Тихий океан, Вышеславцев Алексей Владимирович, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

ТИХІЙ ОКЕАНЪ

I. Сандвичевы острова.

Я пишу въ небольшомъ домик, куда перебрался отдохнуть отъ морской жизни. Весь домикъ состоитъ изъ одной комнаты, снаружи скрываютъ его деревья, а черезъ дв постоянно отворенныя двери тянетъ сквозной воздухъ, захватывая съ собою свжесть зелени и благоуханія растущихъ вблизи цвтовъ. Одну дверь стерегутъ два огромные куста датуръ, блые цвты которыхъ просыпаются съ луной, и дышатъ на меня своимъ ароматическимъ дыханіемъ. Въ другую дверь выглядываютъ какіе-то прехорошенькіе лиловые цвточки. Подуетъ втеръ, и зашелеститъ легкій листъ акаціи и тамариндовъ, зашуршитъ тяжелый листъ кокосовой пальмы, поднимающейся изъ-за ближняго забора.

Съ совершенно-новымъ чувствомъ, оставили мы въ послдній разъ Хакодади: мы шли домой, и оставляли его, можетъ-быть, и даже по всей вроятности, навсегда. И не одинъ Хакодади оставляли мы,— за нимъ скрывался отъ насъ, въ своихъ постоянныхъ туманахъ, дикій берегъ Манджуріи, съ пустынными заливами и пристанями, съ тундрою, сосновымъ лсомъ, собаками, оленями и Гиляками… Впереди, какъ будто прочищался горизонтъ, и на ясной полос освщеннаго неба услужливое воображеніе рисовало пальмы и бананы волшебныхъ острововъ, ихъ красивое населеніе, собирающееся у пороговъ своихъ казь, и вся романическая обстановка патріархальной жизни. За ними представлялись еще боле ясныя картины: родная степь, звукъ русскаго колокольчика, завтные дубы, выглянувшіе изъ-за горы, возвращеніе, свиданіе и чувство оконченнаго дла… Хотя до всего этого еще не меньше десяти мсяцовъ плаванія, а все-таки съ каждымъ часомъ, съ каждою милей, разстояніе между нами будетъ меньше и меньше, и вроятно, ни одно чудо на нашемъ пути не произведетъ на насъ такого впечатлнія, какое произведетъ видъ кронштадтской трубы, когда ее наконецъ усмотрятъ наши штурманы и эгоистически ‘запеленгуютъ’.

Къ чувству радости возвращенія, не скажу, чтобы не примшивалось и грустнаго чувства: въ Хакодади мы простояли безъ малаго годъ, въ Хакодади оставляли своихъ друзей, махавшихъ намъ на прощанье платками съ своего клипера, не было мста кругомъ всей бухты, которое бы не напомнило чего-нибудь, мы успли здсь обжиться, обогрться, а русскій человкъ не всегда охотно оставляетъ обогртое мстечко. Наконецъ,— кто знаетъ будущее?— въ годъ много воды утечетъ, и сколько ея мы увидимъ у себя на клипер, когда будемъ огибать мысъ Горнъ, эту bte noire моряковъ!.. (Американецъ, обогнувъ Горнъ, пріобртаетъ право класть свои ноги на столъ.) Боле года не будемъ получать писемъ, и что еще мы найдемъ дома?..

Но вс эти сожалнія и опасенія нисколько не отравляли общаго чувства. Всякій, кто помнилъ еще Шиллера, повторялъ одну изъ его строфъ, ‘которая кончается стихами:

Sind die Schiefe zugekehrt

Zu der lieben Heimath wieder…

И было весело!

Снялись мы 3 ноября съ разсвтомъ, и скоро опять должны были бросить якорь, при выход въ Сангарскій проливъ. Въ мор ревлъ штормъ, взволновавшійся океанъ гналъ черезъ проливъ свои разъяренныя волны, и втеръ сильными порывами ударялъ спереди. Мы переждали сутки подъ защитой горы. Цлый день шелъ дождь, временами прочищалось, и мы въ послдній разъ смотрли на грустный ландшафтъ Хакодади, за три стеньги Джигита, выглядывавшаго изъ-за крпости, и на пещеру, противъ которой стояли. Эта пещера — одна изъ замчательныхъ вещей въ окрестностяхъ Хаходади. Мы здили осматривать ее нсколько разъ въ продолженіи зимы, надобно было завязываться длиннымъ концомъ у входа, и на шлюпкахъ спускаться въ глубину, длинный корридоръ, образованный сталактитовымъ сводомъ, оканчивался обширною и высокою залой, среди которой лежало нсколько гранитныхъ блоковъ, вода съ яростію бросалась на каменныя стны, и шумъ ея, удесятеренный эхомъ, наводилъ ужасъ на непривычнаго. Съ нами были факелы и фалшфейеры, колеблющіеся огни ихъ освщая куски разбросанныхъ камней, черныя трещины могучаго свода, брызги волнъ и наши суетящіяся фигуры, шлюпка очень депо могла быть разбита. Одинъ разъ мы спускались въ маленькой японской лодочк, ее нсколько разъ ударило о камни, и даже не разбило.

4 ноября, утромъ, вышли мы изъ пролива, полетли попутнымъ втромъ, миль по десяти въ часъ, и скоро Японія скрылась изъ виду. Переходъ нашъ, въ отношеніи мореплавательного, былъ очень интересенъ, тамъ, гд ждали W втровъ, мы имли О, и тамъ, гд думали нестись, подгоняемые рдко измняющимъ пассатомъ, мы заштилли и поняли возможность совсмъ не выйдти изъ полосы безвтрія, изъ ‘лошадиной’ широты (horse latitude). Штиль смнялся противнымъ штормомъ, который относилъ насъ на нсколько миль назадъ, за штормомъ опять штиль, съ сильною качкой и духотой. Недли три наслаждались мы подобнымъ положеніемъ длъ, находясь отъ цли нашего плаванія, Сандвичевыхъ острововъ, въ 100 миляхъ. Наконецъ, подулъ давно ожидаемый N, который скоро перешелъ въ NO и О, и мы увидли, посл сорока дней плавянія, берега похожіе на туманы. Вотъ пунктъ, о которомъ на мор всегда возникаетъ вопросъ, берега ли виднются, или облака? Съ нами, на клипер, шелъ штурманъ съ китобойнаго судна, онъ поссорился съ своимъ капитаномъ, и по просьб нашего консула въ Хакодади, мы взяли его въ Гонолулу. Онъ семнадцать лтъ постоянно плаваетъ въ этихъ моряхъ, и капризы ихъ, также какъ и капризы здшняго неба, знаетъ какъ свои пять пальцевъ. Не было сомннія, котораго бы онъ не разршилъ, и мы прозвали его живымъ барометромъ. Онъ предсказывалъ и штормъ, и куда втеръ отойдетъ, и хорошую погоду и дождь,— однимъ словомъ, ничего не было, чего не зналъ бы нашъ барометръ. Когда длался штормъ, мы шли къ нему за утшеніемъ, и если онъ говорилъ, что посл обда стихнетъ, то уже мы съ презрніемъ смотрли на вливавшіяся волны, на реввшіе и сотрясавшіе снасти порывы втра. Но когда мы попали въ ‘лошадиную широту’ и заштилли, и шли къ Американцу за пассатомъ, то онъ съ каждымъ днемъ больше и больше терялся, здсь все измняло, и облака, похожія на барашки, часто бывающія при пассатныхъ втрахъ, и великолпное освщеніе заходящаго солнца, такъ краснорчиво говорившее о тропикахъ,— и барометръ нашъ постепенно выходилъ изъ вры. Онъ самъ это чувствовалъ, грустно молчалъ, цлыя ночи просиживалъ наверху, съ нмомъ упрекомъ смотря на измнившую ему стихію, наконецъ до того разсердился, что ршился совсмъ не выходить наверхъ. Какъ только открылся берегъ, онъ ожилъ и залзъ на марсъ, оттуда узнавалъ онъ острова еще по неяснымъ очертаніямъ, какъ своихъ старыхъ друзей. Цлый день идя въ виду Моротоя, къ вечеру мы повернули въ проливъ, раздляющій этотъ островъ отъ Оау или Воаху (Oahu or Woahoo) Уже стемнло, когда мы стали приближаться къ рейду Гонолулу, входить на рейдъ, защищенный съ моря рифами, и притомъ рейдъ незнакомый, было опасно, и мы бросили якорь вн рифовъ. Съ берега былъ слышенъ шумъ прибоя, слышалось какъ разбивалась волна о коралловыя стны, а въ воздух пахло кокосовымъ масломъ. К***, бывшій здсь уже во второй разъ, узналъ этотъ запахъ, онъ вспомнилъ и свою молодость… А Американецъ чуткимъ ухомъ замтилъ измненіе въ тон прибоя и сказалъ, что сейчасъ будетъ съ берега порывъ, и дйствительно, порывъ налетлъ съ стремительностію и шумомъ.

Утромъ увидли берегъ. Мы стояли не далеко отъ него, между Diamond-hill, Діамантовымъ холмомъ и городомъ. Діамантовый холмъ, выступившій въ море мысъ и очень важный для опредленія мста, похожъ на шатеръ, одна часть котораго выше другой, бока его выходятъ правильною гранью, которую образовали овраги, спускающіеся съ хребта къ долин и развтвляющіеся на множество мелкихъ овражковъ. Отъ Діаманта къ городу, по берегу, тянутся пальмовыя рощи, а надъ городомъ стоитъ Пуншевая чаша (Punch boll),— холмъ, съ крутыми стнами и укрпленіемъ, построеннымъ на одномъ изъ возвышеній, которое выходитъ гласисомъ, въ город, мстами видны пальмы, флагштоки и мачты, обозначающія собой гавань, въ которую и мы должны были проникнуть. За городомъ синетъ ущелье, образуемое зелеными горами, составляющими главную возвышенность острова, слва, масса горъ прерывается обширною долиной, за которою виднются другія горы, слабо рисуясь сквозь прозрачный туманъ. Длинные буруны обозначаютъ рифы, образуя параллельныя полосы и шумя блесоватыми брызгами, въ своемъ непрерывномъ наступательномъ движеніи.

Съ разсвтомъ, у насъ выстрлили изъ пушки, чтобы вызвать лоцмана, скоро показался вельботъ, изъ котораго вылзъ очень приличный джентльменъ, въ срой шляп и синемъ пальто. Проходъ между рифами очень узокъ, фарватеръ отмченъ знаками и бочками, на первомъ знак устроенъ колоколъ, звонящій при колебаніи аппарата волной, и кто знаетъ о существованіи этого колокола, тотъ можетъ отыскать по немъ входъ и ночью, и въ туманъ. Въ гавани стоитъ нсколько китобойныхъ судовъ, которыя вс подняли свои флаги при нашемъ прибытіи, изъ нихъ, два судна нашей финляндской компаніи. Вотъ подходимъ къ самому берегу, клиперъ, какъ мухами, осажденъ прачками (здсь прачки мущины), факторами, консульскими агентами и всми чающими прибытія въ портъ судна, особенно военнаго. Вслдъ за нами входитъ въ гавань шкуна, одна изъ тхъ, которыя обыкновенно плаваютъ между островами, составляющими гавайскій архипелагъ. Не помню гд-то читалъ я описаніе подобной шкуны, на палуб которой, вмст съ пассажирами, толстыми и тонкими каначками, канаками, Китайцами, матросами, толкутся коровы, свиньи, собаки, и къ разнообразному говору и мычанію толпы присоединяются какіе-то непріятные звуки. Я вспомнилъ это описаніе, смотря на палубу пришедшей шкуны. Кажется, не оставалось наверху ни малйшаго мстечка, вс находившіеся тамъ сплотились въ одну массу, и еслибы снять съ этой массы слпокъ, то вышла бы великолпная группа: посверхъ всего, на какомъ-то возвышеніи, въ длинномъ плать, съ внкомъ на растрепанныхъ, черныхъ волосахъ, съ втвями и листьями около шеи, лежала грузная, ожирвшая каначка, издали было видно, что ей жарко, и, казалось, отъ теплоты, распространявшейся отъ нея будто отъ печки, таяло умащавшее ея волосы масло, намъ уже представлялось, что запахъ этого масла доносился и до насъ. Вокругъ нея торчало нсколько шляпъ разнообразной формы, принадлежавшихъ, вроятно, извстнаго сорта дльцамъ, попадающимъ или въ богачи-капиталисты, или на китобойное судно матросами, или же иногда на вислицу. Ближе къ борту, въ пестрой фланелевой фуфайк, рисовалась красивая фигура канака, не безъ примси блой крови, которая дала его стройной красот много граціи, такъ что онъ походилъ больше на какого-нибудь гондольера-Итальянца, что рисуютъ на картинкахъ. Около него сидли дв хорошенькія каначки, съ желтыми внками на черныхъ головахъ, и какой-то оборванецъ, въ проблематическомъ костюм, съ сомнительнымъ цвтомъ лица и еще боле сомнительною физіономіей. Къ второстепеннымъ фигурамъ прибавьте чистаго, благо Европейца, держащагося особнякомъ, потомъ нсколько матросовъ, хлопочущихъ у снастей, парусъ, перебросившійся въ красивыхъ складкахъ черезъ бортъ, нсколько рогатыхъ головъ животныхъ, прибавте шумъ, и гамъ,— и тогда вы раздлите со мною удовольствіе полюбоваться этимъ новымъ ковчегомъ, посл утомительно-правильной, стройно-однообразной жизни на военномъ судн. Какъ хотите, а въ безукоризненно-сшитомъ мундир гвардейскаго солдата, съ его вытверженнымъ шагомъ и заученною позой, я мене любуюсь воиномъ чмъ въ оборванномъ Черкес, съ его удалью и проворствомъ, съ его тревожною жизнію, требующею постояннаго соображенія, смтливости и присутствія духа. Пусть не сердятся на меня мои товарищи-моряки, когда я скажу, что военное судно напоминаетъ мн воинскій строй, а именно: на мсто дотянутые ‘брамшкоты’ (въ польз чего я нисколько не сомнваюсь, я даже убжденъ въ томъ, что Нельсонъ выигралъ трафальгарское сраженіе именно оттого, что у него брамшкоты были до мста дотянуты) представляютъ безукоризненно-обхватывающіе талію мундиры, обтянутыя снасти, учебный шагъ и пр. Видъ шкуны въ Гонолулу съ красиво-драпирующими ее парусами, съ пестрыми подробностями безпорядка,— что длать!— доставляетъ мн гораздо больше удовольствія. Или съ какимъ уваженіемъ смотришь на китобоя, съ его разношерстною командой, пришедшаго изъ ледовитыхъ странъ, на корабл съ заплатанными парусами, съ крутыми боками, излизанными морскою волной, съ капитаномъ, одною личностію своею говорящимъ о той жизни, которую онъ одинъ только можетъ вынести, днемъ борясь съ моремъ и китами, ночью засыпая съ револьверомъ подъ подушкой, чтобъ его команда, какъ-нибудь, случайно, не ворвалась къ нему и не выбросила его за бортъ. Вс эти черты внутренней жизни судна даютъ физіономію и самому судну, а суда съ физіономіей также интересны, какъ и люди. Китобой и шкуна въ Гонолулу имютъ физіономію, а не иметъ ея военное судно, какъ не имютъ физіономіи иные служаки, которые встрчаются десятками на одно лицо. Вотъ, напримръ, господинъ, стоящій теперь у насъ на ют, онъ отличный типъ, и встрча съ такими людьми на жизненномъ базар очень интересна. Едва мы бросили якорь, какъ ужь онъ явился къ намъ, онъ клеркъ нашего агента, на немъ легкій шелковый сюртучокъ и соломенная шляпа. Лицо его напоминаетъ Мефистофеля, какъ его рисуютъ на дурныхъ картинахъ, но доброе и услужливое выраженіе въ глазахъ уничтожаетъ всякую мысль искать въ немъ какое-нибудь родство съ врагомъ человчества. Онъ высокъ ростомъ, очень худъ и во время разговора сильно махаетъ руками, нагибается къ вамъ, какъ-то присдаетъ на корточки и въ то же время хочетъ сохранить манеры джентльмена. Съ первыхъ словъ онъ начинаетъ обходить всхъ, не любя или не умя стоять на мст. Передъ нами, въ отрывочныхъ и короткихъ словахъ, онъ набросалъ картину жизни, которую намъ надо вести въ Гонолулу, поговорилъ о корол, о ‘хула-хула’, о томъ, что на немъ рубашки стоятъ восьмнадцать долларовъ дюжина, и, не спрашивая нашего мннія, деспотически заставилъ насъ согласиться хать посл обда за городъ, а мы, сами не зная какъ, и согласились. Исчезъ онъ моментально, какъ исчезаютъ духи въ балетахъ, наврное нельзя было сказать, прыгнулъ ли онъ за бортъ, превратился ли въ мачту, или слъ въ шлюпку и ухалъ. Съ перваго раза онъ намъ показался просто плутомъ, посл мы раскаялись въ своей ошибк, убдившись, что онъ длалъ все отъ души, что онъ поэтъ по призванію, что у него огромное самолюбіе, и что вмст съ тмъ онъ одинъ изъ самыхъ добросовстныхъ и порядочныхъ людей, Имя способность мгновенно исчезать, онъ точно также и появлялся внезапно, и именно тогда, когда въ немъ была надобность, онъ дополнялъ ваши мысли, являлся везд кстати и вовремя, и теперь я убжденъ, что умй я сказать понмецки: ‘сивка, бурка, вщая каурка, стань передо мной, какъ листъ передъ травой’, я могъ бы вызвать его изъ-подъ земли, теперь, въ Петербург.

На палуб клипера показались корзины съ бананами, апельсинами, зеленью, капустой, мясомъ, и всми прелестями, которыхъ мы давно невидали. Клиперъ ошвартовили, то-есть съ кормы выпустили канатъ и закрпили его на пристани. На пристань выходили дома, съ большими буквами на вывскахъ, съ балкончиками на высокихъ крышахъ, откуда хозяева смотрятъ въ длинныя трубы на море: ‘не блютъ ли втрила, не плывутъ ли корабли.’

Нкоторые дома выстроены на половину и кончаются отрзанными стнами, какъ брантмауеры, у берега, вдоль деревянныхъ пристаней, столпился народъ, съ любопытствомъ смотрвшій на пришедшее военное судно. Лтъ пятьдесятъ тому назадъ, толпа народа также выбгала здсь на берегъ, на встрчу пришедшему судну,— но какая разница! Тогда, по этому берегу, виднлись кое-гд тростниковыя хижины, съ осняющимъ ихъ бананами и пальмами, женщины не скрывали красоты своего стройнаго тла, и не подозрвая чувства стыдливости, наивно выставлялись впередъ, бросались въ волны и плыли взапуски, желая скоре встртить гостя… Мужья и братья ихъ подозрительно смотрли на пришельцевъ, но подавляли въ себ чувство ревности изъ гостепріимства, на легкихъ пирогахъ окружали они судно, предлагая коралы, кокосовые орхи,— и женъ, и сестеръ своихъ… И теперь подплываетъ пирога съ кораллами, сидитъ въ ней канакъ, въ синей матросской рубашк и въ соломенной шляп, въ звуки его натуральнаго языка вплелись новыя звуки: ‘half dollar, one real’ и т. п. и онъ настойчиво торгуется, предлагаетъ сертификаты въ томъ, что онъ отличная прачка, или можетъ доставлять на судно все, что угодно. А на толпящихся въ пристани женщинахъ одежды даже больше нежели нужно. Миссіонеры выдумали имъ костюмъ, въ род старинныхъ пудермантелей, падающихъ широкими складками внизъ. Одн внки остались имъ отъ прежняго незатйливаго костюма. Кром женщинъ, толпу составляли матросы, лодочники (почти все канаки), въ фланелевыхъ фуфайкахъ,— пестрыхъ у молодыхъ и франтовъ,— синихъ и блыхъ у боле положительныхъ людей,— и совершенно выцвтшихъ у людей вовсе неположительныхъ, то-есть спившихся, прожившихся и несчастливыхъ. Въ числ послднихъ не мало китобойныхъ матросовъ, не находящихъ себ мста на судахъ, какъ люди извстные за негодяевъ {Для матросовъ, случайно не попавшихъ на какое-нибудь судно и оставшихся зимовать въ Гонолулу, общество китобоевъ основало нчто въ род дома призрнія, гд матросы эти могутъ найдти, за самую дешевую цну, квартиру и столъ. Ежели стоимость стола превышаетъ въ мсяцъ пять долларовъ, то лишекъ общество беретъ на себя. Конечно, матросы, имющіе дурной аттестатъ, не принимаются въ это заведеніе.}.

Гонолулу, городъ съ физіономіей подобно ему выросшихъ городовъ, обязанъ своимъ существованіемъ, вопервыхъ, китобоямъ: они избрали его гавань, закрытую отъ моря рифами и заслоненную горами отъ NO пассата, для своихъ стоянокъ и отдыха, на переход изъ Америки въ Ледовитое море и изъ Берингова пролива въ Южный океанъ, матросы ихъ находили здсь зелень, свжее мясо, женщинъ, и все что нужно для кратковременнаго отдыха моряка. Китобоямъ помогли миссіонеры, нашедшіе въ народонаселеніи гавайской группы богатую почву, если не для слова Христа, то по крайней мр для своихъ подвиговъ. Миссіонеръ, являясь среди кофейнаго племени, бралъ съ собою, кром Евангелія, небольшой запасъ товаровъ, преимущественно матеріи и различныхъ мелкихъ вещей. На одномъ конц селенія читалъ онъ проповди, на другомъ — открывалъ лавку. Проповдь гремла противъ безнравственности и безстыдства ходить голышомъ. Не подозрвавшая безнравственности въ своемъ первобытномъ костюм, канакская Ева убждалась наконецъ въ необходимости прикрыть свою наготу и ршалась пріобрсти платье. Но откуда ей взять денегъ? Она шла на улицу, вплетала въ черныя косы лучшіе цвты своихъ долинъ, ловила гуляющаго матроса и, вмст съ долларомъ, получала зачатки страшной болзни, такъ быстро распространившейся по всей Полинезіи. Съ пріобртеннымъ долларомъ, она шла въ лавку миссіонера и покупала платье, нравственность торжествовала, нагота была прикрыта! А въ город былъ новый домъ, выстроенный разбогатвшимъ миссіонеромъ, и улица мняла свой канакскій видъ на европейскій. Другой миссіонеръ имлъ шляпный магазинъ, шляпки сходили плохо съ рукъ, и какой бы каначк пришло въ голову промнять роскошное убранство цвтовъ и листьевъ на нсколько тряпицъ, карикатурно набросанныхъ на голову? И вотъ проповдникъ развивалъ тему библейскаго текста о томъ, что женщина должна прикрытая входить въ храмъ Божій, и при этомъ указалъ на сестеръ, наряженныхъ въ черныя шляпки, въ слдующее воскресеніе вс прихожанки явились въ черныхъ шляпкахъ. Эти шляпки можно теперь еще видть на всхъ кавачкахъ у обдни, въ главной протестантской церкви. И этотъ миссіонеръ не остался, по всей вроятности, жить въ соломенной хижин, а выстроилъ себ домъ съ верандами и садомъ, и городъ росъ. Гавань привлекала купеческія и военныя суда, на пути изъ Америки въ Китай, сами острова изобиловали сандальнымъ деревомъ, которое вырубали безъ милосердія, за пачку табаку или бутылку водки, оборотливый прожектеръ заставлялъ вырубать цлые грузы дерева, которое везлось въ Китай, гд продавалось или вымнивалось. Съ развитіемъ Калифорніи, Гонолулу сдлался необходимою станціею судовъ, идущихъ въ Шанхай и Гонъ-Конгъ, начали являться купеческія конторы, банкиры, маклера, стали выростать цлыя улицы, на домахъ запестрли огромныя буквы вывсокъ. Религіозныя секты вели свою пропаганду въ огромныхъ церквахъ, украшенныхъ стрльчатыми сводами и готическими башенками. Европейскимъ семействамъ стало тяжело жить въ самомъ город: они начали строить себ дома въ долин, примыкающей къ ущелью, украшая свои комфортабельные пріюты садиками. Въ обществ выростало новое поколніе полублыхъ, смсь канаковъ съ Европейцами, по островамъ, щедро одареннымъ природою, заводились плантаціи сахарнаго тростника и кофе, разсаживались тутовыя деревья, воздлывался виноградъ, аррорутъ, выписывались Китайцы для работъ, по контрактамъ,— и вотъ Гонолулу, какъ центръ всеобщей дятельности въ королевств, торговой и административной, развиваясь съ каждымъ годомъ, сталъ тмъ, чмъ мы его застали. Онъ лежитъ, какъ я уже сказалъ, у самаго берега острова Оау, его главные торговые дома смотрятъ своими вывсками на суда, стоящія въ гавани, въ немъ около 8.000 жителей, все народонаселеніе острова доходитъ до 20.000, на всемъ же архипелаг не боле 70.000, то-есть втрое меньше того, сколько было во время Кука. Между рифами и берегомъ, мелкая вода раздлена на нсколько четырехугольныхъ заводій или отдленій, въ которыхъ разводится рыба: это одинъ изъ главныхъ источниковъ богатства Сандвичанъ. Каждое такое отдленіе принадлежитъ частному лицу. Эти садки видны съ клипера, если смотрть налво, за ними, на выдающемся мыск, стоитъ тюремный замокъ, каменный, съ высокою, каменною же стной, окружающею его дворъ. Направо видно зданіе парламента,— домъ съ высокимъ крыльцомъ и тремя большими, широкими окнами. За мыскомъ, по которому въ маленькихъ точкахъ безпрестанно возятъ куда-то землю,— другая бухта, весь берегъ которой обставленъ домиками и хижинами, съ шумящими надъ ними пальмами, а тамъ, гд эти красивыя деревья столпились въ небольшую рощу, между ихъ голыми стволами виднется шатрообразная форма Діаманта, сандвичскаго Чатырдага. Прямо надъ городомъ находятся возвышенности острова съ прорзающимъ ихъ массу ущельемъ, въ ущелье идетъ долина, пестрющая дачами Европейцевъ, на нее смотрятъ камни а зелень горъ, часто покрытыхъ туманами и облаками, то бросающими мрачную густую тнь, то пропускающими нсколько яркихъ лучей солнца на живописныя подробности долины и города.

Съхавъ на берегъ, я, конечно, былъ доволенъ какъ человкъ, выпущенный изъ тюрьмы на свободу. Въ каждомъ дерев, въ каждомъ кустик видлось мн живое существо, готовое принять участіе въ моемъ сердечномъ праздник. Скоро я оставилъ за собою правильныя улицы, которыя почти вс перескаются подъ прямымъ угломъ, на улицахъ пусто, было Рождество, и если скучны англійскіе города въ праздники, то города, населенные американскими методистами, вдвое скучне, магазины заперты, вывски, какъ эпитафіи, безсмысленно смотрятъ съ крышъ и стнъ. Я спшилъ выйдти или за городъ, или въ улицы, гд больше зелени, больше тни и жизни. Добрался наконецъ до хижинъ, почти совсмъ скрытыхъ бананами, до мстъ засянныхъ таро, растеніемъ, составляющимъ главную пищу канаковъ, изъ котораго они длаютъ свой пой, насущный хлбъ всего народонаселенія. Добрался до тамариндовъ, раскинувшихъ далеко свою легкую и граціозную листву, до пальмъ, грустно шуршащихъ своими верхушками, добрался до чистаго воздуха, въ которомъ не слышалось морской атмосферы, съ ея сыростью и холодомъ, здсь воздухъ напоенъ былъ дыханіемъ безчисленныхъ растеній, которыя даютъ ему и силу, и освжающую крпость. Рдко, кто попадался на улиц, иногда промчится легкій кабріолетъ съ двумя чопорно-разодтыми Американками, встртятся каначки, въ свтлыхъ, праздничныхъ пудермантеляхъ (иначе не умю назвать ихъ платья), съ цвтами на головахъ, съ оранжевыми внками, лежащими граціозно на черныхъ, маслянистыхъ волосахъ, осняющихъ кофейныя лица. Первое впечатлніе, при взгляд на ихъ лица, поражаетъ какою-то рзкостью, но выраженіе глазъ свтится чмъ-то кроткимъ и примиряющимъ. Я заходилъ въ дв церкви,— сначала въ церковь анабаптистовъ, которая была похожа боле на комфортабельную аудиторію. Дубовыя лаковыя скамейки были обиты бархатомъ, на полу роскошный коверъ, сквозь полированные жалузи распространялся пріятный полусвтъ, съ хоръ раздавалось гармоническое пніе, молящіеся были разодты, но между ними ни одной канакской физіономіи. Пасторъ патетическимъ голосомъ читалъ съ своей лакированной каедры. Молитву эту скоре можно было назвать музыкальнымъ утромъ, тмъ боле что у подъзда церкви стояло нсколько щегольскихъ экипажей. Не найдя здсь того, чего искалъ, я вошелъ въ католическую церковь, которая была тутъ же, черезъ улицу. Церковь смотрла длиннымъ сараемъ, въ глубин котораго находился алтарь. Фольга, свчи, золотая шапка епископа, ризы и одежды клериковъ, кадила, все это какъ-то мшалось вмст и казалось издали чмъ-то блестящимъ. Во всю длину, по обимъ сторонамъ зданія, устроены были хоры, наполненные народомъ. Стройное пніе, подъ звуки кларнета, раздавалось иногда сверху. Народъ сидлъ на полу, кром блыхъ, для которыхъ было отдлено съ боку особое мсто, тмъ же изъ нихъ, которые не вошли туда, подавали стулья. Мн также подала стулъ высокая, сдая старуха, съ лицомъ, какъ будто сдланнымъ изъ картона, съ рзкими бороздами на лбу и щекахъ, помня, что ‘въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходитъ’, я слъ безъ разсужденія, и сталъ разсматривать сидвшую передо мною и вокругъ меня живописную публику. Вся группа была очень пестра отъ разноцвтныхъ платьевъ, отъ рзкихъ лицъ и цвтовъ, украшавшихъ выразительныя, рельефныя фигуры туземцевъ. Въ ихъ позахъ видно было, что платье имъ въ тягость, что оно для нихъ что-то лишнее, мшающее, и они инстинктивно правы, потому что платье, можетъ-быть боле нежели что другое, имло роковое вліяніе на судьбу всего здшняго населенія. Желая не отстать отъ своей подруги, каначка надваетъ на себя все, что можетъ надть, и, подъ тяжестью этой ноши, сидитъ какъ въ паровой бан, чмъ лучше день, слдовательно, чмъ жарче, тмъ лучше захочетъ она быть одтою при людяхъ. Изъ церкви она возвращается въ свою хижину, быстро сбрасываетъ все, и ложится противъ окна, въ которое постоянно тянетъ освжающій пассатъ. Легкая простуда переходитъ въ хроническую, слабый кашель длается постояннымъ, слабость груди переходитъ къ дтямъ, и вотъ постепенно чахнетъ народонаселеніе, пріобртая всевозможные роды грудныхъ болзней, начиная отъ легкаго катарра до чахотки, очень рдко встртишь не кашляющую каначку.

Но поразительно оригинальна была молившаяся толпа въ церкви. Не было, кажется, ни одной линіи, ни одного цвта неопредленнаго или переходнаго, все выражалось рзкою чертой, все выступало ярко, начиная отъ зеленаго листа, ясно рисующагося на черномъ фон волоса, до складки чернаго, или цвтнаго платья, отъ глаза, блистающаго огнемъ, безъ сомнительнаго выраженія лукавства или хитрости, до крупныхъ губъ, рзко изогнутыхъ, безъ сжатости, выражающей большею частію или злобу, или сдержанность. Посмотрите на сдыя головы старухъ: что за типическія лица, что за сила и ростъ, что за увренность въ движеніяхъ! Въ метисахъ видна уже вкравшаяся нга и слабость. Но не охотно мшается канакъ съ европейскою кровью, которая разводитъ водою его южную кровь.

Часто встрчаешь на одной голов совершенно разные волосы,— черные, смшанные съ блокурыми,— какъ будто черные, туземные, уступивъ блокурымъ нкоторое мсто, не хотли поступиться своимъ цвтомъ.

Посл обда мы похали, въ четырехмстномъ тильбюри, въ долину. Долина постепенно поднималась, такъ что приходилось хать все въ гору. Сейчасъ за городомъ начинались дачи, выстроенныя на манеръ англійскихъ коттеджей, между ними пустые мста были засяны таро, для котораго, также какъ и для риса, нужна вода, каждый домъ окруженъ небольшимъ садомъ, развсистый тамариндъ, нсколько деревъ акаціи, бананы, кокосовая пальма, прямо листьями поднявшаяся отъ земли, пестрые кусты цвтовъ,— все это выглядываетъ изъ-за забора, чисто сдланнаго изъ благо камня. За домами виднются тростниковыя хижины туземцевъ, нормой своею напоминающія наши скирды, у порога хижины пестретъ нсколько фигуръ отдыхающаго семейства. Прозрачный воздухъ позволяетъ разсмотрть малйшія подробности на горахъ, стсняющихъ съ обихъ сторонъ долину. Густыя массы растущаго по ихъ вершинамъ лса смотрятъ какимъ-то рельефнымъ украшеніемъ, наклееннымъ на срые камни, по скаламъ виднются блыя точки, внимательно осматриваясь, вы замчаете, что точки двигаются, и разсмотрите стадо дикихъ козловъ, гуляющихъ по совершенно-отвсной каменной стн. Подъ вечеръ, по дорог стали показываться гуляющіе: утрачивающія свои силы Американки и Европейки пользовались прохладой, прогуливая свое нжное тло въ легкихъ кабріолетахъ, проносилась мимо каначка верхомъ, и яркій платокъ, окутывавшій ея ноги, разввался съ обоихъ боковъ лошади, захватывая своими клубящимися складками пыль и камни, летвшіе изъ-подъ копытъ горячаго скакуна. Кто научилъ каначекъ здить верхомъ? Лошадь явилась на Сандвичевыхъ островахъ съ Европейцами, слдовательно не боле сорока лтъ,— когда же успло все народонаселеніе пристраститься къ этой лихой забав? Нтъ женщины, нтъ двушки, которая до была бы отличною наздницей. На лошадь садится она по-мужски, не довряя сомнительной поз нашихъ амазонокъ, ноги окутываетъ длиннымъ платкомъ, обыкновенно яркаго цвта, и концы платка далеко разносятся по втру. Устанетъ лошадь, она сама разсдлаетъ ее, пуститъ по полю попастись, потомъ поймаетъ на арканъ, осдлаетъ, и детъ дале. Видли мы по дорог королевскую дачу, небольшой домъ съ нсколькими растущими около него деревьями. На возвратномъ пути, все пространство, которое мы прохали, вся долина, съ дачами и горами, часть долины, освободившаяся отъ горъ, и наконецъ городъ, рифы и море, все это мы увидли вдругъ! Садилось солнце, утопая въ сло тумана, висвшаго на границ моря и неба, и солнечные лучи не обдавали послднимъ свтомъ подробностей ландшафта, а легли какою-то прозрачною, матовою пеленой на все, стушевывая рзкости и выдающіяся точки, крыши города, поднимающіяся высоко пальмы, мачты судовъ, все это слилось вмст, только птицъ протстантской церкви, какъ бы освободившись отъ налегающей на все дремы, ясно виднлся надъ домами. Въ мор видно было судно, лавирующее къ порту, но вотъ, оно повернуло и взяло курсъ въ море.

— Вотъ, беретъ гротъ на гитовы, говоритъ одинъ изъ васъ, самый закоренлый морякъ, какъ будто видя отсюда маневръ судна.

Но уже такова морская привычка: видть то, чего другой не видитъ, это называется имть морской глазъ. Судно виднлось намъ какимъ-то темнымъ тараканомъ, медленно двигавшимся и исчезавшимъ мало-по-малу въ вечернемъ туман. Темнло. У воротъ домовъ сидли семьи канаковъ, сохранявшихъ привычку своихъ отцовъ, которые бывало сиживали у пороговъ своихъ хижинъ. Въ неподвижной поз, подперши руками костлявый подбородокъ, окутавъ колна пестрымъ платкомъ, задумалась старушка, нсколько молодыхъ каначекъ, въ черныхъ блузахъ, съ цвтами и листьями на головахъ, лпятся у забора. Вотъ, на измученномъ кон, подъхала амазонка, концы ея желтаго платка висятъ до самой земли, лошадь опустила голову, черноглазый и черноволосый мальчишка подаетъ пріхавшей наздниц напиться воды изъ кувшинообразной травянки. Гд-то сверху раздается звукъ струны, въ воздух тепло, но не душно. Въ цвтникахъ проснулись датуры и обдаютъ проходящаго своимъ чарующимъ благоуханіемъ. Хорошо на берегу посл моря, только ‘имющимъ морской глазъ’ придутъ здсь на умъ грота-гитовы, да бомъ-брамъ-шкоты!…

Я сказалъ, изъ какихъ разнообразныхъ элементовъ составились условія, создавшія Гонолулу. Разнообразіе это станетъ еще видне, если мы приглядимся къ народонаселенію. Чтобъ узнать Гонолулу, надобно узнать его общество. Все народонаселеніе я раздлилъ бы на четыре класса. Во первыхъ, главное ядро, вокругъ котораго образовались остальные классы, составляютъ канаки-туземцы съ ихъ земледльческою аристократіею и съ ихъ бывшими рабами, теперь свободнымъ, но безземельнымъ сословіемъ. Откуда явилось это племя? Гавайское преданіе называетъ перваго человка Каико (древній) и первую женщину Купуланакахау, отъ нихъ, родился сынъ Вакеа. Къ нимъ пришелъ изъ другихъ странъ (какихъ, восточныхъ или западныхъ, преданіе не упоминаетъ, а это было бы очень важно) нкто Кукаланіэху, съ женою Кахакауакоуо, у нихъ родилась дочь Папа. Вакеа и Папа были родоначальниками всего народа, какъ вождей, такъ и черни.

Вопросъ о происхожденіи народонаселенія Сандвичевыхъ острововъ и вообще всей Полинезіи не могъ не занимать пытливыхъ умовъ европейскихъ ученыхъ. Предлагались гипотезы, одна другой смле, и ни одна изъ нихъ не выдерживала строгой критики. Такъ, еще въ XVII столтіи, жителей Полинезіи причисляли къ одному семейству съ туземцами Америки, и вмст съ ними производили ихъ отъ Евреевъ. Вистовъ доказывалъ, что первые жители Америки были каиниты, потомки Каина, происшедшіе отъ Ламеха, спасшагося отъ всемірнаго потопа, хотя деистъ Мартинъ и утверждалъ, что Индо-Американцы съ жителями Полинезіи ничего общаго не имютъ. Іудейскій раввинъ, Манасехъ бенъ-Израэлъ, въ сочиненіи La esperanza di Israel, писалъ, что Америка населена потомками десяти послднихъ колнъ іудейскихъ. Эта книга была посвящена англійскому парламенту. Въ 1650 г. Вилльямъ Пенъ былъ совершенно убжденъ въ этомъ, напечатавъ сочиненіе подъ загіавіемъ: Исторически-доказанное тождество десяти колнъ съ аборигенами западнаго полушарія.

Предположеніе о заселеніи Океаніи съ востока иметъ боле вроятія. Разница между туземцами Америки и Океаніи была всегда замчаема, какъ въ язык, такъ въ нравахъ и обычаяхъ. Кортесъ и Пазарро были удивлены состояніемъ цивилизаціи древнихъ Астековъ и Перувіанскихъ царей. Никогда ничего подобнаго не находили на островахъ Полинезіи.

Труды Вильгельма Гумбольдта и профессора Бушмана достаточно доказали родство этихъ островитянъ съ Малайцами. Явился новый вопросъ: какимъ образомъ совершалось переселеніе на эти отдаленныя отъ Малайскаго архипелага группы? Законъ миграціи лежитъ въ судьбахъ всей этой породы, еще и теперь цлыя семейства отправляются на удачу, въ маленькихъ лодкахъ, въ море, случайно пристаютъ къ необитаемому острову, и селятся тамъ. Перебираясь такимъ образомъ съ острова на островъ, съ архипелага на архипелагъ, племя это заселяло постепенно Новую Зеландію, острова Товарищества, Дружбы, Мореплавателей, Сандвичевы и др. Жители всхъ этихъ острововъ похожи между собою наружностью, обычаями, и говорятъ почти однимъ языкомъ {Вильямсъ говорніъ: ‘Если посмотримъ за разстояніе Сандвичевыхъ острововъ отъ Малайскихъ, равняющееся 100 градусамъ, или 7000 милямъ, то сразу покажется невозможнымъ, какимъ образомъ могли перебраться туда жители, на своихъ утлыхъ лодочкахъ, при совершенномъ незнаніи навигаціи. И еслибъ я сталъ утверждать, что они прямо переплыли за Сандвичевы острова, то не могъ бы поддержать своего положенія. Но всякая трудность исчезаетъ, если допустимъ постепенность. Переселенецъ съ береговъ Суматры можетъ попасть на Борнео (300 миль), Макасарскій проливъ отдляетъ его отъ Целебеса 200 миль), 10 градусовъ до новой Гвинеи (по дорог два большіе острова, Бесси и Церамъ). Отъ новой Гвинеи до Новыхъ Гебридовъ 1200 миль, но за то безчисленное множество острововъ по дорог. Потомъ 500 миль до Фиджи и 300 до остр. Дружества, и т. д.}, имютъ почти т же преданія, ясно свидтельствующія о ихъ восточномъ происхожденіи. Такъ одинъ изъ ихъ боговъ, Мауіакалана, остановилъ солнце въ своемъ теченіи.

Въ миологіи Фиджи есть преданіе, что міръ былъ сотворенъ высочайшимъ изъ всхъ боговъ, по имени Идежи или который обиталъ на высокихъ горахъ, у него сынъ, который былъ посредникомъ между имъ и людьми. Довольно распространено преданіе о потоп, съ намеками на ковчегъ, который они называютъ Лаау, родъ плавающаго дома, заключавшаго въ себ людей, животныхъ и припасы, въ большомъ количеств. Даже имя Ноя встрчается въ ихъ преданіяхъ.

Еще боле подтверждается это родство обычаями. Гавайцы приносили, отъ первыхъ плодовъ, жертву Богу, то же длали жители Самоа, у Гаваянъ, до прибытія миссіонеровъ, во всеобщемъ обыкновеніи было обрзаніе, актъ совершался при религіозныхъ церемоніяхъ жрецомъ. Всякій, дотронувшись до чего-нибудь, считавшагося нечистымъ, долженъ былъ подвергнуться обряду очищенія, все это было и у Евреевъ. Женщины посл родовъ считались нечистыми. У Гавайцевъ, также какъ и у Евреевъ, были мста убжищъ, съ тою же цлію и съ тми же ограниченіями.

Изслдованіе языка ясно доказало малайское его происхожденіе. Вильгельмъ Гумбольдтъ прослдилъ постепенную дезорганизацію его, по мр распаденія этихъ племенъ изъ общаго цлаго на безчисленные отпрыски. Когда зданіе разваливается камнями, то въ отдльномъ камн врядъ ли доискаться идеи зданія!

Второй классъ жителей составляютъ блые, Европейцы или Американцы, держащіе себя отдльно, и считающіе себя, вроятно, за настоящихъ аристократовъ.

Третій классъ — метисы, полублые. Европейцы, ршившіеся навсегда остаться здсь, женятся на каначкахъ, и ихъ-то поколніе составляетъ этотъ классъ. Чисто-блые не жалуютъ ихъ, почти никогда не принимаютъ въ своемъ обществ, но за то вс прізжающіе только и знакомятся что съ домами метисовъ. Въ ихъ обычаи вкрались обычаи Лимы и Буэносъ-Айреса. Дочери метисовъ красивы, свободны въ обращеніи, живы, кокетливы, но сохраняютъ при томъ всю чистоту нравовъ, Американки же скучны и нравственны на словахъ, что еще не значитъ непремнно, чтобъ он были нравственны на дл.

‘Вполн понимаю, отчего вы къ намъ рдко ходите, говорилъ мн одинъ Американецъ, вамъ у насъ скучно… Вамъ нужно общество женщинъ, а общество нашихъ женъ для васъ тяжело. Къ тому же, въ здшнемъ климат, блая постоянно находится въ какомъ-то состояніи утомленія. Теплый климатъ располагаетъ къ нг и бездйствію, воображеніе и умъ подвергаются тому же вліянію, а полублая въ своей родной стихіи. Блая кровь дала ей легкость и боле граціозную форму, черная — много горячности и живости. Крнечно, я не говорю о настоящемъ чувств, для чувства он холодны, он не понимаютъ идеальнаго стремленія къ чистому блаженству, имъ не понятно сродство душъ, на нихъ дйствуетъ пожатіе руки, масляный взглядъ, поцлуй, темнота ночи, напоенной ароматами жасминовъ и датуръ. Туземка и метиска проведетъ съ вами нсколько упоительныхъ часовъ, и на прощаніе сниметъ съ головы внокъ изъ блыхъ жасминовъ и наднетъ вамъ его на голову. Вы приходите съ моря, давно не видали женщинъ, дарно не чувствовали ихъ магическаго обая_:нія, понятно, что вы ищете общества полублыхъ.’ Такъ разсуждалъ, и очень правильно, Американецъ, бывшій прежде ‘вивромъ’, но теперь женатый. Блая кровь незамтно вкралась въ жилы самыхъ первыхъ фамилій. Королева, дочь Неа и Кекела, иметъ въ себ ¹/₃ блой крови, потому что мать ея матери, то-есть бабушка, была блая. M^me Bischoff, дочь Паки и Каніа, тоже непремнно иметъ въ себ чужую кровь, а то съ чего бы канакской дам, хоть и двоюродной сестр короля, походить на героиню Жоржъ-Сандовскаго романа?..

Къ послднему классу я отнесу Португальцевъ, Чилійцевъ, Китайцевъ, и всхъ тхъ, которые, собравшись со всхъ концовъ міра, ищутъ здсь фортуны, всхъ авантюристовъ, ставящихъ свою будущность, какъ азартный игрокъ свой послдній рубль, на карту,— начинающихъ всевозможныя карьеры, обманутыхъ счастіемъ въ калифорнійскихъ рудникахъ и прибывшихъ сюда какъ нибудь подняться,— стиркой блья, ловлей рыбы, службой на китобо, который идетъ куда-нибудь во льды, или наконецъ подняться на вислицу, уже не опасаясь новаго банкротства.

Я былъ знакомъ со многими представителями всхъ этихъ четырехъ классовъ. Почти каждый вечеръ приходилось длать по нскольку визитовъ (визиты здсь длаются по вечерамъ), чтобы поддерживать начатое знакомство. Визиты къ блымъ кончались очень скоро. Вы входите въ домъ всегда черезъ палисадникъ, гд пахнетъ на васъ цлый вихрь ароматовъ, къ наружной веранд оботрете ноги о половикъ, и наконецъ явитесь въ прекрасно-освщенную газомъ комнату, со столомъ по середин, покрытымъ ковромъ, и съ нсколькими качающимися креслами, безъ которыхъ нтъ ни одной комнаты въ Гонолулу, по стнамъ портреты Викторіи и Альберта, а у консерваторовъ портреты Александра Ліодіо, Камеамеа IV, ныншняго короля гавайскаго, который на рисунк похожъ больше на какого-то подозрительнаго Испанца. Вы жмете руку хозяину, хозяйк, и садитесь. Начинается разговоръ. ‘Вы были въ Японіи?’ — Oh, yes!— ‘Что, въ Японіи лучше чмъ и Кита?’ — ‘Нтъ никакого сравненія.’ — ‘А Японки, какъ он носятъ волосы?’ и т. п. Если мужъ захочетъ оказать самую большую любезность, то выйдетъ въ другую комнату, молча принесетъ подносъ съ графиномъ хереса, нальетъ вамъ и себ по рюмк, прибавивъ: ‘one glass sherry’, кивнетъ головой и выпьетъ, вы киваете головой ему въ отвтъ, киваете головой по направленію къ mistress, берете свою шляпу, жмете опять руки и уходите, мысленно разсчитывая, какъ бы сдлать, чтобы уже больше не возвращаться въ это веселое общество.

Но за то какая разница, когда вы сворачиваете въ переулокъ и идете къ полублымъ! Вопервыхъ, вы незнакомы ни съ матерями ихъ, ни съ отцами, ни съ мужьями, отцы и мужи неизвстно гд проводятъ свое время, матери возятся и дтьми въ другой комнат, или обшиваютъ дочекъ, или смотрятъ за хозяйствомъ. На дочеряхъ лежитъ обязанность принимать гостей, занимать ихъ, и вообще имъ предоставлено длать что вздумается. Часто, у входа въ такой домъ, видите сидящихъ на полу каначекъ-старушекъ, это какая-нибудь бабушка, любующаяся своею внучкой, одтою по-европейски и похожею наружно на европейскую барышню. И внучка раза два, въ продолженіи вечера, выбжитъ къ бабушк и поцлуетъ ее въ сдую шершавую голову. Вотъ домикъ, въ который мы всего охотне ходили. У воротъ встрчаетъ насъ миссъ Бекки, черноглазая двушка лтъ семнадцати, съ жасминовою нитью, обвившею два раза ея блестящіе, черные волосы, она рада намъ будто роднымъ, весело привтствуетъ и бжитъ какъ ребенокъ въ домъ, приглашая насъ за собою. Еслибы домикъ не былъ оклеенъ внутри обоями и не имлъ нсколько европейской мебели, то былъ бы похожъ на канакскую хижину, онъ весь состоитъ изъ одной большой комнаты, треть которой отдлена огромнымъ занавсомъ, за занавсомъ спятъ и живутъ, въ комнат принимаютъ Посредин столъ съ нсколькими кипсеками, въ красивыхъ переплетахъ, у стола качающееся кресло, куда сажаютъ избраннаго гостя, котораго хотятъ попокоить и побаловать, въ углу диванъ, не совсмъ новый, но на немъ какъ-то ловко сидлось, несмотря на его жесткость. На стнахъ портреты Напира и какой-то каначки съ ребенкомъ, масляными красками, въ род тхъ портретовъ, которые иногда находятся у насъ въ кладовыхъ, и изображаютъ или бабушку съ удивительно-узкою таліей и съ розой въ рукахъ, или какую-нибудь тетушку съ собачкой. Конечно, мы пришли съ конфетами, которыя съдаются тутъ же, отъ души, и гостями, и хозяевами, по цлымъ пригоршнямъ. У миссъ Бекки есть молоденькая тетушка, миссъ Гетти, черноглазая и черноволосая, съ темнымъ цвтомъ лица и съ удивительно-тонкими чертами, улыбка грустная и томная, нсколько съ ужимками уздной барышни, выказываетъ рядъ зубовъ восхитительной близны, она сентиментально разговариваетъ, проситъ погадать ей на картахъ, на что ршается кто-нибудь изъ насъ, общими силами переводя на англійскій языкъ слышанныя въ дтств отъ нянюшекъ выраженія: ‘интересъ подъ сердцемъ, дорога, исполненіе желаній, злая соперница, брачная постель’ и пр. И пугается, и радуется сентиментальная двица, и хохочетъ отъ души игривая Бекки… Надостъ сидть въ комнат, пойдемъ въ гости къ Mathe и Lucy, другимъ знакомкамъ, которыя живутъ хотя въ прекрасномъ дом, но также просты и милы, какъ и обитательницы маленькаго домика въ переулк. Оттуда идемъ сть мороженое, и возвращаемся домой, чудною ночью, подъ тнью деревьевъ, изъ-за которыхъ, какъ привиднія, часто показываются фигуры канака и каначки,— вроятно наслаждающихся, какъ и мы, и прекрасною ночью, и сладострастнымъ ароматомъ растеній.

Чтобы познакомиться нсколько съ четвертымъ классомъ, мы пошли разъ, вечеромъ, въ Liberty, родъ воксала, гд за входъ платятъ долларъ, и съ ужиномъ. Здсь бываютъ балы только два раза въ годъ, и по счастію мы на балъ-то и попали. Я былъ на матросскихъ балахъ въ Гамбург, знаменитыхъ своею оригинальностію, но гамбургскіе балы поблднли передъ тмъ, что происходило здсь. Каначки въ длинныхъ блузахъ, съ своими рзкими движеніями, блестящими глазами, съ внками на головахъ, напоминаютъ какихъ-то демоновъ, кружащяхся въ адской пляск, изъ танцевъ ихъ выходитъ смсь хула-хула и канкана. Иногда кавалеръ, конечно, самый породистый Янки, разнообразитъ фигуры быстрою джигой, припвая своего Yankey doodle, и все это мшается съ крикомъ, музыкой, топаньемъ и свистомъ. Домъ, выстроенный изъ дощечекъ, трясется отъ фундамента до крыши. Иногда вс бросятся къ балкону, съ котораго видно, какъ два Янки ршились покончить разгорвшійся споръ боксомъ, и начинаютъ убждать другъ друга быстро и ловко наносимыми ударами.

Съ бала поведу васъ на похороны, гд мы ближе познакомимся съ канаками. Незадолго до нашего прибытія къ острову, умеръ племянникъ короля, сынъ одной изъ его сестеръ, потомокъ Камеамеа I. Мы были приглашены на его похороны, которые сопровождались процессіей, подобающей ему какъ члену королевскаго дома. Тло, герметически закупоренное въ гроб изъ краснаго дерева, стояло подъ чернымъ балдахиномъ, въ дом губернатора Кекуаноаа, отца ныншняго короля. Передъ домомъ стояли огромныя опахала, сдланныя изъ перьевъ, ихъ носятъ при всхъ процессіяхъ,— коронаціи, свадьбахъ и похоронахъ членовъ королевскаго семейства. На балкон встртилъ насъ сденькій старичокъ въ генеральскомъ мундир и голубой лент,— это былъ церемоніймейстеръ. Онъ далъ намъ чернаго флеру, чтобы повязать на руку, и указалъ на комнату, гд лежалъ покойникъ. Тамъ сидло нсколько дамъ въ черныхъ платьяхъ и губернаторъ въ генеральскомъ мундир. Мы поклонились гробу и вышли на улицу, гд, смшавшись съ толпой, стали ожидать процессіи. На двор стояло мдное орудіе съ устроеннымъ на немъ катафалкомъ, по странному стеченію обстоятельствъ, это орудіе оказалось русское, его взяли вмст съ другими, съ острова Кауи, на которомъ оставилъ нсколько орудій извстный авантюристъ, бжавшій на судн, захваченномъ въ Камчатк. По улиц, подъ звуки барабана и флейты, шло королевское войско, всего было полтораста солдатъ, одтыхъ очень хорошо въ казакины и вооруженныхъ штуцерами. Впереди халъ генералъ Матаи, красивый мущина, въ каск, на которой разввались блыя и красныя перья. Войско выстроилось на двор и сдлало на караулъ, скоро потянулась процессія. Открывали ее докторъ и пасторъ, и первый, вроятно, какъ главный виновникъ процессіи… За ними, на двухъ длинныхъ веревкахъ, около ста канаковъ, одтыхъ въ матросскія куртки, везли катафалкъ, около котораго несли громадныя опахала. За катафалкомъ, въ легкой коляск, хала королева, съ нею сидла мать покойника, принцесса Шарлотта, и какой-то маленькій мальчикъ. За коляской королевы хали два ея доктора верхомъ, въ мундирахъ въ род гусарскихъ, такъ что они больше походили на двухъ адъютантовъ. Потомъ тянулся длинный хвостъ канакскихъ дамъ, он шли вс попарно, были въ глубокомъ траур и очень напоминали стадо воронъ, которыя тянутся вереницей къ своему родимому лсу. Съ нкоторыми изъ нихъ шли значительныя лица, какъ-то министры, губернаторъ и т смертные, которые отличаются отъ толпы или золотымъ зоологомъ или какимъ другимъ вншнимъ знакомъ отличія. Народъ безмолвно смотрлъ на проходившую процессію, только иногда вырывалась изъ толпы какая-нибудь громадная женщина и воющимъ голосомъ начинала причитывать, вроятно, достоинства покойнаго. Нсколько такихъ голосящихъ плакальщицъ, въ какомъ-то дикомъ экстаз, сопровождали издали процессію.

Желая опередить похороны, мы окольными путями пришли въ садъ, гд находится склепъ королевскихъ гробницъ. Между деревьями стоялъ небольшой блый домикъ съ деревянною крышей, въ род тхъ, которые встрчаются у насъ на деревенскихъ кладбищахъ. Въ саду, на насъ наскочилъ какой-то всадникъ на бломъ кон, и, осмотрвшись, вдругъ остановился, это былъ принцъ Вилльямъ. Онъ двоюродный братъ короля и одинъ изъ самыхъ богатыхъ князей всего королевства, по рожденію, принцъ Вилльямъ чуть ли не выше короля и могъ бы имть большое вліяніе на народъ, но, къ несчастію, онъ одинъ изъ самыхъ безпутныхъ юношей во всемъ Гавайскомъ королевств. Ему нельзя ничего поручить, и потому онъ не занимаетъ никакой должности. Когда онъ трезвъ, то очень милъ и уменъ, но напившись, шляется по харчевнямъ, играетъ въ кегли съ матросами, и никого не слушаетъ. И теперь настоящее мсто его было бы, конечно, въ процессіи. Онъ слзъ съ лошади и повелъ насъ къ склепу, у котораго стоялъ полицеймейстеръ съ ключами, принцъ хотлъ ввести насъ въ склепъ, но полицеймейстеръ не имлъ права никого пускать туда, до прибытія процессіи. Принцъ заспорилъ съ нимъ, вырвалъ ключь изъ рукъ, и мы вошли бъ гробохранилище королевской фамиліи. Гроба стояли на полу и на полкахъ, въ средин былъ гробъ, обдланный великолпно бархатомъ и золотомъ, въ которомъ покоились останки Камеамеа III. Передъ его гробомъ, на столик, лежала корона, которою коронуются короли, налво стоялъ гробъ Камеамеа II, умершаго въ Лондон. Тутъ же два гроба Паки и его жены, родителей M^me Bischoff, направо, гробъ матери пьянаго принца Вилльяма, гробъ мистера Рука, отца королевы, и гробъ знаменитаго Джона Йонта, оставленнаго здсь Ванкуверомъ, въ видахъ англійской политики, и сдлавшагося другомъ и главнымъ сподвижникомъ Камеамеа 1. Гд былъ похороненъ первый гавайскій король, Камеамеа I, никто не знаетъ, въ ночь его смерти, тло было унесено каначками въ горы, и мсто могилы его, какъ Чингисхана, осталось неизвстнымъ. Впереди стояли два маленькіе гробика отравленныхъ дтей Камеамеа III, сдлавшихся жертвой аристократическихъ предразсудковъ, мать ихъ была полублая, мать же настоящаго короля принадлежала къ одному изъ главныхъ родовъ,— а родовое значеніе здсь не по отцу, какъ у насъ, а по матери {Поэтому, отецъ теперешняго короля — губернаторъ: мать одного была простая кавачка, а мать другаго — королевской крови.}. Дтей отравили, принципъ восторжествовалъ. Это сказывалъ намъ принцъ очень спокойно, какъ будто все это происходило лтъ пятьсотъ тому назадъ, а дти были его двоюродные братья.

Но вотъ звуки похороннаго марша стали явственно долетать до насъ, изъ-за стны показались опахала, процессія замедлилась немного оттого, что катафалкъ не проходилъ въ ворота, говорить, что это случается каждый разъ, но никакъ не хотятъ катафалкъ сдлать ниже, гробъ взяли на руки и понесли къ склепу. Опахала поставили у домика, а по окончаніи похоронъ замнили ихъ старыми, потому что они должны стоять здсь до тхъ поръ, пока втеръ не разнесетъ всхъ перьевъ. Вс, сопровождавшіе процессію, образовали изъ себя обширный полукругъ. Недалеко отъ насъ стояла королева. Въ ея темномъ лиц было много грусти и какого-то томнаго выраженія. Не скорбь по покойник разлила эту тоску и это выраженіе тяхой покорности на ея симпатичномъ лиц,— грустная драма разыгрывалась въ ихъ семейств, и ей доставалась не послдняя роль. По бабушк своей, она немного Американка, оставшись ребенкомъ-сиротой, она взята была докторомъ Рукомъ, который воспиталъ ее и адоптировалъ, посл смерти своей, онъ оставилъ ей, вмст съ своимъ именемъ, и все свое состояніе. Миссъ Рукъ не осталась, по природ своей, каначкой, она не могла, по убжденію, примириться съ положеніемъ рабы, которое приняла бы безусловно туземка. При муж ея, корол, былъ секретарь, Американецъ. Можетъ-быть нсколько неосторожныхъ взглядовъ, или неосторожное слово, возбудили подозрнія мужа. Благородный въ душ, добрый, но вспыльчивый и легко-поддающійся увлеченію какъ настоящій канакъ, гавайскій Отелло, въ порыв ревности, выстрлилъ въ своего секретаря и очень опасно ранилъ его. За порывомъ страсти послдовало раскаяніе, опасно раненый былъ перевезенъ на островъ Мауи, гд дни и ночи раскаивающійся ревнивецъ проводилъ у постели больнаго. И въ настоящее время онъ былъ тамъ,— больному стало хуже. Король объявилъ, что если секретарь умретъ, то онъ отказывается отъ престола въ пользу сына и предастъ себя суду, какъ простой гражданинъ! Я зналъ всю эту исторію, и мн казалось, что въ глазахъ несчастной женщины я читалъ и тоску, и грусть, и чувство оскорбленнаго достоинства.

Гробъ внесли въ домикъ, пасторъ сказалъ коротенькую рчь, и вс разошлись, лишь нсколько женщинъ изъ народа, находясь въ разныхъ разстояніяхъ отъ могилы, начинали завывать страшнымъ голосомъ. Говорятъ, что при смерти послдняго короля нсколько тысячъ каначекъ вопили вокругъ кладбища, но что теперь ихъ разгоняютъ и запрещаютъ давать подобные концерты.

Къ намъ на клиперъ прізжіали: братъ короля, принцъ Камеанеа, съ нимъ были Вайли, министръ иностранныхъ длъ, министръ финансовъ и генералъ Мата и Принцъ — высокій мущина съ кофейнымъ широкимъ лицомъ, небольшимъ носомъ, черными усами и тою добродушною миной, какою отличаются канакскія физіономіи, въ черныхъ глазахъ его свтится умъ. Онъ занимаетъ довольно важное мсто, образованъ, былъ въ Европ, и удивительно простъ въ обращеніи. На немъ была соломенная шляпа, подъ сюртукомъ малиновая лента и небольшая звзда съ боку.

Министръ иностранныхъ длъ, Вайля, Шотландецъ, представитель англійскаго вліянія, противодйствующій американскому, стремящемуся изъ Сандвичевыхъ острововъ образовать особый штатъ и присоединить его къ сверо-американской конфедераціи. У него лицо стараго, умнаго и врнаго пса, украшенное сдыми бакенбардами, которые падаютъ рдкими клочьями съ дряблыхъ, морщинистыхъ и красноватыхъ щекъ. Это чуть ли не самая замчательная личность въ Гонолулу. Онъ устроилъ весь церемоніялъ двора, онъ искусно велъ переговоры съ Американцами, укралъ и уничтожилъ уже подписанный подпоеннымъ покойнымъ королемъ трактатъ съ Соединенными Штатами. Онъ твердо выдерживалъ свою роль, когда явились съ десантомъ французы, желая вытребовать себ правомъ насилія право безпошлиннаго ввоза водки, тогда какъ пошлина составляетъ главный доходъ королевства. Съ виду онъ настоящій придворный, его уклончивая и размазывающая рчь пересыпана безпрестанными выраженіями: ‘его величество король, ея величество королева’ и т. п. Подъ фракомъ у него была одна голубая лента, безъ звзды.

Министръ финансовъ удивительво напоминалъ собой распорядителя офиціальныхъ обдовъ, но генералъ Матаи имлъ одно изъ тхъ лицъ, которыя не могутъ не понравиться, несмотря на кофейный цвтъ кожи, курчавые, жесткіе волосы и большой ротъ. Онъ средняго роста и прекрасно сложенъ, многія здшнія дамы влюблены въ него, чему я и не удивляюсь. На его добромъ и симпатическомъ лиц нельзя не видть слдовъ какого-то внутренняго недуга, что длаетъ его лицо еще боле интереснымъ. Вс его очень любятъ, также какъ и жену его, природную каначку.

На другой день прізжалъ къ намъ губернаторъ, Кекуанаоа, отецъ короля. У него преоригинальная личность, на морщинистой пергаменной кож лица, отдляется сдая бородка, брови нависли надъ лукаво-свтящимися глазами, а носъ небольшимъ крючкомъ приплюснулся къ щекамъ. Канаки боятся его, и уврены въ точности всего, что скажетъ Кекуанаоа. На клипер онъ сказалъ оригинальный комплиментъ намъ и Россіи:

‘Вашъ клиперъ — реалъ, а Россія — милліонъ, какъ реалъ относится къ милліону, такъ величина вашего клипера относится къ величин Россіи, а вашъ клиперъ разв реалъ стоитъ? Какъ же должна быть велика и хороша Россія!’ Мн, какъ медику, онъ счелъ нужнымъ показать свою высохшую руку.

Теперь, познакомившись съ самыми рельефныки лицами Гонолулу, пойдемъ дальше. Если разказъ мой слишкомъ отрывоченъ, то въ этомъ виноватъ образъ нашего путешествія, мы не можемъ остановиться, чтобы вполн приглядться къ стран, схватить вс ея особенности въ общей гармонической картин, и пріобрсти боле полное о ней понятіе. Всякая новая сцена или личность для насъ интересны, и мы схватываемся за все, какъ морякъ, во время тумана, схватывается за огонь блеснувшаго вдали маяка, надясь по немъ найдти врный путь.

Одинъ разъ, возвращаясь вечеромъ по набережной на клиперъ, услышали мы звуки барабана. На перекрестк собралась толпа, два барабанщика, въ шляпахъ съ перьями, немилосердо колотили, одинъ въ большой, въ род нашего турецкаго, другой въ обыкновенный барабанъ. Немудрено было догадаться, что били тревогу. Что такое? зачмъ?… Говорятъ, собираютъ милицію. Большое зданіе у пристани освщено, спрашиваемъ, можно ли войдти?— можно. Входимъ, въ зал, хорошо освщенной, кучками стоятъ военные съ ружьями, въ срыхъ казакинахъ, съ серебряными эполетами. Одинъ изъ нихъ кланяется намъ, и мы узнаемъ почтеннаго, сденькаго и лысенькаго старичка, въ очкахъ, что сидитъ въ магазин Гакеельда, онъ представлялъ теперь собою изображеніе Меркурія, превращеннаго въ Марса. Солдатъ скоро выстроили, сдлали перекличку, и началось ученье, подъ музыку гремвшихъ на улиц барабановъ. Построенія, какъ мы замтили, напоминали скоре фигуры мазурки, командовалъ толстый джентльменъ съ красными перьями на каск и съ золотыми эполетами. Не очень надясь на силу королевскихъ войскъ, вс живущіе здсь блые составили свою милицію, которая уже разъ принесла пользу. Въ 1852 году, шайка матросовъ съ китобойныхъ судовъ овладла городомъ и начала производить всякія безчинства. Король не ршался приступить къ ршительнымъ мрамъ, боясь, чтобы не убили какого-нибудь Американца, за котораго прищлось бы отвчать передъ правительствомъ Соединенныхъ Штатовъ. Граждане (блые) взяли дло на себя, и въ одинъ день очистили городъ.

Но зачмъ собрались они теперь? Штурманъ одного купеческаго судна возвратился домой, не совсмъ въ трезвомъ вид, матросъ, подававшій ему ужинъ, какъ-то замшкался, и штурманъ такъ ударилъ его, что тотъ свалился съ трапа и разбился. Пьяный и посл продолжалъ бить и топтать его ногами, и матросъ отъ побоевъ умеръ. Дло поступило въ судъ присяжныхъ, который приговорилъ штурмана только къ уплат ста долларовъ жен убитаго, чмъ та и удовлетворилась. Но такимъ окончаніемъ дла остались недовольны вс, начиная съ короля. Въ это самое время казнили одного канака, и еще двое (канакъ и Китаецъ) были приговорены къ вислиц, и дло оправданнаго благо возмущало всхъ. На улицахъ появилась прокламація, сзывались въ Гонолулу канаки со всхъ острововъ, чтобы составить совтъ о томъ, что имъ длать, потому что у нихъ теперь нтъ закона, что существующій законъ не для всхъ одинаковъ, для благо онъ мягокъ и уступчивъ, для канака — неизмненъ и твердъ, тогда какъ конституція даетъ имъ одинаковыя права передъ закономъ. Противъ этой манифестаціи блые тоже намрены показать свои когти, и черезъ нсколько дней посл сбора войскъ, который мы видли, воинственные граждане ходили строемъ по улицамъ, желая внушить страхъ жителямъ. Правительство оставалось спокойнымъ и никакихъ розысковъ не производило, хорошо зная, что въ характер канака нтъ энергіи, необходимой для дятельной реакціи. Никогда не было столько уголовныхъ случаевъ на Сандвичевыхъ островахъ, какъ въ ныншнемъ году. Въ десять послднихъ лтъ была только одна казнь, въ ныншнемъ же году уже трое были осуждены на смерть, и вс за убійство.

Я никогда не видалъ казни, и поэтому хлопоталъ, чтобы меня впустили на дворъ тюремнаго замка, гд былъ устроенъ эшафотъ. Отнеслись къ шерифу, но онъ очень учтиво отвчалъ запиской, что такъ какъ онъ отказалъ въ этой просьб многимъ другимъ, то и для меня онъ не считаетъ себя въ прав сдлать исключеніе. Нечего было длать, я узналъ однако, что казнь можно было видть съ крыши одного изъ ближайшихъ домовъ, и взобрался туда въ седьмомъ часу утра, вооружившись длинною зрительною трубой. Утро было прекрасное, съ сосднихъ горъ поднимались легкія облака, утренній туманъ подернулъ прозрачною пеленой мысъ Diamond’s Hill, а ближайшія пальмовыя рощи ярко рисовались на неясномъ фон своими качающимися султанами, съ моря шло судно и мстные жители узнавали въ немъ почтовое судно, идущее изъ Санъ-Франсиско, кто ждалъ новостей, кто радости, кто горя. Одинъ, вроятно, не думалъ о приходящемъ судн — преступникъ. Мрачно стоялъ одинокій замокъ съ большимъ дворомъ, обнесеннымъ высокою стной, изъ-за стны виднлся эшафотъ, на немъ два столба съ перекладиной. ‘Das ist der Galgen,’ пояснилъ сидвшій около меня тотъ самый нмецкій господинъ, котораго я описывалъ выше въ день нашего прихода въ Гонолулу. Около стны толпился народъ, взобравшійся на сосднія хижины и дома. Крыши запестрли разноцвтною толпой, на улиц многіе были на лошадяхъ, нкоторые въ кабріолетахъ, пестрота, шумъ и движеніе, какъ на праздникъ. За замкомъ виднлись отдаленныя горы и долины, подернутыя туманомъ и освщенныя утреннимъ лучомъ солнца, он были также привлекательны и радостны, какъ вчера, смотря на нихъ, казалось, на земл нтъ ни горя, ни бдствій… Что думалъ и что чувствовалъ въ это время тотъ, кого скрывали мрачныя стны замка, кого ожидала собравшаяся толпа, кому приготовленъ былъ высокій эшафотъ?… Отсюда слышно было какъ на нашемъ клипер пробило восемь склянокъ. Вотъ изъ черной двери вышли четверо солдатъ въ красныхъ мундирахъ, и заняли четыре угла эшафота. Прошло еще тягостныхъ пять минутъ. Чмъ должны были показаться эти пять минутъ осужденному? ‘Смотрите, явится блая фигура,— это преступникъ,’ говорилъ сосдъ, и я не отрывалъ глазъ отъ трубы. Четыре красныя фигуры неподвижно стояли по угламъ, и глаза всхъ присутствующихъ впились въ углубленіе отворенной двери, ожиданіе было тягостно. Но вотъ, наконецъ, показался пасторъ, весь въ черномъ, съ блыми воротниками, и занялъ свое мсто, за нимъ, твердымъ шагомъ, шла укутанная въ блый балахонъ фигура, а нею палачъ. На перекладин мелькнула блая веревка. Moлитва пастора продолжалась, можетъ-быть, полторы минуты, о он показались намъ неизмримыми. Вдругъ блая фигура исчезла съ помоста, только видна была натянутая блая веревка, и пасторъ скорыми шагами уходилъ съ эшафота, врно у него мелькнула въ голов мысль, что онъ присутствовалъ при недобромъ дл. Красные солдаты стояли неподвижно. ‘Finita la comedia!’ послышалось въ сторон, и не одно сердце облилось въ эту минуту кровью, затрепетавъ отъ злобы и ожесточенія. Народъ все еще стоялъ, шумя, пестря. Туманъ расходился, въ гавани дымился пароходъ, собираясь идти навстрчу почтовому судну, я возвратился на клиперъ, съ котораго также виденъ былъ замокъ. Красные солдаты стояли вольно, блая веревка, въ которой морскіе глаза издали узнали манильскій ‘тросъ’, натянутая какъ струна, ясно отдлялась отъ черныхъ лбовъ. А у насъ въ этотъ день было Рождество, вс въ мундирахъ, на фалахъ приготовлялись разноцвтные флаги для праздника. Я былъ не въ дух и мысленно благодарилъ шерифа за то, что онъ не позволилъ мн быть на двор: впечатлніе было бы слишкомъ сильно!

Но оставимъ городъ и подемъ смотрть окрестности, изъ нихъ самыя замчательныя — деревенька Вайкики, долина Евы, на Перловой рк, и обрывъ Пали. Кто видлъ эти мста, тотъ видлъ весь островъ Оау, который не отличается богатствомъ растительности между островами этой группы. Горы его южутся пустынными, прозжаешь иногда большое пространство, не видя другой зелени кром кактусовыхъ кустовъ, растущихъ по песчанымъ участкамъ, прелесть острова скрывается по ущеліямъ и по берегамъ источниковъ. Въ экипаж можно ухать недалеко за городъ, лучше взятъ верховыхъ лошадей, которыхъ много въ Гонолулу, и очень хорошихъ.

Вайкики, небольшая деревенька, домики которой разбросаны въ пальмовой рощ, растущей у морскаго берега, почти у самаго подножія Діаманта. Дорога къ ней идетъ сначала пустыремъ, потомъ огибаетъ прехорошенькую ферму, скрытую садомъ банановъ, пандамусовъ и пальмъ, въ тни которыхъ часто мелькаютъ тростниковыя крыши канакскихъ хижинъ, потомъ дорога идетъ между болотами, напоминающими собою наши русскіе ландшафты, съ поросшими кугой пространствами, съ досчаникомъ, на которомъ переталкиваются до другаго берега, и со множествомъ самой разнообразной дичи. Вотъ и цлое озеро: мальчишки полощутся въ немъ, затащивъ въ тину лошадь, чтобъ ее выкупать, лошадь прыгаетъ по топкому и неврному дну, а бойкій, черноглазый мальчикъ уже взобрался на нее, къ крайней досад другихъ, не успвшихъ предупредить его. Знакомыя картины!… Только вытянувшаяся кое-гд пальма, да повсившій внизъ свои длинные листья пандамусъ даютъ ей свой, мстный отпечатокъ. Тонкіе стволы пальмъ зачастили справа и слва. Дорога вошла въ пальмовую рощу, пытаясь было идти прямо, и образуя правильную аллею но скоро она должна была изгибаться какъ змя, обходя группы сплотившихся пальмъ, не желавшихъ уступить ей мста. Отдльно разбросанные по рощ домики и составляли деревеньку Вайкики. Домики выходили къ самому морю, которое тихо плескалось въ песчаный берегъ, укротивъ ярость волнъ своихъ на рифахъ, защищающихъ со всхъ сторонъ островъ. По близости показываютъ домикъ Камеамеа I, здсь была его резиденція, когда онъ завоевалъ Оау. Сюда же приставали прежніе путешественники, становясь на якорь вн рифовъ, вншнемъ рейд.

Канаки, попадавшіеся намъ на встрчу, были въ праздничныхъ одеждахъ, на новыхъ блузахъ женщинъ лежали цлые пучки красивыхъ листьевъ, и черныя ихъ головы чуть гнулись подъ тяжестью внковъ, былъ праздникъ. Мы остановились близь самаго большаго зданія, полнаго народомъ. На полу были постланы скатерти, и на нихъ стояли огромныя травянки (называемыя здсь кальбашъ) съ различными кушаньями. Каждое семейство кучкой сидло вокругъ обда, много цвтовъ и зелени устилало полъ. Скоро явилась какая-то фигура, въ которой не трудно было узнать пастора, и начала говорить проповдь. Тутъ только мы догадались, что попали въ церковь, и разглядли каедру и распятіе. Проповдь окончилась, вс открыли свои кальбаши, и началось угощеніе. Въ числ блюдъ былъ вареный въ листьяхъ банана, между горячими камнями, поросенокъ (процессъ этого варенья, опишу посл) и пой, родъ похлебки изъ таро, иногда съ кокосовылъ орхомъ, въ послднемъ случа онъ называется блымъ поемъ, и служитъ лакомствомъ. Берутъ его пальцемъ, а такъ какъ онъ полужидокъ, то нужно особенное искусство, чтобъ удержать достаточное его количество на пальц: для этого длаютъ пальцемъ легкія, кругообразныя движенія въ воздух, и быстро подносятъ палецъ ко рту. Въ числ каначекь было много молодыхъ и хорошенькихъ, он точно такимъ же способомъ ли пой, не теряя, впрочемъ, при этомъ процесс, своей граціи. Стоитъ только на время забытъ нкоторыя предубжденія, и все покажется естественнымъ.

Близь церкви была школа, и маленькіе школьники и школьницы также принимали участіе въ праздник, убравъ свои головки листьями, цвтами и желтыми бусами, которыя длаются изъ молодыхъ почекъ кокосоваго орха, они прекраснаго желтаго цвта, съ сильнымъ запахомъ, напоминающимъ пачули.

По близости Вайкики есть развалины стариннаго мста убжища. Кажется, это единственный остатокъ язычества на всемъ остров, но путешественникъ, кром поросшихъ травою камней, ничего здсь не увидитъ.

Возвращаясь въ городъ, мы взъхали на Пуншевую Чашу, Punch Boll,— холмъ, возвышающійся надъ самымъ городомъ. Плоскость его вершины образовала своею формой совершенно круглую чашу, почему онъ и получилъ свое классическое названіе. Края площади поднялись отдльными возвышеніями, образовывая естественные брустверы для поставленныхъ орудій. На одномъ изъ этихъ возвышеній выстроенъ домикъ и стоитъ флагштокъ, на которомъ разввается гавайскій восьмицвтный флагъ. Видъ съ Пуншевой Чаши на городъ превосходный: съ одной стороны открывается море, съ отмелями и рифами, которые выходятъ наружу, постепенно желтющими пятнами, съ другой стороны самыми нжными тонами рисуются далекія горы. Разнообразіе зеленыхъ квадратовъ, окружающихъ городъ, съ блыми домиками, пальмы, ручьи, церкви, мачты,— все умстилось въ счастливо-расположенной панорам, безпрестанно мняющей освщеніе, по мр того какъ находили съ горъ облака, разршавшіеся или крупнымъ дождемъ, или цлымъ каскадомъ яркихъ лучей солнца, прорвавшихся черезъ облако.

Долина Евы лежитъ у береговъ Перловой рки, впадающей въ море широко разлившимися устьями, едва выказывающими свои прибрежья. Нсколько озеръ увеличиваютъ своими свтлыми массами видимое количество этихъ разливовъ. Надо было прохать верстъ двадцать, чтобъ увидть зеленыя долины, примыкающія къ рк, съ ихъ плантаціями и фермами. Дорога шла по пустыннымъ склонамъ горъ, съ выжженными солнцемъ мстами, на которыхъ сро-синими пятнами росли кактусы и алоэ, единственная зелень, могущая подняться при такихъ условіяхъ. Рзкую противоположность представляли ущелія, которыхъ намъ пришлось прохать нсколько, здсь горные источники прокладывали себ къ морю живописные пути. Вотъ долина Монуа-роа. Не знаю, не получила ли она свое названіе отъ знаменитой горы на Гава, величайшей во всей Полинезіи, и ровной Тенерифскому пику. Въ долин этой было все, что составляетъ прелесть ландшафта,— и группы пальмъ, качавшихся надъ хижинами, у пороговъ которыхъ вкушали кейфъ цлыя семейства, укутавъ колна въ пестрые платки, и стада быковъ, пасущееся въ сочной трав, по близости ручья, а ручей граціозно изгибался нсколькими разливами, шумлъ колесами горной мельницы, висвшей у утеса, омывалъ и сады съ бананами, и лужайку, и какую-то плотно-сросшуюся массу зелени, изъ которой выглядывали то букеты цвтовъ, то ярко отдлившіяся втки или тяжелый листъ, который перевсился черезъ полуразвалившійся заборъ. Сама дорога какъ будто не хотла вдругъ покинуть ущелье, а обвивалась вокругъ каждаго садика, каждой усадьбы, и не охотно выходила, нсколько’ поворотами, въ скалистыя стны ущелья. Въ долин Евы надо было отдохнуть. Мы подъхали къ одиноко-стоявшену шалашу, у котораго привязано было нсколько лошадей. Внутренность шалаша не отличалась ничмъ отъ другихъ хижинъ: деревянная посуда, нагроможденная по угламъ, висящіе и стоящіе кальбаши, связка банановъ и цыновки. По средин хижины сидла сморщенная, сдая старуха, въ лохмотьяхъ, съ растрепанными косами, какъ изображаютъ Мегеру, пріхавшіе къ ней двое канаковъ и молодая каначка стояли неподвижно вокругъ нея. Никто не обратилъ на насъ вниманія, только старуха взглянула какимъ-то зминымъ взглядомъ, и бровью не моргнула. Эта каменная группа обдала васъ холодомъ, и мы похали дальше. Среди плантацій банановъ скоро отыскали мы одинъ изъ трактировъ, которые и здсь гнздятся по ущельямъ, въ горахъ и всюду, гд только можетъ прохать проголодавшійся человкъ. Мы были не взыскательны, еще съ утра разчитывая питаться цлый день одними бананами, а тутъ нашли и ростбифъ, и эль, и зелень! На возвратномъ пути насъ нагнали семь или восемь амазонокъ, мы поскакали вмст съ ними, и проскакали верстъ десять… Пестрые платки разввались по втру, что какъ будто еще увеличивало быстроту скачки.

Теперь опишу поздку въ Пали, гд намъ общали показать настоящую жизнь канаковъ. Къ Пали дорога идетъ по ущелью, которое начинается долиной сейчасъ же за городомъ, и по которому мы уже нсколько разъ здили. Развертываясь нсколькими котловинами, ущелье наконецъ суживается, и постепенно поднимающаяся долина оканчивается сразу вертикальнымъ обрывомъ, около 800 футовъ глубины. Съ этимъ мстомъ связано историческое преданіе.

Каждый островъ гавайскаго архипелага принадлежалъ сперва отдльнымъ владтелямъ, царствовавшимъ съ неограниченнымъ деспотизмомъ и получавшимъ почти божескія почести отъ народа, который находился въ період полнаго разложенія, и исповдывалъ чудовищную религію поклоненія людямъ. Земля длилась между вождями отдльныхъ группъ, находившихся къ главному властителю въ отношеніи феодальныхъ вассаловъ. Вс блага земли были для высшихъ, для поддержанія правъ народа не существовало ни закона, ни суда, могущественное табу, слово, означающее заключеніе, налагало запретъ на пользованіе землей, на имнье, на добычу охоты и ловли. Одно слово вождя ршало ссоры, слово владыки начинало войну или упрочивало миръ, народъ находился въ полномъ рабств.

Въ прошломъ столтіи, король Гавая, самаго значительнаго изъ острововъ архипелага, задумалъ собрать эти отдльныя, постоянно враждовавшія между собой королевства въ одно цлое, и дйствительно завоевалъ одинъ островъ за другимъ, нкоторые же острова сами подчинились ему, видя его возраставшую власть и вліяніе. Едва ли не самый сильный отпоръ встртилъ онъ здсь, на остров Оау. При помощи ружей и морскихъ солдатъ Ванкувера, на нсколькихъ пирогахъ, высадился король у Вайкики и началъ тснить народъ, защищавшій свое существованіе и свою независимость. Канаки дрались за свои хижины, и кром того, надъ ними было могущественное слово ихъ вождей, которымъ они покланялись какъ богамъ {Еще и теперь можно замтить въ характер казака слды этого поклоненія. Онъ теперь свободенъ, оставшіеся вожди, князья, не имютъ никакого значенія, но если, напримръ, князь дастъ канаку спрятать деньги, канакъ дни и ночи будетъ сидть надъ ввреннымъ ему сокровищемъ. Попробуй же сдлать это кто-нибудь другой, не князь,— канакъ первый украдетъ деньги. Какъ же велика была эта преданность во время полнаго значенія этихъ вождей, или князей!}. Но сильный завоеватель, Камеамеа I, наступалъ энергически, канаки стснились въ ущельи, отстаивая каждый шагъ, обагряя каждый кустъ, каждый камень своею кровью. Наконецъ не стало мста для отступленія: ущелье кончалось страшнымъ обрывомъ, въ глубин котораго росъ густой лсъ, а за лсомъ море рвалось, черезъ рифы и камни, къ берегу. Оставалось или покориться, или броситься внизъ съ обрыва. Канаки избрали послднее, и только тогда уступили островъ, когда вс до одного побросались въ пропасть, усявъ зеленвшій внизу лсъ своими костями. Камеамеа остался владтелемъ Оау, избравъ деревеньку Вайкики своею резиденціей.

Камеамеа I, кром военныхъ способностей, имлъ обширныя административныя дарованія, въ его свтлой голов роились мысли о полномъ возрожденіи страны, и единство власти онъ считалъ для этого первою ступенью. Вс завоеванныя вновь земли раздлилъ онъ между своими вождями, оставивъ себ значительнйшій изъ удловъ. Главнымъ его совтникомъ и другомъ былъ Джонъ Йонгъ, оставленный ему Ванкуверомъ. Камеамеа носилъ европейскій костюмъ, и былъ бы вполн счастливъ, еслибъ ему пришлось видть плоды начатаго имъ дла.

Но Сандвичевы острова стали терять свои національныя формы только при Камеамеа III, когда образовалась государственная собственность изъ отдленныхъ отъ каждаго удла небольшихъ участковъ, доходы съ которыхъ пошли на удовлетвореніе государственныхъ нуждъ. Когда принята была европейская форма правленія, каждый канакъ сдлался свободнымъ и получилъ передъ лицомъ закона одинаковыя права съ князьями.

Переворотъ былъ начатъ могучею личностью Камеамеа І-го, справедливо называемаго Петромъ Великимъ Полинезіи, второй сдлало время и вліяніе Европейцевъ. Личность Камеамеа III была ничтожна, онъ былъ вчною игрушкой окружавшихъ его людей, но, несмотря на это, время его царствованія составляетъ эпоху для королевства: при немъ была дана либеральная конституція, господствующею религіей окончательно признана христіянская, уничтожено табу, учрежденъ парламентъ, судъ присяжныхъ, организовано войско, полиція, назначены правильные таможенные сборы, составляющіе главный доходъ государства, при немъ на плодородныхъ мстахъ острововъ (преимущественно на остров Мауи) стали заводить плантаціи кофе, сахара, индиго, аррорута,— короче сказать, при немъ образовалось государство на либеральныхъ и современныхъ началахъ, государство совсмъ не каррикатурное. Тамъ, гд пятьдесятъ лтъ назадъ чуть не приносились человческія жертвы, гд народонаселеніе жило единственно для удовлетворенія матеріяльныхъ потребностей, гд, кром войнъ и вакхическихъ плясокъ, ни о чемъ не думали, теперь на 70.000 народонаселенія считается 500 школъ, и мы были очень далеки отъ мысли о каррикатур, посщая чистые пріюты, гд маленькіе дикіе научались быть людьми.

Нравственно, переворотъ совершенъ, но выдержатъ ли его физическія силы народа — это вопросъ. Дорого стоило ему пріурочить себ цивилизацію! Появились новыя болзни, простуды, отъ непривычки носить платье, и разные другіе недуги, слдствія новой жизни, подтачивающіе общее здоровье. Народонаселеніе видимо уменьшается, несмотря на возрастающія средства благосостоянія. Непонятное, странное явленіе, передъ которымъ въ недоумніи останавливается наблюдатель {Въ Гонолулу для канаковъ только одинъ госпиталь на 8 кроватей. Каждый день около 20 человкъ приходятъ за совтами, и главный докторъ, г. Гильдебрантъ, говорилъ мн, что многіе, страдавшіе хроническими болзнями канаки, обративъ серіозное вниманіе на свою болзнь, радикально излчивались. Открытіе большаго госпиталя, съ обширными средствами, могло бы имть вліяніе на улучшеніе общественнаго здоровья. Эта мысль вполн сознается всми, во время нашего пребыванія ршено было строить госпиталь на 150 кроватей и уже выбрано было мсто. Когда это исполнится, истинный филантропъ можетъ торжествовать великую побду, видя, что можетъ-быть цлое поколніе вырвано изъ рукъ смерти.}!

Утромъ, въ 7 часовъ, большою кавалькадой, отправилась мы во глубь ущелья. Среди дороги останавливались мы осмотрть еще разъ домикъ Камеамеа I его царскую купальню. Купальня, дйствительно, была царская. Въ глубину угасшаго кратера, представлявшагося намъ правильнымъ циркомъ, съ отвсными стнами, падалъ широкій каскадъ съ высоты 150 футовъ, на дн цирка и вдоль разливающихся отъ каскада ручьевъ, росли бананы и апельсинныя деревья, вода шумла, летли брызги и искрились алмазами, сырою пылью обдавая нависшіе надъ водопадомъ кусты и деревья. Выше надъ никъ подымалась декорація поросшихъ лсомъ горъ, съ ихъ строгими контурами и темными тнями. Трудно устроить лучшую купальню! По дорог, иногда мощеной крупными каменьямя, иногда песчаной, попадались отдльно стоящія хижины, прилпившіяся то къ групп деревьевъ, то къ скал, между зеленью краснли платки каначекъ, сидвшихъ у пороговъ.

Но вотъ ущелье сузилось, сильный порывъ втра рветъ съ головы шляпу, черезъ скалистыя ворота врывается NO пассатъ, получающій въ этомъ узкомъ корридор страшную силу. Мы слзли съ лошадей и осторожно подошли къ краю пропасти. Было страшно, но вмст съ тмъ мы были поражены внезапно открывшеюся передъ нами картиной: справа и слва, отвсно поднимались скалы, два кряжа горъ, идущіе въначал параллельно, образуя ущелье, вдругъ развернулись широкимъ кругомъ, охвативъ лежащую внизу долину двумя концами, далеко отстоящими одинъ отъ другаго, и сошли неправильными массами скалъ, камней, уступовъ и холмовъ, къ морю, блистающему издали прихотливыми цвтами. Приближаясь къ этимъ берегамъ, море покинуло свой постоянный холодный видъ, который оно привыкло показывать намъ, морякамъ, оно нарядилось здсь въ разнообразные кокетливые цвта, блыми брызгами перескочило черезъ нсколько грядъ рифовъ, зашло въ бухты лежавшаго у ногъ ландшафта, и то зажелтетъ далекою отмелью, то блеснетъ ярко-лазоревымъ свтомъ, гд-нибудь въ затишьи, то молочною пной забьетъ у выступающаго камня.

Вспомнивъ легенду, страшно взглянуть подъ ноги! Растущая внизу зелень сплотилась какъ будто въ непроницаемый бархатный коверъ, слва, уходящія вдаль отвсныя скалы спускались къ долин зелеными покатостями, какъ будто природа, для того чтобы скалы не представляли обнаженныхъ обрывовъ, обращенныхъ въ долину, набросала нарочно и щедрою рукой деревья и кусты на кручи, и сгладила переходъ отъ дикаго утеса къ миловиднымъ холмамъ долины, разнообразно убраннымъ всевозможною прихотью растительной силы. На одномъ изъ холмовъ виднлась хижина, нсколько пальмъ, какъ канделабры, окружали ее, эта-то хижина и была цлію нашей прогулки.

Спускъ въ долину шелъ зигзагами по отвсной скал. Дороги, высченная въ камн, змилась по ребрамъ утесовъ, она была дика, но очень живописна, виды измнялись при каждомъ поворот: то являлись скалы, стоявшія непреодолимою стной, то море синло и блистало, то роскошная зелень виднлась внизу. По мр спуска, утесы росли и давили своею громадностію, а деревья, казавшіяся сверху зеленымъ ковромъ, вставали надъ головами.

Хижина, куда мы добрались, была убрана въ канакскомъ вкус, стны, потолокъ, столбы, увиты были цвтами и зеленью, близь хижины варился по-канакски обдъ, и нсколько каначекъ, одтыхъ по-праздничному, съ внками на головахъ, ждали насъ, чтобы пснями и плясками перенести наше воображеніе въ то время, когда Камеамеа I еще не завоевалъ Оау, и народонаселеніе жило такъ, какъ указали ему природные инстинкты.

Канакская кухня довольно интересна. Въ небольшую яму набрасываютъ нсколько каменьевъ, которые накаляютъ разведеннымъ надъ ними костромъ, на эти раскаленные камни кладутъ цльнаго поросенка, предварительно очищеннаго и вымытаго, и укладываютъ его банановыми листьями, затмъ его закрываютъ ноколькими циновками. Черезъ полчаса, жареное готово, удивительно вкусное, пропитанное ароматомъ и свжестію листьевъ. Посл обда каначки пли, сопровождая свои дикіе возгласы удивительно-выразительною жестикуляціей.

Подъемъ на гору былъ затруднительне спуска, привычныя лошади усиленно цплялись копытами за камни и часто спотыкались. На верху, охлажденные струей сильнаго втра, мы немного отдохнули, и уже вечеромъ возвратились въ городъ.

Пніе и пляска составляютъ какъ бы спеціальность здшнаго народонаселенія. Есть женщины исключительно поющія, и есть исключительно танцующія, даже всякій танецъ иметъ своихъ особенныхъ исполнительницъ. Пвицы садятся въ кружокъ, окутываютъ ноги большимъ пестрымъ платкомъ, и берутъ свой особенный инструментъ,— травянку, съ катающимися внутри шариками и съ кругомъ наверху, окаймленнымъ перьями и украшеннымъ мдными гвоздиками и кусочками фольги. У каждой пвицы по такому тамбурину въ рукахъ, равномрно, въ тактъ, ударяютъ имъ по колну, сотрясаютъ въ воздух и различнымъ образомъ поводятъ по немъ, производя оглушающій грохотъ, вмст съ тмъ, подъ ладъ этихъ жестикуляцій, приприпваютъ он свои какофоническія псни. Движенія пляшущихъ становятся быстре, все тло принимаетъ участіе въ пляск, каждая часть его отдльно вертится, какъ будто укушенная и желающая освободиться отъ докучнаго наскомаго. Въ треск ихъ инструментовъ есть своя дикая гармонія, которая очень идетъ къ этимъ женщинамъ, длающимъ выразительныя гримасы и въ то время, какъ отрывочные звуки псенъ вылетаютъ изъ ихъ толстыхъ губъ, и въ то время, когда искры сыплются изъ ихъ черныхъ, выразительныхъ глазъ.

Пляски характеристичне псенъ. Услужливый Вильгельмъ Флюгеръ устроилъ для насъ хула-хула en grand, созвавъ лучшихъ танцовщицъ острова. Пляска эта запрещена и долго была предметомъ гоненія миссіонеровъ, но она такъ вошла въ плоть и кровь канака, что онъ, кажется, не могъ бы жить безъ своей хула-хула, во вс свои псни вноситъ онъ, при жестикуляціяхъ, главные мотивы этого танца. Правительство, въ видахъ исключенія, дозволяетъ иногда хула-хула, только съ условіемъ, чтобы танцовщицы были одты, и беретъ за каждый танецъ 11 долларовъ пошлины.

За городомъ, въ особо-устроенномъ изъ пальмовыхъ втвей шалаш, окруженномъ толпой народа, собравшагося посмотрть на любимый танецъ, любовались мы этимъ характеристическимъ балетомъ,— боле роскошнымъ и по своей оригинальности, и по обстановк, чмъ вс наши Жизели и Эсмеральды. Канаки говорили, что давно не было такой хула-хула.

Одна за одной, медленно двигаясь, вползли, не скажу вошли, восемь каначегь, на головахъ ихъ были внки, платья по колна, у щиколокъ — нчто въ род браслетъ изъ цвтовъ и связки собачьихъ зубовъ. Танцовалнон подъ звукъ ударяемыхъ одна о другую палокъ, артисты, игравшіе на этомъ нехитромъ инструмент, пли, жестикулируя. Танецъ этотъ былъ очень скроменъ и сдержанъ. Когда кто-нибудь изъ насъ, зрителей, хотлъ дать денегъ танцовщицамъ, то вручалъ ихъ молодому канаву, и тотъ уже передавалъ ихъ танцовщицамъ, поцловавъ по очереди каждую. Цловалъ онъ, растирая свой носъ о носъ красавицы, предварительно смахнувъ платкомъ съ лица ея пыль и сдлавъ тоже и съ своею физіономіей. Что городъ, то норовъ!

Музыканты и танцовщицы ушли, ихъ мсто занялъ другой оркестръ, гд каждый музыкантъ имлъ по два барабана,— маленькому и большому, по маленькому били гибкимъ хлыстикомъ, по большому же ладонью и пальцами. Какъ только они затянули свою псню, полную гортанныхъ звуковъ, на ковр изъ зеленыхъ листьевъ, которыми усыпанъ былъ полъ шалаша, явились три высокаго роста каначки, средняя, довольно дородная, была поразительно хороша собою. Танецъ ихъ былъ полонъ сладострастія и горячечнаго, дикаго безумія. То рисовалась каждая часть ихъ гибкаго тла въ какомъ-то лнивомъ, полномъ нги движеніи, то вдругъ, вспыхнувъ восторгомъ, вся сотрясалась молодая каначка, протянутою рукой указывала она на кого-нибудь изъ зрителей, и взглядомъ и выраженіемъ стремящагося впередъ тла какъ будто хотла передать всю страсть своего нецломудреннаго экстаза.

Для третьей хула-хула, у музыкантовъ были въ рукахъ большія пустыя травянки, глухой звукъ которыхъ какъ-то особенно шелъ къ разнообразнымъ позамъ послдняго танца. Многіе миссіонеры въ негодованіи разражались противъ безнравственности этихъ вакхическихъ зрлищъ, мы же, съ своей стороны, очень бы жалли, еслибы каначки утратили, среди новыхъ привычекъ, прелесть своей старой, наивной хула-хула.

Въ послдній день нашей стоянки въ Гонолулу, мы были представлены королю. Вс офицеры нашей эскадры отправились сначала въ депо управленія, чтобъ отыскать Вайли. На воротахъ дома была золотая корона, на двор нсколько маленькихъ домиковъ, въ род будокъ, одинъ изъ нихъ вмщалъ въ себ министерство финансовъ, въ другомъ было министерство просвщенія, въ третьемъ министерство внутреннихъ длъ, въ самомъ конц двора было министерство Иностранныхъ длъ, гд мы и нашли Вайли. Вс стны единственной комнаты министерства уставлены были книгами, а углы и столы были завалены бумагами. Бумаги грудами лежали и на полу, и среди всего этого засдалъ Вайли, въ своемъ мундир и голубой лент. Съ нимъ мы пошли во дворецъ. На большомъ двор выстроено было войско, бившее во вс барабаны, на флагшток поднимался новый флагъ. Дворецъ состоитъ изъ нсколькихъ высокихъ и большихъ комнатъ, роскошно меблированныхъ. На полу превосходные ковры, на окнахъ штофныя занавси, мебель обита тоже пунцовымъ штофомъ. Вс замчательныя лица города ходили по пріемной зал, въ числ ихъ я узналъ г. Бишофа и генерала Матаи, все это было en grande tenue, кто въ лент, кто въ генеральскомъ мундир.

Минутъ черезъ пять ввели насъ въ тронную залу. Вмсто трона, посреди, на возвышеніи, стояла кушетка и около нея, въ мундир національной гвардіи и въ блыхъ перчаткахъ, стоялъ король Камеамеа IV, высокій, красивый мутцина, лтъ тридцати пяти, съ какимъ-то грустнымъ выраженіемъ въ своихъ черныхъ большихъ глазахъ. Это выраженіе я замтилъ у многихъ канаковъ высокаго происхожденія. Казалось, ихъ грызетъ какой-то внутренній недугъ, какое-то горе, и нтъ силы, нтъ власти сломить его, и одна только безусловная покорность судьб примиряетъ ихъ съ жизнію. Какъ будто на лиц главы народа я читалъ судьбу всей его націи, безропотно гаснущей и тающей. А гд взять энергіи, гд взять силы, чтобы сбросить съ себя цпь, наложенную неумолимымъ рокомъ? А главное — гд отвтъ на вопросъ: что же длать? Кто укажетъ лкарство противъ точащаго недуга? Или онъ неизлчимый, смертельный, и главы народа знаютъ объ этомъ? Я смотрлъ на эти глаза полные грустнаго выраженіи, и мн было какъ-то жутко!… По манерамъ своимъ, король настоящій джентльменъ, притомъ онъ пользуется общею любовію и уваженіемъ.

Насъ всхъ, по очереди, представилъ ему нашъ отрядный начальникъ. Когда аудіенція кончилась, мы разбрелись по двору, вписавъ предварительно свои имена въ книгу. Намъ принесли показать знаменитую царскую мантію, сдланную изъ перьевъ самой рдкой птицы, эта мантія длалась нсколько десятковъ, если не сотенъ лтъ, потому что въ птиц только два пера, которыя идутъ въ дло. Кабинетъ короля уставленъ книгами, на стнахъ висятъ нсколько портретовъ, между которыми бросается въ глаза умная и характеристическая личность Камеамеа I.

А. Вышеславцевъ.

‘Русскій Встникъ’, No 12, 1860

ТИХІЙ ОКЕАНЪ

I. Сандвичевы острова.

Читайте также: