ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЬ.
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЬ.
(Разсказъ Белгійца.)
‘Картины русской живописи’, СПб, 1846
Тайная вечерь, Неизвестные Авторы, Год: 1846
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Осенью 1839 года экипажи и пшеходы безпрестанно направлялись къ Академіи Художествъ. Набережная Невы кипла народовъ, чрезвычайно разнообразнымъ и пестрымъ и по состояніямъ и по одежд и по образованію, — въ это время въ Академіи была блистательная выставка.
Толпы любопытныхъ зрителей разсяны были по великолпнымъ заламъ, замчанія, толки, похвалы и осужденія, въ которыхъ, какъ водится, было много великолпныхъ фразъ и очень мало здраваго смысла, соединялись въ одинъ общій, неумолкаемый говоръ. Передъ каждою картиною, носившею на себ отпечатокъ таланта, кружокъ постителей становился тсне и непроходиме. Одни безмолвно любовались произведеніемъ, другіе старались найти въ немъ недостатки, а самые незлобные — изучали матеріальные признаки картины: сюжетъ, величину, даже раму, чтобы въ послдствіи имть полное право говорить объ ней въ обществ.
На этой выставк боле всего привлекала общее вниманіе, Тайная вечерь даровитаго нашего художника B. К. Шебуева, которая въ произведеніяхъ этаго высокаго рода живописи, по всей справедливости, занимаетъ одно изъ первыхъ мстъ. У окна зала, въ которомъ помщена была эта картина, отдлившись отъ толпы любопытныхъ зрителей, стоялъ молодой Белгіецъ, рекомендованный мн изъ Литтиха, долго я неподвижно смотря на Тайную Вечерь.
Привтствіе мое пробудило его.
‘Судя по вниманію вашему’ началъ я — ‘эта картина доставляетъ вамъ большое удовольствіе?’ —
По строгости рисунка, по правильности позъ и но выраженію лицъ — отвчалъ Белгіецъ, это одно изъ замчательныхъ мировыхъ произведеній, я долго восхищался имъ съ глубокимъ уваженіемъ къ таланту художника, но теперь иное чувство приковываетъ меня къ этой картин: она напоминаетъ мн другое произведеніе, въ этомъ же род, съ которымъ соединено было одно иЗъ самыхъ замчательныхъ, драматическихъ произшествій.
Возвратившись домой Белгіецъ разсказалъ миг слдующее:
На первой недли великаго Поста, Пасторъ церкви Св. Николая живописнаго портоваго города … отпустивъ толпу исповдниковъ, возвратился домой поздно вечеромъ, усталый отъ своей трудной обязанности. Едва усплъ онъ войти въ свою комнату, гд привтливо ожидали его миръ и покой, какъ у воротъ послышался стукъ и служанка ввела въ комнату незнакомца.
Это былъ мущина среднихъ лтъ, высокій и широкоплечій. Черты лица его были непріятно-рзкія, волосы всклокоченныя, борода густая и рыжая падала на широкую грудь. Но наружности онъ походилъ на моряка.
Необъяснимый страхъ и отвращеніе овладли душою Пастора при вид незнакомца и онъ не твердо и слабо произнесъ: что вамъ угодно?
Не смотря на вопросъ незнакомецъ безмолвствовалъ, только лицо ‘то выражало болзненное душевное волненіе. Почему священникъ, принявъ его за раскаивающагося гршника, покорилъ чувство первоначальнаго страха и обратился къ нему словами кротости и состраданія.
‘Достопочтенный отецъ,’ проговорилъ дрожащимъ голосомъ незнакомецъ, ‘избавь Гршника отъ вчной, нестерпимой муки, здсь!’ продолжалъ онъ сильно ударивъ въ широкую грудь, ‘здсь давитъ и сжетъ меня. Позволь мн открыть теб сердце, выслушай мою исповдь и спаси меня.’
— Я укажу теб путь къ Тому, Кто можетъ спасти тебя.
‘Но если я открою дла мои, отъ которыхъ содрогнется душа твоя, дла, за которыя законы назначаютъ смертную казнь — а люди клеймятъ проклятіемъ — тогда останется ли для меня путь къ спасенію?’
Эти слова вселили новый трепетъ въ цлителя душъ немощныхъ. Онъ съ изумленіемъ взглянулъ на пришельца я отступивъ назадъ, продолжалъ:
— Судья Вышній не разбираетъ: великъ или малъ гршникъ, приходящій къ Нему съ раскаяніемъ, но помни, что исповдь должна быть чистосердечна и откровенна. Скрывая отъ меня, ты скрываетъ и отъ Него и Онъ не проститъ тебя.
‘Нтъ, нтъ! я не скрою ни одного изъ моихъ гршныхъ длъ!’ — возразилъ незнакомецъ я началъ свою исповдь.
Это былъ Вильгельмъ Фликъ, лоцманъ однаго изъ купеческихъ судовъ, извстный между моряками своимъ искуствомъ и неустрашимостію, онъ взросъ сиротою и частію отъ нужды, частію по природному влеченію, съ самаго младенчества свыкся со всми пороками, такъ что когда ему минуло 19 лтъ, онъ перешелъ уже нсколько тюремъ и наказаній и готовился къ ссылк. Разсказъ его заключалъ въ себ безпрерывную цпь покражъ, обмановъ, бродяжничества. Фальшивыхъ сдлокъ и святотатства. Исповдь была чистосердечна и на вс возраженія и поученія Священника Фликъ отвчалъ сознаніемъ и покорностію.
Во время этой бесды, маленькій сынъ Священника весело вбжалъ въ комнату, но увидвъ незнакомца, онъ съ крикомъ бросился къ отцу и спряталъ голову въ его одежду.
‘Что съ тобою, Карлъ, спросилъ пасторъ, лаская ребенка. Чего ты испугался?’
— Да вонъ — кого, папа, отвчалъ мальчикъ, со страхомъ посматривая на Флика и крпко ухвативъ руками отца. Папа! Вышли его вонъ. Посмотри, какъ волосы его обрызганы кровью.
Пасторъ сдлалъ сыну выговоръ и обвелъ его въ сосднюю комнату. ‘Какой вздоръ приходитъ дтямъ въ голову’— сказалъ онъ возвратившись назадъ. ‘Молодое воображеніе, Богъ знаетъ, какъ обманываетъ глаза ихъ: твои рыжіе волосы показались ему кровью!’
— Кровью! воскликнулъ Фликъ. Ребенокъ говорилъ правду.
Пасторъ съ ужасомъ отступилъ отъ преступника.— ‘Сынъ мой!— до сихъ поръ въ исповди твоей не было слова о убійств… ‘
— Я все разскажу теб, почтенный отецъ, отвчалъ Фликъ и продолжалъ свою исповдь: избавившись ссылки, я пробрался къ берегамъ Свернаго моря и двадцать лтъ прослужилъ большею частію между контрабандистами. Я былъ отваженъ, живъ и смлъ, товарищи любили меня, хозяева дорожили мною и отправляли въ самыя опасныя предпріятія. На пустомъ мор, подъ строгими надзоромъ, въ кругу людей, гд каждый готовъ обокрасть товарища или отправить его къ сатан, — я не имлъ возможности ни отстать отъ моихъ пороковъ, ни сдлаться еще порочне. То, что здсь почитается преступленіемъ, тамъ дло очень обыкновенное. Между контрабандистами я прослылъ даже честнымъ человкомъ, и помирился бы съ жизнію, проведенною съ ними, еслибъ не два случая. Незнакомецъ умолкъ, Пасторъ удвоилъ вниманіе.
— Тяжко мн вспомнить, отецъ мой, эти два случая. Тяжко сознаться въ нихъ и передъ человкомъ, но когда подумаю я о Бог, грудь хочетъ лопнуть и рука костенетъ не сложивъ креста.
Первый случай былъ въ 18.. году, я служилъ тогда на купеческомъ судн. Въ Ливерпул хозяинъ мой взялъ грузъ для перевоза въ Марсель. Почти въ самую минуту отплытія, хозяинъ принялъ къ себ путешественника. Это былъ Французъ, какой-то художникъ, молодой, веселый, и прекрасной наружности. Онъ долго жилъ въ Англіи и возвращался въ Марсель, гд ожидала его мать, которую любилъ онъ почти страстно. Молодой человкъ былъ очень любопытенъ, собиралъ разныя мстныя свденія, и какъ я боле моихъ товарищей зналъ море и охотне велъ разговоры, то онъ почти не отходилъ отъ меня. Въ короткое время мы очень подружились, и въ изъявленіе пріязни художникъ раздлилъ со мною запасъ своего вина и табаку. Плаваніе наше было самое благополучное, попутный втеръ быстро гналъ наше легкое судно. Когда мы были въ шести или семи часахъ отъ пристани, пассажиръ началъ собирать свои дорожныя вещи. Продолжая разговоръ со мною, онъ вынулъ изъ чемодана большой кошелекъ и высыпавъ полную ладонь червонцевъ, началъ отсчитывать ихъ для расплаты съ хозяиномъ. Звукъ и блескъ новаго, чистаго золота перевернулъ мою внутренность. Еслибы художникъ, который въ то время углубленъ былъ въ свои счеты, взглянулъ на меня, то но пламени глазъ, по дерганью губъ и бровей, онъ тотчасъ бы угадалъ мой тайный умыселъ. Къ нещастію молодость неопытна и доврчива. Окончивъ счеты и сложивъ свои пожитки, Французъ весело и беззаботно прогуливался на палуб, съ нетерпніемъ ожидая пристани. За то я оставался на одномъ мст какъ истуканъ, ослпленный грудою золота, вс мысли потемнли въ голов моей, я думалъ только одно: это золото должно быть мое, хотя бы пріобртеніе его стоило гибели цлому міру. Глаза мои неотступно слдили боковой карманъ художника, въ которомъ хранилось обольстительное сокровище. Въ страшныхъ, нестерпимыхъ мукахъ провелъ я боле двухъ часовъ, какъ нарочно почти вся команда была на палуб, я выжидалъ удобной минуты, наконецъ на горизонт показалась черная точка — это былъ Марсель. Вся кровь бросилась мн къ сердцу, помню какъ старался я заглушить невольный скрипъ моихъ зубовъ. Въ это время художникъ безпечно подошелъ ко мн съ какимъ то вопросомъ, парусъ закрылъ насъ отъ товарищей… какъ кровожадная гіенна бросился я на свою жертву,— въ одно мгновеніе кошелекъ лежалъ въ моемъ карман, и художникъ летлъ въ море. Вслдъ за нимъ бросился и я…
‘Ты въ туже минуту раскаялся въ своемъ злодяніи, и хотлъ спасти свою жертву?’ спросилъ его Пасторъ.
— Нтъ, отецъ мой, другое чувство заставило меня броситься въ море. Въ эту минуту мн пришло въ голову, что кто нибудь изъ моихъ товарищей можетъ спасти художника и обнаружить мое преступленіе. И я былъ правъ: Французъ какъ пробка. готовился выплыть на поверхность, когда я не касался еще воды, я навалился на него широкою моею грудью и подъ водою такъ сдавилъ ему горло, что онъ тотчасъ же ушелъ ко дну.
Спущенный съ корабля ботъ скоро возвратилъ меня на палубу. Хозяинъ и товарищи приняли меня съ торжествомъ и не переставали хвалить моего самоотверженія при спасеніи человка, съ которымъ не боле двухъ дней былъ я въ пріязни. Только совсть моя знала истину и называла меня убійцею.
Другой случай былъ три года спустя посл перваго злодянія. Я служилъ у контробандистовъ и пользовался особымъ довріемъ и расположеніемъ моего хозяина. Я управлялъ небольшимъ однопаруснымъ судномъ и длалъ на немъ самые смлые и опасные рейсы. Хозяинъ мой былъ уже старъ и потому онъ часто оставался дома, поручая мн перевозку товаровъ. Мое усердіе и опытность доставляли ему значительныя выгоды, и въ два года домъ его набитъ былъ товарами, а сундуки мшками денегъ. Старикъ былъ ко мн добръ, нженъ и признателенъ. Однажды въ припадк сильной болзни онъ открылъ мн мсто, гд затаено было его имущество и объявилъ моимъ товарищамъ, что въ случа его смерти, онъ назначаетъ меня своимъ наслдникомъ. Съ каждою минутою старикъ длался слабе, а съ тмъ вмст возрастала и моя жажда овладть его богатствомъ. Всю ночь я сидлъ надъ нимъ и съ нетерпніемъ ожидалъ его послдняго вздоха, эта ночь истомила меня, наконецъ я началъ успокоиваться: въ старик не замтно уже было никакого признака жизни.
Восхищенный наслдствомъ, я не могъ заснуть, длая планы моей будущей жизни. Окончивъ въ ум множество распоряженій, какъ къ сбыту товаровъ, такъ и къ доставленію себ роскошныхъ наслажденій лни и жизни, съ разсвтомъ я подошелъ и наклонился къ старику. О, Сатана! Истощенный и слабый, онъ лежалъ съ улыбающимся лицомъ, покойный и продолжительный сонъ освживъ силы, видимо возвращалъ его къ жизни, которая, казалось совершенно въ немъ угасала.
Вроятно лицо мое выражало мою тайную злость и досаду, потому что черты старика мгновенно исказились, онъ силился приподняться и потомъ закрылъ глаза съ глухимъ стономъ.
Я не могъ разстаться съ моими богатствами и снова осудить себя на жизнь простаго контробандиста. Машинально, безсознательно искалъ я руками чего-то. Первый предметъ, который попался мн, былъ острый, длинный гвоздь. Я вбилъ его въ голову старика и съ глазами, красными отъ слезъ, объявилъ товарищамъ о его смерти.
Вотъ почему, высокопочтенный отецъ, мои волосы, какъ у уды, обрызганы кровью.’
— Боже правосудный!— проговорилъ благочестивый Пасторъ въ трепет ужаса — и рука Господня тебя не поразила?
‘Нтъ, поразила, простоналъ Фликъ. Золото художника укралъ у меня товарищъ, когда я не усплъ еще издержать изъ него ни однаго крейцера, а богатое наслдство моего хозяина, вмст съ судномъ, погибло на другой день въ мор и я не спасъ ничего кром этой бдной жизни, которая не стоитъ ни гроша. Но не въ этомъ только заключена кара небесная, Рука Господня неумоляемо тяготетъ надо мною. Часто во время моихъ ночныхъ странствованій, я слышу предсмертныя вопли моихъ жертвъ и пробуждаюсь въ мучительныхъ судорогахъ. Шкиперъ замолкъ.
— Фликъ, — сказалъ посл нкотораго размышленія пасторъ, ты глубоко упалъ въ бздну порока. Въ бесд съ Богомъ я размыслю о твоемъ намреніи, въ теплой искренной молитв, повдаю Ему скорбь твою. Приходи ко мн завтра и всякой день, я, какъ врачь души твоей, буду съ тобою бесдовать.
Гршникъ поклонился и вышелъ, Пасторъ не спалъ всю ночь. Тщетно блуждалъ онъ въ лабиринт своихъ размышленій, свтъ озарилъ его душу тогда только, когда онъ прибгнулъ къ молитв. Строгость законовъ, и наказанія мало властны надъ преступникомъ. Надо заставить его познавать Искупителя, ибо если онъ познаетъ, то и возлюбитъ Его, и если возлюбитъ, то не въ состояніи будетъ дйствовать противъ этой любви. Пасторъ вознамрился послдовать этому истинно-христіанскому правилу и всякой день посвящать нкоторое время изцленію нещастнаго. Собственное назначеніе его было: служить нещастію, и ему — то посвятилъ онъ себя, особенно съ тхъ поръ, какъ лишился жены, съ рожденіемъ Карла.
На другое утро вошелъ къ нему ребенокъ съ листомъ бумаги. ‘Что у тебя, другъ мой?’ — спросилъ отецъ.
— Портретъ того рыжаго, что былъ у тебя вчера — отвчалъ Карлъ и показалъ отцу голову Флика, нарисованную краснымъ карандашемъ. По склонности и охот онъ съ утра до вечера занимался рисованьемъ, вс удивлялись ловкости его руки и врности глазъ, особенно въ изображеніи лицъ, чмъ либо замчательныхъ, которые съ перваго раза врзывались въ его памяти. Пасторъ былъ изумленъ разительнымъ сходствомъ рисунка съ головою Флика.
‘Зачмъ ты срисовалъ его?’ — спросилъ онъ.
— Затмъ,— отвчалъ мальчикъ, что я уже срисовалъ головы всхъ Апостоловъ, кром уды. Я давно ищу подобнаго образца. Не правда ли, какъ посмотритъ на это лицо, невольно скажешь: это уда!
‘Не твори никому обиды, сынъ мой!’ — сказалъ отецъ, поднявъ съ важностію перстъ. ‘Творецъ людей не положилъ печати святости или грха на тваряхъ своихъ.’
— Не положилъ! Нтъ, папа, трудно поврить! Напримръ когда я думаю о изображеніи Христа въ бесд Апостоловъ, то черты твои невольно носятся передъ моими глазами, и ты можетъ быть и не знаешь, что я ими воспользовался.
Отецъ съ безмолвнымъ умиленіемъ прижалъ сына къ груди своей.
Въ условленные часы Фликъ постоянно навщалъ Пастора и время проходило въ долгихъ поучительныхъ бесдахъ. Посл многихъ усилій, Пасторъ наконецъ убдился, что онъ съ чистою совстію можетъ уврить кающагося, въ очищеніи души его отъ грховъ и въ ея возрожденіи. Бывали, правда, минуты, когда гршникъ отчаявался въ милосердіи Божіемъ и почиталъ себя на вки обреченнымъ грху, тмъ боле это внушало страхъ священнику: онъ боялся, чтобъ преступникъ, видя какъ еще далека отъ него благодать Церкви, отъ отчаянія, снова не погрязъ въ порокахъ. Между тмъ прошло боле двухъ мсяцевъ, Фликъ объявилъ пастору, что онъ непремнно долженъ отправиться въ море и неотступно умолялъ его дозволить ему приступить къ Вечери Господней. Пасторъ наконецъ изъявилъ согласіе, радость Флика была неописанная.
На другой день гршникъ вошелъ въ церковь Св. Пиколая. Пасторъ принялъ его. покаяніе, истолковалъ ему всю гнусность его преступленій, но вмст съ тмъ и неограниченное милосердіе Божіе, и объявилъ ему съ важностію служителя церкви, что если услышитъ онъ опять, что Фликъ преступною рукою посягаетъ на чужую жизнь или собственность, то по долгу совсти предаетъ его, какъ погибшаго клятвопреступника, мщенію правосудія.
Эти слова страшно отозвались въ душ Флика, онъ изрдка подымалъ глаза на исповдника, который стоялъ передъ нимъ съ лицомъ, преображеннымъ и тотчасъ снова онускалъ ихъ къ земл, наконецъ когда Пасторъ изрекъ ему отпущеніе грховъ, предался онъ тихому благоговнію.
Когда же посл поученія, Фликъ вмст съ прихожанами приблизился для вкушенія святаго тла Христова, Пасторъ замтилъ такую перемну въ чертахъ причастника, что душа его смутилась какимъ то невольнымъ страхомъ. Возвратившись домой, онъ записалъ въ своемъ дневник: Фликъ въ эту минуту не походилъ на себя. Казалось онъ говорилъ мн своимъ взглядомъ: еслибъ я не сдлалъ глупости, еслибъ не измнилъ себ въ часъ боязни, то моя рука была бы свободне. Я едва не выронилъ святаго сосуда, такъ дрожали мои руки. Дай Богъ, чтобы страхъ мой былъ слдствіемъ одной минутной слабости, которая необъяснимо обнаруживается иногда, среди самыхъ священныхъ занятій.
На другой день весь городъ пораженъ былъ неслыханнымъ и ужаснымъ воровствомъ: Церковь Св. Николая была вся обкрадена. Все, что было драгоцннаго во святыхъ стнахъ храма: вс золотые сосуды, золотое распятіе и тяжелыя серебренные подсвчники, украшавшія алтарь, даже большая въ золот оправленная библія, на немъ лежавшая — все было похищено. Кружка и сундуки церковные были разломаны и опустошены, везд остались ужасные слды чьихъ-то рукъ нечестивыхъ.
Въ то же самое утро, но нсколько поздне разнеслась другая всть, преисполнившая весь городъ глубокою скорбію. Благочестивый и всми любимый Пасторъ церкви Св. Николая, рано поутру найденъ былъ мертвымъ въ своей постели. Та же молва говорила, что онъ погибь насильственною смертію, но такъ какъ не было къ тому другихъ признаковъ, кром двухъ синихъ пятенъ на ше, то нкоторые заключали, что он были слдствіемъ какого нибудь внутренняго поврежденія, причинившаго смерть, потому послдняя молва скоро прекратилась. Къ тому же по обревизованіи вкладныхъ приходскихъ суммъ, находившихся въ рукахъ Пастора для благихъ употребленій, оказались большіе недочеты. Нкоторые друзья покойнаго вывели изъ этаго новое доказательство въ его насильственной смерти, другіе же напротивъ заключали, что покойный не смотря на свое простосердечіе и щедрость, не совсмъ наблюдалъ правила любви христіанской. Между тмъ чтобы не осталось ни однаго пятна на памяти почтеннаго Пастора, нкоторые прихожане сложились и внесли недочетъ въ суммахъ.
Когда Карлъ, отъ котораго скрывали его потерю, увидлъ отца въ блой одежд лежавшаго на полу, онъ поблднлъ какъ мертвый, положилъ руку на голову, какъ бы припоминая что то забытое и отъ избытка скорби упалъ на тло родителя. ‘О, воскликнулъ онъ въ слезахъ, теперь я знаю! вспомнилъ: это онъ, онъ былъ у тебя. Ты спишь, папа, вчнымъ сномъ. Ужъ для меня въ жизни не будетъ радостнаго утра, не буду ходить къ теб по утрамъ — цловать твою руку. Нтъ, — продолжалъ онъ касаясь его сжатыхъ вждъ, нтъ, он погасли, он ужъ мн не улыбаются. Крпко закрылъ ихъ уда!’
Предстоявшіе поражены были его непонятными словами и думали, что онъ отъ горести помшался, во Карлъ настоятельно уврялъ, что человкъ съ кровавыми волосами былъ ночью у его отца, что онъ сквозь сонъ видлъ, какъ онъ крался черезъ его комнату, но онъ тотчасъ заснулъ и проснувшись позабылъ это видніе.
— Да ктожъ проходилъ черезъ комнату? спросили его.
‘Да уда!’ отвчалъ мальчикъ. Слушатели качали головою, въ эту минуту онъ вспомнилъ про свой рисунокъ, досталъ его — и положивъ передъ ними на столъ, сказалъ: ‘вотъ онъ!’
Но и изъ этого ничего не поняли. Какъ ни твердо настаивалъ ребенокъ въ своихъ доказательствахъ, вс почитали это дло баснею, игрою фантазіи, которая обыкновенно, сильне прочихъ способностей, дйствуетъ въ дтяхъ. Когда же тло Пастора положили въ гробъ, сынъ отдавая отцу послднія лобзанія, говорилъ рыдая: ‘я буду помнить твои черты, не забуду и черты убійцы — и при гроб твоемъ даю клятву искать его до тхъ поръ, пока не найду!’
Ребяческая глупость!— думали предстоявшіе, гробъ закрыли крпкою крышкой и прахъ усопшаго съ приличнымъ торжествомъ былъ преданъ земл.
Не смотря на вс усилія и дятельность, вс мры принятыя къ открытію татей церковныхъ, были безъ успха, а между тмъ тянулись годы…
Карлъ продолжалъ заниматься своимъ любимымъ искуствомъ и развилъ свой прекрасный талантъ, богатый блестящими надеждами. Одно изъ неодолимыхъ его желаній было путешествовать, и нельзя было описать восторга, съ какимъ узналъ онъ, что Академія, въ которой онъ образовался, за блестящіе его успхи, позволяетъ ему путешествовать да счетъ ея въ продолженіи трехъ лтъ.
Къ этой радости, въ которой преимущественно участвовала любовь его къ искуству, присоединялась и тайная надежда: найти гд нибудь въ Европ оригиналъ уды. А потому во время своего путешествія Карлъ посщалъ не только мастерскія художниковъ и собранія любителей искуства, но и пристани, биржи, гостинницы. Посл трехъ лтъ онъ возвратился въ свое отечество — и хотя вполн наслаждался торжествомъ художника, во его постоянно преслдовала тайная грусть о несбывшейся надежд — найти предметъ своего мщенія’
Прошло 18 лтъ съ тхъ поръ какъ церковь Св. Николая въ С*** была расхищена. Давно забыли объ этой потер и замнили утраченное великолпне прежняго. Самая церковь была улучшена и украшена. Недоставало, однаго: запрестольнаго образа искуснаго живописца. Трудъ этотъ порученъ былъ Карлу, по возвращеніи его изъ чужихъ краевъ.
Когда онъ началъ думать о томъ, какой предметъ избрать ему изъ Св. Исторіи, въ душ его проглянули чудныя, торжественныя воспоминанія самой ранней молодости, которыя въ увлеченіяхъ своихъ открывали ему жизнь упоительную, райскую. Онъ былъ въ томъ расположеніи, которое чувствуютъ восторженныя души, когда имъ кажется, что он, какъ малыя дти, подходятъ къ небесному міру и прикасаются къ лирамъ ангеловъ. Въ подобную минуту вдохновенія онъ изобрлъ предметъ для своей картины: Тайную Вечерю. Онъ обратился къ головамъ Апостоловъ, еще имъ въ дтств написанныхъ, какъ къ безцннымъ остаткамъ изчезнувшаго міра. Ему представилось, будто онъ когда-то въ далекихъ временахъ видлъ всхъ этихъ мужей живыми, но не во вншнемъ, а въ своемъ внутреннемъ мір. Ему даже казалось, что онъ еще рзвымъ дитятей сиживалъ у нихъ на колнахъ, игралъ ихъ блыми брадами, касался ихъ безвласаго чела, слышалъ ихъ пророческія вщанія о лучшей жизни и христіанскія псни о вчной любви. Чмъ глубже проникалъ онъ въ въ этотъ міръ мечтаній, тмъ свтозарне казалось ему искуство. тмъ тверже ршался онъ совершить въ годахъ мужества то, что въ его дтств носилось передъ его душою. Онъ изготовилъ краска и смло принялся за работу.
‘Но какъ изображу я Тебя’ — говорилъ Карлъ — когда одиннадцать главъ Апостольскихъ, какъ живыя, предстояли уже на картин, ‘Тебя Господа и Искупителя, Коену ни одинъ живой образъ не отвтствуетъ въ мір, и откровеніе Коего въ жизни я постигаю только но одной сил слова, вщавшаго о Теб устами Апостоловъ?’
Тутъ пришли ему на память т слова, которыя еще въ дтств сказалъ онъ отцу: ‘когда размышляю я, какъ изобразить Христа посреди моихъ Апостоловъ, черты твои невольно носятся въ душ моей.’ И ясне, и живе, чмъ когда нибудь, носились передъ нимъ черты почтеннаго Пастора, точно такъ, какъ онъ видлъ ихъ въ послдній разъ въ слав Преображенія: тотъ же блаженный взоръ, вчно смотрящійся въ зерцало небесной любви, тже ланиты, покрытыя послднею блдностію страданія, т же уста, которыя отверзались только для благословенія и молитвы. ‘Если Ты, Царь небесный’ — говорилъ онъ съ собою, ‘если Ты, неизобразимый, удостоилъ его сана Твоего Намстника, то не прогнвается, если я,Теб дамъ черты, на земл для меня драгоцннйшія!’
И когда онъ схватилъ кисть, чтобы перенести на полотно свтлое изображеніе его родителя, казалось, какая-то незримая сила водила его рукою и такъ врно, что онъ самъ изумился, какъ изображеніе это постепенно выступало на полотно до тхъ поръ, пока явилось въ томъ саномъ вид, какъ оно жило въ душ его.
Однаго не доставало: изображенія предателя, художникъ ни на минуту не задумался — и перенесъ на картину свой красный рисунокъ. Изображеніе имло такое страшное сходство съ оригиналомъ, что всякой знавшій его сказалъ бы: живой Фликъ.
Картина, поставленная въ Соборной Церкви, въ виду не только горожанъ, но и иностранцевъ, посщающихъ городъ, питала тайную надежду художника. Но и тутъ все было безъ успхаДавно уже запрестольный образъ служилъ украшеніемъ храму и никто изъ наблюдателей, плнявшихся картиною, не обращалъ особеннаго вниманія за лицо уды.
Прихожане, кром изъявленія признательности, назначили художнику за картину значительную сумму, которой онъ не принялъ. Когда же настоянія ихъ сдлались очень упорны, то онъ просилъ употребить эти деньги на выкупъ изъ Турецкаго плна какого нибудь Христіанскаго плнника. Тотчасъ же сдланы были вс нужныя распоряженія и въ одинъ свтлый осенній день на купеческомъ корабл привезенъ былъ искупленный христіанской невольникъ, который доле всхъ то’ пился въ цпахъ.
Это былъ человкъ уже преклонныхъ лтъ, нкогда высокій и мужественный, но котораго тяжкія муки продолжительнаго плна преклонили къ земл. Волосы его были почти блые, глаза изтомленные, поступь нетвердая, кожа грубыми морщинами висла на сильныхъ мускулахъ.
Карлъ, тронувшись его бдственнымъ положеніемъ, отдалъ его въ богадльню, гд страдалецъ скоро возвратилъ свои силы, спина его выпрямилась, поступь стала тверда, глаза заблистали огнемъ мужества и когда наступила весна, въ немъ не осталось слда прежнихъ страданій.
Онъ часто посщалъ своего благодтеля и разсказывалъ ему о своихъ страданіяхъ. Однажды въ знойный день, когда Карлъ, закрывъ ставни отъ палящихъ лучей солнца, легъ въ постель, въ спальню показался плнникъ и по обычаю своему, прошелъ черезъ нее въ мастерскую живописца. Лишь только Карлъ, въ слабомъ сумрак увидлъ его проходящаго по комнат, тяжелая завса спала съ глазъ его. Точно такъ ужасный убійца прокрался ночью черезъ его спальню въ комнату отца, тотъ же ростъ, та же поступь, это онъ, онъ…
Карлъ бросился за нимъ и крпко схвативъ его за руку, воскликнулъ: Ты убилъ моего отца!
Незнакомецъ стоялъ, какъ пораженный громомъ, измрялъ Карла своими маленькими, дико блуждающими глазами и сказалъ: ‘не во сн ли вы, милостивый государь.’
Не говоря ни слова, живописецъ вн себя бросился на него и хотлъ повергнуть его на землю.
‘А такъ вы не шутите!’ — воскликнулъ старикъ и отбросивъ противника съ такою исполинскою силою, что онъ съ окровавленною головою упалъ на землю — спшилъ выйти изъ комнаты. Карлъ, собравъ силы догналъ его и закричалъ во весь голосъ: ‘держите, вяжите его, онъ — убійца!
Въ одну минуту толпа окружила обоихъ… Живописецъ повторялъ свой крикъ, незнакомца схватили и отвели въ городскую тюрьму.
Изумленіе было всеобщее, когда Карлъ представилъ въ Судъ жалобу, въ которой ршительно объявлялъ, что выкупленный имъ Турецкой невольникъ за двадцать лтъ передъ тмъ убилъ его отца, пастора церкви Св. Николая.
Нсколько мсяцевъ Карлъ страдалъ болью въ голов, причиненною ему ушибомъ, а потому и судьи должны были отложить дло его, принявшее законный порядокъ. Жители города съ нетерпніемъ ожидали минуты, когда Карлъ представитъ передъ лице Суда доказательство своихъ обвиненіи.
Въ это время молодой художникъ находился въ величайшей тревог. Онъ былъ убжденъ, что въ драгоцнныхъ бумагахъ оставшихся отъ отца его, онъ найдетъ неопровержимые доводы своихъ обвиненій. Между прочими бумагами у него находился дневникъ покойнаго, котораго онъ, изъ какого-то святаго благоговнія къ памяти отца, не открывалъ, потому что онъ достался ему запечатанный, въ его дтств, родственникомъ, хранившимъ этотъ дневникъ. Ему казалось, что эта книга откроетъ ему ту нить, которая выведетъ его изъ лабиринта, куда завлекли его желаніе мщенія, любовь сыновняя и неосторожность. Онъ сломалъ печать и восхищался успхомъ, въ особенности когда нашелъ въ книг описаніе всей исповди Флика и содержаніе ихъ бесдъ, которыми пастырь душъ старался привести злодя къ сознанію истины. Въ особенности его объяли ужасомъ значительныя слова, которыя отецъ его, какъ бы предчувствовавшій роковое преступленіе, написалъ по причащеніи Флика.
Эта страница представленная Судьямъ могла бы обличить обвиняемаго имъ убійцу, но въ тоже время надежда эта совершенно разрушилась: на первомъ лист дневника усопшій пасторъ написалъ внизу слдующее:
‘Если Богу угодно будетъ призвать меня такъ скоро, что не останется у меня времени уничтожить эту книгу, содержащую многія тайны, относящіяся до моей святой обязанности, то я прошу того человка, въ чьи д’уки попадутъ эти листы, не длать изъ нихъ никакого общественнаго употребленія.
Этими словами былъ связанъ языкъ художника и воля высшая ясно говорила: предоставь мщеніе Господу! Карлъ, какъ человкъ, чувствовалъ невозможность простить убійц отца и измнить чувству чести человческой, хотя по всему казалось, что отецъ требуетъ этого прощенія, этой побды надъ самимъ собою. Онъ изнывалъ подъ бременемъ своихъ страданій.
Между тмъ наступилъ желанный день. Обвиненный, блдный со впалыми глазами, удрученный тяжестью оковъ, съ смиреніемъ мученика явился въ судилище и возбудилъ къ себ общее состраданіе, явился и живописецъ и такъ же ршительно повторилъ свое сомнніе, но не имя никакихъ законныхъ доказательствъ, ссылался только на сходство обвиняемаго съ тмъ образомъ, который, отъ страшной ночи его дтства, остался въ его памяти. Ему казалось, что само небо долженствовало открыть уста, его душа ожидала чуда!…. но все вокругъ его было нмо, вс изумились, что молодой, образованный человкъ впадаетъ въ такія заблужденія и доказываетъ столь важныя подозрнія пустыми мечтами своей юности.
Судьи покачали головой, и думая, что Карлъ страждетъ еще отъ слдствій своей болзни, оставили его и начали допрашивать мнимаго преступника. Изъ допроса узнали они, что имя его Фридрихъ Фликъ, сословіемъ онъ — морякъ: что зазжалъ въ ихъ городъ только разъ, 18 года, былъ у Пастора церкви Св. Николая на исповди — но въ ту ночь, когда обкрадена была церковь, онъ былъ на пути къ Средиземному морю, гд и схватилъ его Турецкій Корсаръ.
Обвиняемый съ такимъ чистосердечіемъ и увренностію отвчалъ на вс вопросы, что не только уничтожилъ сомннія, но возбудилъ къ себ участіе Судей, общее мнніе явно возстало противъ художника. Говорили, что лучше было бы оставить нещастнаго въ плну у Турокъ, нежели выкупить его для позора и оскорбленій и требовали, чтобы Карлъ призналъ ничтожность своихъ мечтаній и взялъ назадъ обвиненія, ничмъ не доказанныя.
Фликъ стоялъ передъ собраніемъ съ видомъ страдающей невинности, что привлекло ему еще боле состраданія. Когда же спросили его, останется ли онъ доволенъ, если живописецъ просто откажется отъ своего обвиненія, онъ смиренно отвчалъ, какъ будто движимый чувствомъ благодарности:
‘Я желаю однаго удовлетворенія моей чести.’
Бурнымъ гнвомъ вскипла душа живописца, онъ хотлъ излить его въ словахъ, но удержался и посл короткаго молчанія сказалъ спокойно, медленно и твердо:
‘Удовлетворенія чести! Пожалуй! повторяю — ты убійца моего отца и Богъ да ршитъ между нами?’
Посл этихъ словъ Карлъ хотлъ выйти изъ Судейской залы: но Фликъ въ сильномъ движеніи, выпрямивъ согбенную спину и зазвучавъ цпями, воскликнулъ:
‘Такъ какъ обвинитель отказываетъ мн въ возвращеніи чести, не отнимаемой у меня законами, то я въ силу этихъ законовъ требую, чтобы мой обвинитель былъ, вмсто меня, заключенъ въ оковы и наказавъ, какъ человкъ, посягающій на честь людей невинныхъ.’
Это неожиданное требованіе произвело на Судей непріятное впечатлніе. Въ толп зрителей послышался даже ропотъ, который не знали, за что принять: за знакъ неудовольствія или одобренія. Холодомъ объяло сердце живописца, но ко всеобщему удивленію, онъ, оборотясь съ почтеніемъ къ судьямъ, сказалъ:
‘Ршайте — я отдаюсь на вашъ приговоръ!’
Уважая благословенную память покойнаго Пастора и любя искуснаго художника, завлеченнаго въ крайность изъ любви сыновней, Судьи не могли удовлетворить требованію неправо-обвиненнаго. Въ тоже время Флика освободили и даже нашлись люди, которые проводили его до дома съ торжественными кликами, какъ оправданную жертву клеветы, а другіе дали ему денегъ, какъ бы въ награду за невинное заключеніе.
Вмст съ свободою возвратились къ Флику и сила и веселость. Странно было видть этаго крпкаго мущину между престарлыми и слабыми жителями богодльни, гд онъ содержался на счетъ общества. Положеніе Карла было совсмъ иное. Тревога души его безпрестанно усиливалась, онъ сдлался мраченъ, молчаливъ и походилъ на тнь. Напрасно прибгалъ онъ къ своему искуству, съ большимъ принужденіемъ набрасыпалъ онъ нсколько очерковъ и бросалъ киста и краски. Горожане вывели изъ этаго непріятныя заключенія.
Между тмъ начальники богодльни замчали, что Фликъ не на своемъ мст, да и самъ онъ часто говорилъ, что жаждетъ океана. Почему и дано было ему мсто лоцмана на какомъ-то купеческомъ корабл. Богодльня, въ которую былъ принятъ Фликъ, причислена была къ церкви Св. Николая, членамъ ея, смотря по силамъ каждаго, вмнялось въ обязанность, два раза въ годъ совершать Христіанскій обрядъ Причащенія. Этотъ день наступилъ передъ самымъ отъздомъ Флика. Онъ не поколебался идти въ церковь вмст съ другими, вступилъ въ нее, повидимому, съ благоговніемъ, получилъ прощеніе грховъ и. приближался къ алтарю принять святые дары.
Онъ преклонилъ колна въ то время когда священникъ подавалъ ему преображенный хлбъ, Фликъ поднялъ взоръ и взоръ этотъ прямо упалъ на запрестольный образъ. Убійца узнаетъ Пастора, и съ ужасомъ увидлъ себя въ чертахъ самыхъ ясныхъ, какими онъ былъ за нсколько лтъ. Онъ узналъ въ своемъ образ уду на Тайной вечери.
Исполнилась мра долготерпнія небеснаго. Фликъ принялъ преображенный хлбъ, но не могъ проглотить его. Холодный потъ выступилъ на лице его, онъ но могъ удержаться на колнахъ, упалъ на землю и безъ чувствъ былъ вынесенъ изъ церкви. Скоро пришелъ онъ въ себя и даже въ ту же ночь въ состояніи былъ сторожить свой корабль. Но первые лучи солнца освтили ужасное зрлище: Фликъ, мертвый, съ искаженными чертами, вислъ на мачт корабля, открытые глаза его неподвижно прикованы были къ башн церкви Св. Николая.
Въ этомъ положеніи увидлъ его живописецъ. Тяжелое горе отвалилось отъ его сердца и онъ благословилъ искуство, которое помогло ему отмстить за смерть отца.