Стихотворения, Случевский Константин Константинович, Год: 1905 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 98 минут(ы)

Предисловие

Лейтенант С., — Константин Константинович Случевский, родился 21 мая 1873 года в Петербурге. Семья поэта принадлежала к роду черниговских дворян. Тринадцати лет с небольшим он поступил в Морское Училище, переименованное потом в Морской Корпус, и осенью 1892 года был выпущен мичманом во флот.

Русская деревня, в тиши которой набирались впечатлений столь многие из русских писателей, согрела под своим крылом и будущего певца моря. Судьба надолго разлучила его потом с нею. Бесконечная морская гладь отбросила его от бесконечной равнины родных сел~ но даже и среди пестрых красок чудной тропической природы он не забывал приветного шума родных лесов. Печальные ели и сосны севера России вместе с задумчивыми липами и тополями ее средней полосы казались ему еще дороже и еще милее среди зелени пальм или в шуме оживленных торговых гаваней.

‘Привет тебе, деревня дорогая!’

писал молодой поэт, вернувшись из своего далекого путешествия кругом света:

‘Я снова здесь, я снова у тебя.

Привет тебе, печальная моя,

Заснувшая равнина снеговая!

Привет и вам, знакомые дубы,

Покойтеся в саду оцепенелом,

Под солнечным лучом похолоделым,

Мороза зимнего послушные рабы.

Покойтеся и набирайтесь силы,

Чтоб с новою весной легко вам было встать

Из вашей временной серебряной могилы

И сень зеленую широко раскидать.

Привет тебе, деревня дорогая,

Привет вам, белые, пушистые леса,

Зимы холодная, блестящая краса,

Заснувшая равнина снеговая!’

Отец молодого писателя, сам известный поэт с оригинальным дарованием и доктор философии Гейдельбергского университета, был лучшим руководителем зарождающегося таланта. Литературные способности перешли, можно сказать, по наследству, а философское миросозерцание Случевского-отца, человека глубоко религиозного, мистика и мечтателя, наложило печать на будущего певца моря и придало его творчеству элегический характер. Вся его поэзия подернута легкою дымкой грусти, через которую проглядывает светлая уверенность в будущем, спокойное философское примирение с тягостью жизни и какая-то трогательная любовь к человечеству, удивительная в этом еще неокрепшем человеке, в этом еще начинающемся даровании.

К. К. Случевский сам живо сознавал ту огромную роль, которую играл в его жизненном призвании отец-поэт, и целый ряд стихотворений посвящен ему.

‘Ты видишь, мой отец — твой сын, твой ученик

Заветной памяти желает быть достоин’…

— говорит он перед гробом своего отца, которого он уж не застал в живых, вернувшись с пути, чтобы только похоронить своего учителя и друга и опять уйти в тот роковой поход, где кончилась его жизнь.

‘Ты умер без меня…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мне грустно, что рука твоя похолодела

И гасла не в моей руке…

Как поздней осени прекрасная природа,

Ты с думой строгою недвижимый лежал.

И мысль последняя твоя была — свобода~

Я на челе ее узнал’.

Но еще больше обаяния родной природы, еще сильнее влияния отца действовала на поэта его любимая стихия, — то море, в которое он был влюблен так, как может быть влюблен человек в самое дорогое существо. Мечты поэзии и шум океана были для него всего дороже:

‘Среди всемирной пустоты,

Ни в чем не чувствуя обмана,

Люблю по-прежнему мечты,

Любовь и волны океана’.

И в океане он нашел свою гибель! Проза жизни, сухие сердца, серые будни были ему не по душе. Он изнывал среди того хаоса, который царил в России, взволнованной от края до края в то время, как на далеких ее пределах разыгрывалась вторая часть страшной драмы, поколебавшей наше отечество. Он возмущался спокойствием тех, кто издалека наблюдали за этой драмой, он называл это спокойствие или безмолвием могилы, или молчаливым торжеством предателей.

‘Нельзя жить растенью без вешних лучей,

Устам без согласных, разумных речей

И сердцу — без искренней веры.

Пролейся же, дождик, на нас без конца,

Небесной росою, наполни сердца,

Рости в них могучие силы~

Не все же кругом беспросветная тьма…

Рассыпься, холодной печали тюрьма,

Проснитесь, живые могилы!’

Случевский пламенно желал попасть на первую эскадру, отправившуюся из России на Дальний Восток, и горевал, когда другим, а не ему досталась манившая его участь. Но вот двинулась вторая эскадра, а с нею и ‘Александр III’, на котором плавал молодой поэт. Не было пределов его радости, так чудно выраженной в его ‘Песне’, родившейся ночью, при лунном свете и пении соловья у кустов сирени!

‘Пой, соловушко,

Пой мне песнь свою!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я пришел сюда

Отдохнуть душой

И набраться здесь

Силы—мужества…

Как светло кругом,

Как душиста ночь,

Как луна с небес

Смотрит радостно!

Наглядись, душа,

Наберися сил,

Унеси с собой

В море синее!

Там у пристани

Корабли стоять,

Корабли стоят,

В море плыть хотят,

Снастью ратною

Снаряжаются

И щитом—броней

Покрываются’

Светло было на душе у поэта. Ничто в тот момент не предвещало того страшного конца, который нашли себе в далеком океане эти корабли.

‘Пусть закаляются сердца!’…

— призывает он к мужеству своих товарищей, когда далеко от родины плыла эскадра.

‘Пусть закаляются сердца

У нас отвагою одною!

Да, если ждет нас правый бой,

Врага мы встретим грудью смелой,

Как ты волны остервенелой

Встречаешь яростный прибой’!

— говорит он, обращаясь к утесам Доброй Надежды, о которые разбивались суровые волны в то время, когда тихо шел мимо этого мыса русский флот, направляясь на свой последний суд. Но уже скоро в сердце поэта вкралось сомнение. Ему казалось, что только одна Высшая Сила, которая была для него всем в тяжелые минуты жизни, могла спасти пловцов:

‘Храни теперь рука Господня

В дорогу выступивший флот!

Нам смутно наше назначенье~

Идем, не ведая куда.

Так птицы, чуя приближенье

Туманной осени и льда,

Сбирают легкие стада’.

Но птицы от осени и холода улетали к весне и теплу, а русские моряки весною вышли к холодной смерти на дне океана. Не того ожидал поэт, отправляясь на войну, не о том мечтал он, слушая соловья в последние ночи на родине:

‘ . . . . . . вдали

От родной земли

Вспомню, может быть,

Песнь заветную…

Мы возьмем тогда

Гусли звонкие

И повторим песнь

Морю синему…

По крутым волнам

Полетит она,

И родной напев

Сохранит волна~

Передаст его

Ветру буйному —

Пусть несется песнь

К сердцу милому!’

И пронеслася песня, печальная песня о том, что погиб русский флот… Погиб и молодой поэт. Как будто предчувствовал он эту развязку, и в одном из своих стихотворений, появившихся еще за год до Цусимы, но в то время, когда уже разгорелось кровавое зарево на Дальнем Востоке, он писал:

‘Любовью высшею смерть воина честна…

Но влагой скорбною омыта искупленья,

Пусть счастье новое, родимая страна,

Тебя обрадует зарею возрожденья!

Пусть правда всякая заблещет пред тобой,

Как блещет мужество, идя на смертный бой,

В краю, где с гордостью твердить волна востока:

‘Покойтесь, витязи без страха и упрека!’.

И покоится там и этот витязь без страха и упрека, скрытый теми волнами, которые так любовно пел он в своих стихах, — мирно покоится, не узнав позора своей родины, оставив честную память по себе, как воин, и вписав свое имя на стенах храма чистой русской поэзии. Судьба не дала ему во всю ширь развернуть свое дарование, но это был настоящий поэт, который пел, потому что ему пелось, как тот соловей, о котором он говорил:

‘Соловью дана песня звонкая,

Песня звонкая Божьей милостью…’

К. Г—ий.

Лейтенант С. (К. К. Случевский). Стихотворения. С портретом автора и биографией. СПб.: Издание А. С. Суворина. Типография А. С. Суворина, 1907

*** * ***

Я на береге диком у моря стоял

На песке, у подножия скал~

А волна, омывая сыпучий песок,

У моих колыхалася ног.

Я за морем следил, и казалося мне, —

Кто-то дышит в холодной волне,

Чей-то голос знакомый мне тихо шептал:

‘Отчего ты так скоро устал?

Отчего ты так жадно глядишь, мореход,

На пустыню кочующих вод,

Словно хочешь туда, где плывут корабли,

Убежать от прекрасной земли?..

Посмотри, — на земле распустилась весна,

Даль небес голубая ясна,

И с природой, приходу весеннему рад,

Улыбнулся страдающий брат.

Отчего же так жадно глядишь ты туда,

Где гуляют морские суда,

Где с звездою вечерней, бесцельно горя,

Над водой догорает заря?’

В море

Поднявши якоря, мы с утренним рассветом

Стоянку бросили и к выходу легли.

С востока, в небесах, горевших первым светом,

Чернели темные окраины земли.

Лучей невидимых сиянье разгоралось,

Верхушки облаков прозрачных золотя,

И утро раннее нам тихо улыбалось,

Как безмятежное и сонное дитя.

По виду облаков

Мы в море ждать могли хорошую погоду,

И вышли, между тем, на полную свободу

По створу верному прибрежных маяков.

Отрадно после дней томительных разлуки

Вернуться к пристани от жизни кочевой~

Отрадно пожимать приятельские руки

И встретить взор очей приветно огневой…

Отрадно… но всегда в подобное мгновенье

На чувстве радости есть темное пятно~

Во всем нежданное заметно измененье,

Ничто от времени судьбой не спасено…

Равно холодное и к радости, и к горю,

Ты, время, не щадишь и самой красоты!

Но к вечно юному сверкающему морю

В своем течении не холодно и ты!

Который раз уже, алкающий и жадный,

Я в море выхожу, с надеждою в груди!

Который, море, раз ты ветер свой отрадный

Мне шлешь и радостно играешь впереди!

Года жестокие бессильны над тобою~

Не тихнет пыл твоих бунтующих седин,

Все той же блещешь ты глубокой синевою,

Разгладив гневный след нахмуренных морщин,

И с ветром меряясь безумною отвагой,

Лишь с небом делишься и красками, и влагой!

Я помню детские далекие лета…

Нас к морю с ранних дней впервые приучали.

Им отроческих лет свобода отнята,

И в нем мы прожили весенние печали.

Как неприязненно к несчастливой судьбе,

С душою, полною оставленных кумиров,

С волною финскою учились мы борьбе,

Внимая опыту бывалых командиров.

Вы помните-ль те дни, товарищи? Увы!

Уж юность первая от нас теперь далеко,

Как воды гордые красавицы Невы

От волн изменчивых китайского Востока.

Пути различные нас в жизни повели,

И редко что-нибудь мы слышим друг о друге…

Иные бросили скитанья для земли,

Для ласковых очей отысканной подруги.

Иные, может быть, в далекой стороне,

С мечом, карающим тупое самовластье,

Стоят упорные в убийственном огне,

Душою твердою испытывая счастье.

Отсюда вижу вас. Кипит нежданный бой,

Гремят орудия среди мольбы и стона~

Смерть носится кругом, для избранных судьбой,

И всадник на коне, пронзающий дракона…

Куда подвижная не кинет нас судьба!

Каких земных морей еще мы не видали!

Привычкой долгою нас волны привязали

К себе, как женщина влюбленного раба.

Скучна нам берега тревожная свобода,

Нет к морю прошлого потушенной вражды,

И ласково манит знакомая природа

На лоно светлое играющей воды.

Закрылись берега… Пустынное пространство!

Спит вечность темная во мгле твоих очей…

Как я люблю твое червонное убранство,

При первом золоте проснувшихся лучей!

Есть связь незримая в безбрежности туманной

С душой, усталою в волненьях суеты~

Все верится, что есть земли обетованной

За гранью дальних вод волшебные черты.

Все верится, что вновь крылатые надежды

Родятся для души лишь временно больной,

Как легких облаков красивые одежды

Рождаются теплом над глубью водяной.

* * *

Порой, в час тихого раздумья и сомнений,

Когда грядущее мне кажется темно,

И хмуро, как печаль, глядит ко мне в окно

Столичной осени рой скучных привидений, —

Порой мне кажется, что неба темнота

И этот мелкий дождь, тоскливый и ненужный,

И этот странный люд, усталый и недужный,

Не есть действительность, а смутная мечта.

Все точно выходцы неведомого края,

Как царства мертвого бездушные тела,

Неслышно движутся, едва переступая.

Тоска предсмертная в их очи залегла,

От скучных призраков дыханьем веет гроба,

И мертвые черты порою шевелит

Лишь алчность страшная и мрачная на вид,

И с ней бездушная, завистливая злоба…

Судьбой злосчастною заброшен между них,

Я их не ведаю и робко избегаю,

Но скрыться не могу от спутников моих

И как их не встречать до времени, — не знаю.

Когда же ясный луч, пробив себе тропу,

Откроет вдруг просвет лазоревого неба

И ярко озарит безмолвную толпу,

Всегда голодную и алчущую хлеба, —

Тогда мне кажется, что племя мертвецов

Под взглядами небес приходит в оживленье~

Я слышу голоса, зовущие отцов.

Я вижу матерей прилежное терпенье,

Я слышу слабое, больное вдохновенье

Едва проснувшихся, болезненных певцов.

И робкий голос мой я тоже напрягаю,

Мне также хочется проснуться и запеть

О грезах юности, успевших умереть,

О всем, что, суетный, я скоро забываю…

И там, где вечности лазурной полоса

Глядит блистательно из узкого просвета,

Я жду внимательно желанного ответа,

Смотря с надеждою в немые небеса.

*** * ***

Когда на корабле, за погасаньем дня,

Наступит тишина глубокой полуночи,

Из мрака темных вод взирают на меня

С упорной строгостью задумчивые очи.

Я. знаю этот взор~ в нем виден горький смех,

Надежды робкое в нем скрыто трепетанье.

Из глаз, любимых мной, те очи лучше всех, —

Так много света в них и чистого страданья.

Но страшен их укор~ он мне знаком давно,

Он совесть сонную медлительно тревожит.

Исчезни, строгий взор! Смотри, кругом темно

И даже твой огонь мне видеть не поможет!

Я долго силился вглядеться в эту тьму,

Но видел только мрак, я видел только тучи,

И душу заключил в железную тюрьму,

Устав в искании созвучий…

Зачем в груди моей опять горит мечта?

Зачем пришла ты вновь, царица песнопений?

Среди порочных дум и жалких заблуждений,

Твоя нетленная померкнет красота.

Ищи других миров, в иной и лучшей дали,

Где верят, может быть, в высокую любовь,

Где к небу не зовет нестынущая кровь

На мертвом лезвии позолоченной стали.

Нам надоело все. В ужасной наготе,

Лежим мы за вином классической пирушки,

А гимны жалкие увядшей красоте

Валяются меж нас, как детские игрушки.

Нет, не гляди сюда! Ищи других детей,

Ты здесь не соберешь своей законной дани,

А руки дерзкие непризванных гостей

Сомнут твоих одежд нетронутые ткани!

*** * ***

Я видел солнце при закате:

Окончив трудный длинный день,

Оно в своем прощальном злате

Ушло в неведомую тень.

Я был доволен окончаньем

В пыли умчавшегося дня,

И ночь таинственным мерцаньем

Уже баюкала меня.

Лучами прошлыми нагрета,

Земля дымилася росой…

А там, за морем, солнце света

Сияло прежнею красой.

Я отдохнул душой усталой,

И вот, рассвета в ясный час,

Твой луч ласкающий и алый

Опять упал ко мне сейчас!

В сияньи новом бодро стоя

На озаренном берегу,

Тебя я, солнце золотое,

Теперь приветствовать могу!

Я разорвал союз мгновенный

С ночною дремою души,

И снова луч проникновенный

Мне светит радостно в тиши.

*** * ***

Катилась волна голубая,

Жемчужною пеной сверкая,

Над темной пучиной морей.

Роптала волна на погоду:

Зачем отнимает свободу

Настойчивый ветер у ней?

И стихнул порыв урагана.

Смирилась воды океана

Бездонно черневшая глыбь~

Нет больше волны горделивой,

И ходит в тоске молчаливой

Одна только мертвая зыбь.

Звучавшие злобою страсти,

Бесцельно повиснули снасти~

Замедлился ход корабля…

Стоит он в пустыне беззвучной

И качкой качается скучной,

Не слушая больше руля.

*** * ***

В час полуночного мерцанья

На цепь высоких, снежных гор

Упал летучий метеор,

Обломок яркий мирозданья.

Ему свобода дорога~

Он слышал про земную низость

И вот, людей почуяв близость,

Зарылся в вечные снега.

Но солнце жаркое согрело

Любовью новой шар земной,

И жизнерадостной весной

Проснулось каменное тело…

На зелень темную долин

Взглянул скиталец недвижимый

И глыбу дремлющую льдин

Повлек с собой неудержимо.

Чем ниже к темным поясам

Он нес студеные покровы,

Тем освеженные дубровы

Тянулись выше к небесам.

*** * ***

Спит на море волна. Потемневший залив,

Словно ратник усталый, лежит молчалив

И о чем-то загрезил в ночи.

Небеса безнадежной закутаны мглой,

Лишь порою звезда через пасмурный слой

Боязливо роняет лучи…

Я на берег взглянул. Окружен темнотой,

Он рисуется мне неподвижной чертой,

Непроглядный, как самая тьма.

Неужель эта ночь, эта тихая ночь,

Мне навеяла грусть, что теперь превозмочь

Не могу я усильем ума!..

Я хотел бы, природа, всеобщая мать,

Твой немой и таинственный сон разгадать,

Пережить твой тяжелый кошмар!

Вдруг, забросив на небо трепещущий свет,

Будто думе моей беспокойной в ответ,

Вспыхнул где-то далекий пожар.

Неужели, скажи мне, природа-весна,

Ты являешь видение тяжкого сна

В этом огненном море беды?

Разгорается пламя сильней и сильней

И багровым потоком красней и красней

Отражается в лоне воды…

Погаси поскорей огнедышащий свет!

Мне понятен, о ночь, твой воинственный бред

В плеске волн и в огне их игры!

Всюду вместе бушуют огонь и вода.

Разве там, где мерцает так чудно звезда,

Не сгорают в эфире миры?

Но природа бесстрастно взирает на то,

Ей в упорной работе не дорог никто,

Ей страданье и смерть нипочем…

Где творить невозможно лучами тепла,

Там суровой рукой, равнодушно светла,

Довершает огнем и мечом.

*** * ***

Ты скачи, мой конь! Веселись со мной,

Далеко ведь степь расстилается.

Грусть-тоску унес ветерок степной,

Он так радостно в грудь врывается

Прокатился он по полям родным,

Над лесами над могучими,

И легко теперь мне скакать под ним

С его свежестью, с его тучами.

Я один в степи, нет людей со мной,

Далека их спесь, мудрость узкая,

Вы мудрее их, — ветерок степной,

Даль широкая, земля Русская!

Цикл ‘С природой’

*** * ***

Я этих дней боюсь~ бездействует мой ум,

В какой-то немощи и страхе несвободном.

Нет силы, нет любви и нет творящих дум

В воображении бесплодном…

Как грех, тяжелая гнетет меня тоска,

Гнетет и тайно душу точит,

И радость всякая так страшно далека,

Что сердце верить ей не хочет.

Мне страшно этих дней в их скучной тишине.

Зато как дороги в подобные мгновенья

Вдруг неожиданно рожденные во мне

Восторг и радость вдохновенья!..

Почуяв музыку еще неясных снов,

Бегу с задумчивой, оставленной цевницей

От этих суетных и скучных берегов

За ней, за ней, моей царицей!..

И вот я чувствую, пришла она опять,

Богиня светлая, в трепещущей одежде…

Слова суровые мне будет повторять

Еще настойчивей, чем прежде.

С чертами строгими, спокойна и светла,

Она властительно мне трудный путь укажет.

‘Мир так устал от немощи и зла’, —

Она, я знаю, снова скажет.

‘Зачем не веришь ты творящей красоте,

‘На время краткое в ней черпая забвенье,

‘И малодушия позорной наготе

‘Даешь одежды вдохновенья?

‘Отдай всю жизнь свою, люби и пожалей,

‘Тогда зови меня — царицу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

*** * ***

Упрям и назойлив, стучится давно

Настойчиво дождик весенний в окно

И песню поет неустанно…

Сижу за столом, не бросая пера,

Веселый и бодрый, сегодня с утра~

На сердце и чудно, и странно…

Застыли чернила. Неконченный стих

В душе пробужденной угас и затих,

Как звук, прозвеневший неясно.

Без рифмы последней осталась строка,

На белом листе отдыхает рука

И время проходит напрасно…

Скажи мне, зачем ты так долго идешь?

О чем ты мне, дождик, немолчно поешь,

Стуча за оконного рамой?

Зачем ты мне даль застилаешь от глаз,

Зачем ты тревожишь мой утренний час

И что тебе нужно, упрямый?

Быть может, о жизни поешь ты иной,

Где все оживают за каждой весной…

Быть может, ты ропщешь невольно

На то, что минуты летят и летят,

Что страшно порой оглянуться назад…

Я знаю… довольно, довольно!..

Довольно печали напрасной в груди!

Без солнца надежды живой впереди,

Там тучи так мрачны и серы!

Нельзя жить растенью без вешних лучей,

Устам без согласных, разумных речей

И сердцу — без искренней веры.

Пролейся же, дождик, на нас без конца,

Небесной росою наполни сердца,

Расти в них могучие силы~

Не все же кругом беспросветная тьма…

Рассыпься, холодной печали тюрьма,

Проснитесь, живые могилы!

*** * ***

Снежинки робкие осенних, серых дней!

Вы вяло сыплетесь на землю из тумана

И быстро таете, нежданные, на ней,

Упав безвременно и рано…

Ваш стройно-правильный, узорчатый кристалл

Не в силах изменить печального паденья,

И вы, как созданный на небе идеал,

Должны быть жертвой разрушенья…

Мне жаль вас, первые осенние борцы!

Судьба мне ваша так понятна~

Безумно мечетесь вы в разные концы,

Не в силах улететь обратно!

Ответ

Досадно слышать нам людей почтенных речь,

Когда, исполнены обидного презренья,

Они проклятию стараются обречь

Наш век бессилия, тоски и самомненья.

Досадно слышать нам надменный их укор

И хочется тогда вступить в горячий спор.

Да, свежей бодрости в нас мало несомненно,

Пускай по-вашему мы слабы и больны~

Но в чем виновны мы, скажите откровенно.

Не вами-ль мы на свет такими рождены?

Не вами-ль брошены без всяких убеждений

Среди пылающих на торжище строений?

Мы в том виновны ли, что с отроческих лет

В кипучем омуте страстей и сладострастья

Их растлевающий мы видели расцвет

И все изведали, не зная только счастья,

И что, в конце-концов, привыкнув ко всему,

Мы допускаем все, не веря ничему!

Нам в душу врезались заржавые оковы,

И сердце чистое нам трудно сохранить~

В погоне призрачной за нравственностью новой

Напрасно жаждем мы и верить, и любить…

Так жалкие кусты, взрастая при дороге,

Ваш поражают взор уродливой красой~

На пыльных их листах, воспитанных в тревоге,

И грязь меняется с алмазною росой,

И с тайной радостью людского сожаленья

Прохожий говорит: какое вырожденье! —

Спеша подалее от сумрачных рабов

Под тень столетнюю раскидистых дубов.

*** * ***

Не думала ли ты, когда в восторге страстном

Тебя он горячо и долго обнимал

И жадных уст своих от уст не отнимал

В пылу забвения и нежном, и согласном,

Не думала ли ты, что он на краткий срок

Забыться, как и ты, с тобою тоже мог?

О, нет, красавица! Минутного забвенья —

Увы! — не ведают подобные сердца…

Когда, в предчувствии блаженного конца,

Ты погасала вся от страсти упоенья

И в шепот страждущий твоя сливалась речь, —

Лишь бледного лица немые измененья

Старался он тогда во мраке подстеречь.

И после, в поздний час, когда ты, утомившись,

Забылась радостным и легкокрылым сном,

Он долго на тебя смотрел, облокотившись,

Он долго наблюдал внимательным зрачком

Смеженье глаз твоих, спокойное дыханье

И брови сонное под грезой трепетанье…

Забвенье

Да, может быть, в покое счастья нет,

Нужна тревога бурь и суета скитаний,

Чтоб алчущей души унять горячий бред

И миг забвения купить путем страданий!

Но в чем забвение? Не все ли то равно!

Не в том ли мудрости сокрытое искусство —

Забвенье так найти, чтоб, им утомлено,

Не мстило за себя поруганное чувство,

И радость не была-б позорно отнята, —

Забудешься-ль на миг за вымыслом поэта,

Лобзая-ль искренно любимые уста,

Или в сиянии полуночного света

Перед лампадою и образом Христа?..

На перепутье

Не смущай меня блеском и негой очей!

Я скрывать не хочу и не скрою,

Что любви непорочной и нежных речей

Я, скиталец бездомный, не стою.

Посмотри на себя. Ты, как пташка весной,

Бросив теплое гнездышко рано,

Улетела из кущи ракиты родной

В пелену золотого тумана.

В первый раз твоя быстро волнуется грудь,

И покинута девичья келья~

Ты свершаешь впервые заманчивый путь,

Полный грез молодых и веселья.

Улетай же вперед! Пусть другой, а не я,

В сердце юном пробудить волненье.

Пусть в печали увядшая юность моя

Не рождает в тебе сожаленья!

Я не стою его, — не затем, чтобы был

Я вполне недостоин участья,

Не за то, что о прожитом счастье забыл

В ожидании нового счастья…

Не за то… Но мне грустно тебя повести

За собою дорогой тревожной,

Когда сам я не знаю прямого пути,

Запыленный в пыли подорожной.

На берегу

Я думу тяжкую прочел в твоих очах.

Развей тяжелый сон… Забудь теперь о горе…

Смотри, как весело в полуденных лучах

Пред нами блещет это море!

Какою ласкою исполнено живой

Соседних волн прикосновенье~

Все волны катятся к черте береговой,

Хоть тоже встретились, быть может, на мгновенье…

Нам берег этот чужд. Чужда немая даль

И зелень, и цветы. Так что же? Нет и нужды!

Мне близкой сделалась очей твоих печаль,

Хотя недавно мы друг другу были чужды.

Мне кажется, что я, когда — не знаю сам,

Уже сидел с тобой в тени роскошной где-то!

Вздымались снежных гор вершины к небесам,

И море было там прекраснее, чем это.

Ты помнишь ли тот край? Он, может быть, во сне

Явился мне тогда… Наверно я не знаю,

Но, глядя на тебя, небес, знакомых мне,

Сиянье тихое невольно вспоминаю.

*** * ***

Когда, призвав воспоминанья,

Я на прошедшее гляжу

И сердца чуткое вниманье

Неосторожно разбужу~

Когда оно забьется снова

Златою памятью былого, —

Тогда ласкаю я в тиши

Одну мечту моей души.

Мне вечер чудится осенний,

Прозрачность дальняя небес,

Поля и холмы в отдалении

И сад, запущенный, как лес.

Мне грезится, что воздух чистый

Свежеет с окончаньем дня,

И что опять твой взор лучистый

Приветно смотрит на меня…

Мой друг! Теперь, во дни сомнений,

Когда я страшно одинок,

Зачем опять, как добрый гений,

Ты не придешь в мой уголок?

Ужели прошлое сокрылось,

Как осень бывшая тогда,

И сердце любящее билось,

Чтоб так не биться никогда?

Приди! Я жду в ночи безгласной.

С очей тревожный сон сгони

И грезы первые верни

Свиданьем радости прекрасной!

Как эти грезы далеки…

Они омыты предо мною

Печальной юности ценою

И днями полными тоски.

Приди… но если этой жизни

Твоей прервался тихий свет

И если, как в твоей отчизне,

Тебя на свете больше нет!

О, все равно! Я жду явленья!

Явись мне в облаке мечты~

Я не боюся привиденья,

Когда тот призрак будешь ты.

От сна усталости и праха

Я в то мгновение проснусь

И в очи милые, клянусь,

Взгляну внимательно, без страха!

*** * ***

В киоте, озарен лампадой золотой,

Глядит угодника лик скорбный и суровый~

Высоким подвигом прославился святой,

От мира удалясь в дремучие дубровы.

Он юность пылкую в боярском терему

Провел среди потех и бесконечной лени,

Но часто в тишине, незримый никому,

Молился горячо, упавши на колени.

И Бог благословил… Боярин бросил свет,

Парчу переменил на смирные одежды

И, дав пред Господом монашеский обет,

Построил скит в лесу для веры и надежды…

Уже века с тех пор седые протекли,

Угас боярский род… Как яркая лампада,

Лишь ты один в рядах святителей земли

Сияешь в золоте богатого оклада!

*** * ***

Прощая ближним их ошибки

И веку лживому чужда,

Ты им сочувственной улыбки

Не подарила никогда.

Дорогой, полною лишений,

Со светлой думой о конце,

Среди смятенных поколений,

Идешь ты с важностью в лице.

Ты одинока. Но, быть может,

Незримо для тебя самой,

Твой образ совесть растревожить

В душе отверженных тобой.

Пускай мы нищи духом ныне,

Но есть в нас проблески добра~

И в мертвой каменной твердыне

Сокрыты блестки серебра.

Нередко от прямого взгляда

Смолкают речи клеветы,

И зло, лишенное наряда,

Своей не терпит наготы.

Цикл ‘К портретам’

*** * ***

На ровной местности, красив и одинок,

Раз вырос в овощах дубок~

Кругом редиска и картошка.

Сначала деревцу жилося хоть куда,

Но скоро вырос дуб и даже, — вот беда, —

Стал выше спаржи и горошка!

Недолго думая, те люди, что тут жили,

Дубок нагнули и срубили…

И поделом: напрасно ты высок,

Когда кругом тебя все низко.

Будь скромен, будь умен и не расти, дубок,

Там, где посеяна редиска!

Цикл ‘Две басни’

В сумерках

О, как доволен я, что так теперь устал

От этой суеты постыдного безделья,

С усилием допив мне налитый бокал

Болтливой праздности и глупого веселья!

О, как доволен я, что больше не влечет

Меня ни шумный пир с крикливыми речами,

Ни дев ликующих счастливый хоровод,

Нас освещающий прекрасными очами!

Я жизни суетной и резвой не бегу,

Во всяком действии провидя смысл единый,

Но как отрадно мне, что наконец могу

Быть только зрителем всей жизненной картины.

Быть только зрителем~ не знать нигде, ни в ком

Ни страсти пламенной, ни трепета, ни друга

И на родную жизнь, кипящую кругом,

Смотреть внимательно, без гнева и испуга.

Когда тревожный день склоняется к концу,

Теряясь в вечности, как смутное виденье,

И тихо к моему подкрадется лицу

Вечерних сумерек немое дуновенье, —

Как я люблю тогда в полнейшей тишине,

Оставшись наконец один с самим собою,

Забыться в сладостном и легком полусне…

Весь день законченный проходит предо мною.

Без всякой жалости, не чувствуя утрат,

Его я радостно и мирно провожаю,

И в тихих сумерках сгорающий закат

На вечность светлую в душе благословляю…

*** * ***

С тихим ветром, на рассвете,

Свой поклон тебе послал я

И ответ твой перелетный

В час вечерний услыхал я.

Залетел ко мне в каюту

Ветер западный с ответом,

И его я, в час вечерний,

Встретил с лаской и приветом.

Говорил мне ветер нежно:

Спи спокойно, мой родимый!

Сон твой будет безмятежен,

Тихим ангелом хранимый.

Этот ангел смотрит долго

На тебя пытливым взглядом

И с тобою, друг далекий,

Он всегда незримо рядом!

Он с тобой в минуты скорби,

Он с тобой во мгле ненастья,

В думах дня и грезах ночи,

Он с тобою в царстве счастья…

Если добрыми трудами

Ты истекший день отметил

И ко сну отходишь тихо,

Духом благостен и светел,

Если в сердце радость слышишь, —

Знай тогда, мой утомленный:

На тебя глядит с улыбкой

Этот сторож окрыленный!

Если-ж ночью молчаливой,

В темный час, когда не спится,

У тебя на сердце грустном

Что-то тяжкое таится,

Если тайные упреки

Повторяет совесть внятно

И тебе твое томленье

Тяжело и непонятно, —

Знай тогда, что в это время,

В сердце сумрак затаенный, —

Это он глядит с укором,

Твой хранитель окрыленный!

У него-ль во взоре сила,

У него-ли в гневе право,

У него-ль в деснице крепость,

У него-ли в песне слава…

У него-ль одно желанье, —

Чтоб лучам зари огнистой

Каждый вечер предстоял ты

Духом праведный и чистый!

*** * ***

На свете каждому доступно

Добра желание и зла~

Блажен, чье сердце неподкупно

И совесть кроткая светла!

Пророкам лживым не внимая,

Он им не следует ничуть,

К вратам обещанного рая

Свой в жизни совершая путь.

Блажен, кто в деле совершенства

Призванье видит на земле

И отблеск дальнего блаженства

Несет на вдумчивом челе!

В своем безвременном паденьи

Людей несчастен слабый род~

Блажен, кто падшим в утешенье

Свою десницу подает!

Будь, смертный, милостив к заблудшим~

Не бойся ложного стыда

И знай, ты станешь только лучшим,

Не зная злобы никогда!

Тому, кто гибнет безутешно,

Дай руку твердую твою,

Не обходи его поспешно,

Как ядовитую змею.

Счастлив, кто, року благодарный,

В глухой безвестности живет,

Встречая свет зари янтарной

У тихих и прозрачных вод.

Он жатвы благостное семя

Бросает сильною рукой,

На труд потраченное время

Сторицей даст ему покой!

Блажен удел его завидный…

Но, смертный, если ты судьбой

Поставлен на вершине, видной

С полей, лежащих пред тобой, —

Будь осторожен, все желанья

Самолюбивые тая~

Малейший проблеск дарованья

Записан в книге бытия!

Людская злость лицеприятна~

Она, завистливо косясь.

На солнце видя только пятна,

Свою оправдывает грязь…

Портрет

В усадьбе брошенной, от города вдали,

Средь старой мебели, гнилья и паутины,

Отыскан был предмет, валявшийся в пыли, —

Род покоробленной, изодранной картины.

Когда он бережно был вынесен на свет,

Лицо в нем темное означилось мужчины:

То был рисованный в дни прошлые портрет.

Счастливым случаем он в дружеские руки

Попал, и прислан мне утерянный мой дед!

Теперь, подправленный по правилам науки,

Он в раму новую искусно заключен,

И вот, рисуясь в ней и молодо, и стройно,

Висит он у меня сохранно и спокойно.

К дарам своей судьбы не очень приучен,

Весьма обрадован я милому портрету.

Лицо в нем явственно, не старое еще,

Шинель накинута на правое плечо,

И цепь, ведущая к красивому лорнету,

Небрежно падает по белому жилету.

Нередко вечером когда теперь брожу

По полутемному, шагая, кабинету,

К портрету старому я молча подхожу,

И часто в тишине, любезной мне и деду,

Ведем мы дружески с ним тайную беседу…

Мне очень нравятся, мой дед, твои черты!

Твой взгляд, следя за мной всегда с живым вниманьем,

Исполнен, кажется мне, чистой доброты.

Я знаю, я слыхал: таким очарованьем,

И будучи живым, здесь пользовался ты!

Прожив дни юные под вишнями Украйны,

Ты годы зрелые на север перенес,

В столицу шумную, на службу, на мороз,

Где дни так коротки, успехи так случайны…

Но, в сердце затая тепло весенних дней,

Ты в здешнем сумраке остался так же светел,

Ты жил душой всегда, и я слыхал о ней~

Теперь в твоих очах я сам ее заметил!

Скажи, не ты ли, дед, — когда я столько раз,

Бывало, чувствовал потребность утешенья,

И внутренней борьбы в тяжелый, мрачный час,

Мне чье-то чудилось как будто приближенье, —

Скажи: — не ты ли, дед, незримый подходил

К бессонному тогда во мраке изголовью,

И речи тихие со мною заводил

С такою родственной, тревожною любовью.

Шепча мне ласково: ‘мужайся, не грусти,

Будь смел в желании, не падай слабым духом,

Будь чистым совестью!..’ Прости, мой дед, прости!

Рассеян я бывал своим дремотным слухом,

Но шепот твой давно и сильно полюбя,

Я. этим шепотом воспитывал себя…

Заветы родины в нем внятно разбирая,

Тебе в глаза, мой дед, теперь ясней смотрю

И тихим пламенем я медленно горю,

Свой темный путь тобой незримо освещая!

30 апреля 1903 г.

Цикл ‘Стихотворенья, посвященные отцу’

Певцу ‘Песен из уголка’

Как пилигрим у ручейка

В пустыне пламенной и знойной

Среди бесплодного песка,

И я дорогой беспокойной

Вздохнул в пределах ‘Уголка’.

Мне в душу, тусклую от чада

И мелких полную сует,

Спустилась тихая отрада

С дерев лепечущего сада,

Твоих — хозяин и поэт!

Во всем видна твоя забота

И терпеливый виден труд:

В пруде, возникшем из болота,

Где стройно ирисы растут,

В пригорках зеленью покрытых,

В побегах юных там и тут,

Росою утренней омытых.

Повсюду мир и тишина…

И только лишь, среди покоя,

Волну гонящая волна

Доносит внятно шум прибоя,

Лобзая берега песок.

И мнится мне, что в ‘Уголок’,

Покорны творческому слову,

Виденья сходят на Нарову,

Храня молчания зарок!

Но молчаливых привидений

Поняв таинственную речь,

Ты в слово новых вдохновений

Ее стараешься облечь…

Идут, плывут виденья мимо,

Теряя облик вдалеке,

Как след теряется от дыма…

Но песни зреют в ‘Уголке’.

Цикл ‘Стихотворенья, посвященные отцу’

Памяти П. Ф. Порфирова

Он был недавно здесь, когда в урочный час

Мы все сходилися приветливо, как братья.

Я слышу смех его, звучащий между нас,

И дружеской руки я чувствую пожатье.

Искусству преданный, избрав удел певца,

Родную речь любя любовью идеальной,

Он сыном истинным и скромным до конца

Был родины своей всегда многострадальной.

Он жил надеждою в грядущую зарю~

И вот — безвременно, негаданно, нежданно,

Как цвет, разросшийся вчера благоуханно,

Он сорван и снесен сегодня к алтарю…

Что это? — Надобность, случайность ли, ошибка?…

Цветы у головы, цветы кругом, у ног~

Безмолвна на устах застывшая улыбка,

Недвижим сорванный до времени цветок…

Кадильный дым кругом, рыдание и пенье…

Покой… На вечность ли? О, нет, не может быть!

Куда же делася любовь и вдохновенье?

Мне верить хочется — ты только начал жить!

Мне верить хочется, ты смотришь вдохновенно

На нас, собравшихся у гроба твоего,

И вместе молишься, уже проникновенно…

Брось нам из вечности луч света своего!

Молись за родину~ ей нужно оправданье~

Поведай искренно, как много видел ты

Никем незримого, безмолвного страданья,

Как много мужества и сколько красоты!

23 Августа 1903 г.

*** * ***

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия!

А. Пушкин.

По мысли смелой и единой,

Как чудный сон богатыря,

Над дикой выросла трясиной

Столица грозного царя…

Давно, среди полночи бледной,

Умолк орудий гул победный

Над потревоженной Невой~

Давно, лобзая брег покорный,

Она струит свой бег проворный

И блещет ровной синевой.

За двести лет, среди тумана,

Не мало радостей и слез,

Торжеств и горя перенес

Чудесный город великана.

И вот опять в его судьбе

Сердец восторженные клики

Твой призрак будят, Петр Великий,

При пушек радостной пальбе!

Опять приемлешь ты сторицей

Хвалу признательных времен,

И образ твой запечатлен

В твоей блистательной столице!

В вас много общего… Как ты,

Она не хочет знать предела,

Пройдя уверенно и смело

За все заставы и черты.

Как ты, в красе даров природных,

И широка, и велика

Теченьем гордым вод свободных

Ее прекрасная река.

Всегда спокойная, как гений,

Порой, в державном гневе вод,

Она их на берег несет

С жестокой силой наводнений.

Но, посреди нежданных бед,

Твой город, Петр, как ты, блистает,

Как ты, отчизне посылает

Своей гражданственности свет!

Быть может, много в нем чужого,

Но и в тебе глаза невежд

Не зрели сердца мирового

Сквозь ткань немецкую одежд!

Друзья свободнейшей стихии,

Порой со скорбью на челе,

Вы оба матери-земле

Родны — избранники России…

Храни же мощный дух Петра,

Столица, над трясиной дикой,

Живя работою великой

Для всенародного добра!

*** * ***

Отцы-пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв~

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста…

А. Пушкин.

Идет Великий пост, и колокола звон

К молитве радостно и мерно призывает.

И с часа раннего, чуть только небосклон

Затеплится зарей, чуть только рассветает,

По селам, городам, сгоняя сон от глаз,

Спешит. греховности в уверенном сознанья,

Ко Господу Христу, распятому за нас,

Народ, молящийся в смиренном покаяньи.

Несется благовест…

Скажите, господа,

Вы в церковь ходите когда-нибудь случайно?

Я понимаю вас. Ну, да, конечно, да, —

И без обедни вы устали чрезвычайно.

У вас так много дел и важны так дела,

Вы отдых цените, он вами так заслужен.

Пред Богом и людьми душа у вас светла,

Покой же каждому трудящемуся нужен.

Я понимаю вас. Представьте, как на грех,

И мне во времени является нехватка,

И так без малого почти теперь у всех.

Чем объясняется подобная загадка?

Чем так мы заняты? Не знаю. Я о том

Хотел теперь сказать, что, несмотря на бремя

Забот и важных дел, я все же в Божий дом

Порою заходить отыскиваю время.

Да и приходится: то новых два венца

Со множеством гостей для блеска и для вида,

То смерть нежданная чиновного лица —

Обедня важная, а после панихида.

Бывать приходится… но иногда и сам

Так, без какой-нибудь особенной причины,

Случалось, забредешь во время службы в храм…

Обедня поздняя дошла до половины~

Толпа молящихся внимательно тиха~

Трепещет блеск свечей пред ликами святыми,

И носятся кругом в сиянии и дыме

Напевы звонкие церковного стиха.

Средь вечной суеты и праздного шатанья,

Пустых и громких слов, ненужных никому,

Есть в церкви чудные примеры для страданья

И утешения усталому уму.

Мне клира нравится согласливое пенье,

Привычкой долгою ласкающее слух,

И в ризе старенькой священника служенье,

И лица блеклые молящихся старух.

Мне нравится, что там смолкает жизни трепет,

Не слышно возгласов и шума жидовства,

И пламенных молитв лишь сердцу внятный лепет

Исполнен тихого, как тайна, торжества.

Мне нравится и мысль (не знаю только, кстати-ль),

Что, встретив вечности туманную зарю,

Мы будем там лежать, и я, и вы, читатель,

В свой срок назначенный, ногами к алтарю!

И как-то боязно, и горько, и отрадно…

Но есть еще одно, чем церковь мне мила.

Из тьмы былых веков, сметавших беспощадно

Людей прошедшего забытые дела,

Их мысли, творчества заглохшие теченья,

Лишь церковь верная упрямо донесла

Нам в древнем зодчестве живые впечатленья.

Столица невская красива и стройна

Среди своих болот, широких и зловредных,

Даны ей улицы ровнее полотна,

Красавиц много в ней, хотя все больше бледных,

Столица невская прекрасна, но юна.

В ней связи с древностью наследственной не видно.

Что здесь простительно и вовсе не обидно.

Совсем не то Москва по части старины~

Или бывали-ль вы на севере далеком?

Да, впрочем, я забыл~ вы, кажется, больны,

Читатель дорогой, и в отдыхе широком

Нуждаетесь порой. Я звать вас не могу~

Вам нужно на воды скорее ехать летом,

Куда-нибудь туда… чтоб в воздухе нагретом

Пожить подолее на теплом берегу.

Поехать на воды полезно, я не спорю,

Для исцеления под небом чуждых стран,

Но я вас тоже звать хотел поближе к морю…

Есть там на севере могучий океан.

Он, неизведанный, на холоде мертвящем

Объятья распахнул для вечных синих льдов,

А также в солнышке, порой не заходящем,

России северной коснулся берегов.

Пустынны берега. Все круче и отвесней

Над бездной зыблемой внимательно склонясь,

От века занята прибоя скорбной песней

Там скал обветренных недвижимая связь.

Те скалы высоки. Деревьев вид невзрачен.

Озера мертвые нежданно глубоки.

Но воздух, как нигде, и светел, и прозрачен,

И жемчуг ловится на дне любой реки.

От этих берегов широкие пустыни

Печально тянутся, но по теченью рек,

В зеленых берегах струящихся доныне,

Давно тому назад селился человек.

В то время, как страна крепилась и стонала

Под властью чуждою монгольского кнута,

Славян гражданственность здесь мирно процветала,

Работой тихою спокойно занята.

Пришелец дерзостный рукою ненасытной

Не трогал севера убогих поселян,

И много древности осталось самобытной

В нарядах, творчестве и речи северян.

В глуши неведомой затерянных селений

Есть церкви старые~ мне нравится их вид.

Из окон резанных бревенчатых строений

Само минувшее на зрителя глядит…

Родное зодчество, создавши, затаило

В них жизни прошлого несложные черты.

Здесь все бесхитростно, все искренно и мило

И в высь стремящейся исполнено мечты.

С особой радостью люблю я верх шатровый

В дороге различать и темные кресты,

Когда, нежданные, над сумрачной дубровой

Они покажутся. В окрестной тишине

Стоит убогий храм. Лампада пред иконой

У входа теплится в мерцающем огне,

Храня прохожего незримой обороной.

Все взгляду говорит о давней старине!

Идешь по лестнице — ступени вековые…

Для нищих сделанный и крытый тесом ход

Ведет в трапезную~ в ‘каноны’ храмовые

Здесь в годы прежние трапезовал народ.

А дальше самый храм… Не знаю, что за нить

Нас вяжет с древностью далекой и родною!

Где это здание успел я полюбить?

В чем сила тайная, владеющая мною?

Молчат угодников печальные глаза,

От века полные таинственной заботы~

Не мало слышали вопросов образа,

Пока лишилися па полках позолоты.

Молчит и старый храм… Но сходит на уста

Молитва чудная, и мнится на мгновенье,

Что церковь старая проснулась не пуста:

По чипу правится в ней строгое служенье~

Толпа молящихся внимательно тиха,

Трепещет блеск свечей пред ликами святыми

И носятся кругом в сиянии и дыме

Напевы звонкие церковного стиха…

Средь общей суеты продажного разврата,

Когда мы все душой особенно больны,

Невольно хочется под кровлю старины,

Где все по-прежнему и молодо, и свято.

*** * ***

Чтоб правда всякая пополниться могла,

Обещанная им устами их пророка,

Младенца чудного Мария родила

В убогом городе прекрасного Востока.

Дома для странников, той ночью Рождества,

Все были заняты в уснувшем Вифлееме,

И для рожденного на землю Божества

В хлеву отыскан был приют на это время.

Никто не знал Его и не был восхищен~

Но чуждые волхвы шли в дальнюю дорогу,

А в поле пастухи, бездомные, как Он,

Услышали с небес: ‘Хваленье в вышних Богу’.

В лесу

Какая роскошь этот иней!

В туманных месяца очах

Горят алмазы при лучах,

То красный, золотой, то синий.

Под сень иедвижимых древес,

При бое сердца странно-чутком,

Вошел я в зимний темный лес,

Сюда добравшись первопутком.

В туманном зеркале луна

Своим любуется сияньем.

Все дышит холода мечтаньем…

Какая чудо-тишина!

Помедли, сердце, сильно биться,

Молчанья ночи не нарушь!

Хочу подальше в эту глушь,

Чтоб в темном лесе заблудиться.

Он не пустынен, знаю… нет.

И там, в глуши, где человечий

Затерян меж деревьев след

И где не слышно звуков речи,

Где только дедушка-мороз

Поводит белыми бровями

И под скрипучими ветвями

Медведь высовывает нос,

Там, где темней и непроглядней

Стоит все тот же старый лес, —

Там блещет снег еще нарядней,

И там лежит страна чудес…

По льду, по сучьям, по оврагам

Ведет дорога к тем местам.

Как бы хотел я твердым шагом

Пойти и очутиться там!

И знаю, если только рано

Испуган не вернусь я зря,

То в свете мглистого тумана

Я встречу там богатыря.

‘Куда’, он скажет, ‘неразумный,

Ты держишь свой упрямый путь?

Тебе не даст передохнуть

Жестокий свист метели шумной,

И нечисти незримый рой,

Во тьме шумящий без умолку,

Бесовской тешася игрой,

Тебя собьет с пути и толку…’

Но я скажу ему: ‘Пусти, —

Мне скучной робости довольно.

Я взял дорогу добровольно.

Оставь меня по ней брести!’

И улыбнется светлолицый

Мне витязь с радостным челом

И дланью в тяжкой рукавице

Благословит меня крестом.

Тогда пойду я в чащу дале,

Там будет страшно и темно.

Все, чем за сказками давно

Меня в младенчестве пугали,

Все вдруг подымется окрест~

Бесов невидимых круженье,

И леших хитрых навожденье,

И злые ведьмы этих мест.

Но шуму их не поддаваясь

И невнимательный к нему,

Пойду я далее, во тьму,

Вперед упорно подвигаясь.

Дороги в радостный конец

Я буду верить дерзновенно,

И вот, за лесом непременно

Увижу сказочный дворец.

Там чудо вслед наступит чуду~

Там все знакомо мне давно~

Когда я в тех чертогах буду,

Я их узнаю все равно.

К дверям мне ведомой светлицы

Пойду я тихою стопой,

Чтоб не нарушить царь-девицы

Во сне мечтательном покой.

Я не нарушу сон заветный, —

Пусть видит в грезах чудеса, —

А только молвлю ей приветно:

‘Спи тихо, девица-краса!’

И знаю, сердце затрепещет

Во мне. Я выйду из дворца.

Надежда новая заблещет

В чертах усталого лица~

Отвага новая осветит

В дремучем лесе темный путь,

И взор под елями заметит

Избушку ветхую. Чуть-чуть

Я постучуся у порога

И молвлю: ‘Старая, пусти

Меня погреться, ради Бога,

Я заблудился на пути!’

Лишь эхо голос мой повторит

В лесных трущобах и полях~

Старуха дряхлая отворит

Мне дверь на ржавленных петлях~

Засветит яркую лучину,

Меня усадит на скамью

И будет рада мне, как сыну,

В избу пришедшему свою.

Она всю ночь, не уставая,

Мне будет сказки говорить,

И буду жадно до утра я

Слова забытые ловить…..

Мне даже кажется, что слышен

Тот голос в дальней стороне…..

Как этот чудный иней пышен,

Как он сверкает при луне!

Не смей же, сердце, сильно биться,

Молчанья ночи не нарушь!

Хочу подальше в эту глушь,

Чтоб в темном лесе заблудиться……

Песня

Сколько времени

Я, соловушко,

Не слыхал тебя

В ночь весеннюю!

Лишь сегодня ты

Мне, старинный друг,

Песнь знакомую

До утра поешь.

Никого кругом!..

Тишь полночная.

В светлом облаке

Месяц катится.

Надышися, грудь,

Наглядись, душа,

Наберися сил

В путь дороженьку!

Сколько времени

Я, соловушко,

Не слыхал тебя,

Мой старинный друг,

А услышал вновь, —

Что-то вспомнилось

И откликнулось

В глубине души

Прошлой юностью…

Пролетела прочь

Юность пылкая,

Унесла с собой

Силы первые,

Страсти жгучие,

Мысли дерзкие.

Что-ж? Всему предел

Есть положенный~

Прошлой юности

Жалеть нечего…

А бывало ты,

Мой старинный друг,

Хорошо певал

В годы прежние!

Помню, ночь светла

Как теперь была,

И сирень тогда

Как теперь цвела,

Вижу очи я

Мне знакомые~

Кто-то, кажется,

В тишине ночей

Улыбается

И коса-змея

На груди моей

Расплетается…

Что-ж? Всему предел

Есть положенный~

Прошлой юности

Жалеть нечего…

Пой, соловушко,

Пой мне песнь свою~

Я опять ее

Жадно слушаю

И душа моя

Прежним пламенем

Занялася вновь,

Загорается.

Не любви хочу,

Ласки девичьей,

И не клятву жду

Нерушимую:

Я пришел сюда

Отдохнуть душой

И набраться здесь

Силы-мужества…

Как светло кругом,

Как душиста ночь,

Как луна с небес

Смотрит радостно!

Наглядись, душа,

Наберися сил,

Унеси с собой

В море синее!

Там у пристани

Корабли стоят,

В море плыть хотят,

Снастью ратною

Снаряжаются

И щитом-броней

Покрываются.

Ты стучи, топор,

Обтешись, доска~

Здесь у пристани

Нам стоять тоска.

Сбросить на берег

Сходни хочется,

В море дальнее

Душа просится…

И близка заря

Долго жданная~

Якоря поднять

Соберемся мы

И пойдем искать,

С Божьей помощью,

По седым волнам

Неприятеля.

Пой, соловушко,

Пой мне песнь свою,

Чудный голос твой

Я душой ловлю

И потом вдали

От родной земли

Вспомню, может быть,

Песнь заветную…

Мы возьмем тогда

Гусли звонкие

И повторим песнь

Морю синему…

По крутым волнам

Полетит она

И родной напев

Сохранит волна~

Передаст его

Ветру буйному —

Пусть несется песнь

К сердцу милому!

Чайка

Разрывались тучи и волна кипела

Чайка над водою белая летела.

Пролетала быстро, в пену окунулась,

Закричала жалко и назад вернулась…

‘Расскажи мне, чайка, ты куда летаешь

И кого напрасно в море призываешь?’

Низко над кормою опустилась птица

И запела песню: ‘Я была девица,

У отца родного я жила на свете

С матушкой своею в ласке и привете.

У меня-ль в светлице расцветала радость,

Без забот, без горя протекала младость.

Раз приехал в гости из страны далекой

К батюшке в усадьбу молодец высокий~

Был он строен станом, был умен на диво,

И вилися кудри у него красиво…

Как я только гостя дома увидала,

Как листочек вешний вся затрепетала.

Загорелось сердце полымем-пожаром,

Потемнело в мыслях, словно под угаром.

И сказал мне витязь: ‘Долго ждал тебя я,

По тебе любовью страстною сгорая!

Выходи, красотка, в час уединенный

На крыльцо резное дверью потаенной~

Выходи, как месяц темный сад осветит,

Нас никто, голубка, ночью не заметит!’

И услышав голос, стыд свой забывая,

На призыв горячий в эту ночь пошла я.

Любовались вместе мы красой ночною,

Целовал меня он, называл женою,

Обнимал так жарко и глядел мне в очи…

Мы сходились часто после полуночи…

Но уехал милый снова в край далекий.

Я одна осталась с грустью одинокой,

Ожидала долго, плакала — и скоро

Не могла сокрыть я тайного позора…

Пред иконой Спаса я молилась слезно,

Но отец мой гневом распалился грозно~

Видно, грех тяжелый не простил Спаситель,

И прогнал из дома прочь меня родитель…

На дворе пустынном осень бушевала,

Я во тьме глубокой друга призывала:

Где ты, мой далекий, слышишь ли, мой милый?

Прилетай скорее, сокол быстрокрылый!

Прилетай скорее в этот час ужасный,

Пожалей подругу, мой жених прекрасный!..

Разносил по полю ветер пересмешный

Зов мой неумолчный, стон мой безутешный,

И, полна печали и страданья злого,

Бросилась я в речку с берега крутого…

Протекает речка по полям, по селам,

По дубровам темным, по туманным долам,

Много видит видов, много слышит горя,

Но молчит, волнуясь, и бежит до моря:

Только морю речка передаст покорно

То, что видит тайно, путь держа проворно.

Не вернуть обратно вод речных теченья,

А душе греховной нет успокоенья!..

С вечною тревогой, с вечною тоскою,

Я ношусь по свету чайкою морскою

У реки знакомой, — в час один урочный

Обращаясь снова девою полночной.

Я брожу там долго, плачу и вздыхаю,

Из волос на землю воду выжимаю,

И растет, полита влагой слез горючих,

По родной долине зелень трав плакучих.

Кто траву отыщет и с собою носит,

Тот получит скоро все, чего попросит,

Не боится глаза, жив уйдет из плена

И его не сгубит черная измена’.

Так пропела чайка и, взмахнув крылами,

Полетела дальше низко над волнами~

Грудью белоснежной в синеве блеснула

И потом пропала, словно утонула…

Бойцам

Война кишит. Событий ход

Еще противникам не ясен,

Но присмирел японский флот,

А бой ‘Варяга’ был прекрасен…

В Корею из далеких стран

Вступают ратные дружины,

И броневые исполины

Врачуют язвы первых ран.

Зажглась, горит зари кровавой

Над морем темным полоса,

И смерти лютая коса

Ждет битвы радостной и правой!

Стремясь уверенно вперед,

Мы этот спор с привычной славой

Должны окончить. Он пройдет,

Год беспокойный, год военный,

И Русь победно отдохнет

На зависть тайную вселенной.

Глухих, уклончивых речей

Минуло время. Прочь, притворство!

Рассудит дело стук мечей

И ратной доблести упорство.

Но почему, скажи нам, ты,

Страна прекрасного светила,

В порыве дерзостной мечты

На нас клинок свой обнажила?

Твои ли чудные цветы,

Твоих ли вод покой зеркальный

Желают тризны погребальной

И жаждой крови политы?

Быть может, зависть тайно гложет

Детей балованных твоих

И злость завистников других

Покой ночей твоих тревожит?

Быть может, ночь твоя черна,

И ты, своею жаждой новой,

На суд военный и суровый

Рукою Вышней отдана!

Нам эта злоба не ясна…

Но мы готовы. Рассуждений

Теперь окончился черед:

За дымом славы и сражений

Светило красное встает…

Ждет море дальнее хозяев,

По ним соскучилось давно.

Спешите, внуки самураев~

Погибнуть в битве не грешно!

Мы любим Бога, тверды в вере

И всякий враг нам по плечу…

Пусть стоек он: по крайней мере

Не стыдно русскому мечу.

А ты, о море, друг свободы,

Друг твердых и прямых душой,

Твои лазоревые воды

Теряют цвет свой голубой!

Они окрашены пурпурно,

Они волнуются в крови:

Прими-ж безропотно, безбурно

Росу багряную любви!

Прими с улыбкой жертвы боя

И, беспристрастное к врагам,

Останки каждого героя

Верни родимым берегам!

С крейсера ‘Рюрик’

Все море синее, куда ни оглянись,

Все тот же океан с бесшумными волнами,

И солнце тропиков палящее над нами,

И та же ровная, лазоревая высь!

Скажите, были-ль вы хоть раз в открытом море,

Вдали от берега оставленной земли,

Следили-ль вы тогда с любовью в вашем взоре

За каждою волной, бегущею вдали,

И вечно жизненной и вечно молодою

Зубцами круглыми входящей в небосклон,

Где он касается с соленою водою,

Ревниво окружив ее со всех сторон?

Не правда ли, тогда, в той шири необъятной,

И грустно было вам, но было и приятно?

Посмотришь издали и, будто как одна,

За всякою волной бежит опять волна,

А в каждой, между тем, заметите вы скоро

Особенности черт и красок, и убора.

Взгляните вот на ту. Как строго величав

Ее спокойный ход и гордое движенье!

Она прошла вперед, слегка вас раскачав,

Как будто для того, чтоб выразить презренье.

А следуя за ней, другая высоко

Подняла свой хребет, на первую наткнулась

И, сверху заглянув куда-то глубоко,

Верхушкой пенистой на солнце развернулась.

А вот еще волна красивая бежит,

Вся запестрела вдруг от шалости зефира,

Вся расстилается, и манит, и дрожит,

И светится огнем прозрачного сафира.

Но, холоден и строг к красотам синих вод,

Несется наш корабль по их волнам вперед:

Он выдержал не раз напор валов могучих,

Он знает силу их, но крепок он и сам,

Несется прямо он к далеким берегам,

Пугая на пути отряды рыб летучих.

Как птичек маленьких пугливые стада,

Встревоженные вдруг в траве своей душистой,

Летят они, скользя над нивою волнистой,

От страха, кажется, не ведая куда.

Спадает, наконец, невыносимый жар~

Вверху на небесах становится темнее,

В какой-то золотой, едва заметный пар

Светило жаркое садится поскорее.

Еще минута, две — и без зари пришла,

Таинственная ночь, таинственная мгла.

Она пришла теперь с блестящими звездами.

Раскинула кругом прозрачную фату

И стала, гордая, над темными водами,

Затмивши прелестью их цвет и красоту,

Исполненная вся томления и неги,

Как робкая мечта об отдаленном бреге.

И чудно, и тепло, и радостная грудь

Прохладу краткую вдыхает безмятежно,

И светится огнем наш бесконечный путь,

И в мрак уносится дорогой белоснежной.

Как все вокруг меня, и я дремотой полн!

Действительность сама скрывается в тумане.

Да полно, правда ли плыву я в океане?

И блеск ли то воды и шум ли это волн?

Нет, это сад шумит, раскинувшись на скате

Вниз уходящего, отлогого холма~

В нем липы есть, дубы, цветущих яблонь тьма,

В нем все купается в весеннем аромате.

Пахнуло свежестью в раскрытое окно.

Вокруг и около все мило, все знакомо~

И сердце радости и счастия полно…

Сомненья больше нет, я снова дома, дома!

За дверью слышен мне знакомых голосов

Вечерний разговор и смех в соседней зале. —

То снова тишина и лай далеких псов,

То снова тихие мотивы на рояле.

А вот и он — певец, певец родных дубрав,

Наполнил все кругом своей нежданной песней,

Он не боится петь, он знает, что он прав,

Что будут слушать все, что нет его прелестней.

О чем поешь, певец, над сумраком аллей?

О счастьи ли любви угасшей, прошлогодней,

О крае ли другом, где было жить теплей,

Где было петь тебе и легче, и свободней?

Не верю я тебе, я видел чуждых стран

Брега роскошные и цепи гор высоких,

Развалины Афин, мечети мусульман

У Средиземных вод лазурных и глубоких~

Я видел Индию, где зреет ананас,

Служа убежищем и пищей скорпиона,

Где люди черные, похожие на нас,

Живут под ласковым дыханием муссона…

Но не пленился я роскошной красотой,

Милей мне во сто раз родные очертанья

Природы северной, широкой и простой,

Где ты теперь поешь, певец очарованья?

Песня о ‘Петропавловске’

(По народному сказанию).

Не лазурь небес в море отразилася,

На воде играя ясным золотом,

Отразились в море тучи темные,

В небесах туманных пробегаючи.

Когда светлый день в морскую глубь глядит,

Море тихое лежит не шелохнется,

А услышало весть недобрую,

Почернело все, шелохнулось вдруг

Рвется, брызжет пеной белою

И кипит волной неугомонною….

——

Во дворце своем сидел водный царь

На костыль опершись изумрудовый.

Он не мог тоски разогнать с утра

И велел принести для рассеянья

В сундуках тяжелых, златокованых

Казну тайную царства подводного.

Разбегались во все стороны слуги верные,

Отпирали погреба дворца царского

Выносили сокровища несметные

Перед очи владыки невеселого.

Но не стал он, царь, веселей того~

Еще пуще только затуманился.

‘Уберите прочь, дети бесовы, —

Так сказал он им, — сундуки свои!

Повторять ли вам еще надобно,

Что постыла мне рухлядь всякая.

Куда дену я камни драгоценные,

Погреба мои от червонцев ломятся!

Когда весел я, море темносинее

Блещет ярким огнем лучше яхонта,

А нахмурю лишь брови белые, —

В каждом всплеске волн алмазы загораются,

Рассыпаются зернами бурмицкими.

Неужели вы, дети бесовы,

По всему лицу царства водного

Собирая дань подневольную,

Не найдете мне чего нового?’

Присмирели все кругом и потупились.

Еще пуще того царь нахмурился…

Потемнели вокруг воды сонные,

От дворца окрест в море зыбь пошла

И ударилась в скалы дальние.

Вдруг из челяди карла выступил

И такую речь начал сказывать:

‘Ты напрасно, царь, верных слуг коришь~

Мы-ль не служим тебе верой-правдою!

Я сейчас видел диво дивное~

Прикажи держать речь правдивую’.

Встрепенулся царь, на рассказчика

Поглядел и сказ велел сказывать.

‘Как намедни я шел дорогою

Между донных скал за добычею,

Слышу — море вдруг будто дрогнуло,

Меня в сторону даже бросило.

Вижу, движется что-то темное,

Опускается на морское дно.

За утесом я быстро спрятался,

И гляжу вперед без движения.

Вижу, страшный корабль опускается,

Опустился на дно и накренился.

Я не мало судов в нашем царстве видал,

Но такого видать не пришлось еще.

То-то будет добыча богатая

Для твоей, государь, царской милости!

Так подумал я и направился

Поскорей к кораблю потонувшему.

Но пройти не успел двадцати шагов,

Как случилося диво дивное:

Затрещали барабаны по палубам,

Заходили везде люди, забегали,

Ожил сразу мертвец потопившийся.

На всех мачтах вдруг флаги подняли,

Флаги белые, и на каждом знак,

Непонятный знак цвета синего.

Пушки длинные кругом поуставились,

Словно что-то во мраке высматривая….

Тут бежать с перепугу я бросился,

А уж как добежал, — не могу сказать’.

Услыхав рассказ, усмехнулся царь

И морскому карле отвечал тогда:

‘Можешь сказки свои бабам рассказывать,

Мне поверить тебе не приходится.

Где же видано, шут гороховый,

Чтоб на дне морском люди ожили!

Видно, много ты пил пива сладкого,

Что тебе чудеса представляются.

Дать сейчас мне кафтан перламутровый,

На корабль посмотреть я и сам пойду!’

Не густой туман в море расстилается,

Не крутая зыбь мутит морское дно, —

Сам подводный царь по владеньям своим

Вслед за карлой идет шагом медленным.

Вот и чудный корабль виден издали,

Точно глыба лежит он гранитная.

Вдруг в молчании царства подводного

Прокатился нежданно медяный звон,

Прокатился далеко меж синих скал

Мерный звук вслед за звуком торжественно.

Встрепенулся корабль потопившийся.

Между люков огни засветилися,

Что-то странное в палубах деется….

На мгновенье смутился подводный царь,

Но, взглянувши на карлу трусливого,

Что от страха стоять на ногах не мог,

Прямо к люку пошел корабельному

И застыл перед ним точно вкопанный…

Видит — люди стоят пред иконами,

Держат свечи в руках воска ярого,

Впереди всех стоит адмирал большой,

А с ним рядом стоит адмирал другой,

Офицеры, команда бессчетная,

Все стоят и полны ожидания.

Вот последний топот стихнул в палубе,

Судовой поп открыл двери царские,

И два мужа из них вышли светлые:

На обоих одежда смиренная,

Только около ликов их благостных

Означались венцы светозарные….

Поклонился один на все стороны

И сказал: ‘Православные, радуйтесь’.

Точно пенье был звук его голоса,

В нем дышала святыня глубокая.

‘Православные, радуйтесь, воины’,

Продолжал он, ‘не службу печальную

Мы вам служим с Николой Угодником,

Мы несем вам привет самого Христа,

Пойте песни веселые, брачные!

Днесь за други живот положили вы,

Сочетались любовью божественной.

Пойте песни веселые, брачные,

Се жених к вам грядет обетованный~

Не печальтесь о мире оставленном~

Не оставит Господь своей милостью

В час печали к нему прибегающих.

Не оставит Господь землю Русскую,

Не оставит, утешьтесь, любезные!

Для того-ль созидалась и строилась

Русь князьями своими великими,

Умолялась святыми почившими,

Чтоб пришли нечестивые вороги

И обитель Господню разрушили!

Пойте песни веселые, брачные~

Днесь венцы вы прияли нетленные

И в оружие света оделися!

Аз же, Сергий, с Николой Угодником,

Слыша слезы, до нас доходящие,

Вас пришел приобщить святых, Божьих тайн.

Приступите со страхом и верою!’

Тут незримый хор громко грянул песнь:

‘Радуйся, Святителю Сергие, угодниче Российский!

Святой отче Никола, моли Бога о нас!…’

Светом чудным вся палуба наполнилась,

Словно солнце ворвалось в глубь подводную,

Озаривши всех своим сиянием.

Не мог выдержать света Божьего,

Закрыл очи рукой подводный царь

И пошел обратною дорогою

Ко дворцу своему вместе с карлою.

Девять дней он сидел призадумавшись

И ни с кем ни пол-слова не вымолвил,

А потом велел на версту кругом

Место чудное заставить вехами,

Кто за веху только сунется,

Тем сейчас велел рубить головы.

Не лазурь небес в море отразилася,

На волнах играя ясным золотом~

Отразились в море тучи темные

В небесах туманных пробегаючи.

Ты взойди скорей, красно солнышко,

И победным лучом озари с небес

Русь родную нашу матушку.

Крепость сил дай царю-батюшке

Со младым его царевичем.

5 августа 1904 г.

Марево

(Морская повесть).

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

1.

Опять на палубе! Мы выбрались сейчас

С двумя ‘буксирами от порта’ на свободу,

И с шумом бросили на рейде в первый раз

Тяжелый якорь наш в сверкающую воду.

Весна. Хоть поздняя, но, все-таки, весна…

Ветра холодные еще не дошумели.

Но сила тайная невидимо сильна, —

И в стуже ветряной сады зазеленели.

Несутся по небу обрывки черных туч,

Гроза нахмуренно кой-где уже грохочет,

Но солнца вешнего блистает ясный луч

И тучи темные прогнать с лазури хочет.

Весна творящая! пролей и в нас тепло,

Приди же, красная, и к нам на новоселье,

Сойди улыбкою на каждое чело

И в душу всякую пролей свое веселье!

Пустеют улицы. Спешит усталый люд

Туда, где дышится с деревьями вольнее,

Где ночью соловьи влюбленные ноют,

А небо кажется и ближе, и виднее,

Туда, где ландыши на тоненьких стеблях

Растут и прячутся, готовые к расцвету…

Мы тоже в плаванье повытянулись к лету

От тесных пристаней на наших кораблях.

Я в это плаванье приказом был назначен

Последним, только что, и очень, очень рад.

Здесь все знакомые, состав вполне удачен,

А крейсер выстроен лишь год тому назад.

Вчера являлся я впервые капитану,

Надев регалии и новенький мундир.

Мы с ним по Тихому знакомы океану~

Там годы долгие служил мой командир.

‘Да, как же, помните’, сказал он, ‘на Труворе

Мы с вами встретились у мыса Болтина.

Еще густой туман мы получили вскоре,

От норда, кажется, шла сильная волна.

Мы вам сигналили и долго ожидали,

Но встретиться потом не удалось никак~

Сигналов, все-таки, вы наших не слыхали’.

Я отвечал ему: ‘Да, помню, точно так’.

2.

Каюту занял я, которую по праву

Занять рассчитывал. Во флоте, на судах,

Распределяются каюты по уставу

(В нем чин и звание имеется в видах).

Как третий лейтенант, я помещен не скверно~

Есть столик у меня и полка есть для книг.

Длиною мой чертог аршина в три примерно,

А шириною в два. Он, правда, не велик,

Но поместителен, нигде не протекает

Ни борт, ни палуба~ уютен он и прост~

На койке у себя, что не всегда бывает.

Могу улечься я свободно в полный рост.

Но, что всего важней, по-моему, так это

Иллюминаторы. У каждого из нас

Такой имеется. Порядочный запас

В них входит воздуха и также много света.

Они проделаны над самою водой

И часто ясный луч, как в данную минуту,

Красиво отражен волнистою грядой,

Играет радостно, попав в мою каюту.

3.

Как этим временем здесь рано рассветает.

В начале пятый час, а солнце высоко~

И день, по времени, еще не наступает,

И ночь мгновенная умчалась далеко.

Стою на вахте я. На палубе молчанье~

Все спит еще. Команду только в пять

Будить назначено по книжке приказанья.

Мне все не верится, что плаванье опять

Я начал только что. И, правда, не во сне ли

Пятнадцать месяцев я жил на берегу?

Я в этом времени отчета не могу

Себе отдать еще, но страшно постарели

И сердце, и душа за этот краткий срок…

Но вот я наконец свободен и далек

От прежней слабости… Хотя с жестокой болью,

Но вырвал наконец постыдную я страсть.

Нет, женской прихоти и ласки своеволью

Я сердце не отдам в томительную власть.

Довольно! Кончено! Как славно здесь играет

Прозрачным золотом свободная волна…

Как этим временем здесь рано рассветает,

Как жизнь здесь кажется беспечна и ясна!

4.

Сегодня я устал. Гоняли нас с утра

На шлюпках, пользуясь хорошею погодой.

Довольно свежие бывают здесь ветра

И нужно ладиться с капризною природой.

Я этот спорт люблю. В наш век передовой,

Хотя прошедшего свежо еще преданье,

Победа полная у силы паровой

Над силой парусной. Мы старые названья

Даем лишь кораблям, но старая краса,

Времен изменчивых являя скоротечность,

Спустила белые пред паром паруса

И скромно канула в прославленную вечность.

‘Рангоутных’ судов прошла уже пора~

Но все-ж у всякого стального великана

Есть шлюпки легкие: барказы, катера,

Вельботы узкие и ялы. Утром рано,

Почти-что каждый день спускаем мы ‘с талей’

Все шлюпки на воду. Подобное ученье

На рейде, где стоит не мало кораблей,

Родит из ревности живое увлеченье:

Кто раньше отвалил, кто первый паруса

Поставил правильно по манию сигнала,

Кто больше обошел в три четверти часа

Вокруг стоящего на рейде адмирала.

Я этот спорт люблю. Сегодня с корабля

Нам ‘по способности’ позволили кататься

И я попробовал свой катер без руля.

Он ходит хорошо. Трудней всего спускаться

На ‘фордевинд’~ людей приходится назад

Всех пересаживать, чтоб нос освобожденный

Катился под ветер. Зато я очень рад

Команде, видимо лихой и приученной.

Все было хорошо и только, как на грех,

Мой левый загребной, матрос вполне проворный,

В руках не удержал и на виду у всех

У трапа утопил случайно крюк отпорный.

Сам старший офицер заметил этот факт

И что-то целый час в усы себе бранился.

Что делать? Новенький составлен будет акт…

Ведь флот от этого ей-ей не разорился.

5.

На каждом корабле, носящем русский флаг,

В одиннадцать часов дают обедать людям,

Что чуть ли не Петром уставлено нам так.

Команда спит потом. Когда ее разбудим,

Работы сызнова до вечера идут:

Круг жизни судовой размерен до минут.

В кают-компании такому расписанью

Мы тоже следуем. И во время, сейчас,

Нам дали завтракать. Наш доктор по избранью

Столом и кухнею заведует у нас.

При службе судовой, довольно сложной в целом,

Друг друга иногда не видим мы совсем.

Корабль теперь велик и каждый занят делом,

Ему порученным, но к сроку, между тем,

Все сходят вниз, к столу, и час определенный

Проходить весело в беседе оживленной.

И ‘яства и питье’ наш иеромонах

Благословил крестом. Уселись на места мы.

Вино по праздникам бывает на столах,

И то вернее так, для вида, для рекламы,

А пьется, собственно, в обычный день одна

Лишь водка хлебная. Хорошим это знаком

Считать или дурным, не знаю, но она

Идет и кроется ‘пивным по верху лаком’

(У нас для всех вещей особый есть язык).

От водки и вина я сам теперь отвык,

Но справа мой сосед и друг мой закадычный,

Сергей Степанович, мне передал балык.

Балык, действительно, был свежий и отличный.

Мы чарку выпили, а с паюсной икрой

Сосед советовал мне ‘сделать’ по второй.

6.

С Сергеем плавали мы в плаваниях разных~

У нас на крейсере он минный офицер.

Из типов моряка весьма разнообразных

Сергей Степанович прекраснейший пример.

Своей наружностью он взор не поражает~

Мал ростом, худощав, пожалуй некрасив,

Бородку светлую он клином подстригает,

В своих движениях стремителен и жив.

Минуты ни за что не будет он в покое,

То электрическим он занят фонарем,

То мина Вайтхеда, то что-нибудь другое

Тревогу вечную поддерживает в нем.

Он вечно в суете, всегда кричит и спорит.

Горячка страшная, но, правда, никогда

Друг с другом никого Сережа не поссорит~

Душой прозрачен он, как чистая вода.

Хороший офицер, отдался всею волей

Он специальности морской от малых лет

И служит правильно и честно. С нашей долей

Иные мирятся, иные же и нет.

Сереже некогда я многим был обязан~

Лет на семь, на восемь постарше он меня.

Я очень искренно давно к нему привязан~

Для нас товарищи — что близкая родня.

Но кроме прочего в характере Сергея,

В придачу качествам ума и доброты,

Есть что-то чуткое, что, тихо пламенея,

В душе присутствует, как чувство красоты.

Он любит музыку, играет очень мило

И часто женщину готов боготворить.

В кают-компаниях любимой темой было

В подобных случаях Сережу ‘потравить’.

Он сердцем очень чист. Заметил я, что дамам

Не очень нравятся такие господа,

И это послужить скорее может срамом

Для вкуса женского. Той осенью, когда

Я с нею встретился, Сережа был со мною

В далеком плаваньи и, также как ему,

Она улыбкою, казалось, неземною,

Мне света бросила в плавучую тюрьму.

И, правда, как тогда была она красива!..

Сергей благоговел, молился и погас,

Как начал, — пламенно, светло и молчаливо.

А я надеялся… Не знаю, он меж нас

Заметил что-нибудь, но только нелюдимый

Бродил он, помнится, в те дни по кораблю

И тихо напевал романс им так любимый:

‘Мне грустно потому, что я тебя люблю’…

7.

Да, это так давно все было и довольно

С тех пор воды в моря из рек перетекло,

Но сердце и теперь сжимается невольно,

А память крепкая услужлива на зло.

Но нет, падите прочь печали и сомненья!

Себя я, наконец, от этой муки спас.

Минуты сладкие волшебного забвенья,

Вы в мир заброшены, но только не для нас!

Нет, молодость свою кто предал в жертву морю,

Тот брось о береге напрасные мечты~

И радостям земли, как и земному горю,

На время только лишь не будешь чуждым ты!

Чуть что-нибудь собой напомнить о природе

Пустынь неведомых, о небе чуждых стран,

Душа печальная тоскует о свободе

И вновь волнуется, как синий океан.

Не знаю сам, за что, но я люблю тревогу

И жизнь на палубе, и солнце, и волну,

Люблю среди зыбей туманную дорогу,

На месте якорном в каюте тишину.

Как часто я теперь спокойно одинокий

Досиживаю здесь остаток темный дня~

Звезда пугливая здесь луч свой быстроокий

Сквозь дымку облака шлет только для меня.

И думы старые рождаются в молчаньи…

Да, правда, как давно все это началось!

Потом прервалося до нового свиданья

И вот, уж наконец… совсем оборвалось…

Свободен я теперь. Мне кажется, что ясно

Могу опять смотреть в глаза моей судьбе,

Хоть сердце, знаю я, привычное — напрасно

И долго сохраните мне память о тебе!

Ты часто в грезе сна, как столько раз бывало.

Еще придешь ко мне, мой ненаглядный свет!

И буду вспоминать я много, много лет

Все происшедшее, все с самого начала.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

1.

То было осенью, но осенью не той,

Где север сумрачный о близком плачет горе,

Та осень вечною блистала красотой.

Дней пять, как помнится, стояли на ‘Труворе’

Мы там на якоре. Пред нами не вдали,

Со всею пышностью тропических растений,

Один из островов полуденной земли

Над морем высился. Я первых впечатлений

С тех пор забыть не мог и помню наш приход,

Когда гигантских пальм впервые силуэты

Открылись явственно над гранью синих вод.

Страна прекрасная! Различные поэты

К тебе неслись сюда восторженной мечтой!

Народов родина! Я тоже в эти годы

Был страшно поражен твоею красотой!

От солнца знойного удушливой природы

Спешил я с корабля под тень твоих дубров.

И с тайной радостью, казалось мне, встречала

Ты гостя дальнего прохладой вечеров.

Листы широкие вверху, как опахала,

Склонялись надо мной, и воздух напоен

Казался мне душой былых тысячелетий,

Когда здесь начали, невинные как дети,

Народы древности историю времен…

И странной гордостью душа во мне горела,

Стремясь восторженно к лазурным небесам~

Как будто выразить, сказать она хотела

И морю теплому, и девственным лесам:

‘Довольны ли вы мной? Гордитесь ли вы нами?

Мы в край нерадостный от вас унесены,

Но вашим племенем и вашими сынами

Народы многие давно побеждены.

От вас мы приняли божественные тайны,

И, если мы сильны познанием сейчас,

То наши подвиги, быть может, не случайны:

Они преемственно получены от вас’.

Леса тенистые не двигались в молчаньи,

Но сон их девственный казался неглубок,

И гор таинственных на небе очертанья

С тревогой тайною глядели на Восток…

2.

В один из вечеров, каких в Европе нет,

Мы с кем-то с берега на крейсер возвращались.

В кают-компании был виден яркий свет

И звуки музыки в ней звонко раздавались.

До вахты отдохнуть желая полчаса,

К себе в каюту я хотел шаги направить.

‘Вот мичман наш еще!’ — вскричали голоса,

Меня увидевши: ‘позвольте вам представить’.

Пришлось здороваться. В порядочный кружок

Собралось общество, беседуя за чаем.

То были русские. На дальний наш восток

Они все ехали. Гостей всегда встречаем

Мы с полной радостью~ так принято давно~

Раз гость на корабле, он гость для всех равно.

Я тоже сел к столу и, взявшись за бананы,

Рассматривал гостей. Шел общий разговор.

Всем очень нравились тропические страны

И также нравился красивый наш ‘Трувор’.

Из слов их понял я, что только накануне

Они пришли на рейд, в четверг должны уйти,

Что ездят на берег они всегда ‘в коммуне’,

Образовавшейся с Одессы на пути.

Коммуна, видимо, не полного состава,

Присутствовала здесь в количестве шести.

Три дамы было тут. Одна из них направо

И близко от меня сидела у стола.

Не помню хорошо, какое впечатленье

В тот вечер на меня она произвела.

Любовь капризная есть то же вдохновенье~

Законов нет у ней. И кто заметить мог

Тот миг единственный, который нас на годы,

Лишая разума, и воли, и свободы,

Бросает дерзостно рабом у женских ног.

Молчал я и глядел. Потом один мужчина

К ней прямо подошел, сказав: ‘Пора, мой друг.

Уж полночь, кажется, и ты устала, Нина.

Поедем поскорей!’ То был ее супруг.

Прощаться стали все и звали, кто свободен,

Назавтра совершить поездку в глубь страны.

Здесь есть железный путь, который превосходен~

Где горы синие над берегом видны,

Он вьется меж лесов, разросшихся богато,

В столицу племени свободного когда-то.

3.

Вполне естественно, что, видя новых лиц,

О них мы делимся сейчас же впечатленьем.

Я слышал через люк, как мой приятель Фриц

Сережи занялся излюбленным ‘травленьем’.

Сергей Степанович ругался и кричал,

Что в мире нет для них ни чувства, ни святого,

И тут же речь свою обильно уснащал

Словами словаря совсем уже морского.

Смеялись громко все. В конце концов Сергей

В каюту заперся от этих восклицаний.

Ходя на палубе, я думать стал о ней…

В далеких плаваньях, среди своих скитаний,

Народу всякого мы видим без числа,

Но сердце вещее почувствовало внятно,

Что с этой женщиной, судьбою непонятной,

Мне встреча роковой и важною была.

Ее наружности, пожалуй, даже ясно

Я разглядеть не мог в тот вечер, но за то

Теперь я изучить успел ее прекрасно

В малейших черточках, и знаю, как никто.

Ей было двадцать лет. Тогда мы ей давали

Немного более, но, правда, что черты

Ее какую-то усталость принимали,

Необъяснимую порою. Красоты

Она была не той, которая доныне

У нас считается за лучший образец.

Насколько ближе нам классической латыни

Родная наша речь, настолько для сердец,

Воспитанных в стране, где все необозримо,

Славянская краса милей Афин и Рима.

Страна, ее народ и все, что в нем лежит,

Язык, обычаи, — все связано незримо…

Итак, она была славянкою и роста

Весьма хорошего. Прекрасно сложена.

Одета же всегда бывала очень просто

И мило вместе с тем. Во всем была видна

Врожденная в крови заботливость не к моде,

Но к мере, красоте, ну, словом, ко всему,

Что свойственно одной воспитанной природе

И чуждо для других — не знаю почему.

Она была скорей немного худощава,

Имела темные довольно волоса

И очи серые, большие. После, право,

Я не встречал таких. Но главная краса

У Нины Павловны в улыбке уст таилась…

О, сколько раз потом ласкать мне довелось

И милое чело, где ясно мысль светилась,

И пряди длинные каштановых волос.

4.

Я помню этот путь недолгий и чудесный~

Мы целым обществом поехали туда.

То вился он меж гор над пропастью отвесной,

То шел в тени лесов. Прозрачная вода

Озер и быстрых рек то здесь, то там сверкала

Червонным золотом и делалась темней,

Когда, как в зеркале, недвижно отражала

Стволы высоких пальм. В вагоне рядом с ней

Я сел умышленно и всю дорогу только

Ее видал одну. Сидевший близко муж

Ухаживать за ней нам не мешал нисколько~

Он, видимо, привык к поклонникам. К тому-ж

Со старшим штурманом, обрадован свободой,

Он пил усиленно в стакане виски с содой.

Он мне не нравился: все больше о себе

Он как-то говорил с навязчивостью странной,

О родственных связях, о будущей судьбе,

О службе прошлого совсем уже туманной…

Он был еще не стар: лет сорока тогда,

Румян, довольно полн, еще красив и статен,

Смеялся каждый миг и этот смех всегда

Был неестественен и резко неприятен.

Когда-б не нравился он мне лишь одному,

Я-б заподозрить мог в себе предубежденье,

Но Фриц лишь подтвердил такое наблюденье~

Сказав мне: ‘Кажется, супруг-то ни к чему’.

5.

В прелестном домике, в гостинице опрятной,

Мы все нашли приют на самом берегу

Большого озера. Еще мне непонятной

Была моя печаль~ но я теперь могу

Сознаться, что любви тогда новорожденной

То были лучшие минуты. Каждый день

Мы всей компанией, от зноя утомленной,

Повсюду ездили. Лесов могучих тень

Настолько здесь густа, что даже днем возможно

Гулять в окрестностях. Конечно, ближе к ней

Я был, где только мог. Смотреть за ней тревожно,

Два слова ей сказать и чувствовать сильней

Без слов в молчании, искать ее вниманья,

Поймать нечаянный, но сердцу внятный взор~

Кому неведомы все эти начинанья!

Я смутно сознавал тогда, что с этих пор

Уже какая-то возникла откровенность

И близость тайная меж нами, но ничем

Того не выдал я, нося ее как ценность

В душе проснувшейся, но мог ли, между тем,

Не замечать и я, что каждый раз болтала

Она охотнее со мною, а когда

В пути от общества немного отставала,

Я тоже отставал нечаянно тогда…

Но все же в эти дни (три дня мы вместе были)

Себя я не могу в чем-либо упрекнуть.

Да этим временем и думать мы могли ли,

Что встретимся потом еще когда-нибудь?

Глазами, полными немого удивленья,

Я на нее смотрел, как смотрят на мираж,

Как взором внутренним мы смотрим на виденье

Во сне возникшее, когда рассудок наш,

Бродя в неведомом, по дебрям неизвестным,

Не видит разницы меж явным и чудесным.

Мы всюду ездили. Прекрасная страна!

Какая мощь во всем и как убоги люди!

Они живут в раю, но эта жизнь мрачна,

Как цвет их смуглых тел. С ребятами у груди

Толкутся женщины в работе без конца

На разных пажитях культурного купца.

Чай, кофе, ананас, банан, кокос, корица,

Все здесь имеется, все блещет и цветет,

И в этой роскоши печальны только лица,

А счастье, как везде, здесь также не растет…

В свой номер вечером я поздно возвращался,

От зноя и ходьбы ужасно утомлен.

Все время надо мной, я помню, Фриц смеялся.

‘Смотри’, он говорил: ‘ты, кажется, влюблен’.

Ходить не любит Фриц, но на бильярде с жаром

Он трое суток здесь до вечера играл~

А ночью каждый раз куда-то уезжал

С партнером по игре, каким-то немцем старым.

6.

Нет, упрекнуть себя я все-таки не мог

Ни в чем за эти дни, хотя судьба, казалось,

Хотела, чтоб любовь за этот краткий срок

Свиданья нашего немою не осталась.

В последний вечер шли мы целою гурьбой

Осматривать дворец какой-то. Воздух душный

Был зноен и тяжел. Я видел над собой,

Как тучи черные громадою воздушной

На небе выросли. Откуда ни возьмись,

Сверкнула молния, ударил гром раскатный

И ливня страшного потоки полились

Со всею силою живой и благодатной.

О, ливень радостный! В тропических лесах,

Когда все в засухе томится и пылает,

Тебя, гремящего в горячих небесах,

С какою жаждою природа ожидает!

С нежданной силою на зелень темных рощ,

На сонные стада ты льешь свою прохладу,

И кажется страшна тропическая мощь

Твоею молнией испуганному взгляду…

Все наше общество рассыпалось стремглав

Искать ближайшего и верного спасенья.

Я Нины Павловны взял руку, увидав

При свете молнии белевшее строенье.

Туда вбежали мы… Какой чудесный сон!..

Нас сильный аромат цветов каких-то встретил.

Высокий жертвенник был слабо освещен

И храм был пуст еще. Я сразу не заметил,

Что неподвижные фигуры на земле

У входа не были немые истуканы~

Они очнулись вдруг, забили в барабаны

И звук незримых флейт, раздавшийся во мгле,

Наполнил темный храм напевом вдохновенным,

Спокойным, как хорал, и стройно дерзновенным.

В испуге трепетном, мне крепко руку сжав,

И Нина музыке безмолвная внимала.

Сам идол высился в чаду пахучих трав

На темном дереве и камне пьедестала.

Он весь из золота, лишь яхонт и алмаз

Сверкает кое-где игрою самоцветной

И искрится едва в орбите темных глаз.

Пред древним идолом, немой и безответный,

Стоял и слушал я. Какой-то чтец порой,

Мелодию прервав, читал по книге внятно,

И, вновь сменяема таинственной игрой,

Молитва странная казалась мне понятна.

Трудов монашеских то был старинный свод.

Вот приблизительный молитвы перевод:

7.

‘В чем благо высшее? Ищи разумного,

Не знайся с глупыми и чти достойного,

Беги жестокого, ищи спокойного,

Вот благо высшее! Уйди от шумного.

Деянья добрые, заслуга чтимая

И совесть чистая в тебе хранимая,

Вот благо высшее! Нельзя страдания

Избегнуть здесь средь мира тленного,

Есть край другой, — край неизменного

Ищи покоя созерцания!..

Владыка благостный, владыка вечности,

Смири томление меня гнетущее~

Чужих я жен смущал во моей беспечности

И в беззаконии губил живущее.

Но ты укрой меня! Пороку льстивому

Не дай войти ко мне, благочестивому!

Где много радости, там и страдания,

Там царство демона, людей губящего.

Укрой от прошлого, от настоящего,

В покое чистом созерцания!’

8.

Пусть те, которые в размеренных стихах

Желают выразить всю тонкость настроений

Души проснувшейся, пускай они в словах

Не ищут дерзостно им нужных выражений!

Им не найти таких! Поэзия одна

Бессильна и смешна в своих новейших фугах~

Она юродствует к нервических потугах,

Где только музыка и может быть ясна.

Певцы новейшие! Мне кажется, не скрою,

Что мы запутались и ломимся в окно,

Когда открыта дверь. Вот почему, порою,

Увы! Читателю становится смешно.

Пускай бы во время, а ежели некстати,

В чувствительных местах, хохочет он, чудак?

Я слышал, что певцы есть признак благодати

Небесной для людей… Какой приятный знак!

Скорей, кто грамотен, к перу! Воспоминанья

У всех имеются. Возьмемте чистый лист…

И снова в храм войдем, где, чуткого вниманья

Исполнен, я стоял. Последней флейты свист

Замолкнул, но, еще душою не проснувшись,

Куда-то я летел. ‘Вы молитесь никак?’

Мне спутница моя сказала, улыбнувшись:

‘Пожалуй, изменить и вере можно такт’.

Она шутила, но я видел выраженье

Ее прекрасных глаз и бледного чела~

Их тоже в этот миг коснулось вдохновенье

И скрыть она его в улыбке не могла.

Я на нее взглянул и отвечал тревожно:

‘Нет, Нина Павловна, не бойтесь, подле вас

Другому идолу молиться невозможно.

Вы так божественны и так милы сейчас!’

Теперь мне кажутся смешны такие речи,

Но я был юн еще и видел, как тогда

Под платьем дрогнули ее худые плечи.

‘О, нет, пожалуйста, не будем никогда

Об этом говорить!’ мне отвечала Нина

И вышла из ворот. Гроза уже прошла,

А ночи звездная и чудная картина

Душистой прелестью и влагою цвела.

Мы шли безмолвные… И в жизни, как в искусстве,

Есть настроения, не терпящие слов.

Я весь тогда затих в каком-то новом чувстве,

То был прекраснейший из наших вечеров.

Все вместе пили чай. Когда уже не рано

Проснулся утром я, то Фриц мне передал,

Что наши спутники по зову капитана

Назад уехали. Корабль их запоздал

И, уголь погрузив еще вчера к заходу,

Боялся упустить хорошую погоду.

9.

Они уехали. И что же? Два, три слова,

Улыбок несколько, сверкнувший ярко взор, —

И пылкая душа была уже готова

Лететь за призраком. Как в море метеор,

Судьбой неведанной, негаданно, нежданно,

Мгновенно предо мной мелькнула красота,

И снова мрак кругом и ночь опять туманна,

Опять угрюмая, как прежде, темнота.

Вы, люди берега и жизни сухопутной!

У вас для радостей законный есть конец,

А наши радости бывают лишь минутны,

Печали-ж многие… но, впрочем, для сердец,

В волнах воспитанных, позорно помнить горе,

Не то рассердится обидчивое море…

Нам жизнью полною почти-что никогда

Жить не приходится и редкие мгновенья

Дают нам долгие скитальчества года

Для счастья нашего. Нам нет отдохновенья…

Чуть радость тихая зарею нам блеснет

И сердце праздное проснется ненароком,

Оно безвременно смирится и уснет,

Ожесточенное насмешливым уроком.

Есть в море случаи, когда усталый взгляд

Вдруг видит берега красивые вершины,

Ручей сверкающий, деревьев стройных ряд

На свежей зелени невидимой долины.

Уже отчаянный взирает мореход

На берег радостный, раскрыв широко вежды…

Но гаснет марево, как солнечный заход,

Как луч несбывшейся и призрачной надежды.

И снова плаванье и бури, и туман,

И вновь, со скрежетом и воплями свободы,

Несет рассерженный и темный океан

Свои угрюмые, таинственные воды.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

1.

По странным прихотям забывчивой души,

Для нас прошедшее становится прекрасно.

Как звуки музыки, замолкшие в тиши,

Так грусть минувшая, нас мучившая властно,

Всесильным временем и жизнью смирена,

За новой радостью нам больше не слышна.

Так жизнь устроена~ ей нужно впечатлений.

К востоку дальнему я помню наш поход.

В виду возможности народных осложнений

Мы долго пробыли в Китае этот год.

Где грусть прошедшая, тех дней недомоганье,

Мечты пугливые и долгие о ней?

От чувства вешнего, как от прошедших дней,

Осталось смутное одно воспоминанье.

Шли дни и месяцы, шли вахты каждый день,

Поездки на берег, — и скоро встречи краткой

И след изгладился. Сошла на сердце тень,

Ему привычная. Настойчиво, украдкой

Все время мудрое и губит п мирить,

А чувство, как пожарь, без пищи не горит.

В года недавние сравнительно свободы

Гораздо более имели корабли,

Чем в наши времена. Мы только ‘пароходы’.

В боязни, чтоб угля мы попусту не жгли,

Начальники эскадр следят за нами строго,

Не двигая судов без нужды и причин.

Но все-ж мы этот год ходили очень много.

Китай таинственный! Как много он один

В уме растерянном готов будить вопросов,

И как поверхностно и мало нам знаком!

То ряд безжизненных и сумрачных утесов,

Селенья жалкие, в которых каждый дом

Стоит в недвижности и древности столетней,

То град, построенный руками пришлецов,

Глядится в волны бухт фасадами дворцов

Со всею дерзостью своей двадцатилетней.

Корея бедная! Тебя видали мы~

Ты ‘утренних лучей’ зовешь себя страною,

Но я-б тебя назвал скорей страною тьмы…

В апреле раннею и светлою весною,

В награду за успех эскадренных работ,

Послал нас адмирал с комиссией одною

К японским островам из печилийских вод.

2.

По правде говоря, не мало впечатлений

Дарят нам плаванья~ но впечатленья те

Дают лишь множество туманных представлений

О нами виденном в неясной пестроте.

Я помню, как-то раз приехал к нам случайно

В восточный океан милейший публицист,

И все, что в странах тех есть темного, как тайна,

Все сразу понял он. Как опытный артист,

Вернувшись, начал он большие фельетоны

Строчить усиленно, не думая, с плеча~

В нем мысль игривая не ведала препоны,

В нежданных выводах свежа и горяча,

Конечно, обладать таким орлиным оком

Мы и не думаем, по скромности своей,

Как пылкий публицист, прибывший ненароком~

Но все-ж нам кажется, что нужно много дней

Общенья полного и тесного с Востоком,

Чтоб после передать о нем хоть слова два…

От вечно чуткого, пугливого вниманья

Моя кружилася, я помню, голова.

Как много, все-таки, царит очарованья

И в вас, Японии красивой острова.

В апреле месяце, когда цвели на диво

По мягким склонам гор чудесные цветы,

С волнами темными теченья Куросиво

В одну из южных бухт пришли мы. Теплоты

Был влажный воздух полн. Казалось, легкой грезой

На солнце нежилась живая зелень гор.

Так близко к берегу порою шел ‘Трувор’,

Что пахнул ветерок и зеленью, и розой.

Залива длинного по светлым берегам

Большого города толпилися постройки.

По рейду тесному веселый несся гам,

И лодок множество уже спешило к нам.

В то утро только что я выскочил из койки —

Мир новый предо мной, в лучах зари дрожа,

Купался, пробудясь в ее прелестных тонах.

Хотелось на берег, где зелень так свежа,

Где люди странные гуляют в киримонах.

3.

Он странен, этот край. Мы после много раз

Сюда на крейсере обратно приходили.

Заливы тихие, отсюда вижу вас!

Преданий древности своей не схоронили

Вы синих ваших вод на ясной глубине!

Вам счастье выпало прекрасное вдвойне.

Народ, теснящийся по чудным вашим скалам,

Умел обличие былое сохранить

И, с прошлым не порвав связующую нить,

Успешно шествовать вслед новым идеалам.

Европа манит вас. Но знаете-ль, куда

Приводит новшества жестокое движенье?

В нем много страшного, в нем сумрак, господа.

И, если головы не страшно вам круженье,

С востока вашего взгляните к нам сюда…

Вы, впрочем, знаете. Расправа в Трансваале

Для вас ужасною покажется едва ли~

Не даром же и ваш новорожденный флот

К Китаю совершал разбойничий поход.

Какое темное количество загадок

Теперь являют нам судьбы различных стран~

Наружный блеск везде и внутренний упадок,

Какой-то мировой таинственный обман!

Как полночь черные, над миром вьются думы…

Они ведь не были так мрачны и угрюмы,

Когда я встретился с тобой, Отойо-сан!

Союзы брачные в Японии счастливой

Как будто созданы для дальних пришлецов:

Чтоб быть хозяином японочки красивой,

Достаточно придти в страну ее отцов.

Собрав решительность, монету и отвагу

(Как сразу, в тот же день, у нас и сделал Фриц),

Вы лишь подпишете контрактную бумагу,

Наметив для себя одно из женских лиц.

Не правда-ль, мило как? Как просто и толково~

У нас такой союз женитьбой не зовут.

Но люди, вообще, придирчивее тут,

А там мы женимся… Как много значит слово!

4.

Когда подумаешь, то, правда, страшно как

На нашей родине жениться! В самом деле,

Есть что-то страшное в коротком слове ‘брак’.

Опасность тайная, как камень скрытой мели.

Как? — люди думают, — навеки, навсегда

Я в руки женщины отдам свою свободу?

Я молод и красив, а там беда, беда:

Наряды, доктора, две тысячи доходу,

Детей предвидимых неугомонный писк,

Да, может быть, еще, о ужас, украшенье

На лбу супружеском, — какой огромный риск!

Какое страшное и важное решенье!

Так люди думают и часто заодно

С известным женихом в минуту колебанья

Готовы выскочить в ближайшее окно…

А там, в Японии, все просто. Я вниманья

Еще как следует не мог остановить

На чудных прелестях холмов и нив окрестных,

Как вдруг женатым стал. Свой подвиг объяснить

Я мог бы множеством примеров мне известных,

Где просто женятся, случайно, без причин,

Имея опытность и даже важный чин.

А я был мичманом. Прекрасного искатель,

Я к неизвестному стремился всей душой~

Пример приятелей — соблазн весьма большой~

И если бы со мной зашли и вы, читатель,

В тот домик на горе, где жил с женою Фриц,

То, может быть, тогда, на зло упрямой воле,

Вы тоже вышли бы, как мальчик, из границ

Рассудка робкого и мудрого дотоле…

И близок не был кто, скажите, до греха

Лишь потому, что ночь коварна и тиха!

5.

А ночь была тиха, когда на новоселье

Собрался навестить приятеля и я.

Фриц любит общество, и полное веселье

Застал я в домике, где новая семья

В двух чистых комнатах уютно поместилась.

С эскадры множество сидело здесь гостей,

И все собрание приятно веселилось~

Кто передачею был занят новостей,

Кто спорил, кто кричал~ усевшись особливо,

Винтеры мрачные устроились в углу.

Иные-ж, с женами своими на полу,

Шутили весело и распивали пиво.

Хозяйка новая, колени преклоня,

Встречала каждого. Весь в новом киримоне,

Сам Фриц с хозяйкою приветствовал меня.

Здесь все воспитаны совсем в хорошем тоне

И суд, мне кажется, не был бы слишком строг,

Отдавший должное невыгодному мненью,

Что наш старинный свет куда-б еще как мог

У этих варваров учиться обхожденью.

По крайней мере, я был сразу поражен

Не столько красотой нарядных ‘мусумешек’

(Мы этим именем зовем японских жен),

Как их манерами. Я не боюсь насмешек,

Но если верить мне не хочет кто-нибудь

И станет говорить, что это вздор и враки,

То просто может он собраться в дальний путь

И сделать плаванье хотя бы в Нагасаки.

Теперь тем более легко попасть туда:

Дорога новая к услугам, господа!

От Фрица, кажется, не ранее чем в пятом

Часу уехали все гости. Ночевать

Решил остаться я, а в доме, Фрицем взятом,

Была свободная квартира и кровать.

Пока с приборкою возилась в помещеньи

Служанка старая, мы вышли в темный сад,

Где, звезд бесчисленных в чудесном освещеньи,

Лила ночь южная свой пряный аромат.

Спал стихнувший залив в сияньи безмятежно,

Хребты зеленых гор темнели в небесах,

И что-то в воздухе дрожало нежно, нежно.

Шепча невнятное о странных чудесах!..

Мы были не одни: еще одна девица

Осталась с нами здесь, — как после я узнал,

По просьбе хитрого и опытного Фрица~

Он все предчувствовал и все предугадал.

Заметив вечером особое вниманье,

Что этой девушке я выказал, мой друг

Предупредительно устроил мне свиданье…

И, как последствие приятельских услуг,

Квартира праздная осталася за мною

И я туда вошел вдвоем с своей женою.

6.

Но жизнь семейная в Японии тот раз,

Увы, к несчастно, была не долгосрочна~

К другому берегу угнали скоро нас.

Когда мне хочется теперь припомнить точно

Те дни весенние, то странно, как туман,

В лучах лазоревых встает воспоминанье

И, словно острова в тумане очертанье,

Твой облик вижу я порой, Отойо-сан.

Я вижу снова дни, когда, совсем усталый

От вахт наскучивших, учений и тревог,

В вечерний час зари ласкающей и алой

Спешил я радостно на тихий твой порог.

И взор очей твоих, темневших непроглядно,

И ручек маленьких я помню красоту,

И ‘оби’ шелковый, завязанный нарядно,

Подобный на спине широкому кресту.

Я помню частые прогулки по заливу,

И пахнувший сосной весельный наш ‘сампан’,

И рисовых полей болотистую ниву

Меж гор, глядевшихся в широкий океан.

Я вижу этот мир… ‘Самсина’ тихоструйный

Я слышу снова звук, как звук прибрежных струй,

Как твой, раздавшийся в час ночи полнолунной,

Наивный для меня, Отойо, поцелуй!

Любви здесь не было~ и где искать любови

При этой разности понятий коренных,

При всем различии струившейся в нас крови…

Нередко, вечером, я песен ей родных

Напевы слушивал, покоясь на циновке,

В надежде как-нибудь, хоть частью, разобрать,

Что в этой кроется хорошенькой головке.

Часами целыми Отойо-сан играть

Могла, смотря во тьму внимательно и прямо,

То глядя пристально в заветную тетрадь,

Где нарисована виднелась Фузи-яма.

Так называется священная гора:

Покрыта шапкою белее серебра,

Она (подобное имеется преданье)

В ночь выросла одну из бездны темных вод, —

Что, впрочем, ясное имеет основанье

В стране, где, следствием подземных непогод,

Землетрясения бывают каждый год.

Преданий множество здесь сложено в народе.

Но здешней музыки томителен размер

И песнь печальную, как что-то в этом роде,

Отойо, помнится, певала. Вот пример:

7.

‘Зачем ты смотришь на цветок?

Он свеж теперь, но день настанет —

Его весны минует срок

И он поблекнет и завянет.

Придет грядущая весна,

Он оживет с ее приходом.

Зачем же я осуждена

Стареть все боле с каждым годом!

Мне этот цвет не удержать~

Судьба все губит без разбора…

Зачем должны мы увядать

И блекнут так печально скоро?

Срывай раскрывшийся цветок,

Пока он дышит ароматно~

Его весны минует срок

И он завянет безвозвратно!’

8.

Но песни странные прервалися, как звук

Струны разорванной упавшего ‘самсина’,

И сняться с якоря пришлось ‘Трувору’ вдруг.

Июня, кажется, стояла половина,

Когда известие об этом адмирал

Нам телеграммою короткой сообщал.

Прощанье с женами довольно было мило.

Моя печальная и нежная вдова

Платок мне шелковый на память подарила,

Где были вышиты счастливые слова.

Когда мы с якоря снимались утром рано,

Все жены проводить собралися ‘Трувор’.

И долго, до черты, где мог их видеть взор,

Они махали нам с отставшего ‘сампана’.

Быстрее и быстрей шел легкий крейсер наш

И глубже за спиной тонул в немые воды

Весь этот временный и сказочный мираж…

Скажи мне, для чего и для какой свободы

Оставил я тебя, минутная жена!

Живешь ли ты еще, поешь ли, как бывало,

Иль, может быть, завять успела, как певала,

И, по обычаю, ты в пепел сожжена!

Быть может, дерзостным дыханьем урагана

Твой прах встревоженный из урны улетел

И с извержением капризного вулкана

Нежданно унесен в неведомый предел…

Нет невозможного на этом белом свете,

Что, впрочем, сказано давно уже в ‘Гамлете’.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

1.

Не мало по морям различным побродив,

Я ветряных погод доселе не любитель.

Волны рассерженной бунтующий прилив

Мне мил лишь с берега. Земли спокойной житель,

Могу я по часам с какой-нибудь скалы

Смотреть на буйный спор рассерженной пучины,

Где злобно пенятся сердитые валы,

Разбив у ног моих серебряные спины.

Но шторм на корабле терпеть я не могу.

Что здесь хорошего? Все движется, все бьется,

И, прямо глядя в пасть сердитому врагу,

Корабль растерянно ныряет и трясется.

В каюте все скрипит протяжно, нараспев,

Привязаны столы, шкапы и умывальник~

Все ходят грустные, от качки побледнев,

И мокнет вахтенный на мостике начальник…

Погода скверная нас встретила, когда

Мы из Японии пошли к Владивостоку.

В два дня наш командир рассчитывал туда

Добраться, но, увы… мы не добрались к сроку.

Сначала заревел пренеприятный ‘норд’,

И сильный перебой мешал идти ‘Трувору’.

Машиною всегда бывал наш крейсер горд, —

Тут что-то с тягами случилося не в пору.

Часов пятнадцать мы шли ходом в три узла.

Потом идти скорей представилась возможность,

Но, в этих случаях упрямее козла,

Наш штурман проявлял не в меру осторожность.

Он долго солнца ждал… Но вот, из серой мглы

Явилось солнышко над зыбью океана.

Под стук хронометра размерены углы

Рукой искусною при помощи секстана

И, место точное имея за собой,

Пошли мы далее. В машине перебой

Стал незначителен. Уж берег отдаленный,

Как еле видная, неясная черта,

Открылся впереди. Приметные места

Глаз ясно различал, трубой вооруженный…

Как вдруг холодная и белая стена,

Тяжелым облаком придвинувшись с востока,

‘Трувор’ окутала в одно мгновенье ока:

Куда ни всмотришься, — все та же пелена!

Туман недвижимый, густой и беспросветный!

Сирена плакала, то воя, то сердясь…

Лишь после ‘отдыха’, кусками заклубясь,

Туман рассеялся. Просвет едва заметный

Кругом расширился. Хотя и в поздний срок,

Входили все-таки и мы в Владивосток.

2.

Кто в жизни вынужден без отдыха скитаться

По морю синему, от родины вдали,

Тот верно чувствовал, что значит возвращаться

К пределу милому родной ему земли.

Впервые видел я тот берег отдаленный,

Но странной радости почувствовал прилив,

Когда по золоту волны угомоненной

В Петра Великого входили мы залив.

На душу действуют тут самые названья…

И как ты, родина, бываешь дорога,

Когда слагаются яснее в очертанья

Твои плывущие навстречу берега!

Аскольд возвышенный, у входа остров Русский,

В Босфоре поворот направо — и ‘Трувор’,

Оставя за собой пролив довольно узкий,

Вошел на длинный рейд. У ног окрестных гор

Лежит Владивосток. Он с палубы до края

Был виден явственно на левой стороне.

Растительность холмов достаточно скупая

Открытым город весь оставила вполне.

При свете яркого, вернувшегося солнца,

Нагорных домиков искрилися оконца~

Ряд улиц вниз с холмов до бухты добегал,

Большую улицу внизу пересекая.

И храм на площади возвышенной стоял…

Приход наш, видимо, гуляющих вниманье

Привлек. У пристани, в общественном саду

Как раз нарядное и людное гулянье

В тот день случилося. Решив, что попаду

Сейчас же на берег, хотел я одеваться,

Но тут приехали с соседних кораблей

К нам с поздравлением и с кучею вестей, —

Пришлось на крейсере до вечера остаться.

Пошли приветствия, рассказы и вино.

Двоих товарищей не видел я давно,

И дело ясное, что много разговоров

У нас имелося при случае таком.

Но старший офицер пришел искать танцоров,

Чтоб ехать на вечер в собрании морском,

И так как мичманом я был лишь в эти годы,

То нес безропотно подобные невзгоды.

3.

Здесь жизнь веселая кипит на берегу,

И летом царствует большое оживленье.

Спеша с Европою устроить сообщенье,

В те дни к казенному не мало пирогу

Народу разного сюда перебиралось.

Все жило весело, шумело, забавлялось,

И город сумрачный стал шириться, расти,

Как пристань важная сибирского пути.

Все представители далекого Востока

Живут здесь в городе. Китайцев прямо тьма,

Японцев множество и русская тюрьма,

Карая следствия преступного порока,

Шлет мрачных жителей, окончивших свой срок,

На жизнь свободную сюда, в Владивосток.

Все, помню, в городе, неведомом мне прежде,

Мне было радостно. Кругом родная речь,

Дома, извозчики и в форменной одежде

Блюститель тишины, поставленный стеречь

Сих мест спокойствие. От берега морского

Бродить по улицам с Сережей мы пошли.

Недавно памятник заслугам Невельского

Поставлен в городе. От моря невдали

Он возвышается: простой и немудреный

Гранит с рельефами и бронзовый орел…

Так вот он, смелостью его приобретенный,

Край обетованный! Нарочно я прочел

Героя скромного тогда бытописанье,

И образ путника упрямого морей

Воскреснул в памяти, — прямой, как изваянье…

4.

Балы, балы! Вы на душе моей

Не мало будите угасших впечатлений…

Я вас люблю за пыл минувших дней.

За яд дарованных мне в юности волнений.

Плясать не пробуя уже который год,

Люблю я все-ж глядеть на людное собранье,

На ‘па’ потешные танцующих господ

И дам наряженных на милое блистанье.

Люблю я бальных пар мятущийся поток,

И блеск горящих глаз, и уст невнятный шепот,

Когда, за стульями забравшись в уголок,

Смотрю за лицами я, в шуме одинок,

И свой рассеянный воспитываю опыт…

В разгаре бал кипел, когда с Сергеем мы

Светланской улицей дошли по назначенью

И тихо двигались средь общей кутерьмы

По освещенному собранья помещенью.

Блистал огнями зал. Все плыло и неслось

При громе музыки, невидимой на хорах.

В дверях, как издавна в России повелось,

Толпились зрители, но, впрочем, и в танцорах

Нехватки не было. Оружья всех родов

Скользили витязи по гладкому паркету,

И фраки темные, в противность эполету,

Неслышно двигались меж блещущих рядов.

Все шло по правилам, согласно этикету…

Не видевши давно ни танцев, ни людей,

Большое общество я рад был видеть снова,

Но странно, в памяти встревоженной моей

Хранил недвижимо я облик Невельского.

Вот, вот, казалось мне, в собрание придет

Покойный адмирал и взглянет со вниманьем

На этот пляшущий и радостный народ…

Вдруг (вздрогнул, кажется, я нервным содроганьем)

Направо, у дверей, ведущих в дальний зал,

Я Нину Павловну увидел и узнал…

‘Не может быть!’ — в уме моем мелькнуло,

‘Ошибка, кажется’… Печальна и бледна,

Играя веером, случайно повернула

Лицо знакомое к нам в сторону, она.

О, нет! Здесь не было на этот раз ошибки!

И мы с Сережею, толкаясь и спеша,

Навстречу бросились приветственной улыбки.

5.

Она была и здесь все так же хороша.

Как платье белое лицу ее пристало…

От встречи радостной в смущении немом

Она зарделася и, вспыхнув, просияла.

‘Как это счастливо! — промолвила потом, —

Пришли сегодня вы, надолго ли, откуда?

Как Ваня будет рад’… — А Ваня на верху,

Со страстью преданный азартному греху,

Сидел за картами. Играет он не худо…

Все Нина Павловна рассказывала нам

О здешнем обществе, смешном и многоличном, —

И тут же миленьких показывала дам, —

О том, как целый год в селенье пограничном

Пришлось ей провести: по девственным лесам

Она припомнила тяжелые скитанья,

Куда посылан был супруг на изысканья.

Иван Михайлович, увидя нас с женой,

Нас сразу заключил в широкие объятья!

‘Вот встреча славная~ ну, мог ли ожидать я!

Конечно, ужинать вы будете со мной!’

Такой же радостный, такой же круглолицый,

Он тут же убежал, спеша занять места.

В столовой страшная стояла духота.

Мазурка кончилась, и длинной вереницей

Шли гости ужинать. Поживши за границей,

Отвыкнуть я успел от наших вечеров:

Весь этот пестрый шум, разгульный, без порядка,

Казался, помню я, мне как-то нездоров.

Сначала все пошло еще довольно гладко,

Но скоро был везде настолько поднят дух,

Что дамы многие уехали. Какой-то

Поручик вдруг запел и очень громко, вслух,

‘Паяцов’ арию (вот был ужасный вой то!)~

Товарищи его, положим, увели,

Но статский юноша, сейчас ему на смену,

Стал декламировать двусмысленную сцену…

В конце концов и мы поднялись и пошли.

Нас Нина Павловна с Сережею хотела

Увидеть завтра же. Мы обещали ей

И, так как в небесах заря уже горела,

На крейсер дремлющий поехали скорей.

6.

Чем больше я живу, тем более уверен,

Что случай на земле владеет и царит.

Кто только жизнь свою с начала проследит,

Тот верно, в выводах своих не лицемерен,

Признается, как я, что в важном и пустом

Он часто случая послушным был рабом.

Князь мира этого есть случай, и охота

С ним спорить попусту рождает Дон-Кихота.

Мысль, правда, грустная, но в сущности для тех

Она безрадостна печальной наготою,

Кто в ней и чувствует залог своих утех,

Для всех сознательно живущих суетою

И в мир вещественный погрязнувших людей…

Есть область чудная возвышенных идей,

Нас увлекающих. Случайностям юдоли

Земной подвержена, бесспорно, и она,

Но, силы внутренней невидимо полна,

И случай подчинить своей дерзает воле.

Упало яблоко и вдумчивый Ньютон

Умел в том выследить законы тяготенья,

Нередко яблоков случалися паденья,

Но мироздательный неведом был закон.

В превратностях борьбы успел Наполеон

Создать из мятежа роскошную порфиру

И, верно, каждое событие Шекспиру

Давало новый смысл в явленьях бытия.

Примеров этаких есть много чрезвычайно…

Об этом потому теперь припомнил я.

Что с Ниной Павловной мы встретились случайно, —

Пустою прихотью играющей судьбы.

Судьба игривая свела нас вместе дважды

И после бросила для счастья и борьбы,

Мне дав в помощники немного страстной жажды,

Немного юности, неясную мечту,

Быть может, — нравственных устоев недостаток

И Нины Павловны родную красоту.

Свиданья первого хранился отпечаток

И греза старая вернулась, как заря.

Начало сделано и много-ль для начала

Нам нужно важного, по правде говоря!?

Чье сердце чуткое само не замечало,

По разным признакам, незримым никому,

Другого, — близкого и нежного к нему?

Кому не ведомо пугливое смущенье,

Любви начальное, безмолвное общенье?

Повсюду заговор молчанием живет…

И если с женщиной вы встретились и тайно

Вошли в общение, то вам уже везет:

Быть может, счастливы вы будете случайно.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

1.

Иван Михайлович был страшный хлебосол

И, гордый, кажется, знакомством с моряками,

Нас часто звал к себе. Над синими волнами

Залива тихого он дом себе нашел.

От центра города в приятном удаленьи

Дом поместительный был выстроен давно

И, как природное, российское строенье,

Стоял навытяжку, нескладно и смешно.

В России, вообще, на всем ее просторе,

Стиль Аракчеева до наших дней в фаворе…

Зато прекрасный вид открыт был на залив:

Здесь берег падал вниз и весь крутой обрыв

Покрыт был зеленью~ в черте же небосклона

Виднелись синие, далекие леса.

Такие же росли и здесь во время оно.

Но смерти лютая настигла их коса:

Борясь с морозами, невзгодами и тьмою,

Пришельцы первые сожгли леса зимою.

Но то, чему был здесь я, правда, очень рад,

Так это маленький, но все-ж тенистый сад.

Я так люблю сады, а в доле горемычной

Мы, если ходим в сад, то больше в сад публичный…

Сюда, однако же, в свободные часы

Являться стали мы с Сережею охотно,

Когда на западе багряной полосы

Закатный гаснул свет и весь залив дремотно

Светился отблеском умчавшегося дня.

Сергей был, кажется, не менее меня

Хозяйкой нашею незримо очарован:

Он скромен был и тих, но, внутренно взволнован,

Усевшись за рояль, играл при ней всегда

Так выразительно, как прежде никогда.

Гостей здесь множество порою собиралось~

Игра азартная шла часто до утра

И вин порядочно, по правде, выпивалось,

На что привычные имелись мастера.

Я больше наблюдал и знал уже прекрасно,

Что Нина Павловна в замужестве своем

Не очень счастлива, — мне это было ясно~

Совсем не ласковым, насмешливым огнем,

В тени ресниц ее заметным мне немного,

Глаза чудесные порой глядели строго.

2.

Я видел все тогда и сладостной мечты

Сознал счастливую, далекую возможность.

Природа щедрая не терпит пустоты.

Я в сердце женское имел неосторожность

Всмотреться пристально — и что-же… Нашел его

Свободным, может быть, для сердца моего.

Мне счастье ветряно свою служило службу~

Весь полон деланной и скучной простоты,

Иван Михайлович вступил со мною в дружбу

И выпил, кажется, дня через три на ‘ты’.

Своей особою и гордый, и довольный,

Самоуверен он был просто без конца

(Людей балованных грех частый и невольный).

Улыбкой вечною румяного лица

Довольство выразить старался он женою,

Когда, беседуя, она была со мною.

Он мало мне мешал и скоро я узнал

Всю Нины Павловны жизнь прошлую. В деревне

Был жив отец ее, в отставке генерал,

А мать скончалася недавно. Очень древней

Семьи, угаснувшей за нею наконец,

Последним отпрыском была она. Отец,

Как оказалося, имел семью другую

При жизни жениной в уездном городке.

Неся безропотно судьбу свою такую,

Мать Нины Павловны в невидимой тоске

Обиду горькую на сердце растопила

И всеми силами страдающей души

Дочь подраставшую лелеяла, любила

И тихо таяла в степной своей глуши.

Недуг неведомый точил былые силы,

И в ночь весеннюю, когда сирень цвела,

Мать Нины Павловны в деревне умерла,

Найдя спокойствие на дне своей могилы.

Последний взор ее был к дочке обращен.

Мольбу последнюю о ней уста шептали…

Отец был, видимо, сначала огорчен,

Но, чтоб рассеяться от горя и печали,

Он в город в скорости отправился на съезд,

Куда тем временем собрался весь уезд.

Жизнь невеселая для девушки настала.

Любить хотелось ей, но как любить, кого?…

Отца родимого любить она желала,

Но был он холоден… Покоя своего

Она два месяца почти не покидала

И только Спаса лик, лампадой озарен,

С печатью кроткою немого состраданья

Слыхал печаль ее и скрытые рыданья…

Тот образ некогда в семью был подарен

Петра царевичем несчастным Алексеем.

3.

Судить со строгостью мы всех легко умеем!

Кто только с Ниною ни виделся тогда,

Все мненье общее в уезде повторяли,

Что эта девушка спесива и горда.

Ей покровительство напрасно предлагали

Соседи разные, зовя ее к себе,

Она к рассеянью в несчастливой судьбе

И не стремилася. За днями шли недели

И Нина Павловна, не видя никого,

Расцветши юною красою еле-еле,

Жила затворницей приюта своего.

Как все печальное на свете, слава Богу,

Печаль душевная смирялась понемногу,

И жизнь в привычную входила колею…

Но неожиданно все снова изменилось,

Отец из города ‘любовь’ привез свою.

‘Любовь’ во флигеле спокойно поселилась

И, экономкою назначена потом,

Вошла в правление прислугой и скотом.

Жизнь Нины сделалась двусмысленной и ложной

И только случая ждала она пока,

Чтобы разделаться с той жизнью невозможной.

И вот — дождалася. Гвардейского полка

Красивый офицер, приятный и любезный,

Иван Михайлович, ей руку предлагал.

Не долго думая и чувствуя над бездной

Пред ней открытою в отчаяньи себя,

На брак спасительный шла Нина не любя.

Не так грядущее ей прежде рисовалось,

Когда в девических, лазоревых мечтах

Ей счастье ясною надеждой улыбалось,

Как солнце красное в далеких облаках, —

Не то, казалося, готовит ей судьбина…

Но замуж, все-таки, в апреле вышла Нина.

Почти в то время же, за свадьбою сейчас,

Свой полк оставивши и скоро, и нежданно,

Иван Михайлович зачислен был в запас,

Что людям знающим казалось очень странно.

Болтали многое о картах, об игре…

Но как бы ни было, стараньем генерала

Он места нового добился. В сентябре

С ним Нина Павловна в Одессу уезжала,

Где ждал у пристани огромный пароход,

К востоку дальнему свершающий поход.

4.

Благословенны те счастливые сердца,

Что с лет младенческих любовь в себя впитали

В семье возлюбленной родимого отца!

Вы мудрость высшую таинственно познали!

Среди грядущего нежданных, многих бед,

Звездой горящею, звездою путеводной,

Льет прямо истина красою благородной

Вам в грудь открытую свой ясный, тихий свет!

Блажен, кто с мыслию, быть может, безрассудной,

Бросая милое, родное, отчий дом,

Идет дорогою тернистою и трудной

Вслед за страдающим и любящим Христом!

Кто любит пламенно, тот с Ним живет незримо,

Тот в Нем находится и с Ним разделит часть.

Блаженна всякая возвышенная страсть

И сердце каждое, которое любимо…

Чиста пред Господом достойная семья,

Где сердце детское соблазна не видало,

Где с первых проблесков сознанья бытия

Любовь великая то сердце окружала~

Она посеяна в нем тайно, как зерно,

Как почва добрая, семья его лелеет

И, если во время тепло его согреет,

Воздаст сторицею своим теплом оно.

Но вы, несчастные, вы, семьи, где соблазна

На душу юную тлетворный веет яд,

Где сердце детское для чувств и ласки праздно,

И правды божеской не видит зоркий взгляд,

Вы, семьи многие, где, в жертву сладострастья

И жизни суетной, заброшено дитя, —

Не удивляйтеся, что, бросив вас шутя,

Оно кидается на первый призрак счастья.

5.

При встречах с Ниною я каждый раз ясней

Ловил в очах ее проснувшееся чувство.

Надежда робкая росла во мне сильней…

Себя обманывать не буду~ все искусство,

Весь опыт жизненный я вспомнил и собрал

В ее присутствии. При всякой с ней беседе

Я быстро близился к желаемой ‘победе’, —

Как мир занятие подобное назвал.

Себя обманывать не стану — и достойным

Свое усилие я, правда, не считал~

Но кто останется холодным и спокойным,

На чувство пылкое положит свой запрет,

Влюбившись счастливо и страстно в двадцать лет?

Нужна здесь выдержка и мощь нужна героя,

А в жалкой слабости я не был таковым

И, перед женщиной неопытною стоя,

Я просто нравственно был слабым и больным,

Пустым и, может быть, несчастным человеком,

Каких огромное и страшное число

На жизнь рождается несчастным нашим веком, —

С тоской неведомой, без цели впереди,

С печатью раннего по годам увяданья

И с самолюбием без прав, без основанья,

Не в меру развитым в болезненной груди.

Подобных множество, без всякого сомненья,

Людей является в лихие наши дни,

Но есть и чудные меж нами исключенья:

Есть люди лучшие, — мне дороги они, —

Есть люди чистые, я чувствую их близость,

Когда нечаянно встречаю их порой.

Вся века нашего украшенная низость

Их не касается. Не заняты игрой

Страстей разнузданных, вне бури их кипенья,

Они незримые проходят мимо нас,

Питая в сумерках светильник вдохновенья.

Их сердце чуткое по свету каждый раз

Во тьме обыденной и пошлой узнавало…

Есть люди светлые, хотя их очень мало…

Сергей Степанович единым был из них.

Не мог он вынести неправды и обмана~

Заметил, видимо, он ранее других

Начало тайного для всех еще романа.

Он Нину Павловну стал реже посещать,

О ней заговорить я с ним старался тщетно:

Подобный разговор умел он прекращать,

Сведя на что-нибудь другое незаметно,

И, страшно занятый работой судовой,

Он бегал целый день по палубе жилой.

Зато в час ‘отдыха’ Сережа нелюдимый

Забыл совсем о сне, бродил по кораблю

И тихо напевал романс им так любимый:

‘Мне грустно потому, что я тебя люблю’…

6.

В начале августа был послан для чего-то

Иван Михайлович довольно далеко~

Тогда в Манчжурии шла спешная работа

По новой линии. Мне стало так легко,

Когда в отсутствии шумливого супруга

Я к Нине Павловне зашел по праву друга.

Те дни блаженные, забуду-ль их когда!

Забуду-ль вечер тот и теплый, и бесшумный?..

В саду сидели мы. Я прежде никогда

В крови не ощущал такой огонь безумный.

На дальнем береге, за темные леса

Садилось солнышко и в розовом отсвете

Лица мне милого стыдливая краса

Еще любезнее казалась мне… Я эти

Лучи прощальные и солнце не хотел

Тогда удерживать. Зарей я сам горел

И ждал, чтоб зоркое и ясное светило

За далью спряталось. Там леса синева

Прохладой темною давно его манила.

От солнца красного хотел я торжества

Скрыть радость близкую… Уже его возможность

Я предугадывал. И трепет милых рук,

И томный блеск очей, и слов дрожащий звук

Во мне последнюю убили осторожность…

Кругом все более темнела тишина,

Все было сказано… Когда же из-за крыши

Нежданным заревом вдруг вспыхнула луна

И в тучках перистых взошла по небу выше,

То Нина Павловна, закрыв глаза рукой,

Стыдясь нескромного, серебряного света,

Тихонько плакала… Зачем, какой тоской

Вы, слезы, вызваны? Вы счастья ли примета.

Когда, встревожено на тайном дне души,

Оно, плененное, стремится на свободу?

Печаль ли долгую храните вы в тиши,

Как ключ невидимый хранит живую воду?

Вы, плач невинности, греха ли вы позор.

Быть может, совести последнее роптанье,

Ее заслуженный и горестный укор?

Вы, слезы тихие, прекрасны как страданье!

При свете месяца я близко вас видал~

Вы были, помнится, прозрачны, как кристалл…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На родине

Я здесь, в своих полях. Счастливая судьба

Меня над бездной вод щадила и ласкала,

И ‘в море сущего’ далекого раба

Молитва чья-нибудь в путях оберегала.

Я невредим и жив. Вхожу под милый кров

По ветхим ступеням, скрипящим под ногами,

С душой~ не павшею под бурею годов,

И мыслью тяжкою, воспитанной годами, —

Вхожу, задумавшись, с морщиной на челе,

Средь полной тишины, царящей на селе.

В душе моей светло. Я вам хочу сказать,

От детства милые сады, дубы, березы,

Что счастлив я теперь, что молодости розы

Цветут в моих мечтах, как некогда, опять,

Что где-то далеко задержанные слезы

Готовы вырваться на свет из тайника.

Мне хочется сказать, родные очертанья,

Что бережно хранил и нес издалека

Я вами родственно внушенные преданья

И, падая порой в окрестной темноте,

Я вам принес назад их в прежней чистоте!

В душе моей светло. Вхожу под милый кров…

Здесь все осталося без всякой перемены,

И мебель старая домашних мастеров,

И белой известью окрашенные стены,

И те же образа, и даже запах тот,

Что жил здесь некогда, теперь еще живет

На полках, между книг ненужных и забытых

И пылью времени, как саваном, покрытых…

Привет тебе, земля! Как много, много дней

Я вспоминал тебя в скитаньях непрестанных

По водам пенистым обманчивых морей

И в мирной тишине заливов чужестранных!

Как часто о твоей мне думалось судьбе,

Когда, не зная сна и позабыв о скуке,

По книгам избранных и родственных тебе

Учился я тебя сильней любить в разлуке.

И не по книгам, нет! Семья твоих детей,

Простых твоих сынов семья, ясней чем книги,

На тесной палубе, меж пушек и снастей,

Учила уважать и чтить твои вериги…

Нет, родина моя! Ты все еще сильна.

Ты все еще жива в спокойствии смиренном,

Как моря синего немая глубина,

Как мысль великая в величии нетленном.

В душе моей светло. Какая тишь кругом!

Какое грустное на сердце оживленье!

Мне кажется в тиши, что ожил старый дом

И чье-то тихое я слышу появленье.

Кто здесь? Откликнитесь! Но нет! везде, покой.

Среди безмолвных стен брожу я одиноко,

Но чую на себе внимательное око,

И кто-то ласково беседует со мной.

*** * ***

Задумавшись стою над спящею водою.

Заката бледная темнеет полоса~

Я вижу, кораблей недвижных предо мною

В прозрачном сумраке повисли паруса.

Сегодня полный штиль. Ни ветра, ни волненья.

Вдали маяк горит над гладью водяной.

Как дорог мне теперь покой отдохновенья.

Чу… песня слышится за баркой дровяной.

Жаль, слов не разобрать, но воздух так спокоен,

Что звуки дальние понятны мне и так.

Зачем же смолкнул ты? Запой еще, рыбак!

Я с песнею твоей сегодня в лад настроен.

В душе ответная родится тишина,

Напев таинственный в ней бережно хранится,

Давно уж песнею душа напоена,

Но песня, кажется, должна теперь излиться.

*** * ***

Когда беспомощным я был еще младенцем,

Я страх неведомый испытывал порой.

То не был страх ни ведьм, ни привидений,

Но что-то вдруг в таинственной ночи

Со мной ужасное во тьме происходило.

Казалось мне, что ночь и тишина

Каким-то трепетом нежданно наполнялись,

Кругом мне слышался глухой и странный шум,

Как будто близкие и дальние предметы

Живыми делались таинственным путем~

Все угрожало мне бедою непонятной,

И в очи злобная глядела темнота…

Исполнен ужаса, я вскрикивал невольно

И с нежной ласкою знакомая рука,

Испуг младенчески с заботой отгоняя,

К моей встревоженной склонялась голове.

‘Здоров ли ты’ — я слышал голос тихий,

‘Ты страшный сон должно быть увидал!

Засни скорей, не бойся, будь мужчиной~

Я здесь с тобой, я сон твой стерегу…’

И, слыша звук и голос одобренья,

Я крепким сном спокойно засыпал.

Когда я юношею стал самолюбивым

И, чем-нибудь нежданно огорчен,

Был часто полн и гнева, и досады,

С тревогой юною не в силах совладать~

Когда печаль мне душу леденила,

Я к другу старшему, мне данному судьбой,

Нес сердце, полное борьбою и сомненьем,

И, помню, звук спокойных, мудрых слов

Вновь укреплял ослабнувшую волю

И с жизнью светлою опять меня мирил.

Любовь мне пылкие объятья раскрывала.

Неся забвение, лобзанье и восторг.

Когда теперь, возросши зрелым мужем,

Своей дорогою я медленно бреду,

В судьбе скитальческой теряя пыл душевный,

Когда теперь ни ночи темнота,

Ни гнев, ни страсть, ни тайный яд обиды

Моей души до дна не шевелят,

Теперь я чувствую порой печаль иную

Всех прежних недугов изведанных страшней.

Она страшна, как зарево пожара,

Как ночь бессонная, медлительно нема.

В ней скрыто тайное о чем-то сожаленье,

Какой-то внутренний, отчаянный призыв

И горькая, как слезы, безнадежность…

Друзей отзывчивых я больше не ищу,

Мою печаль никто делить не может~

Я должен быть, я знаю, одинок…

И вот теперь, в минуту бурь душевных,

Отраду новую нашел я для себя.

Есть книга чудная, заветная со мною~

В ней мысль высокая, любовь и простота

В словах божественных так чудно сочетались,

Такая светлая разлита красота,

Что в миг отчаянья, чуть книгу я раскрою,

Ответным трепетом дрожат мои уста…

И одиночества я полного не знаю,

Печаль смиряется, исполнена мольбой,

И друга верного я сердцем ощущаю,

Его я чувствую и слышу за собой.

Копенгаген.

Зиме

Мне небо дальнего востока

Давно постыло, как тюрьма,

И из прекрасного далека

Я вспоминал тебя, зима!

Я вспоминал тебя напрасно,

В далеком, чуждом мне краю,

Где все заманчиво прекрасно

И безмятежно, как в раю~

Где легкий пар благоуханья

Струят уснувшие цветы

И жизни вечной трепетанья

Полны и травы, и кусты~

Где звезды ясные красиво

Качают светлые лучи

На водах сонного залива,

А ночи влажно горячи…

В тех странах роскоши и неги

О дальнем севере и снеге

Мне часто думалось в ночи.

Скучая скукой ожиданья,

Далеко брошенный судьбой,

Я долго, долго ждал свиданья

Опять с красавицей-зимой.

И ты пришла на зов молящий:

Холодный воздух недвижим

Исполнен силы леденящей.

Как будто белый херувим

Стряхнул сверкающие крылья

На осень, полную бессилья,

И осень смолкнула пред ним.

Как в годы прежние, я молод…

Зима! Мне дорог твой приход.

Твоих очей морозный холод

Мне бодрость новую дает!

Замерзли северные слезы

В кристаллы инея и льда,

И наступившие морозы

Родят желание труда.

Но почему мечты капризной

Я не могу сдержать полет?

Звуча неконченною тризной,

Мне песню старую поет

Знакомый голос издалека,

Приветом нежности дыша…

И снова просится душа

К пределам дальнего востока.

*** * ***

Не спрашивай меня, мила ли мне весна,

Небес мне мило ли лазурное блистанье:

Я светлой рад весне, веселая, она

Зовет к себе мое печальное вниманье.

Я рад весенним дням и шелку первых трав,

И в небе голосам крикливой вереницы,

А в первом шепоте проснувшихся дубрав

Готов угадывать и слышать небылицы.

Я рад ее красе, но чем я виноват,

Что дума зоркая мне в неге вешней ласки

Рисует осени красивый листопад

И тленной зелени желтеющие краски…

Не спрашивай меня, люблю я или нет,

Душой проснувшейся я, правда, молодею,

Но, кратких радостей предчувствуя расцвет,

Соблазну новому довериться не смею.

Я виноват ли в том, что сердце не хочу

Темнить сознательно разгаданным обманом,

И желтой осени красивую парчу

Весны окутывать таинственным туманом!

Лежат на берегах у моря валуны~

Они не ведают весеннего цветенья,

Но, в дни веселые вернувшейся весны,

Не портят на сердце живого впечатленья.

Ты видела-ль тогда, — безжизненный гранит,

В лучах живительных, при розовом рассвете,

Какими блестками красивыми горит?

И я хотел бы быть таким, как камни эти…

Не спрашивай меня, мила ли мне весна,

У сердца не проси открытого признанья~

Мне дорог мой покой, отрадна тишина

И счастье тихое немого созерцанья!

*** * ***

Серебряных лучей спустилось покрывало,

И ночь прозрачная безмолвна и ясна.

О, если счастья вам сегодня не хватало,

Возьмите от меня! Душа моя устала~

Обильем радости она отягчена…

Подайте лиру мне! Пусть песня золотая

Летит молитвенно к открытым небесам,

И в звуках радостных печаль пережитая,

Над нами музыкой чудесною витая,

Пускай тут слышится, исполненная там!

Слезами тихими ты плачешь от волненья~

Я знаю все теперь… молчи… не надо слов…

У сердца, полного такого утомленья,

Нет места ничему, нет силы для сомненья,

Я счастлив потому, что веровать готов.

*** * ***

Когда небесный свод вдруг страшно потемнеет

И собирается нежданная гроза,

И туча черная над полем тяготеет,

И первой молнии заискрятся глаза~

Когда, вся трепетна, в беспомощной истоме

Природа казни ждет, ресницы опустив, —

Тогда в карающем, тогда в небесном громе

Твой голос слышится — могуч и справедлив…

Я тоже казни ждал… но руку отпущенья

Ты снова надо мной внимательно простер~

Твой гнев не разорил мой тлеющий костер,

А дал лишь пламени иное освещенье.

Как страшен и как строг вид Божьего лица!

Но понял, наконец, и я святую волю.

Нет, сердца слабого, поверь, не обездолю~

Защитником его я буду до конца…

*** * ***

Зажег костер я в час полночный

И молвил пламени: ‘Гори,

Пока в огнях страны восточной

Не глянет яркий луч зари!’

И вот в степи необозримой,

Как светоч веры огневой,

Мне светит здесь неугасимо

С тех пор костер сторожевой.

Во тьме ночной столпились тени,

Грозят и злобствуют вокруг,

Но от нечистых наваждений

Меня хранит незримый круг…

Мой конь вблизи меня стреножен,

В траве лежит железный меч~

Его не выну я из ножен:

Я должен мой костер стеречь!

Холодный ветер завывает.

В пустыне тлея и горя,

Меня костер мой согревает…

Близка желанная заря!

*** * ***

Привет тебе, деревня дорогая!

Я снова здесь, я снова у тебя,

Привет тебе, печальная моя,

Заснувшая равнина снеговая!

Привет и вам, знакомые дубы,

Покойтеся в саду оцепенелом,

Под солнечным лучом похолоделым,

Мороза зимнего послушные рабы.

Покойтеся и набирайтесь силы,

Чтоб с новою весной легко вам было встать

Из вашей временной серебряной могилы

И сень зеленую широко раскидать.

Привет тебе, деревня дорогая,

Привет вам, белые, пушистые леса,

Зимы холодная, блестящая краса,

Заснувшая равнина снеговая!

Цикл ‘С природой’

*** * ***

Приветной тишины и ясной неги полны,

Так ласковы вчера и тихи были волны…

Чуть слышно у бортов резвилася струя,

Мечты старинные свивая надо мною,

И солнечных лучей искристые края,

Купаясь, тешились алмазною игрою.

Но за ночь прошлую померкли небеса,

Во гневе страшные покрыты волны пеной,

Шумят и сердятся прибрежные леса,

Ошеломленные внезапной переменой.

И мира нет в душе. Как в море, нет следа

В ней ясной тишины вчерашнего покоя~

Докучных помыслов несносная орда,

Как туча грозная, несется надо мною…

Недавно пылкие желанья стеснены,

Они замолкнули, бессильны и усталы~

Так птицы, бурею седой занесены,

Бессильно прячутся за смоченные скалы.

Смотрю на море я, внимая шуму волн.

Быть может, этот гнев природе также нужен,

И, где-нибудь разбив в камнях отважный челн,

Он вынесет на свет сокровища жемчужин.

О, если бы всегда на совести людской,

По окончаньи бурь неистового воя,

Лежало-б счастие, омытое тоской,

Жемчужины любви и светлого покоя!

*** * ***

Берег скрылся за волнами

Пенится вода.

В небе пасмурном над нами

Светится звезда.

То горит она прекрасно,

То видна чуть-чуть

И старается напрасно

Тучи проглянуть.

Отчего я в час урочный,

В грезах наяву,

От тебя, звезды полночной,

Глаз не оторву?

Вижу: тайною тревогой

Ты утомлена,

И в твоей улыбке строгой

Мне печаль видна…

Подари меня ответом,

Успокой в тиши, —

Мраком связаны иль светом

Наши две души?

Успокой меня скорее,

А потом гори,

Чтобы ждал я веселее

Утренней зари.

Ночи черной минет злоба,

И в сияньи дня

Мы с тобой погаснем оба…

Подожди меня?

*** * ***

Родник животворный я вижу во сне

В какой-то неведомой мне стороне,

И, жаждой мучительной тяжко томим,

Склоняюсь блаженно и жадно над ним.

Но, чуть лишь устами я влаги коснусь,

Мгновенно на ложе постылом проснусь.

Цветов ключевых исчезает краса,

В глазах моих стынет живая роса…

О ты, чье веленье и страшная власть

Вложили мне в душу глубокую страсть, —

Ударь своим громом в дремотную грудь:

Мне хочется в сердце свое заглянуть!

И если источник тот в сердце моем,

Он ярко заблещет ответным огнем.

Я веровать стану тогда не во сне,

Что светлый источник струится во мне.

*** * ***

Я чувствовал грозу~ она была уж близко~

Насыщен воздух был, стояла в море мгла,

И тучи темные спустились низко, низко…

Я долго ждал грозу, и вот — она прошла.

Не бойтесь шумных гроз! Таятся в тучах воды,

В больных сердцах людей таится горьки яд,

И нужен тем сердцам для новой их свободы,

Как тучам грозовым, — разряд.

Маленькому другу

Приди и сядь ко мне, мой маленький дружок,

Наперсник дум моих, товарищ размышленья~

В моей обители твой звонкий голосок

Звучит мне ласково, как голос вдохновенья.

Во мрак души моей, где пусто и темно,

Твой взор младенческий свободно проникает:

О чем-то радостном, забытом уж давно,

Он мне настойчиво теперь напоминает.

Когда играешь ты и, весело шутя,

Моим занятиям мешаешь постоянно,

Тобой любуюсь я… Но почему, дитя,

Ты вдруг задумчивым становишься нежданно?

Зачем так пристально порой наедине

Ты смотришь в очи мне внимательно и строго?

Быть может, общего и близкого во мне

Ты бессознательно находишь очень много…

Быть может, понял ты, случайно угадал,

Что любим мы одно, я только больше видел,

Но если-б столько же ты чувствовал и знал,

То вместе бы со мной, пожалуй, ненавидел…

Родился ты, как я, под этим небом злым,

Но, так же как меня, угрюмая природа

Тебя отвергнула, не сделала родным

Среди обоим нам не чуждого народа.

Тебе неведомы другие небеса,

Хоть блеск их светится в твоем лазурном взоре.

Ты степи видел ли, широкие как море,

И с шумом девственным тенистые леса?

Нет… ты не видел их… В объятья равнодушной

Ты с лет младенческих заброшен суеты,

И взглядом глаз твоих и речью непослушной

Уже, заметил я, людей пугаешь ты.

Уже я чувствую, что время испытанья

К тебе приблизилось… Ты знаешь ли? Скажи…

О, еслиб полюбил ты только их страданья,

Не полюбивши их непроходимой лжи!..

*** * ***

Не выдавай своей печали,

Порывы горя заглуши!

Не плачь, чтоб люди не видали

Горячих слез твоей души!

Кому близка твоя утрата,

Чужая грусть кому близка?

На торге чувства, в тьме разврата,

Смешна правдивая тоска.

Чужое горе не разбудит

Ответа теплого в других~

Они за то тебя осудят,

Что ты смутила радость их.

Но здесь, под кровом ночи белой,

Глядящей сумрачно в окно,

Не бойся грусти накипелой,

Которой сердце стеснено.

Страданье всякое короче,

Когда поведаешь его~

Поведай свету летней ночи,

Она не скажет ничего.

И я, свидетель твой случайный.

Твоих не выдам горьких слез~

Я поэтическою тайной

С собой невольно их унес…

Так в холод ночи непроглядной,

В волнах шипучих и седых,

Уносишь в памяти отрадной

Сиянье звезд береговых.

*** * ***

Случайно этот день, томительный и знойный,

Меня к скамье привел в тебе знакомый сад,

Под тень густых берез, где год тому назад

Я вместе был с тобой, счастливый и спокойный.

Сегодня я в душе носил такую лень,

Столь скучное видал на лицах выраженье,

Что отдал с радостью бы весь минувший день

За счастье видеться с тобою на мгновенье.

А ты… где ты теперь? Ты видишь чудеса

Искусства дивного~ плывет твоя гондола~

Темны Италии прекрасной небеса,

И звонко по воде несется баркарола.

Вас много, может быть~ но ты опять одна…

Я знаю, ты ушла от шума их в сторонку,

И смотришь пристально, как темная волна,

Играя за кормой, вам пенится вдогонку.

Ты призадумалась… очей твоих лучи

Под грезой смутною внезапно потемнели.

Как ночи южные приветно горячи!

О чем ты думаешь, скажи? Уж не о мне ли?..

Поведай же скорей мечту свою волне

И ветру тихому откройся без боязни,

И если вспомнила ты, правда, обо мне,

Мне старые друзья расскажут по приязни.

Романс

Тебе, тебе, мой ангел нежный.

Я песнь прощальную дарю!

Тебя, в печали безнадежной,

В последний раз благодарю!

Когда я жизни злую сечу

Впервые вынес, — я не знал,

Чего хотел, чего искал,

И что тебя так скоро встречу.

Досада первая моя

Была утешена тобою,

И юность ранняя твоя

С моею связана судьбою.

Прости мне счастья краткий час,

Прости невольную разлуку,

И первый пыл, и эту муку,

Разъединяющую нас…

Страницы мрака или света

Твоей я жизни подарил, —

Не знаю~ спрашивать ответа

Теперь я не имею сил.

Но если дальше как-нибудь

Мне радость снова улыбнется —

Твой образ ярко встрепенется

И громко скажет: не забудь!

О, нет! Я позабыть могу ли

Тебе мной отданный обет!

И грезы чистые, мой свет,

Когда-б в груди моей уснули, —

Тогда твой образ с сожаленьем.

Из сердца вырву я, любя,

Чтобы своим прикосновеньем

Оно не пачкало тебя!

*** * ***

‘Не доверяй волшебным снам’,

Твердил мне голос постоянный,

Когда, во след моим мечтам,

Я уносился в край туманный.

‘Не доверяй любви словам’,

Мне мудрость робкая шептала,

Когда душа, на зло годам,

Любить и чувствовать желала.

‘Не доверяй морским волнам’,

Любовь мне тихо говорила:

‘Зачем искать тревоги там?..

И здесь все ласково и мило…’

Но веры в сны и грезы полн,

Слагая скромные напевы,

Внимал я шуму грозных волн

И тихим ласкам милой девы.

Среди всемирной пустоты,

Ни в чем не чувствуя обмана,

Люблю по-прежнему мечты,

Любовь и волны океана.

Из письма

Вы не рассердитесь, надеюсь, этот раз

На столь нежданное и дерзкое посланье~

Я столько лет молчал, но, чувствую, сейчас

Не в силах сдерживать упорное молчанье.

Я что-то утомлен. Не знаю почему,

Мне с самого утра сегодня грустно стало.

Быть может, помните: подобное тому

Со мною и тогда, при вас еще, бывало,

Но только эта грусть с годами стала злей.

Тогда я молод был, жилося веселей

И были близки вы, в часы-ж такой печали

Противным вы меня и скучным называли.

Невольный слушатель бессовестной молвы,

Я многое о вас слыхал за годы эти~

Недаром, кажется, вы пожили на свете

И, думаю, теперь невеселы и вы.

Судьбою радости даются очень скупо,

От мысли их желать я стал теперь далек:

В таком сознании на счастье есть намек.

Другое всякое по большей части глупо.

Согласны-ль вы со мной — не знаю, но давно

Я к этому пришел: мне как-то все равно.

Зато бывают дни, мой призрачный покой

Вдруг нарушается тревогой и сомненьем,

Душа стесняется какою-то тоской,

О днях утраченных воскресшим сожаленьем…

Как путник, сбившийся с знакомого пути,

Не знаю я тогда, куда и как идти,

Отчаянье в душе, немое, без ответа,

Без признака лучей какого-либо света.

Сегодня целый день я был один с собой~

Работать пробовал, читал, чтобы забыться, —

Ничто не помогло! Неравною борьбой

Я к вечеру успел бесцельно утомиться…

Отчаянье мое вам трудно передать~

В нем жажда подвига, желанье совершенства,

В нем страшной пошлости заржавая печать

Мертвит предчувствие забытого блаженства~

Печаль глубокая, как тяжесть, давит грудь…

Я подошел к столу, чтоб делать что-нибудь,

И начал разбирать, рассеяния ради,

Бумаги старые и старые тетради.

И вот нашел письмо. Какой-то странный рок

Здесь сохранил его под тайною забвенья~

Вы помните, — тогда я письма ваши сжег,

Оно единое спаслось от истребленья,

Как будто для того, чтоб почерком руки,

Столь близкой некогда, в минуту злой невзгоды

Напомнить мне опять сквозь сумерки тоски

Мои весенние промчавшиеся годы.

Я радость краткую нарочно не тушу

И вот, как видите, покорный чудной власти,

Письмо ответное вам радостно пишу,

Теперь спокойное, без взрывов прежней страсти.

Когда бы думал я, что горечь этих строк

Вас как-нибудь собой рассердит и встревожит,

Я их по-прежнему на сердце скрыть бы мог~

Но только чувствую, что быть того не может.

Проходит молодость унылая моя

Почти без радостей, в усилиях боренья.

Ужели же хоть раз опять не в праве я

Взглянуть на прошлое со словом примиренья!

Взывая к сродному вам чувству доброты,

Не требуя теперь настойчиво ответа,

Я шлю вам поздние, увядшие цветы, —

Они нашли у вас лучи родного света.

Пусть мы не встретимся! Пускай меня не раз

Надежда новая согреет и обманет,

Но пламя чистое, горящее сейчас,

Мне тихой радостью светить не перестанет.

Мы здесь не встретимся… Пускай~ надежда есть

Еще на новое, нетленное свиданье,

Где сроков нет таких, чтобы цветам расцвесть

И затуманить взор печалью увяданья.

На похоронах

Мы видели тебя на паперти, у входа:

Из храма темного ты вышел на порог

И перед взорами безмолвного народа

Стоял, исполненный невидимых тревог.

Теснилася толпа~ мелькали мимо лица~

Безоблачен и тих был ясный, летний день,

Пока не двинулась в дорогу колесница.

Ты бледен, сумрачен и грустен был, как тень.

Зачем такая грусть? Зачем печалью тайной

Твои усталые покрылися черты?

Ужели-ж этот гроб, нисколько не случайный,

На думу смертную навел твои мечты!

О, нет! Не может быть! Что значат эти гробы,

Что смерти старческой законная печать,

Для сердца, каждый миг повинного встречать

Так много теплых чувств и столько скрытой злобы!

Пусть мертвые своих хоронят мертвецов,

Встречая их опять в неведомой отчизне!..

Нет, жизнь еще страшней, когда со всех концов

К тебе стекаются итоги этой жизни.

Да, знаем, тяжело… Но все-ж в одной груди

Не можешь ты вместить всеобщего страданья.

Будь светел, радостен: проглянет, погоди,

И много радостей, и много ликованья!

*** * ***

Всегда шутник, всегда проказник,

Срывая яркие цветы,

Как на веселый, вечный праздник —

На все кругом взираешь ты.

Нужда людей, ее заботы,

Ее печаль — не твой удел,

Ты всюду видишь цвет работы,

Ее корней не доглядел.

Растут цветы в тени дубравы,

Полны беспечной красоты~

Цари — в лучах всемирной славы —

Не одевались, как цветы.

Но проникал ли ты сознаньем

Туда, — откуда вышел цвет,

Чтоб нежных красок сочетаньем

Открыто выглянуть на свет?

Рукою мощною природы

На почву брошено зерно,

С тех пор — на счастье и невзгоды —

Оно на жизнь осуждено.

Борьбы не вынесши усилий,

Иное гибнет без следа,

Принявши образ роз и лилий.

Не все пригодны для плода…

Цикл ‘К портретам’

*** * ***

Комета встретилась однажды со звездой.

Звезда на дерзкую разгневалась комету:

‘Зачем мутишь ты область эту

Несвоевременной ездой!

Мой блеск, преданьями и славою богатый,

Ночей был издавна привычная краса~

Зачем ты, блудная, затерлась в небеса

Своей фигурою хвостатой?’

Комета робкая ответила: ‘Прости!

Я не виновна в том, что хвост должна нести.

Но я служу, как ты, не худо:

Людей вниманием горды мы не всегда…

Чтоб в небо глянули иные господа,

Как я, хвостатое бывает нужно чудо!’

Цикл ‘Две басни’

*** * ***

Встань на колени, малютка мой ласковый!

Встань же скорей, не шутя:

Теплой и чистой молитвой пред Господом

Душу свою освяти!

Полно! Ужели ты днем не набегался!

Полно, мой ангел, пора:

Видишь, давно уже светлые звездочки

Смотрят в окно со двора.

Смотрят небесные звезды, и хочется

Сверху сказать им, кажись:

Спи, мой младенец, спокойно и радостно, —

Богу пред сном помолись.

Если к молитве привыкнешь ты смолоду

Детской твоею душой,

Будет она для тебя утешением

После, как будешь большой.

Помни, что многим молиться хотелось бы, —

Многим молиться не в мочь:

Бога проси, чтоб скорее рассеялась

В сердце их темная ночь, —

Чтобы недужным, больным полегчало бы,

Легче бы сделалось жить,

Чтобы печали их, слезы и жалобы

Было кому утолить.

Годы пойдут за годами крылатыми,

Вырастешь также и ты:

Много дурного тогда неожиданно

Встретишь среди суеты…

В первый раз, может быть, грусть безнадежная

Мрачно чело осенит, —

Детство далекое, милое, нежное

Память твоя воскресит.

Впомнишь тогда и слова позабытые,

Вспомнишь молитву любви,

К Богу великому, Богу всесильному

Руки протянешь свои, —

Встанешь с молитвы ты с силою новою,

Встанешь со светлым лицом,

В жизни пойдешь ты прямою дорогою

Смелым и сильным бойцом.

Будешь в несчастии, будешь в сражении, —

Вспомни молитву свою:

Смерти навстречу пойдешь без сомнения

В честном, открытом бою.

*** * ***

Над морем, помнится, я видел раз утес,

Среди тропической природы.

Он сверху был покрыт кустами пышных роз,

Под ним же бушевали воды…

Пугаясь плеском волн, пенящихся окрест,

С утеса птицы улетали,

А в море корабли, дойдя до этих мест,

Его тревожно избегали.

Судьба поставила, казалось, ту скалу

Для гнева, мести и угрозы~

И вдруг по гневному и гордому челу

Взросли, одевшись в пурпур, розы…

Не так ли иногда, средь толчеи людской,

Какой-то непонятной властью,

И сердце тихое найдет себе покой

Близ сердца, дышащего страстью!…

Не так ли иногда, в немолчной суете,

Оно струит во тьме полночной,

Как розы, взросшие на каменном хребте,

Свой запах нежный и цветочный!…

*** * ***

О, да! Я верю: быть должна

Тебе противною слащавость.

В твоих стихах царит одна —

Непобедимо — величавость.

Пой, пой, отец! На склоне лет

Твоей души былые муки

Дают нежданно ясный свет,

Облекшись в помыслы и звуки.

Когда-б в душе у всех людей

Такое было вдохновенье,

Какое светится в твоей,

Тогда исчезло бы сомненье

В другое наше бытие~

Мы в общей жили бы отчизне

И смирно ждали-б лучшей жизни,

Умея веровать в нее.

Пой неустанно, мой отец!

Пой, пой об истине суровой,

Как твой неведомый певец,

Слагавший песни за Наровой…

Где он? Скажи! Ты близок стал

Теперь с загробными тенями.

Он петь с зарею перестал,

Или, беседуя с огнями,

Являясь сам как мысль иль звук,

Глядит теперь нетленным оком,

Как сын его, племянник, внук

На лодке тонут ненароком?..

Пой, пой! Не слушай никого~

У света — мнение педанта,

Зато у кресла твоего

Стоит прекрасный облик Данта.

1901 г. Ноябрь.

Цикл ‘Стихотворенья, посвященные отцу’

*** * ***

Я знал поэта. Слишком сорок лет

Писал стихи он с пламенной любовью,

Забывши сон и жизни суету

В минуты светлые святого вдохновенья,

Тьма образов и мысли красота

Его создания бессменно украшали,

И творчества томительный восторг

Ему знаком был с дней еще весенних.

Но странно — близкие и дальние его

Творений тех совсем не понимали~

Им некрасив казался и смешон

Язык стихов его своеобразный.

Текли года и, чувствуя в себе

Уверенность, суждений он не слушал,

Но все писал, довольствуяся тем,

Что истинных ценителей искусства

К нему сходилась тесная семья,

Вокруг него с любовью собираясь…

Толпа, толпа! Твой суд несправедлив,

Поверхностно ты судишь, и созданья

Высокие проходят пред тобой

Неоцененными. Холодное вниманье,

Твое красивою влечется мишурой!

Но для тебя есть тоже оправданье…

Ты ясности желаешь от искусства,

Умея лишь тогда его ценить,

Когда оно и просто, и прекрасно.

Так только что отысканный алмаз

Готов с булыжником смешать непосвященный.

Его он молотом презрительно дробит

И зрит испуганно, как камень благородный

Блистает радужно на солнечных лучах.

Цикл ‘Стихотворенья, посвященные отцу’

*** * ***

Ранней зари освещение…

Скоро погаснуть луне…

То же у нас настроение.

Сын мой!… ты плачешь по мне!

Загробные песни. К. К. Случевский.

Я не о том скорблю, отец мой незабвенный,

Что Бог тебя призвал в неведомый чертог~

Мне грустно потому, что дух твой вдохновенный

Я Богу передать не мог!

Ты умер без меня. Измученное тело

Я на столе нашел в печальном ‘Уголке’.

Мне грустно, что рука твоя похолодела

И гасла не в моей руке…

Как поздней осени прекрасная природа,

Ты с думой строгою недвижимый лежал,

И мысль последняя твоя была — свобода~

Я на челе ее узнал.

Душою пылкою, весь преданный отчизне,

Любя и чувствуя родную старину,

В одной обители ты взял еще при жизни

Себе для гроба пелену.

В покров завещанный тебя мы обрядили,

Ты в нем покоишься теперь на темном дне,

Тебя угодники святые окружили

Кругом на белом полотне.

И твердо знаю я: кто пел так вдохновенно

Под старость долгих дней, в том кривды нет следа.

Тебя угодники узнают непременно:

Ты был подвижником труда!

Нет, я не плачу, нет… Ты видишь, я спокоен!

Ты видишь, мой отец — твой сын, твой ученик

Заветной памяти желает быть достоин~

Я грустной головой поник,

Но вновь оправился и, где теперь ни буду,

В морях неведомых, пойду ли в жаркий бой,

Тебя невидимо, но близко и повсюду

Я буду сознавать с собой!

о. Лангеланд, Октябрь 1904 г.

Цикл ‘Стихотворенья, посвященные отцу’

*** * ***

Среди умеренных, собой весьма довольных,

На все взирающих глазами знатока,

Твой голос страждущий в хулениях невольных

К нам долетел издалека!

Весь предан мстительно порывистому гневу.

Звучал он издали сильнее и сильней,

Подобен дикому и скорбному напеву,

Как буря дальняя для утлых кораблей.

Но между гордыми, среди собой довольных,

Твой голос не нашел ответа у сердец:

Им нужно больше слов слащаво-сердобольных.

Таких ты не принес, певец!..

Им нужно больше слов спокойных и красивых,

Чтоб свой оправдывать бесчувственный покой.

Зачем же ты пришел один в сей стан спесивых

С такою страшною тоской?

Зачем? — ответишь ты. Кому какое дело?

Огнем неведомым мне сердце зажжено,

За чудным пламенем иду вперед я смело,

Куда иду — мне все равно…

О, будь внимателен, художник несомненный,

Обиду книжников встреть с холодом лица,

Но голосу толпы и черни дерзновенной

Не доверяйся без конца…

Душа творящего, как жизнь, многообразна~

В ней благо борется с невидимым врагом,

И горе бросившим печальный сев соблазна

Из малых сих хотя в одном!

К 200-летию основания Навигацкой Школы

…надлежит господину адмиралу

над нею смотреть, яко вышнему

правителю, ибо или честь или бесчестие

сим учинившееся, никому надлежит,

точию сей персоне.

…и сие подобно когда слуга, видя

тонущего господина, не хочет его

избавить, дондеже справится, написано

ли то в его уговоре, чтобы его

из воды вынуть.

…и в том зело надо осторожность

иметь, понеже когда не исправлено,

то всуе деньги потеряны.

Из писем Петра Великого.

Два века пронеслось блистательных и славных

С тех пор, как, в чаяньи грядущего добра,

Возникши в помыслах творящих и державных,

Явилось детище любимое Петра.

Как все великое родной и свежей пашни,

Ты, школа первая, родилась на Москве

И скромно пряталась на Сухаревой башне

Пред тем, чтоб выглянуть на дарственной Неве.

В те дни, кипевшие трудом и огорченьем,

Для непонятного и грозного царя

Ты первым, может быть, бывала утешеньем,

Науки девственной неясная заря!

Он заходил сюда мгновеньями досуга,

Устав преследовать таинственное зло~

В мечтаньях радостных искало сердце друга

И новым творчеством туманилось чело…

Но умер великан, оставивши Гангута,

Победу славную, как смелый образец.

Для флота юного тяжелая минута:

В Петре потерян был внимательный отец.

Невзгоды многие и целый век скитанья

Судьба готовила для нашего гнезда,

Но нет в истории морской воспоминанья,

Где-б нужно было нам закрыться от стыда!

Запальчивый в пылу, но чуткий в благостыне,

Свой милостивый взор к нам Павел обратил,

В дом старый Миниха он корпус поместил,

В том доме на Неве он высится доныне…

Храня преемственно, как правды ясный свет,

Заветы гения в сознаньи просвещенья,

Россия выросла за двести трудных лет,

Войдя с народами в законное общенье.

Наш корпус над Невой незыблемо стоит,

Покрылись стены в нем картинами сражений,

И внятным голосом о славе говорит

Краса поблекшая немых изображений.

Висят отбитые чужие знамена,

В музее собраны портреты и модели

И смертью славною сраженных имена

Храм каменной броней и золотом одели…

Но что за трепет вдруг? Блестящею толпой

Меж рам задвигались седые адмиралы~

Какой-то гость вошел тяжелою стопой

И встал недвижимый среди столовой залы.

Откуда ты? Зачем? Твой взор невыносим…

Зачем ты хмуришься, могучий и прекрасный?

Рукой Всевышнего твой флот еще храним,

Моря далекие стране твоей подвластны.

Твой дух еще живет… В награду двум векам

Сегодня подари восторг твоей улыбки.

Прощая царственно на редкий праздник нам

Небрежной слабости обидные ошибки!

Январь 1901 г.

*** * ***

Когда Твоих страстей неделя роковая

В молитвословии торжественно идет,

Чье сердце гордое, любя и уповая,

Тебя, о Господи, к себе не призовет,

И, чище став на миг одним воспоминаньем,

Не причащается божественным страданьям!

Не знаю почему, как много лет назад,

Представить и теперь всего ясней могу я

Себе в страстные дни во мраке спящий сад…

И Он пришел туда, страдая и тоскуя.

Он знал, что близок час, и в сад позвал с собой

Любимых первенцов завещанной ловитвы,

Чтоб бодростью своей и общею мольбой

Они слилися с ним в огне Его молитвы,

И, отойдя от них, к Отцу в глубокой мгле

Мольбу Он обратил, простершись на земле:

‘Отец мой, Я готов! Я. шел неутомимо

По трудному пути, Мне данному Тобой~

Но если можно лишь, то пусть проходит мимо

Та чаша, полная мучительной борьбой…

Ты видишь, Мой Отец, сейчас Твой Сын любимый

Один останется во власти темноты…

Но не как Я хочу, пускай, как хочешь Ты,

Все сбудется со Мной’. И, кончивши молиться,

Он встал и подошел к своим ученикам,

Чтоб силой новою в беседе укрепиться

И с твердостью тогда отдать Себя врагам.

Но в сумраке ночном, сном тяжким утомленья,

Уснули ждавшие Его ученики,

И грудь Спасителя минутою сомненья

Опять исполнилась мучительной тоски.

‘Ужели час один вы бодрствовать со Мною, —

Сказал Петру Христос, — сегодня не могли?’

И, снова отойдя, с горячею мольбою

Слезами оросил сырую грудь земли.

‘Тоской смертельною душа Моя томима,

Судьба ужасная и близкая ясна,

Но если можно лишь, то пусть проходит мимо

Та чаша, чтобы Мне не пить ее до дна.

За них иду на смерть. Вот лучшие от стада,

Тобой мне данного~ Ты видишь их, Отец…’

Никто не услыхал в тени деревьев сада

Мольбы Спасителя восторженный конец,

Но если есть во тьме живые силы ада, —

Они замолкнули, зубами скрежеща

От мук томительных немого ожиданья,

А силы горние, пред Богом трепеща,

Должно быть плакали слезами состраданья.

И тихо было все. С далекой высоты

Лишь звезды частые глядели в блеске злата…

Окрестный спал народ, устав от суеты,

И снился тяжкий сон в ту ночь жене Пилата.

*** * ***

…и привали камень над двери гроба…

Когда над древнею еврейскою столицей

Стояла тихая, немая темнота,

И к гробу тесному с Христом под плащаницей

Была придвинута тяжелая плита,

Когда распятое, поруганное Слово

В сияньи вечности восстать было готово~

Тогда, при трепетном мерцании лампад,

Тихонько крадучись и злобные, как змеи,

Христа распявшие два дня тому назад,

В храм опозоренный сходились фарисеи…

Они осилили. Тяжелая борьба

Так долго жданною окончилась победой,

Они осилили мятежного раба…

И вот, за тайною, полночного беседой,

Богоубийственный сидит синедрион

Среди окутанных потемками колонн…

Как был томителен им, мудрым и избранным,

Им — твердо знающим преданья и закон,

Спор продолжительный с пророком самозваным!

Всю мудрость книжную, все хитрости ума

Он разрушал одним простым и кротким словом,

Простым и истинным, как истина сама.

Тогда, в решении и страшном и суровом,

Они союзницу задумали призвать…

И смерть услышала призыв их фарисейский~

Он умер на кресте. Царь распят Иудейский.

Вновь в храме Вышнего возможно торговать!

Но смертью смерть поправ, лучи бросая в вечность,

Из гроба тесного восстало Божество.

Ликуй, прощенная, святая человечность,

Вот первое твое над мраком торжество!

Зарею светлою и славой осияна,

Природа новая, ликуй и пробудись!

Осанна, на земле до края пронесись!

Осанна на земле и в небесах осанна!..

Когда, в страстные дни, над спящею столицей

Стоит дремотная, немая темнота,

Мне часто кажется, что к каждой плащанице

Опять придвинута могильная плита.

Мне тоже чудится, что снова фарисеи

Косятся, злобствуя, на мертвого Христа…

Воскресни, Господи, воскресни поскорее!

Срази наемников пугливое копье,

Нас слабых, нас больных не осуждая строго,

Открой нам путь в сердцах во Царствие Твое!

Ведь в доме у Отца обителей так много…

Разрушь могильную, холодную плиту!

Да не ликуют вновь, как прежде, фарисеи,

Смотря со злобою в немую темноту…

Воскресни, Господи, воскресни поскорее!

Чудесные гусли

На острове чудном, где море играет сверкая,

Во сне непробудном томится царевна морская.

От века ужасными чарами сон ее связан

И к тайному берегу путь мореходам заказан.

На острове чудном, под вечным сияньем лазури,

Цветы и дубровы не знают дыхания бури

И ветер, устав от труда нескончаемой сечи,

Здесь тихо смолкает и шепчет любовные речи.

На ложе жемчужном царевна, сквозь сонные чары,

Прибоя морского далекие слышит удары,

Листов она чует зеленых над ней колебанье

И ветра полет, и немое цветов прозябанье.

Но, чарам покорна, проснуться царевна не может:

Желание тщетно ей душу тоскою тревожит.

В далекие годы колдунья — волшебница злая —

Сестру усыпила, к ней зависть и злобу питая,

За то, что царевна на гуслях играла и пела,

Как злая колдунья сама никогда не умела.

И в темные ночи колдунья к царевне приходит,

По гуслям забытым рукою костлявою водит,

И мучит царевну напевом бессилья и скуки

По правилам темным своей чернокнижной науки…

Но если на свете, под вещей рукой вдохновенья,

Для жизни живое рождается вновь песнопенье,

То старые гусли на острове дальнем и чудном

Ту песню играют при рокоте струн самогудном.

И чары спадают от звуков святого напева,

От долгого сна просыпается спящая дева.

По струнам гремящим сверкают лилейные руки,

И ветер по свету несет вдохновенные звуки.

Но реже и реже с годами на остров чудесный

Напев залетает, рожденный в стране поднебесной,

И темною ночью колдунья, со злобою страстной,

Рвет струны златые на гуслях царевны прекрасной.

*** * ***

Как за кустиком за ракитовым

Молодой орел лежал раненый,

Лежал раненый пулей быстрою

В грудь широкую, в крыло правое.

Он смотрел еще в небо ясное,

Но орлиный взор затуманился,

И на травушку, на зеленую

Кровь горячая из груди текла.

Собиралася птаха разная

На орла смотреть умиравшего.

Был и ворон здесь, птица вещая,

Прилетал за ним сизый селезень,

Сизый селезень с серой утицей,

Была горлица, была ласточка,

Был и дрозд лесной, и воробушек.

Прилетали все, улетали прочь,

Разговор ведя тихим шепотом.

Но сизой орел не глядел на них~

Он за солнышком в небесах следил,

Не сводя с него ока зоркого,

Пока спряталось солнце красное

За ракитов куст, уйдя к западу.

И когда оно закатилося,

Улетела прочь птаха разная~

Поднялся туман от сырой земли

И лежал орел одинешенек,

В небо темное грустно глядючи…

Вдруг услышал он, — птица малая

Меж густых ветвей встрепенулася.

Встрепенулася, покачнулася,

Завела в тиши песню чудную,

Песню чудную про свободушку,

Про дубравушку, про зеленую,

Про печаль свою, соловьиную…

Ой, ты гой еси, песня звонкая!

Песня звонкая, соловьиная!

У тебя ли, песнь, много звуков есть,

Много звуков есть неразгаданных,

Много грусти есть нерасплаканной!

Долго слушал песнь орел раненый

И сказал потом: ‘Птица певчая,

Где ты спряталась? Вот уж пять годов,

Как на свете я жил, летаючи

По крутым горам, по густым лесам, —

Не слыхал еще песни этакой!’

И соловушко отвечал орлу:

‘Ты прости певцу слово смелое.

В мире радостном Бога Господа

Тайной мудростью все устроено.

Кому мощь дана, мощь орлиная,

Дано ворону слово вещее,

Даны ласточке крылья быстрые,

Соловью дана песня звонкая,

Песня звонкая Божьей милостью…

Когда в светлый час утра ясного

Ты летишь, орел, над дубравою,

Птаха малая, птаха вещая

В чащу темную спешит прятаться

И таится там боязливая…

Когда-ж в поздний час, темным вечером,

От трудов своих почиваешь ты

И поднимется над дубравою

В светлом зареве месяц ласковый,

Я лечу тогда на ракитов куст,

Начинаю здесь песню звонкую…’

И сказал орел умирающий:

‘Исполать тебе, добрый молодец,

Добрый молодец перелетный гость,

Что пропел ты мне пред кончиною

Песнь правдивую, соловьиную!’…

И сказавши так, крылья длинные

Протянул орел по сырой земле,

Еще раз взглянул в небо звездное

И окончил жизнь богатырскую…

А соловушко полетел опять,

Полетел опять над дубравою,

Чтобы там начать песню новую.

*** * ***

Среди вседневных дрязг и пошленьких страстей,

Неясно видимых, но многих вырождений,

Ударил бранный гром из дальних областей,

И льется тяжкий дождь в стальном огне сражений…

Проснулась родина, услыша грозный шум.

Блестят побеги чувств прямых и благородных~

То солнце красное ласкает всходы дум,

Посевы вешние избранников народных.

Сознанье первое… Какой прекрасный час!

О, если может смерть служить началу жизни,

Пускай шумит гроза и рушится на нас,

Мы жизнь свою теперь спешим отдать отчизне!

Любовью высшею смерть воина честна…

Но влагой скорбною омыта искупленья,

Пусть счастье новое, родимая страна,

Тебя обрадует зарею возрожденья!

Пусть правда всякая заблещет пред тобой,

Как блещет мужество, идя на смертный бой,

В краю, где с гордостью твердит волна востока:

‘Покойтесь, витязи без страха и упрека’!

5 Мая 1904 г.

Тебе кланяемся, солнце правды!..

Святая Русь кругом объята снами.

Везде враги — и дома и вдали…

Храни, Господь, недремлющий над нами,

Больную грудь возлюбленной земли!

Везде враги и словом дерзновенных

Полна земля, как оскверненный храм,

Но за мольбу тишайших и смиренных

Ты милость вновь даруешь явно нам!

Среди лесов неведомых и дальних,

Забил из недр земных за прошлый год,

Родник живой — прибежище печальных,

Родник живой струей целебных вод.

И вот бредут к источнику святому

Толпы людей… Огнем горят сердца…

Он вновь пришел, Всевидящий, к слепому

И вновь смирил безумство гордеца.

Пусть слышен смех шипящий между нами~

Замолкнет он в бессилии дрожа.

Святая Русь кругом объята снами.

Но за нее не дремлют сторожа.

Памяти ‘Рюрика’

Плыли утром лебеди

В пене вод морских.

Двое плыли спереди,

Третий сзади них.

Налетали соколы,

Завязался бой.

Воду режет весело

Лебедь ‘Громобой’.

Помогает младшему

Средний в свой черед, —

Но один измученный

Старший отстает.

Кровь течет багряная~

На воде легло

И лежит разбитое

Длинное крыло.

Вьется лебедь раненый,

Кличет он своих, —

Разделили соколы,

Не пускают их,

Добивают старого,

Не сдастся сам.

Песня лебединая

Вьется по волнам…

Где ты, лебедь радостный?

Где ты? отзовись!

Помнишь, как с тобою мы

По морям неслись?

Оба были молоды,

Оба — ты да я —

В первый раз отправились

В дальние края.

Что-ж на зов товарища

Ты не клонишь слух?..

По волнам проносится

Только белый пух.

С моря

1.

Погода ясная сегодня.

Сейчас машинам дали ход.

Храни теперь рука Господня

В дорогу выступивши флот!

Нам смутно наше назначенье~

Идем, не ведая куда.

Так птицы, чуя приближенье

Туманной осени и льда,

Сбирают легкие стада.

Мы там хозяева движенья,

Где есть свободная вода.

Свинцовых волн вспеняя гряды,

Прошел по борту адмирал

И, стройно выровняв отряды,

Нам курс сигналом показал.

Под солнцем блещет, как металл,

Поверхность вод на небосклоне,

И даль сияет. Я назад

Смотрю, гуляя на балконе,

На удалившийся Кронштадт…

Какая грустная природа!

Какой знакомый, грустный вид!

Труба высокая завода

Над низким городом стоит.

Стен серых гаванских гранит

Еще заметен. Дымной кучей

Стоят торговые суда…

Прими привет, на всякий случай,

Кронштадта мутная вода!

И ты, лежащий там, к востоку,

Родимый город, будь здоров,

Цвети красою берегов

Любезных родственному оку.

Будь счастлив в вечной суете,

С томящей скукой деловою,

С гигантом чудным над Невою,

Застывшим в бронзовой мечте!

2.

Среди Финляндского залива

Есть странный остров. Он велик.

Лесов щетинистая грива

Его покрыла мощный лик.

Как говорят, во дни былые

Сюда пираты удалые

Во тьме сходились на ночлег.

Всегда, когда свой мерный бег

Корабль мой мимо направляет,

Мой взор, не знаю почему,

Высокий остров привлекает~

Я сердцем радуюсь ему.

Обычай, преданный веками,

Еще хранится моряками.

Я долг преданию плачу

И, помня старую примету,

Всегда у Гогланда монету

Царю подводному мечу.

3.

Над дымкой легкого тумана,

В красе готических шпилей,

Прекрасен древностью своей

Высокий Ревель. Утром рано,

Когда светила нам заря,

Мы стали здесь на якоря.

Уже сентябрь в своем начале

Окрестных рощ в Катеринтале

Озолотил тенистый лист,

Но воздух был прозрачно чист,

Горело небо голубое

Осенней лаской с вышины

И рейд оставило в покое

В объятьях полной тишины.

Всегда любил я Ревель чинный,

Железных рыцарей приют~

Олая церковь, Герман Длинный

К далекой древности зовут.

Здесь даже камни родовиты,

Хоть пахнут жертвами за то, —

Как монастырь Святой Бригитты,

Московских пушек решето.

Сам Иоанн Васильич Грозный,

Задумав взять удел отцов,

Прислал сюда своих бойцов

В года былые. Много слезной

Печали пролили века,

Был часто город жертвой страсти,

Пока защита русской власти

Не умирила старика.

В доспехах доблестных бароны

Легли в старинные гробы

И на церковные колонны

Свои повесили гербы…

Теперь еще милее будет

Мне старый город, и моя

Душа в скитаньях не забудет

О вас, эстляндские края!

Сюда заброшены судьбою,

Мы дни последние с тобою,

Моя подруга, провели…

Меня ты слышишь ли вдали?

Стараясь справиться с недугом

Разлуки, скорбь своих ресниц

Ты с тихим прятала испугом

К высоким склонам черепиц.

О, не грусти! И я печален,

Но мы видали, как трава

Среди обветренных развалин

Растет душиста и нова.

Так все, что плачет, улыбнется,

Когда пройдет законный срок,

У нас же, в радостный залог,

И вера в Бога остается.

4.

Всего в Либаву на три дня

Зашла эскадра мимоходом

И, как всегда перед походом,

Идет ужасная возня.

Берут последние запасы,

По рейду рыщут катера,

И коммерсанты южной расы

Торгуют в городе с утра.

Здесь порт военный, как известно,

Построен только-что. Кругом

Прорезал море волнолом,

Из камня выведен чудесно.

Собор, казармы, флигеля

Возникли по песчаным кручам,

И вся прибрежная земля

Трудом воспитана могучим.

Отрадно видеть, что в умах

Водобоязненной России

К дыханью прибыльной стихии

Проходит вековечный страх.

Но все же стенки волноломов

Пустуют что-то там и сям~

У наших сонных скопидомов

Замки привешены к дверям.

Нет предприимчивости нужной,

И редко русские суда

На гребнях радости жемчужной

Несет соленая вода…

Однако, в путь! Всю ночь сигналов

Горели яркие огни.

На рейде только мы одни.

Под флагом младших адмиралов

Сниматься стали с якорей,

В сопровожденьи миноносцев,

Отряды легких кораблей

С вторым отрядом броненосцев.

Пора! Пришел и наш черед.

‘На месте якорь! Больше ходу!’

И режет пенистую воду

Отряд, стремящийся вперед.

5.

Опять я Дании счастливой

Знакомый берег увидал.

Сквозь тьму ночную я узнал

Уклон холмов ее красивый.

Она знакома мне давно,

Страна довольства и покоя,

И с ней в душе моей живое

Воспоминанье сплетено.

Не раз, железною дорогой

По здешним пажитям везом,

Смотрел я с тайною тревогой

На все внимательно кругом.

Как все опрятно и толково

В усильи дружного труда!

Как люди веселы всегда

И как мне это было ново!..

Не зависть… нет… но почему,

Так думал я, страна родная,

Тоска по лику твоему

Везде разбросана такая?

Я вижу ранний цвет седин,

Я вижу взгляд очей суровых

И слез не мало нездоровых

Среди довременных морщин…

Но надо верить! Все минует…

Вздохнешь, болезная, и ты~

Не даром Бог тебя балует

Какой-то силою мечты!

Не даром, полная доверья,

Ты в мрак грядущего глядишь

И, в век корыстный лицемерья,

Надежду теплую хранишь!

Неси с волнами, Бельт широкий,

На Русь наш искренний привет,

Туда, где, вижу, тихий свет

Маяк бросает одинокий!

6.

Когда из замкнутых пустынь

Подходишь к океанской глыби,

Ее очей живая синь

Сквозит в тенях могучей зыби.

Воды всемирное кольцо

Душою чуется смущенной

И соль свободную вселенной

Приносит ветер на лицо…

Пролив Ламанша безопасный

Привел нас в синий океан~

Он берег Франции прекрасной

Хранит от взора англичан.

Их скалы высятся спесиво

Над перекатного волной

И в небе чистой белизной

Сверкают издали красиво.

Природа вечно весела~

Она для Англии искала,

Должно быть, символ идеала

И цвет невинности нашла.

О, если истина, что люди

Совсем случайно, в самый ад,

И гром убийственный орудий,

Попались нам два дня назад…

То виноваты в этом мы ли?

Нет! Пусть виновны будут те,

Что здесь в глубокой темноте

Врага далекого укрыли!

Печалью сердце стеснено…

Война не терпит промедлений~

Ее успех — успех мгновений,

Вернуть мгновенья не дано.

Танжер.

7.

Как чудно здесь… Куда ни глянешь,

Куда ни кинешь быстрый взор~

На вас смотреть не перестанешь,

Отроги Кантабрийских гор!

Какой судьбы рукой пристрастной

Сюда насыпано щедрот!

И мягкость нежная высот,

И цвет воды лазурно ясный…

Какой художник рисовал

Вас, виноградники и нивы.

И между рощами оливы

Дома и храмы набросал!

Как чудно здесь! Меня чаруют

Вся эта нега и тепло~

Вон, тучки легкие целуют

Горы дремотное чело.

Они укрылися от бури

И просят отдыха на срок.

Примите странников лазури,

Их путь и труден, и далек!

Они, как мы, умчатся вскоре

И с нами сходны по судьбе.

Примите странников к себе,

Мы скоро вновь уходим в море!

Садится солнце. Мрак ночной

Зарниц трепещет освещеньем…

Стою с немым благоговеньем

Перед почтенною страной.

Веками прошлыми объята,

Душа терзаний слышит боль~

Сменяет иго калифата

В ней католически король.

Какая смесь позора, славы

По этим долам разлита~

На свете только две державы

Страдали столько за Христа!

Как жаль, — на вахту нету смены,

Уехать дальше я не мог.

Я Россинанта длинный скок

В лесах бы выследил Моррены.

Тебя, гидальго и поэт,

Я крепко обнял бы рукою

И к нам бы взял тебя с собою

На невзыскательный обед!

Да, я забыл… ты свет оставил

И бросил вздорные мечты,

Чьей силой чистою прославил

Все эти горные хребты…

Теперь в Испании, как ты,

Родятся-ль витязи такие,

Или подобных больше нет?

Пришли на смену им другие

В страну вина и кастаньет…

Молчит залив, молчат долины

В своем беспечном, полусне,

И только звуки мандолины

С воды доносятся ко мне.

8.

Пришли в Танжере наконец

Отряды наши друг ко другу~

Отсюда мы уходим к югу,

А остальные на Суэц.

Европа с Африкою обе

С залива явственно видны~

Они глядят в старинной злобе

С утесов каждой стороны.

Весь мир, сказал бы я, арийский,

В раздумьи тысячей годов,

На мир взирает берберийский

У средиземных берегов.

Есть очень древнее преданье:

Толкуют, будто мыс Спартель,

Прекрасно видимый отсель,

Имел какое-то названье

В былом мифических чудес~

Здесь, пользой общей пламенея,

Убил чудовище Антея

Богоподобный Геркулес.

С тех пор, гуляя на просторе

Меж Геркулесовых Столбов,

Суда свободно ходят в море

В края полуденных рабов.

Давно гражданственность Эллады,

Сверкнув, погасла как звезда,

Но здесь в пустыне, как тогда.

Кочуют дикие номады.

Все изменилось лишь едва~

Атлас в песках, как прежде, дремлет,

И гриву грозную подъемлет

Самум у алчущего льва.

Отхлынул мавров беспокойный

Поток в сыпучие пески,

И вновь ведет на берег знойный

Гяур искусные полки…

Лениво дремлет край востока,

Привыкший к лени без границ,

И повторяет, павши ниц,

Напев таинственный пророка.

Дакар.

9.

Пять дней не видно берегов~

Одно безбрежное волненье.

Верхи Канарских островов

Мелькнули только на мгновенье

И вновь исчезли. Будто взгляд

Туманно-синий их наряд

Родил в своем воображеньи.

Встает размеренная тень

Валов спокойных и дородных,

Меняя часто, что ни день,

Оттенки красок самородных.

Не свод небес волну живит~

Он весь подернут серой дымкой

И солнце по небу бежит

Какой-то жаркой невидимкой~

Сама вода горит огнем

Ничем не сдержанной свободы,

Как яхонт, силою природы

Успевший сделаться лучом.

Готов я целыми часами

Смотреть на синий водопад.

Нас гонит северный пассат

Своими легкими крылами.

Напрасно хочет освежить

Он тропик Рака раскаленный~

Срывая пены белой нить,

Он мчится дальше опаленный…

Борта стальные горячи,

На освеженье нет надежды~

Сквозь тент и белые одежды

Проходят знойные лучи.

Мгновенно тает лед в стакане,

Вода становится тепла

И пар, живущий в океане,

Течет с поверхности стекла.

Но ночь близка… Предел мученья!

Немного, но прохладней все-ж.

В своей каюте не уснешь~

Там все прогрето до каленья.

Все ищут места и снуют,

Спеша устроиться заране,

И как бездомные цыгане,

Находят временный приют.

Корабль замолкнул понемногу~

Он успокоился и спит…

Вперед на темную дорогу

Начальник вахтенный глядит.

Боясь назойливой дремоты,

В одежде влажной от росы,

Он ходит долгие часы,

Машин считая обороты.

10.

Заря, заря!.. Как я люблю

Тебя, минута возрожденья!

Как часто всякие сомненья

В тебе я с жадностью топлю!

В краю ли дальнем и родимом,

В часы ли грозных непогод

Меж волн, на море нелюдимом,

Я жду твой розовый приход!

Еще темно~ но на востоке

Сквозит какой-то слабый свет.

Ни красок, ни сиянья нет

В его туманной поволоке.

Светлеет море… По волне

Бегут разбуженные тени,

А тучи, полные смятений,

Застыли в строгой вышине.

Они к востоку притянулись,

И счастье больше не тая,

Все сразу солнцу улыбнулись:

Зажглись их верхние края…

Все ярче светится румянец,

Все ниже сходить с высоты

И вот на водные хребты

Пролился солнечный багрянец…

Заря, заря! Как я люблю

Тебя, минута обновленья!

Огонь мгновенного горенья

Я в душу жадную ловлю.

Нет чувства скучного бессилья:

Душа устала быть рабой,

Как будто выросшие крылья

Она сознала за собой…

Куда-ж лететь?.. Я знаю, царство

Простой и тихой красоты,

Но там бесплодные цветы

Взрастило жалкое фиглярство.

Там бродят нищие во мгле,

Там все больны ничтожным духом

И никнут прокаженным ухом

К непризнающей их земле…

11.

Под мощной тенью баобаба

Хочу я дух перевести,

Хотя листва скрывает слабо

Лучей отвесные пути.

В горячий полдень Сенегала,

Под душным пологом небес,

Встречаешь белых очень мало~

Их зной сгоняет под навес.

Но мы, угля принявши бремя,

В дальнейший. приготовясь путь,

Гуляли даже в это время,

Спеша на что-нибудь взглянуть.

Стал местом важным для французов

Весьма недавно порт Дакар.

Свой экзотически товар

Он шлет на смену разных грузов.

Здесь есть отели, гарнизон,

Вполне отделанные зданья,

Есть группы пальм со всех сторон

И даже милые созданья.

Черна, как ночи здешней тьма,

Порода негров очень стройных.

В речах их ласково спокойных

Сквозить присутствие ума.

Их зубы блещут белизною,

Одежды любят синий цвет,

На многих, впрочем, платья нет

И все без шляп идут по зною.

В лесах недальних есть места,

Где кущи жалкие селений

Скрывает тенью густота

Чудесной прелести растений.

И как-то странно сквозь цветы

Глядят в невянущей природе

Печальной бедности черты,

Заметной в местном обиходе.

Шесть рослых негров нас везли

По рельсам в крытой вагонетке.

Напев французской шансонетки

Нежданно двое завели.

Другие долго что-то ели,

Между собой вступая в спор~

Узнав эскадры нашей цели

Вести хотели разговор.

Один сказал: Russe brave… bataille…

Anglais mauvais… japon canaille…

Другой твердил, потупя взор:

Bataille pas bon… bataille — la mort.

Великолепные картины

Нам попадались по пути.

Через болотные трясины

Пришлося неграм нас нести.

Покой болот и тих, и гладок,

Но здесь, под зеркалом воды,

Живут микробы лихорадок,

Гниенья тайного плоды.

Они опасны только летом,

Теперь ноябрь — идет зима,

Звук непривычный для ума

При этом воздухе нагретом.

Мне на прощанье свой ‘гри-гри’

Дал негр с улыбкой угожденья,

Шесть франков взяв из убежденья

За то, что стоит франка три.

Мешочек с ладанкою схожий

Я взял и, если не надул

Меня приятель чернокожий,

Я застрахован от акул.

Г. Либревиль.

12.

Звезда последняя затмилась

За черным кровом облаков,

Сегодня целый день томилась

Природа бременем паров.

Не даром гас закат багряный

В таком медлительном огне,

Бросая к плачущей волне

Цвет продолжительно медяный.

Не уменьшая тяжкий зной,

Не даром яркие зарницы

Небес далекие границы

Пронзали дрожью световой…

Пробило полночь. Как лампады,

Огни мерцают на судах.

Нет освежительной прохлады,

Темно и душно на водах…

Я знал… невидимого гнева

Я близость чувствовал кругом.

И вот, ударил первый гром

И прокатился где-то слева.

Из южной моря полосы

Пахнуло ветром. Встрепенулись

Суда и быстро развернулись,

Ему подставивши носы.

Мрак темных туч спустился ниже,

Блеснула молния и вслед

Удар рассыпался в ответ

На этот раз гораздо ближе~

Затихло все на краткий срок,

Но грянул вновь удар могучий,

И ливня тяжкого поток

Нахлынул из разбитой тучи.

Как видно, больше не могла

Природа вынести разлада~

Она идет, она пришла

Экваторьяльная торнада!

Смешалось все в немолчный стон,

Удар сильнее за ударом~

Непрерываемым пожаром

Нависший сумрак освещен.

Нет больше туч~ мы сами стали

Шумящей тучей грозовой.

Нас обнял тот же дождь и вой,

А рядом молнии блистали.

Страшна в полночный час гроза

Среди пенящейся равнины~

Я заглянул в ее глаза

И в них увидел гнев единый.

Я грома голосу внимал

И только жажду разрушенья,

Как гневной страсти завершенье,

В его раскатах понимал.

Нередко молнии вонзались

В пучину моря с вышины~

В союзе огненном сливались

Мгновенно обе глубины,

И, сыты буйственною страстью,

Темнели снова бездны две.

Лишь гром о кратком торжестве

Вещал окрестному ненастью…

Но тихо к берегу земли

Торнада двигалась над нами,

Своими грозными очами

Еще блестя на корабли.

Вот то-то радости нежданной

Теперь в разбуженном лесу!

Поит он влагой богоданной

Свою алкавшую красу…

И только, может быть, листвою

Разрывши влажной почвы грудь,

Упала пальма где-нибудь,

Жестокой ранена грозою.

Навстречу солнца ей с утра

Не вознести, теперь сраженной,

Среди дубравы освеженной

Великолепного шатра.

13.

Как берег Африки невзрачен

В местах, куда попали мы!

Как будто злобой духа тьмы

Он здесь невидимо означен.

Холмов желтеющий извив,

В своем объятии песчаном

Движенье жизни прекратив,

Висит над синим океаном.

Страна умершего песка!

Как грустен твой простор безмолвный…

Скажи, цвела-ль ты жизнью полной

В давно угасшие века?

Шумел ли тоже лесом стройным,

Ютил ли негу и мечты,

Пока недвижимо спокойным

Застыл, пустынный берег, ты?

Когда мы шли в Ангра Пегвена

Пустой и каменный залив,

Заметна стала перемена

К прохладе легкой. Подарив

Свой холод ветру, здесь теченье

Из антарктических широт

Несет в края горячих вод

Своей волны прикосновенье.

Был очень длинен переход

Последний до Мадагаскара~

Длиннее миль он на шестьсот

Пути к Габону от Дакара.

Опять пустынная вода~

Все то же море без границы…

Нас только с криком иногда

Встречали здесь морские птицы.

Порой огромный альбатрос,

Почти не двигая крылами,

Часами следовал за нами,

По курсу вытянувши нос.

Придя на вид горы Столовой,

Мы близко к мысу подошли

Надежды Доброй… Край земли!

Будь мысом нам надежды новой!

Как камень каждого зубца

Твоих уступов над волною,

Пусть закаляются сердца

У нас отвагою одною!

Да, если ждет нас правый бой,

Врага мы встретим грудью смелой,

Как ты волны остервенелой

Встречаешь яростный прибой!

Nossy be.

14.

Своим величием лазурным

Красив Индейский океан.

Тревогой с юга обуян,

Он встретил нас приветом бурным.

Он очи синие открыл

И на хребтах валов могучих

Нас раскачал и нас покрыл

Сафиром вод своих зыбучих.

Как ты хорош, старик седой,

Когда ветров в летучем реве

Ты разойдешься в буйном гневе,

Сверкая белой бородой!

Когда же дальнею звездой, —

Ее красою — привлеченный,

Разгладишь ты, в нее влюбленный,

Морщины гневного чела,

Когда луна из туч жемчужных

Взойдет, спокойна и светла,

Между путей созвездий южных, —

Какою негою тогда

Простор твой темно-синий дышит!

И видел я, что с неба слышит

Тебя далекая звезда!

В блистаньи утреннего пара

Уже из-за морской черты,

Далеких гор Мадагаскара

Виднелись синие хребты.

Горячих тропиков томленье

Опять объяло нас огнем~

Лучей отвесное паденье

Почти невыносимо днем.

На островке Santa Maria,

Совсем красивом по себе,

Узнали мы, что все другие

Суда стояли в Nossy be,

Всегда мне было непонятно,

Откуда слух иной идет.

Болтали, будто целый флот

(Что было так невероятно)

Японцев вышел в океан

И к нам он, будто бы, для встречи

Идет сюда. Такой туман

Различных слухов, — эти речи

Смешны, но их не обойдешь.

Не только, видно, по гостиным,

Но даже по морям пустынным

Ютится мировая ложь…

Быть может, слухи были правы,

Что ночью свет прожекторов

Был виден с рейда Таматавы.

Оно возможно~ крейсеров

Каких-нибудь летучих пара

Бродила вкруг Мадагаскара.

Во всяком случае, когда

На рейде Nossy be прекрасном

Свои мы встретили суда

В строю на якоре согласном,

Всем стало легче. Громкий гул

‘Ура’ пронесся над волною

И, повторяем тишиною,

В горах зеленых потонул.

15.

Артура стойкого паденье

Наш задержало быстрый ход

И на два месяца наш флот

Попал под летнее горенье

Южно-тропических лучей.

Почти нигде в средине лета

Не светит солнце горячей.

Всегдашней молнией одета

Мадагаскарская заря,

И даже ночь еще прогрета

Насквозь в теченье января.

Когда-б не этот жар ужасный

И с ним болезни, то страна

Была-б по истине прекрасной.

На рейде вечно тишина~

Дико цветущие вершины

Стоят в лазурной вышине,

Меж них зеленые долины

Темны в тенистой глубине,

По вод блистающему кругу

Спокойно дремлют острова,

И гор высоких синева

Видна к пылающему югу.

У городка на Nossy be

Суда на якорь стали наши.

О бывшей некогда борьбе

Забыли здешние мальгаши.

В своем тропическом саду,

Без грез о призрачной свободе,

Они живут по старой моде

В большом с французами ладу.

Туземцы по лицу, по коже

Разнообразны без конца.

С печальной бледностью лица

Креолов здесь не мало тоже.

В своей таинственной судьбе

И парсов бронзовое племя

Попало как-то в Kossy be.

Ученый мир в них видит семя

Еврейской древности родов~

Они горды при стройном стане,

Почти всегда магометане,

Но не похожи на жидов,

Должно быть, зная, что натура

Слаба у женщин искони,

Своих красивых дев они

Подальше прячут от гяура.

Приказом строгим адмирал

Нам съезды на берег горячий

Лишь до заката разрешал.

Привычке преданный бродячей,

Когда возможно, я бывал

В лесах окрестных. Меж плантаций

Ванильных влажный путь идет.

Чего земля здесь не дает!

Гиганты с листьями акаций,

Бананы, манго здесь и там,

И между тысячью растений,

В красе различных оперений,

Летают птицы по кустам.

Пальмоподобные агавы

Растут могучие на вид.

Животный мир не ядовит,

Но есть предлинные удавы.

Порой пугливая змея,

Услыша шаг ваш торопливый,

Влачит искусные извивы

С дороги прочь, и чешуя

Ее сливается с листвою

Опавшей меж зеленых трав.

В реках, текущих с быстротою,

Есть крокодилы. Сонный нрав

Их может быть примером лени,

Подняв на воздух две ноздри,

Лежат часами в водной тени

Кайманы метра в два и три.

Во время знойное порою

Они ползут на берега,

Но в воду прыгают стрелою,

Почуяв близкого врага.

Прогулку кончив по дубровам,

Шагаешь к пристани назад.

Уже пылающий закат

Горит на западе багровом…

Но вот колодец на пути~

Ряды подходят женщин стройных,

Во всех движеньях их спокойных

Есть много прелести. Нести

Амфору полную сбираясь,

Они красивым взмахом рук

Ее возносят не сгибаясь…

Браслетов лёгкий слышен звук…

Индейский Океан.

16.

Ужасный жар… У водопада

Прилег я в девственном лесу.

Мне брызг жемчужная прохлада,

Как за тяжелый путь награда,

Приносить чистую росу.

Как редко это наслажденье,

Быть одному с своей мечтой

И наблюдать в тени густой

Воды пустынное паденье!

Передо мною чудный вид:

Лиан навесом перевитый,

Над водопадом лес стоит

И неподвижный, и маститый.

В порогах каменных мелка,

Течет ускоренным теченьем

И, увлекаема падеиьем,

На камни сердится река.

Вдали, в просвете над стремниной,

Видна зеленая гора~

Все горы с круглою вершиной~

Здесь были прежде кратера, и

И как-то странно видеть въяве

Творенья самого следы…

Быть может, по застывшей лаве

Проходит этот ток воды.

От страшных некогда трясений

Рвалась и трескалась земля~

Но вот, одеждою растений

Покрылись мертвые поля.

Вулкан унял свой ропот праздный,

Смирил тревогу тайных сил

И, видя мир разнообразный,

На век угаснувши, почил.

Теперь все тихо~ кроме шума

Воды, везде царит покой,

И Бога творческая дума

Яснее в тишине такой…

Как редко это наслажденье —

Быть одному в тени дерев!

Поет мне ласковый напев

Воды пустынное паденье.

Я задремал и над собой,

В траве прибрежной и высокой,

Лилеи нежно голубой

Я видел венчик светлоокий.

Я задремал… и помню я,

Река мне повесть говорила,

О том, как лилия ручья

Кого-то страстно полюбила.

Там, где солнце восходит чудесное

Над волной, из-за синей горы,

Вырастало растенье прелестное

В середине весенней поры.

Нежный ветер к нему тиховейное

Нес дыханье в тенистый чертог,

И раскрылось растенье лилейное

В голубой и прекрасный цветок.

До цветов распустившихся падкие,

Собирались к нему мотыльки

И шептали признания сладкие,

Восхваляя его лепестки.

Пировала беспечно красавица,

Но никто из веселых друзей,

Пожелавших лилее понравиться,

Больше прочих не нравился ей.

Раз, в минуту веселья согласного,

Над горой потемнел небосвод:

Вдруг, исполнившись шепота страстного,

Стало черным спокойствие вод.

Зашумела дубрава вершинами

И, в полете нежданном могуч,

Вихорь сильный прорвался долинами,

Провожаем обрывками туч.

Разлеталися гости шумливые

От лилеи под кровлю кустов,

Опасаясь, чтоб капли дождливые

Не помяли их ярких цветов.

Пролетел вихорь буйный властительно,

Прошумел и за далью исчез,

Снова ясное солнце живительно

Озарило встревоженный лес…

Буревыми дождями омытая,

Еще краше лилея цвела,

Но какая-то дума сокрытая

У нее не сходила с чела.

Расточая напрасно усилия,

Увивались у ней мотыльки,

И однажды сказала им лилия,

Побледневши от тайной тоски:

‘Улетайте, друзья мои милые,

И лилею оставьте, прошу!

Мне наскучили игры постылые,

Я страданье на сердце ношу.

С той поры, как в дуброве взволнованной

Я осталася с вихрем одна,

Я мечтою живу очарованной

И в тот вихорь теперь влюблена…

Не корите подруги единственной~

Пусть смеется насмешливый рок,

Но люблю я мой вихорь таинственный

И, как я, он теперь одинок.

Я люблю его силу летучую

И за то, что он вечно гоним

Дождевою и грозною тучею,

Беспокойно следящей за ним.

Он мне сказку рассказывал чудную

И, нагнувши встревоженный лес,

Сквозь деревьев листву изумрудную

Показал беспредельность небес.

Пусть напрасны мои ожидания~

Я с мечтою останусь одна…

Мне отрадны такие страдания~

Я в мой вихорь, друзья, влюблена’!

Речь услышав лилеи последнюю,

Улетали от ней мотыльки

И, увидевши розу соседнюю,

Стали славить ее лепестки.

Индейский океан.

17.

Опять на солнце раскаленном

Наш бесконечный вьется путь,

Теряясь в море полуденном.

Попутный ветер только, чуть

Тревожит воды океана~

Едва заметна тень волны,

Когда из дальнего тумана

Выходит красный шар луны.

Вперед! нам это ожиданье

Всем опротивело давно~

Не позабудется оно —

Мадагаскарское стоянье…

Какая даль, какой простор

Со всех сторон синеет снова!

Напрасно ищет быстрый взор

В пространстве моря голубого

Приметы встречных кораблей~

Лишь тучи следуют за нами,

Да мы чернеем над волнами,

Как стая стройных лебедей.

Порой, чуть яркая денница

Восток небес озолотит,

Эскадры нашей вереница

Недвижно на море стоит.

С судов нагруженных заране,

На крупных шлюпках корабля,

Мы принимаем в океане

Запасы черные угля.

Горит закат, и прежним ходом,

В строю кильватерных колонн,

Мы за пустынный небосклон

Идем в погоню за восходом.

Не мало дум в ночной тиши

Рождает шум волны широкой~

Питает в грусти одинокой

Он грезы лучшие души.

Что правда в них, что небылица,

Понять рассудком мудрено…

Они к тебе, моя царица,

Меня уносят все равно!

Опять в стране холодной, милой

Мы оба вместе, ты да я~

Не разорвать земною силой

Два небом свитых бытия!

Твоих ли глаз я нежной ласки

Узнать повсюду не могу?

И долго несравненной сказки

Я впечатленье берегу!..

В волнах причудливые тени

Луны рисует яркий свет.

Как в час волшебных сновидений,

Здесь видишь то, чего и нет.

Полупрозрачной, легкой дымкой

Закрыт сверкающий простор~

Как будто дальний кругозор

Покрылся шапкой-невидимкой.

Подобно чудным островам,

Далеких туч встают узоры,

И видишь на мгновенье там

Никем не виданные горы…

О, пусть в объятьях темноты

Безумно грезы жить исканьем~

Да разве жизнь с ее страданьем

Не чьи-то страшные мечты?

Среди душевной пустоты,

В минуту слабости и скуки,

Кто, из живущих на земле,

Свои не простирает руки

К звездам на утлом корабле!

Повсюду в этом мире тайна.

Все неизвестно, все темно.

Мечта рождается случайно,

Где быль покоится давно…

Веди же нас дорогой водной

К востоку, бранная мечта!

Красуйся, символ благородный,

В созвездьи Южного Креста!

18.

Спортсменов английских натура

Была весьма поражена,

Когда вблизи от Сингапура

Эскадра стала им видна.

К доброжелательству по свету

Мы не привыкли — это так,

И потому подобный знак

Берем за чистую монету.

Недели три тому, наш враг

Был здесь. По свежим донесеньям,

Теперь в Китайском море он

Нас ждет с понятным нетерпеньем.

Могли мы ждать со всех сторон

Атаки. Зорко наблюдали

За горизонтом, но нигде

Мы ничего не увидали

На подозрительной воде.

Разрядам облачным послушный,

Смущал нас только телеграф,

Ряд странных знаков начертав

Своею прихотью воздушной~

В них видел напряженный взор

Судов японских разговор.

Пробывши в море месяц целый,

Отрадно к берегу придти

И стать на якорь заржавелый

Хоть ненадолго по пути.

Страна французской Кохинхины

Еще пустынна и дика,

Безмолвно горные вершины

Глядят на море свысока.

Не возмущает их молчанье

Подножный говор городов,

И редко киль больших судов

Прорежет сонных вод качанье.

Кой-где, укрывшись под скалой,

Самой природою забиты,

Живут в деревнях анамиты,

Вооруженные стрелой.

Их вид печален. Рыб богатый

Манит их ближе к морю лов,

А тигр, властитель полосатый,

Морских пугается валов.

Эскадру третью поджидая,

Мы здесь остались. Как привет

Далекой родины, Святая

Пришла к нам Пасха. Много лет

Люблю я вешние напевы

Пасхальной ночи~ в них ясна

И тайн загробных глубина,

И жизнь, как греза чистой девы…

О Ты, ходивший по водам!

Ты воскресил отроковицу~

Простри же светлую десницу

На помощь чаемую нам!

Готовы мы в смертельной битве

За други жертвовать своя…

Услыши нас в Своей молитве,

Да воля сбудется Твоя!