Стихотворения, Шелли Перси Биши, Год: 1875 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ

Составилъ Ник. Вас. Гербель

САНКТПЕТЕРБУРГЪ

Типографія А. М. Потомина. У Обуховскаго моста, д. No 93
1875

Съ морского берега.— Д. Минаева

Пснь къ западному втру. — В. Маркова

Къ жаворонку.— В. Маркова

Любовь. — А. Бородина

Изъ драмы ‘Освобожденный Прометей’:

1. Дйствіе II, сцена IV. — Д. Минаева

2. Дйствіе III, сцена III. — Д. Минаева

3. Дйствіе IV, сцена I. — Д. Минаева

Изъ трагедіи ‘Ченчи’:

1. Дйствіе III, сцена I. — П. Вейнберга

2. Дйствіе V, сцены III и IV. — П. Вейнберга

ПЕРСИ ШЕЛЛИ.

Перси Биши Шелли, ‘пвецъ скорбей человчества’ и авторъ ‘Освобождённаго Прометея’, родился 4-го августа 1792 года въ Сесекскомъ графств, въ помстьи отца, Фильдилес. Отецъ поэта, сэръ Томасъ Шелли, былъ человкъ мелочной и крайне строптивый, а мать — женщина холодная и расчотливая. Ддъ поэта, со смертью котораго должны были перейти къ отцу его какъ наслдство иныя земли, такъ и званіе пэра, ещё былъ живъ, вслдствіе чего семейство поэта должно было довольствоваться весьма ограниченнымъ содержаніемъ. Что же касается сестёръ поэта, то это были добрыя, простыя двушки, которыя ничего не понимали въ стремленіяхъ своего геніальнаго брата. Естественнымъ послдствіемъ всего этого было то, что будущій поэтъ постоянно чувствовалъ себя одинокимъ и чужимъ даже среди сестёръ.

Школа усилила въ нёмъ это чувство одиночества. Думая единственно о томъ, какъ бы воспитать дтей подешевле, отецъ отдалъ его въ школу сосдняго мстечка. Школьный учитель оказался человкомъ грубымъ и необразованнымъ, а товарищи — сыновья фермеровъ и мелкихъ торговцовъ — грубыми и жестокими. Недовольные его щепетильностью, школьники скоро возненавидли его и составили цлую систему преслдованій противъ него, доходившую до безчеловчной жестокости, до какой могутъ доходить только школьники. Въ Итон, куда Шелли перешолъ изъ Сіонской школы, повторилась съ нимъ таже исторія, только съ другими варьяціями. Отказавшись подчиниться вковому обычаю англійскихъ школъ, въ силу котораго младшіе воспитанники обязаны служить старшимъ, онъ и тутъ вооружилъ противъ себя всё заведеніе. Но на этотъ разъ тихій и нжный юноша вынесъ мужественно гоненіе, воздвигнутое на него товарищами, причёмъ мелкій деспотизмъ учителей поддерживалъ преслдованія школьниковъ. Участіе одного изъ педагоговъ, доктора Линда, умвшаго оцнить замчательныя способности юноши, дало Шелли возможность вынести эту раннюю борьбу съ несправедливостью и предразсудками школы и выйти изъ нея побдителемъ. Но, къ концу своего пребываніе въ Итон, занятія естественными науками въ классическомъ заведеніи навлекли на него новыя гоненія со стороны начальства и породили новыя столкновенія съ товарищами, ославившими его сумасшедшимъ. Всё это, взятое вмст, потрясло, наконецъ, здоровье юноши — и, посл сильнаго припадка бшенства, подъ вліяніемъ котораго онъ проткнулъ перочиннымъ ножомъ руку товарищу, Шелли пришлось покинуть Итонъ. Суровость родителей при встрч докончила то, что начала школа — и у Шелли сдлалось разстройство мозга…

Около этого времени былъ изданъ первый литературный опытъ Шелли: романъ ‘Застроцци’, начатый ямъ въ Итон. За этимъ первымъ опытомъ вскор послдовалъ другой, не боле учачный, подъ названіемъ: ‘Сентъ-Ирвинъ, или рыцарь розоваго креста’. Само-собою разумется, что оба романа были исполнены всякаго рода нелпостей, тмъ не мене и въ нихъ виднъ тотъ скорбный путь, которымъ шло развитіе геніальнаго юноши. Осенью 1810 года Шелли поступилъ въ Оксфордскій университетъ. Но и здсь жаждавшій знаній юноша не нашолъ того, чего искалъ. Въ университет онъ бросилъ писать романы и отдался весь поэзіи, но первые опыты и въ этомъ новомъ род оказались крайне неудачными: онъ написалъ нсколько поэмъ и мелкихъ стихотвореній, напыщенныхъ до послдней, степени и исполненныхъ декламаціи общихъ мръ о свобод и правахъ человка, доходившихъ не рдко до совершенной нелпости. Другъ его Хоггъ, которому онъ украдкой читалъ этотъ юношескій бродъ, присовтовалъ ему обратить поэмы въ пародіи и издать ихъ подъ комическимъ заглавіемъ: ‘Посмертныя стихотворенія Маргариты Никольсонъ’ {Имя сумасшедшей, покушавшейся на жизнь Георга III.}. Книга имла нкоторый успхъ во какъ на одія, а какъ серьезное произведеніе, и, притомъ, не только между публикой, но и въ сред профессоровъ университета, глубокомысленно восхищавшихся нкоторыми ея мстами, что очень смшило молодого автора. Конечно, подобныя отношенія между учащими и учащимся не могли кончиться хорошо — и вскор университетъ со скандаломъ изгналъ изъ своихъ стнъ дерзкаго юношу, осмлившагося возмущать его вковое спокойствіе и издваться надъ его наукой. Вслдъ за изгнаніемъ изъ университета послдовало и изгнаніе Шелли изъ родительскаго дома. Но и этимъ не ограничились несчастья молодого человка. Шелли былъ отвергнуть не одной семьёй, во и любимой двушкой, посл своего исключенія изъ университета. Несмотря на свою молодость, онъ былъ уже года два помолвленъ съ своей кузиной, Гарріьтой Гровъ, дочерью пастора. Еще до исключенія Шелли изъ университета, скептицизмъ его писемъ начиналъ смущать родителей невсты и её самой. Брошюра объ атеизм ршила дло. Родители невсты поспшила отказать сыну, отвергнутому семьёй. Юноша, на котораго обрушилось разомъ столько ударовъ, былъ близокъ къ гибели. Онъ уже помышлялъ о самоубійств…

Но какъ ни тяжелы были удары, обрушившіеся за его юную голову, время и молодость взяли своё. Навщая младшихъ сестёръ въ одномъ изъ лондонскихъ пансіоновъ, онъ познакомился тамъ съ хорошенькой шестнадцати-лтней блондинкой Гарріэтой Вестбрукъ, дочерью трактирщика. Онъ послалъ ей стихотвореніе, она его приняла благосклонно. Удачно начатое дло подвигалось быстро вперёдъ и окончилось тмъ, что Шелли, въ одинъ прекрасный вечеръ, увёзъ миссъ Гарріэту въ Эдинбургъ, а оттуда въ знаменитый Гретна-Гринъ, гд и обвнчался съ нею. Такимъ образомъ, девятнадцати-лтній юноша, безъ гроша въ карман, сдлался мужемъ и вскор отцомъ. Между-тмъ, нужда не переставала его преслдовать. Перезжая съ мста на мсто и питаясь иногда булкой, купленной гд-нибудь да дорог и съдаемой на ходу. Шелли попалъ, наконецъ, въ Ирландію, но и здсь оставался не долго, такъ-какъ затянная имъ тамъ агитація заставила его вскор бжать на островъ Менъ.

Между-тмъ, отношенія его къ жен, оказавшейся хотя доброй, но совершенно пустой женщин, стали длаться всё боле и боле натянутыми, вслдствіе чего домашняя жизнь поэта не представляла ничего отраднаго. Проживъ такимъ образомъ около двухъ лтъ, супруги ршились разстаться. Молодая женщина возвратилась къ отцу, по и тутъ не нашла желаемаго успокоенія. Конецъ бдной Гарріэты былъ весьма печаленъ: проживъ два съ половиною года подъ кровлей родительскаго дома, она утопилась въ пруд. Общественное мнніе, какъ водится, обвинило въ этой смерти Шелли, причёмъ осыпала его цлыми потоками самой грубой брани и цлой тучей самыхъ язвительныхъ пасквилей, въ которыхъ онъ изображался чудовищемъ разврата, доведшимъ своимъ дурнымъ поведеніемъ жену до самоубійства. Даже критика, вмсто разбора его сочиненій, читала ему одну мораль и забрасывала грязью.

По смерти жены, Шелли потребовалъ отъ тестя возвращенія дтей, но тотъ отказалъ ему въ томъ и, вслдъ затмъ, обратился въ судъ съ просьбой, чтобы дти были оставлены подъ его надзоромъ, такъ-какъ отецъ ихъ, Шелли, бросилъ ихъ мать, былъ всегда атеистомъ и безнравственномъ человкомъ, и намренъ воспитывать дтей въ своихъ нечестивыхъ идеяхъ, какъ религіозныхъ, такъ и политическихъ. Лордъ-канцлеръ ршилъ оставить дтей у дда, а Шелли обязалъ вносить ежегодно опредлённую сумму на ихъ воспитаніе. Общественное мнніе одобрило это ршеніе, причёмъ отецъ его и вся семья были на сторон судей.

Вскор посл разрыва съ женой, Шелли сошолся съ двицей Мэри Вульстонкрафтъ, учоные родители которой имли свои собственные взгляды на бракъ и его послдствія. Этотъ ршительный шагъ возстановилъ противъ него общественное мнніе и заставилъ его покинуть на время Англію. Возвратившись на родину, поэтъ продолжалъ терпть нужду, пока смерть дда не измнила его обстоятельствъ. Отецъ его сдлался пэромъ, а молодой Шелли, какъ наслдникъ будущаго пэрства, получилъ пенсію въ 1000 фунтовъ стерлинговъ ежегоднаго дохода. Затмъ, въ 1816 году, вскор посл смерти жены, онъ обвнчался съ своей Мэри, въ надежд оградить её тмъ отъ оскорбленій общества. Въ 1820 году, болзнь заставила Шелли ухать на Югъ, гд онъ и провёлъ два года, преимущественно въ Италіи. Проживъ здсь счастливо эти послдніе два года, онъ утонулъ 8-го іюля 1822 года въ одномъ изъ заливовъ Средиземнаго моря, Спеціи, во время внезапно поднявшейся бура, опрокинувшей лодку, въ которой онъ плылъ изъ Ливорно въ Леричи. Тло его. отысканное только черезъ дв недли, было сожжено въ присутствіи Байрона и немногихъ друзей и почитателей поэта. По сожженіи, тло Шелли оказалось превратившимся въ пепелъ, но сердце, по странной случайности, не сгорло, почему и было положено въ спиртъ и, вмст съ пепломъ, собраннымъ въ урну, похоронено у пирамиды Цестія въ Рим.

Такъ погибъ Шелли, кратковременная жизнь котораго, какъ и его поэзія, была блестящимъ сломъ, ложнымъ въ главномъ основаніи, по прекраснымъ и очаровательнымъ въ подробностяхъ.

Но смотря на свою раннюю смерть, Шелли усплъ написать очень много. Конечно, весьма многое изъ того, что онъ написалъ, особенно въ первые годы своей литературной дятельности, очень слабо, но за-то онъ оставилъ нсколько произведеній, которыя навсегда останутся въ англійской литератур. Къ числу послднихъ принадлежатъ: поэмы ‘Аласторъ или духъ уединенія’ и ‘Возмущеніе Ислама’ и драмы: ‘Освобождённый Прометей’, ‘Эллада’ и ‘Ченчи’.

Первая изъ названныхъ поэмъ была написана въ 1815 году и изображаетъ фантастическую жизнь юноши съ чистымъ сердцемъ и смлымъ умомъ, исчерпавшаго вс источники науки и не утолившаго ими своей жажды познаній. Неудовлетворённый съ этой стороны, юноша ищетъ наслажденія въ чистой человческой любви. Онъ призываетъ женщину, которая была бы способна раздлить съ нимъ всю его жажду знанія, вс его мечты о человчеств и всю его страсть. Въ образ этой женщины, символически заключается и образъ той жизни, которая нужна юнош, чтобы утолить пожирающую его жажду. Юноша не находитъ её — и умираетъ отъ тоски. Это — поэма отчаянія, по отчаянія въ себ, а не въ человчеств.

‘Возмущеніе Ислама’, поэма въ двнадцати псняхъ, написанная спенсеровыми стансами, есть самое большое произведеyЁе Шелли и ясне всхъ другихъ его сочиненій обнаруживаетъ воззрніе поэта на вещи. Выходъ этого произведенія въ свтъ задержанъ былъ на нкоторое время тмъ обстоятельствомъ, что Лаонъ и Цитна, герой и героиня поэмы, были братъ и сестра. Озадаченный издатель, боясь скандала, потребовалъ передлки. Шелли сначала не хотлъ сдлать требуемаго измненія, но, наконецъ, долженъ былъ уступить настояніямъ издателя — и родственныя отношенія между героемъ и героиней были уничтожены Поэма эта, по объясненію самаго автора, помщонному въ предисловіи, состоитъ изъ ряда картинъ, представляя развитіе души, стремящейся къ совершенству и посвящающей себя человчеству, ея очистительное дйствіе на самыя смлыя и необычайныя побужденія фантазіи, ума и чувствъ, ея противодйствіе всякой тиранніи, ея силу, которая воскрешаетъ надежду народовъ, просвщаетъ и исправляетъ людей, дале — быстрыя дйствія этой силы: возвышеніе великаго народа изъ рабства и униженія, ниспроверженіе тирановъ и разоблаченіе религіознаго обмана, довольство побдоносной любви къ отечеству и всеобщую терпимость истинной филантропіи, злобную грубость наёмниковъ, вроломство деспотовъ, союзъ царей и возвращеніе низпровергнутой династіи чуждыми войсками, истребленіе патріотовъ и побду тиранніи, междоусобную войну, голодъ, язвы, суевріе, окончательное уничтоженіе всхъ семейныхъ добродтелей, наконецъ — неизбжное и полное паденіе тиранніи, непрочность невжества и заблужденія, и вчность генія и юности.

Драма ‘Освобождённый Прометей’, этотъ ‘увлекательный гимнъ свобод въ драматической форм’, какъ называетъ её Шерръ, есть, безспорно, лучшее произведеніе Шелли. Не смотря на то, что тотъ же самый сюжетъ былъ обработанъ Эсхиломъ, величайшимъ изъ драматурговъ древняго міра, ‘Освобождённый Прометей’ Шелли прекрасенъ въ своёмъ род, не смотря на нкоторую туманность философіи, которою проникнута вся драма англійскаго поэта. Къ тому же, Прометей Шелли вовсе не похожъ на своего греческаго прототипа. Прометей Шелли — не древній эллинъ, а больной сынъ больного вка, онъ не созданіе, возмутившееся противъ своего творца, какъ Эсхиловъ Прометей: онъ такой же гордый духъ, какъ и Зевесъ, и даже сильне его, хотя и прикованъ къ скал. У него своё царство — мысль, свобода духа, надъ которой безсильна власть Зевеса.

Лирическая драма ‘Эллада’ — это пламенное стихотвореніе на греческую революцію — есть, собственно, не драма, а поэма въ рчахъ, такъ какъ ея дйствующія лица, какъ и въ драмахъ Байрона, обрисованы не дйствіемъ, а своими монологами. Что же касается послдней драмы Шелли ‘Ченчи’, лучшей посл ‘Освобождённаго Прометея’, то мы считаемъ излишнимъ говорить о ея содержаніи, такъ-какъ фабула ея хорошо извстна всмъ.

СЪ МОРСКОГО БЕРЕГА.

На морскомъ берегу я сижу

И въ туман вечернемъ слжу,

Какъ внизу предо мною,

Исчезая въ дали безконечной,

Убгаетъ волна за волною,

А у скалъ слышенъ ропотъ ихъ вчный.

Безпредльно ты, синее море!

Но ещё безпредльнй просторъ

Моря слёзъ, проливаемыхъ съ горя

Человчествомъ съ давнихъ ужь поръ.

Въ этомъ мор безбрежномъ, холодномъ,

Стонутъ гордые волны во мгл

И по цлой земл

Разливаются стономъ народнымъ.

Холодна въ синемъ мор волна

И глубоки пучины морскія,

Но ещё холоднй глубина,

Гд таятся страданья людскія.

Въ синемъ мор, на дн,

Въ непробудной его тишин,

Драгоцнные перлы скрываются,

Но житейское море темнй

Глубиною своей,

И пучиной его пожираются,

Словно жадною пастью чудовища,

Столько жертвъ и замученныхъ силъ,

Что въ виду ихъ могилъ

Такъ ничтожны морскіе сокровища.

Д. Минаевъ.

II.

ПСНЬ КЪ ЗАПАДНОМУ ВТРУ.

О, втеръ бурный, осени дыханье!

Невидимъ ты, по въ страх предъ тобой,

Какъ хоръ тней отъ слова заклинанья,

Увядшихъ листьевъ мчится смутный рой,

Поблёкшихъ, жолтыхъ, съ краскою багровой.

Охваченныхъ губительной чумой.

Бросаешь ты на зимній одръ суровый

Посвъ смянъ — и тамъ они лежатъ

Въ холодной мгл, пока трубой громовой

Весенній вихрь, твой свтлоокій братъ,

Не грянетъ звонко надъ землёю сонной,

Рождая всюду блескъ и ароматъ,

И выбгутъ на воздухъ благовонный

Ростки изъ тьмы, какъ стадо въ ширь луговъ.

Духъ бурь, кому, въ природ устрашонной,

Проложенъ путь межь горъ и облаковъ,

Бичъ и хранитель, о внемли мой зовъ!

Въ порывахъ гнва, вдоль небесъ смущённыхъ,

Какъ листья, тучи шумно гонишь ты,

Духовъ грозы, тобою увлечённыхъ

Съ нолей нмыхъ эирной высоты.

Тамъ, на черт твоей стези летучей,

Виднются, широко развиты,

Какъ пряди косъ менады въ пляск жгучей,

Идущей тучи тёмные власы.

Ты — похоронный реквіемъ могучій,

Звучащій мрачно въ смертные часы

Отцвтшаго, хилющаго года!

Въ ночь эту мгла тумановъ и росы,

Какъ-будто куполъ гробового свода,

Его обниметъ — и изъ тхъ паровъ

Ударятъ вдругъ — и вздрогнетъ вся природа —

И дождь и градъ и, въ рокот громовъ,

Перуны молній. О, внемли мой зовъ!

Ты будишь море ярко-голубое

Отъ лтнихъ грёзъ. То море сладко спитъ,

Колеблясь тихо, въ царственномъ поко,

Близь острова, гд Бай-заливъ блеститъ,

И тамъ ему, подъ синими струями,

Дворцовъ и башенъ снится чудный видъ

Дворцовъ, обросшихъ мохомь и цвтами,

Роскошными, какъ небо южныхъ странъ.

Ты бороздишь гигантскими стопами

Атлантики великій океанъ

И въ нёмъ зіяютъ бездны и пучины —

Слдъ ногъ твоихъ, всесильный ураганъ!

А вдалек ковыль морской равнины

И чахлый лсъ болотныхъ береговъ

Сдютъ вдругъ отъ ужаса, средь тины,

Внявъ голосъ твой и гулъ твоихъ шаговъ,

Дрожатъ и никнутъ. О, внемли мой зовъ!

Будь я листокъ увядшій и печальный,

Тобой носимый, будь я облачкомъ,

Съ тобой бгущимъ, иль молвой хрустальной,

Что бьётся рьяно подъ твоимъ крыломъ

И отъ тебя заемлетъ бгъ бурливый,

Хотя она, на поприщ своёмъ,

Не такъ вольна, какъ ты, вольнолюбивый!

Иль, если бы, какъ въ дтскій возрастъ мой,

Я снова могъ, товарищъ мой игривый,

Соперничать, по прежнему, съ тобой,

Когда настичь тебя въ твоёмъ пареньи

Едвали казалось праздною мечтой,

Я бъ не молилъ, не звалъ тебя въ смятеньи.

Пусть буду я, какъ облако, носимъ!

На тёрны палъ я въ тягостномъ бореньи —

И кровь бжитъ… Уныньемъ тотъ крушимъ,

Кто долго былъ, какъ ты, неукротимъ!

Съ дубравой тёмной, арфою пвучей

Теб я буду! И пускай спадётъ

Листва моя, какъ чащи листъ летучій!

Твоихъ мелодій сила извлечётъ

Изъ насъ напвъ печально-вдохновенный,

Торжественный, какъ шумъ гремучихъ водъ.

Моимъ будь духомъ, воли духъ надменный!

Ты мною будь! Сольёмся мы въ одно!

Неси, неси во вс концы вселенной

Рой думъ моихъ, печальныхъ ужь давно,

Неси, какъ злакъ ты носишь помертвлый,

Чтобъ жизни новой вызрло зерно!

И, вторя мн, развй, о втеръ смлый,

Слова мои, какъ искры, межь людей!

Черезъ меня, земл оцпенлой

Трубой будь вщей! Прозвучи скорй,

Что зимній мракъ — предтеча вешнихъ дней!

В. Марковъ.

III.

КЪ ЖАВОРОНКУ.

Пнья духъ чудесный!

Нтъ, не птичка ты

Съ высоты небесной

Отъ сердечной полноты,

Щедро льющій звуки дивной красоты.

Отъ земли ты вьёшься

Свтлымъ облачкомъ,

Выше всё несёшься

Въ неб голубомъ,

Съ псней решь и звенишь какъ серебромъ.

Въ злат уходящихъ

Солнечныхъ лучей,

Посреди блестящихъ

Облачныхъ зыбей,

Ты, ликуя, мчишься, чуждъ земныхъ цпей-

Пурпуръ неба, тая,

Вкругъ тебя горитъ,

Какъ звзда ночная

Въ блеск дня, ты скрытъ,

Но мн слышно, какъ твой звонкій гимнъ гремитъ,

Нжный, серебристый,

Какъ нжна звзда,

Что въ зар огнистой

Тонетъ безъ слда,

Но мы знаемъ, гд блеститъ она всегда.

Пснью громогласной

Всё вокругъ полно…

Такъ при ночи ясной

Въ облачко одно

Мсяцъ спрятанъ, но имъ всё озарено.

Кто съ тобой сравнится

Роскошью даровъ?

Дождикъ, что струится

Въ брызгахъ съ облаковъ,

Не свтлй, чмъ токъ твоихъ жемчужныхъ строфъ!

Такъ, пвецъ свободный,

Въ блеск чистыхъ думъ,

Лирой благородной

Будитъ спящій умъ,

Слухъ плняя сквозь тревожный міра шумъ.

Такъ влюблённой двы,

Съ башни надъ горой,

Сладкіе напвы

Льются въ часъ ночной,

Съ нгой жаркой, съ упоительной тоской.

Такъ, во мгл росистой,

Намъ издалека

Виднъ фосфористый

Лучъ отъ свтляка,

Изъ-за травъ густыхъ, прикрывшихъ червяка,

Дождика сверканье,

На лугу, весной,

Вешнихъ розъ дыханье —

Всё, что красотой

Дышетъ свжей — не плнятъ, какъ та, собой.

Пнья духъ! открой намъ

Тайну чувствъ своихъ…

Пснямъ дай нестройнымъ

Звуки нотъ живыхъ,

Звукъ порывовъ восторгающихъ твоихъ!

Что при лигъ, въ сравненья,

Нашихъ псонъ хоръ,

Наши вдохновенья?—

Чувствъ враждебныхъ споръ,

Крикъ хвастливый, иль болзненный задоръ.

Что въ теб питаетъ

Радости струю?

Блескомъ проникаетъ

Чуднымъ пснь твою?

На земл живёшь ты будто бы въ раю.

Радостно-безпечный

Не томишься ты

Скукою сердечной,

Лживостью мечты:

Въ жизни сердца твой удлъ — одни цвты!

Иль, жилецъ эира,

Ты съуылъ понять

Глубже насъ жизнь міра,

Смерти благодать —

Безъ того твой голосъ могъ ли бъ такъ звучать?

Мы живёмъ въ томленьи,

Чая лучшихъ дней,

Чая обновленья —

И межь насъ славнй

Т напвы, гд тоска души слышнй.

Но когда бъ могли мы,

Кинувъ прежній путь,

Жаждой благъ палимы,

Гнётъ скорбей стряхнуть —

Свтлый духъ твой озаритъ ли нашу грудь?

Лучше, чмъ вс тоны

Музыки жрецовъ,

Лучше, чмъ законы

Книжныхъ мудрецовъ.

Ты, пернатый, поучалъ бы всхъ пвцовъ!

Думою блаженной

Озари меня!

Пснью вдохновенной.

Полною огня,

Я гремлъ бы, какъ гремишь ты, встникъ дня!

В. Марковъ.

IV.

ЛЮБОВЬ.

Есть слово, но его искажено значенье —

И я молчу: боюсь услышать твой укоръ!

Есть чувство, но его встрчаетъ и презрнье —

И я боюсь зитьмить привтливый твой взоръ.

Но мн ли погасить послднее мерцанье

Тхъ радостныхъ надеждъ средь горестей земныхъ?

Мн дорого твоё святое состраданье:

Въ немъ униженья нтъ, какъ въ жалости другихъ.

Прими же — не любовь (избитое названье

Съумло осквернить чистйшій иміамъ).

Но сердца тёплаго святое обожанье,

Стремленья смертнаго къ далёкимъ небесамъ,

Восторги мотылька при утреннемъ свтил,

Смиренье тьмы ночной предъ розовой зарёй.

Благоговеніе къ могучей, высшей сил,

Которая въ скорбяхъ даруетъ намъ покой.

А. Бородинъ.

ИЗЪ ДРАМЫ

‘ОСВОБОЖДЕННЫЙ ПРОМЕТЕЙ’.

ДЙСТВІЕ II, СЦЕНА IV.

ПЕЩЕРА ДЕМОГОГРОНА.

Азія и Пантея.

ПАНТЕЯ.

Чей это образъ, скрытый покрываломъ,

Сидитъ на этомъ трон!

АЗІЯ.

Вотъ упалъ

Съ него покровъ.

ПАНТЕЯ.

Но ничего на трон

Я, кром тьмы, не вижу. Мракъ одинъ,

Зловщій мракъ, неуловимый глазомъ,

Вкругъ образа неяснаго лежитъ,

Но всё жь — мы это чувствуемъ — таится

Въ нёмъ духъ живой.

ДЕМОГОГРОНЪ.

Спроси меня о томъ,

Что хочешь ты узнать.

АЗІЯ.

Что можешь мн сказать ты?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Всё то, о чёмъ ты смешь вопросить.

АЗІЯ.

Кто создалъ всю вселенную?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Юпитеръ.

АЗІЯ.

Кто создалъ всё, что въ мір существуетъ:

Мысль, волю, страсть, воображенье, разумъ —

Кто создалъ ихъ?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Юпитеръ.

АЗІЯ.

Кто творецъ

Невольнаго, таинственнаго чувства,

Которое, при шопот весны,

При голос возлюбленнаго, очи

Слезами наполняетъ — и они,

Цвты луговъ струями орошая,

Цвтущій край въ пустыни обращаютъ —

Кто далъ намъ это чувство?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Всё же — онъ,

Юпитеръ всемогущій, безконечный!

АЗІЯ.

А кто далъ міру горе, ужасъ, страхъ,

Безумье, преступленья и терзанья

Заговорившей совсти, вс муки,

Людскую мысль терзающія вчно,

Пока забвенье смерти не придётъ

На помощь къ человку, чтобы бремя

Съ него сложить? Кто создалъ, наконецъ.

Обманутую, жалкую надежду,

Любовь, переходящую нердко

Въ отчаянную ненависть, весь ядъ

Презрнья съ тайнымъ ужасомъ страданья.

Которому не голосъ данъ, а стонъ,

Стопъ адскій, съ вчнымъ трепетомъ предъ адомъ?

Скажи, кто создалъ это море бдствій!

ДЕМОГОГРОНЪ.

Тотъ

Кто властвуетъ.

АЗІЯ

Но кто же? отвчай!

Міръ страждущій желаетъ слышать имя

Мучителя, желаетъ знать проклятье

Для гибели его?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Онъ властвуетъ.

АЗІЯ.

Я знаю это, чувствую, но какъ?

ДЕМОГОГРОНЪ

Онъ властвуетъ.

АЗІЯ

Неправда!

Кто властвуетъ? Сперва царили въ мір

Земля и небеса, любовь и свтъ,

Потомъ — Сатурнъ, съ ею престола время

Завистливымъ кругомъ смотрло окомъ,

Но жизнь земли подъ властію Сатурна

Сперва была свтла, какъ жизнь цвтовъ.

Пока они отъ солнца не увяли

И втромъ по сломалися. Потомъ

Сатурнъ земл со всмъ ея твореньемъ

Въ томъ отказалъ, на что ей жизнь сама

Давала право: отнялъ право знанья,

Свободу мысли, смло проникавшей

Во вс явленья міра — наконецъ,

Лишилъ любви, которая была

Единственной поддержкой человка —

И безъ любви вс люди стали падать.

И вотъ тогда явился Прометей,

Юпитеру даруя силу власти

Лишь подъ одинъ условіемъ, чтобъ онъ

Свободными позволилъ быть всмъ людямъ:

Юпитеру далъ власть онъ надъ всмъ небомъ

И сдлалъ всемогущимъ. Безъ любви,

Не вдая ни вры, ни закона,

Зевсъ на земл любимымъ быть не могъ,

Но властвовалъ. На долю всего міра

Сначала выпалъ голодъ, а потомъ

Тяжолый трудъ, болзнь, борьба, страданья

И, наконецъ, невдомая смерть,

Которую никто не звалъ на свт.

Отъ холода и зноя удалилась

Больная безпріютная толпа

Искать себ убжища въ ущельяхъ,

Но даже тамъ, среди пустынь безплодныхъ,

Тиранъ покоя людямъ недавалъ:

Казнилъ нуждой тяжолой и безумьемъ

Вражды, междоусобная война

Ихъ бдныя жилища разрушала —

И отъ раздоровъ гибли племена-

Проснулась жалость въ сердц Прометея

И, въ утшенье міру, онъ послалъ

Надежду, утшительницу скорби,

Чтобъ подъ ея роскошными цвтами

Скрыть тёмный призракъ смерти роковой,

Онъ свёлъ любовь на землю — заживить

Увялый виноградникъ, приносящій

Напитокъ жизни сердцу человка,

Онъ потушилъ огонь въ людской груди,

Людей въ животныхъ дикихъ превращавшій,

Онъ вол человка подчинилъ

Металлы, драгоцнные каменья,

И минеральный ядъ, и всё, что скрыто

На дн морей и въ тайникахъ земли,

Даръ слова даровалъ онъ человку.

А рчь его родила мысль — мрило

Вселенной цлой. Мощная наука

Невжества разбила пьедесталъ,

Боговъ перепугавши на Олимп,

Гармонія ума переселилась

Въ пророческую псню у поэта,

И музыка освободила духъ

Отъ всхъ заботъ житейскихъ и волненій —

И онъ вспорхнулъ и сталъ парить высоко.

Въ рукахъ людей сталъ камень оживать

И мраморъ сталъ божественнымъ: склонялась

Предъ нимъ въ благоговніи толпа.

Источники и сокъ иныхъ растеній

Цлебныхъ свойствъ открыли чудеса:

Болзни ихъ пугались и бжали,

Смерть походила боле на сонъ.

Передъ людьми, по вол Прометея,

Открылись тайны вчнаго движенья

Звздъ и планетъ, и солнца и луны,

По вол Прометея научились,

Какъ собственными членами своими,

Вс люди океаномъ управлять,

И кельтъ узналъ индійца. Мчались годы,

И люди стали строить города —

И тёплый втеръ, съ моря приносимый,

Блуждалъ межь гордыхъ снжныхъ коллонадъ,

И голубой эиръ вкругъ нихъ струился.

Такъ облегчилъ могучій Прометей

Страданья человка и за это

Теперь виситъ, прикованный надъ бездной.

Но кто жь творецъ терзаній этихъ, кто?

Пока народъ склоняется предъ Зевсомъ,

Онъ не иметъ воли и привыкъ

Питать къ земл единое презрнье.

Кто жь этотъ одинокій властелинъ,

Разъединённый съ міромъ всмъ? не Зевсомъ

Зовётся онъ — хотя, когда Зевесъ

Нахмурится, то небо всё трепещетъ —

За-то, когда, цпями потрясая,

Титанъ ему проклятіе послалъ,

То самъ Зевесъ, какъ рабъ, затрепеталъ.

Скажи же, кто надъ нимъ иметъ силу,

Когда онъ рабъ?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Зовутъ рабами тхъ,

Которые злу только служатъ въ мір:

Каковъ Юпитеръ — знаешь ты сама.

АЗІЯ.

Но за кого же ты его считаешь?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Твоимъ словамъ я вторю: онъ могучъ

И равныхъ нтъ ему нигд по сил.

АЗІЯ.

Но у раба быть долженъ властелинъ?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Когда бы бездны были въ состояньи

Всмъ собственныя тайны поврять!

Но звуковъ нтъ въ бездонной глубин…

Да и къ чему теб узнать т тайны?

Возможно ли заставить говорить

Судьбу, случайность, время? Всё покорно

Имъ, кром вчной, истинной любви.

АЗІЯ.

О томъ уже я спрашивала прежде

И сердце подсказало мн отвтъ

Такой же точно. Мы съумемъ сами

Додуматься до истины подобной!

О большемъ я желала бы узнать,

Такъ отвчай, какъ мн бы отвчала

Моя душа, когда бъ она могла

Знать то, о чёмъ я спрашиваю духа:

Быть долженъ солнцемъ радостнаго міра

Великій Прометей. Скажи — когда

Настанетъ часъ освобожденія?

ДЕМОГОГРОНЪ.

Взгляни!

АЗІЯ.

Ущелья разступаются и сквозь

Багровую завсу этой ночи

Я вижу рядъ какихъ-то колесницъ,

Запряженныхъ крылатыми конями,

На каждой колесниц есть возница,

Проворно погоняющій коней.

Одни стоятъ, оглядываясь часто,

Какъ-будто ихъ преслдуютъ враги,

Хоть ничего я кром звздъ не вижу,

Другіе наклоняются вперёдъ,

Какъ-будто быстрой скачкой упиваясь,

Иль догоняя друга дорогого,

И всё вперёдъ безъ устали летятъ.

ДЕМОГОГРОНЪ.

Безсмертные часы передъ тобою,

Которыхъ съ нетерпньемъ ты ждала.

Одинъ изъ нихъ тебя теперь ждётъ тоже.

АЗІЯ

Какой ужасный образъ! Онъ ведётъ

Чрезъ тёмныя ущелья колесницу.

На спутниковъ своихъ онъ не похожъ.

Скажи мн, кто ты, сумрачный возница?

Куда меня ведёшь ты? Говори?

ДУХЪ.

Я тнь судьбы, которая ужаснй.

Ещё меня… И солнце не найдётъ,

Какъ ляжетъ мракъ вокругъ престола неба.

АЗІЯ.

Что хочешь мн сказать ты?

ПАНТЕЯ.

Эта тнь

Тропъ неба окружаетъ, словно дымъ

Разрушенныхъ вулканомъ городовъ,

Всё море покрываетъ, колесница

Стремится выше… бшеные кони

Несутъ… Смотри, какъ звзды омрачились

Отъ этой колесницы!

АЗІЯ.

Почему

Такъ странно отвчаютъ мн?

ПАНТЕЯ.

Смотри же,

Тамъ, на краю — другая колесница:

Изъ перламутра раковина, пурпуръ

На ней горитъ и правитъ ею -духъ,

У духа голубиные глаза

Сулятъ одну надежду, а улыбка

Такъ душу привлекаетъ, какъ къ себ

Лучъ солнца манитъ лёгкихъ наскомыхъ.

ДЙСТВІЕ III, СЦЕНА III.

ГЕРКУЛЕСЪ.

Великій и славнйшій изъ духовъ!

Ты видишь самъ, что сила покорилась

Твоей отваг, мудрости и той

Любви многострадальной и высокой,

Которая тебя одушевляетъ.

ПРОМЕТЕЙ.

Твой ласковый привтъ дороже мн

Давно желанной, милой мн свободы.

О, Азія, свтъ жизни и любви,

Вы, нимфы, сёстры нжныя, которыхъ

Привязанность и ласки обратили

Вка моихъ страданій и скорбей

Въ отрадное одно воспоминанье —

Теперь мы не разстанемся. Здсь есть

Пещера, такъ поросшая кругомъ

Ползучими растеньями, цвтами,

Что свтъ дневной туда не проникаетъ.

Пещера изумрудомъ мощена,

Въ ней бьётъ фонтанъ, дерновыя скамейки

И стны съ мягкой, толковой травой

Къ отрадному зовутъ отдохновенью.

Тамъ изберёмъ мы для себя жилище,

Тамъ будемъ о прошедшемъ говорить,

О будущемъ, объ измненьи свта,

О странной человческой судьб.

Я стану отвчать одной улыбкой

На ваши вздохи тихіе, когда же

Начнётъ морскія псни Іо пть,

Заплачу я. Тогда вы разгоните

Улыбками своими эти слёзы,

Которыя отрадно проливать.

Плести внки мы будемъ изъ цвтовъ,

Какъ дти беззаботныя, мы будемъ

Одними только взглядами любви

Угадывать скрываемыя мысли.

Нашъ умъ неистощимый и живой,

Какъ арфа дуновеніемъ эфира

Дающая мелодію, издастъ

Гармонію могучихъ, новыхъ звуковъ.

Въ пещеру ту, со всхъ концовъ земли,

Къ намъ прилетятъ гонцы, они дадутъ

Отчётъ намъ о судьбахъ всего живого,

Повдаютъ о счастіи любви,

О мир, о свобод, обо всёмъ,

Что только совершенствуетъ на свт

Жизнь всхъ людей, теперь уже свободныхъ.

Къ намъ дивныя виднія слетятъ,

На первый разъ туманныя, но посл

Для зрнья очень ясныя, какъ то,

Что вс они собой изображаютъ.

Насъ постятъ безсмертныя потомки

Художниковъ, скульпторовъ и поэтовъ,

И вс жрецы грядущаго искуства.

Божественные звуки мы услышимъ,

Которые казаться будутъ намъ

Тмъ боле пріятными, чмъ лучше

Становится весь обновлённый міръ,

Гд зло и заблужденье исчезаютъ.

Вотъ свойства той пещеры каковы!

(Обращаясь къ духу часа.)

Прекрасный духъ, ещё послдній трудъ

Свершить ты долженъ. Іо, дай ему

Ту раковину самую, въ которой

Таится голосъ. Раковину эту

Старикъ Протей, какъ свадебный подарокъ,

Далъ Азіи…

ІО

Желанный, милый духъ!

Вотъ раковина дивная. Ты видишь,

Какъ блдная лазурь ея играетъ

Серебрянымъ и нжно-мягкимъ свтомъ.

Въ ней словно звуки музыки уснули.

ДУХЪ.

О, я клянусь, что въ дломъ океан

Прекрасне нтъ раковины Въ ней

Наврно звуки сладкіе таятся,

Хотя они и странны, можетъ-быть.

ПРОМЕТЕЙ.

На вихр мчись теперь ты въ города

И солнце обгони въ своёмъ полёт,

Потомъ дохни — и въ раковин этой,

Какъ громъ, раздастся музыка. Тогда

Вернись назадъ и будь вблизи пещеры.

А ты, о мать-Земля!

ЗЕМЛЯ.

Я слышу,

Я чувствую твоё прикосновенье.

Въ моихъ застывшихъ нервахъ возбуждаетъ

Оно движенье новое, оно

Даётъ мн жизнь и вчное блаженство,

И подъ моею дряхлой оболочкой

Жаръ юности является. Теперь

Прекрасныя и дорогія дти,

Растенье, рыбы, птицы, зври, люди,

Которыхъ я вспоила молокомъ

Болзненной и отравлённой груди,

Теперь отъ сладкой пищи оживутъ,

Подобно блымъ, сильнымъ антилопамъ,

Пасущимся вблизи кристальныхъ водъ.

По лиліямъ и по трав зелёной.

Когда я буду спать, ночной туманъ

Для яркихъ звздъ окажется бальзамомъ,

Цвты начнутъ дремать, не увядая,

И люди, какъ и зври, въ сладкихъ снахъ

Найдутъ источникъ силы и здоровья.

Смерть явится послднимъ поцалуемь

И лаской той, которая, какъ мать.

Дала ребёнку жизнь и, отнимая

Её, какъ мать, ласкаясь, говорить:

‘Не оставляй меня’.

АЗІЯ

Зачмъ о смерти.

Мать, говорить? Скажи, ужели тотъ,

Кто умираетъ, боле не можетъ

Любить, дышать и говорить, какъ прежде?

ЗЕМЛЯ.

Мн было бы напрасно отвчать:

Безсмертна ты, а мой языкъ понятенъ

Лишь н смерть осуждённымъ. Но послушай:

Есть тёмная, глубокая пещера,

Гд изстрадался скованный мой духъ,

Тогда я обезумла, и люди,

Тмъ духомъ заражонные, такимъ же

Безумствомъ охватились, стали строить

Языческіе храмы, ввергли въ тьму

Печальныхъ заблужденій много націй,

Въ войн междоусобной развращались

По вол вроломнаго Зевеса.

Но всё теперь въ пещер измнилось:

Зловонья обратились въ ароматъ,

Благоухаютъ воздухъ и растенья

И всё кругомъ о счасть говоритъ

И въ сордц миръ и радость поселяетъ.

Пещера та теб принадлежитъ.

Крылатый духъ явись передо мною!

Является Духъ съ образ крылатаго ребенка,

ЗЕМЛЯ.

Ботъ факельщикъ, принадлежащій мн.

Давно уже онъ погасилъ свой факелъ —

И вотъ теперь опять его зажогъ,

Дочь милая, огнёмъ твоихъ очей.

Веди жь ихъ всхъ за горныя вершины.

Гд обитаютъ лёгкія менады,

Веди неутомимо до холма

Зелёнаго, гд озеро увидишь:

Въ его струяхъ найдёшь ты отраженье

И съ портикомъ и массою колоннъ

Таинственнаго храма. Самъ Пракситель,

Что въ мрамор любовь увковчилъ.

Его рукой своей разрисовалъ.

Теперь тотъ храмъ оставленъ, но когда-то

Носилъ онъ, Прометей, твоё названье.

Теперь иди. Пещеру ту найдёшь

Близь этого заброшеннаго храма.

З.

ДЙСТВІЕ IV, СЦЕНА I.

ЗЕМЛЯ.

Какой восторгъ, какое торжество!

Какое безграничное блаженство —

Отъ тяжкихъ узъ своихъ освободиться!

Вокругъ меня всё ожило, воскресло,

Всё обновилось, разцвло — и я несусь,

Какъ облако туманное подъ втромъ.

ЛУНА.

О милый братъ, небесъ покойный путникъ,

Счастливый шаръ изъ воздуха и суши!

Какой-то духъ всходитъ изъ тебя,

Меня, какъ лучъ волшебный, согрвая

Тепломъ любви, дыханьемъ благовоній

И музыкой чарующей своей.

ЗЕМЛЯ.

Я трепещу отъ радости! Кругомъ

Мои пещеры, горы и волканы,

И звонкіе фонтаны и ручьи

Моимъ восторгамъ вторятъ и смются

Однимъ неудержимымъ, громкимъ смхомъ.

Пустыни, океаны, бездны, воздухъ —

Всё подражаетъ ма. Да. трепещу

Я отъ восторга. Грозное проклятье,

Грозившее разрушить цлый міръ,

Дробившее въ своей жестокой власти

Всё созданное мною — гд оно?

Когда-то вс владнія мои,

Мои поля и царственныя горы

Громами и огнями потрясались.

Дворцы, колонны, храмы, обелиски.

Лса, цвты и каждая былинка

Подъ гнётомъ вчной ненависти были

Истощены и мёртвенны, утративъ

Послдніе задатки жизни, но теперь,

Когда тиранъ безчувственный низверженъ

Я поглощонъ ничтожествомъ, какъ капля,

Пропавшая къ пустын безграничной.

Теперь любовь единая царитъ

Надъ цлою вселенной, освщая

Воскресшій міръ.

ЛУНА.

Растаялъ вчный снгъ

Въ моихъ горахъ, всегда беззвучно-мёртвыхъ,

И полился каскадами живыми,

Мои моря бгутъ, ревутъ, сіяютъ,

Изъ сердца моего исходитъ духъ.

Духъ творчества и всюду порождаетъ

Богатую растительность. Не ты ли

Дала мн эту силу? На тебя

Смотрю теперь и чувствую, какъ быстро

Цвтами покрываюсь, зеленю

И сонмы новыхъ образовъ живыхъ

Мою поверхность всюду запинаютъ.

Моря и воздухъ звуками полны,

То тамъ, то здсь плывутъ по небу тучи,

Спадая внизъ живительнымъ дождёмъ —

И всё растётъ, цвтётъ, благоухаетъ.

Такое чудо можетъ совершить

Одна лишь безграничная свобода.

ЗЕМЛЯ.

Она всё оживала, воскресила,

Проникла въ листья, бъ чашечки цвтовъ.

Своимъ дыханьемъ воздухъ упоила

И жизнь дала забытымъ мертвецамъ.

Поднявъ ихъ изъ могилы. Словно буря,

Она свои оковы порвала

И ворвалась въ хаосъ недвижной мысли,

Разсявъ страхъ и ненависть и горе.

А человкъ?… Оставимъ человка,

Каковъ онъ есть! Онъ — зеркало природы,

Вс образы обманчивые міра

Всегда въ нёмъ отражаются. Царитъ

Онъ надъ землёй, какъ солнце надъ вселенной.

Людская жизнь есть непрерывный рядъ

Глубокихъ думъ, проникнутыхъ любовью

И тайнами могущества. Въ груди

Земного человчества таится

Всеобщая гармонія: оно

Всегда само собою управляетъ.

Вс обыдённые поступки человка

Становятся прекрасны отъ вліянья

Высокой всеобъемлющей любви.

И до-сихъ-поръ никто ещё не вдалъ,

Какъ кротокъ онъ въ своихъ страданьяхъ даже.

Людская воля съ низкими страстями,

Съ заботами корыстными — ихъ духъ.

Руководить который не уметъ

И только можетъ лишь повиноваться —

Подобны непокорнымъ кораблямъ,

Любовью управляемымъ одною

Среди житейскихъ волнъ, гд власть ея

Невольно признается моремъ жизни.

Всё покорилось сил человка.

Въ холодной глыб мрамора и въ краскахъ

Онъ воплотилъ мечты свои и думы.

Его языкъ есть вчный гимнъ Орфея,

Его рабыня — молнія, ему

Доступны стали звзды золотыя

И онъ ихъ пересчитываетъ такъ-же.

Какъ въ пол пастухи свои стада.

Какъ смирный конь, ему покорна буря,

Осдлываетъ воздухъ онъ и въ бездны

Спускается до самой глубины.

О, небо безпредльно-голубое!

Имешь ли ты тайны отъ него?

Я жь но имю тайнъ отъ человки.

ЛУНА.

Зловщій призракъ смерти удалился

Съ орбиты, по которой я плыву,

Moи равнины, скованные стужей

ШЕЛЛИ.

И мёртвымъ сномъ, очнулись наконецъ.

Въ моихъ садахъ и обновлённыхъ рощахъ

Созданія счастливыя блуждаютъ,

Которыя хотя не такъ сильны,

Но точно такъ же кротки и прекрасны,

Какъ и твои созданія, земля.

ЗЕМЛЯ.

Едва румяная заря

Зажжотъ полъ неба на восток

Игрой живою янтаря

И брызнутъ въ міръ лучей потоки —

Какъ пробуждённая земля

Тепломъ охватится мгновенно

И, свтъ бросая на поля,

Въ своихъ законахъ неизмнно

Всё выше по небу плывётъ

Свтило дня, всхъ грть готово,

Когда же полдень перейдётъ

Среди эфира голубого,

Оно начнётъ склоняться снова,

И море блещетъ, какъ броня,

И, въ золотыхъ лучахъ пылая,

Трепещетъ, словно ткань живая

Изъ аметиста и огня.

ЛУНА.

Ты, окружонная сіяньемъ

Созвздій, солнцевъ и планетъ,

Одарена очарованьемъ,

Свои улыбки, свой привтъ

И силы мн ты посылаешь,

Даёшь мн покой жизни строй

И сладость счастья раздляешь

Съ своею младшею сестрой.

Какъ поцалуи двухъ влюблённыхъ

Въ сердцахъ рождаютъ новый жаръ

Восторговъ, страстью пробуждённыхъ,

Такъ изъ предловъ отдалённыхъ

Обворожилъ меня твой шаръ,

Моя прекрасная планета,

И подъ вліяньемъ дивныхъ чаръ

Я млю вся, тобой согрта.

Горишь ты межь свтилъ небесъ

О, міръ лазурно-изумрудный,

Исполненъ тайны и чудесъ

И одарённый силой чудной!

Любовь насъ сблизила и я

Твоей любовницей хрустальной

Вращаюсь вчно вкругъ тебя:

Для насъ разлуки нтъ печальной.

Твоею силой, красотой

Я безпрерывно упиваюсь

И красотой и силой той

Сама невольно проникаюсь.

Такъ точно и хамелеонъ

Цвтъ тхъ предметовъ приминаетъ,

Какіе видитъ только онъ,

Такъ и фіалка полевая,

Любуясь небомъ голубымъ,

Ростётъ, какъ небо, голубая,

Такъ туча, срая какъ дымъ,

Надъ снгомъ горъ, въ эфир чистомъ,

Горитъ на солнц аметистомъ,

ЗЕМЛЯ.

Подруга милая, луна!

Тебя я слушаю съ отрадой,

Какую ты рождать должна

И въ морякахъ, когда лампадой,

Съ небесъ бросая млечный свтъ,

Ты освщаешь путь опасный

И избавляешь ихъ отъ бдъ,

Какъ другъ далёкій и прекрасный.

О, сребролицая луна!

Ты звуковъ сладостныхъ полна.

Въ мои пещеры проникаютъ

Они, чтобъ сладко усыплять,

И даже тигровъ заставляютъ

Про кровожадность забывать.

Д. Минаевъ.

VI.

ИЗЪ ТРАГЕДІИ ‘ЧЕНЧИ’.

ДЙСТВІЕ III, СЦЕНА I.

КОМНАТА ВО ДВОРЦ ЧЕНЧИ.

Лукреція, потомъ Беатриче, которая входитъ шатаясь, и говоритъ какъ бы въ помшательств.

БЕАТРИЧЕ.

Дай мн платокъ скоре! Мозгъ мой раненъ,

Въ крови глаза… О, вытри эту кровь!

Я ничего не вижу…

ЛУКРЕЦІЯ.

Беатриче,

Мой милый другъ, нтъ раны у тебя,

Съ прекрасныхъ щокъ не кровь, а потъ холодный

Бжитъ ркой. О, горе, горе мн!

Что сдлалось, дитя мое?

БЕАТРИЧЕ.

О, ужасъ!

Я чувствую — полъ гнётся подо мной,

Въ глазахъ моихъ вертятся стны… Вижу

Тамъ женщину въ слезахъ, она стоитъ

Спокойная, недвижная, нмая,

А я иду, шатаясь, точно міръ

Вокругъ меня колеблется… О, Боже!

Прекрасный сводъ небесный весь въ крови!

Свтъ солнечный глубоко-чоренъ, воздухъ

Наполнился міазмами, какъ т,

Что мёртвые вдыхаютъ подъ землёю…

Ахъ! душно мн! Ползётъ ко мн, ползётъ

Какой-то паръ пятнающій и чорный…

Какъ онъ тяжолъ и плотенъ! не могу

Сорвать его съ себя: спаялъ онъ крпко

И члены мн и пальцы, вълся въ нервы

И тлнію всё тло предаётъ,

И жизни духъ чистйшій отравляетъ!

О, Господи! теперь лишь въ первый разъ

Я поняла, что чувствуетъ безумный:

Сомннья нтъ, сама безумна я!

(Съ отчаяньемъ.)

Нтъ, я мертва! Трепещущую душу,

Что рвётся въ даль, на воздухъ, въ гробъ кладутъ

И дернутъ тамъ уже гнилые члены…

Какая мысль ужасная пришла

Мн въ голову! Она прошла… Но всё же

Здсь на глазахъ лежитъ она — лежитъ

Такъ тяжело на утомлённомъ сердц.

О, миръ! о, жизнь! о, день! О, горе мн!

ЛУКРЕЦІЯ.

Дитя моё, что сдлалось съ тобою?

Увы! она не отвчаетъ мн!

Въ ея душ есть только чувство муки,

Безъ знанія причинъ его. Печаль

Глубокая, конечно, изсушила

Источникъ свой.

БЕАТРИЧЕ (дико).

Несчастье надъ своимъ

Родителемъ убійство совершило,

Но никогда его отецъ не длалъ

Того, что мой. О, Боже, что же я

За бдное созданье!

ЛУКРЕЦІЯ.

Другъ мой милый,

Скажи, что сдлалъ твой отецъ?

Беатриче (подозрительно).

Кто ты,

Допрощица? Нтъ у меня отца. (Въ сторону.)

Изъ дома сумасшедшихъ эта нянька,

Которую приставили ко мн…

Печальная обязанность!

(Къ Лукреціи, тихимъ медленнымъ голосомъ.)

Послушай!

Почудилось недавно мн, что я

Та самая бдняжка Беатриче,

О комъ теперь вс люди говорятъ,

Та самая, которую нердко

По комнатамъ таскалъ за волоса

Ея отецъ и запиралъ нагую

Въ подземныя темницы, гд вились

Вокругъ нея чешуйчатыя зми,

И, голодомъ моря её, давалъ

Ей въ пищу лишь испорченное мясо.

Ужасные разсказы эти мн

Въ тревожныхъ снахъ такъ часто появлялись,

Что, наконецъ, я стала думать… Нтъ,

Не можетъ быть! На этомъ дикомъ свт

Совершено не мало страшныхъ длъ,

Чудовищныхъ, страннйшихъ соплетеній

Добра и зла, не мало человкъ

Придумывалъ такихъ вещей, какія

Осуществить едва ли сметъ кто,

Но никогда ещё не создавала

Фантазія людская длъ такихъ,

Какъ то…

(Вдругъ останавливается и приходитъ въ себя.)

Кто ты? О, поклянись — покамстъ

Отъ страха я ещё не умерла —

Что ты не та, кмъ я тебя считаю!

О, матушка!

ЛУКРЕЦІЯ.

Дочь милая моя,

Вдь знаешь ты…

БЕАТРИЧЕ.

Нтъ, нтъ, не говорите!

Коль правда то, то значитъ всё должно

Быть правдою, несокрушимой правдой,

Связавшейся такъ тсно съ жизнью всей,

Что измнить её или избгнуть,

Увы, никто не можетъ. Да, теперь

Я узнаю: вотъ это — замокъ Ченчи,

Ты — мать моя, Лукреція, а я —

Я дочь твоя. Быть-можетъ, здсь смутила

Безумными словами я тебя,

Но словъ такихъ ты больше не услышишь.

О, матушка, поди ко мн! Теперь

Ужь я…

(Голосъ ея начинаетъ слабть.)

ЛУКРЕЦІЯ.

Увы! что сталося съ тобою,

Моё дитя? что сдлалъ твой отецъ?

БЕАТРИЧЕ.

Что сдлала я, бдная! Какъ-будто

Виновна я? Моя ли въ томъ вина,

Что человкъ съ сдыми волосами

И голосомъ суровымъ — человкъ.

Меня давно терзающій такъ сильно,

Какъ могутъ лишь родители терзать —

Моимъ отцомъ зовётся и при этомъ…

О, кто же я?… Что станется съ моимъ

И именемъ, и положеньемъ въ свт,

И памятью о томъ, чмъ я была,

Когда своё отчаянье съумю

Я пережить?

ЛУКРЕЦІЯ.

Да, ты права, дитя:

Онъ злой тиранъ. Намъ хорошо извстно.

Что только смерть иль наша, иль его,

Свободу намъ доставить. Но что сдлать

Онъ могъ ещё ужасне? Ужель

Онъ въ силахъ былъ придумать поруганье

Страшне тхъ, къ какимъ привыкли мы.

Ты вн себя! Глаза твои сверкаютъ

Блуждающимъ, невдомымъ огнёмъ!

Скажи мн всё… Раскрой ты эти руки,

Чьи пальцы такъ впились одинъ въ другой

БЕАТРИЧЕ

Ахъ, это жизнь, лишонная покоя,

Терзаетъ ихъ такъ сильно. Если я

Заговорить попробую, то врно

Сойду съ ума. Да, что-нибудь должно

Произойти — что именно, не знаю

Ещё сама, по врно что-нибудь

Что превратитъ мои былыя муки

Въ простую тнь… Когда бы знала я,

Что именно случится, я ждала бы

Съ спокойствіемъ безмолвнымъ, и ничто

Ужь не могло бъ привесть меня въ волненье.

Но ахъ, теперь!… О, кровь моя, ты. крою,

Отцовская, бгущая по жиламъ

Запятнаннымъ моимъ, когда бъ могла

Ты обагрить запятнанную землю

И смыть съ нея на вки преступленье

Ужасное, гнетущее меня!

Нтъ, это быть не можетъ! Пусть другіе

До гроба жизнь проводятъ въ мысли той.

Что видитъ Богъ и терпитъ злодянья —

Но никакимъ мученьямъ никогда

Не сокрушишь моей горячей вры!

ЛУКРЕЦІЯ.

Да, что-нибудь ужасное съ тобой

Случилося, но что — а догадаться

Не смю я… О, бдное дитя!

Не закрывай предъ материнскимъ страхомъ

Твою печаль гнетущую! не прячь

Её въ свой гнвъ и гордый, и замкнутый!

БЕАТРИЧЕ.

Я ничего не прячу. Какъ могу

Я скорбь мою изобразить словами,

Когда въ душ не въ силахъ я себ

Представить то, что такъ преобразило

Теперь меня — когда мои вс мысли,

Какъ призраки печальные, идутъ

Укутавшись въ свой безобразный ужасъ.

Ты хочешь словъ? О. матушка, изъ всхъ

Какія есть на язык у смертныхъ.

Не передастъ наврно ни одно

Всхъ мукъ моихъ. Кому такія муки

Достанутся, тотъ долженъ умереть,

Какъ я умру, не называя ихъ

По имени, какъ я не назову.

Смерть! смерть! тебя наградою и карой

Зовётъ законъ и Бога и людей…

О, что же мной изъ этихъ двухъ названій

Заслужено?

ЛУКРЕЦІЯ.

Ты заслужила миръ

Невинности и будешь въ этомъ мир

Ты пребывать, пока тебя Господь

Не призовётъ. Какъ ни ужасны муки

Твои, дитя, ты злого ничего

Не сдлала. Смерть — наказанье только

Преступнику, награда жь — для того,

Кто ходитъ здсь лишь по шинамъ тернистымъ,

Которыми Господь усялъ путь.

Къ безсмертію ведущій.

БЕАТРИЧЕ.

Да, смерть — кара

Преступнику, о, Боже мой, молю —

Не дай мн впасть въ разсудка заблужденье!

Коль суждено мн дни за днями жить.

Коль плоть моя — храмъ недостойный духа

Всевышняго, со длаться должна

Пещерою поганой, изъ которой

Всё то на что Ты съ ужасомъ глядишь,

Смотрть теб въ лицо со страхомъ будетъ —

То этому не быть! Самоубійство?

Что жь! и тогда нельзя меня назвать

Преступною! О, въ этомъ смертномъ мір

Ни одного ещё закона нтъ,

Который бы подвергнуть наказанью

Могъ муку ту, что я теперь терплю.

Входитъ Орсино.

БЕАТРИЧЕ.

Здорово другъ! Съ-тхъ-поръ какъ мы видались

Въ послдній разъ, постигнуло меня

Великое, неслыханное горе.

Ни смерть, ни жизнь уже не возвратятъ

Покоя мн. Не спрашивайте только,

Что именно случилось — есть дла,

Страданья есть такія, для которыхъ

Нтъ образовъ и словъ на язык.

ОРСИНО.

Но кто же вамъ такое оскорбленье

Нанёсъ теперь?

БЕАТРИЧЕ.

Тотъ человкъ, кого

Моимъ отцомъ зовёте вы — названье

Ужасное!

ОРСИНО.

Отецъ! не можетъ быть!

БЕАТРИЧЕ.

Не можетъ быть, иль можетъ быть — объ этомъ

Я васъ прошу не думать. Это есть

И было. Вы совтъ мн дайте только,

Какъ убжать, чтобъ не было того жь

Опять со мной. Я умереть хотла,

Но Божій страхъ остановилъ меня,

И мысль о томъ, что даже смерть не можетъ

Въ моей душ сознанье истребить —

Сознаніе неискуплённой муки…

Скажите же, что длать?

ОРСИНО.

Обвинить

Передъ судомъ его за преступленье —

И пусть законъ отмститъ ему за васъ.

БЕАТРИЧЕ

О, ледяной совтникъ! Если бъ слово

Я отыскать могла на язык.

Чтобъ моего убійцы преступленье

Изобразить, и если бъ мой языкъ

Какъ острый ножъ, исторгнулъ злую тайну.

Грызущую мн сердце, и для всхъ

Открылъ бы всё, и обратилъ бы имя

Невинное и чистое моё

Въ предметъ гнуснйшихъ сплетень и насмшекъ,

Въ пословицу — да, если бъ это всё

Произошло — чему не быть однако —

То разв я спасла бы тмъ себя?

Подумайте о ненависти страшной

Преступника, о золот его.

Обь ужас великомъ обвиненья,

Которое не сметъ говорить

Открыто, вслухъ и боязливо шепчетъ,

И прячется съ боязнью и стыдомъ

Въ гнуснйшіе намёки! О, какую

Ты славную мн помощь предложилъ.

ОРСИНО.

Такъ, значитъ, вы хотите терпливо

Переносить?

БЕАТРИЧЕ.

Переносить? Нтъ, другъ,

Какъ видно, вашъ совть немного пользы

Мн принесётъ.

(Отворачиваемся и творитъ сама съ собой.)

Да, всё должно скорй

Быть ршено и сдлано. Какъ тёмно

Въ моёмъ ум! Какъ-будто бы туманъ

Его объялъ, и мысли, словно тни,

Встаютъ одна во слдъ другой и тьмой,

Густою тьмой другъ друга одваютъ.

ОРСИНО.

Ужели онъ, преступникъ, не умрётъ

И будетъ жить затмъ, чтобъ въ преступленьяхъ

Торжествовать? Ужели ко всему.

Что сдлалъ онъ ужаснаго, привыкнуть

Успешь ты и будешь жизнь влачить,

Пока совсмъ, навки не погибнешь?

БЕАТРИЧЕ (про себя).

Смерть мощная! Ты, тнь съ двойнымъ лицомъ!

Судья судей! правдивйшій посредникъ!

(Отходитъ съ сторону и задумывается.)

ЛУКРЕЦІЯ.

О, если громъ небесный низходилъ

Когда-нибудь для мщенія на землю…

ОРСИНО.

Остановись, не богохульствуй! Богъ

Здсь на земл свою являетъ славу,

И людямъ далъ вс средства, чтобъ они

Своимъ врагамъ платили за обиды.

Отъ насъ самихъ зависитъ наказанье

Преступника…

ЛУКРЕЦІЯ.

Но если человкъ

Какъ нашъ злодй, своимъ богатствомъ можетъ

Съ насмшкою презрительной топтать

Законъ, права, общественное мннье?

Но если нтъ прибжища къ тому,

Предъ чмъ дрожитъ виновнйшій? Но если

Мученья т, что переносимъ мы,

Такъ велики, чудовищны и странны,

Что имъ никто не можетъ вры дать?

О, Господи! Но если т причины,

Которыя должны бы намъ помочь,

Лишь губятъ насъ, а нашему злодю

Торжествовать способствуютъ, и мы.

Страдалицы и жертвы, больше терпимъ

И мучимся, чмъ онъ, мучитель нашъ?

OPCИHO.

Не думайте что тамъ, гд есть злодйство,

Не можетъ быть возмездія, когда

Обиженный ршается на мщенье…

ЛУКРЕЦІЯ.

Какъ? Если бы имли только мы

Надежный путь… не знаю я наврно…

Но кажется, что было бъ хорошо.

ОРСИНО.

На сколько я догадываюсь смутно —

Послднее злодйство, что надъ ней

Онъ совершилъ, уже такого рода,

Что всякое раскаянье у васъ

Равнялось бы полнйшему безчестью.

Её оно обязываетъ мстить,

Васъ — отыскать спасенье отъ мученій,

Меня — вамъ дать одинъ совтъ… И, такъ…

ЛУКРЕЦІЯ (продолжая свою рчь).

Затмъ-что мы опору и защиту

Надяться не можемъ тамъ найти,

Гд безъ труда находятъ ихъ другіе.

ОРСИНО.

И такъ…

БЕАТРИЧЕ.

Молчи, Орсино! Также васъ.

Почтенная сударыня, прошу я:

Межь-тмъ, какъ вамъ я буду говорить,

Долой съ себя, какъ старую одежду,

Вы сбросьте всё раскаянье и страхъ,

И кроткое терпнье, и почтенье,

И узы вс житейскія. Мы ихъ

Отъ дтскихъ лтъ всё на себ носили.

Но съ-этихъ-поръ насмшкою он

Являются въ моёмъ священномъ дл.

Изъ словъ моихъ вы знаете, что мн

Нанесена позорная обида,

Хоть нтъ для ней на язык людскомъ

Названія — она взываетъ въ мщенью.

Да, къ мщенію за-то, что свершено,

И для того чтобъ я могла избгнуть

Печальнаго удла — отягчать

Мой бдный духъ преступными длами

И сдлаться… тмъ сдлаться, что вамъ

Привидться не можетъ даже въ грёзахъ.

Я Господу молилась горячо,

Съ своей душой я долго говорила,

Разсяла моихъ желаній мракъ,

Всё поняла и наконецъ ршилась

Гакъ поступить, какъ правда мн велитъ.

Ты другъ ли мн, Орсино? Неизмнный

Я ль ложный другъ? Спасеніемъ души

Мн поклянись — и лишь тогда ршуся

Я мысль мою открыть теб.

ОРСИНО.

Клянусь,

Искустно всё, и силы, и молчанье,

И всё, чмъ я владю, посвятить

Одной теб и сдлать, что прикажешь!

ЛУКРЕЦІЯ.

Такъ, значитъ, вы уврены, что мы

Его убить ршились?

БЕАТРИЧЕ.

И скоре

То совершить, что ршено. Должны

Мы дйствовать и быстро и отважно.

ОРСИНО.

Но съ полной осторожностью…

ЛУКРЕЦІЯ.

Не то

Законъ казнитъ насъ смертью и позоромъ

За-то, что санъ онъ длаетъ не разъ.

БЕАТРИЧЕ.

Вы можете беречься какъ хотите,

Но объ одномъ прошу я васъ — скорй,

Не медлите! Орсино, какъ бы это

Устроить намъ?

ОРСИНО.

Я знаю страшныхъ двухъ

Разбойниковъ, для нихъ душа людская

Такъ дорога, какъ тло червяка,

Изъ прихоти ничтожнйшей ршатся

Они разбить любую жизнь. Такихъ

Охотниковъ теперь не мало въ Рим.

Что нужно намъ, то продадутъ они.

ЛУКРЕЦІЯ.

Передъ разсвтомъ завтра хочетъ Ченчи

Насъ увезти на голую скалу —

Суровую Петреллу въ Аппенинахъ,

Коли туда додетъ онъ…

БЕАТРИЧЕ.

Туда

Не долженъ онъ дохать.

ОРСИНО.

Тёмно ль будетъ

Въ тотъ часъ, какъ вы прибудете туда?

ЛУКРЕЦІЯ.

Я думаю, что солнце только сядетъ.

БЕАТРИЧЕ.

Мн помнится — отъ замка въ двухъ верстахъ

Дорога вдругъ становится крутою

И узкою, и тянется съ трудомъ

Вдоль страшнаго, глубокаго оврага.

Внутри его — могучая скала.

Ужь много лтъ съ трудомъ и смертнымъ страхомъ

Надъ бездною всё держится она,

И, кажется, упасть готова въ пропасть,

Смертельною борьбой истомлена.

Такъ гршный духъ съ томительнымъ усильемъ

Цпляется за жизнь, но каждый часъ

Шатается сильне и сильне,

И падая, самъ длаетъ страшнй

Онъ бездну ту, куда упасть страшится.

Внизу скалы печальная гора,

Какъ-будто бы усталая зваетъ,

А подъ горой, среди глухихъ пещеръ,

Невидимый, доступный только слуху,

Неистово несётся водопадъ

И чрезъ него устроенъ мостъ. А выше,

Но этимъ всмъ утесамъ и скаламъ,

Раскинутъ лсъ изъ кедровъ, сосенъ, пихтъ.

И втви ихъ, сплетясь съ зелёнымъ плющомъ,

Тнистую бесдку образуютъ.

Въ полдневный часъ тамъ сумерки густыя,

А вечеромъ — чернйшей ночи тьма.

ОРСИНО.

Предъ тмъ, какъ вамъ къ тому мосту дохать,

Какой-нибудь найдите вы предлогъ

Погнать ословъ, иль выждать постарайтесь,

Покамстъ мы…

БЕАТРИЧЕ.

Что значитъ этотъ шумъ?

ЛУКРЕЦІЯ.

Послушайте! то не слуги походка!

Должно-быть графъ нежданно воротился…

Придумайте какой-нибудь предлогъ

Для вашего присутствія, Орсино.

БЕАТРИЧЕ (Къ Орсино, уходя).

Нога того, чьи слышимъ мы шаги,

Переступить тотъ мостикъ, о которомъ

Сказала я, во вки не должна.

(Беатриче и Лукреція уходятъ.)

ОРСИНО.

Что длать? Здсь меня застанетъ Ченчи —

И предстоитъ мн перенесть его

Пытливый взглядъ, который будетъ въ душу

Мн проникать съ вопросомъ: почему

Я здсь теперь? Улыбкой равнодушной

И праздною закрою мысль мою.

Вбгаетъ Джіакомо.

ОРСИНО.

Какъ, это вы? У васъ хватило духу

Сюда придти? Какъ-будто знали вы,

Что Ченчи здсь не встртите?

ДЖІАКОМО.

Напротивъ,

Я шолъ сюда, чтобъ отыскать его,

И буду ждать, пока онъ возвратится.

ОРСИНО.

О. Господи! Да взвсилили вы

Всю страшную опасность этой встрчи?

ДЖІАКОМО.

Всё взвсилъ л! А онъ, губитель мой,

Предвидитъ ли свою опасность? Знайте,

Теперь уже здсь не отецъ и сынъ,

Какъ нкогда, а мужъ и мужъ, здсь жертва

И алой тиранъ, здсь врагъ лицомъ къ лицу

Съ другимъ врагомъ. Онъ оттолкнулъ природу —

Свой щитъ: она отвергнула его —

Какъ свой позоръ, а я топчу ногами

Обоихъ ихъ. Да разв мн отецъ

Тотъ человкъ, котораго я жажду

За горло взять и такъ сказать ему:

‘Я отъ тебя но требую ни счастья,

Ни золота, ни памяти о дняхъ

Спокойнаго младенчества, ни жизни

Съ любимою и нжною семьёй,

Хоть это всё ты у меня похитилъ:

Я требую лишь одного, чтобъ ты

Мн возвратилъ моё честное имя,

Сокровище единое моё,

Которое отъ ненависти злобной

Твоей души считалъ сокрытымъ я

Подъ нищетой, мн посланной тобою.

Отдай его — иначе… О, Творецъ!

Меня понять, меня простить ты можешь,

Какое же мн дло до людей!

ОРСИНО.

Любезный другъ, прошу васъ — успокойтесь.

ДЖІАКОМО.

Ну, хорошо, спокойно разскажу

Я вамъ о томъ, что сдлалъ онъ, со мною.

Вы знаете, что этотъ старый графъ,

Котораго зовутъ Франческо Ченчи,

Взялъ у меня какъ будто бы въ займы

Приданое жены моей, а посл

Отрёкся дерзко отъ займа того

И въ нищету пеня съ семействомъ ввергнулъ.

Чтобъ какъ-нибудь поправиться, искалъ

Я гд-нибудь пристроиться на службу.

Ужь должность мн общана была,

И, на неё надясь, новыхъ платьевъ

Я накупилъ для всхъ дтей, и вновь

Моя жена мн стала улыбаться,

И отдыхать душою началъ я.

Но это всё разстроилъ Ченчи: должность

Мою усплъ отдать онъ одному

Бездльнику, въ награду за услуги

Гнуснйшія. Вернулся я домой

Съ извстіемъ печальнымъ, и сидли

Въ уныньи мы и облегчали грусть

Слезами той привязанности прочной,

Что силу намъ даётъ переносить

И самыя ужасныя минуты.

Вдругъ онъ пришолъ и. по привычк, сталъ

Насъ проклинать, бранить и издваться

Надъ бдностью моею, говоря,

Что такъ Господь казнитъ дтей строптивыхъ.

Тогда — чтобъ стыдъ сковалъ его уста —

Напомнилъ я о жениномъ приданомъ.

Но онъ сейчасъ придумалъ небольшой

Разсказъ о томъ, что будто эти деньги

Я прокутилъ секретно. Клевета

Мою жену глубоко поразила,

А онъ, вполн довольный, что усплъ

Посять ядъ сомннія, съ улыбкой

Ушолъ отъ насъ. Я видлъ, что жена

Поврила обманщику, что клятвы

Горячія въ невинности моей

Встрчали въ ней одно негодованье

Безмолвное, одинъ холодный взглядъ

Неврія — и изъ дому я вышелъ.

Когда жъ опять вернулся я, жена

Свой гнвъ внушить уже успла дтямъ,

И вс они кричали мн: ‘Отецъ!

Дай платьевъ намъ! Дай намъ хорошей пищи!

Что въ ночь одну ты промоталъ, семь

На мсяцы хватило бы!’ Я понялъ,

Что адомъ сталъ мой домъ — а въ этотъ адъ

Я не вернусь, пока не оправдаетъ

Меня мой врагъ. А не захочетъ онъ,

Такъ я законъ природы ниспровергну

И…

ОРСИНО.

Врь, что здсь ты не найдёшь того,

За чмъ пришолъ: отецъ теб откажетъ

Наврное.

ДЖІАКОМО.

Тогда… Вдь ты мн другъ

По прежнему. Недавно въ разговор

Ты намекнулъ на средство мн одно.

Послднее — теперь къ нему, ты видишь,

Я подошолъ. Страданія мои

Оно должно отчасти успокоить.

Но, другъ, хоть я ршился — слово то

Ужасное: отцеубійца — душу

Мою томитъ и мучитъ…

ОРСИНО.

Слово — звукъ,

Не боле. Смотри, какъ Провиднье

Творитъ свой судъ правдивйшій и имъ

Дянія людскія освщаетъ.

То, что тобой задумано, уже

Совершено

ДЖІАКОМО.

Онъ мёртвъ?

ОРСИНО.

Его могила

Готова. Знай, что дочери старикъ

На дняхъ нанёсъ большое оскорбленье.

ДЖІАКОМО.

Какое же?

ОРСИНО.

Она не говоритъ,

Что именно случилось, но къ догадкамъ

Печальнйшимъ ведутъ и блдность щокъ

Смертельная, и гнвная серьозность

Ея чела, и строгій и глухой

Звукъ голоса, въ которомъ нтъ ни страха.

Ни нжности. Притомъ замтилъ я

Ещё одно: передъ твоимъ приходомъ,

Межь-тмъ, какъ я и мачиха ея

Стояли здсь и, ужасомъ объяты.

Между собой печальный разговоръ

Вели о томъ, что сдлалось — и только

Намёками ршались наши мысли

Высказывать — намёками глухими,

Тревожными, хотя въ душ свой

На мщеніе ршились — Беатриче

Прервала насъ, и взглядомъ, и устами

Сказала намъ: ‘онъ долженъ умереть!’

ДЖІАКОМО.

О, если такъ — довольно! Сомнваться

Я пересталъ. Для мщенія у насъ

Причина есть важнй моей причины.

И есть судья священне меня,

И мститель есть съ душой гораздо чище

Моей души. О, милая сестра,

Ты никогда червя не раздавила,

Не сорвала ни разу ты цвтка

И въ кротости младенческаго сердца

Слезами лишь кропила ихъ, въ теб

И красота и умъ соединились

Въ чудесную гармонію — и ты

Поругана! О, сердце! оправданья

Въ теб искать я больше не хочу.

Какъ думаешь, Орсино: не дождаться ль

Его мн здсь, чтобъ тутъ же умертвить?

ОРСИНО.

Нтъ, погоди — а то ещё, пожалуй,

Ему спастись удастся отъ того,

Что ужь теперь свершится непремнно,

Тогда теб ни убжать нельзя,

Ни спрятаться, ни оправдаться. Лучше

Повремени, нашъ планъ совсмъ готовъ

И за успхъ надемся мы твёрдо.

Входитъ Беатриче.

БЕАТРИЧЕ.

Братъ, это ты! я слышу голосъ твой —

Но что съ тобой? меня не узнаёшь ты?

ДЖІАКОМО.

Сестра моя, погибшая сестра!

БЕАТРИЧЕ.

О, да! ты правъ — погибшая! Я вижу,

Орсино здсь съ тобою говорилъ

И поселилъ въ ум твоёмъ догадки

О томъ, чего не сметъ произнеси,

Людской языкъ. Иди домой, Джакомо,

Пожалуй, онъ вернётся и тебя

Застанетъ здсь. Но дай мн на прощанье

Свой поцалуй: онъ будетъ знакомъ мн,

Что съ нами ты на смерть его согласенъ.

Прощай, прощай! Пусть набожность твоя,

И братская любовь и милосердье,

И чувства вс, смягчающія духъ

Суровйшій, въ твой духъ вселять суровость!

Не возражай ни слова мн. Прощай!

(Уходятъ съ разныя стороны.)

ДЙСТВІЕ V, СЦНА III.

КОМНАТА ВЪ ТЮРЬМ.

БЕАТРИЧЕ спитъ, входитъ БЕРНАРДО.

БЕРНАРДО.

Какъ сладко сонъ покоится на миломъ

Ея лиц! Подумаешь, что онъ —

Остатокъ дня прошедшаго въ весельи

И въ тьм ночной, среди блаженныхъ грёзъ,

Живущаго послднія минуты!

Ещё вчера такъ много мукъ она

Перенесла — и дышетъ такъ спокойно

И такъ легко? О, горе, горе! Мн

Казалося, что никогда ужь больше

Я не усну. Но съ этого цвтка —

Прекраснаго, уснувшаго — я долженъ

Спокойствія небесную росу

Стряхнуть. Вставай, сестра моя! Ужели

Ты можешь спать?

БЕАТРИЧИ (просыпаясь).

Мн снилось въ этотъ мигъ,

Что мы въ раю. Ты знаешь, братъ, что раемъ

Темница намъ является, когда

Мы думаемъ объ участи, постигшей

Отца.

БЕРНАРДО.

Сестра, любезная сестра!

О, отъ чего твой сонъ остаться долженъ

Лишь сломъ простымъ! О, милосердый Богъ!

Какъ я скажу?…

БЕАТРИЧЕ.

А что сказать ты хочешь.

Мой милый братъ?

БЕРНАРДО.

О, не смотри, сестра,

Спокойно такъ и счастливо! При мысли

О томъ, что я пришолъ теб сказать.

Душа моя готова разорваться.

БЕАТРИЧЕ.

Вотъ видишь, ты довёлъ меня до слёзъ…

Дитя моё, какъ будешь ты несчастенъ.

Безпомощенъ, когда меня не станетъ!

Ну, что же ты имешь мн сказать?

БЕРНАРДО.

Они во всёмъ сознались… Дольше пытку

Переносить имъ не хватило силъ.

БЕАТРИЧЕ.

Сознались! А! Да разв сознаваться

Имъ было въ чёмъ? Нтъ, врно чтобъ польстить

Мучителямъ своимъ, они сказали

Постыдную, преступнйшую ложь!

Какъ! и они себя назвать ршилась

Преступными? О, чистый, блый ликъ

Невинности! и ты скрываться долженъ

Подъ маскою виновности, и всё,

Что есть въ теб высокаго, святого,

Таить отъ всхъ незнающихъ тебя!

Входитъ судья, за нимъ стража вводитъ Лукрецію и Джіакомо.

БЕАТРИЧЕ.

О, низкія и жалкія созданья!

Изъ за того, чтобъ нсколько минутъ

Мученій злыхъ избавиться — мученій.

Которыя, вдь, смертны точно такъ,

Какъ ими же терзаемое тло —

Ршились вы стереть съ лица земли

Столтія блестящаго наличья

И превратить въ насмшку, въ звукъ пустой

Ту вчную, незыблемую славу.

Что высоко, какъ солнце, вознеслась

Надъ призракомъ земной, непрочной славы!

Вамъ хочется, чтобъ привязали насъ

Къ ногамъ коней и бшено тащили

По улицахъ, чтобъ наши волоса

И грязь и пыль тхъ улицъ замтали,

Чтобъ грубая, безчувственная чернь

На нашъ позорь стекалась любоваться

Изъ всхъ домовъ, театровъ и церквей-

Вамъ хочется, чтобъ втреная масса

Проклятія иль вялыя слова

Участія обиднаго кидала

На трупъ живой въ тотъ часъ, какъ будемъ мм

Въ ней проходить, чтобъ больше не вернуться.

И оставлять, какъ память о себ,

Отчаянье, позоръ, и кровь, и ужасъ!

О, ты, о ты, въ комъ сирота нашла,

Вторую мать — не убывай, родная.

Своё дитя! Не допусти её

Пасть жертвою неслыханныхъ страданіи!

А ты, мой братъ, со мною вмст лягъ

Модъ колесо — -и будемъ въ этой пытк

Безмолвствовать, какъ тло мертвеца!

Мы скоро тамъ найдёмъ покой, какъ въ гроб…

Боязнію исторгнутая ложь

Одна придать способна ужасъ пытк!

ДЖІАКОМО.

О, и тебя заставитъ наконецъ

Она сказать всю истину! Сознайся

Въ своей вин, изъ состраданья къ намъ.

ЛУКРЕЦІЯ.

О, милая, сознайся! Дай скоре

Намъ умереть! А посл смерти мы

Судью найдемъ въ Создател, не въ людяхъ,

Онъ сжалится надъ нами.

БЕРНАРДО.

О, сестра

Любезная, коль это точно правда.

Сознайся имъ — а посл папа васъ

Простить и всё уладится

СУДЬЯ.

Сознайтесь.

Иль мы такой подвергнемъ пытк васъ,

Что…

БЕАТРИЧЕ.

Пытк? Нтъ, ужь лучше превратите

Вы колесо своё въ веретено,

Пытайте пса, чтобъ вынудитъ признанье.

Что лилъ онъ кровь пролитую его

Хозяиномъ — да, пса терзайте пыткой,

Но не меня! Мои мученья — вс

Въ моёмъ ум и въ сердц, въ самомъ тайномъ

Убжище души моей, она

Рыдаетъ вся слезами жгучей жолчи

При мысли той, что въ этомъ мір зломъ.

Гд всюду ложь, мои родные также

Себ самимъ ршились измнить:

При мысли той, что я всю жизни страдала

И съ ней теперь, страдая, разстаюсь,

Что я суда правдиваго не вижу

Ни на земл, ни на неб, что ты,

Стоящій здсь — тиранъ, а эти люди —

Твои рабы. Вотъ муки у меня

Отвтъ на всё способные исторгнуть.

Что хочешь ты услышать отъ меня?

СУДЬЯ.

Виновна ты, иль нтъ, въ отцеубійств?

БЕАТРИЧЕ.

Не хочешь ли ты лучше обвинить

Верховнаго Судью всего мірского

За то, что онъ свершиться допустилъ

Тому, что мн нею душу истерзало

И этому поступку посл долъ

Одинъ исходъ, который называешь

Ты смертію отца? Но съ-этихъ-поръ

Ты говорить всё можешь, что желаешь —

Я ничего не стану отрицать.

Хотите вы, чтобъ было такъ — пусть будетъ,

На этомъ всё покончится. Теперь

Вы можете неё длать, что хотите,

А изъ меня ни слова больше вы

Не вырвете какой угодно пыткой.

СУДЬЯ.

Довольно съ насъ и этихъ словъ, хотя

Въ нихъ нтъ ещё признанія прямого.

Теперь пока послдній приговоръ

Произнесутъ — никто не долженъ съ ними

Въ сношеньяхъ быть. Васъ, молодой синьоръ.

Я попрошу сейчасъ же удалиться.

БЕАТРИЧЕ.

О, Боже мой! Оставьте мн его!

СУДЬЯ.

Обязанность свою исполни, стража!

БЕРНАРДО (обнимая Беатриче),

Такъ тло вы хотите разлучить

Съ его душой?

СУДЬЯ.

То дло палача.

(Уходятъ, кром Лукреціи, Беатриче и Джіакомо.)

ДЖІАКОМО.

Сознался я! Ужели это правда?

Ужели всё погибло и нигд

Надежды вамъ, всхода не осталось?

О, злой языкъ, ты погубилъ меня!

Зачмъ тебя не вырвалъ я изъ горла

И не швырнулъ собакамъ? Умертвить

Сперва отца и посл гнусно видать

Сестру — обречь погибели её,

Которая въ преступномъ, норномъ мір

Одна изъ всхъ невинна и чиста!

Жена моя! малютки дорогія!…

Покинуты, безпомощны… Отецъ,

Создатель мой! даёшь ли ты прощенье

Преступнику, когда его душа.

Какъ здсь моя, отъ мукъ на части рвется?

(Закрываетъ лицо руками и плачешь.)

ЛУКРЕЦІЯ.

Дитя моё! какъ страшно это всё

Окончилось! Зачмъ я признавалась?

Зачмъ, зачмъ я пытк поддалась?

БЕАТРИЧЕ.

Поступокъ вашъ былъ слабостью, но плакать

О сдланномъ — вдь значитъ поступать

Ещё слабй. Отрите эти слёзы.

Какъ видно, Богъ, который впалъ мои

Страданія, и въ нашемъ смломъ дл

Явилъ свой гнвъ — теперь покинулъ насъ:

Но это намъ лишь кажется, и думать

Мы не должны, что онъ караетъ насъ.

Братъ, сядь ко мн поближе, дай мн руку.

Ты прежде былъ душою твёрдъ и смлъ.

Пріободрись! О, матушка родная.

Склонись ко мн въ колни головой

И задремать немного постарайся!

Твои глаза совсмъ утомлены

Безсонницей и скорбью безъисходной.

Поди ко мн: я псенку теб

Спою. Ола не изъ весёлыхъ псней,

Но вмст съ тмъ и не совсмъ грустна.

Поди же, я ягъ. Вотъ такъ. Не позабыла ль

Я словъ ея? Нтъ, помню. О, они

Печальне, чмъ я воображала!

(Поётъ.)

О, мой коварный другъ! Улыбкой иль слезою

Меня проводишь ты, когда свои глаза

Навки я сомкну? Для трупа подъ землёю

Не всё ль равно: улыбка илъ слеза?

Прощай! Послушай, что-то тамъ.

Какъ-будто глухо шепчетъ намъ!

Въ улыбк у тебя, о милый мой — змя,

Въ слезахъ твоихъ, мой другъ, отраву слышу я.

О, сонь! когда бы смерть была, какъ ты, отрадна

Иль если бъ ты давалъ забвенье навсегда —

Усталые глаза сомкнула бы я жадно,

Чтобъ но вставать для жизни никогда!

О, міръ, прости! Но слышишь звонъ

Колоколовъ? Какъ грустенъ онъ!

Онъ говорить, что мы должны разстаться, другъ.

Съ душой исполненной и радости и мукъ!

СЦЕНА IV.

БЕАТРИЧЕ.

О, кардиналъ, я даже опасаться

Боюсь, что ты приносишь намъ отказъ

Въ прощеніи.

КАМИЛЛО.

Пусть Богъ къ молитвамъ папы

Не будетъ такъ неумолимъ и строгъ,

Какъ онъ — къ моимъ моленіямъ. Вотъ смертный

Вамъ приговоръ.

БЕАТРИЧЕ (съ дикимъ отчаяньемъ/.

О, Боже! умереть

Внезапно такъ! въ такихъ цвтущихъ лтахъ

Сойти въ сырой, холодный мрачный гробъ —

Пріютъ червей! Тснйшее пространство

Избрать себ жилищемъ! Никогда

Не видть свта ласковаго солнца

И не слыхать весёлыхъ голосовъ

Живыхъ существъ, всё потерять… Ужасно!

И сдлаться ничмъ, иль… Чмъ?… Кто я?

О, Господи, не дай мн но мшаться!

Прости мн мысль безумную мою:

Что если тамъ, въ широкомъ, мрачномъ мір,

Лимонномъ звздъ, бездонномъ и пустомъ —

Нтъ ни земли, ни Господа, ни неба?

Что если въ нёмъ живётъ лишь мой отецъ

И буду я его дыханьемъ, взглядомъ

И голосомъ везд окружена.

И станетъ онъ въ моей умершей жизни

И воздухомъ и свтомъ? Что, когда

По временамъ, въ томъ образ, въ которомъ

Онъ гналъ меня и мучилъ на земл,

Почтенными сдинами прикрытый,

Ко мн дрожа, вновь будетъ подходить,

Хватать меня и устремлять спой взоръ

Въ мои глаза, и къ низу, къ низу, къ низу

Тащить меня? Вдь, былъ же онъ одинъ

И всемогущь и вездсущъ на свт.

Да и теперь, когда ужь умеръ онъ,

Всё духъ его живётъ во всёмъ, что дышетъ —

Живётъ, и мн и всмъ моимъ несётъ,

Отчаянье и смерть и посрамленье!

Ещё никто изъ царства смерти въ міръ

Не приходилъ, чтобъ тамошнимъ законамъ

Учить людей — законамъ, можетъ быть,

Неправднымъ, какъ т, что насъ уносятъ…

Куда, куда?

ЛУКРЕЦІЯ.

Надйся на любовь

Создателя и вруй въ общанье

Спасителя: до вечера ещё

Мы внидемъ въ рай.

БЕАТРИЧЕ.

Спокойствіе вернулось

Опять ко мн. Чтобъ ни было теперь —

Уныніе не овладетъ мною.

Но всё-таки, не знаю почему,

Отъ вашихъ словъ я точно холодю.

Какъ холодно, фальшиво, скучно неё

Мн кажется! Не разъ незаслужонно

Страдала я, съ дней дтства моего

Отторгнута была отъ жизни, свта,

Святой любви. Вы правы, говоря,

Что я должна надяться на Бога.

Да, на Него надюсь я, въ Него

Я врую. Ни на кого другого

Надежды нтъ. Но отчего же всё

Моя душа холодной остаётся?

(Во время этого монолога, Джіакомо разговаривалъ въ глубин сцены съ Камилло, по окончаніи его, Камилло уходитъ, а Джіакомо выходитъ на авансцену.)

ДЖІАКОМО.

О, мать, сестра — сказать ли новость вамъ?

Бернардо нашъ пошолъ недавно къ пап

Вымаливать прощеніе.

ЛУКРЕЦІЯ.

Дитя,

Быть-можетъ онъ успетъ… Намъ позволятъ

Не умереть и долго будемъ мы

Разсказывать объ этихъ всхъ страданьяхъ…

Какая мысль! Ахъ въ сердц слышу я

Какъ-будто бы потоки тёплой крови.

БЕАТРИЧЕ,

А, между-тмъ, чрезъ нсколько минутъ

И кровь твоя, и сердце охладютъ…

Брось эту мысль! Надежда хуже, злй

Отчаянья и истязаній смерти!

Смягчай морозъ, готовый истребить

Цвтокъ земли, смягчай землетрясенье,

Когда оно проснётся, и подъ нимъ

Дрожитъ большой, свободный, сильный городъ,

Смягчай чуму, летящую какъ вихрь,

И голодъ злой, и бшеное море,

Всё, всё смягчай — по только не людей,

Холодныхъ, злыхъ, бездушныхъ формалистовъ —

Правдивйшихъ созданій на словахъ

И Каиновъ на дл! Нтъ, родная.

Брось эту мысль, мы умереть должны:

Ужь такова награда чистой жизни!

Смерть лечитъ насъ отъ самыхъ страшныхъ мукъ.

И между-тмъ, какъ наши вс убійцы

Живутъ себ спокойно на земл,

А чёрствые, безчувственные люди,

Сквозь этотъ міръ страданія и слёзъ

Съ улыбкою идутъ на встрчу смерти,

Какъ-будто бы встрчая жизни сонъ —

Мы съ искреннимъ и страннымъ наслажденьемъ

Открытый гробъ привтствовать должны.

Смерть мрачная, я жду тебя! Скоре

Возьми меня въ объятія, къ груди

Прижми какъ мать и пснью колыбельной

Навй мн сонъ — твой непробудный сонь!

А вы — вы вс живущіе живите,

Покорные, подвластные другимъ,

Какъ нкогда и мы существовали.

Мы. въ этотъ мигъ…

ВЕРНАРДО (вбгая).

О, ужасъ! тщётно всё —

Рыданія, моленья и надежды!

Служители суровой смерти ждутъ

Тамъ у дверей… Мн кажется, замтилъ

Я на лиц у одною изъ нихъ

Какъ-будто кровь… О, скоро обагрится

Онъ кровно всхъ, кто только дорогъ мн,

И черезъ мигъ, какъ воду дождевую,

Её сотрётъ… О миръ! о жизнь! меня

Сокройте вы, навки истребите!

Нтъ силъ смотрть какъ въ дребезги летитъ

То зеркало невинности чистйшей,

Въ которое, съ любовію глядясь,

Я длался и добрымъ и счастливымъ!

Смотрть, какъ въ гробъ ложишься, гаснешь ты —

Ты, жизни свтъ, ты, ангелъ — Беатриче,

Бросавшая прелестный свтъ на всё:

На что твой взглядъ прелестный обращался!

Нтъ силъ, нтъ силъ подумать, что когда

Скажу: ‘сестра!’ — ‘сестры ты не имешь’

Отвтить мн. И ты, о мать моя,

Ты, чья любовь насъ всхъ соединяла —

И ты умрёшь! Порвётся эта связь

Прекрасная!

Входятъ Камилло и стража.

БЕРНАРДО.

Они идутъ! О, дай же

Въ послдній разъ прильнуть къ твоимъ губамъ,

Пока он ещё не поблли,

Пока ещё ихъ холодъ не покрылъ.

Скажи: ‘прости!’ пока ее заглушила

Навки смерть прекрасный голосъ твой!

Сестра, сестра! Позволь его услышать

Ещё хоть разъ!

БЕАТРИЧЕ.

Прощай, мой милый братъ!

Объ участи плачевной нашей думай

Ты съ кроткою печалью, какъ теперь,

И мыслями и чувствами благими

Свою тоску старайся облегчать.

Свершай сбой путь не въ гнв и проклятьяхъ.

Свершай его въ терпньи и слезахъ.

Ещё одно, дитя моё запомни:

Всегда, всегда будь вренъ той любви,

Которую ты къ намъ теперь питаешь,

Той честности, которую всегда

Хранила я ненарушимо, свято,

Хоть суждено мн было скрыть её

Подъ тучею позора и убійства!

Будь вренъ ей! Пусть злые языки

Наносятъ мн жестокіе удары,

Пусть на твоёмъ невинномъ, чистомъ лбу

Стоитъ клеймомъ позорнымъ наше имя,

Пусть на него въ присутствіи твоёмъ

Насмшливо указываютъ люди —

Ты всё сноси, не шли проклятій тмъ,

Кто, можетъ-быть, тебя въ могил любитъ.

Тогда и ты умрёшь, какъ я умру —

Не преклонясь предъ муками и страхомъ.

Прости, мой братъ! Прости, прости, прости!

П. Вейнбергъ.

Читайте также: