НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 — 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.
М. В. Авдева.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.
ЧАСТЬ II.
II.
ТАТЬЯНА.
II.
ТАТЬЯНА.
Татьяна, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1874
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Изъ великосвтскаго московскаго круга мы переносимся въ деревенскій домъ помщика средней руки. Старикъ-отецъ умеръ, но у него осталась вдова хозяйка, женщина опытная, и дв дочери. Старшая дочь — румяная, простодушная, веселая и блокурая Ольга — ничмъ не замчательна. Не такова сестра ея Татьяна:
Дика, печальна, молчалива,
Какъ лань лсная боязлива,
она тотчасъ представляется намъ одной изъ тхъ темно-русыхъ, блднолицыхъ (но не болзненныхъ) русскихъ двушекъ, которыя въ чувствахъ и жизни, шутить не любятъ. И дйствительно, трудно себ представить боле врный и цльный типъ русской деревенской двушки, чмъ Татьяна. Ее воспитывала не мадамъ Розье, а крпостная няня. Оглядывая безстрастнымъ взглядомъ это вымирающее племя нашихъ старымъ нянекъ и не позволяя себ увлекаться сердечными влеченіями, сохраненными съ дтства, мы должны сознаться, что съ строгой точки зрнія эти воспитательницы представляютъ много уродливаго и вредно вліяющаго на понятія ребенка. Он прививаютъ ему тьму предразсудковъ, развиваютъ своими разсказами воображеніе на счетъ ума и, что всего хуже, съ издтства прививаютъ ему вмст съ религіознымъ. Фетишизмомъ и нетерпимостью крайнее и слпое преклоненіе передъ всякимъ установившимся взглядомъ и всякимъ авторитетомъ. Но несмотря на это, мы бы скоре отдали на руки своихъ дтей — если-бы они были у насъ,— этимъ крпостнымъ старухамъ, нежели вручили ихъ какой-нибудь сухой и бездушной мадамъ Розье, а сравнивъ понятія нашихъ тогдашнихъ нянекъ съ понятіями большинства тогдашняго времени, мы ршительно считаемъ себя на сторон нянекъ, Положимъ, ихъ правила и мннія были вредны, но разв не въ такой же степени пошлы и вредны были понятія и примры окружающаго большинства? Разв тогдашній гувернеръ-нмецъ не развивалъ бы въ такой же степени воображенія ребенка и не готовилъ изъ него филистера? Разв французъ не постарался бы сдлать изъ него самоувреннаго самохвала и глупаго резонера? Въ русской няньк мы находимъ по крайней мр нкоторыя черты, во многомъ выкупающія невжество и недостатки ея времени и положенія. Эти няньки были простодушны, он были честны и искренни. Припомните этотъ прелестнйшій по простот и естественности разговоръ старухи-няни Татьяны съ ея взрослой и влюбленной воспитанницей, которая спрашиваетъ, была ли она влюблена? Или возьмите это добродушіе, съ которымъ она выслушиваетъ упреки нетерпливой и стыдливой двушки, совстящейся назвать сосда, къ которому посылается письмо:
Какъ недогадлива ты няня!
— Сердечный другъ, ужъ я стара!
Стара, тупетъ разумъ, Таня,
А то бывала я востра:
Бывало, слово барской воли…
Но двушк не до того, чтобы слушать старческую болтовню: она называетъ Онгина. И вмсто упрековъ, выговоровъ и безполезныхъ нравственныхъ поученій, какъ бы сдлала иная гувернантка при этомъ признаніи,— что говоритъ старуха?
Ну, дло, дло!
Не гнвайся, душа моя,
Ты знаешь,— непонятна я…
Да что-жъ ты снова поблднла?
Неправда-ли, сколько тутъ гуманности и состраданія?… Эта старуха, которая могла бы насплетничать и передать все барын, или, по крайней мр, наворчать и наговорить сотни глупыхъ совтовъ и наставленій, чувствуетъ, что не до того ея бдной Тан, она сама не знала любви, но она сердцемъ понимаетъ всю законность этого чувства, чуетъ искренность страданія своей питомцы и себя же винитъ въ непонятливости, неумвшей угадать съ полслова желанія двушки. Затмъ сравнимъ эту няню съ самой Лариной, которая сначала
. . . .писывала кровью
Она въ альбомы нжныхъ двъ,
Звала Полиною Прасковью
И говорила на распвъ.
Потомъ, выйдя замужъ, и еще по принужденію, стала управлять мужемъ, звать Акулькой прежнюю Алину, здить по работамъ,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила лбы,
Ходила въ баню по-субботамъ….
Служанокъ била осердясь.
И еще, въ довершеніе блаженства
Все это мужа не спросясь!
Сравните, наконецъ, ея правила съ правилами, внушенными Софь Павловн ея m-ine Розье,— и неужели вы не согласитесь, что эта старуха-няня была лучше и человчне ихъ всхъ, и что это было единственное лицо во всей барской семь и во всемъ барскомъ дом, относящееся къ ввренному ей ребенку какъ къ другу, безъ угрозы и застращиванья высшихъ, безъ лести и потворства низшихъ? И мы поймемъ тогда то нжное и дружеское чувство, которое на всю жизнь оставалось у взросшихъ воспитанниковъ къ своимъ нянямъ, мы поймемъ искреннюю теплоту этихъ прелестныхъ строкъ возвратившагося изъ деревенской ссылки Пушкина, обращенныхъ имъ къ своей нян:
Подруга дней моихъ суровыхъ,
Голубка дряхлая моя,
Одна въ тни лсовъ дубовыхъ
Давно, давно ты ждешь меня, и проч.
Подъ вліяніемъ такой-то старухи-няни сложилась Таня, какъ складываются сотни ей подобныхъ двушекъ. Но Богъ всть, подъ вліяніемъ какихъ причинъ явился у Татьяны задатокъ строгаго отношенія къ жизни,— и вотъ она растетъ дикаркой, не любитъ игръ и женскихъ работъ,— этихъ кошельковъ и канвовыхъ подушекъ, которыми деревенскія барышни убиваютъ время и награждаютъ кузеновъ. Разумется, все это черты отрицательныя. Мы видимъ только, что двочка не мирится съ мелочью и дрязгами, которыми обыкновенно занимались ея сверстницы, но ни ея крпостная нянька, ни родительница, которая въ молодости умла только рядиться, носить узкій корсетъ и русскій Н, какъ N французскій произносить въ носъ — не могли наставить ее, дать ея уму боле здоровую пищу и дятельности — полезное направленіе. Слдовательно отъ деревенской Тани нечего боле и требовать, она любитъ читать, но читать ей кром романовъ нечего и она къ нимъ пристращается. Воображеніе играетъ, сердце требуетъ любви, но она не любитъ еще, ей не нравятся ни
Гвоздинъ, хозяинъ превосходный
Владлецъ нищихъ мужиковъ…
ни уздный франтикъ Птушковъ, ни сорви-голова Буяновъ, она не Софья Фамусова, которая любитъ Молчалина, потому что ей хотлось любить, а любить его было всего сподручне, Таня ждетъ ‘человка’ и когда этотъ современный человкъ является, она вся съ нагорвшимъ сердцемъ сразу отдается ему.
Онгинъ былъ для своего времени, какъ мы и старались доказать, человкъ изъ лучшей дюжины, если прибавить къ этому его свтскость, образованность, умнье нравиться, то увидимъ, что такой человкъ въ деревенской глуши, среди Карликовыхъ, Флиновыхъ и Птушковыхъ,— былъ феноменомъ и могъ быть избранникомъ любой двушки съ гораздо обширнйшимъ, чмъ въ деревенской Тан, развитіемъ и правомъ на требовательность. И вотъ, деревенская двушка встртивъ поняла и страстно полюбила Онгина. Кто не помнитъ этихъ прелестныхъ сценъ томленія отъ любви неопытной застнчивой дикарочки, которая не находитъ себ мста, не знаетъ, что длать, кому вылить свою душу, призываетъ свою старуху-няньку, разспрашиваетъ ее любила ли она и, наконецъ, когда та, замтивъ волненіе и тревогу своей питомицы, увряетъ ее, что она больна, Татьяна робко признается ей — ‘я…. знаешь, няня…. влюблена….’ И выговоривъ это, накипвшее на душ признаніе, не можетъ удержаться, чтобы нсколько разъ не повторить: ‘я влюблена…. я влюблена!..’
И вотъ эта застнчивая дикарка, сознавъ свою любовь, не зная что длать съ ней, подъ вліяніемъ искренняго молодаго чувства, ршается,— страшно сказать!— ршается первая признаться въ любви, ршается писать Онгину. Въ нашъ вкъ, когда многія двушки насильно ломятся въ запертыя для нихъ двери университетовъ и служебныхъ мстъ, — рдкія и изъ этихъ смлыхъ ршатся на первое признаніе, да еще такъ прямо, откровенно и письменно, но для того времени это былъ подвигъ и такой необыкновенный подвигъ, что авторъ тщательно старается оправдать его передъ строгими моралистами. Тмъ дороже отмтить намъ этотъ смлый, честный порывъ тогдашней русской, да еще застнчивой двушки, много надо было горячаго чувства, искренности, смлости и отчасти, прибавимъ, — романтичности, чтобы ршиться на подобный подвигъ, за то мы не знаемъ ничего миле и симпатичне этой двушки, когда съ женственной стыдливостью она. совершаетъ его:
Татьяна то вздохнетъ, то охнетъ,
Письмо дрожитъ въ ея рук,
Оплатка розовая сохнетъ
На воспаленномъ язык,
Къ плечу головкою склонилась,
Сорочка легкая спустилась
Съ ея прелестнаго плеча.
Занимается заря, наступаетъ утро, все просыпается,— ей все равно:
Она зари не замчаетъ,
Сидитъ съ поникшей головой
И на письмо не напираетъ
Своей печати вырзной
пока не приходитъ ея добрая старуха-няня и заставивъ, по своей безтолковости, разъяснить подробно въ чемъ дло, отправляетъ роковое признаніе съ своимъ внукомъ. Исходъ извстенъ и весьма правдивъ. Еслибы Онгинъ былъ пустымъ фатомъ, онъ бы сдлалъ себ игрушку изъ любви деревенской двушки и потомъ бросилъ ее, но въ немъ, несмотря на одолвавшую его скуку, достало честности, чтобы не шутить чувствомъ романической провинціалки. Онгинъ съумлъ отгадать въ Татьян такіе задатки строгаго отношенія въ жизни, которые при лучшемъ направленіи и развитіи могли бы сдлать изъ нея замчательно хорошую женщину. Онъ сразу предпочелъ Таню ея розовой сестр, плнившей Ленскаго, и когда получилъ ея письмо, то можетъ быть въ немъ дйствительно мелькнула мысль о женитьб и — хотя Онгинъ по положенію своему могъ бы сдлать гораздо лучшую партію, мы не имемъ права сомнваться, чтобы онъ не искренно говорилъ Тан:
Когда-бы жизнь домашнимъ кругомъ
Я ограничить захотлъ,
Когда-бъ мн быть отцемъ, супругомъ
Пріятный жребій повеллъ,
Когда-бъ семейной картиной
Плнился я на мигъ единой,
То врно-бъ кром васъ одной
Невсты не искалъ иной.
Но я не созданъ для блаженства…
прибавляетъ Онгинъ и рисуетъ печальную картину семьи, гд мужъ, цня вс достоинства жены, не любитъ ее и тяготиться своимъ положеніемъ.
Отчего-же, спросимъ мы, Онгинъ не созданъ для блаженства, отчего пріятный жребій не повелваетъ ему быть супругомъ и отцемъ, и онъ, ничмъ не связанный, ничего для себя не предвидящій, не ршается ограничить свою жизнь домашнимъ кругомъ? На вопрос этомъ стоитъ остановиться и именно здсь, при разбор жизни русскихъ двушекъ, потому что начиная съ Онгина, мы видимъ цлый рядъ представителей молодаго поколнія, которые какъ будто сговорившись, бгаютъ отъ женитьбы, какъ отъ чумы.
Онгинъ самъ этой боязни не понимаетъ и потому разъясняетъ ее ложно: онъ думает, что она происходитъ отъ его пресыщенности и разочарованія:
Мечтамъ и годамъ нтъ возврата
Не обновлю души моей….
говоритъ онъ, а между тмъ черезъ нсколько лтъ эта-же самая Татьяна обновляетъ его душу и возвращаетъ мечты до такой степени, что онъ влюбляется въ нее, какъ мальчишка. Дло въ томъ, что Онгина, какъ и всхъ послдующихъ литературныхъ героевъ, грызетъ немолчно червякъ сознанія своихъ невыполненныхъ обязанностей къ жизни: имъ хочется длать что нибудь дльное, они чувствуютъ, что почти даромъ бременятъ землю и, вмст съ тмъ, совершенно справедливо сознаютъ, что ограничить свою дятельность одними семейными заботами для нихъ было бы совершенно мало. Для нихъ жениться значило-бы отречься отъ всякой надежды на ту дятельность, о которой смутно мечтали они, примириться съ пошлостью и плыть по теченіи. Вотъ причина, по которой они такъ боятся и думать о женитьб,— и эта боязнь есть черта, много говорящая въ ихъ пользу. Человкъ установившійся, имющій ясно сознанную цль въ жизни, избравшій себ дло и имъ весь занятой можетъ жениться: онъ видитъ въ женщин не только женщину, но и подругу, которая бы помогала ему въ его же дл, или по крайней мр приняла на себя часть домашнихъ заботъ, для нея боле привычныхъ. Онгинымъ не нужна такая подруга: имъ нечмъ длиться съ ней, у нихъ нтъ домашняго очага, нтъ дома, въ который желали бы они ввести хозяйку — жажда дятельности мшаетъ имъ гд нибудь свить гнздо, установиться, у нихъ нтъ дла, они не сознаютъ его ясно и не видятъ его, они только томятся жаждой этого дла, и потому въ женщин привыкли видть одну женщину,— они ищутъ ее только для любви,— но любовь не дло, а чувство и когда это чувство удовлетворено, то женщина имъ не нужна и связь съ нею остается только тягостью! Конечно, любовь иногда разгарается до страсти и охватываетъ всего человка, но и страсть проходитъ. Бываютъ также и такіе люди, которые изъ любви длаютъ для себя цль жизни, исключительное занятіе. Литература, еще недоразвившаяся до общественныхъ вопросовъ, любила заниматься исключительно этими любовныхъ длъ мастерами и занималась ими до тхъ только поръ, пока ея герои были одержимы страстью, какъ скоро страсть была удовлетворена женитьбой, или прекращалась катастрофой,— романъ кончался. Въ новйшихъ и боле серьезныхъ литературныхъ произведеніяхъ, конечно, безъ любви не обходится и не можетъ обойтись, потому что любовь есть одинъ изъ сильнйшихъ двигателей и, во всякомъ случа, необходимое, всмъ присущее и всесогрвающео чувство, но романы и люди, занимающіеся только одною любовью, и боле ничмъ, мало насъ нын занимаютъ и дешево цнятся. Въ лучшихъ произведеніяхъ прошлой эпохи авторы тоже не занимались общественными вопросами, но инстинктъ художника невольно видлъ въ обществ это недостающее что-то, тревожившее его лучшихъ людей,— и они выражали этотъ вопросъ своего времени въ невыяснившемся недовольств своихъ героевъ. Онгинъ, надо отдать ему эту справедливость, не былъ, какъ мы уже замтили, спеціалистомъ по любовной части, но онъ былъ безъ дла, жизнь его сложилась пошло и онъ тяготился этой пошлостью. Онъ могъ жениться только по любви, но какъ скоро любовь была бы удовлетворена и лишилась того остраго и возбуждающаго свойства, которое придаютъ ей препятствія, — жена явилась бы для Онгина совершенно лишней обузой! Въ самомъ дл, на что она была бы нужна ему, какъ подруга жизни? Человкъ съ независимымъ взглядомъ и неудовлетворимыми въ то время, хотя смутно сознаваемыми побужденіями, — Онгинъ не могъ примириться съ той узенькой, семейной жизнью, которую представляла для него женитьба на Татьян и онъ, съ поразительною правдою, рисуетъ ей ту жизнь, которая ожидала бы ихъ въ этомъ случа:
Что можетъ, быть на свт хуже
Семьи, гд бдная жена
Груститъ о недостойномъ муж
И днемъ и вечеромъ одна,
Гд скучный мужъ, ей цну зная,
Судьбу, однакожъ, проклиная,
Всегда нахмуренъ, молчаливъ
Сердитъ и холодно ревнивъ.
‘Таковъ я’, прибавляетъ онъ и совершенно врно. И такъ, Онгинъ не могъ быть мужемъ, а между тмъ выборъ Татьяны былъ однимъ изъ лучшихъ. Что же выходитъ изъ этого? Лучшіе и достойнйшіе люди того времени могли быть и дйствительно были только пригодны въ любовники, они не годились и не хотли быть мужьями, а между тмъ весь складъ понятій и требованій общества казнитъ и до сихъ поръ двушку, которая отдается мужчин, не оградивъ себя бракомъ, помщаетъ еся дтей въ разрядъ парій и смется надъ той, которая остается старою двою! Что же оставалось длать такой двушк, которая не имла силы воли, чтобы идти на тяжелую борьбу съ общественными условіями, или не хотла ихъ нарушать? Врность до гроба, разъ избранному? такъ называемая идеальная любовь? Что жъ, эта любовь была въ мод и если старыя, засохшія двы весьма жалки и смшны въ жизни, то въ старыхъ романахъ ихъ безгршная любовь пользовалась большимъ почетомъ. Но какая же институтка не знаетъ нын, что всякая идеальная любовь есть только личина, подъ которою скрывается любовь естественная, т. е. матеріальная, что она возможна и терпима только какъ начало этой послдней любви, — ея юность и еще неясное сознаніе! Если же эта такъ называемая безгршная любовь длается сама цлью и удовлетвореніемъ, то она является въ самомъ дл чувствомъ самымъ гршнымъ, какъ гршно и безнравственно все противоестественное, всякое раздраженіе, не имющее естественнаго исхода, раздраженіе ради раздраженія. Все это красиво въ слезливомъ роман, а не въ жизни. Да и наконецъ, глядя на вещи съ разумной стороны, не глупо-ли мечтать и думать весь вкъ о человк, который можетъ быть о насъ и не думаетъ и которому, во всякомъ случа, отъ этихъ мечтаній — кром маленькаго удовлетворенія скверненькаго тщеславія — ни тепло ни холодно. Обыкновенно, если мы въ жизни задумали какое-нибудь дло и видимъ, что обстоятельства такъ. сложились, что длаютъ его недостижимымъ, то, вмсто того, чтобы весь остальной вкъ сокрушаться о недостигнутомъ, вздыхать по немъ и таять, какъ глупый рыцарь Тогенбургъ подъ окномъ своей возлюбленной, всякій здравомыслящій человкъ постарается найти другое дло и другую цль и ей отдаться. Это послднее соображеніе заставляетъ влюбленную несчастливо двушку сдлать вс усилія, чтобы забыть неудачный выборъ и ждать, пока чувство потухнетъ и другой (какъ уланъ, затмившій Ольг Дариной Ленскаго) понравится ей и захочетъ получить ее на законномъ основаніи. Но когда двушка полюбитъ, особенно въ первый разъ, она убждена, что полюбила на весь вкъ и никогда никто другой не въ состояніи замнить перваго, да у двушекъ, со строгимъ складомъ, какъ Татьяна, такъ и бываетъ — какъ же при этомъ-то убжденіи ждать другаго! Да и захочетъ-ли этотъ другой еще жениться на ней? Вдь Онгину Татьяна нравилась и онъ, повидимому, не имлъ никакихъ причинъ отказаться отъ неД—а отказался-же! И если, какъ мы замтили, въ извстное время существуютъ причины, которыя всмъ людямъ извстнаго закала мшаютъ жениться, — гд же искать себ другаго? Слоемъ ниже и похуже? Хороша необходимость! Двушк остается, наконецъ, или отказаться навсегда отъ счастія любви и материнскихъ радостей, или выйти по разсчету замужъ и отнестись самымъ равнодушнымъ, чтобы не сказать циничнымъ, образомъ къ извстнымъ отношеніямъ. Какое печальное и безвыходное положеніе! Наша героиня не избгла общей участи. Условія сложились такимъ роковымъ образомъ, что Татьяны того времени, любившія Онгиныхъ, должны были молча страдать и навки погребсти, или равнодушно отдать нелюбимому человку свои первыя, самыя чистыя ласки: въ нравственномъ отношеніи одно называется самокастрированіемъ, другое самоуниженіемъ, въ біологическомъ — порчею породы, въ свтскомъ — преклоненіемъ предъ общественными условіями. Но какъ оно ни называйся, оно должно было случиться и случилось съ Татьяной. Онгинъ узжаетъ и Татьяна лишается счастія даже видть предметъ своей первой любви. Впрочемъ, разлука, какъ лекарство отъ мучительной болзни, называемой ‘несчастная любовь’,— есть средство хоть и крутое, но самое дйствительное. Оно отозвалось такъ и на Татьян, вскор мы видимъ, что страданія ея изъ острыхъ перешли въ хроническія, она груститъ, но посщенія дома Онгина развлекаютъ ее, чтеніе его книгъ, раздумываніе надъ мстами, остановившими на себ вниманіе Онгина, отмченными
То краткимъ словомъ, то крестомъ,
То вопросительнымъ крючкомъ
развиваетъ ее и расширяетъ кругозоръ провинціалки. Она начинаетъ лучше понимать Онгина и причины его хандры и апатіи. Поэтъ до такой степени считаетъ ее развившеюся отъ этихъ уединенныхъ думъ, что спрашиваетъ себя:
Ужель загадку разршила?
Ужели слово найдено?
Но мы теперь, на основаніи данныхъ, представляемыхъ послдующею повстью Татьяны, можемъ сказать, что Татьяна не разршила загадки и не нашла слова, потому что эта задача не была подъ силу тогдашней женщин, да и самъ Онгинъ этого слова не нашелъ, а бродилъ около него и мучился лишь его смутнымъ сознаніемъ. Книги, т. е. романы, которыя Татьяна читала, тоже едва-ли благодтельно подйствовали на нее: он, можетъ быть, выковали въ ней то самообладаніе, то спокойное воззрніе на свтъ, которыя мы видимъ въ Татьян впослдствіи,— но, какъ мы тоже увидимъ, не научили ее ясне понимать вещи. Въ то время, когда Татьяна мечтала о своемъ обожаемомъ, читала его книги и размышляла надъ ними, благоразумная мать заботилась о перемн, замчаемой въ дочери и отыскивала средство все поправить. Средство это на семейномъ совт было найдено: Татьяну надо пристроить, надо выдать ее замужъ. Средство было выбрано самое обыкновенное и, по тогдашнему, врное. Когда двушка выбита чмъ-то изъ обычной колеи,— очень естественно, надо постараться ее вправить въ нее, надо ей въ самомъ дл открыть и облегчить дорогу къ какому-нибудь выходу. Для двушки въ то время былъ одинъ выходъ — замужство и дйствительно, это выходъ единственный, если безъ него нельзя ни отдаться любимому человку, ни пріобрсть какое-нибудь положеніе, хотя ‘независимаго’ положенія ни двушк, ни женщин имть тогда не полагалось. Двушекъ, сбытъ которыхъ дома былъ неуспшенъ, какъ индекъ, куръ и другую живность, возили обыкновенно зимой въ Москву, ‘на ярмарку невстъ’. Туда повезли Татьяну и тамъ ей находится покупатель,— важный, богатый генералъ,— партія въ житейскомъ отношеніи самая выгодная! Чего же лучше? Татьяна только не любитъ жениха, да и не можетъ любить изувченнаго старика, котораго видитъ въ первый разъ, — но что-же длать! Масса смотритъ на бракъ съ чисто практической точки зрнія и съ своей стороны совершенно права: бракъ въ ея глазахъ не соединеніе двухъ любящихся голубковъ, что союзъ на всю жизнь людей, которые хотятъ вить общее гнздо, раздлять тяготы другъ друга, родить и воспитать дтей — своихъ кормильцевъ старости и будущихъ наслдниковъ. Это дло для двушки до такой степени считается житейски необходимымъ, что Ларина готова не только разстаться съ своей любимой дочерью и на старости лтъ остаться одной въ деревн, но со слезами и заклинаніями молитъ ее отдаться какому-то невдомому генералу, который изъявилъ желаніе жениться на ней. Для такого дла съ практической точки зрнія нужно прежде всего соблюденіе условій, требуемыхъ холоднымъ разсудкомъ: равенство развитія, воззрній и общественнаго положенія, любовь сильная, доходящая до страсти и туманящая разсудокъ не только не нужна для него, но она положительно вредна, потому что отнимаетъ возможность спокойнаго и здраваго сужденія при взаимномъ выбор, или разумномъ отправленіи семейныхъ обязанностей: доказательство — браки съ похищеніемъ, совершаемые въ ранней молодости, или по страстной любви, которые рдко бываютъ счастливы. Все это очень хорошо придумано и совершенно удобно было бы для жизни, если-бы отъ брака были отняты, или, по крайней мр, не были въ немъ обязательны т отношенія, которыя только тогда нравственно-законы и естественны, когда между соединяющимися существуетъ взаимное влеченіе, а любовь къ постороннему не длаетъ эти отношенія въ высшей степени противными и унизительными для одного изъ соединившихся. Но эти отношенія остаются въ его основ и въ этомъ смшеніи рдко совмстимыхъ и совершенно разнородныхъ требованій лежитъ весь трагизмъ иной брачной жизни. Въ совт и заклинаніяхъ старухи Лариной, которая умоляетъ дочь на замужство съ старикомъ, ей, можетъ быть, противнымъ, мы находимъ подтвержденіе — если-бы нужно было подтвержденіе вещи и безъ того общеизвстной, — что русское общество совершенно жертвуетъ въ пользу практичности личными чувствами двушки, даже если бы мужъ былъ ей противенъ и вовсе не считаетъ ея склонности для этого необходимою: ‘стерпится-слюбится!’ говоритъ оно. Такой взглядъ существуетъ, впрочемъ, не у насъ однихъ, у французовъ бракъ есть просто торговая сдлка. Но свтъ хорошо сознаетъ недостатки своихъ обычаевъ, онъ сочинилъ поговорки, что ‘чортъ силенъ’ и ‘любовь зла’. Потому, подчинивъ бракъ чисто матеріальнымъ требованіямъ, онъ смотритъ сквозь пальцы на изъяны, которые длаетъ впослдствіи чувство въ заключенныхъ такимъ образомъ союзахъ: явная измна мужей и едва прикрытая женъ, житье на разныхъ половинахъ случаются сплошь и рядомъ и не производятъ особыхъ волненій. Если-бы старуха Ларина узнала, что ея Татьяна, встртивъ снова Онгина, наставила съ нимъ своему генералу такія украшенія, которыхъ онъ на пол сраженія получить не могъ, она бы сдлала видъ, что этого не замчаетъ, или, пожуривъ для приличія дочь, сама бы нашла ей извиненіе въ старости генерала и пр., да и не одна мать такъ бы отнеслась, а все общество. Не то мы видимъ въ Англіи, гд двушк предоставляется полная свобода выбора по чувствамъ, но за то строже требуется и соблюденіе врности. Наше крестьянство смотритъ также цинично на извстныя отношенія, какъ и высшее общество, но мене его снисходительно къ женщинамъ, оно иметъ въ первомъ случа больше извиненія, потому что жизнь полная нужды, лишенія и заботъ почти объ одномъ куск хлба, подавляетъ развитіе нжныхъ чувствъ и жена для крестьянина прежде всего работница, но и тутъ дло не обходится безъ драмъ, тмъ боле, что грубость и фанатичность не развиваютъ въ этой сред терпимости. Впрочемъ, при этомъ мы должны сообщить отрадный фактъ, лично замченный нами: съ упраздненіемъ крпостнаго права, молодые крестьянскіе люди стали сами выбирать себ жениховъ и невстъ и съ настойчивостью, часто торжествующей надъ упрямствомъ стариковъ, соединяются бракомъ по собственному сочувствію. Мы не пишемъ трактата о брак и вынуждены были остановиться на понятіяхъ о немъ общества, чтобы разъяснить себ образъ дйствій Татьяны, этой первой русской двушки, выходящей замужъ, да еще при любви къ другому. Какъ же она при этомъ дйствовала?— Но прежде оговоримся. Романъ, дйствующія лица котораго насъ занимаютъ, не принадлежитъ къ тому, отвергаемому художниками роду, который называется тенденціознымъ и въ которомъ иные авторы, замысломъ. повсти, или ея дйствующими лицами, желаютъ разъяснить свои воззрнія на извстный вопросъ, сказать, надо ли въ извстномъ случа такъ поступать, или не надо. ‘Онгинъ’ — романъ чисто художественный, въ немъ авторъ взялъ обыкновенныхъ людей, дйствующихъ при обыкновенномъ случа и онъ намъ дорогъ, независимо отъ эстетическаго наслажденія, имъ доставляемаго,— своею правдою, своею врностью жизни. Такія произведенія, исполненныя съ такимъ поразительнымъ искусствомъ, полне и врне, чмъ сухой историческій документъ, изображаютъ общество своего времени, и для читателя, какъ и для критика представляютъ тотъ образчикъ жизни, который онъ можетъ разсматривать, анализировать и длать изъ него свои выводы и заключенія. На этомъ основаніи, намъ нтъ надобности осуждать, или оправдывать собственно Татьяну. Мы не будемъ ни проливать объ ней слезы, ни изливать на нее желчь. Она не передовая двушка своего времени, она не пролагаетъ новые пути и не указываетъ на нихъ, она тмъ намъ (но не современникамъ) и дорога, что представляетъ, какъ мы выразились про Онгина, типъ ‘средней двушки’ своего времени: она для насъ лицо собирательное. Итакъ, посмотримъ, какъ относились Татьяны того времени къ браку по разсчету и какъ обходили подводные камни, имъ представляемые.
Вс воззрнія Татьяны на счетъ брака и обязанностей, имъ на женщину налагаемыхъ, выразились въ немногихъ словахъ, которыми она заключаетъ отповдь свою Онгину:
. . . . . .судьба моя
Ужъ ршена. Неосторожно,
Быть можетъ, поступила я,
Меня съ слезами заклинаній
Молила мать: для бдной Тани
Вс были жребіи равны…
Я вышла замужъ. Вы, должны
Я васъ прошу меня оставить,
Я знаю: въ вашемъ сердце есть
И гордость, и прямая честь.
Я васъ люблю (къ чему лукавить?)
Но я другому отдана,
Я буду вкъ ему врна!
Въ этихъ строкахъ весь символъ понятій о брак двушки того времени и двушки, прибавимъ, строгаго закала. Какъ же она отзывается о своемъ замужств по разсчету?
‘Неосторожно, быть можетъ, поступила я!’ говоритъ она. Какъ? только неосторожно? Полно, такъ ли? Напротивъ, съ практической точки зрнія, намъ кажется, чрезвычайно осторожно. Татьяна вполн доврилась въ выбор мужа даже не своей неопытности, а матери и родн. Когда за нее сватались Буяновъ и Птушковъ, когда гусаръ Пыхтинъ ею прельщался и мелкимъ бсомъ разсыпался — Татьяна имъ отказала, потому что они ей не нравились, а мать, женщина практическая, не настаивала на такомъ замужств, но когда является важный и богатый генералъ, мать умоляетъ, а дочь соглашается и разумется, ужъ если выходить безъ любви, по одному разсчету, то, конечно, генерала слдовало предпочесть Буянову и Птушкову, да и во всякомъ случа, Татьяна поступила благоразумно, потому что если-бы она осталась засидвшейся провинціальной, мечтательной двой, то Онгинъ никогда бы къ ней нжностью не воспылалъ. Какъ же она при этомъ поступила съ своими чувствами и влеченіемъ, какъ она взглянула на т супружескія отношенія съ старымъ генераломъ, которыя являются весьма противуестественными и безнравственными, когда любишь другаго?— А вотъ какъ Когда княгиня Татьяна Дмитріевна оскорбилась признаніемъ Онгина и стала читать ему наставленія, она такъ выразилась:
А нын, что къ моимъ ногамъ
Васъ привело? Какая малость?
Какъ съ вашимъ сердцемъ и умомъ
Быть чувства мелкаго рабомъ!
Извольте видть: ‘малость!’ ‘мелкое чувство!’, Сама старуха Ларина не могла бы быть. боле ничтожнаго мннія объ этихъ чувствахъ и отношеніяхъ. Отчего же при подобномъ воззрніи не отдаваться старому генералу, если онъ доставляетъ хорошее положеніе въ свт? Но мы бы желали только спросить молодую генеральшу объ одномъ: когда тоже самое чувство, которое заставило теперь Онгина писать и объясниться ей — заставляло ее, двушку, преодолть свойственную ея полу стыдливость, вс привитыя ей съ издтства понятія и бросаться въ объятіи едва знакомаго мужчины,— отчего это чувство было велико, почленно и глубоко, а онгинское `’малость’. А если это и дйствительно малость, отчего же она такъ обидлась? Стоитъ ли изъ-за малости поднимать такой шумъ? Гд же тутъ логика?
Но намъ могутъ замтить, что Татьяна называетъ малостью и мелкимъ чувство Онгина потому, что считаетъ его не любовью, а волокитствомъ, она не вритъ, чтобы Онгинъ, отвергшій ее въ то время, когда она была моложе и лучше, могъ полюбить ее теперь и объясняетъ его признаніе желаніемъ побды, которая могла бы ему принесть въ свт ‘соблазнительную честь’. Такое толкованіе не длаетъ чести ни проницательности княгини Татьяны, ни настроенію ея воображенія. Это мнніе свтской аскетки и ханжи, которая, забывъ свои молодыя и здоровыя чувства, начинаетъ во всемъ видть соблазнъ, плотскія страсти, грховные домыслы и безъ всякаго повода недовряетъ даже любимому человку. Но, положимъ, она права и Онгинъ за ней просто волочился. Да вдь однакоже, она любитъ Онгина? Какъ же при этой-то любви она выходила замужъ за другаго человка и теперь принадлежитъ другому? И въ какой же мр нравственны ея то отношенія къ мужу? Что это за странная любовь такая?
Если-бы объ этихъ противорчіяхъ спросить самою Таньяну, она, мы уврены, не могла-бы разъяснить ихъ, хотя-бы конечно сказала, что ея любовь — не любовь грязная, земная, что это — идеальная любовь. Въ такомъ случа, спросили-бы мы ее, чего же добивалась она отъ Онгина, когда писала къ нему:
Поврьте, моего стыда
Вы не узнали-бъ никогда
Когда-бъ надежду я имла
Хоть рдко, хоть въ недлю разъ
Въ деревн нашей видть васъ,
Чтобъ только слышать ваши рчи
Вамъ слово молвить и потомъ
Все думать, думать объ одномъ
И день и ночь до новой встрчи.
отчего блднла и худла она отъ этого думанья, отчего и теперь, замужемъ, плакала надъ письмами Онгина? Вдь теперь, по крайней мр, ничто не мшало ей видать Онгина сколько угодно, и думать о немъ и день и пожалуй ночь, даже въ объятіяхъ своего генерала?
Но довольно! Мы-бы никогда не кончили, если-бы стали доискиваться какой-нибудь разумной послдовательности въ дйствіяхъ и сужденіяхъ вышедшей замужъ Татьяны. Объясненіе есть одно: Татьяна была искренна и честна, когда дйствовала самостоятельно, и не сдержавъ свои молодыя чувства открылась въ любви Онгину. Но любовь встртила роковыя препятствія, бдная двушка не знаетъ выхода и въ припадк разочарованія, апатіи,— слпо, безъ поврки отдается общепринятымъ условіямъ и вноситъ въ нихъ ту строгость и страстность, которыя присущи ея характеру. Она повинуется родительниц, которая умоляетъ ее выйти за знатнаго генерала, и отдается ему противъ всякаго желанія, смотря на это самопожертвованіе, какъ на исполненіе какого-то долга, потомъ мы ее видимъ знатной барыней, холодно и равнодушно, но безупречно выполняющей свтскій уставъ, тоже своего рода ‘долгъ’, и наконецъ, когда является человкъ, ею любимый, мы ее видимъ какой-то матроной безукоризненной, неприступной и до такой степени ‘высоко держащей знамя жены’, какъ-бы выразился иной публицистъ, что самое признаніе Онгина глубоко оскорбляетъ ее и она несмотря на свою любовь къ дерзкому, отвчаетъ ему классическимъ —
Но я другому отдана,
Я буду вкъ ему врна!
И тутъ она повинуется только ‘долгу’.
Однакожъ, что же это за зврь и нелпый деспотъ этотъ ‘долгъ’?
Всякій, здраво развитой человкъ глубоко уважаетъ того, кто остается вренъ такъ называемому долгу, — но дло въ томъ, что далеко не вс одинаково понимаютъ, что за штука этотъ высокой почтенный долгъ. Поэтому, прежде нежели говорить о немъ, опредлимъ, что такое должно разумть подъ словомъ ‘долгъ’, но нашему мннію.
Мы, признаемся, не понимаемъ долга-идола, того отвлеченнаго долга — устава, которому должно подчиняться не только все разумное и честное въ жизни, но и самая жизнь, и про который одинъ’изъ наиболе уважаемыхъ нами писателей выразился: ‘жизнь не шутка,— жизнь есть долгъ и долгъ тяжелый’. Мы, напротивъ думаемъ, что важне жизни. ничего нтъ на свт и что ‘долгъ есть служеніе правильно и глубоко понятымъ интересамъ жизни’,— всей жизни, жизни личной и жизни общественной, ибо и интересы той и другой, при правильномъ ихъ пониманіи, не должны расходиться между собою. Объяснивъ такимъ образомъ наше пониманіе долга, мы невольно длаемъ себ вопросъ, что же это былъ за долгъ, которому жертвовала собою Татьяна и который такъ перепуталъ ея понятія? Былъ ли это, дйствительно, долгъ, служащій интересамъ жизни? На это мы, не колеблясь, должны дать вполн отрицательный отвтъ. Никакой разумный долгъ не приводитъ къ противорчіямъ и нелпостямъ. Разумный долгъ не могъ требовать, чтобы Татьяна, любя одного, вышла замужъ и клялась въ врности другому. Но если двушка дала клятву въ припадк разочарованія и апатіи, и потомъ, встртивъ Онгина, почувствовала, что старая любовь еще въ ней живетъ,— долгъ требовалъ, чтобы она явилась женщиной, а не ханжей, увлекшейся мелкимъ желаніемъ отомстить Онгину за его прежнюю холодность и похвастаться передъ нимъ своею добродтелью! Мы отнюдь не желаемъ сказать, что Татьяна должна была измнить своему мужу, которому она клялась въ врности (хотя, замтимъ, что соблюденіе одной такъ сказать вещественной врности есть весьма узкое ея пониманіе, да и это сохраненіе часто зависитъ боле отъ силы и чувства, темперамента и случайности, чмъ отъ насъ), — нтъ! Мы хотимъ сказать только, какъ же, соблюдая свой долгъ, Татьяна обманывала своего мужа? какъ не догадалась она, что должна бы была мужу первому сказать о своей любви, какъ скоро ее сознала? Тогда, если сама Татьяна не въ состояніи была понять всей безнравственности и лжи своего положенія, то ея князь, коли онъ былъ человкъ сколько нибудь развитой и порядочный, а не грубо-чувственный чурбанъ, конечно, первый бы отказался отъ нкоторыхъ, если не всхъ своихъ супружескихъ правъ и постарался бы разводомъ или другими путями устроить счастіе жены, дать ея невольному чувству разумный выходъ, потому что при любви къ другому это право длается безнравственностью. Нтъ! Татьяна дйствовала не въ силу ясно сознаннаго долга — она создала себ долгъ изъ общепринятой рутины, взявъ ее безъ всякой поврки. Мы относимся съ совершеннымъ безпристрастіемъ къ общепринятымъ протореннымъ дорожкамъ и признаемъ ихъ значеніе. Он установились не даромъ, он составляютъ достояніе вковаго житейскаго опыта и имютъ большія практическія удобства. Но эти правила сложились не въ силу логики, а такъ сказать механически, отъ взаимнаго тренія перепутанныхъ интересовъ, отъ этого въ нихъ есть много несообразностей, противорчій — и свтъ очень хорошо это сознаетъ, какъ мы замтили говоря о его взгляд на бракъ. Но этотъ свтъ никогда ни на ноготь не измнитъ своихъ обычаевъ въ силу теоретическихъ доказательствъ, хотя бы вы доказали ему его нелпость, какъ дважды два четыре. Свтъ — практикъ и потому предоставляетъ самой жизни ршать затруднительные вопросы, для этого онъ сквозь пальцы смотритъ на вс отклоненія отъ своихъ правилъ (если только они не длаются съ громомъ и съ цлью протеста), и когда эти частные случаи уклоненія увеличатся до такой степени, что сдлаются обычаемъ, то онъ ихъ молча признаетъ и вноситъ въ свой кодексъ. Люди практическіе понимаютъ это очень хорошо и не тратятъ силъ на праніе противу рожна, а соблюдая по наружности положенный уставъ, длаютъ безъ шума и скандала все, что находятъ по своимъ понятіямъ дозволеннымъ. Есть другіе люди съ твердымъ характеромъ и ясно сознаннымъ воззрніемъ, которые не только дйствуютъ по собственнымъ убжденіямъ, не слушая мнній свта, но стараются провести эти воззрнія даже на перекоръ свту: это уже пропагандисты идеи. Но и т, если желаютъ остаться не столько теоретиками, сколько практиками, не усложняютъ свое дло тратою силъ на борьбу съ мелочами, а настаиваютъ на главномъ и существенномъ. Не то бываетъ съ сильными характерами, которые, принявъ безъ поврки общественные обычаи, становятся ихъ строгими послдователями: они тотчасъ доходятъ до нелпостей. Возьмемъ примръ мелкій: есть, напримръ, люди, которые скоре просидятъ дома, или откажутъ себ въ обд, нежели ршатся выходить въ надванныхъ перчаткахъ. Мы не имемъ данныхъ, чтобы тоже сказать о Татьян касательно, наружнаго соблюденія ею самаго строгаго свтскаго церемоніала, хотя охотно вримъ, что и въ немъ она была строга до нелпости, но соблюденіе нравственнаго кодекса дошло въ ней до подобной же несообразности. Посмотрите, какихъ противорчій не встртите вы въ набранной изъ избитыхъ фразъ ея отповди Онгину! Она упрекаетъ его, зачмъ не любилъ онъ ее прежде, а любитъ теперь: какъ будто на любовь есть утвержденный штатъ и время! Она говоритъ, что Онгинъ поступилъ съ ней благородно, и вмст съ тмъ, мститъ ему за его искренность и честность, за потерянное, по своей милости, счастіе. Она говоритъ, что равнодушна ко всей этой ветоши маскарада, которая окружаетъ ее, и въ то же время высчитываетъ ему и свое положеніе въ свт, и ласки ‘двора’, и богатство и знатность. Выйдя замужъ по разсчету и убжденіямъ матери, она отнеслась къ своимъ женскимъ ласкамъ съ безцеремонностью русскаго мужика и практичностью содержанки, а между тмъ, считаетъ эти ласки, какъ весталка, за нкій священный огнь и одно подозрніе, что Онгинъ иметъ коварное намреніе посягнуть на нихъ, глубочайшимъ образомъ оскорбляетъ ее! А о томъ пониманіи врности и обязанностей къ мужу, которыя она совмстила въ классическомъ ‘отдана и буду вкъ ему врна’, мы уже говорили. И прочитавъ всю эту, выученную наизусть мораль, княгиня Татьяна воображаетъ, что она поступила въ высшей степени добродтельно и честно, что она пожертвовала своею любовью, своимъ личнымъ счастьемъ какому-то необходимому для общаго блага долгу, совершила, говоря ныншнимъ выраженіемъ, нкій гражданскій подвигъ и остается, вроятно, собою очень довольна!… Какое печальное заблужденіе!
Въ очерк нашемъ ‘Софья Фамусова’ мы видли великосвтскую москвичку, испорченную родительскимъ наслдіемъ, воспитаніемъ и окружающей сферой, и, благодаря этой порч, упавшей весьма низко въ нравственномъ отношеніи, хотя сохранившей наружную приличность. Въ Татьян мы видимъ. русскую деревенскую двушку, русскую съ головы до ногъ по своимъ предразсудкамъ, достоинствамъ и недостаткамъ, которая родилась въ деревенской глуши и, благодаря простору и безъискусственности своего воспитанія, возросла энергичной и искренней, характерной двушкой. Въ начал, эта счастливо надленная провинціалка повинуется только собственнымъ молодымъ и честнымъ порывамъ,— и она въ рто время безупречна, естественна и чиста, она прелстна и подкупаетъ вс симпатіи читателя. Но эти чистые, естественные порывы встртили преграду, ея неразвитый умъ не нашелъ выхода изъ трагическаго положенія, въ которое поставилъ ее отказъ Онгина. Двушка, потерявъ вру въ себя, въ свой умъ и понятія, слпо отдается ходячей морали — и изъ нея выходитъ сухая, безжизненная формалистка, лишенная всякаго здраваго и самостоятельнаго взгляда. Сильный характеръ и строгое отношеніе къ обязанностямъ, эти два вообще столь высокія качества, при томъ направленіи, которое принимаетъ Татьяна замужняя, служатъ ей же во вредъ. И это всегда такъ бываетъ: сила только тогда хороша и благодтельна, когда направлена на полезное дло. Никто такъ не вредилъ, не вредитъ и не будетъ вредить длу жизни, длу общественнаго развитія, какъ энергическіе, но неправильно развившіеся люди, не понимающіе гд и въ чемъ добро и тормозящіе всякое преуспяніе, потому что оно ихъ невжеству кажется зломъ. Въ этомъ случа, такъ называемые покладистые люди, — люди мягкіе и прилаживающіеся къ жизни,— гораздо счастливе лично и гораздо безвредне для общества. Такъ, добрая и румяная сестра Татьяны — Ольга, внушаетъ намъ слабое сочувствіе, но за то нисколько и не огорчаетъ насъ. Не такова Татьяна, такъ очаровавшая насъ вначал и такъ огорчившая въ конц. Мы знаемъ, рутинные моралисты не согласятся съ нами и обвинятъ насъ самихъ въ безнравственности, мы съ ними спорить не будемъ. Но пусть они, забывъ нравоучительные афоризмы, почерпнутые изъ прописей, положатъ руку на сердце и скажутъ, не досадно-ли имъ на безжизненную княгиню Татьяну, которая отвчала влюбленному Онгину, какъ семинаристъ, сказывающій проповдь? Не миле-ли имъ пишущая свои признанія деревенская двушка, чмъ эта Матрона, напоминающая тхъ неприступныхъ и непостижимыхъ для ума красавицъ, про которыхъ сказалъ поэтъ, что ‘внушать любовь для нихъ бда, пугать людей для нихъ отрада’? Да, прелестная двушка становится пугаломъ, но виновата-ли она? Конечно нтъ! Мы уже говорили, что Татьяна не ‘исключеніе, не передовая двушка. Ей было не подъ силу проложить новую и самостоятельную тропинку, а общій трудъ не разработалъ еще и не сдлалъ въ то время общеизвстными т здравыя понятія, которыя нын начинаютъ пробиваться въ общество и указывать путь двушкамъ, надленнымъ отъ природы такими же честными стремленіями, какія мы замтили въ Татьян. И вотъ, благодаря тогдашнему недомыслію, благодаря ложнымъ и не провреннымъ понятіямъ о своихъ обязанностяхъ, мы видимъ на Татьян, какъ первая, изображенная въ литератур русская честная двушка, первая пробуждающаяся женская сила — запутывается, сбивается нравственно, деревянетъ на нашихъ глазахъ и безполезно испортивъ свою личную жизнь, вноситъ мертвенность и ложь въ жизнь семейную и общественную.