Свидетель со стороны обвинения
Свидетель со стороны обвинения
С испанского
Рассказ А. Вальдеса
Пер. Е. Ильиной
Конец
———————————————————————
Свидетель со стороны обвинения, Паласио-Вальдес Армандо, Год: 1914
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Одни любят гулять на главных, центральных улицах, другие, напротив, предпочитают отдаленные кварталы Мадрида, ближе к окраинам и деревне.
Есть и такие, которые ненавидят толпу и предпочитают бегать по коридорам своего дома, время от времени, приближаясь к очагу, чтобы погреть руки.
Я не стесняясь признаю, что принадлежу к категории вторых, хотя люблю иногда побегать и у себя в доме, особенно когда на улице неприветливо и мокро. Иногда, впрочем, я не избегаю и шумных во время прилива гуляющих улиц Алкала и Севильи, но стараюсь при этом придать себе озабоченный сердитый вид. Но Богу известно, что этот вид вынужденный, так как по природе у меня ласковый и приветливый вид.
Поэтому-то я куда больше люблю гулять по предместьям, где мне не надо изменять пожалованного мне Господом Богом выражения и где я вижу кругом куда больше веселых и приветливых лиц, ничего на себя не напускающих.
Совсем не то должен я сказать о собаках. Последние в центре и вежливее и спокойнее, так что воспитание, плохо влияющее на людей, собак несомненно улучшает.
Не знаю уж, была ли собака, которую я встретил в отдаленной улице Ламбе хуже или лучше своих соседок в смысле дурного характера, но грязнее и нечистоплотнее пса нельзя было бы себе и вообразить.
Худая, лохматая, с комками грязи, прилипшей к каждому ее волоску, с робким и умоляющим видом, приблизилось это животное ко мне, жалостно помахивая хвостом. Но я при этом невольно отступил, потому что знал по опыту, что такой умильный вид и помахивание хвостом не всегда дают верную гарантию в добрых намерениях животного.
Но вскоре я убедился, что мои подозрения были несправедливы, и что эта несчастная собака была слишком измучена и покинута, чтобы сохранить какую-нибудь злобность, если даже ранее она ею и отличалась.
Чтобы поблагодарить несчастного пса за его приветливое махание хвостом, я прищелкнул ему пальцами и холодно, и равнодушно. Боже! какой неистовый порыв вызвал этот холодный знак внимания. Собака радостно визжала, прыгала кругом меня, испуская при этом восторженные и нежные повизгивания.
Его ласковые поливания выражали не только благодарность за ласку, но искреннюю радость. В нашем свете так усиленно не раскланиваются, подумал я, если не имеют причин на что-нибудь надеяться. Несомненно, эта несчастная не. имела или была брошена своим хозяином. Бедняжка! Я невольно ее пожалел и уже поласковее прищелкнул ей пальцами. Тут уж ее восторгу ни было пределов, и видимо собака готова была следовать за мной хоть на край света.
Она то бежала за мной, то в виде герольда неслась впереди, беспрестанно поворачивая ко мне свою лохматую мордочку, и всех своим существом желая выразить, что она готова рабски повиноваться своему хозяину, за которого решила признать меня. Я невольно умилился над судьбой несчастной собаки. Она была так безобразна, что понять, почему ее выгнали, было легко.
А между тем мне приходилось видеть, как разнаряженные дамы ласкали и целовали со страстью, еще более безобразных собак, и видел я также, как молодые люди ласкали этих самых дам, хотя часто они были еще безобразнее своих безобразных собак.
И мне представилось, как была безжалостно выгнана эта собака, как отчаянно царапалась она в дверь, как просила приюта, и мне невольно стало ее жаль. Представлялось мне, как она блуждала без пристанища по городу, забегала с голоду в лавки, откуда ее выпроваживали пинками. Как она робко приставала к прохожему, и как покорно следовала за ним, пока он сурово не отгонял ее толчком ноги.
И жалость закрадывалась в мое сердце, и я все ласковее и ласковее отвечал на покорные взгляды несчастной. И она снова бросалась ко мне, и я, как святые в легендах, не боясь проказы, тихонько поглаживал грязную, лохматую голову.
Но с течением времени мне стало как-то не по себе. Что же я стану делать с этим уродливым псом дальше? Милостыню собаке не подашь, нельзя за нее попросить и приятеля, члена управы, чтобы взял ее в метельщики улиц.
Приходилось вести его к себе. А это было дело не шуточное. Что скажет консьерж? Что скажут соседи? А главное, что скажет моя семья при виде этого отвратительного, грязного животного? То-то будет шуму, возражений и смеху. Меня даже дрожь пробрала.
В эту минуту я понял всю ложность моего положения.
Тогда я сделал относительно пса то, что делают мои друзья относительно меня, когда мое присутствие им надоедает: я притворился рассеянным. Когда она на меня смотрела ласковым взглядом, я отвертывался, когда она ко мне ласкалась — я хмурился или делал вид, что его не вижу. Словом, я всячески старался его заморозить своим поведением и обращением. Но он ничего не понимал, или не хотел понимать. И напротив, он всячески усиливал ласки и подчеркивал свое доверие и преданность. Разве я не взял его под свое попечение?
У меня сердце сжималось при том, как он на меня доверчиво взглядывал, столько мольбы было в этих глазах. Но между тем то, о чем он умолял была вещь невозможная.
Мое беспокойство возрастало, я положительно не знал, что делать. Не к насилию же мне было прибегать? Вдруг в эту минуту к нам подошел вагон трамвая. Я вскочил в него как-то прячась. С площадки я видел, как мой пес спокойной доверчиво шел по тротуару. Вдруг он обернулся, остолбенел, с отчаянием понюхал воздух, снова склонился как-то сгорбившись и с покорностью поплелся дальше, как все те существа, которые испытали всю превратность судьбы и ничего не ждут от будущего.
Я не мог забыть этой собаки. Мне кажется, что когда я предстану перед Высшим Судом, когда будут пересчитывать мои проступки и ошибки, я его увижу с его лохматой уродливой мордой, и явится он как свидетель моей черствости и эгоизма.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1914, No 4. С. 27—29.