Тарзан от критикан, Князев Василий Васильевич, Год: 1924 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 4 минут(ы)

ИС: Красная газета

ДТ: 17. 02. 1924

Тарзан от критикан

(КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ. АЛЕКСАНДР БЛОК. ИЗД. А. Ф. МАРКСА, 1924 Г.)

Критик Корней Чуковский ценит и любит Блока. Он причисляет себя к поколению, жившему стихами Блока, дышавшему его поэзией, видевшему в нем, Блоке, своего духовного воспитателя и вождя.

Он так и заявляет в своей книге о Блоке:

— Мы воспитывались на его поэзии!

И вот, Корней Чуковский пишет портрет своего учителя:

А. А. БЛОК КАК ЧЕЛОВЕК

Чуковский знает, какова теперь читательская аудитория. Ему известно, что наряду со старым читателем пришел читатель новый, с совершенно новыми взглядами на жизнь, совершенно новым мерилом вещей, и так далее.

Любя своего поэта-вождя, он, несомненно, постарается изобразить его с наилучшей стороны, показать наилучшее в его фигуре и характере. Он, безусловно, попытается очаровать нового читателя, превратить его в ‘блоковца’: последователя и ценителя его поэзии.

Не так ли?

Так! Чуковский — разливается соловьем…

Но… боже мой! О чем… чирикает этот ‘соловей’:

No 1

‘Блок был весь в предках, как человек и как поэт. Он был последний поэт-дворянин, последний из русских поэтов, кто мог бы украсить свой дом портретами дедов и прадедов’.

No 2

‘И обличие у него было барское: чинный, истовый, немного надменный. Даже в последние годы — без воротника и в картузе — он казался переодетым патрицием’.

No 3

‘Однажды, сидя со мною в трамвае, он сказал: ‘Я закрываю глаза, чтобы не видеть этих обезьян’.

…Большинство людей для него было — чернь, которая только утомляла его своей пошлостью’.

No 4

‘Блок относился и к истории, и к революции как художник.

В сущности, даже революционные чувства были у него стародворянские’.

И так далее, и так далее: ‘В революции он любил только экстаз’. ‘Максимализм его был ‘не от мира сего’ и требовал от людей невозможного: чтобы они только и жили трагическим, чтобы они только и жаждали гибели…’

Чуковский словно нарочно каждой новой строчкой, каждым новым признанием старается оттолкнуть нового многомиллионного читателя от предмета своей любви и поклонения.

Кронштадтский мятеж: на весах судьба пролетарской революции: трагические для сотен миллионов тружеников мгновения! А в это время по ‘Дворцовой’, видите ли, площади (а не по площади ли Урицкого?) проходит Чуковский со своим учителем, и тот, слушая, как громыхают орудия, говорит:

— Для меня и это — тишина. Меня клонит в сон под этот грохот… Вообще, в последние годы мне дремлется…

Самый злейший из врагов Блока посовестился бы опубликовывать эти строки! Но Чуковский — ничего: он — может! Какое, в сущности говоря, ему дело, что строки эти прочтут дети тех, что умирали на холодном льду под Кронштадтом?

Дело Корнея Чуковского — написать книгу, издать ее, а года через два-три, по обыкновению своему, всюду и везде стенать: ‘Ах, я недоволен этой работой, я коренным образом ее переделываю, мне стыдно этого своего произведения’.

Как и проделывал он это почти с каждой своей книгой. Например, с книгой об Уитмэне, с книгой ‘От Чехова до наших дней’, с книгой ‘Критических рассказов’ и прочая, и прочая и прочая.

Критик Чуковский вовсе не любит того, о ком он пишет. Он только притворяется любящим, притворяется поклонником или последователем. Любит он одно — писания свои, фельетоны критические свои: возможность покривляться, пожонглировать выписками и цитатами, возможностью — ‘так смешно раздуть мелочишки, что со страниц пойдет казанский пар’.

Он пишет большое исследование — ‘Путеводитель по Сологубу’, прочтите эту вещь и скажите — ура он кричит в ней или караул? Он пишет книгу о творчестве Леонида Андреева, Андреев в ту пору уже общепризнан, поэтому ‘ура’ заглушает эквилибристический ‘караул’, но к статье зато прилагается полный словарь самых последних ругательств, что расточали по адресу писателя его враги, Гиппиусы и ‘Русские Знамена’.

Для чего делает все это критик Чуковский? Для того, чтобы сделать ‘бум’, а ‘бум’ — это идеологический стержень буржуазно-критических фельетонистов.

Запачкав и очернив всячески перед новым читателем Блока как человека, Корней Чуковский проделывает с ним ту же историю и как с поэтом.

Последовательно разбирая его книги, он такими словами определяет их ценность:

No 1

‘Он был единственный мастер смутной неотчетливой речи.

Нередко он скрывал от читателей самый предмет своей речи и впоследствии был вынужден писать комментарии к этим затуманенным стихам’.

Что это: похвала или порицание? По нашему, прямому, разумению — второе.

No 2

‘Можно легко доказать, что чуть ли не в каждом своем стихотворении Блок был продолжатель и как бы двойник тех немецких не слишком даровитых писателей, которые…’ и т. д.

Это — о Блоке ранней поры, но — что это: похвала или порицание?

Разбирая поэта, вождя и возлюбленного своего по косточкам, он спешит в нужном месте ввернуть: ‘С конца 1902 г. на него, кроме Соловьева, Полонского, Фета, стали влиять модернисты… у него стали появляться стихи, внушенные Бальмонтом, Брюсовым, Гиппиус…’

Еще ниже (аккурат там, где это надо!) он перечисляет для чего-то эти внушенные другими поэтами строки, причем список таких ‘плодов музыкальной пассивности’ (термин многолюбящего ученика) до такой степени внушителен и разителен, что у прямого, не умеющего и не привыкшего критически кувыркаться читателя возникает одна, вполне определенная мысль: плагиат.

Этого ли добивался уважаемый ученик своего учителя?

Какого мнения будет новый многомиллионный и неискушенный в чуковских тонкостях читатель о поэте, представляемом ему таким вот манером:

No 1

‘Поглубже в земное, в грязь, чтобы не было и мысли об ином. Изменить иному миру до конца. Принять все похоти и пошлость жизни.

…В 1904 году в его стихах впервые появляется слово ‘блудница’ и с тех пор уже не сходит со страниц…

…Поэт-боговидец есть в то же время свихнувшийся пьяница…

… Теперь уже ему не нужно никаких небесных возлюбленных: любая трехрублевая дева уведет его за малую плату в звездную родину и покажет ему очаровательный берег, ибо другого пути к боговидению нет…

Нового, неискушенного читателя определено — стошнит!

Этого ли добивался ‘блоковец’ Корней Чуковский, ради того ли городил он свой критический огород?

Кстати об этом огороде: на странице 77 своей книги критик говорит:

‘Поэзия существует не для того, чтобы мы изучали ее, а для того, чтобы мы ею жили’.

Несколькими строками ниже он обрушивается на ‘скопцов-классификаторов’, на всю эту плеяду ‘обездушенных, которые принимают свою слепоту за достоинство и даже похваляются ею’, то есть на критиков, пишущих критические исследования о поэзии и поэтах.

Но… что делает сам Корней Чуковский? Увы, — аккурат то же самое. Посмотрите-ка, как на страницах 94, 95, 96 лихо ‘скопчески классифицирует’ он блоковскую ритмику, лихо отмечая ‘назойливо выпяченное’, ‘совсем ненужное’, и прочая, и прочая, и прочая.

***

Корней Чуковский, критик от фельетона, нуждается только в одном — в буме! И ‘бум’ он своей трескучей книжкой, изданной тем же издательством, что плодит у нас параллельную гниль тарзаниады, несомненно, произвел.

Что же касается Блока, то в биографии его теперь необходима небольшая поправка:

Умер — в 1921 году.

Убит в глазах нового многомиллионного читателя-пролетария — в 24-ом.

В. В. Князев

Оригинал здесь — http://www.chukfamily.ru/Kornei/Biblio/kniazev.htm

Тарзан от критикан

(КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ. АЛЕКСАНДР БЛОК. ИЗД. А. Ф. МАРКСА, 1924 Г.)

Читайте также: