НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 — 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.
М. В. Авдева.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.
ЧАСТЬ II.
V.
ЛИЗА.
(Изъ ‘Дворянскаго Гнзда’.)
V.
ЛИЗА.
(Изъ ‘Дворянскаго Гнзда’.)
Лиза. (Из ‘Дворянского Гнезда’.), Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1874
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Мы нсколько отступаемъ отъ хронологическаго порядка, занимаясь настоящей героиней прежде Натальи, влюбленной въ Рудина, но дло въ томъ, что Лиза не составляетъ необходимаго звна въ порядк развитія русской женщины. Лаврецкій долженъ былъ явиться посл Рудина, какъ человкъ дла, хоть какого нибудь дла, посл человка мысли, но Лиза любитъ Лаврецкаго не по его соціальному значенію,— она полюбила его просто какъ честнаго и хорошаго человка. Она въ этомъ случа не служитъ и указаніемъ постепеннаго, нравственнаго развитія нашей женщины и могла явиться раньше и позже, но она любопытна намъ въ другомъ отношеніи и даетъ намъ случай остановиться на другихъ вопросахъ. Поэтому мы и не выключаемъ ее изъ нашихъ этюдовъ.
Намъ опять придется быть свидтелями безполезной гибели честной и энергической двушки, но гибели еще боле грустной, чмъ утопившейся Маши. Лиза Калитина — молоденькая, хорошенькая двушка, дворянка и помщица. Одвается она и держитъ себя просто, умно, степенно, не обладаетъ особыми талантами, но трудолюбива и набожна. Откуда въ ней явились эти качества, за исключеніемъ послдняго? трудно объяснить, трудно потому, что вообще не легко уловить причины, повліявшія на таковую или иную сторону характера, но еще трудне это сдлать у насъ, гд жизнь складывается изъ группы такихъ совершенно случайныхъ и разнообразныхъ вліяній, что по здравому сужденію изъ всякаго русскаго дворянина должно бы выйти нчто въ род тхъ блюдъ, которыя готовилъ гоголевскій поваръ, имющій привычку валить въ кушанье все, что попадалось подъ руку,— лукъ такъ лукъ, сахаръ такъ сахаръ, а тамъ вкусъ какой нибудь да выйдетъ. Отчего у Лизы Калитиной является простота обращенія, склонность къ всему честному, справедливому? Кончено не отъ взяточника отца и пустйшей матери. Разв отъ той же няньки, которая пріучила ее къ набожности? Быть можетъ! Нянька эта была дйствительно замчательнаго характера. Крестьянская, хорошенькая двочка, выданная рано за мужика, потомъ баринова любовница, ходившая въ шелку, потомъ скотница, опять экономка, нянька, — она везд держитъ себя одинаково ровно, везд хорошо, не зазнается и не унижается, не гордится и не падаетъ. Такой характеръ, кончившій набожностью и удаленіемъ въ скитъ, конечно, могъ повліять на впечатлительную двушку. А двочка, Богъ всть по какимъ, причинамъ, сохранилась во многихъ отношеніяхъ весьма счастливо. Къ ней не пристали мелочность и дрянность матери и разныхъ Гедеоновскихъ, окружающихъ ея дтство. Но умственными способностями не блеститъ Лиза, он въ ней совершенно дремлютъ. За Лизой ухаживаетъ пустой, свтскій пройдоха Паншинъ и проситъ ея руки.— Она не любитъ Паншина, но онъ, какъ говорится, ей не противенъ и она не’ различаетъ его пустоты и лживости и, видя желаніе матери, готова была выйти за него замужъ, по тмъ же побужденіямъ, по какимъ иной вовсе не чувствующій голода человкъ садится за столъ, когда его уговариваютъ: вдь надо же пообдать! Но Лиз подвертывается Лаврецкій, человкъ честный, прямой, онъ находится въ положеніи, возбуждающемъ вниманіе Лизы, она съ нимъ, какъ съ роднымъ, скоро сближается и потомъ любитъ его.
Лаврецкій, какъ читатель можетъ быть припомнитъ, бросилъ въ Париж обманувшую его жену, которую любилъ страстно. Первый порывъ горя въ немъ утихъ, онъ пріхалъ домой и Лиза — совершенная противоположность его лукавой жены — привлекаетъ его своею правдивостью, искренностью и нсколько мистической наивностью. Эта миловидная наивность и искренность не позволяютъ Лаврецкому замтить, что въ хорошенькой голов его родственницы не все въ порядк.
Безпорядокъ въ хорошенькой голов открывается со второй встрчи. Лизу видимо что-то поразило въ положеніи Лаврецкаго, ей хочется что-то исправить въ немъ — и вотъ она робко, но настойчиво, спрашиваетъ Лаврецкаго, какъ онъ ршился оставить жену, ‘разлучить то, что Богъ соединилъ?’ Лаврецкій отвчаетъ ей, что его убжденія въ этомъ съ ея не сходятся. Лиза поблднла, слегка затрепетала, но продолжала настаивать на томъ, что Лаврецкій долженъ простить, ‘чтобы и его простили’. Кто простилъ и въ чемъ простилъ, — она не договариваетъ и вроятно весьма бы затруднилась объяснить, если-бы Лаврецкій догадался спросить ее. Но Лаврецкій замчаетъ только Лиз, что жена его чувствуетъ себя очень хорошо, что онъ ей даетъ деньги и предоставилъ свободу и что ни въ какомъ прощеніи она нужды не чувствуетъ. Однако Лиза, съ той же засвшей въ ея голов какой-то занозой, возражаетъ, что если съ нимъ случилось несчастіе, то надо покориться ‘ибо, если мы не будемъ покоряться’… Но тутъ Лаврецкій не выдержалъ, всплеснулъ руками и топнулъ ногой. Мы бы должны были выписать вс разговоры Лизы съ Лаврецкимъ, если-бы хотли показать ту путаницу, которую несознанныя и находящіяся въ какомъ-то хаотическомъ безпорядк религіозныя идеи произвели въ неразвитой молодой головк. ‘Христіаниномъ нужно быть не для того, чтобы познавать небесное… земное… а для того, что каждый человкъ долженъ умереть’…. говоритъ она, не безъ нкотораго усилія, Лаврецкому, и Лаврецкаго, кажется, заражаетъ эта смутность понятій. Вмсто того, чтобы хоть сколько нибудь разъяснить ихъ, онъ возражаетъ:
— Какое это слово вы произнесли…
— Это слово не мое… отвчаетъ Лиза.
Дйствительно это слово не ея должно быть, и не потому не ея, что (какъ разъ выразилось про себя ея горничная) у ней ‘своихъ словъ нтъ’, а потому что, видимо, эти слова услышаны ею въ дтств, по всей вроятности отъ няньки,— да такъ и остались заученными, не продуманныя, не переработанныя сознаніемъ.
И вотъ двушк съ такими-то понятіями пришлось справляться съ положеніемъ, передъ которымъ становятся въ тупикъ и не такія, какъ ея головы. Лиза влюбляется въ Лаврецкаго, полагая, что жена его умерла и вдругъ оказывается, что жена эта жива и, вдобавокъ, съ самымъ беззастнчивымъ лбомъ возвращается къ мужу. Бдная Лиза поражена, но она знаетъ, что длать.
— Намъ обоимъ остается исполнить свой долгъ! говоритъ она Лаврецкому. Вы должны примириться съ вашей женой.
— Лиза!
— Я васъ прошу объ этомъ, этимъ однимъ можно загладить… все что было!
Читатель, незнакомый съ самой повстью, подумаетъ, что между Лизой и Лаврецкимъ было дйствительно нчто ужасное, что они совершили какое-то страшное преступленіе, требующее искупленія… А въ самомъ дл было вотъ что. Они нечаянно встртились ночью въ саду и Лаврецкій, думая, что онъ свободенъ, дерзнулъ сказать Лиз: ‘я васъ люблю, я готовъ отдать вамъ всю мою жизнь…’
— Это все въ Божьей власти, промолвила она. И когда голова Лизы опустилась къ нему на плечо, Лаврецкій ‘коснулся ея блдныхъ устъ’.
И такъ, вотъ ужасное злодяніе, за которое ниспослано имъ — по мннію Лизы — наказаніе! Вотъ преступленіе, которое нужно загладить!
Лаврецкій соглашается исполнить то, что Лиза считаетъ его долгомъ, и что въ сущности было сожительствомъ съ женой въ одномъ дом, которое бы прикрывало распутство жены.
— Ну, а въ чемъ же вашъ долгъ? спрашиваетъ въ свою очередь Лаврецкій, согласившійся исполнить то, что глупенькая Лиза считала его обязанностью.
Лиза не отвчала ему. Но скоро этотъ долгъ разъяснился: бдная двушка сочла нужнымъ на-вки схоронить себя въ монастыр!
Прежде нежели мы сдлаемъ какой-нибудь выводъ изъ этого разбора, мы напомнимъ читателю одну изъ повстей того же автора ‘Дворянскаго гнзда’, озаглавленную ‘Странная исторія’. Въ этой повсти Тургеневъ разсказываетъ намъ о своемъ знакомств съ другой двушкой, съ дочерью богатаго помщика, которая тоже говорила ему и кажется еще во время мазурки о необходимости покоряться. Справедливость требуетъ замтить, что Софья, (такъ звали ее) и мазурку танцовала точно свершая какой-то долгъ.
Чрезъ нсколько времени двушка эта исчезаетъ изъ своего дома и авторъ встрчаетъ ее на постояломъ двор, въ сарафан, омывающею ноги какому-то полоумному, носящему вериги, грязному юродивому. Этого юродиваго двушка избрала, какъ своего учителя, и всюду слдуетъ за нимъ.
И такъ, вотъ въ третій разъ мы встрчаемся съ русскими женщинами, покоряющимися тому, что он называетъ ‘долгомъ’. Понятіе о долг у всякаго можетъ быть различно, но тотъ долгъ, которому слдовали Татьяна, Лиза и Софья, иметъ одну общую черту покорности и преклоненія и составляетъ, повидимому, признакъ совершенно русскаго женскаго пониманія долга, Татьяна, Лиза и Софья носятъ на себ вс слды именно русской жизни, и разсказъ о послдней даже, какъ извстно, взятъ съ дйствительнаго событія. Да и не откуда выработаться такому пониманію долга, какъ не на русской, приниженной почв, мы даже знаемъ, что Лиза и Софья почерпнули его прямо изъ народнаго слоя, прошедшаго черезъ двичью въ дтскую, а Татьяна изъ той же барской дтской, съ примсью барской опочивальни.
Мы, разумется, не станемъ тратить время на доказательство вреда такого рода понятій, которыя честныхъ, энергическихъ и счастливо одаренныхъ двушекъ обращаютъ въ самомъ цвт жизни одну — въ холодную, великосвтскую ханжу, другую — въ монахиню, а третью — въ прислужницы къ полоумному юродивому. Съ насъ достаточно только указать на вредъ всякихъ началъ, хотя бы и народныхъ, шг принимаемыхъ безъ поврки, и на положеніе женщинъ того недавняго еще времени, когда ученье и даже литература не указывали выхода, а, искалченныя до тупости преданія и ложныя ходячія понятія о долг вели къ нравственному самоуниженію и физическому саморастлнію.
Татьяна Пушкина, Лиза и Софья Тургенева останутся надолго для размышляющихъ читателей печальными, придорожными крестами, говорящими о безвременно погибшихъ молодыхъ двушкахъ, безцльно убитыхъ тмъ варварскимъ безсмысленнымъ проводникомъ, котораго дало имъ съ ложнымъ паспортомъ долга народное невжество и слпой фанатизмъ.