Т. Г. Шевченко, Лундберг Евгений Германович, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

Т. Г. Шевченко.

(Къ столтію со дня рожденія).

Если народъ сохранилъ свой языкъ,
онъ владетъ ключомъ свободы.
Мистраль ¹).

¹) См. ст. П. Наумова: ‘Шевченко и Мистраль’. ‘Аполлонъ’ No 5, 1911 г.

Народность считается величайшимъ достоинствомъ и основой поэзіи Тараса Шевченко, она же была силой, давшей ему стойкость въ борьб съ невзгодами въ пору крпостничества, ссылки, заточенія и нищеты. Эта стойкость краситъ его, какъ поэта и человка, и съ нею связаны значительнйшія стороны его творчества и его своеобразнаго, въ простот и видимой нестройности, міровоззрнія. Творчество Т. Шевченко оптимистично въ корняхъ своихъ, и русская литература не знаетъ оптимизма боле убдительнаго и благороднаго. Ни въ слпот, ни въ недостатк здраваго смысла въ оцнк своего положенія въ мір и судебъ родины никто не обвинитъ поэта. Онъ видлъ многое, отъ чего отворачивались его современники, и біографія его исключительна по сложности выпавшихъ на его долю испытаній. И вотъ почему его оптимизмъ представляется намъ особо значительнымъ и чистымъ. Поэмы Шевченка говорятъ либо о несчастьяхъ, либо о позор, либо о мести. Въ лирик онъ исходитъ слезами, такъ что порою начинаешь думать, что только о слезахъ онъ и умлъ писать. Его пвучіе ритмы подобраны такъ, что даже въ нжной игривости малороссійской псни слышна печаль. Живая упругость его плясовыхъ хватаетъ за сердце едва-ли не больне, чмъ жалобы его Катеринъ и Оксанъ. Слезы разлуки, тщетныя ожиданія покинутой двушки, безпризорныя дти, изгнанницы дочери или жестокія и безцльныя расправы обреченныхъ гибели вольнолюбцевъ — вотъ круть ек’ интересовъ, и вс эти частности человческой жизни сливаются, но растворяясь, въ общемъ горько-соленомъ мор — въ униженіи Украины и ея народа.

Сини моі, гайдамаки!

Світ широкий, воля —

Ідіть, сини, погуляйте.

Потукайте долі!

Сини моі невеликі,

Нерозумні діти!

Хто васъ щиро безъ матері

Привітает въ світі?

Сини моі! Орли моі!

Летыть въ Украіну!

Хочь і лихо зострінеться,

Так не на чужині.

‘Лихо’ стережетъ на всхъ перекресткахъ, и никакими молитвами не отвести его, хотя молитв Шевченко придаетъ огромное значеніе, какъ слову дйственному, умиротворяющему и властному. И какъ разъ красивые, смлые и свтлые раньше другихъ впадаютъ въ несчастье. Немного словъ и вниманія даритъ имъ Шевченко, пока рчь идетъ о час ихъ паденія. Два-три слова о красот ихъ и объ однообразно раскрашенныхъ ихъ свтлыхъ надеждахъ, и картина готова. Поэтъ бережетъ краски для того, что будетъ потомъ, для мсяцевъ и годовъ страданій, и здсь онъ забудетъ свою бережливость и задастъ художественный пиръ на весь міръ во славу покрытокъ и сиротъ, изгнанниковъ и отвергнутыхъ матерей {Ср. дневникъ Шевченка и одну изъ наиболе удачныхъ статей К, Чуковскаго, сб. ‘Лица и Маски’, изд. Шиповника, 1914 г., cтр. 240.}. Любовно, но и жестоко въ то же время, бередитъ онъ чужія раны, какъ свои собственныя, и свои, какъ чужія, живетъ и питается, какъ поэтъ, этимъ томленіемъ боли, вчно готовясь къ какому-то послднему суду, къ какой-то послдней бесд съ Создателемъ, которой еще нтъ въ его произведеніяхъ, но наростающая близость которой чуется, начиная съ раннихъ. его поэмъ,

Я не нездужаю, нівроку,

А щось такеэ бачить око,

И серце жде чогось. Болитъ,

Болитъ і плаче, і не спить,

Мои негодована дитина!

(1858 г. Петербургъ).

Оживутъ степы, озера

I не верстовні,

А вольниі, широки!

Скрізь шляхи святы!

Простелются, и не найдутъ

Шляхіи тих владики.

А раби тими шляхами,

Без гвалту і крику,

Позіходяться до-купи,

Раді та веселі,

I пустыню опанують

Веселиі села.

(1858 г. Петербургъ).

Сюда же относится его извстное четверостишіе, не удавшееся въ смысл художественномъ, но подкупающее наивностью и напряженнымъ чувствомъ ожиданія:

I день іде, і ніч іде…

I, голову схопивши в руки,

Дивуэшся: чому не йде

Апостолъ правды і науки?

(1860 г. Петербургъ).

Любовь къ поэзіи сочеталась въ Шевченк съ любовью къ женщин, но и та и другая не самодовлйны, а служатъ тому высшему, что онъ называлъ то правдою, то покоемъ, то родиной. Переплелись между собою и срослись его святыни, какъ лики идоловъ, вырзанныхъ на ствол и на втвяхъ живого дерева, и сплетенье ихъ уводить отъ мотивовъ элементарныхъ къ той глубин творческой души, гд отдльныя грани служатъ цлому, и цлое равно частямъ, вопреки всмъ законамъ ариметики и привычкамъ разсуждающаго человка. То Украина покрываетъ другія цнности Шевченка вншними своими красотами и заставляетъ прислушиваться къ своимъ зовамъ, огорчая и волнуя невзгодами. То ‘карія очи’ оттсняютъ ее на второй планъ, являются какъ бы собирательнымъ ея символомъ, и ради нихъ поэтъ забываетъ и музу и родину. То Муза, пречистая и святая, учитъ правд, въ ея суровой несвязанности ни съ родиною, ни со счастьемъ, и поэту приходится превозмогать тоску по потускнвшимъ сокровищамъ своимъ, чтобы не измнить ей и не подвергнуться новой, небывалой еще кар. Но чаще всего и женщина и правда неразрывны съ родиной. Въ этомъ подчиненіи послдней, Шевченко находитъ тишину и счастье. Но стоитъ ему только на время забыть о ней ради женщины или правды, чтобы пережить укоры совсти и чувство измны. А счастье, столь чуждое такимъ поэтамъ, какъ Лермонтовъ и Тютчевъ, своего рода тонкая ‘корысть’ душевной тревоги и поэтическихъ длъ, влекло Шевченко, какъ истаго¹ крестьянина, боящагося бурь и слишкомъ привычнаго къ устойчивости и покою. Даже надъ Пушкинымъ счастье не имло такой власти. Внокъ горькихъ травъ, возложенный на Шевченко жизнью, быть можетъ, больше, чмъ другихъ поэтовъ, обезсилилъ его и тсне заключилъ въ кругъ однообразныхъ темъ и вчныхъ слезъ. Счастье, женщина, муза и родина,— таковы прекраснйшія травы этого тягостнаго внка, отъ горечи котораго онъ задыхался и сбросить котораго не могъ, и именно потому, что он были сплетены воедино, и не могли быть разорваны, лирика Шевченка осталась народной: всякое нарушеніе правъ одной изъ четырехъ властительницъ его думъ увлекла бы его къ исключительности, къ опредленному культу и къ замкнутости въ служеніи этому культу. Шевченко избжалъ этой опасности — или, если угодно, ему оказалась не по силамъ такая высота лирическаго отъединенія. Онъ не научился раздлять то, что любилъ, чтобы разъ навсегда благоговйно посвятить себя единой избранной святын. Одну изъ наиболе характерныхъ для него пьесъ онъ начинаетъ словами, которыя можетъ спть любой малороссъ,— такъ близки они народнымъ пснямъ и думкамъ.

Заросли шляхи тернами

На тую Вкраіну:

Мабуть я іі на віки,

На віки покинувъ!

Такъ связаны въ немъ мотивы счастья и родины — какъ всегда, не въ активной требовательности, а въ пассивномъ и тоскливомъ созерцаніи.

Мабуть мені не вернутись

Ніколи до дому,

Мабуть мені доведеться

Читати самому

Отси думы…

— здсь привходитъ новый мотивъ: кром счастья, родины, еще и поэзія въ ея властномъ стремленіи къ слушателямъ и сочуг ствепникамъ.

Более милий,

Тяжело мені жити!

Мое серце широкеэ

Ни з ким поділити.

Не дав — еси мені долі,—

Молодоі долі,

Не давъ-еси ніколи,

Ніколи, ніколи!

Мотивъ счастья пріобртаетъ исключительное значеніе и заслоняетъ мотивы родины и поэзіи — знакъ, что приближаются мысли о женщин. Безъ нея и псня не въ псню, и трудъ не въ трудъ. Въ обожаніи ея чувствуется въ Шевченк и вліяніе польскихъ, рыцарственныхъ понятій, и сантиментальная семейность землероба, и особенная, одному Шевченк свойственная, горячность любовной жажды.

Не дав серця молодого

З тим серцем дівочим

Позднати…

… Не найшлося

З ким серцем ділитись,

А теперь не маю навіть

З ким поговорити.

Слова ‘поговорить’, ‘подлиться’ послдовательно ведутъ мысль поэта къ сознанію общественнаго значенія его произведеній. Власть слова — въ его борьб со зломъ, въ проповди Добра. Но проповдь не всемірная — за этимъ Шевченко не гонялся,.— а лишь для своихъ, для дтей родной земли. Такъ, наподобіе Гетевскаво круга самоопредленія, начинающагося нигилизмомъ и нигилизмомъ кончающагося, Шевченко создаетъ свой кругъ, заключительнымъ звеномъ котораго служитъ родина.

Тяжко мені, Боже милий,

Носити самому

Отси думи і не ділить

Hi з ким, і нікому

Не сказать святого слова,

І душу убогу

Не радовать і не корить

Чоловіка злого…

Та же послдовательность соблюдена въ ‘Муз’, въ предисловіи къ ‘Гайдамакамъ’, и въ ‘Неофитахъ’.

——

Муза, женщина, родина, счастье,— казалось бы, какое широкое поле для лирики, для интимныхъ признаній и для индивидуализированія столь близкой сто духу символики народныхъ псенъ и легендъ! И тмъ не мене, Шевченко не интимный поэтъ и не лирикъ. Штампы его лирическаго творчества при приближайшемъ сличеніи легко распадаются на типы, и каждый типъ строго однообразенъ, замкнутъ и лишенъ личной окраски, какъ бы на первый взглядъ ни былъ интименъ поводъ даннаго произведенія. Идетъ ли Шевченко отъ народнаго къ личному или отъ личнаго къ народному — все равно у народа берется и образъ, и эпитетъ, и міровоспріятіе, и заключительная сентенція, а на свою долю поэтъ оставляемъ лишь тонъ произведенія: ему принадлежитъ смхъ или слезы, гнвъ или покорность, да и т никогда не идутъ вразрзъ съ народнымъ представленіемъ о событіи, а напротивъ, лишь подтверждаютъ его: Въ этомъ свойств Шевченка — поэта слдуетъ искать и источникъ его непобдимаго оптимизма и причину его національнаго вліянія. Великая напряженность чувства и даръ псни отличаютъ его отъ любого средняго крестьянина Украины — мысль же его течетъ по вковчному руслу народной мысли, и онъ не хочетъ ни измнять это русло, ни искать другого. Если вы внимательно вслушаетесь въ его жалобы на одиночество и въ жажду семейнаго счастья, вы поймете, что не опредленную женщину-жену искалъ Шевченко, а просто — жену, и въ безличности его мечты, въ стихійномъ подчиненіи случаю открывается намъ его тяга къ земл и къ роднымъ кручамъ, на которыхъ можно не думать и не тревожиться, а лишь глядть, любить и радоваться позднимъ счастьемъ осенняго успокоенія. Не вчно-женственное, а вчно-національное плняло его въ женщин, и въ этомъ, быть можетъ, кроется и причина его личныхъ неудачъ и разочарованій. Великій реалистъ, такъ нжно и врно знавшій тяжесть женской доли тоже везд типичную, а не индивидуальную тяжесть, Шевченко для себя искалъ въ женщин скоре символъ, тщетно пытаясь связать воедино конкретное житейское счастье и возвышенную жалость.

Когда онъ сильными и врными словами характеризуетъ свою музу, онъ такъ же, какъ и въ поискахъ женщины, постепенно освобождаетъ ее отъ индивидуальныхъ чертъ, создавая образъ утшительницы и руководительницы. Муза, правда, приходится сестрою. Фебу, но и Шевченк она — и сестра и мать, и роль ея въ его жизни такъ тсно сливается съ его общими мечтаніями о земномъ счасть, что стоить лишь переставить нсколько словъ, чтобы посвященіе ‘Муз’ могло было быть понятно, какъ посвященіе невст, любовниц, или женщин-пстунь. которой такъ и не дождался поэтъ въ своихъ безпокойныхъ скитаньяхъ.

О, чаровниченько моя!

Мені ты всюди помагала,

Мене ты всюди доглядала,

Въ степу, безлюдному степу,

В далекій неволі

Ты сіяла, пишалася

Як квіточка и полі!

Із казарми нечистоі.

Чистою, святою

Пташечкою вилетіла

І по-надо мною

Полинула, заспівала

Ты, золотокрила,—

Мои живущою водою

Душу окропила!

Такъ же безличны въ неизмнной врности народной стихіи и мечты Шевченка о счасть и его соціальные идеалы. Онъ не зналъ и боялся того душевнаго роста, того процесса самоопредленія, который занимаетъ столько мста въ лирик другихъ русскихъ поэтовъ. Если въ немъ намчалась грань, отчуждавшая его отъ народа, онъ пугался, холодлъ и спшилъ стереть ее, если она сама не стиралась. Въ его поэмахъ мести и гнва, какъ въ любви и въ самоопредленіи поэта, цнна не сознательна борьба оскорбленной, измученной и жаждущей освобожденія личности: въ нихъ вылился стихійный бунтъ оскорбленнаго и униженнаго противъ господъ своихъ и палачей, и въ этомъ смысл, слдуетъ понимать общественные идеалы Шевченка: государство вызывало въ немъ отвращеніе не столько въ отвлеченныхъ своихъ принципахъ, сколько въ реальномъ воплощеніи, и, родись Шевченко въ другой стран, гд крпостничество умерло раньше, и гд беззаконная власть панства ограничена строго опредленными нормами,— онъ бы сдлался мирнымъ пвцомъ крестьянства и его радостей, а славянская литература получила бы въ наслдство изумительнйшій образецъ свободнаго отъ всего индивидуальнаго, строго-народнаго творчества, прошедшаго безъ искаженія и ущерба черезъ мягкосердечную душу рапсода.

Евгеній Лундбергъ.

‘Современникъ’. Кн. V. 1914

Т. Г. Шевченко.

Читайте также: