреньямъ
Обманщиковъ-друзей, слезамъ прелестницъ лживыхъ,
Иль сомкнутымъ глазамъ сторожевого пса,
Или тюремщику, что путь мн заградилъ
Къ освобожденію, иль ближнему, коль помощь
Его окажется нужна. Но тамъ — аминь!
Пускай все будетъ такъ:— гршить пусть продолжаютъ
Богатые, а я примуся жрать коренья (стъ и пьетъ).
Кушай, Апемантъ, насыщай свою добрую душу.
Тимонъ. Полководецъ Алкивіадъ, твои мысли и теперь носятся гд-нибудь на пол битвы?
Алкивіадъ. И мысли мои, и сердце всегда къ твоимъ услугамъ.
Тимонъ. А все-таки сознайся: теб было бы пріятне сражаться съ врагами, чмъ обдать съ друзьями.
Алкивіадъ. Нтъ зрлища увлекательне вида лежащаго въ крови врага. Такого наслажденія я готовъ пожелать искреннйшему своему другу.
Апемантъ. Какъ было бы хорошо, еслибы вс эти льстецы оказались твоими врагами. Ты всхъ бы ихъ перебилъ, а меня пригласилъ бы полюбоваться на это зрлище.
l-й гость. О, еслибы, добрйшій Тимонъ, намъ когда-нибудь выпало на долю такое счастіе, какъ возможность на дл доказать теб всю нашу благодарность. Если бы намъ удалось доказать хоть частицу ея, мы все-таки были бы безмрно счастливы.
Тимонъ. Не сомнвайтесь, добрые друзья, что такая минута когда-нибудь настанетъ. Боги ршили, что и я могучею силою обстоятельствъ рано или поздно вынужденъ буду прибгнуть къ вашей помощи, и мн кажется, что только затмъ вы мн и посланы въ друзья. Иначе зачмъ среди тысячъ другихъ вы стали бы именно моими друзьями?.. Я самъ себ говорилъ о васъ такъ много хорошаго, что вы изъ скромности не ршились бы повторить того, что я себ говорилъ. Слушайте, вотъ насколько велика моя вра въ васъ. ‘О, боги!’ не разъ думалъ я:— ‘зачмъ бы намъ и друзья, еслибы обстоятельства никогда не вынуждали насъ прибгать къ ихъ помощи? Тогда друзья были бы похожи на великолпные музыкальные инструменты, которые, будучи заперты въ футляр, только для самихъ себя хранятъ свои чарующіе звуки?’ Не разъ случалось мн желать вдругъ обднть, чтобы еще тсне сблизиться съ друзьями. Мы рождены затмъ, чтобы длать добро, и что же мы съ большею увренностью, съ большимъ правомъ можемъ назвать своею собственностью, какъ не достояніе нашихъ друзей? Какъ отрадно видть, что множество людей располагаетъ состояніемъ друзей, какъ своимъ собственнымъ! О, зачмъ ране тонетъ радость, чмъ успетъ разцвсть? Глаза мои не въ силахъ удержать слезъ! Чтобы наказать ихъ за вину, пью, друзья, за ваше здоровье.
Апемантъ. Ты затмъ и плачешь, Тимонъ, чтобы заставить ихъ пить.
2-й гость. И наша радость подобна твоей, и она, какъ новорожденный ребенокъ, явилась на свтъ въ слезахъ.
Апемантъ. Къ тому же, какъ ребенокъ незаконнорожденный, и меня при этомъ разбираетъ смхъ.
3-й гость. Клянусь, ты растрогалъ меня до глубины души!
Апемантъ. Неужели такъ сильно? (За сценой звуки трубъ).
Тимонъ. Это что еще такое? (Входитъ слуга) Что такое? Говори.
Слуга. Смю доложить, что тамъ нсколько женщинъ убдительно просятъ впустить ихъ сюда.
Тимонъ. Какихъ женщинъ? Что имъ нужно?
Слуга. Имъ предшествуетъ толмачъ, онъ объяснитъ теб ихъ желаніе.
Тимонъ. Передай, что я прошу ихъ войти.

Входитъ Купидонъ.

Купидонъ. Хвала теб, доблестный Тимонъ, какъ и всмъ вкушающимъ отъ твоихъ щедротъ. Ты властелинъ всхъ нашихъ пяти чувствъ. Эти пять чувствъ признали тебя своимъ властелиномъ и готовы служить теб съ полнымъ самоотверженіемъ, слухъ, вкусъ, обоняніе и осязаніе уже удовлетворены пышною твоею трапезою, когда же ты встанешь изъ-за стола, мы постараемся очаровать и твой взоръ.
Тимонъ. Добро пожаловать. Примите ихъ какъ можно лучше. Музыканты, привтствуйте ихъ своею игрою (Купидонъ уходитъ).
l-й гость. Ты видишь, какъ велика къ теб всеобщая любовь.

Музыка. Купидонъ возвращается съ женщинами,одтыми амазонками. У каждой изъ нихъ въ рук лютня. Он играютъ и пляшутъ.

Апемантъ. Вотъ еще ворвался сюда цлый рой суеты и тщеславія. Он пляшутъ… потому что он безумны. Вся наша слава, вся пышность жизни сравнительно съ небольшимъ количествомъ масла и кореньевъ — одно только безуміе. Мы превращаемъ себя въ шутовъ, ради собственной забавы, расточаемъ лесть, чтобы кто-нибудь напоилъ насъ до пьяна, а когда самъ хлбосолъ состарится, мы въ отплату за прежнее наплюемъ на него съ дикою ненавистью, съ ядовитою клеветою. Кто изъ живущихъ не развращенъ самъ и не развращаетъ другихъ? Кто изъ умершихъ не уноситъ съ собою въ могилу какой-нибудь обиды со стороны своихъ-же друзей? Какъ поручиться, что вотъ эти пляшущія передо мною женщины не затопчутъ меня когда-нибудь своими ногами? Вдь и это продлывалось не разъ. Какъ только солнце начинаетъ закатываться, такъ люди тотчасъ затворяютъ передъ нимъ окна и двери.

Гости встаютъ изъ-за стола, разсыпаются передъ Тимономъ въ привтствіяхъ и, чтобы еще боле угодитъ хозяину, каждый выбираетъ себ по амазонк. Мужчины и женщины нсколько времени пляшутъ парами подъ звуки гобоевъ, потомъ останавливаются.

Тимонъ. Красавицы, вы были лучшимъ украшеніемъ нашего пира. Своимъ присутствіемъ вы придали ему то изящество, ту прелесть, которыхъ недоставало ему безъ васъ. Вы своею несравненною игрою и волшебными плясками придали ему столько оживленья и веселости, что я самъ начинаю приходить въ восторгъ отъ своей изобртательности. Я долженъ васъ отблагодарить.
1-я амазонка. Благодаримъ тебя, Тимонъ, но ты видишь въ насъ одно хорошее.
Апемантъ. Если видть въ васъ худшее, вы оказались-бы такою грязью, что къ вамъ гадко было-бы притронуться.
Тимонъ. Тамъ ждетъ васъ небольшая закуска. Сдлайте мн честь, отвдайте ея.
Вс женщины. Благодаримъ тебя, Тимонъ (Уходятъ вмст съ Купидономъ).
Тимонъ. Флавій!
Флавій. Что прикажешь, господинъ?
Тимонъ. Принеси мой ларчикъ.
Флавій. Сію минуту. (Про себя). Начнетъ опять сыпать драгоцнностями, а перечить ему въ этомъ не смй. Иначе я сказалъ бы, конечно бы, сказалъ. Когда промотаетъ все, станетъ-же упрекать за то, что его не предупредили. Жаль, что у не въ мру щедрыхъ людей нтъ глазъ на затылк, тогда люди не гибли бы отъ излишней доброты (Уходитъ, но скоро опятъ возвращается съ ларчикомъ).
1-й гость. Гд-же наши слуги?
Слуга. Здсь, господинъ.
2-й гость. Подводите лошадей.
Тимонъ. Погодите, мн надо еще кое-что вамъ сказать. Любезный другъ, вотъ вещица. Осчастливь меня, прими и носи ее на память о любви моей къ теб, ты этимъ окажешь мн честь и доставишь удовольствіе.
1-й гость. Я и такъ засыпанъ твоими подарками.
Вс. Да и мы вс тоже.

Входитъ слуга.

Слуга. Господинъ, нсколько человкъ сенаторовъ только что слзли съ коней и желаютъ постить тебя.
Тимонъ. Очень радъ, проси ихъ.
Флавій. Умоляю тебя, дай мн сказать нсколько словъ о важномъ, касающемся тебя дл.
Тимонъ. Если оно касается только меня, я выслушаю тебя въ другой разъ. Прошу тебя, позаботься, чтобы вновь прибывшимъ было у меня пріятно, и что-бы ни въ чемъ не чувствовалось недостатка.
Флавій (Про себя). Самъ не знаю, какъ я это сдлаю.

Входитъ другой слуга.

Слуга. Благородный Люцій въ знакъ глубокаго своего благоволенія прислалъ теб, господинъ, четверню блыхъ какъ молоко, коней въ серебряной сбру.
Тимонъ. Принимаю съ удовольствіемъ, но сейчасъ-же отдарить достойнымъ образомъ (Входитъ третій слуга). Теб что?
Слуга. Благородный Лукуллъ приглашаетъ тебя завтра на охоту,— онъ также прислалъ теб въ даръ два смычка борзыхъ.
Тимонъ. Отвть, что непремнно буду, а за подарокъ отдарить какъ слдуетъ.
Флавій (Про себя). Къ чему приведетъ все это? Онъ заставляетъ насъ угощать гостей и длать богатые подарки, когда сундуки его уже совсмъ пусты. Онъ не хочетъ знать, въ какомъ положеніи его казна, не позволяетъ даже объяснить, что сердце его совсмъ обнищало и боле не можетъ удовлетворять всхъ его потребностей. Его долговыя обязательства страшно превышаютъ наличное его состояніе, а каждое его слово только увеличиваетъ сумму долговъ. Щедрость его до того велика, что онъ вынужденъ теперь платить за нее проценты. Вс помстья его въ залог… Ахъ, хотлось бы мн уйти отъ него ране, чмъ выгонитъ меня отсюда сила обстоятельствъ. Лучше пусть совсмъ не будетъ друзей, которыхъ надо дарить и угощать, чмъ имть такихъ, которые хуже враговъ. Хотя я и молчу, но ты, сердце, обливаешься кровью, какъ только я подумаю о своемъ господин (Уходитъ).
Тимонъ. Умаляя такъ сильно свои достоинства, ты несправедливъ къ самому себ. Вотъ бездлушка, прими ее на память о нашей дружб.
2-й гость. Принимаю съ боле чмъ обыденной благодарностью.
3-й гость. Онъ воплощеніе щедрости.
Тимонъ. Да, вспомнилъ! Ты на-дняхъ хвалилъ гндого коня, на которомъ я халъ, онъ теб понравился, значитъ онъ твой.
2-й гость. О, нтъ, умоляю тебя, позволь отказаться хоть отъ этого!
Тимонъ. Можешь поврить мн на слово. Другъ, я знаю — искренно хвалятъ только то, что нравится на самомъ дл. О привязанности ко мн друзей я сужу по самому себ. Право, такъ. Кстати, я на-дняхъ собираюсь постить васъ.
Вс. Ты будешь у насъ желаннйшимъ гостемъ!
Тимонъ. Мн дорого чье бы то ни было посщеніе, а тмъ боле ваше. Не знаю, можно-ли отблагодарить подарками за доставленное удовольствіе. Хотя, Алкивіадъ, ты и полководецъ, но воины рдко бываютъ богаты, вотъ это не окажется для тебя лишнимъ. Единственный твой доходъ — трупы убитыхъ, единственныя помстья — поля битвъ.
Алкивіадъ. А это самыя безплодныя земли.
1-й гость. Ты и такъ осыпалъ насъ подарками.
Тимонъ. А вы меня радостью.
2-й гость. Ты такъ крпко привязалъ насъ къ себ.
Тимонъ. А вы меня къ вамъ. Эй, огня! Посвтите!
1-й гость. Добрйшій Тимонъ, богатство, почетъ и счастіе да будутъ вчными твоими спутниками!
Тимонъ. Я всегда къ услугамъ своихъ друзей (Алкивіадъ и другіе гости уходятъ).
Апемантъ. Сколько увреній! поклоновъ-же столько, что связки и въ спин, и въ колняхъ трещатъ. А все-таки сомнваюсь, чтобы поклоны эти стоили того, что на нихъ потрачено. Въ дружб всегда не мало негодной гущи! По моему мннію, лживымъ думамъ никогда не слдовало бы имть крпкихъ ногъ. Эти ноги своими присданіями ршительно раззоряютъ добродушныхъ глупцовъ.
Тимонъ. Не будь ты, Апемантъ, такъ брюзгливъ, я и относительно тебя былъ-бы щедръ.
Апемантъ. Ничего мн не нужно. Если задаришь и меня, некому будетъ надъ тобою смяться, а тогда ты задуришь еще хуже. Ты, Тимонъ, такъ щедро награждаешь другихъ, что я боюсь, какъ-бы ты не отдалъ самого себя въ вид какого-нибудь письменнаго обязательства. Ну, скажи мн, зачмъ вс эти пустые пиры, эта расточительная роскошь?
Тимонъ. Если ты намренъ изливать свою желчь на людей и на мою общительность, клянусь, слушать я тебя не стану. Поэтому прощай, приходи въ боле пріятномъ настроеніи и съ боле пріятною музыкою (Уходитъ).
Апемантъ. Какъ знаешь… А, ты боле не желаешь меня слушать, ну и не услышишь. Я загорожу передъ тобою доступъ на небеса. Зачмъ это люди глухи только къ полезнымъ совтамъ, а не къ лести! (Уходитъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Аины.Комната у одного изъ сенаторовъ.

Входитъ Сенаторъ, въ рукахъ у нею бумаги.

Сенаторъ. У Варрона онъ на-дняхъ взялъ пять тысячъ, а Исидору онъ и безъ того уже долженъ девять тысячъ, со всмъ прежнимъ, что занималъ онъ у меня, это составитъ двадцать пять. А между тмъ дикая его расточительность не уменьшается. Продолжаться такъ дале не можетъ и всему скоро настанетъ конецъ. Если кому нужны деньги, пусть онъ у перваго попавшагося нищаго украдетъ собаку, подаритъ ее Тимону, вотъ деньги и готовы, собака будетъ оцнена на всъ золота. Еслибы мн вздумалось продать лошадь, а на мсто ея купить цлыхъ двадцать еще лучшихъ, мн стоило бы только подарить ее Тимону. Хотя за нее не требовалось-бы никакой платы, она сама принесла-бы такой великолпный приплодъ жеребца, что имъ переполнилась-бы вся моя конюшня. У воротъ его нтъ привратника, но стоитъ кто-то привтливо улыбающійся и приглашающій всхъ войти. Нтъ, не выдержитъ онъ долго, не можетъ выдержать. Довриться ему доле — просто безуміе… Эй! Кафизъ! Кафизъ! Не слышишь, что-ли?

Входитъ Кафизъ.

Кафизъ. Что прикажешь?
Сенаторъ. Накинь плащъ и скоре ступай къ Тимону, требуй, чтобы онъ тотчасъ уплатилъ всю должную мн сумму. Простымъ отказомъ ты не удовлетворяйся и въ томъ случа, если, вотъ такъ вертя въ рукахъ шапку, онъ скажетъ:— ‘Кланяйся своему господину, будетъ исполнено’. Ты настаивай, говоря, что съ меня самого требуютъ уплаты, что срокъ обязательству прошелъ давно, и поэтому теперь волей-неволей приходится приводить въ порядокъ счеты, что, наконецъ, излишнею снисходительностью я подорву довріе ко мн другихъ. Добавь также, что я люблю его и уважаю, но что не сломать-же мн шею ради того, чтобы помочь его мизинцу, что нужды мои безотлагательны, что словами ничего не сдлаешь, и что деньги необходимы мн сейчасъ, сейчасъ. Ступай, будь какъ можно настойчиве, придай своему лицу самое неумолимое выраженіе, потому что я боюсь, какъ бы самый этотъ Фениксъ, пока крылья его еще не ощипаны, разомъ не превратился бы въ ворону, когда для этого настанетъ неизбжное время. Ну, иди-же скоре.
Кафизъ. Бгу!
Сенаторъ. Бгу! Возьми прежде необходимыя долговыя обязательства и просмотри хорошенько сроки.
Кафизъ. Слушаю.
Сенаторъ. Ступай (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Комната у Тимона.

Входитъ Флавій, въ рукахъ у него множество счетовъ.

Флавій. Ничто его не тревожитъ, ничто не можетъ его остановить. Онъ до того безпеченъ, что и подумать не хочетъ, есть-ли какая-нибудь возможность продолжать такую жизнь, и не пора-ли пріостановить этотъ потокъ сумасбродной расточительности. Онъ бросаетъ деньги безъ счета и даже не подумаетъ, откуда-же ихъ добывать, и что останется ему для дальнйшей жизни. Никогда не встрчался человкъ такой безразсудный, будучи добрымъ. Что длать?! Онъ одумается только тогда, когда надъ нимъ разразится окончательный ударъ. Надо будетъ поговорить съ нимъ окончательно, когда онъ вернется съ охоты… Горе, горе!..

Входятъ Кафизъ, а также слуги Варрона и Исидора.

Кафизъ. Здравствуй, Варронъ. Ты, должно-быть, за деньгами?
Слуга Варрона. Да я ты, кажется, затмъ-же.
Кафизъ. А то зачмъ-же? А ты, Исидоръ?
Слуга Исидора. И я за деньгами.
Кафизъ. Хорошо, еслибы намъ всмъ заплатили.
Слуга Варрона. Мало на это надежды.
Кафизъ. А вотъ и самъ Тимонъ.

Входитъ Тимонъ, Алкивіадъ и другіе знатные аиняне.

Тимонъ. Утолимъ голодъ, любезный Алкивіадъ, а затмъ опять на коней (Слугамъ). Вы ко мн?.. Что вамъ нужно?
Кафизъ. Я пришелъ получить по долговымъ обязательствамъ.
Тимонъ. По долговымъ обязательствамъ? Ты откуда?
Кафизъ. Изъ Аинъ.
Тимонъ. Обратись къ моему управителю.
Кафизъ. Простите, добрйшій господинъ, но я вотъ уже цлый мсяцъ только и слышу, что завтра да завтра. Мой господинъ, побуждаемый крайне стсненными обстоятельствами, вынужденъ, нижайше прося у васъ прощенія, требовать, чтобы вы разомъ возвратили ему все, что у него брали, и доказали бы этимъ все свое благородство.
Тимонъ. Прошу тебя, любезный, дай мн сроку до завтра.
Кафизъ. Это невозможно, добрйшій господинъ.
Тимонъ. Я сказалъ теб — завтра.
Слуга Варрона. Благородный Тимонъ, я служитель Варрона.
Слуга Исидора. А я пришелъ отъ Исидора. Онъ убдительно просить съ нимъ расплатиться.
Кафизъ. Если-бы ты зналъ, добрйшій Тимонъ, какъ нуждается мой господинъ!
Слуга Варрона. Долговое обязательство срочное, а срокъ этотъ уже истекъ еще шесть недль тому назадъ.
Слуга Исидора. Отъ твоего управителя мы слышимъ одни только отказы, поэтому господинъ мой приказалъ обратиться къ теб лично.
Тимонъ. Довольно, довольно! Дайте вздохнуть!— Прошу васъ, друзья мои, ступайте впередъ, я приду къ вамъ сію минуту (Алкивіадъ и его спутники уходятъ. Тимонъ, обращаясь къ Флавію). А ты подойди сюда. Скажи мн, Флавій, почему меня осаждаютъ со всхъ сторонъ съ требованіями уплаты по такимъ обязательствамъ, срокъ которымъ давно истекъ? Что это значитъ?
Флавій. Умоляю васъ, поймите, что теперь не до того, подождите хоть окончанія обда. Дайте мн объяснить моему господину, почему вамъ до сихъ поръ не уплачено.
Тимонъ. Сдлайте это, друзья мои. Флавій, угостить ихъ хорошенько (Уходитъ).
Флавій. Прошу за мной (Уходитъ).

Появляются Апемантъ и шутъ.

Кафизъ. Постойте! Вотъ идетъ шутъ да еще съ Апемантомъ. Они насъ позабавятъ.
Слуга Варрона. Ну его на вислицу! Онъ еще насъ облаетъ.
Слуга Исидора. Очумть-бы ему, собак.
Слуга Варрона. Какъ поживаешь, шутъ?
Апемантъ. Ужъ не разговариваешь-ли ты съ своею тнью?
Слуга Варрона. Я говорю не съ тобою.
Апемантъ. Я вижу, что ты разговариваешь съ собою, такъ я и говорю (Шуту). Пойдемъ отсюда.
Слуга Исидора (Слуг Бартона). Вотъ дуракъ-то и повисъ у тебя на спин.
Апемантъ. Врешь, не повисъ. Вдь ты еще на него не влзъ?
Кафизъ. Кто-же выходитъ дуракъ-то?
Апемантъ. Тотъ, кто объ этомъ спрашиваетъ. Жалкіе бездльники, холопы растовщиковъ, служащіе сводниками между нуждой и золотомъ.
Слуги. Кто? Мы?
Апемантъ. Кто вы?— ослы.
Слуги. Почему-же?
Апемантъ. Потому что спрашиваете меня, кто вы такіе, словно не знаете самихъ себя. Разговаривай съ ними ты, шутъ.
Шутъ. Какъ поживаете?
Слуги. Спасибо, добрый шутъ. Что подлываетъ твоя хозяйка?
Шутъ. Кипятитъ воду, чтобы хорошенько ошпарить такихъ цыплятъ, какъ вы… Право, пріятне было-бы встртиться съ вами не здсь, а въ Корин.
Апемантъ. Хорошо. Большое теб спасибо.

Входитъ пажъ.

Шутъ. Вотъ и пажъ моей хозяйки идетъ сюда.
Пажъ (Шуту). Что это значитъ, почтенный? Какъ попалъ ты въ такое мудрое общество?.. Какъ поживаешь, Апемантъ?
Апемантъ. Жаль, что у меня въ зубахъ нтъ розги, чтобы дать теб поучительный отвтъ.
Пажъ. Сдлай одолженіе, прочти надпись на этихъ письмахъ, чтобы я зналъ, какое кому вручить.
Апемантъ. Разв самъ ты не умешь читать?
Пажъ. Не умю.
Апемантъ. Не особенно-же много погибнетъ учености, когда тебя повсятъ… Вотъ это къ Тимону, а это къ Алкивіаду. Ступай! Родился ты незаконорожденнымъ, а умрешь сводникомъ.
Пажъ. А ты родился собакой и умрешь собачьей смертью. Избавляю тебя отъ отвта: я уже ушелъ (Убгаетъ).
Апемантъ. Такъ уйдешь ты и отъ спасенія своей души. Шутъ, пойдемъ со мною къ Тимону.
Шутъ. Ты меня тамъ и оставишь?
Апемантъ. Да, если самъ Тимонъ останется дома. Ну, а вы вс трое служите у троихъ ростовщиковъ?
Слуги. Да, у нихъ, хотя пріятне было-бы, чтобы они служили намъ холопами.
Апемантъ. Я и самъ ничего не имлъ бы противъ этого, мн хотлось бы, чтобы они служили вамъ, какъ палачъ служитъ вору.
Шутъ. Такъ и вы служите у ростовщиковъ?
Слуги. Да, служимъ, шутъ.
Шутъ. Стало-быть, не найти ростовщика, въ услуженіи у котораго не находился бы дуракъ. Вотъ и моя хозяйка тоже ростовщица, а я состою у нея въ шутахъ. Когда случится побывать у вашихъ господъ, приходишь унылымъ, а уходишь веселымъ. У моей-же хозяйки наоборотъ:— вс приходятъ веселыми, а уходятъ унылыми. Какая-бы тому причина?
Слуга Варрона. Я знаю какая.
Апемантъ. Такъ говори, какая и докажи, что ты не только бездльникъ, но еще и блудодй. Впрочемъ, это нисколько не измнить нашего мннія о теб.
Слуга Варрона. А объясни-ка, шутъ, что значитъ блудодй?
Шутъ. Такой-же дуракъ, какъ ты, но только одтый получше. Это духъ, являющійся иногда вельможей, иногда законовдомъ, иногда философомъ съ двумя камешками въ добавленіе къ собственному его, поддльному. Часто принимаетъ онъ обликъ воина отъ восьмидесяти до тринадцати лтъ включительно.
Слуга Варрона. Ты, какъ выходитъ на поврку, не совсмъ глупъ.
Шутъ. А ты, какъ тоже выходитъ на поврку, не совсмъ уменъ. Ты настолько-же уменъ, насколько я глупъ.
Апемантъ. Ну, такой отвтъ впору бы хоть самому Апеманту.
Одинъ изъ слугъ. Отойдемъ въ сторону, вотъ идетъ Тимонъ.

Входятъ Тимонъ и Флавій.

Апемантъ. Идемъ, шутъ, идемъ за мною.
Шутъ. Не всегда же мн ходить только за любовникомъ, старшимъ братомъ или за женщиной, можно иной разъ пойти и за философомъ (Уходитъ за Апемаптомъ).
Флавій. Уйдите пока отсюда, я сейчасъ къ вамъ приду (Слуги уходятъ).
Тимонъ. Ты просто изумилъ меня. Отчего ты раньше не предупредилъ меня насчетъ настоящаго положенія моихъ длъ? Тогда я соразмрилъ-бы свои расходы съ наличными средствами.
Флавій. Много разъ заговаривалъ я объ этомъ, но ты и слушать не хотлъ.
Тимонъ. Можетъ-быть, одинъ какой-нибудь разъ, когда я находился въ дурномъ расположеніи духа, а теперь хочешь этимъ оправдаться?
Флавій. Нтъ, добрый господинъ, не одинъ, а много разъ приходилъ я къ теб со счетами, но ты никогда не хотлъ ихъ проврить, говоря, будто моя честность выше всякихъ отчетовъ. Сколько разъ, когда ты за какой-нибудь ничтожный подарокъ приказывалъ отдаривать чуть не сторицею, я, забывая всякое приличіе, качалъ головою, плакалъ, молилъ быть бережливе. Да, сколько разъ встрчалъ одни только выговоры, порою даже очень жесткіе, за напоминанія объ отлив твоихъ богатствъ и объ ужасающемъ прилив долговъ. Теперь, добрйшій мой господинъ, хотя ты и готовъ выслушать меня, но ужъ поздно. Тмъ, что у тебя еще остается, ты не уплатишь и половины своихъ долговъ.
Тимонъ. Продай вс мои помстья.
Флавій. Вс он уже заложены, а иныя, просроченныя, совсмъ отошли отъ тебя. Того-же, что остается, едва-ли хватитъ на расплату по обязательствамъ, уже представленнымъ ко взысканію. А сколько взысканій грозитъ еще впереди?! Чмъ-же существовать теб самому и платить по остальнымъ долгамъ?
Тимонъ. Однако, земли мои простирались до самаго Лакедемона?
Флавій. Добрйшій мой господинъ, вселенная всего одно только слово, если бы она цликомъ принадлежала теб, моргнуть бы не усплъ, какъ отъ нея ничего-бы уже не осталось.
Тимонъ. Это правда.
Флавій. Если ты подозрваешь, что я или нерадиво управлялъ твоими имніями, или даже нечестно, собери самыхъ опытныхъ счетоводовъ, пусть они усчитаютъ и проврятъ меня. Призываю самихъ боговъ во свидтели: — когда у насъ на кухняхъ и въ столовыхъ кишли толпы лизоблюдовъ, когда наши подвалы, словно слезами, обливались потоками вина, проливаемыми пьяными, когда въ каждомъ поко горли сотни свтильниковъ, гремла музыка, я уходилъ въ уединенный мой чуланъ и заливался тамъ слезами!
Тимонъ. Довольно! прошу тебя, довольно!
Флавій. ‘О, боги!’ взывалъ я:— ‘видите, какъ добръ мой господинъ! Видите, сколько добра поглощается въ одну ночь рабами и всякою дряныо? Кто не навязывается къ Тимону въ друзья? Чье сердце и голова, чье оружіе, чья сила и усердіе не предлагали себя великому, благородному, доблестному, достойному царства Тимону? Исчезнутъ средства, которыми покупаются хвалы, исчезнетъ и дыханіе, которое ихъ одухотворяетъ, вс они мигомъ обратятся въ ничто. При первомъ облак, предвщающемъ зиму, мухи засыпаютъ мертвымъ сномъ!’
Тимонъ. Довольно, прекрати свои наставленія. Въ моей расточительности не было по крайней мр ничего позорнаго. Я сорилъ деньгами безразсудно, но не безчестно. О чемъ ты плачешь? Неужели ты не вришь въ привязанность моихъ друзей? Успокойся! Стоитъ мн обратиться къ услугамъ друзей и, чтобы испытать ихъ расположеніе, занять деньги у нихъ, ты увидишь, что души ихъ, какъ и ихъ имущество, такъ-же легко очутятся въ моихъ рукахъ, какъ мн легко заставить тебя говорить.
Флавій. Ахъ, еслибы ваши предположенія оправдались на дл!
Тимонъ. Самое обднніе становится моимъ торжествомъ и я готовъ привтствовать его, какъ благословеніе боговъ, потому что, благодаря ему, мн суждено будетъ проврить любовь ко мн друзей. Ты самъ увидишь, какъ ошибочно ты смотришь на мое положеніе, я уже потому богатъ, что у меня есть друзья. Эй, Фламиній, Сервилій, сюда!

Входятъ Фламиній, Сервилій и другіе слуги.

Сервилій. Что прикажешь, добрый мой господинъ?
Тимонъ. Я нкоторымъ изъ васъ дамъ порученія. Ты отправишься къ благородному Люцію, ты къ благородному Лукуллу,— мы еще сегодня охотились съ нимъ,— а ты къ Семпронію: скажите имъ, что я свидтельствую имъ свое почтеніе и что я горжусь тмъ, что обстоятельства заставляютъ меня исполнить ихъ давнишнее желаніе, о которомъ они говорили столько разъ,— прибгнуть къ ихъ помощи. Мн нужно пятьдесятъ талантовъ.
Фламиній. Будетъ исполнено въ точности.
Флавій (Про себя). Къ Люцію! Къ Лукуллу! Гм…
Тимонъ (Другому слуг). А ты отправься къ сенаторамъ. Я своими заслугами передъ государствомъ заслужилъ того, чтобы они меня выслушали, скажи, чтобы они сейчасъ прислали мн тысячу талантовъ.
Флавій. Зная, что это кратчайшій путь, я взялъ на себя смлость явиться къ нимъ отъ твоего имени и съ твоею печатью. Вс они только покачали головами, и я вернулся домой не богаче, чмъ былъ.
Тимонъ. И ты говоришь правду? Неужто это возможно?
Флавій. Вс они, какъ одинъ человкъ и въ одинъ голосъ заговорили, что ты вполн достоинъ участія, что ихъ искреннйшимъ желаніемъ было бы помочь, но что, какъ это имъ ни прискорбно, они не въ состояніи исполнить твоей просьбы, такъ какъ казна ихъ совершенно пуста. Затмъ стали разсуждать, что тутъ что-нибудь не такъ, что и благородный человкъ иногда спотыкается, но что, авось, къ величайшей ихъ радости, все еще поправится, затмъ они перешли къ боле, по ихъ мннію, важнымъ дламъ. Отрывистою своею рчью, сердитыми, полными негодованія взглядами и какимъ-то особеннымъ, холоднымъ, хотя едва замтнымъ покачиваніемъ головы они совершенно оледенили мой языкъ.
Тимонъ. Да воздадутъ имъ за меня боги! Но ты, добрый Флавій, все-таки не унывай. У этихъ отжившихъ стариковъ неблагодарность болзнь наслдственная, кровь ихъ сгустилась, остыла и едва движется по жиламъ. Они жестокосерды отъ недостатка благотворной теплоты, а природа человческая, когда она снова начинаетъ пригибаться къ земл, истративъ на жизненномъ пути все, что было въ ней лучшаго, становится тяжелой и неповоротливой (Одному изъ слугъ). Ступай къ Вентидію… (Флавію). Прошу тебя, не сокрушайся же, Флавій. Ты преданъ и честенъ и,— говорю это отъ души,— не заслужилъ ни малйшаго упрека (Слуг). Вентидій недавно похоронилъ отца и поэтому теперь богатъ. Когда онъ былъ бденъ и оставленный друзьями на произволъ судьбы сидлъ въ тюрьм, я послалъ ему пять талантовъ и тмъ возвратилъ ему свободу. Поклонись ему отъ меня и скажи, что другъ его, находящійся теперь въ крайности, умоляетъ его возвратить эти пять талантовъ (Флавію). Когда онъ пришлетъ деньги, уплати тмъ, кто дожидается, хоть часть моего долга. Не смй думать и говорить, будто Тимонъ раззоренъ окончательно, когда у него столько друзей.
Флавій (Про себя). Радъ былъ бы не думать! Такая мысль врагъ щедрости, человкъ, сознавая себя добрымъ, воображаетъ, будто и вс такіе же, какъ онъ (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Въ Аинахъ у Лукулла.

Фламиній ждетъ, входитъ Слуга.

Слуга. Я докладывалъ господину, онъ сейчасъ выйдетъ.
Фламиній. Благодарю.

Входитъ Лукуллъ.

Слуга. Вотъ и онъ.
Лукуллъ (Про себя). Слуга отъ Тимона. Должно быть съ подаркомъ… Чтожъ, онъ иметъ на это полное право. Не даромъ мн всю ночь снились сегодня серебряные тазы и кувшины (Громко). А, это ты, Фламиній, честный мой Фламиній. Здравствуй, милости просимъ (Слуг) Подай мн вина (Слуга уходитъ). Ну, а какъ поживаетъ господинъ твой,— благороднйшій, совершеннйшій, великодушнйшій изъ всхъ аинскихъ гражданъ? Здоровъ онъ?
Фламиній. Здоровъ.
Лукуллъ. Отъ души этому радъ. А что это у тебя подъ плащемъ, милйшій мой Фламиній?
Фламиній. Только пустой ящикъ, добрйшій господинъ. Я отъ имени своего господина пришелъ просить тебя, чтобы ты наполнилъ пустое это пространство. Тимону встртилась крайняя нужда въ пятидесяти талантахъ, вотъ онъ и прислалъ меня за ними къ теб, онъ вполн убжденъ, что ты не откажешь ему въ этой просьб.
Лукуллъ. Ну, ну, ну! Ты говоришь, что онъ вполн убжденъ… Напрасно… Человкъ онъ, правда, прекраснйшій, благородный до крайности… но кто же веллъ ему вести такую не въ мру роскошную жизнь? Много разъ, обдая у него, я его предостерегалъ, даже часто только затмъ и ходилъ къ нему ужинать, чтобы убдить его, что не слдуетъ такъ безумно сорить деньгами, но онъ не хотлъ слушать моихъ совтовъ и не обращалъ ни малйшаго вниманія на цль моихъ посщеній. У каждаго свой недостатокъ, у него — безумная щедрость. Много разъ говаривалъ ему я это, но не могъ его исправить.

Слуга возвращается съ виномъ.

Слуга. Вотъ вино.
Лукуллъ. Фламиній, я всегда считалъ тебя умнымъ малымъ. Твое здоровье. Выпей и ты.
Фламиній. Какъ будетъ угодно вашей милости.
Лукуллъ. Я всегда замчалъ,— надо отдать теб полную справедливость,— что умъ у тебя гибкій, быстрый на соображенія, замчательно понятливый, и что ты умешь примниться ко всякому случаю, когда такой случай выпадаетъ теб на долю. Все это качества превосходныя (Слуг). Ступай (Слуга уходитъ). А ты, честный Фламиній, подойди ближе. Да, господинъ твой человкъ щедрый и расточительный не въ мру, но самъ ты, вдь, парень разсудительный. Хотя Тимонъ и прислалъ тебя ко мн, но ты самъ поймешь, что теперь не такія времена, чтобы ссужать крупныя суммы во имя одной дружбы, безъ всякаго обезпеченія. Вотъ теб три золотыя монеты, притворись слпымъ и скажи, что не засталъ меня дома. Будь здоровъ.
Фламиній. Неужто свтъ можетъ измняться такъ быстро, межъ тмъ, какъ мы, живущіе въ немъ, остаемся такими, какъ были? Проклятая дрянь, вернись къ тому, кто видитъ въ теб божество! (Бросаетъ обратно монеты Лукуллу).
Лукуллъ. Теперь я вижу, что ты тоже дуракъ, вполн достойный своего господина (Уходитъ).
Фламиній. Пусть и это золото попадетъ въ тотъ же котелъ, въ которомъ будешь кипть ты. Да, пусть расплавленный металлъ будетъ вчною карою теб, другу на словахъ, но не на дл. Неужто у дружбы такое дрянное молочное сердце, что оно прокисаетъ ране истеченія двухъ ночей?.. О, боги, я чувствую, какъ сильно огорчитъ моего господина неожиданный отказъ. Въ желудк у этого человка еще не успли перевариться яства Тимона, неужто он явятся для него питательнымъ веществомъ, тогда какъ самъ онъ тлетворнйшій ядъ? Какъ было бы хорошо, еслибы онъ отъ нихъ захворалъ, и пусть т жизненныя силы, которыя онъ черпалъ за столомъ моего господина, послужатъ ему не для возстановленія силъ, а только для продленія его предсмертныхъ мукъ! (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Площадь въ Аинахъ.

Входятъ Люцій и трое чужестранцевъ.

Люцій. Кто? Тимонъ? Онъ искренній мой другъ и благороднйшій изъ смертныхъ.
1-й чужестранецъ. Знаю это, хотя съ нимъ и незнакомъ. Говорятъ, однако, что счастливые дни его миновали, и что денежныя дла его пришли въ крайнее разстройство.
Люцій. Не врьте этому, нуждаться въ деньгахъ онъ не можетъ.
2-й чужестранецъ. А между тмъ очень еще недавно одинъ изъ его слугъ приходилъ къ Лукуллу просить взаймы сколько-то талантовъ. Какъ ни убдительны были просьбы, какъ ни ясно представлялась необходимость помощи, Лукуллъ все-таки отвтилъ отказомъ.
Люцій. Отказомъ?
2-й чужестранецъ. Да.
Люцій. Это просто изумительно! Клянусь богами, мн стыдно за Лукулла! Какъ могъ онъ отказать такому благородному человку? Это прямо безчестно!.. Что касается меня, нельзя сказать, чтобы Тимонъ и мн не длалъ подарковъ. Онъ доказывалъ мн свое расположеніе деньгами, сосудами, драгоцнными каменьями и тому подобными бездлками, но какую цну иметъ все это сравнительно съ тмъ, что онъ дарилъ Лукуллу? Тмъ не мене у меня никогда не достало бы духа отказать ему, если бы онъ обратился ко мн.

Входитъ Сервилій.

Сервилій. А, наконецъ-то вотъ и онъ! Ну и вспотлъ же я, отыскивая его… Я къ теб, благородный Люцій!
Люцій. А, Сервилій! Очень радъ пріятной встрч… Однако, я тороплюсь… До свиданія! Кланяйся твоему благородному, высокоуважаемому господину и любезнйшему моему другу.
Сервилій. Позволь мн сообщить теб, что мой господинъ прислалъ…
Люцій. Прислалъ? Опять? Онъ ужь черезчуръ щедръ, вчно подарки, не можетъ онъ безъ этого… Чмъ же мн отблагодарить? Однако, что же прислалъ онъ на этотъ разъ?
Сервилій. Онъ прислалъ меня съ просьбой одолжить ему нсколько талантовъ.
Люцій. Я вижу, онъ хочетъ подшутить надо мною. Не можетъ же онъ въ самомъ дл нуждаться въ какихъ нибудь пяти тысячахъ пяти стахъ талантовъ.
Сервилій. О, теперь онъ готовъ удовольствоваться несравненно меньшей суммой. Я не сталъ бы просить такъ настойчиво, если бы не крайняя необходимость.
Люцій. Значитъ, любезный Сервилій, ты говоришь не шутя?
Сервилій. Нисколько не шутя. Клянусь вамъ честью.
Люцій. Какая же я негодная скотина! Нужно же было мн ухитриться остаться безъ денегъ именно въ такую минуту, когда мн представляется случай доказать, что я благородный человкъ. Надо же было явиться такому случаю, что я не дале, какъ вчера, увлекся пустяками и тмъ лишилъ себя величайшаго счастія! Сервилій, клянусь богами, я не имю ни малйшей возможности помочь твоему господину, а что еще ужасне: — я самъ сію минуту шелъ къ Тимону, чтобы сколько нибудь занять у него. Засвидтельствовать правду моихъ словъ могутъ вотъ эти господа. Но теперь, если бы за мою глупость мн предлагали все золото Аинъ, я не согласился бы, чтобы она была уже сдлана. Поклонись отъ меня благородному твоему господину, надюсь, онъ не разсердится за то, что я не могу ему помочь. Скажи, что невозможность исполнить просьбу такого достойнйшаго человка для меня величайшее несчастіе. Сдлай одолженіе, добрый Сервилій, передай ему все это моими же словами.
Сервилій. Передамъ.
Люцій. Я буду очень теб благодаренъ (Сервилій уходитъ). Ваша правда: дла Тимона должно быть въ самомъ дл плохи. Тому, кто хоть однажды получилъ отказъ, никогда уже не выкарабкаться изъ бды (Уходитъ).
1-й чужестранецъ. Понялъ, Гостилій?
2-й чужестранецъ. Какъ нельзя лучше.
1-й чужестранецъ. Таковъ уже свтъ, и душа каждаго льстеца создана изъ одного и того же вещества. Кто же ршится назвать другомъ человка, который стъ съ нимъ съ одной тарелки. Насколько мн извстно, Тимонъ былъ вторымъ отцомъ этому негодяю и своимъ кошелькомъ поддерживалъ къ нему довріе. И состояніемъ своимъ, и положеніемъ — онъ всмъ обязанъ Тимону, изъ своихъ денегъ платившему даже жалованье его прислуг. Всякій разъ, какъ ему захочется пить, онъ подноситъ къ губамъ серебряный кубокъ, подаренный ему Тимономъ. Возможно-ли теперь вообразить что нибудь чудовищне неблагодарности этого человка? По его состоянію услуга, которой проситъ у него Тимонъ, не боле милостыни, подаваемой благотворителемъ нищему.
3-й чужестранецъ. Возмутительно.
l-й чужестранецъ. Что же касается меня, я никогда не пользовался ни расположеніемъ Тимона, ни его щедротами. Никогда не былъ я въ числ его друзей, но несмотря на это, обратись онъ ко мн, я за его благородство, за его доброту, за высокія его чувства отдалъ бы лучшую половину своего состоянія, какъ бы взамнъ подарковъ, которыхъ никогда не получалъ. Да, вотъ до чего люблю я его и уважаю. Внушительный намъ урокъ: не увлекаться добротою сердца тамъ, гд надъ совстью царитъ расчетъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Прихожая у Семпронія.

Входятъ Семпроній и слуга Тимона.

Семпроній. Будто бы такая ужъ необходимость безпокоить меня ране, чмъ другихъ? Разв не могъ онъ обратиться къ Люцію или къ Лукуллу. Да и Вентидій, котораго онъ освободилъ изъ тюрьмы, теперь разбогатлъ. Вс они своимъ благосостояніемъ обязаны одному ему.
Слуга. Благородный Семпроній, къ нимъ уже обращались:— вс оказались самымъ негоднымъ металломъ, вс отвчали отказомъ.
Семпроній. Какъ, отказомъ? Вс?— даже Вентидій, даже Лукуллъ? и посл этого онъ обращается ко мн? Посл трехъ неудачъ, ко мн! Гм! Не много же у него ума и сердца, когда онъ ршается обратиться ко мн за неимніемъ лучшаго. Друзья ему тоже, что врачи. Трое изъ нихъ отказались помочь ему, и вотъ онъ, на первыхъ порахъ пренебрегавшій мною, обращается теперь ко мн. Онъ сильно меня обидлъ, и мн это крайне прискорбно. Я не въ состояніи не сердиться на него за такое пренебреженіе… Какъ же онъ сразу не обратился ко мн? Онъ долженъ былъ бы знать, что первый, къ кому слдовало обратиться, именно я. Меня боле, чмъ кого либо другого, онъ осыпалъ дарами, и вдругъ, что же? Онъ считалъ меня послднимъ, на чью благодарность онъ находилъ возможнымъ разсчитывать, какъ будто я хуже другихъ. Какая гнусность! Я сдлался бы мишенью для всеобщихъ насмшекъ, еслибы помогъ ему посл этого, а между тмъ до того велико было во мн стремленіе удовлетворить его желаніе, что я не пожаллъ бы для него ничего и сдлалъ бы втрое боле, чмъ онъ требовалъ, еслибы онъ обратился ко мн ране, чмъ къ другимъ. Но теперь не то. Ступай, и къ безсердечнымъ отказамъ другихъ прибавь вотъ эти мои слова:— ‘Кто оскорбилъ мою честь, тому никогда не видать моего золота’ (Уходитъ).
Слуга. Изумительно! Сколько въ немъ благородства и какой онъ, вмст съ тмъ, мерзавецъ! Такихъ людей изощряетъ самъ чортъ и, конечно, самъ не знаетъ, что можетъ выйти изъ этого. Люди до того сдлаются гнусными, что рядомъ съ ними даже онъ будетъ казаться самою непорочностью… Какъ хоть вотъ этотъ Семпроній старается облить свою черноту! Онъ, чтобы длать дурное, беретъ въ образецъ добродтель и поступаегь такъ же, какъ т люди, которые подъ личиною пламеннаго рвенія поджигаютъ цлыя царства!.. И его мнимая преданность того же рода. На него мой господинъ возлагалъ боле надеждъ, чмъ на кого-либо другого, теперь вс его покинули, да, вс, кром боговъ. Друзей его не стало, и тмъ дверямъ, которыя никогда не запирались въ теченіе столькихъ лтъ счастія, приходится оберегать свободу своего господина. Вотъ до чего довела его вся его щедрость. Кто не умлъ сберегать имущества, долженъ теперь оберегать свой домъ.

СЦЕНА IV.

Сни въ дом Тимона.

Титъ, Гортензій и другіе слуги заимодавцевъ Тимона ожидаютъ его выхода. Появляются двое слугъ Баррона и слуга Люція.

Слуга Варрона. Какая пріятная встрча! Здравствуй, Титъ, здравствуй Гортензій.
Титъ. Здорово, любезный Варронъ.
Гортензій. Ты зачмъ, добрйшій Люцій?
Слуга Люція. Затмъ же, думаю, зачмъ и вы вс, то-есть, за деньгами.
Титъ. Да, и мы вс за тмъ же.

Входитъ Филотъ.

Слуга Варрона. А, и Филотъ идетъ сюда.
Филотъ. Здравствуйте вс.
Слуга Люція. Милости просимъ, дорогой товарищъ. Который можетъ быть теперь часъ?
Филотъ. Да часовъ около девяти.
Слуга Люція. Уже?
Филотъ. А великолпный хозяинъ еще не показывался?
Слуга Люція. Еще нтъ.
Филотъ. Это меня удивляетъ. Прежде онъ сіялъ уже съ семи часовъ.
Слуга Люція. Да, было время, но теперь дни стали для него короче. Вы должны помнить, что теченіе жизни расточителя похоже на теченіе солнца, съ тою только разницею, что оно не возобновляется. Сдается мн, что для казны Тимона настала самая лютая зима. Этимъ я хочу сказать, что какъ ни запускай въ нее руки, ничего не вытянешь.
Филотъ. Я и самъ боюсь того-же.
Титъ. Я обращу ваше вниманіе на одно странное обстоятельство. Гортензій, тебя хозяинъ прислалъ за деньгами?
Гортензій. Совершенно врно.
Титъ. А самъ щеголяетъ въ каменьяхъ, подаренныхъ ему Тимономъ, а я теперь жду уплаты за эти самые каменья,
Гортензій. Я здсь не по своему желанію.
Слуга Люція. Обратите-же вниманіе вотъ на какую странность, въ данномъ случа Тимонъ долженъ платить боле, чмъ ему слдуетъ. Выходитъ такъ, что твой хозяинъ самъ щеголяетъ въ каменьяхъ, а за деньгами, которыя слдуетъ за нихъ заплатить, посылаетъ къ другому.
Гортензій. Сами боги свидтели, что такая должность мн совсмъ не по-сердцу. Я знаю, что мой хозяинъ сильно пользовался щедротами Тимона, а теперешняя его неблагодарность, право, хуже воровства.
Слуга Варрона. Это такъ. Мой счетъ въ три тысячи кронъ.
Слуга Люція. А мой въ пять тысячъ.
Слуга Варонна. Деньги не малыя. Если судить по цифрамъ, твой хозяинъ боле доврялъ Тимону, чмъ мой, иначе итоги подъ счетами были-бы, конечно, равны.

Входитъ Фламиній.

Титъ. Вотъ одинъ изъ слугъ Тимона.
Слуга Люція. А, Фламиній! Скажи, добрый товарищъ, скоро-ли выйдетъ твой господинъ?
Фламиній. Нтъ еще.
Титъ. Доложи, пожалуйста, что мы его ждемъ.
Фламиній. Не зачмъ докладывать, ваше усердіе извстно ему и безъ этого (Уходитъ).

Появляется Флавій, закутанный въ плащъ.

Слуга Люція. А вдь это, кажется, его управитель такъ закутался. Онъ совсмъ исчезаетъ, какъ въ облак. Окликни его, окликни!
Титъ. Слышишь, Флавій, тебя зовутъ.
Слуга Варрона. Съ твоего позволенія…
Флавій. Чего теб отъ меня нужно, другъ мой?
Титъ. Денегъ. Мы давно ждемъ.
Флавій. Еслибы вмсто васъ здсь находились деньги, на нихъ вы могли бы разсчитывать. Зачмъ коварные ваши господа не предъявляли своихъ счетовъ и росписокъ, когда они пировали за столомъ у моего господина? Тогда они могли улыбаться его долгамъ и мириться съ ними, они своими жадными зубами получали хорошіе проценты. Теперь-же, приставая ко мн, вы только попусту тратите время, дайте-же мн пройти спокойно. Знайте, что и господину моему насталъ конецъ: ни ему тратить, ни мн считать боле нечего.
Слуга Люція. Можетъ-быть, и правда, но я такимъ отвтомъ все-таки удовольствоваться не могу.
Флавій. Можешь или не можешь, все-таки знай, что вы своею гнусностью далеко превосходите мой отвтъ, такъ какъ вс вы въ услуженіи у мошенниковъ (Уходитъ).
1-й слуга Варрона.Что еще ворчитъ тамъ разжалованный управитель?
2-й слуга Варрона. Не стоитъ обращать вниманія, теперь онъ бденъ, а это лучшее ему отмщеніе за насъ. Кто-же боле иметъ право открыто высказывать свои мысли, какъ не тотъ, у кого нтъ угла, куда приклонить голову. Пусть отведетъ душу хоть ругаясь надъ дворцами.

Входитъ Сервилій.

Титъ. Вотъ Сервилій. Авось, мы добьемся толку хоть теперь.
Сервилій. Прошу всхъ васъ пожаловать въ другое время, вы этимъ оказали бы мн большое одолженіе, такъ-какъ, клянусь богами, господинъ мой очень разстроенъ. Обычная его веселость исчезла безслдно, онъ боленъ и сидитъ въ своей комнат.
Слуга Люція. Вдь не одни больные сидятъ въ своей комнат, но и здоровые. Если-же онъ въ самомъ дл расхворался не на шутку, ему необходимо поскоре расплатиться по счетамъ, чтобы тмъ проложить себ дорогу къ богамъ.
Сервилій. О, всемогущіе боги!
Титъ. Мы не можемъ уйти ни съ чмъ.
Фламиній (За сценой). Сервилій, помоги! Добрый, хорошій господинъ мой!

Входитъ Тимонъ въ сильномъ гнв, за нимъ Фламиній.

Тимонъ. Какъ, даже двери моего дома боле не хотятъ для меня отворяться? Я всегда былъ свободенъ, и вдругъ мой-же домъ становится моимъ врагомъ, моею темницей. Разв то мсто, гд я пировалъ, длается такимъ же, какъ вс люди, показывающіе мн свои желзныя сердца?
Слуга Люція. Титъ, начинай ты.
Титъ. Благородный Тимонъ, вотъ мой счетъ.
Слуга Люція. А вотъ и мой.
Гортензій. И мой.
Оба слуги Варрона. Вотъ и наши.
Филонъ. Вотъ еще и мой.
Тимонъ. Вяжите меня вашими счетами, какъ веревками, разскайте меня ими по поясъ, какъ скирами.
Слуга Люція. Благородный господинъ…
Тимонъ. Рвите на куски мое сердце! Обращайте ихъ въ звонкую монету!
Титъ. Мн слдуетъ пятьдесятъ талантовъ.
Тимонъ. Я готовъ расплатиться своею кровью!
Слуга Люція. А мн пять тысячъ кронъ.
Тимонъ. Бери пять тысячъ капель крови, за каждую крону по капл. А вамъ сколько, вамъ сколько?
1-й слуга Варрона. Благородный Тимонъ!
2-й слуга Варрона. Добрйшій Тимонъ!
Тимонъ. Берите, рвите меня на части, и пусть покараютъ васъ за это боги! (Уходитъ).
Гортензій. Теперь вижу, что господа наши могутъ и шапки побросать вслдъ за деньгами. Обязательства и счеты можно считать совсмъ безнадежными, потому что должникъ, кажется, тоже безнадежно сошелъ съ ума (Уходитъ).

Тимонъ возвращается съ Флавіемъ.

Тимонъ. Эти мерзавцы вывели меня изъ себя. Это не заимодавцы, а какіе-то демоны!
Флавій. Дорогой господинъ!
Тимонъ. Что, если…
Флавій. Добрйшій мой господинъ!..
Тимонъ. Да, такъ. Эй, Флавій.
Флавій. Что прикажешь?
Тимонъ. А, ты здсь. Слушай! Ступай и пригласи всхъ моихъ друзей:— Люція, Лукулла, Семпронія — всхъ! Угощу еще разъ всхъ этихъ негодяевъ, угощу на славу!
Флавій. Дражайшій господинъ, ты такъ сильно разстроенъ, поэтому, кажется, совсмъ забылъ, что у тебя едва-ли осталось средствъ на самый скудный, будничный обдъ.
Тимонъ. Не безпокойся. Я приказываю теб, иди и пригласи всхъ, еще разъ впусти сюда приливъ всхъ этихъ подлецовъ. Объ угощеніи я похлопочу самъ вмст съ поваромъ (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Сенатъ.

Полное засданіе сенаторовъ, входитъ Алкивіадъ со свитою.

1-й сенаторъ. Присоединяю свой голосъ. Онъ совершилъ кровавое преступленіе, поэтому самъ достоинъ смерти. Ничто такъ не поощряетъ пороки, какъ чрезмрная снисходительность.
2-й сенаторъ. Совершенно справедливо, и законъ его покараетъ.
Алкивіадъ. Желаю сенату славы, счастія и милосердія.
l-й сенаторъ. Чего хочешь ты отъ насъ, доблестный полководецъ?
Алкивіадъ. Являюсь къ вамъ скромнымъ просителемъ и смиренно обращаюсь къ вашему милосердію, такъ-какъ милосердіе — необходимая добродтель правосудія, одни только тираны длаютъ его жестокимъ. Судьба, злое стеченіе обстоятельствъ страшнымъ гнетомъ налегли на одного изъ моихъ друзей. Въ пылу горячности, нердко имющей такія гибельныя послдствія для людей неосторожныхъ, онъ преступилъ законъ. Помимо этого несчастнаго случая, онъ человкъ превосходный, даже своего проступка онъ не запятналъ ни низостью, ни трусостью, а эта черта,— по моему мннію,— совершенно искупляетъ его вину. Когда его чести нанесли смертельную рану, онъ съ благороднымъ негодованіемъ вскиплъ противъ своего врага, а между тмъ онъ съ такою твердостью сдерживалъ въ себ это негодованіе до самой послдней минуты, что можно было подумать, будто онъ ведетъ только ученый споръ.
1-й сенаторъ. Твой парадоксъ, стремящійся оправдать такое преступленіе, построенъ на слишкомъ шаткомъ основаніи. Твое искусно выработанное краснорчіе, пытающееся оправдывать убійство, возводитъ въ санъ высокой добродтели чувство мстительной строптивости, эту побочную доблесть, явившуюся на свтъ вмст съ духомъ партій и сектъ. Истинная доблесть терпливо переноситъ, даже самое худшее, даже то, что едва иметъ названіе на язык людей. Тотъ, кто всякое оскорбленіе переносить, какъ нчто вншнее, какъ одежду, прилегающую къ тлу, никогда не допуститъ его слишкомъ близко къ сердцу, не дастъ отравлять себя этому яду. Если оскорбленіе есть зло, вызывающее убійство, не безумно-ли, ради этого зла, жертвовать жизнью?
Алкивіадъ. Уважаемый сенаторъ…
1-й сенаторъ. Какъ ни старайся, преступленіе въ добродтель ты не превратишь.
Алкивіадъ. Прости, если я, попросивъ на то позволеніе, возражу теб, какъ полководецъ и какъ воинъ. Зачмъ же длаютъ люди такую глупость:— подвергаютъ опасности свою жизнь на поляхъ битвъ? Зачмъ не переносятъ они безропотно обидъ и оскорбленій? Зачмъ не засыпаютъ они и съ полнымъ равнодушіемъ не допускаютъ, чтобы непріятель безпрепятственно рзалъ имъ горло? Если доблесть въ одномъ терпніи, что же мы длаемъ на поляхъ сраженій? Если такъ, то и наши жены, сидящія дома, несравненно доблестне насъ, и не левъ настоящій воинъ, а оселъ. Если вся человческая мудрость въ терпніи, то и закованный въ кандалы преступникъ много мудре, чмъ вс судьи въ мір. О, будьте настолько же милосерды, насколько могущественны и велики! Людямъ хладнокровнымъ легко громить пылкость! Я сознаю, что убійство самое тяжкое изъ всхъ преступленій, но милосердіе всегда должно оправдывать убійство, вызванное самозащитой. Предаваться гнву, конечно, предосудительно, но гд же тотъ человкъ, который никогда бы ему не предавался? Вотъ, въ чемъ вы можете искать мру его преступленія.
2-й сенаторъ. Вс твои старанія тщетны.
Алкивіадъ. Какъ, тщетны? Однихъ услугъ, оказанныхъ имъ государству въ Лакедемон и въ Византіи, достаточно, чтобъ искупить его вину.
1-й сенаторъ. Что хочешь ты этимъ сказать?
Алкивіадъ. Что онъ оказалъ не мало услугъ отечеству, истребивъ множество его враговъ. Какъ неустрашимо дрался онъ въ послднюю войну. Сколько смертельныхъ ударовъ нанесла его рука!
2-й сенаторъ. Да, на удары онъ не скупъ, воздержаніе не его добродтель. Онъ одержимъ порокомъ, часто затвающимъ вс его доблести, часто даже опьяняющимъ его. Не имй онъ еще другихъ враговъ, достаточно было бы одного этого, чтобы сокрушить его. Кому неизвстно, что подъ наитіемъ скотскаго бшенства онъ совершалъ чудовищныя неистовства, порождалъ даже смуты. Мы убждены, что жизнь его позорна, и что такой порокъ, какъ пьянство, грозитъ опасностью государству.
1-й сенаторъ. Поэтому онъ долженъ умереть.
Алкивіадъ. О, безпощадный рокъ! Зачмъ же не захотлъ ты, чтобы онъ умеръ на пол битвы? Хотя его десница могла бы сама даже съ лихвою искупить его проступки, молю васъ, ради доблестныхъ дяній и его, и моихъ, будьте къ нему снисходительны. Я знаю, старость любитъ обезпеченія, поэтому и честь мою, и вс мои побды я отдаю вамъ въ залогъ того, что онъ исправится. Если за это преступленіе правосудіе требуетъ его смерти, пусть онъ найдетъ ее въ кровопролитной битв. Война, вдь, еще безпощадне закона.
1-й сенаторъ. Мы блюстители правосудія, и онъ умретъ. Замолчи, если не хочешь вооружить насъ и противъ тебя. Кто пролилъ кровь другого,— будь онъ намъ братъ или другъ,— тотъ неизбжно долженъ быть казненъ смертью.
Алкивіадъ. Неужто это должно совершиться? Нтъ, не можетъ быть. Умоляю васъ, сенаторы, узнайте меня.
2-й сенаторъ. Какъ?
Алкивіадъ. Вспомните, кто я.
3-й сенаторъ. Что такое?
Алкивіадъ. Одно только и могу предполагать, что старость заставила васъ забыть, кто я, иначе вы не оскорбили бы меня отказомъ въ такой ничтожной просьб. Вы растравили вс мои старыя раны!
1-й сенаторъ.Ты дерзаешь вызывать нашъ гнвъ? Онъ не многорчивъ, но безпредленъ на дл. Коротко и ясно:— мы изгоняемъ тебя навсегда.
Алкивіадъ. Меня? Изгоните лучше ваше тупоуміе, ваше лихоимство, длающее сенатъ такимъ гнуснымъ въ глазахъ народа!
1-й сенаторъ. Если черезъ два дня Аины все еще увидятъ тебя въ своихъ стнахъ, страшись еще боле грознаго приговора суда, а чтобы преступникъ не докучалъ намъ доле своими просьбами, пусть казнь надъ нимъ совершится сейчасъ же (Уходятъ).
Алкивіадъ. О, да продлятъ боги вашу жизнь хоть до той минуты, когда вы, еще живые, сдлаетесь для всхъ омерзительными остовами! Я какъ будто теряю разсудокъ. Они копили золото и отдавали его въ ростъ, а я въ это время сокрушалъ ихъ враговъ и богатлъ однми только глубокими ранами. И вотъ теперь награда! Вотъ то цлебное средство, которымъ сенатъ врачуетъ раны своихъ полководцевъ:— изгнаніе! А впрочемъ, я ему радъ! Оно, по крайней мр, даетъ мн право разразиться надъ гнусными аинянами всмъ моимъ негодующимъ гнвомъ. Я воспламеню свое и безъ того уже недовольное войско, воспользуюсь его любовью ко мн. Въ борьб съ сильнымъ нтъ безчестія, воины, какъ и боги, не должны выносить оскорбленій (Уходитъ).

СЦЕНА VI.

Великолпно убранная зала у Тимона.

Музыканты. Слуги накрываютъ столы, въ разныя двери входитъ нсколько гостей.

1-й гость. Здравствуй, пріятель.
2-й гость. Здравствуй. А благородный-то Тимонъ, какъ видно, только испытывалъ насъ за послдніе дни.
l-й гость. Въ эту же сторону была направлена и моя мысль, когда я встртился съ тобою. Я надюсь, что положеніе его совсмъ не такъ дурно, какъ онъ старался это выказать, чтобы испытать кое-кого изъ друзей.
2-й гость. Новый пиръ служитъ этому очевиднымъ доказательствомъ.
1-й гость. Важныя дла сначала заставили было меня отказаться отъ приглашенія, но онъ просилъ такъ настоятельно, что я бросилъ все и пришелъ.
2-й гость. У меня тоже были важныя дла, но онъ не хотлъ слушать никакихъ отговорокъ. Вы не поврите, какъ мн тяжело, что у меня не оказалось никакой возможности помочь ему, когда онъ и ко мн присылалъ за деньгами.
1-й гость. Меня это сильно огорчаетъ особенно теперь, когда я вижу въ чемъ дло.
2-й гость. Въ такомъ же положеніи и остальные его друзья. Сколько просилъ онъ у тебя?
1-й гость. Тысячу червонцевъ.
2-й гость. Тысячу!
і-й гость. А у тебя?
3-й гость. У меня… Да вотъ онъ и самъ.

Входятъ Тимонъ и слуги.

Тимонъ. Отъ всей души радъ васъ видть. Какъ поживаете?
1-й гость. Особенно хорошо съ тхъ поръ, какъ успокоились насчетъ твоего положенія.
2-й гость. Ласточка не такъ радостно ожидаетъ лта, какъ мы встрчи съ тобою.
Тимонъ (Про себя). И не такъ торопливо убгаетъ отъ зимы. Люди то же, что перелетныя птицы (Громко). Господа, мой обдъ не вознаградитъ васъ за такое долгое ожиданіе, утолите покамстъ вашъ голодъ музыкой, если звуки трубъ не слишкомъ грубая для васъ пища. Мы сейчасъ приступимъ къ трапез.
1-й гость. Надюсь, добрйшій Тимонъ, ты не сердишься, что твой посланный вернулся отъ меня съ пустыми руками.
Тимонъ. Стоитъ-ли безпокоиться о такихъ пустякахъ.
2-й гость. Благороднйшій Тимонъ…
Тимонъ. Что теб угодно, любезный другъ? (Приносятъ блюда).
2-й гость. Безцнный Тимонъ, я просто сгораю со стыда, что вчера, когда ты присылалъ ко мн, я оказался бдне всякаго нищаго.
Тимонъ. Перестань объ этомъ думать.
2-й гость. Еслибы ты прислалъ хоть двумя часами ране.
Тимонъ. Полно тревожить себя такими воспоминаніями (Слугамъ). Подавайте скоре все разомъ.
2-й гость. Вс блюда закрытыя.
1-й гость. Ручаюсь, что обдъ, по обыкновенію, будетъ царскій.
3-й гость. Безъ сомннія, будетъ подано все, что могутъ доставить деньги и время года.
1-й гость. Какъ вы поживаете? Что слышно новаго?
3-й гость. Вы, вроятно, уже слышали, что Алкивіадъ изгнанъ?
Вс гости. Алкивіадъ? Неужто?
3-й гость. Да, онъ, Алкивіадъ. Это врно.
1-й гость. Возможно-ли?
2-й гость. За что же?
Тимонъ. Мои достойные друзья, прошу за столъ.
3-й гость. Разскажу посл. Какая роскошь!
2-й гость. Все, какъ было прежде.
3-й гость. Только вопросъ:— на долго-ли?
2-й гость. Покамстъ, кажется, есть средства, а что будетъ дале, увидимъ.
3-й гость. Понимаю.
Тимонъ. За столъ, друзья, за столъ, и съ такою пылкостью, съ какою вы рветесь къ устамъ любимой женщины. Угощеніе для всхъ будетъ одно и то же. Это не чопорный обдъ, за которымъ кушанья простываютъ прежде, чмъ ршится вопросъ, которое изъ нихъ подавать слдуетъ ране, которое позже. Садитесь, садитесь! Начнемъ молитвою. О! всемогущіе, осните нашу трапезу своею благодатью! Заставьте благословлять васъ за безцнные ваши дары, но, если не хотите утратить своего обаянія, не расточайте этихъ даровъ съ безмрною щедростью, а поступайте такъ, чтобы они всегда были у васъ въ запас. Даруйте каждому человку столько, чтобы онъ не былъ вынужденъ къ горькой необходимости занимать у другихъ. Если вы будете слишкомъ щедры, то и вашей божественной власти пришлось бы прибгнуть къ займамъ у людей и притомъ къ займамъ настолько крупнымъ, что люди скоро совсмъ бы отреклись отъ боговъ. Сдлайте такъ, чтобы мясо оказалось пріятне, чмъ тотъ, кто его предлагаетъ. Если на пиръ сойдется человкъ двадцать, среди нихъ непремнно окажется десятка два мерзавцевъ. Если за столъ сядетъ дюжина женщинъ, окажется, что вс двнадцать… то, что он есть. Будьте, о, боги, неумолимы къ своимъ врагамъ. Пусть гнвное ваше мщеніе одинаково обрушится и на аинскихъ сенаторовъ, и на народные подонки! Пусть собственные ихъ пороки сами способствуютъ ихъ гибели! Что же касается собравшихся здсь моихъ друзей — они для меня ничто, поэтому я и не зову на нихъ вашего благословенія. Я созвалъ ихъ только на призрачный пиръ. Снимите крышки съ чашъ! Ну, собаки, лакайте!

Гости открываютъ чаши, оказывается, что въ послднихъ только горячая вода.

Нсколько голосовъ. Что хочетъ онъ сказать?
Другіе голоса. Совсмъ непонятно.
Тимонъ. Пусть теб, гнусной ста прихлебателей, никогда не видать лучшаго пира! Паръ и теплая вода — вотъ все, чего вы стоите. Таково прощальное вамъ слово Тимона, котораго вы, словно грязью, испачкали, облпили своею лестью, онъ омывается отъ васъ, бросая вамъ въ лицо грязную воду, то-есть, собственный вашъ клубящійся позоръ! (Плещетъ на нихъ водою). Живите позорно и долго, вчно улыбающіеся, льстивые лизоблюды, вжливые грабители, ласковые волки, кроткіе медвди, шуты Фортуны, друзья-собутыльники, осеннія мухи, низкопоклонные рабы, зловонный чадъ, куклы на пружинахъ! Пусть безчисленные недуги, бывающіе и на людяхъ, и на скотахъ, покроютъ ваше тло гнойными струпьями! Какъ, ты уже уходишь?… Постой, получи прежде должную теб часть!.. Вотъ и теб!.. И теб также!.. (Швыряетъ въ нихъ посудою и выгоняетъ). Постой! Я хочу дать теб денегъ, а не просить взаймы!.. Какъ, вс уже разбжались. Съ этой минуты да не будетъ пира, на которомъ мошенникъ являлся бы желаннымъ гостемъ! Гори, мой домъ! Аины, рухните до основанія! Отнын и все человчество, и каждый отдльный человкъ ненавистны Тимону (Уходитъ).

Нкоторые гости возвращаются, среди нихъ видны сенаторы.

1-й гость. Что-же это значитъ, господа?
2-й гость. Отчего такъ разсвирплъ Тимонъ?
3-й гость. Кто его знаетъ?! Не видали-ли вы моей шапки?
4-й гость. А я потерялъ плащъ.
3-й гость. Онъ человкъ сумасшедшій и вчный рабъ своихъ причудъ. Недавно онъ подарилъ мн цнный камень, а теперь сорвалъ его съ моей шапки… Не видали-ли вы моего камня?
4-й гость. Не видалъ-ли кто моей шапки?
2-й гость. Вотъ она.
4-й гость. А вотъ и мой плащъ.
1-й гость. Такъ идемте-же.
2-й гость. Онъ совсмъ обезумлъ.
3-й гость. Да, мн это говорятъ мои кости.
4-й гость. Вчера дарилъ алмазы, а сегодня швыряется булыжниками.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Вн аинскихъ стнъ.

Входитъ Тимонъ.

Тимонъ. Еще разъ оглянусь на тебя, родной городъ! О, стны, служащія охраной для волковъ, провалитесь въ землю и не защищайте боле Аинъ. Матроны, забудьте всякій стыдъ! Повиновеніе, исчезни изъ сердецъ дтей! Рабы и шуты, сгоните съ судейскихъ мстъ важныхъ и сморщенныхъ сенаторовъ и управляйте городомъ вмсто нихъ! Ты, нерасцвтшая еще двственность, окунись въ грязь общественнаго разврата и непотребствуй на глазахъ у родителей! Вы, неисправные должники, держитесь крпко и вмсто того, чтобы расплачиваться, ржьте горла заимодавцамъ! Подневольные слуги, воруйте, потому что ваши безжалостные хозяева, эти разбойники, своими загребистыми лапами сами грабятъ васъ съ разршенія закона. Пусть служанки скоре вскакиваютъ на постели къ хозяевамъ, а хозяйки отправляются въ непотребные дома! Вы, шестнадцатилтніе сыновья, вырывайте изъ рукъ дряхлыхъ отцовъ ихъ окованные костыли и этими костылями размозжайте старикамъ черепа! Пусть исчезнутъ и страхъ передъ богами, всякое богопочитаніе, всякое къ нимъ уваженіе, а, вмст съ этимъ, и вы — миръ, правосудіе, правда, святое почитаніе семьи, спокойствіе ночей, честныя отношенія къ сосдямъ, образованіе, добрые нравы и обычаи, завщанное преданіемъ уваженіе къ общественной Іерархіи, мудрые законы, все, все! Пусть все это сдлается какъ разъ противоположнымъ тому, чмъ должно быть, и да воцарится всюду дикій хаосъ!.. Вы, губительные для человка заразные недуги, скопляйте надъ Аинами свои отравленныя тучи и своими сокрушительными лихорадками дыхните на городъ, вполн созрвшій для гибели. Ты, безпощадная ломота, искалчь сенаторовъ, чтобы и ноги ихъ ковыляли такъ-же, какъ ихъ совсть. Развратъ и любострастіе, проникните въ мозгъ и въ кости нашихъ юношей, чтобы эти юноши, плывя противъ теченія добродтели, утонули окончательно въ волнахъ порока! Пусть нарывами и коростой покроется тло каждаго аинянина, и пусть всеобщая проказа будутъ единственными всходами, которые пожнуть жители этого города. Пусть каждое дыханіе заражаетъ другое, чтобы не только дружескія отношенія, но и самое присутствіе человка дйствовали какъ тлетворный ядъ! Изъ тебя, омерзительный городъ, я не унесу ничего, кром наготы! Вотъ вамъ мои одежды, аиняне, примите ихъ вмст съ моими до безконечности повторяемыми проклятіями! Тимонъ удаляется въ лса, гд каждый самый лютый зврь будетъ къ нему милосердне, чмъ человчество. О, услышьте меня, великіе и милостивые боги! Услышьте вс аиняне, какъ въ стнахъ ихъ города, такъ и за этими стнами! Да ростетъ въ Тимон вмст съ лтами его ненависть ко всему роду человческому, не длая различія между знатью и чернью! Аминь (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Аины. Въ дом у Тимона.

Входитъ Флавій съ другими двумя или тремя слугами.

1-й слуга. Послушай, главный управитель, куда же двался нашъ господинъ? Неужто мы совсмъ раззорены? Неужто ушло все, и ничего не осталось?
Флавій. Къ несчастью, друзья, ничего утшительнаго отъ меня вы не услышите. Сами правосудные боги свидтели, что я также бденъ, какъ и вы.
1-й слуга. Итакъ, роскошный домъ рушился, а такой высокочестный человкъ раззорился! Все пошло прахомъ, не осталось даже друга, который подалъ бы ему въ несчастіи руку и захотлъ бы раздлить его печальную судьбу!
2-й слуга. Какъ сами мы обращаемся спиною къ останкамъ товарища, только что опущеннаго въ землю, такъ и люди, когда-то наиболе близкіе Тимону, отворачиваются теперь отъ его похороннаго счастія, оставляя ему, словно пустые кошельки, свои притворныя сожалнія, а онъ, это злополучное существо, предоставленъ во власть всмъ ужасамъ бурь и непогодъ, безжалостной нищеты, отъ которой вс бгутъ, какъ отъ чумы… и онъ вынужденъ одиноко бродить по міру, словно воплощенный позоръ. А вотъ и еще товарищи.

Входятъ еще нсколько слугъ.

Флавій. Вс мы жалкіе обломки одного и того же, когда-то великолпнаго, но теперь разрушившагося зданія.
3-й слуга. По вашимъ лицамъ я, однако, вижу, что вс мы остаемся врны ливре Тимона. Мы все еще товарищи и готовы попрежнему служить великому страдальцу. На нашемъ корабл оказалась течь, а мы, бдные мореходы, стоимъ на все боле и боле погружающейся въ воду палуб и прислушиваемся къ грозному рокоту волнъ, такъ-какъ вс мы должны разсяться въ этомъ безбрежномъ океан воздуха, невдомо куда гонимые порывами втра.
Флавій. Добрые товарищи, я раздлю съ вами послднее, что имю. Гд-бы ни привелось намъ встртиться, мы изъ любви къ Тимону встртимся, какъ подобаетъ товарищамъ. Покачаемъ уныло головами и скажемъ:— ‘Знавали и мы лучшіе дни’, и эти слова будутъ какъ-бы погребальнымъ звономъ по умершемъ счастіи нашего хозяина. Пусть каждый получитъ то, чмъ я могу съ нимъ подлиться (Раздаетъ деньги). Берите, берите и ни слова боле. Вотъ мы, богатые горемъ, разойдемся теперь бдняками (Слуги расходятся). О, какое страшное горе готовитъ намъ излишняя щедрость. Кто-же, зная, что богатство рано или поздно ведетъ къ нищет, къ презрнію, не пожелалъ бы лучше совсмъ съ нимъ не знакомиться. Кто пожелалъ бы насладиться ослпительною роскошью только для того, чтобы познакомиться лишь съ призраками дружбы, а затмъ, чтобы, очнувшись отъ грезъ, увидать, что роскошь и все, что можетъ дать намъ богатство — такой-же обманъ, какъ и румяна, которыми размалеваны щеки мнимыхъ друзей… Какое жалкое созданіе тотъ человкъ, который не можетъ устоять противъ собственнаго своего сердца. Странно, непонятно поступила природа, допустивъ такое громадное преступленіе, какъ нарожденіе человка, добраго уже не въ мру. Кто на будущее время ршится быть хоть въ половину настолько щедрымъ, когда доброта, это божественное свойство, губитъ людей?.. О, безцнный мой господинъ, только затмъ и пользовавшійся благословеніями толпы, чтобы дожить до ея проклятій, бывшій богатымъ только для того, чтобы очутиться въ нищет!— Богатство твое послужило теб только для того, чтобы все твое громадное состояніе стало для тебя источникомъ величайшихъ огорченій. Ахъ, бдный, бдный господинъ! Онъ, полный гнва, возмутился противъ неблагодарнаго города, проклялъ этихъ чудовищно гнусныхъ друзей, а у самого не осталось ни средствъ къ существованію, ни возможности зарабатывать насущный хлбъ. Бдный господинъ, пойду тебя отыскивать! Я всегда самоотверженно исполнялъ каждую твою прихоть. Пока у меня хоть немного денегъ, я буду оставаться его управителемъ (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Лсъ.

Входитъ Tuмонъ.

Тимонъ. О, ты, всмъ управляющее солнце, извлеки изъ сырыхъ ндръ земли самыя зловредныя испаренія и зарази ими воздухъ, которымъ дышатъ аиняне подъ властью сестры твоей — луны. Вотъ двое близнецовъ вышли изъ одной и той-же утробы. Ихъ зачатіе, питаніе, рожденіе были почти одинаковы, но пошлите имъ на долю не одинаковую судьбу, и тотъ, кому посчастливилось, непремнно станетъ презирать несчастнаго, но и человческая природа со всхъ сторонъ осаждаемая человческими бдствіями, не можетъ безъ презрнія, а въ то-же время безъ зависти смотрть на чужое счастіе. Обогати этого нищаго, а этотъ богачъ пусть обднетъ, и прежде бывшаго богатымъ ожидаетъ униженіе, а прежняго нищаго — почетъ. Обиліе подножнаго корма помогаетъ животнымъ жирть, а недостатокъ нищи — худть. Кто дерзнетъ, да, кто, чувствуя себя въ душ вполн правымъ, дерзнетъ воскликнуть:— ‘Вотъ этотъ человкъ льстецъ!’ Если этотъ льстецъ, то и вс другіе тоже, потому что каждый, стоящій на нижней ступени общественной лстницы, непремнно льститъ каждому стоящему выше: ученый олухъ непремнно кланяется въ поясъ раззолоченному дураку. Все кривитъ душою. Да, въ нашей проклятой человческой природ все идетъ кривымъ путемъ, а прямотою можетъ похвалиться одна только отъявленная гнусность. Пусть будутъ прокляты вс празднества, общества, вс человческія сходки! Тимонъ и ближнихъ своихъ презираетъ такъ-же какъ самого себя! Пусть гибель будетъ удломъ всего человчества (Роетъ землю). Земля, дай мн кореньевъ,а кто требуетъ отъ тебя чего-нибудь большаго, услади тому вкусъ безпощаднйшимъ изъ твоихъ ядовъ.. Это что такое! Золото! Желтое, блестящее, драгоцнное золото! Нтъ, боги, я не хитрю въ своихъ молитвахъ. Кореньевъ прошу я у тебя, лучезарное небо! Тутъ благороднаго желтаго металла достаточно, чтобы черное сдлать блымъ, скверное прекраснымъ, виноватое правымъ, гнусное честнымъ, старое молодымъ, трусливое мужественнымъ. О, праведные боги, зачмъ это? Да, зачмъ это, великіе боги? Этимъ вы можете удалить отъ себя и жрецовъ своихъ, и самыхъ преданныхъ слугъ, неужто таково ваше желаніе? Неужто вы хотите вырывать подушки изъ-подъ головъ еще не умирающихъ людей? Этотъ металлъ — отличное средство для порабощенія: онъ заставляетъ заключать условія и нарушать священные обты, онъ способенъ заставить призывать благословенія на достойнаго проклятій, поклоняться, какъ божеству, даже разъдающей проказ, уважать, чествовать воровъ, преклоняя передъ ними колни, и назначать ихъ на высокія должности, сажать на скамьи сенаторовъ. Золото будетъ побуждать вдову съ заплаканными глазами избрать себ другого мужа. Той, отъ которой даже больницы, гд лечатся самыя скверныя язвы, отвернулись бы съ омерзеніемъ, это средство придаетъ и прелесть, и благоуханіе, и апрльскую свжесть новой юности. Ну, проклятый прахъ, всесвтная блудница, сющая раздоры между народными толпами, иди!— я возвращу теб твое мсто въ природ (вдали раздаются воинственные звуки трубъ). А, трубы и барабаны! Какъ бы ты живуще не было, я все-таки тебя зарою. Ты, неунывающій воръ, все еще ходишь бодро, тогда какъ твои искалченные всякими недугами охранители не въ силахъ уже твердо стоять на ногахъ.. Или нтъ, оставлю на всякій случай наружу хоть небольшую частицу (беретъ частъ золота).

При звукахъ трубъ и барабановъ входятъ облеченный въ воинскіе доспхи Алкивіадъ, Фринія и Тимандра.

Алкивіадъ. Эй, говори, кто ты?
Тимонъ. Такое-же животное, какъ и ты самъ. Да изгложетъ тайная рана твое сердце за то, что, благодаря теб, я снова увидалъ человческое лицо.
Алкивіадъ. Какъ твое имя? За что ты такъ сильно ненавидишь человчество, когда ты самъ человкъ?
Тимонъ. Я ненавидящій все человчество ‘мизантропъ’. Если желаешь, чтобы я хоть сколько-нибудь полюбилъ тебя, превратись въ собаку.
Алкивіадъ. Теперь я, кажется, узнаю тебя, но ршительно не знаю, что произошло съ тобою.
Тимонъ. И я узнаю тебя настолько, что узнать о теб боле, чмъ знаю, мн совсмъ не желательно. Ступай за своими барабанами, окрашивай землю человческою кровью и краснй за это насколько возможно краснть. Если жестокосердны обряды богослуженія и человческія управленія, насколько жестоки должны быть войны? Да, сопровождающая тебя блудница, несмотря на свои ангелоподобные взоры, произведетъ боле опустошеній, чмъ твой мечъ.
Фринія. Да отгніютъ у тебя за это губы.
Тимонъ. Цловать тебя я, вдь, не стану, оставляй слдовательно свою заразу при себ, мн она не опасна.
Алкивіадъ. Какъ могла такая страшная перемна произойти съ благороднымъ Тимономъ?
Тимонъ. Въ Тимон произошла такая-же перемна, какъ и въ мсяц, когда ему больше нечмъ свтить. Однако, возродиться, подобно мсяцу, онъ не могъ, не найдя такого солнца, у котораго было бы можно позаимствовать свта.
Алкивіадъ. Дорогой Тимонъ, чмъ могу я доказать теб свою дружбу?
Тимонъ. Утверди во мн еще крпче то, въ чемъ я уже и такъ убжденъ вполн.
Алкивіадъ. Въ чемъ-же дло, Тимонъ?
Тимонъ. Поклянись быть моимъ другомъ и не исполни этой клятвы. Если ты не поклянешься, да накажутъ тебя боги, потому что ты человкъ, а если сдержишь — пусть тебя все-таки покараютъ боги, опять-таки потому, что ты человкъ.
Алкивіадъ. Я что-то слышалъ о постигшемъ тебя несчастіи, но только мимоходомъ.
Тимонъ. Ты видлъ его ране, когда все еще было благополучно.
Алкивіадъ. Нтъ, я вижу его теперь. Тогда было блаженное время.
Тимонъ. Оно и тогда было такое-же, какъ теперешнее твое счастіе, которое ты раздляешь съ двумя потаскушками.
Тимандра. Неужто это въ самомъ дл онъ, превозносимый всми любимецъ Аинъ?
Тимонъ. Ты Тимандра?
Тимандра. Да.
Тимонъ. Оставайся вчно блудницей. Вдь т, кто пользуются тобою, не чувствуютъ къ теб любви, вотъ и ты, удовлетворяя ихъ сладострастіе, награди ихъ всякими скверными болзнями. Лови часы сластолюбія, отправляй развратниковъ въ больницы, въ ванны, сажай краснощекую юность въ горячую воду и обрекай ее на полное воздержаніе.
Тимандра. Петлю-бы теб на шею, извергъ.
Алкивіадъ. Не сердись на него, милая Тимандра. Разсудокъ его подъ давленіемъ несчастія повихнулся. Золота у меня, добрйшій Тимонъ, остается мало, а недостатокъ въ немъ почти ежедневно возбуждаетъ ропотъ въ моихъ нуждающихся воинахъ. Среди этихъ заботъ, я къ величайшему моему прискорбію, слышалъ, будто проклятые аиняне забыли вс твои, заслуги и то, что если-бы не твой мечъ и не твое богатство, они давно были-бы подданными сосднихъ тирановъ…
Тимонъ. Прошу тебя, вели бить въ барабаны и уходи.
Алкивіадъ. Тимонъ, я твой искренній другъ, и мн отъ души тебя жаль.
Тимонъ. Не врю.Тмъ, кого жалютъ, не надодаютъ. Мн хотлось-бы остаться одному.
Алкивіадъ. Если такъ, прощай. Вотъ теб немного золота.
Тимонъ. Оставь его у себя, я сытъ имъ не буду.
Алкивіадъ. Когда я превращу гордыя Аины въ груду развалинъ…
Тимонъ. Какъ? Ты идешь войною противъ Аинъ?
Алкивіадъ. Да, Тимонъ, и не безъ основанія.
Тимонъ. Да пошлютъ теб боги полное торжество, истреби аинянъ всхъ до послдняго, а потомъ ужь кстати и себя самого.
Алкивіадъ. За что-же, Тимонъ?
Тимонъ. За то, что, погубивъ негодяевъ, ты загубишь и мою родину. Спрячь свое золото, забирай кстати и вотъ это. Бери, бери! Уподобься чум, которую Юпитеръ иногда въ вид ядовитыхъ тучъ насылаетъ на преступные города, и не щади никого! Не жалй сдобородыхъ старцевъ: вс они ростовщики! Рази лживыхъ матронъ, притворяющихся добродтельными, честны только ихъ одежды, а сами он сводни. Да не остановится твой мечъ передъ свжими щеками двушки, ея молочно-блыя груди, на которыя за ихъ завсами любуются мужчины, должны возбуждать не чувство состраданія, а чувство злобы, какъ гнуснйшія предатели. Не щади и грудного младенца, улыбка котораго, вызывая ямочки на щекахъ, вызываетъ къ себ такое безмрное снисхожденіе у дураковъ. Считай его ублюдкомъ, которому по указанію какого-нибудь оракула суждено перерзать теб горло. Да, руби его безъ всякаго зазрнія совсти. Отрекись отъ всякаго чувства состраданія, сокрой глаза и уши за непроницаемою бронею, чтобы сквозь нее но могли достигнутъ до тебя мольбы матерей, непорочныхъ двушекъ и дтей, чтобы не смущалъ тебя видъ окровавленныхъ одеждъ жрецовъ, убитыхъ во время священнодйствія. Если нужно теб золото для расплаты съ войсками, бери, вотъ оно. Будь всеобщимъ бичемъ, а когда твой гнвъ укротится, погибни самъ. Бери, и боле ни слова! Уходи!
Алкивіадъ. Если у тебя есть еще золото, давай. Его я приму, но твоихъ совтовъ — нтъ.
Тимонъ. Прими ихъ или не принимай, все-таки да проклянетъ тебя небо!
Фринія и Тимандра. Добрйшій Тимонъ, если у тебя есть еще золото, дай и намъ.
Тимонъ. У меня его столько, что каждая потаскушка броситъ свое ремесло, а сводни перестанутъ плодить потаскушекъ. Ну, вы, твари, давайте сюда передники. Отъ подобныхъ вамъ никакихъ клятвъ не требуется, хотя я знаю, что вы способны надавать такихъ страшныхъ клятвъ, что сами боги содрогнулись-бы на небесахъ. Не клянитесь-же, не давайте никакихъ обтовъ. Напрасный трудъ, я могу вритъ только однимъ вашимъ природнымъ влеченіямъ. Оставайтесь-же всегда потаскушками. Если кто-нибудь вздумаетъ обличительнымъ голосомъ обратить васъ на путь истины, усильте свои непотребныя чары, постарайтесь искусить его, разожгите въ немъ самомъ тотъ-же нечистый огонь прелюбодянія и подавите своимъ пламенемъ его жалкій дымокъ. Оставайтесь врны себ, посвящайте половину года разврату, а другую половину леченію отъ его послдствій. Прикрывайте свои облзшія, полуплшивыя головы волосами отъ умершихъ, даже отъ висльниковъ, это все равно! Щеголяйте въ нихъ, надувайте ими доврчивыхъ глупцовъ и продолжайте непотребствовать. Замазывайте морщины такимъ густымъ слоемъ прикрасъ, чтобы на лиц вашемъ, пожалуй, могла-бы увязнуть лошадь.
Фринія и Тимандра. Давай только побольше золота, а затмъ что угодно. Поврь, изъ-за денегъ мы готовы на все.
Тимонъ. Сйте всюду истощеніе, даже въ пустыхъ костяхъ мужчинъ, заставьте окостенть ихъ гибкія сочлененія, уничтожайте въ нихъ скоре ихъ мужескую силу. Поразите хрипотою голоса законовдовъ, чтобы они боле не могли ни защищать завдомо неправыхъ длъ, ни терзать намъ уши своимъ крючкотворствомъ. Заражайте убленныхъ сдинами жрецовъ, вопіющихъ противъ ихъ плоти и не врящихъ ни слову изъ того, что говорятъ. Оттаивайте до чиста, съ самымъ переносьемъ, т зараженные страшнымъ недугомъ носы, которые пользуются своимъ чутьемъ не ради общественнаго блага, а только ради своихъ личныхъ выгодъ. Заставляйте скоре лысть завитыя головы разныхъ бездльниковъ! Не обдляйте своими щедрыми дарами и тхъ храбрыхъ воиновъ, которыхъ смерть пощадила въ бояхъ. Заражайте все гнилью, изсушайте вс источники напряженія. Вотъ вамъ еще золото. Губите другихъ, это-же золото пусть погубитъ васъ самихъ, а канавы и ямы пусть послужатъ вамъ могилами.
Фринія и Тимандра. Давай еще совтовъ, но и еще золота, щедрый Тимонъ.
Тимонъ. Отъ васъ-же требуется побольше распутства, побольше всякаго зла, а дальше — увидимъ. Это только задатокъ.
Алкивіадъ. Гремите трубы и барабаны, мы идемъ противъ Аинъ! Прощай, Тимонъ. Если мое предпріятіе увнчается успхомъ, я еще увижусь съ тобою.
Тимонъ. А я больше никогда съ тобою не увижусь, если только не обманутъ меня мои надежды.
Алкивіадъ. Я никогда не сдлалъ теб ни малйшаго зла.
Тимонъ. Нтъ, длалъ: ты меня хвалилъ.
Алкивіадъ. Разв это зло?
Тимонъ. Да, если врить ежедневному опыту, зло. Ступай, да не забудь захватить съ собою и своихъ собаченокъ.
Алкивіадъ. Наше присутствіе ему непріятно. Впередъ!

Уходитъ съ Фриніей и съ Тимандрой при звукахъ трудъ и при барабанномъ бо.

Тимонъ. Даже изнемогающая подъ гнетомъ человческой неблагодарности природа — и та можетъ еще томиться голодомъ (Снова копаетъ землю). О, ты, общая всмъ мать, природа, чье необъятное чрево порождаетъ все, а чья неизмримая грудь питаетъ все и всхъ, ты, изъ одного и того-же вещества, изъ котораго сотворено любимое твое гордое чадонадменный человкъ, создающая и черную жабу, и синяго ужа, и золотистую ящерицу, и слпую ядовитую ехидну, и все, что родится ужаснаго подъ небеснымъ сводомъ, освщаемымъ животворнымъ огнемъ Гиперіона, пошли изъ щедрыхъ своихъ ндръ хоть одинъ корень на долю того, кто одинаково ненавидитъ всхъ сыновъ человческихъ. Сдлай безплодной могучую свою утробу, чтобы неблагодарное человчество не могло боле ничего отъ тебя получать! Если-же все-таки хочешь зачинать, будь чревата тиграми, драконами, волками и медвдями, нарождай новыхъ чудовищъ, еще невиданныхъ на твоей поверхности подъ мраморнымъ сводомъ небесъ! А, вотъ корень! Благодарю, земля, благодарю! Изсуши свои жилы, свои виноградники, свои воздланныя поля, благодаря которымъ неблагодарный человкъ, до отвала нажравшись всякихъ питій и вкусныхъ яствъ, притупляетъ свой умъ и, уподобляясь скоту, теряетъ даже способность мыслить (Входитъ Апемантъ). Опять человкъ! О, какое наказанье, какое наказанье!
Апемантъ. Меня направили сюда. Говорятъ, будто ты вздумалъ подражать моимъ привычкамъ и жить, какъ живу я.
Тимонъ. Если подражаю, то потому только, что у тебя нтъ собаки, иначе я бы сталъ подражать ей. Чтобъ теб зачахнуть!
Апемантъ. Все это у тебя только напускное, только недостойное сложившагося мужа уныніе, вызванное тмъ, что судьба перестала гладить тебя по головк. Къ чему этотъ заступъ, это нелпое пребываніе въ лсу, эта одежда, годная, разв, для раба, и этотъ мрачный видъ? Твои льстецы, на которыхъ ты раззорился, продолжаютъ ходить въ шелку, пить вино, спать на мягкихъ постеляхъ и обнимать своихъ зараженныхъ, но раздушенныхъ красотокъ. Они давно уже забыли думать, что когда-то существовалъ какой-то Тимонъ! Не наноси тяжкаго оскорбленія этимъ лсамъ, принимая среди нихъ видъ суроваго судьи, порицающаго все и всхъ. Превратись самъ въ льстеца и постарайся отыскать благоденствіе въ томъ, что тебя раззорило. Научи и колни свои и спину гнуться какъ можно ниже, и пусть втеръ тотчасъ-же сноситъ съ головы твоей шапку, какъ только появится тотъ, передъ кмъ ты пресмыкаешься. Превозноси самыя порочныя его наклонности и находи ихъ превосходными. Вотъ тотъ языкъ, на которомъ другіе говорили съ тобою, и ты одобрительно внималъ этимъ рчамъ, словно харчевникъ, ласково привтствуя каждаго мерзавца, который къ теб приходилъ. Будетъ совершенно естественно, если ты самъ превратишься въ негодяя. Если-бы ты какимъ-нибудь чудомъ разбогатлъ снова, это пошло-бы на пользу однимъ только бездльникамъ. Не пытайся-же уподобляться мн.
Тимонъ. Я отрекся-бы отъ себя, если бы уподобился теб.
Апемантъ. Отъ себя ты отрекся уже и въ то время, когда во всемъ былъ еще вполн сходенъ съ самимъ собою. Ты всегда былъ безумнымъ, а теперь сталъ совсмъ дуракомъ. Не думаешь-ли ты, что до мозга костей пронизывающій холодный втеръ, словно предупредительный слуга, принесетъ теб теплую фуфайку? Что эти поросшія мохомъ и переживающія орловъ деревья будутъ, словно преданные пажи, внимательно слдитъ, за каждымъ твоимъ движеніемъ и по одному твоему знаку сейчасъ-же переходитъ на другое мсто? Что холодный потокъ, словно латами окованный льдомъ, предложитъ теб птичьяго молока, чтобы возстановить твои силы, растраченныя среди ночныхъ излишествъ. Зови тхъ тварей, которыхъ обнищаніе заставляетъ переносить самыя тяжкія оскорбленія со стороны безжалостнаго неба, заставляющаго мириться съ отсутствіемъ одежды, крова, подвергаться рзкимъ столкновеніямъ стихій и жить на лон матери-природы. Прикажи имъ льстить теб и ты познаешь…
Тимонъ. Что ты дуракъ. Вонъ отсюда!
Апемантъ. Теперь я люблю тебя боле, чмъ когда-либо.
Тимонъ. А я за это ненавижу тебя еще сильне.
Апемантъ. За что-же?
Тимонъ. За то, что ты льстишь нищет.
Апемантъ. Я не льщу, а только говорю, что ты нищій.
Тимонъ. И ты только для этого отыскиваешь меня?
Апемантъ. Да, чтобы позлить тебя.
Тимонъ. Развлеченіе достойное дурака или мерзавца. Неужто тебя это забавляетъ?
Апемантъ. Да.
Тимонъ. Въ такомъ случа, ты бездльникъ.
Апемантъ. Если-бы ты надлъ на себя это грубое негрющее рубище, чтобы дать хорошій урокъ своей гордын, было-бы конечно недурно. Но ты, вдь, надлъ его на себя поневол. Не очутись ты нищимъ, ты попрежнему оставался бы расточителемъ. Добровольную нищету переживать легче, чмъ пышную роскошь, вчно боящуюся за завтрашній день, она скоре является полученіемъ желаннаго, чмъ тяжкою пыткою. Одна бываетъ постоянно переполненною, другая-же требуетъ все новыхъ и новыхъ пополненій и никогда не достигаетъ полной сытости. Самое лучшее состояніе, за отсутствіемъ полнаго удовлетворенія, все-таки нужда, но нужда, довольная собою. Теб, несчастный, въ томъ положеніи, въ какомъ ты находишься, лучше всего было бы умереть.
Тимонъ. Нтъ, я не желалъ бы умереть только по наущенію такого жалкаго человка, который еще жалче меня. Ты проходимецъ, котораго фортуна никогда не сжимала въ своихъ ласковыхъ объятіяхъ и съ которымъ она вчно обходилась, какъ съ собакой. Еслибы ты, какъ мы, съ первыхъ пеленокъ, благодаря услугамъ цлой толпы отлично вышколенныхъ слугъ, постепенно испыталъ вс удобства, вс удовлетворенія, которыя доступны только баловнямъ счастія, ты ушелъ бы съ головою въ самый невзыскательный, самый будничный развратъ. Глухой къ суровымъ требованіямъ воздержанія, ты былъ-бы послушенъ только медоточивому голосу наслажденій. Но для меня весь міръ былъ только лавкой, гд продаются сласти, меня ублажали, холили. Уста, языки, глаза и сердце безконечнаго числа людей вчно находились къ моимъ услугамъ и ихъ было такъ много, что я не могъ употреблять всхъ ихъ въ дло, а между тмъ они были привязаны ко мн, словно листья къ втвямъ стараго дуба. Зимняя стужа заставила ихъ оторваться отъ родныхъ стеблей, и я, окончательно обнаженный, очутился во власти бурь и непогодъ. Для меня, никогда ничего не знавшаго, кром счастія, переносить такое положеніе, довольно тяжело, но для тебя существованіе началось прямо съ страданій и ты въ нихъ закалился. За что сталъ-бы ты ненавидть людей? Они никогда теб не льстили. Что далъ ты имъ? Если непремнно хочешь кого-нибудь проклинать, проклинай отца, несчастнаго, оборваннаго нищаго въ рубищ, который въ игривую минуту сошелся съ какою-нибудь нищею и произвелъ тебя на свтъ, съ самаго твоего рожденія обрекая тебя на нищету. Ступай отъ меня прочь! Если бы ты не былъ отребьемъ человчества, ты непремнно оказался бы пронырой и льстецомъ.
Апемантъ. Ты до сихъ поръ такъ еще гордъ?
Тимонъ. Я горжусь тмъ, что не такой, какъ ты.
Апемантъ. А я тмъ, что никогда не былъ расточителемъ.
Тимонъ. А я еще тмъ, что до сихъ поръ могу имъ оставаться. Если бы все мое имущество заключалось въ теб одномъ, я и тутъ позволилъ бы теб повситься. Уходи отсюда. О, если-бы вся жизнь Аинъ заключалась въ одномъ этомъ корн, съ какою радостью я-бы его проглотилъ (Жуетъ корень).
Апемантъ. (Подавая ему что-то). Возьми, приправь этимъ свою пищу.
Тимонъ. Позаботься прежде о моемъ обществ, избавь меня отъ себя.
Апемантъ. Мое собственное общество только улучшилось бы безъ тебя.
Тимонъ. Нтъ, не улучшилось бы, а только бы ухудшилось. Если оно не такъ на самомъ дл, я желалъ бы отъ души, чтобъ было такъ.
Апемантъ. Что-же пожелаешь ты Аинамъ?
Тимонъ. Чтобъ вихрь какъ можно скоре примчалъ тебя въ ихъ стны. Если хочешь, скажи имъ, что у меня есть золото. Видишь, какая бездна?
Апемантъ. Здсь отъ него нтъ никакой пользы.
Тимонъ. Напротивъ,здсь-то оно и прекрасно и полезно, такъ-какъ спитъ здсь спокойно и не служитъ злу.
Апемантъ. Гд-же спишь ты ночью, Тимонъ?
Тимонъ. Подъ тмъ, что надо мною. А гд кормишься ты, Апемантъ?
Апемантъ. Гд найдется пища или, врне, гд удается ее състь.
Тимонъ. Желалъ-бы я, чтобы въ моемъ повиновеніи находился ядъ. Понимаешь, зачмъ мн этого бы хотлось?
Апемантъ. Что-же бы ты сдлалъ?
Тимонъ. Прпправилъ-бы имъ твою пищу.
Апемантъ. Ты не знаешь и никогда не знавалъ средины, теб знакомы одн только крайности. Когда ты жилъ только среди золота и благоуханій, вс смялись надъ твоею чрезмрною расточительностью. Теперь, когда у тебя нтъ боле ничего, надъ тобою смются за твое обнищаніе. Вотъ теб кислая ягода, съшь ее.
Тимонъ. Всякая кислятина мн противна.
Апемантъ. Даже и кизилъ?
Тимонъ. Мн противно все, что похоже на тебя.
Апемантъ. Если бы ты ране началъ ненавидть все кисло-сладкое, которое несравненно мене вкусно, чмъ кизилъ, ты былъ-бы теперь гораздо боле доволенъ собою. Слыхалъ-ли ты, чтобы мотъ, разумется, растратившій свое состояніе, былъ кмъ-нибудь любимъ?
Тимонъ. Вообще бывалъ-ли кто-нибудь любимъ, не имя состоянія?
Апемантъ. Я.
Тимонъ. Понимаю. Теб средства какъ-то позволили накормить собаку.
Апемантъ. Скажи, кто по-твоему иметъ наибольшее сходство съ твоими льстецами?
Тимонъ. Конечно, боле всего женщины, но мужчины сама воплощенная лесть. Что сдлалъ-бы ты со вселенной, если-бы теб дана была на это власть?
Апемантъ. Отдалъ-бы ее на растерзаніе зврямъ, чтобы избавиться отъ людей.
Тимонъ. И чтобы по уничтоженіи рода человческаго самому превратиться въ животное и жить среди животныхъ?
Апемантъ. Да, Тимонъ, такъ.
Тимонъ. Какое скотское честолюбіе! Отъ души былъ-бы радъ, если-бы боги помогли теб исполнить это желаніе. Если-бы ты сталъ львомъ, тебя надувала-бы лисица, а еслибы ягненкомъ, тебя зала-бы лисица. Если-бы ты превратился въ лисицу, ты остался бы въ подозрніи, если-бы на тебя принесъ случайно жалобу оселъ. Если-бы ты сдлался осломъ, тебя вчно мучила бы собственная твоя тупость, и жизнь твоя докончилась бы тмъ, что ты послужилъ-бы завтракомъ для волка. Если-бы очутился волкомъ, тебя вчно преслдовалъ-бы неутолимый голодъ и ты нердко-сталъ-бы подвергать опасности жизнь, чтобы только раздобыться для обда кускомъ мяса. Если-бы ты превратился въ единорога, тебя погубили бы гордость и задоръ, ты непремнно палъ-бы жертвой собственнаго бшенства. Обратись ты въ медвдя, тебя убила-бы лошадь, стань ты лошадью, тебя загрызъ бы барсъ. Сдлаешься барсомъ, будешь близкимъ родственникомъ льва и самое это родство вчно угрожало-бы теб гибелью и теб пришлось бы искать спасенія въ бгств, только одно отсутствіе могло бы тебя спасти. Въ какое животное не превратись, ему постоянно будетъ угрожать другой зврь: и какое-же ты животное уже теперь, если до сихъ поръ не видишь, какъ много потерялъ бы ты при превращеніи.
Апемантъ. Если бы твой разговоръ могъ когда-нибудь доставить удовольствіе, то это было бы теперь. Аинская республика превратилась въ дремучій лсъ, населенный дикими зврями.
Тимонъ. Какъ-же удалось ослу пробить стну? Вдь оказывается же, что ты за городомъ.
Апемантъ. Вотъ я вижу вдали живописца и стихотворца. Да заразятъ они тебя чумою своей бесды, я-же боюсь чумы, поэтому и удаляюсь. Когда мн ршительно больше нечего будетъ длать, я опять приду къ теб.
Тимонъ. Когда на свт боле не останется ни одного живаго существа,— тогда милости просимъ. Я бы предпочелъ быть собакою нищаго, чмъ Апемантомъ.
Апемантъ. Ты царь всхъ существующихъ глупцовъ.
Тимонъ. Къ сожалнію, ты такъ уже грязенъ, что на тебя противно даже плевать.
Апемантъ. Напади на тебя моровая язва. Ты слишкомъ гадокъ, чтобы тебя проклинать,
Тимонъ. Каждый негодяй рядомъ съ тобою покажется чистымъ.
Апемантъ. Каждое твое слово дышетъ проказой.
Tимонъ. Да, если я произношу твое имя. Я охотно прибилъ бы тебя, но боюсь какъ бы руки мои не заразились.
Апемантъ. А я былъ-бы очень радъ, если-бы он отгнили у тебя отъ моего языка.
Тимонъ. Прочь отъ меня, пометъ паршивой собаки! Меня разбираетъ бшенство, когда я вижу, что ты все еще живешь на свт, мн длается тошно отъ одного взгляда на тебя.
Апемантъ. Какъ-бы хорошо было, еслибы ты лопнулъ.
Тимонъ. Прочь, надодливый мерзавецъ! На тебя жаль потратить и камень (Бросаетъ въ нею камнемъ).
Апемантъ. Скотъ!
Тимонъ. Рабъ!
Апемантъ. Жаба!
Тимонъ. Мошенникъ, мошенникъ, мошенникъ! (Апемантъ длаетъ видъ, будто уходитъ, но самъ только прячется за дерево). Какъ отвратительно мн смотрть на этотъ лицемрный міръ. Мн отъ него не нужно ничего, кром того, что удовлетворяетъ главныя потребности. И такъ, Тимонъ, сей-часъ-же принимайся рыть для себя могилу. Выбери себ для этого такое мсто, чтобы блая пна морская, набгая на берегъ, омывала твой надгробный камень. Сочини для себя такую надгробную надпись, чтобы смерть твоя издвалась надъ жизнью другихъ (Смотритъ на золото). О, божественный цареубійца, умющій сять раздоры между отцомъ и сыномъ! Блестящій осквернитель чистйшаго ложа Гименея! Неустрашимый Марсъ! Вчно юный соблазнитель, вчно свжій, нжный и любимый, отъ нжной окраски котораго можетъ растаять священный снгъ, покрывающій лоно Діаны. Видимый богъ, связывающій, сковывающій между собою всевозможныя невозможности и заставляющій ихъ лобызаться, владющій всми языками и заставляющій ихъ говорить въ какомъ угодно смысл! О, великолпный пробный камень для сердецъ, вообрази, будто люди, то-есть твои рабы возмутились, поэтому и поступай съ ними, какъ съ мятежниками:— вызови между ними междоусобицу, чтобы міръ этотъ сдлался добычею зврей!
Апемантъ. И я желаю того-же, только пусть это совершится посл моей смерти. А разскажу, что у тебя есть золото, тогда постители станутъ являться къ теб одни за другими, отъ нихъ не будетъ отбоя.
Тимонъ. Даже отбоя не будетъ?
Аііемлитъ. Не будетъ.
Тимонъ. Сдлай одолженіе, обратись ко мн спиною.
Апемантъ. Живи и вчно будь связанъ съ нищетою.
Тимонъ. Живи и ты, живи подольше и будь связанъ съ нею-же до конца дней своихъ! (Апемантъ уходитъ). Я съ нимъ поквитался… О, боги, опять человческія лица! Гложи свой корень, Тимонъ, гложи, съ лютой ненавистью проклиная родъ человческій (Входятъ разбойники).
1-й разбойникъ. Гд хранится его золото? Это, должно-быть, какіе нибудь ничтожные остатки, жалкіе обломки прежняго богатства. Оскудвшая казна и вроломство друзей повергли его въ глубокое уныніе.
2-й равбойникъ. Ходятъ слухи, будто онъ до сихъ поръ страшно богатъ.
1-й разбойникъ. Сдлаемъ попытку: если онъ боле не дорожитъ золотомъ, онъ выдастъ намъ его тотчасъ-же. Но если онъ дрожитъ надъ нимъ, какъ скряга, что длать намъ тогда?
2-й разбойникъ. Да, правда. Не носитъ-же онъ при себ всхъ своихъ сокровищъ.
1-й разбойникъ. Не онъ-ли это?
Разбойники. Гд?
2-й разбойникъ. Да, по описанію онъ.
3-й разбойникъ. Онъ самый, я его знаю.
Разбойники. Здравствуй, Тимонъ.
Тимонъ. Кто вы такіе? Воры?
Разбойники. Нтъ, не воры, а воины.
Тимонъ. И то, и другое да, въ придачу, еще сыновья женщинъ.
Разбойники. Мы не воры, но люди, впавшіе въ нужду.
Тимонъ. Самая большая ваша нужда заключается въ томъ, что вамъ недостаетъ излишнихъ блюдъ. Чего-же вамъ нужно? Видите, въ земл немало кореньевъ, на небольшомъ пространств боле ста ключей, на дубахъ не мало желудей, а на колючихъ кустарникахъ румяныхъ ягодъ. Гостепріимная хозяйка сама у каждаго куста разставляетъ ваши приборы, пусть каждый беретъ у нея все, что ему нужно. Вы-то нуждаетесь? Въ чемъ-же именно?
1-й разбойникъ. Мы не можемъ питаться только травами, ягодами и водою, словно скоты, птицы или рыбы.
Тимонъ. Вы не можете быть сыты, питаясь даже скотами, птицами и рыбами, вамъ надо жрать людей! Но все равно, я еще хвалю васъ за то, что вы воруете и грабите открыто, а не служите своему ремеслу, прикрываясь самыми назидательными личинами, потому что въ каждымъ промысл, какъ-бы онъ ни былъ честенъ на видъ, непремнно таится воровство. Безстыжіе воры, вотъ вамъ золото! Ступайте, высасывайте изъ гроздей ихъ одуряющую кровь! Да, длай се это до тхъ поръ, пока и ваша кровь не начнетъ бродить, какъ въ горячк, и не вспнится отъ жару, спасая васъ этимъ отъ вислицы. Не прибгайте къ помощи врача: его противоядія — т-же яды, они отправляютъ на тотъ свтъ чаще, чмъ вы грабите. Отнимайте вмст съ жизнью и богатства, продолжайте убивать, воровать и грабить такъ-же, какъ вы длали это до сихъ поръ, смотря на преступленіе, какъ на ремесло. Я вамъ докажу, что воровство и грабежъ существуютъ всюду. Солнце, вдь, тоже грабитель, оно могучею своею притягательною силою обворовываетъ широкое море. Луна тоже самая безстыжая воровка, она свой блдный свтъ крадетъ у солнца. Океанъ тоже воръ, его струящаяся зыбь растворяетъ и поглощаетъ исходящія изъ земли испаренія, превративъ ихъ въ соленыя слезы. Земля тоже воровка, она плодоносна только потому, что сама питается навозомъ, накраденнымъ средь испражненій всего міра. Все на свт воруетъ! Даже законъ,— узда ваша и бичъ,— пользуясь своею властью, грабитъ безпощадно. Не щадите и самихъ себя: обворовывайте другъ друга. Вотъ вамъ еще золото. Ржьте другимъ горла, кого-бы вы ни встртили — непремнно воръ. Ступайте въ Аины, взламывайте дома и лавки. Кого-бы вы не обворовали, каждый обобранный самъ окажется воромъ. Если я даю вамъ золото, то никакъ не затмъ, чтобы вы грабили меньше. Напротивъ, воруйте какъ можно боле и пусть то-же золото приведетъ васъ къ окончательной гибели.

Уходитъ въ пещеру.

3-й разбойникъ. Убждая насъ продолжать прежнее ремесло, онъ заставилъ меня почувствовать къ этому ремеслу почти отвращеніе.
1-й разбойникъ. Ненависть къ роду человческому побуждаетъ его давать намъ такіе совты, а совсмъ не желаніе, чтобы мы преуспвали въ этомъ ремесл.
2-й разбойникъ. Я способенъ поврить ему, какъ поврилъ-бы врагу, и распроститься съ своимъ ремесломъ.
1-й разбойникъ. Пусть прежде водворится въ Аинахъ миръ. Честнымъ можно сдлаться во всякое время (Уходятъ, появляется Флавій).
Флавій. О, боги, неужто этотъ блдный, худой, одтый въ рубище человкъ — мой господинъ? Какой изумительный памятникъ воздвигла себ ты, безмрная доброта, не умвшая какъ слдуетъ распредлять свои благодянія. Какою ужасною противоположностью является теперешняя его нищета сравнительно съ прежнею его пышностью. Что можетъ быть на свт гнусне друзей, способныхъ доводить благороднйшихъ людей до такого униженія? и какъ подходитъ къ нашему времени заповдь, научающая любить даже своихъ враговъ! Дйствительно, несравненно лучше любить того, кто явно желаетъ намъ зла, чмъ того, кто губить насъ, прикрываясь личиной дружбы. Тимонъ, кажется, замтилъ меня. Выскажу ему, какъ глубоко мн его жаль, а также свое намреніе служить ему до конца моей жизни (Тимонъ выходитъ изъ пещеры). Добрйшій мой господинъ.
Тимонъ. Ступай вонъ! Кто ты такой?
Флавій. Неужто ты забылъ, кто я?
Тимонъ. Вопросъ совершенно излишній. Я желалъ-бы забыть, что на свт существуютъ люди. Если ты человкъ, я не желаю ни знать тебя, ни помнить.
Флавій. Я бдный, но честный твой управитель.
Тимонъ. Въ такомъ случа, я совсмъ тебя не знаю. Я около себя никогда не видалъ ни одного честнаго человка, у меня въ услуженіи постоянно бывали только негодяи, подававшіе кушанья разнымъ бездльникамъ.
Флавій. Боги свидтели, что едва-ли на свт былъ когда-либо преданный слуга, который такъ глубоко скорблъ-бы о раззореніи своего господина, какъ искренно оплакиваю я постигшее тебя горе.
Тимонъ. Что-же это такое?..Ты плачешь?..Подойди ближе! Мн отрадно видть, какъ ты, отбрасывая отъ себя каменную твердость мужчины,— глаза котораго способны подергиваться влагой только или отъ похоти, или отъ смха,— уподобляешься теперь женщин. Состраданіе спитъ въ мужчинахъ непробуднымъ сномъ. Странное наше время! У него есть слезы для радости и нтъ ихъ для горя.
Флавій. Умоляю тебя, узнай меня хорошенько! Врь моей привязанности и позволь мн попрежнему оставаться твоимъ управителемъ, пока не изсякнутъ въ конецъ мои скудныя средства.
Тимонъ. Неужто у меня былъ управитель, настолько врный и честный, что онъ готовъ утшать меня даже и теперь? Такое открытіе совсмъ сбиваетъ меня съ толку!.. Дай хорошенько вглядться въ твое лицо. Нтъ никакого сомннія, ты не мужчина, а женщина. О, никогда ничмъ не увлекающіеся боги, простите полную и возмутительную мою опрометчивость! Я вынужденъ сознаться, что на земл есть честный человкъ,— но не истолковывайте моихъ словъ превратно!— есть только одинъ, и при томъ онъ только управитель! Хотлось бы мн возненавидть весь міръ, но ты, Флавій, выкупаешь себя изъ общаго числа, надъ остальными-же, надъ всми остальными пусть по прежнему тяготетъ мое проклятіе!.. Мн, однако, кажется, что въ теб честность преобладаетъ надъ умомъ, мн кажется, что ты, обманывая, надувая меня, скоре нашелъ бы себ другое мсто: — многіе только потому добываютъ себ новыя и выгодныя должности, что они къ новому хозяину являются на плечахъ стараго. Скажи мн откровенно,— такъ-какъ, несмотря на очевидность, меня все таки гложетъ подозрніе,— скажи мн, нтъ-ли въ твоемъ самоотверженіи чего-нибудь лицемрнаго, придуманнаго заране, чего-то похожаго на подарки бдныхъ людей, разсчитанные на лихву, то-есть, что за каждый подарокъ отдарятъ въ десять, двадцать или тридцать разъ?
Флавій. Нтъ, высокочтимый господинъ мой! Сомннія и подозрнія проникли въ твою грудь слишкомъ поздно. Теб слдовало-бы съ меньшимъ довріемъ относиться къ окружающему міру, когда все еще вокругъ тебя ликовало, но подозрительность, къ сожалнію, является только тогда, когда уже слишкомъ поздно. Небу извстно, что только привязанность заставляетъ меня ршиться на то, на что я ршаюсь, уваженіе къ несравненнымъ качествамъ твоей души, преданность къ теб вызвали у меня заботу о твоемъ настояніемъ и будущемъ существованіи. Поврь мн, величайшимъ моимъ счастіемъ была-бы возможность удовлетворять каждому твоему желанію съ тмъ, чтобы ты отплатилъ мн только тогда, когда снова разбогатешь самъ.
Тимонъ. Смотри, желаніе твое исполнилось: я богатъ. Единственный во всемъ мір извстный мн честный человкъ, бери эти сокровища. Ихъ при посредств моихъ рукъ, рукъ нищаго, посылаютъ теб небеса. Иди! живи въ довольств, въ счастіи, но съ однимъ только условіемъ:— подальше отъ людей! Ненавидь, проклинай всхъ, не чувствуй ни къ кому состраданія! Пусть ране, чмъ ты поможешь бдняку, голодъ огложетъ мясо съ его костей, бросай въ добычу псамъ то, въ чемъ ты будешь отказывать людямъ, а людей пусть поглощаютъ тюрьмы. Пусть неоплатные долги высушиваютъ въ нихъ малйшіе проблески жизни, пусть они уподобятся побитымъ морозомъ растеніямъ, пусть всякіе недуги высосутъ изъ нихъ лживую, предательскую кровь!.. Теперь, прощай, будь счастливъ.
Флавій. Позволь мн остаться съ тобою, утшать тебя!
Тимонъ. Если боишься проклятій, уходи! Бги отсюда, пока еще живъ и свободенъ. Избгай людей, а также никогда боле не смй показываться мн на глаза! (Расходятся въ разныя стороны).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ пещерою Тимона.

(Входятъ Живописецъ и Стихотворецъ, не замчая сидящаго вдали Тимина).

Живописецъ. Мн подробно описали мстность. Мы непремнно найдемъ его гд нибудь здсь поблизости.
Стихотворецъ. Не слыхалъ-ли ты о немъ чего-нибудь еще? Подтверждаются слухи о его непомрномъ богатств?
Живописецъ. Подтверждаются вполн. Разсказывалъ самъ Алкивіадъ. Тимонъ набросалъ кучи золота Фриніи и Тимандр. Благодаря ему, обогатились боле десяти бродячихъ воиновъ, да и управителю своему онъ, говорятъ, подарилъ цлыя сокровища.
Стихотворецъ. Значитъ, мнимое его раззореніе было только притворствомъ, чтобы испытать друзей?
Живописецъ. Разумется, такъ. Вотъ увидишь, онъ вернется въ Аины, зазеленетъ снова, какъ великолпная пальма, и заживетъ роскошне, чмъ когда-либо. Поэтому не мшаетъ намъ показать ему, будто мнимое его раззореніе нисколько не поколебало нашего расположенія къ нему. Этимъ мы убдимъ его въ искренности нашей привязанности, и — если только справедливы разсказы о его богатств — наши мошны наполнятся снова.
Стихотворецъ. Что-же преподнесешь ты ему въ настоящую минуту?
Живописецъ. Ровно ничего, кром самого себя. Однако, скажу, что оканчиваю для него великолпную картину.
Стихотворецъ. Я тоже намекну, что изготовляю новое произведеніе, которое намренъ поднести ему (У входа въ пещеру показывается Тимонъ).
Живописецъ. Даже лучше, чмъ превосходно. Общаніе какъ разъ въ дух настоящаго времени. Оно возбуждаетъ любопытство, а исполненіе общаннаго совсмъ другое и при томъ второстепенное дло, оно совсмъ вышло изъ употребленія и держится только между людьми простоватыми и между простолюдинами. Общаніе само во себ и любезно, и въ мод, а исполненіе — нчто врод послдней воли или духовнаго завщанія, доказывающее только, какимъ страшнымъ умственнымъ недугомъ страдалъ тотъ, кто писалъ завщаніе.
Тимонъ. Изумительный мастеръ! Ты не можешь написать человка, который былъ-бы гаже тебя самаго.
Стихотворецъ. Я обдумываю теперь, что сказать ему по поводу того произведенія, которое намренъ ему пообщать. Оно должно служить его олицетвореніемъ. Сказать-ли, что это сатира на непрочность земныхъ благъ, которая должна способствовать обличенію лести, служащей вчной спутницей молодости и богатства?
Тимонъ. Ты собственнымъ своимъ произведеніемъ, бичуя чужіе пороки, обличишь, какой негодяй ты самъ. Бичуй-же! У меня и для тебя еще найдется золото!
Стихотворецъ. Пойдемъ-же его искать.
Другъ, противъ своего-жъ мы счастья погршимъ,
Когда утратимъ зря удобное мгновенье.
Живописецъ. Совершенная правда.
Покуда свтитъ день, ищи того, что нужно.
Какіе-жъ поиски, когда наступитъ ночь.
Идемъ.
Тимонъ. Пойду къ нимъ навстрчу и какъ-бы случайно наткнусь на нихъ при первомъ перекрестк дороги. Какимъ всесильнымъ божествомъ является золото, когда ему поклоняются въ такомъ храм, который отвратительне свинаго хлва! Ты оснащаешь суда и заставляешь ихъ разскать пнистыя волны, ты внушаешь уваженіе, даже благоговніе къ мерзавцамъ. Теб поклоненія людей! и пусть жрецы твои, послушные только теб, стяжаютъ внцы, зараженные чумою. Пойду къ нимъ (Выступаетъ впередъ).
Стихотворецъ. Привтъ мой теб, уважаемый Тимонъ.
Живописецъ. Всегда бывшему благороднымъ нашимъ покровителемъ.
Тимонъ. Неужто я таки дожилъ до того, что удостоился увидать двухъ истинно честныхъ людей?
Стихотворецъ. Ты, великій Тимонъ, всегда осыпалъ насъ своими щедротами. Мы знали, куда ты удалился, услыхавъ, что отъ тебя отвернулись твои друзья — эти неблагодарныя, эти гнусныя души! Нтъ, сами небеса не имютъ достойныхъ для нихъ бичей. Оказаться неблагодарными противъ тебя, когда ты, одинъ ты своею звздоподобной щедростью придавалъ и жизнь, и движеніе всему ихъ существу! Я совершенно теряюсь и не нахожу словъ, въ которыя могъ бы достойнымъ образомъ облечь эту чудовищную неблагодарность.
Тимонъ. Пусть ходитъ голая, тмъ она будетъ замтне. Вы люди честные и это качество заставляетъ васъ отличаться отъ другихъ, выдляться изъ ихъ среды.
Живописецъ. Мы оба,— и онъ, и я,— орошены ливнемъ твоихъ щедротъ и этотъ ливень глубоко проникъ въ наши сердца.
Тимонъ. Да, я знаю, вы люди честные.
Живописецъ. И мы явились даже сюда, чтобы предложить теб свои услуги.
Тимонъ. Ахъ, честные люди, какъ мн расквитаться съ вами? Можете вы питаться одними кореньями и пить одну только холодную воду? Конечно, нтъ!
Живописецъ и Стихоторецъ. Мы сдлаемъ все, что въ нашихъ силахъ, лишь бы теб угодить.
Тимонъ. Да, честные люди, до васъ дошли слухи, что у меня еще есть золото. Вдь, дошли?— я это знаю. Говорите-же всю правду! Не даромъ-же вы люди честные.
Стихотворецъ. Да, въ Аинахъ ходятъ слухи о твоихъ богатствахъ, добрйшій Тимонъ, но не это побудило меня и моего друга придти сюда.
Тимонъ. Добрые, честные люди! (Живописцу). Ты поддлываешься подъ природу искусне, чмъ кто либо другой изъ аинскихъ живописцевъ. На твоихъ картинахъ люди совсмъ живые.
Живописецъ. Да, отчасти, не смю этого отрицать.
Тимонъ. Я говорю то, что есть (Стихотворцу). Что-же до твоихъ произведеній, стихъ въ нихъ такъ плавенъ, такъ гладокъ, такъ сладкозвученъ и такъ естественъ, что у тебя нтъ равнаго въ этомъ род. Но тмъ не мене я все-таки долженъ сказать вамъ, честные мои друзья, что у васъ есть небольшой недостатокъ. Впрочемъ, въ этомъ недостатк нтъ ровно ничего чудовищнаго, и я нисколько не желаю, чтобы вы утруждали себя стараніемъ отъ него избавиться.
Живописецъ и Стихотворецъ. Умоляемъ тебя, скажи, какой это недостатокъ?
Тимонъ. Вы, пожалуй, обидитесь.
Живописецъ и Стихотворецъ. Напротивъ, мы будемъ благодарны отъ всей души.
Тимонъ. Въ самомъ дл?
Живописецъ и Стихотворецъ. Не сомнвайся въ этомъ, добрйшій Тимонъ
Тимонъ. Каждый изъ васъ довряется негодяю, который обманываетъ его самымъ наглымъ образомъ.
Живописецъ и Стихотворецъ. Какъ?
Тимонъ. Да, вы слушаете его ложь, видите его притворство, замчаете его грубыя продлки, а все-таки продолжаете любитъ, угощать, лелять его въ своемъ сердц, тогда какъ, поврьте мн, онъ отъявленный мерзавецъ.
Стихотворецъ. Я не знаю, кто-же это?
Живописецъ. Я тоже не знаю.
Тимонъ. Слушайте, я васъ очень люблю, согласенъ даже дать вамъ денегъ, только не знайтесь боле съ этими бездльниками. Повсьте ихъ, заколите, утопите ихъ въ выгребныхъ ямахъ, истребите ихъ какими угодно способами. Тогда приходите ко мн опять и я дамъ вамъ много, много золота.
Оба. Назови ихъ! Скажи, кто они?
Тимонъ. Ступай одинъ въ одну сторону, а другой въ другую, вы все-таки будете вдвоемъ, каждый изъ васъ даже въ одиночеств, наедин съ самимъ собою, все-таки будетъ находиться въ обществ отъявленнаго мерзавца (Живописцу). Если не хочешь, чтобы тамъ, гд ты, было два мошенника, не пускай къ себ его (Стихотворцу). Хочешь быть въ обществ только одного негодяя, избгай его. Вонъ отсюда! (Бьетъ ихъ). Вотъ вамъ золото! Вдь, вы, мерзавцы, только за нимъ и приходили. Вотъ вамъ плата за вашъ трудъ! Убирайтесь! Вы, вдь, алхимики, такъ обратите въ золото и это. Вонъ отсюда, гнусные псы! (Прогоняетъ ихъ, бросая въ нихъ каменья, а самъ уходитъ въ пещеру).

СЦЕНА II.

Тамъ-же.

Появляются Флавій и два сенатора.

Флавій. Вы напрасно добиваетесь свиданія съ Тимономъ, онъ до того поглощенъ самъ собою и тмъ, какъ съ нимъ поступили люди, что все, имющее человческій образъ, стало ему ненавистно.
1-й Сенаторъ. Укажи намъ, гд его пещера. Мы дали слово аинянамъ повидаться съ нимъ.
2-й Сенаторъ. Люди при различныхъ обстоятельствахъ рдко могутъ оставаться такими-же, какими были ране. Время и обрушившееся несчастіе сдлали его такимъ, какъ теперь. Пусть время благодатною своею рукою возвратитъ ему прежнее его богатство, и онъ, быть можетъ, снова будетъ такимъ-же, какимъ былъ. Веди-же насъ къ нему, и будь изъ этого, что будетъ.
Флавій. Вонь его пещера. Да оснятъ ее миръ и довольство собою… Тимонъ, добрйшій Тимонъ, покажись, тебя желаютъ видть друзья. Двое почтенныхъ сенаторовъ пришли привтствовать тебя отъ имени Аинъ. Выйди къ нимъ, благородный Тимонъ, и поговори съ ними (Тимонъ появляется у входа въ пещеру).
Тимонъ. О, жги ихъ, благодатное солнце, жги!.. Говорите, что вамъ нужно, а затмъ отправляйтесь на вислицу. За каждое слово правды пусть у васъ вскочитъ по нарыву на язык, а за каждое лживое, пусть, словно раскаленнымъ желзомъ, уничтожится вашъ языкъ по самый корень.
1-й Сенаторъ. Достойный Тимонъ…
Тимонъ. Да, настолько достойный васъ, насколько вы достойны его.
2-й Сенаторъ. Аинскіе сенаторы, Тимонъ, шлютъ теб свой привть.
Тимонъ. Я такъ благодаренъ имъ за это, что послалъ бы имъ въ подарокъ моровую язву, еслибы зналъ, гд ее для нихъ схватитъ.
1-й Сенаторъ. Забудь о томъ, что заставляетъ насъ самихъ скорбть такъ глубоко. Вс сенаторы, движимые единодушной къ теб любовью, молятъ тебя вернуться въ Аины, гд тебя ожидаютъ исключительно созданныя для тебя почетныя должности, он дадутъ теб и изобиліе, и славу.
2-й Сенаторъ. Они только теперь сознали вполн, какъ непростительно было съ ихъ стороны забывать твои заслуги. Государство сознало свои ошибки, но и оно чувствуетъ теперь, что ему самому недостаетъ помощи Тимона, что отказомъ помочь ему, оно само накликало на себя гибель. Сенаторы поручили намъ выразить теб ихъ раскаяніе и предложить такое вознагражденіе, которое далеко превышаетъ нанесенную обиду. Городъ окружитъ тебя такою любовью, дастъ теб такія громадныя средства къ жизни, что вс оказанныя теб несправедливости изгладятся изъ твоего сердца и въ немъ глубокими чувствами запечатлются только наша любовь и наша признательность.
Тимонъ. Вы изумляете, просто очаровываете меня, доводите меня почти до слезъ. Дайте мн сердце глупца и глаза женщины, и я, доблестные сенаторы, заплачу отъ радости.
1-й Сенаторъ. Такъ вернись-же съ нами и прими верховную власть надъ Аинами, надъ нашей и твоею родиной. Возвращеніе твое будетъ встрчено глубокою благодарностью. Теб будетъ вручена неограниченная власть. Тогда намъ не трудно будетъ справиться съ бшенымъ изступленіемъ Алкивіада, стремящагося, словно дикій вепрь, вырвать съ корнемъ благосостояніе родной страны.
2-й Сенаторъ. Онъ обнаженнымъ мечемъ грозитъ стнамъ родныхъ Аинъ.
1-й Сенаторъ. Поэтому, благородный Тимонъ…
Тимонъ. Пожалуй, господа, я согласенъ. Да, господа, я согласенъ. Слушайте! Если Алкивіадъ убиваетъ моихъ согражданъ, дайте ему отъ моего имени знать, что Тимону это ршительно все равно. Но если онъ станетъ разрушать красивые Аины, если будетъ за бороды таскать но улицамъ нашихъ почтенныхъ старйшинъ, или нашихъ свято непорочныхъ двушекъ подвергалъ позорнымъ оскорбленіямъ, неразлучнымъ съ гнусностями войны, полной грубйшихъ насилій, передайте ему,— и я настоятельно требую, чтобы вы передали ему буквально моими словами,— что мн въ сущности до этого нтъ ровно никакого дла. Пусть онъ понимаетъ эти слова, какъ ему угодно. Вы-же не заботьтесь о ножахъ, пока у васъ есть горло, которое можно перерзать. Что-же касается меня самого, то во всемъ непріятельскомъ стан нтъ ни одного ножа, который не былъ-бы мн несравненно дороже самаго почтеннаго аинскаго горла. Теперь прощайте. Призываю на васъ милость боговъ, пусть они будутъ къ вамъ настолько-же благосклонны, насколько благосклоненъ къ вору тюремщикъ.
Флавій. Уходите. Дальнйшее пребываніе ваше здсь безполезно.
Тимонъ. Смотрите, я былъ занятъ писаніемъ себ надгробнаго слова. Завтра его увидятъ вс. Долгая болзнь совсмъ расшатала мое здоровье, жизнь близится къ концу, а судьба скоро даруетъ мн то, чего я больше всего желаю, а именно небытіе. Идите, живите и пусть Алкивіадъ будетъ вашимъ бичемъ. Отвчайте ему тмъ-жe, и пусть это длится вчно.
l-й Сенаторъ. Значитъ старанія наши уговорить тебя не повели ни къ чему?
Тимонъ. Ни къ чему. Тмъ не мене я все-таки люблю свою родину. Притомъ-же я не изъ тхъ, кто радуется всеобщему крушенію. Да, я не таковъ, какимъ изображаетъ меня общественное мнніе.
1-й Сенаторъ. Вотъ это отрадныя слова.
Тимонъ. Кланяйтесь отъ меня любезнымъ моимъ согражданамъ.
1-й Сенаторъ. Эта просьба длаетъ честь твоимъ устамъ.
2-й Сенаторъ. Она входитъ въ наши уши, словно въ тріумфальные ворота увнчанный побдитель.
Тимонъ. Да, кланяйтесь отъ меня сенаторамъ хорошенько. Скажите имъ: — для того, чтобы избавить ихъ отъ горя, отъ страха передъ ударами, наносимыми непріятелемъ, и отъ неразлучныхъ съ этимъ страданій, вызванныхъ безнадежнымъ-ли положеніемъ, скорбью, любовью или какими-бы то ни было иными причинами, безъ устали осаждающихъ утлую ладью нашего существованія на неврномъ пути нашей жизни, я хочу оказать имъ великую услугу, хочу дать имъ возможность ополчиться противъ дикой ярости Алкивіада.
2-й Сенаторъ. Вотъ это хорошо, онъ вернется къ намъ.
Тимонъ. Въ этой чащ есть дерево, которое мн необходимо для собственнаго моего употребленія и которое я вынужденъ буду срубить въ самомъ непродолжительномъ времени.. Скажите-же моимъ друзьямъ, скажите аинянамъ великимъ и малымъ, соблюдая іерархическій порядокъ, чтобы всякій, желающій скоре положить конецъ своимъ страданіямъ, поспшилъ сюда и повсился на этомъ дерев, пока его не срубилъ еще мой топоръ. Прошу васъ, передайте имъ это порученіе.
Флавій. Не докучайте ему, вы видите, онъ неисправимъ.
Тимонъ. Сами-же сюда, однако, боле не приходите. Скажите аинянамъ, что Тимонъ соорудилъ себ вчное жилище на самомъ берегу моря, гд его будутъ омывать соленыя волны и каждый день обдавать своею блою мятежной пной. Приходите туда, и пусть мой надгробный камень служитъ вамъ оракуломъ. Уста мои, покончите на слдующемъ горькомъ слов, а затмъ пусть голосъ мой замолкнетъ навки. Пусть заразы и моровыя язвы служатъ цлебными средствами противъ зла. Пусть копаніе собственной могилы будетъ единственнымъ трудомъ человка, а смерть его саваномъ! Спрячь свои лучи, ярко свтящее солнце! На земл Тимонъ совершилъ все земное (Уходитъ).
1-й Сенаторъ. Ненависть пустила въ его душ слишкомъ глубокіе корни.
2-й Сенаторъ. Вс надежды наши рушились. Идемъ, поищемъ другихъ средствъ, могущихъ отвратить грозящую намъ опасность.
1-й Сенаторъ. Да, время терять тутъ незачмъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

На аинскихъ стнахъ.

(Входятъ два Сенатора и Гонецъ).

3-й Сенаторъ. Теб, можетъ быть, трудно было разузнать всю правду. Можетъ быть, войско его совсмъ не такъ многочисленно, какъ теб говорили?
Гонецъ. Нтъ, я скоре могъ уменьшить, чмъ преувеличить численность войска. Изъ всего сказаннаго не трудно понять, что онъ скоро двинется къ стнамъ нашего города.
4-й Сенаторъ. Плохо придется намъ, если неудастся уговорить Тимона возвратиться.
Гонецъ. Я на пути встртился съ другимъ гонцомъ, старымъ своимъ товарищемъ. Не смотря на то, что мы находимся во враждебныхъ рядахъ, мы все-таки разговорились по дружески. Онъ мчался къ Тимону съ письмомъ отъ Алкивіада, въ которомъ мятежникъ молитъ его идти вмст съ нимъ на Аины, такъ какъ мятежъ, главнымъ образомъ, поднятъ будто-бы изъ-за него (Входятъ два Сенатора, бившіе у Tuмона).
3-й Сенаторъ. Вотъ и наши товарищи.
1-й Сенаторъ. Ни слова боле о Тимон. Разсчитывать на него нечего. Воинственный барабанный бой непріятеля уже слышенъ. Пыль отъ страшнаго его приближенія уже затемняетъ воздухъ. Скоре въ городъ! Къ оружію! Наша гибель, повидимому, неизбжна (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Лсъ, пещера Тимона, близь нея могильный памятникъ.

Входитъ Воинъ, отыскивая Тимона.

Воинъ. Судя по тому, что мн говорили, это самое мсто и есть… Говори, откликнись!.. Отвта нтъ… Это что такое? Тимонъ умеръ, покончилъ свое земное поприще. Вроятно, это сдлалъ какой-нибудь дикій зврь, такъ какъ здсь нтъ ни одного человческаго существа… А все-таки онъ умеръ, и вотъ его могила… Не могу прочесть надписи, высченной на его надгробномъ памятник, но при помощи воска я сниму съ нея отпечатокъ. Нашъ полководецъ долженъ умть разбирать надписи:— не смотря на свои молодые годы, онъ обладаетъ знаніемъ маститыхъ старцевъ. Его полчища, вроятно, уже стоятъ подъ стнами Аинъ, паденіе которыхъ — главная цль его честолюбія (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Подъ стнами Аинъ.

Труби гремятъ. Алкивіадъ входитъ съ войскомъ.

Алкивілдъ. Возвстите трубами трусливому и развратному городу наше приближеніе (Трубятъ на переговоры. Сенаторы входятъ на стны). До сихъ поръ вы шли путемъ произвола, послушные не закону, а только собственной своей вол. До сихъ поръ и я, и многіе подобные мн, дремали подъ снью вашей власти, праздно скрестивъ руки, тщетно изливая горькія свои жалобы. Но теперь времена созрли и слишкомъ долго подавляемая, жаждавшая подвиговъ, мужественная сила выпрямилась во весь ростъ и громко кричитъ:— ‘Довольно!’ Теперь задыхающееся отъ гнва возмездіе обрушится на т ложа, на которыхъ вы праздно отдыхали, и само сядетъ на нихъ вмсто васъ, а страждущее одышкой нахальство вынуждено будетъ, задыхаясь отъ страха, обратиться въ постыдное бгство.
1-й сенаторъ. Юный и благородный вождь, когда твое недовольство только еще въ зародыш бродило у тебя въ голов, мы, ране, чмъ ты имлъ возможность намъ грозить, а у насъ не было еще основанія тебя бояться, уже посылали къ теб. Нашей цлью было пролить цлебный бальзамъ на твое озлобленіе и смыть нашу неблагодарность словами полными миролюбія и любви.
2-й сенаторъ. Мы также пытались примирить съ Аинами такъ страшно измнившагося Тимона. Для этого къ нему отправлены были послы съ самыми блестящими предложеніями. Не вс же мы виновны въ неблагодарности и не заслужили, чтобы насъ истребляли поголовно.
1-й сенаторъ. Наши стны воздвигнуты были не руками тхъ, кто оскорбилъ тебя потомъ. Къ тому же оскорбленія эти, право, не настолько велики, чтобы за проступки нкоторыхъ разрушать наши башни, памятники и школы.
2-й сенаторъ. Къ тому же т, которые высказались за твое изгнаніе, уже боле не существуютъ. Сознавая въ себ недостатокъ мудрой предусмотрительности, они впали въ отчаяніе и сердца ихъ перестали биться. Войди въ нашъ городъ, благородный воинъ! Войди въ него съ распущенными знаменами! Если же твоя месть все-таки требуетъ пищи, столь несвойственной пищи, казни не всхъ поголовно, а только по жребію одного изъ десяти и пусть случай ршаетъ нашу участь, пусть гибнуть отмченныя имъ жертвы.
1-й сенаторъ. Не вс же виноваты, и не жестоко-ли мстить живымъ за тхъ, кому месть уже не страшна. Проступки не то, что земли, они по наслдству не переходятъ. Поэтому, дорогой соотечественникъ, введи свое войско въ городъ, а ненависть свою оставь за его стнами. Пощади Аины, свою колыбель! Пощади и близкихъ своихъ, которыхъ, въ пылу изступленія, ты, пожалуй, уничтожишь вмст съ виноватыми. Войди, какъ пастырь въ овчарню, не щади зараженныхъ, но не убивай всхъ безъ разбора.
2-й сенаторъ. Всего желаемаго ты скоре добьешься отъ насъ улыбкой, чмъ взмахами меча.
1-й сенаторъ. Если смягченное сердце твое скажетъ намъ, что ты входишь въ Аины не съ враждебными намреніями, коснись только ногою до замкнутыхъ ворогъ, и они тотчасъ сами распахнутся передъ тобою настежь.
2-й сенаторъ. Въ знакъ того, что ты ищешь не всеобщей гибели, а только праведнаго возмездія, брось или перчатку свою, или что хочешь, пусть твое войско вступаетъ въ городъ и стоитъ въ немъ, пока мы не исполнимъ всхъ твоихъ требованій.
Алкивіадъ. Вотъ вамъ моя перчатка. Сойдите внизъ и велите отворить ворота, которымъ ничто не угрожаетъ. Смерть ожидаетъ только тхъ изъ моихъ враговъ или враговъ Тимона, кого вы укажете мн сами. Да, смерть только имъ однимъ! Чтобы еще боле успокоить васъ, скажу, что ни одинъ воинъ не покинетъ назначеннаго ему мста, а если кто-нибудь дерзнетъ произвести въ город безчинство, виновный подвергнется тяжкой кар закона, царящаго у васъ въ город.
Сенаторы. О, благородныя рчи!
Алкивіадъ. Сойдите же со стнъ и будьте врны данному слову (Сенаторы сходятъ внизъ и отворяютъ ворота. Появляется вотъ).
Воинъ. Доблестный вождь, Тимонъ умеръ и похороненъ около самого моря. На могильномъ камн я нашелъ надпись и при помощи воска сдлалъ съ нея слпокъ. Этотъ оттискъ лучше объяснить теб все, чмъ мое невжество.
Алкивіадъ (читаетъ).
‘Здсь жалкій трупъ лежитъ, души лишенный жалкой.
‘Не узнавайте чей. Проклятье всмъ живущимъ!
‘Покой нашелъ здсь я, Тимонъ, при жизни клявшій
‘Жизнь и людей. Кляни и ты меня, коль хочешь,
‘Но только проходи, но оставайся здсь’.
Въ этихъ словахъ вполн врно выразилось послднее состояніе твоей души. Ты не могъ иначе какъ съ отвращеніемъ относиться къ нашимъ человческимъ страданіямъ, съ пренебреженіемъ къ мелкимъ нашимъ чувствамъ и къ слезамъ, проливаемымъ нашею себялюбивою природою. Но въ высокомъ ум твоемъ возникла вдохновенная мысль, когда ты ршилъ, что Нептунъ вчно будетъ обливать слезами и скромную твою могилу, и прощенные тобою проступки. Да, доблестный Тимонъ умеръ и намъ предстоитъ достойнымъ образомъ почтить его память. Ведите меня въ свой городъ, я обовью оливковыми втвями свой мечъ, желая, чтобы миръ истекъ изъ войны, чтобы миръ подавлялъ войну и чтобы они служили врачующимъ средствомъ другъ противъ друга. Бейте въ барабаны (Вс уходятъ).
ПРИМЧАНІЯ
‘Тимонъ Аоинскій’ былъ предметомъ продолжительныхъ и горячихъ споровъ. Въ этой трагедіи много странностей и противорчій, попадаются цлыя сцены, написанныя въ чрезвычайно прозаическомъ тон, сухимъ языкомъ, что, главнымъ образомъ, и подало поводъ большинству англійскихъ критиковъ отнестись къ этой трагедіи съ недовріемъ и объявить, что она не принадлежитъ перу Шекспира. Такимъ образомъ, ‘Тимонъ Аинскій’ принадлежитъ къ сомнительнымъ пьесамъ англійскаго поэта. Но въ какой мр эта трагедія не принадлежитъ перу великаго поэта? Попала-ли она въ in-folio 1623 г. только по ошибк или незнанію, или же въ созданіи ея Шекспиръ частично участвовалъ? Мннія по этому поводу раздлились, но, во всякомъ случа, не можетъ быть сомннія, что ‘Тимонъ Аинскій’ сохранилъ слды передлокъ, вроятно, позднйшихъ. Въ нкоторыхъ сценахъ преобладаетъ римованный стихъ,— тотъ однообразный, архаическій стихъ, который постоянно встрчается въ самыхъ старинныхъ пьесахъ англійскаго театра и въ первыхъ произведеніяхъ Шекспира, въ другихъ сценахъ преобладаетъ блый стихъ, какъ и во всхъ позднйшихъ, лучшихъ произведеніяхъ Шекспира. Кольриджъ первый указалъ на эти разницы стиля и заключилъ, что ‘Тимонъ Аинскій’ не принадлежитъ перу Шекспира. По его мннію,— а это мнніе было принято многими англійскими критиками,— въ старомъ англійскомъ репертуар существовала пьеса, написанная какимъ-нибудь неизвстнымъ писателемъ, героемъ которой являлся Тимонъ, и вотъ эту-то пьесу Шекспиръ передлалъ. Передлка была сдлана, по всей вроятности, спшно, а поэтому и неудачно, что и объясняетъ многія неровности композиціи, какъ, напр., недостатокъ связи между эпизодомъ Алкивіада съ остальными частями трагедіи, отсутствіе имени госпожи, которой услуживаютъ пажъ и шутъ, и пр. Другіе критики полагаютъ, наоборотъ, что трагедія первоначально была написана Шекспиромъ, но потомъ передлана какимъ-либо неизвстнымъ писателемъ. Въ настоящее время этотъ споръ едва-ли можетъ быть разршенъ окончательно, потому что у насъ нтъ никакихъ вншнихъ, фактическихъ указаній, которыя могли бы руководить нами въ отысканіи истины. Однако, въ шекспировской критик установилось мнніе, что въ трагедіи замтна рука великаго поэта и что Шекспиръ только поправилъ пьесу другаго автора. Недавно было высказано другое предположеніе: основаніе трагедіи, зерно, такъ сказать, принадлежитъ Шекспиру, но впослдствіи кто-нибудь изъ второстепенныхъ драматурговъ обработалъ мотивъ, только намченный Шекспиромъ, и, разумется, испортилъ даже и то, что принадлежало поэту. Авторъ этой гипотезы предполагаетъ (безъ всякихъ, впрочемъ, основаній), что издатели in-folio 1623 г., гд эта пьеса появилась въ первый разъ, плохо разсчитали размры своего изданія: у нихъ оказалось незамщенныхъ и лишнихъ страницъ тридцать. Въ виду этого затруднительнаго обстоятельства, они взяли ‘Тимона Аинскаго’, послднюю пьесу, которую имъ приходилось напечатать, и отдали ее какому-то плохому драматургу, съ тмъ, чтобы онъ пополнилъ ее и увеличилъ до требуемыхъ размровъ. Авторъ этой гипотезы, впрочемъ, и самъ сознается, что его предположеніе ‘смло до нелпости’.
Въ англійскомъ репертуар есть много пьесъ, составляющихъ переработку ‘Тимона Аинскаго’. Такъ, пьеса Шэдуэля была играна въ театр Герцога въ 1678 году, пьеса Джемса Лове — въ королевскомъ театр Ричмонда Грина въ 1708 г., пьеса Кумберленда — въ Дрюри-Ленскомъ театр въ 1771 г., пьеса Гулля — въ Ковенъ-гарден въ 1786 г.
Стр. 92. ‘Ira furor brevis est’,— гнвъ, кратковременное безумство.
Стр. 92. ‘Пусть бы хоть приглашали другъ друга безъ ножей’. Въ шекспировское время было въ обыча, что каждый гость приносилъ къ обду свой ножъ. Вилки же были еще неизвстны.
Стр. 98. ‘У воротъ его нтъ привратника, но стоитъ кто-то привтливо улыбающійся’.— Привратника знатныхъ и богатыхъ всегда представляли суровымъ и сердитымъ.
Стр. 100. ‘Здравствуй, Барронъ’.— Въ этой сцен служители называютъ другъ друга именами своихъ господъ. Это бываетъ нердко и въ настоящее время, даже въ Россіи.
Стр. 101. ‘Появляются Апемантъ и тутъ…’ Джонсонъ предполагаетъ, что въ этомъ мст должна была находиться сцена, нын потерянная, въ которой появленіе шута и пажа, идущаго за нимъ, было подготовлено какимъ-нибудь объяснительнымъ діалогомъ, дающимъ понять зрителямъ, что оба, и шутъ, и пажъ находятся на служб у Фрины, Тимандры или какой-нибудь другой греческой куртизанки,— объясненіе, отъ котораго въ значительной степени зависитъ эффектъ и соль слдующихъ за тмъ шутокъ.
Стр. 102. ‘Пріятне было бы встртиться съ вами не здсь, а въ Корин’.— Коринами въ шекспировское время въ Англіи назывались дома разврата, вроятно, вслдствіе того, что греческій городъ Коринъ въ древности славился своими распущенными нравами… Мильтонъ въ своей ‘Защит Смектимнууса’ называетъ хозяйку одного дома разврата — ‘мудрой и старой аббатиссой, окруженной всми ея молодыми коринянками’: ‘а sage and old prelatess, with all her young Corinthien laity’.
Стр. 115. ‘Вяжите меня вашими счетами, какъ веревками, разскайте меня ими по поясъ, какъ скирами’.— Здсь непереводимая игра значеніями слова bil — обязательство и топоръ, скира. Тимонъ принимаетъ это слово въ послднемъ значеніи, т. е. говоритъ: — рубите меня ими, разскайте до пояса.
Стр. 121. ‘Вчера дарилъ алмазы, а сегодня швыряетъ булыжниками’. Одинъ изъ извстнйшихъ англійскихъ антикваріевъ и шекспирологовъ въ 1842 году нашелъ рукопись старинной англійской анонимной пьесы, героемъ которой является тотъ же Тимонъ Аинскій. Впослдствіи оказалось, что эта пьеса была написана въ конц шестнадцатаго столтія или въ начал семнадцатаго, т. е. при жизни Шекспира. Это — очень плохой и пошлый фарсъ, но этотъ фарсъ мстами иметъ нчто общее съ пьесой Шекспира. Такъ, въ этомъ фарс мы видимъ дворецкаго, который, подобно Флавію шекспировской пьесы, принимаетъ дятельное участіе въ судьб Тимона посл того, какъ онъ употребилъ вс свои усилія не допустить своего господина до раззоренія. Затмъ, въ этомъ фарс мы имемъ еще сцену, которая напоминаетъ сцену насмшливаго пира, которымъ Тимонъ угощаетъ своихъ гостей, съ тою, однако же, разницей, что въ фарс, вмсто горячей воды (какъ въ шекспировской пьес), фигурируютъ камни, раскрашенные какъ артишоки (Stones painted like artichokes). Изъ этого обстоятельства было выведено заключеніе, что этотъ пошлый и бездарный фарсъ послужилъ образцомъ для Шекспира, когда онъ писалъ ‘Тимона Аинскаго’. Само собою разумется, что эта догадка не иметъ ни малйшаго основанія: принадлежитъ-ли ‘Тимонъ Аинскій’ цликомъ Шекспиру или только отчасти — въ немъ нтъ ничего общаго съ анонимнымъ фарсомъ, кром только-что указанныхъ аналогій, вроятно, случайныхъ.
Стр. 122. ‘Оглянусь на тебя’,— т. е. на Аины.
Стр. 125. ‘Подъ властію сестры твоей — луны’. Въ этомъ мст мизантропъ Тимонъ высказываетъ желаніе, чтобы солнце заразило воздухъ, которымъ дышутъ люди на земл, т. е. въ этомъ подлунномъ мір.
Стр. 125. ‘Неужто вы хотите вырывать подушки изъ-подъ головъ еще не умирающихъ людей?’ — намекъ на обычай того времени, заключавшійся въ томъ, чтобы ускорятъ смерть умирающихъ, вынимая подушки изъ-подъ ихъ головъ.
Стр. 128. ‘…свжими щеками двушки, ея молочно-блыя груди, на которыя за ихъ завсами любуются мужчины’,— намекъ на ршетчатый грудной уборъ, бывшій въ конц XVI вка въ большой мод въ Англіи. Этотъ уборъ носили исключительно молодыя двушки. При двор королевы Елисаветы было въ обыча, чтобы двицы почти совершенно не закрывали груди. Сама королева слдовала этому обычаю даже подъ конецъ своей жизни, т. е. когда ей уже было семьдесятъ лтъ. Объ этомъ упоминаетъ извстный путешественникъ Гентукеръ, который видлъ королеву Елисавету въ Гринвич ‘въ бломъ шелковомъ плать, съ открытою грудью, какъ это длаютъ вс англійскія дамы, пока не выйдутъ замужъ’ (her bosom unkovered, as all the Englich ladi have it, till they marry).— Эта модная подробность разршаетъ споръ о томъ, какой костюмъ должны имть дйствующія лица ‘Тимона Аинскаго’,— модный англійскій того времени или же греческій.
Стр. 129. ‘Прикрывайте… головы волосами отъ умершихъ’. Другое указаніе на англійскую моду того времени. Обычай носить парики былъ введенъ только въ XVI столтіи. По увренію лтописца Стоу, этотъ обычай былъ занесенъ въ Англію изъ Франціи вскор посл вароломеевской рзни. Королева Елизавета стала носить парикъ изъ кокетства, съ цлью скрыть свои сдые волосы, а по ея примру и вс англійскія дамы надли парики. Пуританинъ Стеббсъ разсказываетъ въ одномъ памфлет того времени, что женщины, желая имть парики, по временамъ заманивали къ себ въ домъ дтей и обрзали имъ волосы. Другія доходили даже до того, что вскрывали могилы и обрзали волосы умершихъ, съ тмъ, чтобы изъ нихъ длать себ парики. На это послднее преступленіе и намекаетъ здсь Шекспиръ.
Стр. 134. ‘…мене вкусно, чмъ кизилъ’. Здсь непереводимая игра созвучій на слова: medlar — кизилъ и meddler — вмшивающійся въ чужія дла, проныра.
Стр. 134. ‘Если бы ты превратился въ единорога… ты непремнно палъ бы жертвой собственнаго бшенства’. По древнему суеврію, левъ, и единорогъ вчно враждовали между собою, левъ при встрч съ единорогомъ прятался будто бы сейчасъ же за какое-нибудь дерево, а единорогъ стремительно бросался за нимъ, вонзалъ рогъ свой въ дерево и такимъ образомъ длался добычей льва.
Стр. 134. ‘Стань ты лошадью, тебя загрызъ бы барсъ’. По мннію Пэна, въ этомъ монолог Шекспиръ намекаетъ на обычай въ Турціи: прежде вступленія на престолъ, султанъ приказываетъ умертвить всхъ своихъ близкихъ родственниковъ.
Шекспир Вильям
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Жизнь Тимона Афинского, Шекспир Вильям, Год: 1607
  2. Тимон Афинский, Шекспир Вильям, Год: 1607
  3. Тимон Афинский, Шекспир Вильям, Год: 1607
  4. Антоний и Клеопатра, Шекспир Вильям, Год: 1606
  5. Отрывок из монолога ‘Гамлета’, Шекспир Вильям, Год: 1601
  6. Все хорошо, что хорошо кончится, Шекспир Вильям, Год: 1602
  7. Виндзорские проказницы, Шекспир Вильям, Год: 1597
  8. Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602
Электронная библиотека