Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ТОМЪ ТРЕТІЙ
ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1915
СУСАННА АНТОНОВНА
I.
II.
III.
IV.
Сусанна Антоновна, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1893
Время на прочтение: 17 минут(ы)
— Сусанна Антоновна, вы съ чмъ принимаете сегодня чай: со сливками или съ лимономъ?
— Какой глупый вопросъ, Антоша! Точно вы не знаете, что я не выношу сливокъ…
— Виноватъ, Сусанна Антоновна…
— Пожалуйста, не длайте глупаго лица…
Антоша длалъ одну изъ самыхъ смшныхъ гримасъ, и вся рубка второго класса заливалась неудержимымъ смхомъ. Это даровое представленіе повторялось по нскольку разъ въ день. Сусанна Антоновна сердилась и говорила серьезнымъ тономъ:
— Антоша, идите туда, къ себ… Вы не умете себя держать.
— Слушаю-съ…
Антоша длалъ подъ козырекъ, корчилъ еще одну смшную гримасу и какимъ-то журавлинымъ шагомъ, какъ ходятъ по сцен оперные любовники, выпячивался въ дверь. Онъ входилъ въ свою шутовскую роль и длался самимъ собой, только спускаясь по лсенк на палубу третьяго класса. Да, онъ такъ добродушно улыбался, а глаза принимали грустное выраженіе. Если бы кто-нибудь могъ знать, какъ онъ любилъ и какъ гордился своей маленькой Сусанной Антоновной, уже теперь, въ свои семь дтъ, умвшей занять цлое общество. Вдь это необыкновенный ребенокъ, передъ которымъ вс остальныя дти просто болваны. И Антоша улыбался, повторяя про себя рзкія выходки не по лтамъ развитаго ребенка. Да-съ, всего семь лтъ, а говоритъ, какъ большая.
На большомъ американскомъ пароход ‘Братъ Яковъ’ хала цлая труппа провинціальныхъ артистовъ. Тутъ были и grande dame, и дв ingenue, и благородный отецъ, и комическая старуха, и первый любовникъ, и примадонна, и дв водевильныхъ штучки, и два водевилятника, и свой кассиръ, и режиссеръ, и суфлеръ,— однимъ словомъ, театральная орда въ полномъ состав. Антрепренеръ и примадонна съ первымъ любовникомъ помщались во второмъ класс наверху, а вся остальная труппа на палуб третьяго класса. Комикъ Антоша всю жизнь здилъ въ третьемъ класс, перетаскивая свою семью изъ одного конца Россіи въ другой,— онъ занималъ амплуа комика, а ‘она’ ingenue, хотя уже была въ томъ почтенномъ возраст, когда разыгрывать молоденькихъ двушекъ довольно трудно. Но Антоша былъ хорошій комикъ, публика его любила, и антрепренеры нанимали его, скрпя сердце, вмст съ его ingenue. Впрочемъ, возрастъ — понятіе относительное, и у всякаго возраста есть свои преимущества. Сама ingenue не хотла согласиться съ наступавшимъ критическимъ возрастомъ и стснялась даже своихъ двухъ младшихъ дтей, щеголявшихъ въ красныхъ турецкихъ фескахъ. Въ доказательство неостывшей юности она могла бы привести цлый рядъ приключеній, кончая настоящей поздкой. Мы должны прибавить, что въ свое время ingenue была красива, а сейчасъ искусно пополняла недочеты по этой части косметиками и умньемъ одваться къ лицу. Что она была глупа, это знала вся труппа, и не замчалъ этого одинъ Антоша, очепь любившій подругу своихъ скитаній. Любовь еще разъ была слпа и еще разъ — вроятно, поэтому — была счастлива.
Труппа сла на ‘Брата Якова’ въ Нижнемъ, и Сусанна Антоновна сразу заявила, что не согласна хать въ этой гадости, т.-е. въ третьемъ класс. Она обошла весь пароходъ и устроилась только въ рубк второго класса, гд были и мягкіе триповые диваны, и коверъ на полу, и драпировки на окнахъ. Двочка сама перетащила сюда свои вещи и устроилась въ уголк съ большимъ комфортомъ. Произошла очень интересная сцена, когда ‘Братъ Яковъ’ отвалилъ, и помощникъ капитана, ражій дтина съ глуповатымъ лицомъ, началъ проврять билеты. Проходя черезъ рубку, онъ замтилъ Сусанну Антоновну, а также и то, что она устроилась не на своемъ мст.
— Вашъ билетъ…— довольно грубо спросилъ онъ.
Двочка довольно смло смрила его съ ногъ до головы, сузила свои большіе зеленоватые глаза и проговорила съ разстановкой:
— Билетъ? Мой билетъ вы можете найти у моего отца, т.-е. у Антоши. Онъ тамъ, въ третьемъ класс…
— Да, да, помню… Онъ уже говорилъ мн… Къ сожалнію, я не могу позволить вамъ оставаться здсь… Здсь рубка, а не каюта.
— А если именно здсь мн нравится?..
— Для меня это все равно… Пожалуйте въ третій классъ.
Дтскіе глаза опять сузились, а дтскій голосокъ отвтилъ съ изумительпымъ нахальствомъ:
— Скажите, пожалуйста, милостивый государь, въ какой конюшн вы воспитывались?
Все это произошло такъ быстро и неожиданно, что помощникъ капитана совершенно растерялся, покраснлъ и смотрлъ на маленькую грубіянку глупо вытаращенными глазами, какъ смотритъ быкъ на болонку. Присутствовавшая при этой сцен публика поддержала двочку дружнымъ смхомъ, и помощникъ капитана вынужденъ былъ ретироваться со стыдомъ. Нашлись люди, которые выпросили у капитана позволеніе ребенку остаться въ рубк, и Сусанна Антоновна торжествовала полную побду. Въ благодарность за это участіе она не давала прохода помощнику и преслдовала его самыми ядовитыми шуточками. Въ теченіе одного дня двочка превратилась въ маленькое чудо, на которое приходили смотрть даже чопорные пассажиры перваго класса скучавшіе по своимъ каютамъ, какъ умютъ скучать только очень богатые люди.
— Вдь такая маленькая…— повторяли вс.
— Мн семь лтъ… да,— отвчала Сусанна Антоновна.— И въ этомъ нтъ ничего удивительнаго, кром того, что большіе люди задаютъ не всегда умные вопросы.
Сусанна Антоновна была очень тоненькая и очень граціозная двочка. Тонкое личико съ горбатымъ носикомъ красиво выглядывало изъ живой рамы русыхъ кудряшекъ. Красиво очерченный дтскій пухлый ротъ открывалъ два ряда мелкихъ блыхъ зубовъ. Портилъ это дтское лицо только недтскій взглядъ зеленоватыхъ глазъ и недтская улыбка. Однимъ словомъ, это было типичное дитя кулисъ, врне — маленькая театральная крыса, пропитанная съ пеленокъ специфическимъ ароматомъ.
Театральныя дамы отнеслись къ юному чуду довольно враждебно, потому что Сусанна Антоновна обладала талантомъ всмъ надодать, везд совала свой носъ и видла больше, чмъ полагается дтямъ ея возраста. Исключеніе представляла примадонна Гиреева, помщавшаяся въ одной кают съ антрепренеромъ Усовымъ,— ни для кого не было тайной, что Гиреева удостоилась счастья сдлаться его сезонной женой. Это была жирная блондинка съ дтскими голубыми глазами, короткой шеей, золотистыми волосиками на верхней губ и хриплымъ голосомъ. Усовъ любилъ примадоннъ съ всомъ. Гиреева изнывала въ своей кают отъ жары и скуки, а въ такомъ положеніи Сусанна Антоновна являлась просто находкой. Лежа полураздтая, она усаживала на себя тоненькую двочку и болтала съ ней по цлымъ часамъ, какъ попугай.
— Кого ты больше любишь: отца или мать?
— Трудно сказать, а въ сущности все равно. Валечка ужасно глупа…
— Какая Валечка?
— Мать. Она ненавидитъ меня и называетъ подколодной змей. Антоша добре, но у него тоже заяцъ въ голов…
— Заяцъ? Ха-ха… Милое семейство, нечего сказать. Бдная крошка…
— Вы увидите, какъ Валечка молодится… Отецъ ей вритъ, а она…
— Что она?
Двочка сказала совсмъ не дтское слово, такъ что Гиреева чуть не задохлась отъ смха. Помилуйте, такой клопъ и уже знаетъ всякія слова… Это было пикантно и щекотало давно притупившіеся нервы зажирвшей примадонны, весь талантъ которой, какъ говорила про нее Сусанна Антоновна, былъ сданъ въ багажъ,— антрепренеры приглашали Гирееву исключительно за богатый гардеробъ.
— Валечка просто старая обезьяна, какъ называлъ ее одинъ резонеръ,— продолжала двочка, поощренная удушливымъ хохотомъ патронессы.
Когда пикантная тема объ отц и матери исчерпалась до основанія, перешли на остальныхъ членовъ труппы. Сусанна Антоновна оказалась въ курс дла: она успла всхъ вызнать и характеризовала каждаго съ убійственной ироніей.
— У нашего перваго любовника глаза какъ у копченой рыбы, и ходитъ онъ такъ, точно кто его держитъ за лвую ногу. Ужасно занятъ собой, милашка… Вторая ingenue мн нравится, но, къ сожалнію, у нея коротки ноги, уши торчатъ, какъ у летучей мыши, ротъ, какъ у щуки, и вообще видъ двицы, которую только-что выскли…
— Сусанна Антоновна, довольно… Ха-ха!.. Это вдь ты придумала, что мой талантъ сданъ въ багажъ? Я не сержусь, крошка… Ха-ха… Нтъ, ты меня уморишь. Ну, а какъ по-твоему нашъ благородный отецъ?
— У него милая привычка смотрть такими глазами, точно онъ хочетъ вскочить на васъ и похать верхомъ. Ухаживаетъ за водевильной штучкой… Я ей посовтовала подарить ему носовой платокъ, потому что онъ можетъ высморкаться голой рукой,— у него такой видъ.
— Ахъ, ты, маленькое чудовище!..
Въ Казани на ‘Брата Якова’ сла труппа странствующихъ акробатовъ, пробиравшаяся на зимнія квартиры куда-то въ Астрахань. Тутъ были и клоуны, и наздники, и два брата-эксцентрика, и канатные плясуны, и ученыя собаки, и во глав труппы ‘чудо природы’ или гуттаперчевый мальчикъ. Весь этотъ сбродъ размстился, конечно, въ третьемъ класс, гд такимъ образомъ перемшались разомъ дв труппы, составивъ одинъ артистическій таборъ. Тренькали мандолины, неистово орали ученые попугаи, цирковый вантрилогъ жужжалъ пчелой, ingemie Валечка мурлыкала безшабашный опереточный мотивъ,— однимъ словомъ, сразу водворилось настоящее цыганское веселье, вставленное въ пеструю раму походной обстановки. И все это тонуло на широкомъ волжскомъ простор, заглушаемое шумомъ воды и тяжелой работой пароходной машины.
Сусанна Антоновна принимала самое дятельное участіе во всемъ происходившемъ. Она дразнила попугаевъ до хрипоты, дергала за хвостъ большую обезьяну и кончила тмъ, что чуть не подралась съ ‘чудомъ-природы’. Сцпившихся ребятъ едва растащили.
— Ты что такое: несчастный паяцъ, а я — артистка!— выкрикивала Сусанна Антоновна, принимая гордый видъ оскорбленной театральной королевы.— Тебя клоуны хлыстомъ бьютъ…
Обиженный гуттаперчевый мальчикъ не зналъ, что ему отвчать этому сорванцу-двчонк, и только смотрлъ на нее широко раскрытыми темными глазами. Ему было лтъ десять, но онъ ничего подобнаго еще не видалъ. Смуглое дтское лицо было покрыто тнью преждевременнаго утомленія, а глаза смотрли съ скрытой внутренней печалью. Ходилъ онъ разбитымъ шагомъ, какъ человкъ, только-что перенесшій тяжелую болзнь,— ребенокъ былъ весь изломанъ.
— Ну, что ты смотришь на меня?— приставала Сусанна Антоновна.— Что молчишь, какъ дуракъ? Ты просто глупъ…
— Я глупъ?— задумчиво повторилъ гуттаперчевый мальчикъ и вмсто отвта прошелъ по палуб колесомъ, перевернулся въ воздух, а потомъ перегнулся такъ, что смуглая голова показалась межъ ногъ.
— Я глупъ?— съ торжествомъ проговорила эта голова.
Сусанна Антоновна была поражена, больше — сконфужена. Она даже покраснла, какъ виноватая. Ничего подобнаго она еще не видала до сихъ поръ. Изломанное тло гуттаперчеваго мальчика говорило своимъ собственнымъ ужаснымъ языкомъ.
— Разв теб не больно?— тихо спросила она, ощупывая удивительное существо, какъ ощупывала бы какую-нибудь мудреную куклу съ секретомъ.
— Мн? Нтъ, ничего… Пустяки!— отвтилъ ‘чудо-природы’ съ молодцоватымъ видомъ настоящаго артиста,— Сдлай-ка ты такъ…
Сусанна Антоновна задумалась.
— А тебя какъ зовутъ?— спросила она уже совсмъ другимъ тономъ.
— Меня? Меня зовутъ въ разныхъ городахъ по-разному: въ Нижнемъ я назывался ‘человкъ-змя’, въ Казани — ‘чудо-природы’, въ Ростов-на-Дону — ‘гуттаперчевый мальчикъ’, въ Варшав — ‘каучукъ’…
— Нтъ, настоящее твое имя? Ахъ, какой ты глупый… Ну, меня, напримръ, зовутъ Сусанной Антоновной.
— Сусанной? Да, да… Меня зовутъ просто Сашей.
— Ты нмецъ или русскій?
— Я?.. Я не знаю…
‘Чудо-природы’ повторялъ каждый вопросъ, точпо перелзалъ черезъ каждое новое слово. Ему трудно было думать.
Съ этой первой встрчи между дтьми театральныхъ подмостокъ установилась странная дружба. Сусанна Антоновна сдлалась задумчивой, притихла и старалась избгать большого общества. У нея проявилось даже что-то въ род нжности къ отцу. Засыпая, она теперь требовала, чтобы онъ сидлъ около нея. Принявъ театрально-изящную позу, двочка говорила:
— Антоша, ты любишь меня… ну, такъ, немножко?
— Очень, Сусанна Антоновна…
Двочка полузакрывала глаза, свертывалась подъ своимъ пледомъ, какъ нашалившій котенокъ, и шептала:
— А тотъ гуттаперчевый мальчикъ, онъ тоже спитъ, Антоша?
— Наврно…
— У него, наврно, все болитъ?.. Мн его очень жаль, Антоша..
— И мн тоже жаль. Что подлаешь… Мальчикъ зарабатываетъ себ тяжелый хлбъ.
— А я желала бы быть двочкой-змей. Трико все въ блесткахъ, публика аплодируетъ…
— Можно быть очень хорошей змей и безъ блестокъ, Сусанна Антоновна…
— Я говорю съ вами серьезно, Антоша, а вы придумываете глупости.
Пауза. Комикъ Антоша терпливо сидитъ на диванчик и ждетъ, когда двочка заснетъ. Онъ такъ любитъ именно этотъ моментъ, потому что она именно теперь длается милымъ, кроткимъ ребенкомъ, котораго хочется приласкать, приголубить, поцловать. Недтское выраженіе этого тонкаго личика исчезаетъ, уступая мсто той серьезности, которая бываетъ только у умирающихъ и у дтей. Въ эти моменты Сусанна Антоновна, дйствительно, красива, и только одинъ Антоша любуется этой красотой, счастливый тмъ, что можетъ сидть вотъ здсь и оберегать ее.
— А если бы я начала учиться сейчасъ, въ семь лтъ…— соннымъ голосомъ продолжала двочка, открывая отяжелвшія вки,— вышло бы изъ этого что-нибудь или нтъ?..
— Поздно, Сусанна Антоновна… Кости уже срослись, а каучуковыхъ мальчиковъ начинаютъ ломать въ колыбели.
‘Чудо-природы’ неудержимо тянулъ къ себ Сусанну Антоновну. Она видла въ немъ что-то необыкновенное, совсмъ непохожее на другихъ людей. Это было преклоненіе предъ чудомъ исковерканности. Двочка завидовала, что сама не можетъ длать того же. Это преклоненіе выражалось довольно страннымъ способомъ: двочка преслдовала гуттаперчеваго мальчика на каждомъ шагу, изобртая тысячи мелкихъ мученій. ‘Чудо-природы’ былъ доврчивъ и по-дтски глупъ. Маленькая мучительница пользовалась выгодами своего положенія и доводила его нсколько разъ до слезъ.
— А? Ты глупъ?— пародировала она его манеру говорить.— Неужели глупъ? Кто же этому повритъ?
Гуттаперчевый мальчикъ пробовалъ скрываться, но Сусанна Антоновна его сейчасъ же находила и подвергала какой-нибудь новой пытк. Она знала его вкусы, привязанности и слабости. Напримръ, онъ любилъ обезьяну Коко, которая сейчасъ была больна. Этого было достаточно, чтобы у Коко явился тайный врагъ, проливавшій его воду, дергавшій его за хвостъ, щекотавшій въ его носу соломинкой и закатывавшій въ хлбъ булавки. Сусанна Антоновна ревновала ‘чудо-природы’ даже къ неодушевленнымъ предметамъ и ловко изрзала его парадную курточку.
— Это я сдлала, глупенькій,— торжественно заявила она, показывая маленькія ножницы.— Теб жаль курточки? А? Очень жаль?..
‘Чудо-природы’ былъ избитъ своимъ клоуномъ за испорченную курточку, но онъ по какому-то дтскому героизму не выдалъ истиннаго виновника. Сусанна Антоновна издали наблюдала сцену избіенія и торжествовала съ дтской жестокостью. Ее никто и никогда не билъ, поэтому она не могла понять въ полной мр чужихъ страданій. Потомъ ‘чудо-природы’ исчезъ. Сусанна Антоновна едва нашла его спрятавшимся на самой корм, гд были сложены снасти. Мальчикъ сидлъ и горько плакалъ. Эти слезы возмутили двочку.
— А! Ты плачешь, такъ я теб не то сдлаю…
‘Чудо-природы’ неожиданно кинулся на нее, повалилъ на землю и принялся бить кулаками, не произнося ни слова. Сусанна Антоновна тоже не пикнула и только защищала тонкими ручонками свое личико.
— Пожалуйста, не бей по лицу…
Разсвирпвшій мальчикъ схватилъ ее за волосы и потащилъ къ борту. Она даже не защищалась, а только смотрла на него своими зеленоватыми глазами.
— Я тебя утоплю…
— Топи…
‘Чудо-природы’ остановился, чтобы перевести духъ, а врагъ лежалъ у его ногъ и улыбался.
— Ты думалъ, что я заплачу? Да, думалъ?..
Онъ растерялся. Она быстро поднялась, оправила сбившуюся на бокъ юбочку, больно ударила его прямо по лицу и скрылась съ быстротой обезьяны. Пробравшись въ каюту Гиреевой, она преспокойно услась около нея на постель.
— Что тебя не видно, чертенокъ?.. Я соскучилась по теб… Ну, что новаго?
Сусанна Антоновна засучила одинъ рукавъ и молча показала нсколько порядочныхъ синяковъ.
— Ты ушиблась, крошка?
— Нтъ… Это онъ меня избилъ,— съ торжествомъ отвтила Сусанна Антоновна, любуясь синяками…— Онъ глупъ, я его изводила цлыхъ два дня, ну, онъ и избилъ меня. Настоящій мужчина…
— Что-о?.. Ахъ, ты, зврушка…
— Онъ хотлъ меня утопить… да. Но я не заплакала, хотя мн было очень больно. Меня еще никто не билъ.
Она говорила покорнымъ тономъ большой женщины, пострадавшей отъ зврства мужчины. Даже Гиреева была поражена и съ удивленіемъ смотрла на эту маленькую театральную крысу, державшую себя съ такимъ завиднымъ хладнокровіемъ. Примадонна припомнила по пути, какъ били ее свои театральные мужчины и какъ она часто по-бабьи верещала, а эта двчонка гордилась своими первыми побоями. О, она далеко пойдетъ, это маленькое чудовище…
— Послушай, ты…— заговорила Гиреева серьезнымъ тономъ, какъ говорила съ большими:— ты влюблена въ него?..
— Я его ненавижу… Онъ плакса, тряпица, вообще дрянь.
Наступила пауза. Гиреева лниво курила папиросу за папиросой, потомъ потянулась такъ, что гд-то затрещала матерія, а потомъ, звая, проговорила:
— Послушай, чертенокъ, ты настоящая дочь своей матери… Валечка ухаживаетъ за клоуномъ, а ты за чудомъ-природы. Вы не теряете даромъ своего маленькаго времени.
— Валечка? Опять?— тономъ большой переспросила Сусанна Антоновна.
— Да, опять.
Комикъ Антоша чувствовалъ себя скверно. Въ послднее время это съ нимъ часто случалось. Такъ, какая-то неопредленная тоска. Вдь всегда было скверно и, кажется, молено было бы привыкнуть. Такъ нтъ, сосетъ, давитъ. Сегодня Антоша сдлалъ два непріятныхъ открытія: во-первыхъ — весь костюмъ просился въ отставку, и пиджакъ, и штаны, и жилетъ, и сапоги, и шляпа, во-вторыхъ… Нтъ, это было что-то невроятное, чудовищное, нелпое. Ingemie Валечка длала глазки здоровеннйшему клоуну. Да, это онъ видлъ собственными глазами. О, онъ зналъ, какъ Валечка длаетъ глазки и что изъ этого происходитъ. Въ ея репертуар всего одинъ номеръ спеціально женскаго кокетства. И это мать семейства, женщина бальзаковскаго всзвраста! Ему въ свое время она тоже длала глазки, и онъ попался на удочку. Впрочемъ, онъ не ропталъ, хотя и получилъ свою ingemie уже не изъ первыхъ рукъ. Валечка тогда была еще свжей женщиной вполн, и отъ прошлаго у нея осталась извстная выправка, та высшая школа, которую проходитъ одна театральная женщина. Во-первыхъ, она смотрла на всхъ мужчинъ, какъ на отъявленныхъ мерзавцевъ, и это міросозерцаніе застраховывало ее отъ новыхъ ошибокъ,— вдь каждый новый мерзавецъ будетъ только повторять предыдущихъ, во-вторыхъ, Валечка привыкла къ скитальческой жизни, и ее нельзя было удивить никакими лишеніями. А это много значитъ. Наконецъ Антоша любилъ ее, привыкъ къ ней и видлъ въ ней мать своихъ дтей.
Въ ихъ скитаньи бывали исторіи въ род сегодняшней. Антоша напивался пьянъ и устраивалъ гроссъ-шкандалъ. И все сходило съ рукъ. Впрочемъ, были два сомнительныхъ случая, которые оставались на совсти Валечки и о которыхъ Антоша старался не думать. Но сегодняшнее поведеніе его возмутило,— возмутило главнымъ образомъ потому, что все происходило да глазахъ у двухъ труппъ, гд было до десятка женщинъ, отъ которыхъ ничто не укроется.
Произошла бурная семейная сцена,. закончившаяся слезами Валечки и такой тирадой:
— Ты посмотри на себя, несчастный!.. На свой пиджакъ, на сапоги, на штаны — рвань коричневая, и больше ничего.
Это было сказано на цлую палубу. Нужно отдать справедливость театральнымъ мужчинамъ — они сдлали видъ, что ничего не слышали, а театральныя дамы ехидно хихикали, наслаждаясь чужими дрязгами. Он были на сторон Валечки, сумвшей отвтить на тяжкое обвиненіе въ измн такой ловкой фразой. Но вс, и мужчины и дамы, ожидали, что отвтитъ Антоша. Онъ чувствовалъ это, чувствовалъ, что стоитъ предъ неумолимой аудиторіей, а потому хладнокровно набилъ походную трубочку, еще хладнокровне закурилъ ее и, засунувъ руки въ карманы рванаго пиджака, шагомъ спокойно гуляющаго человка удалился. Этотъ ловкій маневръ все-таки не спасъ его, и чуткое театральное ухо Антоши, привыкшее ловить самыя скверныя реплики, поймало теперь смшанный гулъ подавленнаго взрыва общаго хохота. Онъ сдлался посмшищемъ всего табора.
Шагая по носовой палуб, онъ мысленно повторялъ ловкій отвтъ Валечки. Да, рвань коричневая… посмотри на свой пиджакъ, штаны, сапоги. Самъ дьяволъ не могъ бы быть боле несправедливымъ. Вдь вс знали, почему Антоша ходилъ коричневой рванью,— онъ все отдавалъ той же Валечк и дтямъ, и однако вс теперь смялись надъ нимъ. Это было и жестоко, и несправедливо, и больно. А самое скверное заключалось въ томъ, что Антоша самъ вдругъ нашелъ себя смшнымъ. Конечно, Отелло въ рыжихъ сапогахъ и рваномъ пиджак смшонъ. Валечка по-своему была права, правы и т, кто могъ смяться надъ нимъ.
— Конечно, рвань коричневая!— громко повторилъ Антоша, убждая самого себя.
Вся эта сцена происходила вечеромъ. Когда Антоша вышелъ на открытую палубу, солнце уже закатывалось, обливая родную волжскую картину розовымъ золотомъ. Какъ хороши эти августовскіе вечера на Волг! Небо точно раздается и уходитъ вглубь, а внизу наливаются смутныя вечернія тни, которыя ползутъ изъ прибережныхъ ущелій, прячутся въ береговыхъ поросляхъ и охватываютъ все больше атласную гладь могучей рки. На запад еще горло кровавое зарево, а въ неб уже промигивались первыя звздочки, точно любопытные дтскіе глазки. Воздухъ наливался чуткой дремотой. Откуда-то потянуло засвжвшимъ втеркомъ, а водяная гладь оставалась все такой же спокойной, и въ ней такъ красиво дрожали серебристыя искры первыхъ звздочекъ. Антоша смотрлъ на чудную картину и еще сильне чувствовалъ себя несчастной коричневой рванью, портившей общее впечатлніе. Да, онъ являлся на этомъ фон чмъ-то въ род того пятна, какое оставляетъ муха на зеркальномъ стекл и которое отражается двойникомъ на амальгам. И онъ тоже видлъ самого себя на амальгам сегодняшняго приключенія.
— Скверно, Антоша…
Мимо пробжалъ встрчный пароходъ, блестя разноцвтными глазами. Гд-то далеко-далеко впереди мигали желтыя звздочки фонарей, прицпленныхъ на высокихъ мачтахъ барокъ. Разъ, дв, три… Взбудораженная пароходомъ водяная гладь долго не могла успокоиться, точно по ней пробгали судорожныя конвульсіи. Опрокинутое въ нее небо тоже корчилось, и серебристыя звздочки колебались въ вод, какъ огоньки качавшихся лампадъ. Вода темнла все больше и точно бжала навстрчу ‘Брату Якову’. Высокій правый берегъ уже только грезился смутными очертаніями, а прибережная поросль превращалась въ сказочныхъ чудовищъ.
Антоша нащупалъ болтавшуюся въ карман штановъ мелочь и машинально отправился въ буфетъ. Вечеромъ, когда буфетъ былъ освщенъ, туда такъ и тянуло заглянуть. Цлыя батареи бутылокъ, разставленныхъ въ самомъ соблазнительномъ порядк, на стойк тарелочки съ закусками, рюмки, пирамидки папиросныхъ коробокъ.
— Такъ вы мн подпустите налимьихъ молокъ… да… дв луковыхъ головки… да… А стерлядь поваръ заколетъ при мн…
Жирный басокъ говорилъ тономъ спеціалиста, и буфетчикъ почтительно кланялся при каждой подробности мудренаго кушанья. Молокъ-съ? Можно-съ… Дв луковыхъ головки-съ. Очень хорошо-съ…
Жирный басокъ принадлежитъ самому антрепренеру Усову, любившему покушать. Это былъ еще молодой человкъ, но съ такимъ дряблымъ лицомъ, усталыми глазами и кисло оттянутой нижней губой. Появленіе Антоши заставило антрепренера поднять брови,— онъ не любилъ якшаться со своими артистами и длалъ исключеніе только для начинающихъ актрисъ, проходившихъ первую школу въ его рукахъ.
— А стерлядь поваръ заколетъ при мн…— продолжалъ антрепренеръ, теряя на мгновеніе нить своихъ гастрономическихъ соображеній.
— Точно такъ-съ…
Антоша какъ-то впился въ свжій дорожный костюмъ антрепренера. Все съ иголочки, все отъ лучшаго портного и все сидитъ, какъ вылитое. Очень хорошо… Валечка любовалась издали и въ порыв нжности шепнула ему на ухо: ‘Вотъ бы тебя такъ одть, Антошка…’ Кончивъ переговоры, антрепренеръ выпилъ рюмку какой-то мудреной водки и долго тыкалъ вилкой въ какіе-то консервы. Стоявшій сзади Антоша видлъ, какъ двигались антрепренерскія челюсти и какъ вздрагивали при этомъ антрепренерскія уши.
‘Жри, скотина…— со злобой подумалъ онъ.— Труппа детъ впроголодь, а ты не знаешь, чмъ нажраться. Жри всхъ безъ остатка… Ты думаешь, что я у тебя попрошу денегъ? Думаешь, что я вотъ сейчасъ начну заискивающе улыбаться, подойду бочкомъ и протяну ручку? Нтъ, голубчикъ, шалишь… Ничего мн не нужно!..’
Не дождавшись,когда антрепренеръ выйдетъ, Антоша потребовалъ себ рюмку водки. Онъ хлопнулъ ее съ такимъ ожесточеніемъ и закусилъ той дрянью, которая была намшана въ отдльной миск и за которую особой платы не полагалось.
— Еще рюмку…
Затмъ Антоша поднялся наверхъ, занялъ столикъ за капитанской свтелкой и потребовалъ себ бутылку пива,— въ его распоряженіи оставалось еще два двугривенныхъ. Напротивъ него, на ршетчатомъ деревянномъ диванчик, сидлъ толстый купецъ со сложенными на живот руками. Онъ наблюдалъ рванаго актеришку и корчилъ презрительную гримасу. Антоша это чувствовалъ и вызывающе смотрлъ на купца. Прошли дв шустрыхъ пароходныхъ дамы, искавшихъ подъ покровомъ ночи сильныхъ ощущеній. У Антоши въ дни юности было одно приключеніе съ такой пароходной дамой. Вотъ такъ же набжала совершенно зря, зря отдалась и зря исчезла на одной изъ ближайшихъ пристаней. Вообще, въ путешествіяхъ, особенно на пароходахъ, дамами овладваетъ какая-то особенная склонность къ неожиданнымъ комбинаціямъ.
Выпитое на водку пиво заставляло голову Антоши сладко кружиться. Онъ вдругъ почувствовалъ приливъ силъ быстро хмелющаго человка и съ гордостью посмотрлъ на пузатаго купца.
— Ну, ты, брюхо, что воззрился? И смотри… Я и еще бутылочку выпью.
Антоша лукаво улыбнулся и даже подмигнулъ купцу, который отвернулся. Затмъ это свтлое настроеніе смнилось темной мыслью о двухъ турецкихъ фескахъ, мирно почивавшихъ тамъ, въ глубинахъ третьяго класса. Антош почему-то вдругъ сдлалось ихъ жаль… Да, несмысленныя дтишки… И онъ когда-то былъ такимъ же, но только въ другой обстановк. Предъ глазами Антоши промелькнула картина разореннаго дворянскаго гнзда, строгая фигура старой бабушки, цлый выводокъ кузинъ… Гд все это теперь? А вотъ это купеческое пузо слопало…
Изъ своей задумчивости Антоша былъ выведенъ неожиданно появившейся Сусанной Антоновной,— она выскочила откуда-то точно ящерица.
— Ты здсь, Антоша…
— А ты еще не спишь, коза?
Дтскіе глаза посмотрли на пустую бутылку, а дтская рука шмыгнула въ карманъ и вытащила оба двугривенныхъ.
— Какъ же я-то, Сусанна Антоновна?
— Посиди здсь,— отвтила двочка тономъ большого человка, разговаривающаго съ ребенкомъ.— Я сейчасъ приду…
Она исчезла съ такой же быстротой, какъ и появилась.
Антоша положилъ голову на столъ и задремалъ, сладко и хорошо задремалъ. Сонъ ровняетъ счастливыхъ и несчастныхъ, богатыхъ и бдныхъ. Къ немъ есть какая-то справедливость, дающая забыть то, чмъ отличаются люди, когда они не спятъ. Антоша видлъ во сн что-то такое безсвязное, но хорошее и успокаивающее. Ему не хотлось проснуться, когда маленькая ручка потянула его за рукавъ.
— А? Что?.. Не согласенъ…— бормоталъ Антоша, стараясь сохранить свою скорченную позу.
Но ручка тянула его настойчиво. Антоша открылъ глаза. Передъ нимъ стояла Сусанна Антоновна и длала какіе-то таинственные знаки. Затмъ она опять взяла его за рукавъ и повела. Они спустились въ третій классъ, гд пассажиры уже спали вповалку. Приходилось перешагивать черезъ головы, руки и ноги.
— Кого это чортъ несетъ…— ворчалъ въ темнот голосъ.— На языкъ наступилъ…
Вотъ и помщеніе табора… Тоже вс спятъ. Антоша отыскалъ глазами свой уголъ,— красныя фесы спали одн, а Валечки не было. Сусанна Антоновна остановилась и къ чему-то прислушалась. Антош показалось, что за ними слдитъ какая-то женская тнь,— она отстала у лстницы во второй классъ.
Маленькая ручка опять повела Антошу, потомъ остановила и указала на дв фигуры, уютно помстившіяся за ящиками съ какой-то кладью. Ихъ было видно, потому что на нихъ падалъ слабый свтъ отъ кормового фонаря. Парочка, видимо, была счастлива. Онъ сидлъ къ Антош затылкомъ, но и по этому квадратному затылку легко было узнать одного изъ клоуновъ. Она… да вдь это была Валечка!.. У Антоніи заходили передъ глазами красныя пятна, и онъ въ первое мгновеніе видлъ только слабо освщенное лицо Валечки. Она что-то шептала своему кавалеру, потомъ положила свою голову къ нему на плечо, потомъ… Антоша охватилъ Сусанну Антоновну за руку и быстро потащилъ назадъ. У него что-то сдавило горло, а сердце стучало въ голов.
— Несчастная…
— Антоша, мн больно…
— Больно? Несчастная…
Онъ схватилъ ее на руки и потащилъ по лстниц вверхъ, въ рубку второго класса. На площадк, гд узенькая лстница длала поворотъ, онъ столкнулся съ Гиреевой, которая, видимо, смутилась. Антоша остановился, перевелъ духъ и проговорилъ сдавленнымъ голосомъ.
— А, понимаю… Это вы подослали несчастную двчонку!.. Прочь…
— Вы съ ума сошли?!
Антоша захохоталъ ей въ лицо и, оттолкнувъ, потащилъ свою ношу. Уложивъ двочку, Антоша быстро сбжалъ внизъ. У него былъ такой ршительный видъ. Около машины бродилъ гуттаперчевый мальчикъ.
— Ты что тутъ длаешь? Маленькіе должны слать… Ты еще маленькій и иди спать.
Мальчикъ отступилъ отъ него и скрылся въ темнот прохода. ‘И онъ тоже видлъ’,— мелькнуло въ голов Антоши. И это дти… Что же это такое? Въ ушахъ .Антоши ужасно шумло, точно тамъ работали пароходныя колеса. Антоша вдругъ забылъ, что ему нужно было сдлать и что было такъ ясно за мгновеніе. Онъ чувствовалъ, какъ что-то отливало у него на душ, и какъ у него трясутся руки, и какъ попрежнему что-то бьется въ голов. А главное, нечмъ дышать… Антоша бросился наверхъ, на свое старое мсто, точно хотлъ найти тамъ что-то такое хорошее, дорогое, единственное, что было у него сейчасъ и что онъ потерялъ. Давешній толстый купецъ сидлъ на прежнемъ мст, и Антоша почувствовалъ, что ужасно его ненавидитъ. Позвольте, за что?.. Ахъ, да, онъ давеча съ такимъ презрніемъ смотрлъ на него, потому что онъ, Антоша, такой жалкій актеришка и потому что онъ, Антоша, долженъ потшать эту заплывшую жиромъ утробу. Антоша даже сдлалъ шагъ къ купцу, чтобы сказать ему, что онъ ошибается, но его оснила новая мысль: вдь купецъ былъ правъ и жестоко правъ… Несчастный комедіантъ, фигляръ! Да, да, да,— купецъ правъ… А если бы онъ зналъ, что длается сейчасъ съ Антошей, какой онъ убитый человкъ, какой… Нтъ, позвольте, разв такіе люди имютъ право жениться и имть дтей?!. А главное, именно послднее. Боже мой, какія это дти… Антоша даже закрылъ глаза отъ ужаса, когда въ его голов пронеслась картина только-что разыгравшейся позорной сцены. Его убила маленькая дтская рука… Что ждетъ эту несчастную Сусанну Антоновну? Что ждетъ тхъ дтей, которыя беззаботно теперь спятъ? Самое лучшее, если бы они совсмъ не родились на свтъ Божій… Или нтъ, будетъ лучше, если самого Антоши совсмъ не будетъ на свт. Да, они будутъ голодать, бдствовать, нищенствовать, пока не умрутъ съ голода или пока не подберетъ ихъ какая-нибудь благодтельная рука. Антоша уже видлъ своихъ дтей въ пріютскихъ платьицахъ, худенькихъ и блдненькихъ, какими бываютъ пріютскія дти. Ихъ научатъ какому-нибудь ремеслу, имъ будутъ говорить о Бог, о совсти, о труд, о томъ, какъ нужно жить, и дти это поймутъ. Дтское сердце возраститъ эти добрыя смена, а изъ маленькихъ дтей вырастутъ большіе люди, настоящіе люди.
Предъ Антошей пронеслась вся его жизнь, т.-е. не жизнь, а то сплошное безобразіе, изъ какого сложилась именно его жизнь. И вотъ финалъ… Его жена, мать его дтей, бросается на шею первому встрчному. О, позоръ, позоръ, позоръ… Нтъ, такъ жить нельзя… Что видятъ дти? Чему они научатся у такой матери и такого отца?.. Антош показалось, что мелькнула тоненькая фигурка Сусанны Антоновны, и онъ долго вглядывался въ окружавшую его темноту. Нтъ, это только ему показалось… Ахъ, Сусанна Антоновна, Сусанна Антоновна! Этотъ несчастный ребенокъ еще красивъ къ довершенію всхъ бдъ, и эта красота окончательно его погубитъ. Бдная Сусанна Антоновна…
— Нтъ, что же это такое?— вслухъ проговорилъ Антоша, обращаясь къ кому-то неизвстному.
Какъ онъ страдалъ, какъ мучился, какъ плакалъ… И думалъ онъ не о себ, а о томъ, что останется посл него и въ чемъ онъ будетъ еще жить. Ужасныя мысли проходили въ голов Антоши, и онъ чувствовалъ только одно, что все копчено. Будетъ… довольно… При чемъ тутъ Валечка? При чемъ клоунъ? Дло совсмъ не въ этомъ.
— Кто тамъ?— спросилъ Антоша, вздрагивая.
Ему показалось, что кто-то около него, и что этотъ кто-то упорно прячется отъ него.
Сусанна Антоновна и не думала спать. Сначала она зашла въ каюту Гиреевой и поболтала съ ней о случившемся.
— Задастъ теперь Антоша Валечк,— говорила она, улыбаясь и болтая ногами.— Приходите завтра полюбоваться на комедію… Настоящій спектакль.
— Онъ будетъ ее бить?..
— Можетъ-быть.
— А я давеча испугалась, когда онъ несъ тебя. У него было такое лицо… И еще больно толкнулъ меня, невжа. А Валечка такъ и не видала васъ?
— Нтъ… Для нея завтра будетъ сюрпризъ.
Подлившись впечатлніями, Сусанна Антоновна сбжала внизъ. Почти вс уже спали. Гуттаперчевый мальчикъ стоялъ у освщеннаго отдленія, гд работала машина. Онъ вздрогнулъ, когда Сусанна Антоновна подкралась къ нему сзади и положила свою руку ему на плечо.
— Глупый, что ты тутъ длаешь?
Мальчикъ молчалъ.
— Ты глупъ?
Онъ сдлалъ движеніе, чтобы уйти, но она удержала его.
— Ты очень глупъ, бдняжка?..
Она хотла сказать ему еще что-то очень обидное, но взглянула на его лицо и остановилась — ‘чудо природы’ плакалъ.
— Ты это что, гуттаперча?.. Ахъ, какъ стыдно, какъ стыдно…
Онъ отвернулся и опять сдлалъ движеніе, чтобы уйти, но она быстро обхватила его шею своими ручонками и прильнула своимъ личикомъ къ его лицу.
— Ахъ, какой ты глупенькій: вдь я тебя мучаю потому, что люблю тебя…
Она горячо поцловала его.
Въ этомъ поцлу умеръ тотъ ребенокъ, который еще оставался въ Сусанн Антоновн.
Ночью Антоша бросился въ Волгу и утонулъ.
— Да, Антоша плохо кончилъ,— спокойно говорила Сусанна Антоновна, съ чувствомъ собственности глядя на ‘чудо-природы’.— Впрочемъ, этого нужно было ожидать.
1893.