Стендаль (Анри Бейль) и роман его: 'Красное и черное', Плещеев Алексей Николаевич, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

СТЕНДАЛЬ (АНРИ БЕЙЛЬ) И РОМАНЪ ЕГО: ‘КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ’.

I.
Очеркъ жизни и сочиненій Стендаля.

(Oeuvres compl&egrave,tes de Stendhal. Paris. Michel Levy 1854—1870. Biographie de Stendhal, par Colomb. 1854. Causerie du Lundi par S-te Beuve. Essais de critique et d’histoire par Taine. Correspondance indite de Stendhal. 1855).

Мы кажется не ошибемся, ежели скажемъ, что Лири Вейль, одинъ изъ блестящихъ представителей французской литературы первой половины настоящаго вка, критикъ и романистъ, совершенно почти неизвстенъ у насъ. Только книг его ‘О Любви’, вышедшей въ 1855 г. новымъ изданіемъ, посвящена была небольшая рецензія, въ одномъ изъ тогдашнихъ журналовъ. Всего удивительне, что даже крайне замчательные во многихъ отношеніяхъ романы его, Le Rouge et le Noir и Chartreuse de Parme, не находили себ до сихъ поръ переводчиковъ, а ужь на что кажется французскіе романы у насъ въ ходу. Бейль былъ изъ числа тхъ немногихъ писателей, которые, по скромности, по равнодушію къ слав, или для того, чтобы лучше сохранить свою независимость, долго и старательно скрываютъ отъ публики свое настоящее имя. Онъ писалъ подъ псевдонимомъ Фредерика Стендаля (Stendhal). Въ Прусской Саксоніи есть небольшой городъ этого имени, родина Винкельмана. Очень можетъ быть, что Бейль, горячій поклонникъ искусства, не безъ намренія избралъ именно этотъ псевдонимъ. Онъ никогда не добивался похвалъ, не забгалъ къ журналистамъ, и медленно, вслдствіе самой силы вещей, пріобрлъ знаменитость. Когда онъ умеръ въ Париж 23 марта. 1842 года отъ апоплексическаго удара, 59 лта отъ роду, вокругъ него было молчаніе. Имя его скоро забыли. Но вотъ прошло десять лтъ, и все новое поколніе принялось восторгаться имъ, изучать его, словно какого-нибудь классика. Лучшіе французскіе умы — Сен-Бёвъ, Тэнъ, Мериме, длаютъ оцнку трудовъ его, тогда какъ при жизни Бейля одинъ только Бальзакъ указалъ на него своимъ соотечественникамъ, превознеся до небесъ романъ его Chartreuse de Parme въ своей недолговчной ‘Revue de Paris’. И въ самомъ дл, произведенія писателя, который пользовался уваженіемъ Байрона и Поль-Луи-Курье, удостоился похвальнаго отзыва Гёте (Разговоры съ Эккерманомъ), должны же были заключать въ себ что-нибудь не совсмъ ординарное.

Анри Бейль, какъ и Поль-Луи-Курье, стоитъ совершенно особнякомъ между литературными дятелями той эпохи. Новый режимъ, смнившій первую имперію, нашелъ въ нихъ обоихъ готовыхъ бойцевъ, во всеоружіи образованія и таланта. Но Курье отдалъ вс свои умственныя силы, всю энергію и страстность своей натуры служенію политическимъ цлямъ, между тмъ какъ дятельность Бейля вращалась преимущественно въ области искусства. Онъ не былъ озлобленнымъ, не былъ человкомъ суроваго протеста, но во все имъ написанное онъ вносилъ новую струю, и постоянно возбуждалъ мысль. Оружіемъ его была тонкая, язвительная иронія. Непосредственнаго вліянія на массу, а слдовательно и популярности, такого рода писатели имть не могутъ. Но люди той же профессіи, внимательные умы того времени многимъ обязаны его смлому слову, независимымъ взглядамъ, и тонкому вкусу.

Бейль родился въ Гренобл, въ 1783 г. Семейство его принадлежало къ высшей буржуазіи тхъ мстъ. Отецъ былъ адвокатомъ, ддъ медикомъ. Потерявъ мать на седьмомъ году своей жизни, онъ воспитывался въ дом дда, потому что отецъ велъ жизнь отчужденную отъ дтей. Тамъ его выучили по латыни. Остальное все преподавалось кое-какъ, случайно, отрывисто. Первыми учителями его были духовныя лица, суровость которыхъ была ему антипатична. Напрасно старались они привить ему свои предразсудки, свою ненависть къ философіи, и къ движенію 1789. Имъ удалось только вселить въ него отвращеніе къ клерикальному воспитанію. Вроятно воспоминаніямъ дтства обязанъ онъ многими прекрасными страницами лучшаго своего романа ‘Красное и Черное’, гд такъ мастерски изображены клерикалы, двигавшіе всмъ въ эпоху реставраціи. Настоящимъ образомъ умъ его началъ формироваться въ центральной школ, учрежденіи, основанномъ въ 1795 г. конвентомъ, и большей частью по плану Траси. Философское ученіе Траси и Кабаниса, было ученіемъ Бейля. Благодаря этому ученію, сдлавшись впослдствіи сторонникомъ романтизма, онъ однакоже умлъ сохранить свою самостоятельность и всегда враждебно относился къ мистицизму Шатобріана, и спиритуалистическимъ попыткамъ г-жи Сталь. Онъ прямо и непосредственно исходилъ отъ XVIII в. О чемъ бы онъ ни заговорилъ, о живописи, о музык, о поэзіи, о Гайден, о Петрарк, жилка скептицизма постоянно сквозитъ въ его рчахъ. Нкоторые утверждали даже, что онъ щеголялъ ею. Независимо отъ ученья въ центральной школ, онъ бралъ еще частные уроки математики, тайкомъ отъ отца, на деньги, которыя ему давала тётка,— у нкоего Гроса (ненавидя лицемрство, Бейль остроумно говорилъ, что въ математик оно невозможно), личности въ высшей степени благородной и чистой. Это былъ типъ неколебимаго, безкорыстнаго, но скромнаго республиканца. Чуждый всякаго честолюбія, не заботившійся о своемъ состояніи,— онъ всему предпочиталъ науку. Добиться у него уроковъ было трудно. Бейль обожалъ его. Это была первая личность, внушившая ему восторженное удивленіе, которое возросло еще боле, когда Гросъ однажды, проговоривъ, вмстоурока, о политик, отказался взять деньги, несмотря на то, что былъ очень бденъ. Знавшіе Бейля и складъ ума его, удивлялись, что онъ могъ находить привлекательнаго въ занятіяхъ математикой съ Гросомъ? Но дло въ томъ, что онъ мечталъ тогда о политехнической школ, подобно всмъ его землякамъ, увлеченнымъ побдами Бонапарта, вышедшаго изъ артиллеріи. Притомъ же, это было единственнымъ средствомъ для Бейля попасть въ Парижъ, и вполн эмансипироваться отъ семьи. Блестящіе успхи его въ школ заставили родныхъ его согласиться на это, при всемъ ихъ отвращеніи къ карьерамъ, зависвшимъ отъ тогдашняго правительства. Наконецъ, Бейль пріхалъ въ Парижъ, какъ разъ на другой день посл 18-го Брюмера. Ему было тогда 17 лтъ.

Поступленіе въ политехническую школу однакоже не состоялось. Дарю, у котораго Бейль поселился, и который приходился ему родственникомъ, отклонилъ его отъ этого. Сыновья Дарю, при имперіи, занимали весьма важныя должности, одинъ военную, другой административную. Они сначала опредлили Бейля въ военное министерство на испытаніе, а потомъ, получивъ приказаніе отправиться въ Италію, пригласили его съ собой, чему онъ очень обрадовался. Его прельщала жизнь, исполненная приключеній. И вотъ, запихавши въ свой чемоданъ томовъ тридцать, разныхъ ‘стереотипныхъ’ изданій, которыя были тогда новостью, и особенно ему нравились, онъ покидаетъ Парижъ, въ апрл 1800 г. Прибывъ въ Женеву, онъ разумется тотчасъ же кинулся въ улицу ‘Chevelue’ взглянуть на тотъ маленькій домикъ, гд родился Гуссо, въ 1712 г. Теперь, какъ извстно, этой убогой постройки не существуетъ. На мст ея, въ 1833 году воздвигнутъ великолпный доходный домъ. Съ этого путешествія начинается для Бейля эпоха энтузіазма и удовольствій. Его подвижной, любознательной, живой натур по сердцу было это разнообразіе впечатлній и перезды съ мста на мсто. ‘Отъ семи до семнадцати лтъ, говорилъ онъ, жребій мой былъ самый отвратительный, но какъ только я перешелъ Сен-Бернаръ, мн ужь нельзя было жаловаться въ судьбу, совершенно напротивъ. Я могъ только благодарить ее!’ Сен-Бернаръ онъ перешелъ 22-го мая, двумя днями позже перваго консула, и 14-го іюня присутствовалъ, въ качеств аматёра, при Маренго. Въ первыхъ главахъ его романа ‘Chartreuse de Parme’, мы находимъ превосходное описаніе Ватерлооской битвы, которое могло быть сдлано только человкомъ, видвшимъ собственными глазами войну. Страницы эти напоминаютъ своей реальностью, живостью, простотой,.лучшіе эпизоды въ томъ же род у графа Л. Толстаго. Нтъ сомннія, что матерьялъ для подобныхъ сценъ дали Бейлю именно эти первыя юношескія впечатлнія его. 14-го іюня первый консулъ вступилъ въ Миланъ, провозгласилъ возстановленіе Цизальпинской республики, и назначилъ губернаторомъ Ломбардіи бывшаго военнаго министра Нетье, въ канцелярію котораго зачислили, по рекомендаціи Дарю, и Бейля. Это назначеніе дало ему возможность ближе познакомиться съ Миланомъ и его окрестностями, и онъ, въ теченіи трехъ мсяцевъ, посвящалъ этому знакомству вс свои свободные часы. Съ той поры Миланъ сдлался любимымъ городомъ Бейля. За нсколько дней до Маренгской битвы, ему удалось гд-то въ Италіи услышать оперу Чимарозы II Matrimonio segreto, и онъ былъ до такой степени очарованъ этой мелодической музыкой, что даже сорокъ лтъ спустя писалъ: ‘Сколько бы льё прошелъ я пшкомъ, сколько бы мсяцевъ согласился высидть въ тюрьм для того, чтобъ услышать Донъ-Жуана или Matrimonio segreto! И не знаю, право, для чего другаго, я былъ бы въ состояніи сдлать подобныя усилія? ‘Но вскор канцелярская служба ему надола и онъ промнялъ ее на эполеты драгунскаго офицера. Дивизіонный генералъ Мишо взялъ его къ себ въ адъютанты. Бейль принималъ участіе во взятіи Кастельфранко. и, по свидтельству Мишо, выказывалъ въ продолженіи всей 26-ти дневной кампаніи, заставившей Австрію подписать Люневильскій миръ, храбрость, умъ и распорядительность. Изъ Бресчіо и Бергамо, гд ему приходилось поперемнно стоять въ гарнизон, онъ часто отлучался въ Миланъ, и въ эту эпоху своей жизни, полную разныхъ романическихъ ощущеній, чувствовалъ себя совершенно счастливымъ, и даже рана въ ногу, полученная имъ на дуэли, нисколько не возмутила его счастья. Онъ не могъ оставаться адъютантомъ Мишо, потому что дли этого нужно было имть чинъ поручика, и ему пришлось возвратиться къ своему полку, стоявшему гарнизономъ въ Пьемонтскомъ городк Савиньяно. Но военная служба въ мирное время, скоро ему опротивла, и онъ, воспользовавшись Амьенскимъ перемиріемъ, подалъ въ отставку, къ великому негодованію своихъ покровителей. Посл этого онъ похалъ на нсколько времени къ роднымъ въ Гренобль. Взгляды семьи его на совершавшіяся событія нисколько не измнились съ тхъ поръ, какъ онъ съ ней разстался, и потому можно себ представить, какое впечатлніе произвелъ на стариковъ этотъ втренный юноша, вольнодумецъ, солдатъ по манерамъ, уважавшій все, что они презирали, и презиравшій все, къ чему они питали чуть-чуть не благоговніе. Несмотря на семейныя бури, поздка эта имла однакоже для Бейля тотъ хорошій результатъ, что отецъ все-таки согласился давать ему 150 франковъ въ мсяцъ и позволилъ жить въ Париж. Поселившись тамъ, въ пятомъ этаж, Бейль принялся доканчивать свое образованіе. Онъ зарылся въ книги. Lettres Persaimes Монтескье, Монтэнь, Кабанисъ, Сей, Руссо пользовались особенной его симпатіей, составляли его любимое чтеніе. Онъ прочелъ также вс трагедіи Альфіери, и учился англійскому языку, въ которомъ сдлалъ большіе успхи. Съ этой поры начинается его энтузіазмъ къ Шекспиру. Два года прошли такимъ образомъ. Для его подвижной, жаждавшей перемнъ натуры это было слишкомъ много, онъ задумалъ еще разъ прокатиться въ Гренобль:— на этотъ разъ, семейная жизнь показалась ему боле сносной, потому что онъ воспламенился страстью къ какой-то хорошенькой актрис, платившей ему взаимностью. Покамстъ все шло хорошо, но вдругъ актриса узжаетъ въ Марсель, куда она получила ангажементъ. Бейль ршается за ней слдовать. но какъ это сдлать? Едва ли кто отгадаетъ, что онъ придумалъ. Онъ уврилъ себя, что иметъ призваніе къ коммерціи! Нкто Рейбо, сынъ гренобльскаго купца, нанимавшій лавку въ томъ же дом, гд жили родные Бейля, имлъ довольно большія дла въ Марсели, торгуя тамъ колоніальными товарами. Бейль, узнавши о томъ, заявилъ ему свое желаніе занять у него мсто прикащика. Рейбо согласился, и Бейль, совершенно довольный тмъ, что можетъ жить въ одномъ город съ любимой женщиной, заслъ за прилавокъ. Это продолжалось годъ. Романъ кончился тмъ, что актриса вышла замужъ за какого-то русскаго, и Бейль возвратился въ Парижъ къ своимъ занятіямъ. Мы забыли упомянуть, что въ первое свое пребываніе въ Париж, онъ начиналъ учиться живописи и работалъ въ миологической мастерской Реньо. Такимъ образомъ, онъ усплъ уже быть чиновникомъ, военнымъ, живописцемъ и коммерсантомъ. А ему всего было 23 года.

Въ 1806 г. онъ снова завязываетъ сношенія съ Дарю, участвуетъ въ Іенской битв, присутствуетъ при торжественномъ възд Наполеона въ Берлинъ и получаетъ довольно видное мсто интенданта императорскихъ земель въ Брауншвейг. Двухлтнимъ пребываніемъ своимъ въ Брауншвейг, онъ воспользовался для изученія нмецкой философіи. Кампанія 1809 года заставила его покинуть Брауншвейгъ. Назначенный помощникомъ военнаго комиссара, онъ исполнялъ множество самыхъ разнообразныхъ порученій, и не разъ имлъ случай выказать свое мужество. Вотъ между прочимъ одинъ факта. Бейля оставили при больныхъ и провіант, въ одномъ небольшомъ городк. Гарнизонъ же нашли боле полезнымъ перевести въ другое мсто. Населеніе было враждебно расположено къ французамъ. Не усплъ гарнизонъ выступить, какъ въ город организовалось возстаніе. Ударили въ набата и вс жители поднялись. Предположено было разграбить провіантскіе магазины и перерзать больныхъ. Не имя войска, военное начальство городка потеряло голову. Возстаніе между тмъ принимало все боле и боле ужасающіе размры. Дворъ госпиталя начиналъ наполняться людьми. Раздавались угрожающіе крики, Бейль, съ опасностью жизни, бжитъ по улицамъ, запруженнымъ народомъ, проникаетъ въ госпиталь, подымаетъ на ноги и вооружаетъ всхъ, кого можетъ. Самыхъ слабыхъ онъ помщаетъ въ засаду, у оконъ, которыя заслоняетъ матрацами. Изъ остальныхъ образуетъ взводъ, и, отворивъ двери госпиталя, бросается съ этимъ войскомъ, одтымъ въ больничные халаты, на толпу. При первыхъ выстрлахъ инсургенты разсялись (Revue des Deux Mondes. 15 января 1843 г. стр. 266).

Французскія войска между тмъ продолжали свое побдоносное шествіе. 10 мая 1809 г. пушки цлый день гремли около маленькаго садика Гайдена, близь Шенбрунна. Четыре бомбы упали въ нсколькихъ саженяхъ отъ дома великаго музыканта. Старикъ не могъ перенести этого потрясенія: онъ думалъ, что его любезная Вна будетъ предана огню и мечу, 31-го мая онъ скончался. Нсколько недль спустя посл его смерти, въ честь его исполняли реквіемъ Моцарта. Бейль, находившійся вмст съ войсками подъ Вной, осмлился пробраться туда и также присутствовалъ при этой трогательной церемоніи.

Вскор Бейль получилъ новую должность инспектора казенныхъ зданій и движимости, съ двнадцатью тысячъ франковъ жалованья въ годъ, и дававшую ему кром того право являться ко двору. Его представили Маріи-Луиз. Казалось бы, посреди этихъ успховъ и самыхъ разнообразныхъ ощущеній, молодой человкъ съ горячей кровью, съ пылкой головой, долженъ былъ весь отдаться настоящему, не заботясь о будущемъ. Но, къ удивленію, Бейль въ этотъ самый годъ длаетъ распоряженіе, чтобы, въ случа его смерти, маленькое состояніе, которое останется посл него, было употреблено на учрежденіе литературной преміи и еще боле удивительно, что въ тотъ моментъ, когда могущество Наполеона находилось въ своей апоге, Бейль изъявляетъ непремнное желаніе помстить капиталъ, предназначаемый имъ для этой цли, въ англійскій или американскій банкъ! ‘

Въ 1812 году Бейль, посл долгихъ настояній, получаетъ разршеніе слдовать за арміей въ Россію. Посреди безчисленныхъ заботъ и всякихъ обязанностей, которыя лежали на немъ во время кампаніи, онъ находилъ еще возможность заниматься физіологическимъ изслдованіемъ этой массы людей, принадлежавшихъ къ различнымъ національностямъ и входившихъ въ составъ великой арміи. Съ помощью книги Кабаниса, онъ пытался длать примненіе своихъ доктринъ къ различнымъ темпераментамъ, по мр того, какъ эти толпы проходили передъ глазами его. На берегахъ Нмана набросана имъ та глава о темпераментахъ, которая появилась впослдствіи въ его книг ‘Исторія живописи въ Италіи’.

Послдовавъ за главной квартирой въ Москву, онъ былъ свидтелемъ ея пожара. Потерявъ при отступленіи лошадей, экипажи, деньги и имущество, онъ возвратился въ Парижъ къ прежней должности. Одна изъ его потерь въ особенности заслуживаетъ упоминовенія. Отправляясь въ Россію, онъ принялъ нкоторыя предосторожности на случай недостатка въ карманныхъ деньгахъ. Сестра его замнила вс пуговицы его походнаго сюртука, двадцати и сорока-франковыми монетами, обтянутыми сукномъ. По возвращеніи его, она спросила, пригодилось ли ея средство? Оказалось, что онъ совсмъ и забылъ о немъ. Онъ сталъ, однакожь, рыться въ своей памяти, и, наконецъ, вспомнилъ, что гд-то около Вильны, подарилъ свой сюртукъ трактирному слуг. Эта черта характеристична, потому что Бейль, съ предусмотрительностью, доходившей до крайности, умлъ соединять необычайную забывчивость и разсянность. Затмъ, въ 1814 году его назначили помощникомъ чрезвычайнаго комиссара въ Гренобл. Исполнивъ порученное ему дло, онъ испросилъ дозволеніе вернуться въ Парижъ, гд намревался сообщить лично Наполеону свое мнніе о недостаточности мръ, принятыхъ къ оборон Савоіи. Но въ Орлеан встртилъ русскія войска, и въхалъ въ Парижъ 1-го апрля 1814 года, т.-е. въ тотъ самый день, когда сенатъ провозгласилъ низверженіе Наполеона.

Съ паденіемъ имперіи, онъ потерялъ все, и настоящее и будущее. Но онъ нисколько не упалъ духомъ, не огорчился, онъ взглянулъ на свое положеніе съ безпечной веселостью, и съ этой поры, повелъ жизнь космополита. За великими европейскими войнами вторженія и завоеванія, наступила для него эпоха литературныхъ битвъ: борьбы слова, борьбы за идеи.

Сенъ-Безъ остроумно называетъ его ‘блестящимъ партизаномъ-романтикомъ, который, подъ своимъ псевдонимомъ Стендаля, — окутанный какимъ-то скандинавскимъ плащемъ, но, впрочемъ, ненавидящій все торжественное, сантиментальное и ходульное,— задираетъ непріятеля, проникая въ его ретраншементы, и подстрекаетъ своихъ, идущихъ черезъ-чуръ тяжело и медленно, ускорить шагъ, мастеромъ на отпоръ, превосходнымъ въ стычк’. Но доскажемъ его біографію. Въ август 1814 года, Бейль оставилъ Парижъ и ухалъ въ Миланъ, гд прожилъ три года сряду, и, слдовательно, не могъ участвовать въ ватерлооскомъ сраженіи, какъ это ошибочно утверждали нкоторые. Онъ не врилъ въ возможность новыхъ успховъ Наполеона, имвшаго противъ себя всю Европу. Объ этихъ годахъ, проведенныхъ въ Милан, онъ всегда вспоминалъ съ восторгомъ. Прелестные вечера въ la Scala не выходили у него изъ памяти. Не будучи богатымъ, онъ, однакожь, имлъ возможность жить безъ нужды. Онъ былъ молодъ, влюбленъ, находился въ постоянныхъ вседневныхъ сношеніяхъ съ лучшими представителями тогдашней интеллигенціи, и работалъ надъ своей ‘Исторіей живописи въ Италіи’. Осенью 1816 года, онъ сошелся въ Милан съ Байрономъ. Хотя вкусы и наклонности ихъ значительно рознились между собой, потому что Бейль чувствовалъ необходимую потребность въ обществ и разсянной жизни, тогда какъ Байронъ, постоянно замкнутый въ самомъ себ, избгалъ всякихъ многолюдныхъ собраній, но они, тмъ не мене, понравились другъ другу, и между ними установились хорошія отношенія, не переходившія, впрочемъ, никогда въ тсную дружбу. Они любили встрчаться и обмниваться мыслями. Байронъ уважалъ Бейля за его оригинальный умъ, за независимость взгляда, за благородный тонъ его критики и честность характера. Бейль, удивлявшійся генію Байрона, и нсколько сочувствовавшій его протестующему направленію, всегда горячо отстаивалъ и произведенія и личность великаго поэта. Приведемъ здсь письмо Бейля, писанное имъ уже въ 1829 г. къ одному изъ своихъ друзей и посвященное воспоминанію о Милан и Байрон. Оно кажется намъ не лишеннымъ нкотораго интереса, и въ то же время знакомитъ съ манерой Бейля.

Парижъ, 24-го августа 1829 г. Нынче меня заставили много говорить о лорд Байрон. Еще только полночь: спать не хочется, и потому ты получишь отчетъ о моей вчной болтовн.

Воспоминаніе о лорд Байрон.

Я могу говорить, потому что вс друзья, которыхъ я назову, умерли или въ оковахъ. Слова мои не повредятъ узниками, потому что никакая правда не можетъ вредить этимъ благороднымъ, мужественнымъ сердцамъ. Я не боюсь также упрековъ моихъ умершихъ друзей. Обреченные жестокому.забвенію, всегда такъ скоро слдующему за смертью, они, движимые столь естестественнымъ человку желаніемъ не быть позабытыми міромъ живыхъ,— съ удовольствіемъ бы склонили слухъ свой къ словамъ друга, произносящаго ихъ имена. Чтобы быть достойнымъ ихъ, этотъ голосъ не произнесетъ ничего лживаго, ничего сколько-нибудь преувеличеннаго.

Маркизъ де-Бремъ, пьемонтскій аристократъ, очень богатый и можетъ быть до сихъ поръ еще находящійся въ живыхъ, былъ министромъ внутреннихъ длъ въ Милан, пока Наполеонъ былъ королемъ итальянскимъ. Посл 1814 г. онъ удалился въ свои помстья, находя роль флюгера недостойной его происхожденія, и оставилъ Миланскій дворецъ свой одному изъ своихъ младшихъ сыновей, монсиньору Лодовико де-Бремъ.

Это былъ молодой человкъ высокаго роста, очень худой, и уже страдавшій разстройствомъ груди, которое вскор свело его въ могилу. Его называли монсиньоромъ потому, что онъ былъ священникомъ (aumnier) при двор короля итальянскаго, у котораго отецъ его былъ министромъ. Въ то время когда семья его была въ сил, онъ отказался отъ мантуанскаго епископства. Монсиньоръ Лодовико былъ очень гордъ, образованъ и вжливъ. Его стройная, меланхолическая фигура походила на т блыя мраморныя статуи, которыя встрчаешь въ Италіи надъ гробницами XI вка. Мн всегда кажется, что я вижу его, входящаго по громадной лстниц мрачнаго и великолпнаго дворца, оставленнаго ему отцомъ.

Однажды монсиньору Лодовико пришло въ голову постить меня, вмст съ однимъ изъ молодыхъ и умныхъ либераловъ: Гуаско. Мн такъ понравился благородный и вжливый тонъ, господствовавшій въ его обществ, что знакомство наше вскор сдлалось короткимъ. Онъ былъ въ восторг отъ г-жи Сталь, и впослдствіи мы было поссорились съ нимъ, изъ-за того, что однажды вечеромъ, въ La-Scala, въ лож его отца, я утверждалъ, что разсужденія г-жи Сталь о французской революціи полны ошибокъ. Каждый день въ этой лож собиралось отъ восьми до десяти замчательныхъ личностей. Едва слушали наиболе выдающіяся мста оперы, и разговоръ не изсякалъ. Однажды осенью, въ 1816 г., я пришелъ въ ложу, возвратясь съ прогулки по озеру Комо. Я замтилъ что-то торжественное и какую-то неловкость въ обществ. Вс молчали. Я слушалъ музыку, когда маркизъ обратился ко мн, и, указавъ на моего сосда, сказалъ: ‘Г. Бейль, вотъ лордъ Байронъ.’ Онъ повторилъ ту же фразу, наоборотъ, лорду Байрону. Я увидлъ молодого человка, съ прекрасными глазами, во взгляд которыхъ было что-то великодушное. Онъ былъ не высокъ. Я тогда сходилъ съ ума отъ Лары. Разговоръ не клеился и маркизъ старался заставить меня говорить, но это было для меня положительно невозможно. Я чувствовалъ застнчивость и нжность. Еслибъ у меня хватило смлости, я поцловалъ бы руку Байрона, обливаясь слезами. Побуждаемый разспросами маркиза, я пытался говорить, но не сказалъ ничего, кром самыхъ банальныхъ вещей, которыя нисколько не помогли оживить молчавшаго въ этотъ вечеръ общества. Наконецъ, лордъ Байронъ попросилъ меня, какъ единственнаго человка, знавшаго по англійски, указать ему — по какимъ улицамъ онъ долженъ идти, чтобы попасть въ отель, гд онъ жилъ. Отель находился на другомъ конц города, около крпости. Я предвидлъ, что Байронъ ошибется. Въ этой части Милана въ полночь вс лавки заперты, и онъ, не зная языка, будетъ себ блуждать по пустымъ, плохо освщеннымъ улицамъ, изъ нжности, я имлъ глупость посовтовать ему взять фіакръ. Въ ту же минуту ‘оттнокъ писателя’ появился на лиц его и онъ далъ мн понять, впрочемъ со всевозможной вжливостью, что ему нужно указаніе улицъ, а не совтъ, какимъ способомъ по нимъ отправляться.

Лордъ Байронъ увлекся какъ ребенокъ, при первыхъ нападкахъ на него англійскаго высшаго общества, этой всемогущей аристократіи, безпощадной, ужасной въ своей мести, возводящей столькихъ богатыхъ дураковъ въ весьма респектабельные люди, (very respectable) и которая, не можетъ — безъ того, чтобъ не потеряться — дозволить надъ собой ни малйшей шутки никому изъ своихъ дтей. Страхъ, внушенный Европ великимъ народомъ, во глав котораго стояли Дантонъ и Карно, сдлалъ англійскую аристократію такою, какою мы видимъ ее теперь,— могущественной, суровой и исполненной лицемрія корпораціей. Шутки Байрона въ Чайльдъ-Гарольд горьки. Это гнвъ юности. Въ Беппо и Донъ-Жуан он только ироническія. Но не всматривайтесь слишкомъ близко въ эту иронію. Вмсто веселости и безпечности — вы найдете на дн ея ненависть и несчастіе. Лордъ Байронъ всегда изображалъ только одного человка — самого себя. Кром того, онъ считалъ себя и дйствительно былъ аристократомъ. Онъ хотлъ казаться имъ въ свт, но въ тоже время, онъ былъ великій поэтъ, и хотлъ, чтобъ ему удивлялись. Притязанія, несовмстимыя одно съ другимъ,— источникъ огромныхъ несчастій. Никогда, ни въ какой стран, корпорація богатыхъ и хорошо воспитанныхъ людей, гордящихся титулами, полученными ихъ предками, или голубыми лентами, которыя они получили сами, не перенесетъ хладнокровно зрлища человка, окруженнаго общественнымъ удивленіемъ, и пользующагося всеобщей благосклонностью въ салонахъ, за то, что онъ написалъ двсти прекрасныхъ стиховъ. За пріемъ, оказываемый другимъ поэтамъ, аристократія мститъ, восклицая: что за тонъ! Что за манеры!.. Но эти два маленькія восклицанія не годились по отношенію къ лорду Байрону. Они тяжело упали ей на сердце и превратились въ ненависть. Эта ненависть началась большой поэмой Соути, который до того времени извстенъ былъ только тмъ, что каждый годъ аккуратно посвящалъ англійскому королю (впрочемъ образцу королей), въ день его рожденья — оду. Покровительствуемый журналомъ Quarterly Review, этотъ Соути осыпалъ Байрона оскорбительнйшими ругательствами, такъ что Байронъ однажды чуть-чуть не удостоилъ его пистолетнаго выстрла.

Аристократическая гордость Байрона была панцыремъ, который его деликатная и глубоко чувствительная къ оскорбленіямъ душа противупоставляла безмрной грубости пошляковъ. Odi profanum vulgus et arceo. Надо сознаться, что пошляки въ Англіи, имя своимъ союзникомъ сплинъ, ужасне, чмъ гд-либо!

Въ т дни, когда Байронъ чувствовалъ въ себ нсколько боле мужества, т.-е. когда его нсколько мене раздражали грубыя слова и грубыя дйствія, — вдругъ находило на него щегольство красотой и хорошимъ тономъ. Наконецъ, два или три раза въ недлю, бывали у него моменты, когда онъ становился разумнымъ человкомъ, и часто великимъ поэтомъ. (Это продолжалось обыкновенно пять, шесть часовъ).

Преувеличенное изученіе Библіи сообщаетъ англійскому народу оттнокъ еврейской свирпости. Аристократизмъ, проникающій во внутреннюю жизнь семьи, налагаетъ на нее печать серьёзности. Байронъ замтилъ этотъ недостатокъ и въ донъ-Жуан, онъ веселъ, остроуменъ, и въ тоже время высокъ и патетиченъ. Перемну эту онъ приписывалъ своему пребыванію въ Венеціи.

Венеціанская аристократія, безпечная и знатная (она пятью или шестью столтіями старше всхъ европейскихъ аристократій, что въ глазахъ Байрона придавало ей особенную респектабельность), имла въ 1797 г. во глав своей, людей, совершенно неспособныхъ ни къ какимъ дламъ, но за то чрезвычайно наглыхъ. Противъ этихъ ничтожнйшихъ смертныхъ, стояла небольшая армія, довольно оборванная, которую они презирали. Они были слишкомъ глупы для того, чтобы понять и опасаться двадцативосьмилтняго молодого человка, командовавшаго ею. Венеціанское правительство велло или допустило перерзать больныхъ въ арміи Бонапарта: вотъ ‘правда’ о паденіи Венеціи. Никогда никакая аристократія не была несчастне, и никогда большее несчастіе не переносилось съ такой веселостью.

Страница, сейчасъ прочтенная тобой, резюмируетъ нсколько долгихъ разговоровъ, которые я имлъ съ лордомъ Байрономъ въ 1816 году.

Веселость, беззаботность графа Брагадини и многихъ других-ь пріятныхъ людей, еще боле знатныхъ и еще боле несчастныхъ, глубоко поразила Байрона. Онъ имлъ счастье быть свидтелемъ живой, искренней и постоянной симпатіи, которой пользовались въ лучшемъ венеціанскомъ обществ, стихи Буратти. И съ тхъ поръ легкая иронія Донъ-Жуана смнила горькій сарказмъ Чайльдъ-Гарольда. Перемна, происшедшая въ характер благороднаго поэта, была мене замтна, но столь же дйствительна.

Поздне, въ 1820 г. ему, между прочими безумными мыслями, пришла мысль основать журналъ. Онъ соединился съ однимъ весьма образованнымъ литераторомъ г. Гонтомъ (Hunt), которому мы обязаны чрезвычайно врнымъ портретомъ Байрона. Литераторъ этотъ, какъ и лордъ Байронъ, принадлежалъ къ той партіи, которую въ Англіи называютъ либеральной. Другой членъ этой мнимой либеральной партіи убждалъ Байрона, отъ имени всхъ либераловъ хорошаго общества, не ронять себя навсегда, открыто соединяясь для изданія журнала, съ авторомъ не дворянскаго рода, и нисколько но принадлежащаго къ high life (высшему кругу)!

Не удивительно, что Томасъ Муръ сжегъ мемуары, ввренные ему его другомъ’.

——

Кстати будетъ привести здсь также письмо самого Байрона къ Бейлю, по поводу Вальтеръ-Скотта. Бейль далеко не раздлялъ пристрастія современныхъ ему парижанъ къ этому послднему. Онъ признавалъ за нимъ талантъ отлично описывать костюмы дйствующихъ лицъ, ихъ физіономіи, обстановку, въ которой они находятся, но положительно отказывалъ въ трудной и рдкой способности изображать страсти и различныя чувства, волнующія душу, словомъ глубоко проникать въ тайники ея. (Мнніе сходное съ этимъ было въ наше время высказано Карлейлемъ). Бейль полагалъ, что репутація Вальтеръ-Скотта не продержится на той высот, куда вознесла ее мода, и что одно историческое достоинство, которымъ отличаются его романы, не дастъ ему безсмертія. Мнніе это о Вальтеръ-Скотт встрчается часто въ сочиненіяхъ Бейля, и между прочимъ въ одномъ изъ нихъ — ‘Расинъ и Шекспиръ’, гд оно однакоже выражено лишь мимоходомъ, и не столь опредленно, какъ въ другихъ, но гд находится фраза, о характер Вальтера-Скотта, показавшаяся Байрону оскорбительной для знаменитаго романиста, за котораго онъ и счелъ обязанностью заступиться.

‘Женева, 29-го мая 1823 года. М. Г. Теперь, когда мн стало извстно, кому я обязанъ лестнымъ для меня упоминовеніемъ моего имени въ книг г. Стендаля ‘Rome, Naples et Florence’, я долженъ выразить свою благодарность (пріятна она, или нтъ, и какъ бы мало она ни имла значенія) г. Бейлю, съ которымъ я имлъ честь познакомиться въ Милан въ 1816 году. Вы оказываете мн слишкомъ много чести тмъ, что говорите въ этомъ сочиненіи. Но что доставило мн столько же удовольствія, сколько и похвалы ваши,— это узнать, наконецъ (случайно), что я обязанъ ими человку, уваженіе котораго было для меня дйствительно очень дорого. Столько перемнъ произошло съ той поры въ миланскомъ обществ, что я едва смю напоминать о немъ… Смерть, изгнаніе, австрійскія тюрьмы разлучили тхъ, кого мы любили. Бдный Пеликко! Надюсь, что муза утшаетъ его иногда въ его ужасномъ одиночеств, для того, чтобы снова плнять насъ, когда ея поэту возвратятъ, вмст съ ней, свободу.

Изъ вашихъ произведеній я читалъ только: ‘Римъ’, ‘жизнь Моцарта и Гейдена’ и брошюру ‘Расинъ и Шекспиръ’. Вашу ‘Исторію живописи’ мн не посчастливилось еще достать.

Въ брошюр вашей есть одно сужденіе, по поводу котораго я позволю себ сдлать нсколько замчаній, именно о Вальтеръ-Скотт. Упомянувъ о его сочиненіяхъ, какъ они того заслуживаютъ, вы прибавляете, что ‘характеръ его мало достоинъ энтузіазма’. Я давно знаю Вальтеръ-Скотта, знаю его много, и видалъ въ такихъ обстоятельствахъ, когда характеръ человка является въ истинномъ свт. И потому могу васъ уврить, что характеръ его заслуживаетъ удивленія. Это самый искренній, самый благородный, самый любезный человкъ въ мір. Что же касается до его политическихъ убжденій, то мн трудно говорить о нихъ, такъ какъ они не сходятся съ моими. Но они вполн искренни. А искренность можетъ быть кроткой,— но никогда раболпной. И потому прошу васъ, исправьте или смягчите это мсто. Вы можете заподозрить въ этомъ заступничеств моемъ аффектацію, потому что я самъ авторъ. Но что бы вы ни заподозрили — врьте истин: я говорю, что Вальтеръ-Скоттъ превосходнйшій человкъ, какой только можетъ быть въ мір. Я знаю это по опыту’.

Несмотря на это письмо, Бейль не измнилъ своего сужденія о раболпности Вальтеръ-Скотта. Онъ даже не отвчалъ на письмо Байрона, которое почему-то показалось ему не искреннимъ, и предпочелъ лучше промолчать, нежели сказать что-нибудь непріятное человку, котораго любилъ и уважалъ.

Въ 1817 году Бейль здилъ ненадолго въ Лондонъ и Парижъ, но потомъ опять возвратился въ свой любезный Миланъ, гд съ нимъ, однакоже, года два-три спустя, приключилось одно весьма непріятное обстоятельство, котораго онъ всего мене могъ ожидать. Сарказмы его пріобрли ему много завистниковъ и враговъ. Одинъ изъ нихъ распустилъ слухъ по Милану, что этотъ безпечный, повидимому, человкъ, этотъ философъ, есть тайный агентъ французскаго правительства. Клевета эта проникла въ кружки, гд Бейля принимали съ особеннымъ радушіемъ, И онъ долго не могъ объяснить себ той холодности, которую онъ вдругъ сталъ замчать въ нихъ. Наконецъ, однажды ему удалось узнать настоящую причину ея, и это повергло его въ неописанное отчаяніе. ‘Вотъ самый страшный ударъ, какой я когда-либо испытывалъ въ жизни!’ говорилъ онъ въ одномъ письм, исполненномъ самыхъ горькихъ стованій. Но всего любопытне то, что въ слдующемъ же году этого самаго ‘шпіона’ австрійская полиція заподозриваетъ въ карбонаризм’ и весьма вжливо проситъ удалиться изъ владній его императорскаго и королевскаго величества. Въ подобныхъ случаяхъ объясняться и оправдываться совершенно излишне. Спустя двадцать-четыре часа посл этого благосклоннаго предупрежденія (его могли бы просто на просто отправить въ Шпильбергъ), онъ ужь былъ на дорог въ Парижъ. Горе наполняло его сердце, потому что онъ покидалъ въ Италіи все, что составляло въ то время его счастье.

По возвращеніи въ Парижъ, Бейль почувствовалъ себя изолированнымъ. Общество, въ которомъ онъ жилъ во время имперіи, разсялось, даже не существовало боле. Изгнанія разрушали его и множество лицъ, занимавшихъ высшія должности при Наполеон, запятнали себя цлымъ рядомъ униженій. Съ этой стороны, значитъ, Бейлю нечего было ждать, а между тмъ, онъ чувствовалъ живую потребность въ обществ образованныхъ людей. Вскор, однакожь, передъ нимъ растворились двери именно такого салона, какого онъ жаждалъ. ‘Исторія итальянской живописи’ Бейля, хотя и появилась еще въ 1817 году, но была мало разспространена во Франціи. Онъ послалъ экземпляръ ея Траси, котораго ‘Идеологія’ составляла въ теченіи уже нсколькихъ лтъ почти исключительный предметъ восхищенія Бейля. Траси тотчасъ же постилъ его и пригласилъ на свои вечера. Разумется, Бейль не заставилъ себя ждать. Здсь, въ этомъ кружк людей, раздававшихъ репутаціи, вліявшихъ на мнніе публики и служившихъ образцами хорошаго тона, Бейль, такъ сказать, получилъ свой дипломъ. У Траси обыкновенно собирались Лафайеттъ, Бенжаменъ-Констанъ, Сегюръ (бывшій посланникъ при двор Екатерины) и бездна другихъ знаменитостей. Съ 1821 по 1830 годъ Бейль прожилъ въ Париж, но отъ времени до времени длая экскурсіи то во Францію, то въ Италію и Англію. (Поздне, въ 1838 году, находясь опять въ Лондон, онъ познакомился тамъ въ Атене,— литературномъ клуб, — съ Теодоромъ Гукомъ, извстнымъ во всхъ трехъ соединенныхъ королевствахъ своими романами, водевилями, пснями и каламбурами, и издававшимъ ‘New Monthly Magasine’, въ которомъ было напечатано много статей Бейля. Гукъ слылъ за любезнйшаго человка въ цлой Англіи, импровизировалъ съ необычайной легкостью въ стихахъ и проз, былъ мастеръ на всякія мистификаціи, отлично игралъ на любительскихъ театрахъ, такъ что въ лтній сезонъ вся аристократія добивалась чести залучить его въ свои салоны, эта безумно разсянная жизнь подорвала его здоровье и ввела его въ долги, которые были далеко не вс уплачены. Гукъ, родившійся въ 1788 году, умеръ въ 1841. (Если не ошибаемся, у насъ были въ начал сороковыхъ годовъ переведены въ разныхъ журналахъ нкоторые его юмористическіе разсказы). Съ этой поры начинается парижская репутація Бейля, какъ умнаго человка и замчательнаго разсказчика. Общество слушало его всегда съ любопытствомъ. Онъ зналъ бездну характерныхъ анекдотовъ, во всемъ, что онъ разсказывалъ, проглядывалъ человкъ съ большой начитанностью, много видвшій и тонко наблюдавшій. Въ замткахъ, найденныхъ у него въ бумагахъ посл его смерти, есть, между прочимъ, слдующее мсто: ‘Я, право, не знаю, любезный читатель, что я такое: золъ я или добръ, уменъ или глупъ. Но я отлично знаю, что меня очень огорчаетъ или доставляетъ мн удовольствіе, чего я желаю и чего не терплю. Напримръ, салонъ разбогатвшихъ провинціаловъ, выставляющихъ напоказъ роскошь, мн просто невыносимъ (est nia bte noire). Затмъ слдуетъ салонъ съ маркизами и лентами почетнаго легіона большаго креста, гд щеголяютъ моралью. Когда я вижу гордо выступающаго господина съ нсколькими орденами въ петличк, я невольно высчитываю, какое безконечное число всякихъ низостей, плоскостей и даже черныхъ предательствъ долженъ онъ былъ скопить для того, чтобы ему выдали за нихъ эти дипломы (certificats)? Салонъ изъ восьми-десяти пріятныхъ людей, гд идетъ веселый, анекдотическій разговоръ, гд пьютъ легкій пуншъ посл полночи, — вотъ для меня самое лучшее мсто. Здсь, въ своей сред, я гораздо больше люблю слушать, какъ говоритъ другой, нежели говорить самъ. Я охотно впадаю въ молчаніе счастья, и если говорю, то единственно для того, чтобъ заплатить ‘за свой входной билетъ’.

Параллельно съ салонными успхами шли литературные труды, онъ печаталъ книги, статьи въ журналахъ, во французскихъ и англійскихъ ‘Revue’, то безъ имянныя, то подъ различными псевдонимами (онъ былъ до нихъ большой охотникъ), подъ которыми т лица, чьимъ мнніемъ онъ въ особенности дорожилъ, сразу его угадывали. Онъ обладалъ той оригинальностью, которую самъ гд-то опредлилъ такъ: ‘Если человкъ написалъ въ газет восемь или десять строкъ безъ подписи, и вы. прочитавши ихъ, скажете, что это написалъ онъ,— значитъ, у него есть оригинальность’. Въ 1822 году Бейль задумывалъ издавать ежемсячное обозрніе, подъ названіемъ ‘Аристархъ’. Цль этого журнала должна была состоять въ томъ, чтобъ указывать публик, ‘какія книги читать’. Но это предположеніе, вроятно, по причин недостатка въ деньгахъ, не имло послдствій. Несмотря на постоянныя насмшки Бейля надъ Греноблемъ, онъ каждые два-три года ощущалъ потребность увидть свои родныя горы. Одна изъ поздокъ его туда, между прочимъ, имла цлью содйствіе къ избранію Грегоара, бывшаго члена конвента, депутатомъ отъ департамента Изеры. Къ дятелямъ этой эпохи Бейль, воспитавшійся на идеяхъ XVIII вка, не могъ не питать сочувствія. Не ища для себя самого ничего и держась въ сторон отъ политики, онъ, однакоже, сблизился до извстной степени съ либералами, подкопавшими режимъ реставраціи, но они никогда, въ смысл партіи, не оказывали на него гнёта. Онъ, былъ для этого слишкомъ самостоятеленъ въ своихъ мнніяхъ, и конституціоннымъ правленіемъ восхищался въ мру. Упомянемъ объ одномъ, довольно забавномъ обстоятельств. Одинъ кардиналъ чуть-чуть не былъ выбранъ въ папы по милости Бейля. Онъ писалъ свои прогулки по Риму, когда ему сказали, что папа Левъ XII умеръ. Неожиданная смерть эта ужасно взбударажила весь дворъ Карла X. Франція должна была указать своего кандидата въ преемники св. Петра. Но никто не зналъ состава священной коллегіи, а Шатобріанъ, который былъ французскимъ посломъ въ Рим, почему-то не внушалъ особеннаго доврія ни королю, ни его приближеннымъ. Одинъ изъ придворныхъ, прежній пріятель Бейля, обратился къ нему съ вопросомъ: не можетъ ли онъ сейчасъ же составить статистику кардиналовъ, годящихся въ папы (papbles, по его выраженію), съ замтками его противъ имени каждаго? Не долго думая, онъ очинилъ перо, и черезъ три часа окончилъ требуемую работу. Онъ указалъ, какъ на кандидата, котораго должна, по его мннію, поддерживать Франція, на нкоего кардинала де-Грегоріо: съ этой худощавой, длинной фигурой Вейль когда-то встрчался въ Рим, въ Osteria de Velletri. Достойный сынъ церкви былъ, вмст съ тмъ, побочнымъ сыномъ Карла III (Карлоса Терчеро) и чуть не каждую минуту повторялъ: іо sono Borbone (я Бурбонъ). Карлъ X пришелъ въ восхищеніе, и тотчасъ же ршился поддерживать кардинала де-Грегоріо, но, къ сожалнію, онъ получилъ однимъ голосомъ меньше, чмъ было нужно, и папой сдлался кардиналъ Кастильоне (Пій VIII).

Странно, однакоже, что, несмотря на свой умъ и проницательность, Бейль не понялъ настоящаго смысла событій, предшествовавшихъ іюльской революціи. Она уже совершилась, а онъ все еще врилъ въ дйствительность средствъ, которыми располагалъ герцогъ Рагузскій для подавленія возстанія. Онъ думалъ, что у народа не хватитъ ршимости и упорства. ‘Французы подали въ отставку въ 14-мъ году’, говаривалъ онъ. Но сущность французовъ, — прибавляетъ къ этому С.-Безъ, — въ томъ и состоитъ, что они никогда не подаютъ въ отставку совсмъ, а всегда начинаютъ снова. Можетъ быть, разныя лица, съ которыми Бейль постоянно сталкивался въ салонахъ, успли уврить его въ томъ, въ чемъ сами были глубоко убждены, то-есть въ сил правительства. Не участвовавъ въ революціи, Бейль не могъ ничего и ждать отъ нея для себя. Но о немъ позаботились друзья, и въ сентябр 1830 года онъ былъ назначенъ консуломъ въ Тріестъ. Этотъ городъ ему не понравился. Онъ нашелъ его холоднымъ и скучнымъ. Но Венеція была близка, и онъ часто здилъ туда. Тамъ онъ подружился съ итальянскимъ поэтомъ и сатирикомъ Джузеппе Буратти, котораго зналъ нсколько и прежде и котораго австрійское правительство ненавидло, хотя и не ршалось изгнать. Не долго нажилъ Бейль въ Тріест. Меттернихъ, узнавши, что въ сочиненіяхъ новаго консула встрчаются не совсмъ-то похвальные отзывы объ Австріи, отказалъ ему въ exequatur’. Нужно было перевести его въ другое мсто, и министръ иностранныхъ длъ назначилъ его, въ апрл 1831 года, въ Чивитта-Веккію. Нужно было опасаться протеста и со стороны папскаго, правительства, потому что Бейль не щадилъ и его въ своихъ книгахъ, но папа промолчалъ.

Съ первыхъ же дней жизнь въ Чивитта-Веккіи сдлалась ему невыносимой. Что длать посреди этихъ мщанъ, ложащихся спать въ десять часовъ? Для него общество, обмнъ мыслей, умственное движеніе, новые предметы и впечатлнія составляли необходимыя условія жизни, они возбуждали его дятельность и освжали его, давали пищу его таланту, оживляли его воображеніе. Веселость, счастье, даже самое здоровье его — все обусловливалось обстановкой. Серьёзная болзнь, которую ему пришлось вынести въ Чивитта-Веккіи, еще боле усилила тоску его. Одно, что вознаграждало его за это изгнаніе, — это частыя поздки въ Римъ. По временамъ,— но это случалось очень рдко, — въ толп туристовъ, которыхъ пароходъ высаживалъ въ Чивитта-Веккію, попадался какой-нибудь неглупый парижанинъ, и тогда Бейль отводилъ съ нимъ душу. Онъ осыпалъ его разспросами освдомлялся, что длается въ Париж, что говорятъ, что пишутъ. ‘Вдь въ Чивитта-Веккіи,— писалъ онъ Бальзаку,— только и есть поэтическаго, что 1,200 каторжниковъ. Но нтъ никакой возможности составить изъ нихъ себ общество. А женщины заняты единственно мыслью, какъ бы заставить своихъ мужей подарить имъ парижскую шляпку’.

Въ 1832 году ему удалось, между прочимъ, оказать услугу Французскому правительству. Когда французскія войска высадились въ Анкон, въ сосднихъ городахъ обнаружилось движеніе. Иниціатива шла изъ ближайшаго къ Анкон города Синигаліи (Sinigaglia). Опираясь на этимологію своего имени, онъ считалъ себя французскимъ городомъ и намревался прогнать папское правительство. Эта всть ужасно встревожила начальника французскихъ войскъ въ Анкон. Въ интересахъ французскаго занятія, нужно было стараться, чтобы населеніе этихъ городовъ держалось спокойно. Иначе цль экспедиціи была бы компрометирована. Бейль, вызванный на время въ Анкону для исполненія какихъ-то административныхъ обязанностей, при небольшомъ окупаціонномъ французскомъ корпус, тотчасъ же отправился въ Синигалію и нишелъ главныхъ вождей движенія собравшимися въ кофейн. Онъ успокоилъ, убдилъ ихъ, и возстаніе, назначенное на слдующее утро, не состоялось. Въ 1833 году онъ взялъ отпускъ и провелъ въ Париж 6 мсяцевъ, потомъ просилъ, чтобъ его перевели въ Испанію, потому что лихорадка, аккуратно три раза въ годъ посщавшая его въ Чивитта-Веккіи, сильно разстроила его здоровье, но ему было отказано. Окончательно переселился онъ въ Парижъ только въ 1840 году, а 22-го марта 1842 года, въ семь часовъ вечера, его поразила апоплексія на тротуар улицы Neuve des Capucines, и на слдующее утро онъ умеръ 59-ти лтъ отъ роду. Согласно его завщанію, на могил его, на монмартскомъ кладбищ, была сдлана слдующая надпись, сочиненная имъ самимъ: Arrigo Beyle, Milanese, scrisse, amo, visse Ann LIX М. 11. Mori il XXIII Marzo. М. D. ecc. ХЫІ (Арриго Бейль, миланецъ, писалъ, любилъ, жилъ 59 лтъ и два мсяца. Умеръ 22-го марта 1842 года). Вс были удивлены, что въ этой эпитафіи Бейль названъ миланцемъ. Но дло въ томъ, что въ 1840 году, при развязк перваго кризиса восточнаго вопроса, когда Франція должна была отказаться отъ своихъ притязаній, Бейль, возмущенный дйствіями министерства Тьера, которыя привели къ трактату 15-го іюля, открыто заявилъ передъ всми чиновниками своего консульства въ Чивитта-Веккіи, что правительство безчеститъ страну, и что онъ съ этой минуты перестаетъ быть французомъ и признаетъ своимъ отечествомъ городъ, гд протекли лучшіе дни его жизни.

Вотъ какъ біографъ Бейля описываетъ его наружность: онъ былъ средняго роста, съ короткими ногами и довольно полный (съ лтами эта полнота приняла еще большіе размры). Прибавьте къ этому прекрасный лобъ, живые проницательные глаза, сардоническую улыбку, подвижную физіономію, короткую шею, широкія плечи, увренную походку. Всего лучше у Бейля была рука, и чтобы обратить на нее вниманіе, онъ отрощалъ непомрно длинные ногти. Въ 1834 году жаллей, длая въ Рим статую Мирабо (выставленную впослдствіи въ Лувр), просилъ позволенія Бейля срисовать его руку, чтобы потомъ изваять съ нея руку великаго оратора, и это ужасно польстило Бейлю. Извстно, что у Мирабо были прекрасныя руки.

Въ бумагахъ Бейля нашелся небольшой отрывокъ, гд онъ изображаетъ самого себя подъ именемъ Руазара. Хотя портретъ этотъ нсколько идеализированъ, но, по мннію біографа Бейля, все-таки заключаетъ черты чрезвычайно правдивыя. Приведемъ оттуда нсколько строкъ.

‘Характеръ его, повидимому, былъ самый измнчивый. Порой одно слово трогало его до слезъ. Въ другой разъ,— ироническій, жесткій,— онъ боялся разчувствоваться, чтобы потомъ не презирать себя за слабость. Это былъ человкъ лтъ за сорокъ, довольно высокій. Черты его были крупны, не красивы, но чрезвычайно подвижны. Глаза его выражали малйшіе оттнки всхъ его душевныхъ движеній, и это приводило гордость его въ отчаяніе. Когда онъ боялся этого несчастія, онъ былъ блестящъ, забавенъ, сыпалъ остротами, самыми неожиданными, электризовалъ своихъ слушателей, и въ салон, гд онъ находился, звота длалась невозможной. Въ такія минуты онъ вселялъ или ненависть, или удивленіе къ себ. ‘Невозможно выказать себя боле умнымъ и блестящимъ человкомъ’, говорили его поклонники. Но живость и неожиданность его выходокъ пугали посредственность и создавали ему враговъ. Когда онъ не былъ возбужденъ, умъ покидалъ его. Притомъ же у него не было памяти, или онъ не хотлъ прибгать къ ея помощи, и его рчь становилась такъ же скромна, какъ нескромна физіономія. Гордость его была бы въ отчаяніи, еслибъ кто-нибудь проникъ въ его чувства. Трогательное слово, правдивое выраженіе горя, слышанное на улиц, подхваченное мимоходомъ у лавки ремесленника, вызывали на глаза его слезы. Но при малйшей торжественности (sostenutezza), при малйшей аффектаціи въ выраженіи скорби, какъ бы законны ни были ея причины, во взглядахъ и въ словахъ Руазара не было ничего, кром язвительной ироніи’. Сообщимъ еще нкоторыя черты, дополняющія характеристику Бейля, какъ человка, прежде чмъ будемъ говорить о его литературной дятельности.

Любовь занимала въ жизни Бейля большое мсто, имя постоянный успхъ у женщинъ — даже въ т годы, которые составляютъ переходъ отъ средняго возраста къ старости, онъ никогда не позволялъ себ ни малйшей нескромности относительно своихъ сердечныхъ привязанностей: а потому въ біографіи его вы не встртите никакихъ подобныхъ разоблаченій, никакого женскаго имени. Только въ стать о немъ, напечатанной въ Revue des Deux Mondes 1843 г. упоминается объ отношеніяхъ его къ одной молодой и прекрасной женщин,— но такихъ отношеніяхъ. которыя трудно опредлить, потому что они составляютъ что-то среднее между любовью и дружбою, и которыя тмъ прочне, что имъ чужды вс бури и перипетіи страсти. Оригинальность и живость ума его, и доброта его сердца, заставляли забывать его физическіе недостатки. Точно также, несмотря на разные недостатки характера Бейля, мало найдется людей, имвшихъ столько преданныхъ друзей, какъ онъ. Но надо однакожъ сказать, что онъ былъ преимущественно знакомъ съ ‘правами’ дружбы, отъ обязанностей же, налагаемыхъ ею, его нердко отвлекало живое, пылкое воображеніе, говоря проще, онъ несравненно мене оказывалъ услугъ, нежели принималъ, и это не по недостатку желанія, но потому, что необычайная подвижность мшала ему иногда слдовать своимъ добрымъ наклонностямъ. Въ ту минуту, напримръ, когда предстояло сдлать какой нибудь полезный шагъ для пріятеля, стоило только подвернуться какому нибудь удовольствію — и другъ былъ забыть.— Подобно Руссо, Бейль воображалъ, что у него пропасть враговъ, и постоянно былъ занятъ мыслью: какія козни они могутъ предпринять противъ него? Но страдая этой печальной маноманіей, самъ онъ былъ чуждъ всякой ненависти. Иногда только остроуміе завлекало его дальше, чмъ слдуетъ, и ради краснаго словца, ему случалось оскорблять лучшихъ друзей своихъ, но это длалось не предъумышленно, не съ дурнымъ намреніемъ, это было просто слдствіемъ нервнаго раздраженія и слишкомъ кипучей крови. Не будучи злымъ, ни одной минуты во всю свою жизнь, онъ длалъ все, что могло ему стяжать эту репутацію, совершенно наоборотъ лицемрамъ, скрывающимъ свою злость. Страсть его давать людямъ клички, часто очень мткія, еще боле способствовала къ распростроненію такого мннія о немъ. Онъ сознавалъ свои странности, и они огорчали его. Мы находимъ этому доказательство въ одномъ отрывк изъ письма его: ‘Вы правы, сто тысячъ разъ. Я удивляюсь, какъ это никто еще не задушилъ меня до сихъ поръ, удивляюсь,— но серьезно, что у меня есть хоть одинъ другъ, который можетъ меня терпть! какое-то бшенство овладваетъ мной иногда. Въ эти минуты я бы съ удовольствіемъ, съ наслажденіемъ бросился въ пропасть, нужно сказать это. И однакожъ третьяго дня, мн минуло 53 г. и одинъ мсяцъ! Какое несчастіе не походить на другихъ! Или я нмъ и вульгаренъ, лишенъ всякой пріятности, или мчусь одержимый бсомъ…

Бейль нсколько разъ додумывалъ о женитьб. Какъ только онъ встрчалъ счастливую чету или по крайней мр казавшуюся счастливой, у него тотчасъ же являлась мысль обзавестись женой. Эти матримоньяльные припадки, становившіеся по мр того, какъ онъ подвигался къ старости, все рже и рже, продолжались обыкновенно 24 часа, много два дня. Въ это время онъ разспрашивалъ друзей своихъ, съ величайшей подробностью о всхъ формальностяхъ, сопровождающихъ бракъ, о гражданскихъ и религіозныхъ церемоніяхъ, о подаркахъ, которые принято длать, о томъ, какихъ расходовъ требуетъ хозяйство женатаго человка, и т. д. Собравши вс эти свденія, онъ начиналъ находить препятствія, потомъ опять возвращался къ своимъ привычкамъ, и два, три года уже не думалъ о брак. Это было конечно самое лучшее, котому что онъ вовсе негодился для семейной жизни. При всей живости мысли Бейля, при всей его подвижности, на него иногда находила лнь, граничившая съ апатіей. Однажды, когда болзнь удержала его на нсколько дней дома, и онъ сидлъ за корректурами своего романа Chartreuse de Parme, начало котораго было имъ сдано въ типографію, у него вдругъ пропала тетрадь, заключавшая въ себ 60 страницъ этого романа. Не видя ее между бумагами, которыми была завалена его комната, Бейль заслъ писать все пропавшее заново. Когда онъ потомъ разсказалъ объ этомъ приключеніи своему другу Коломбу, тотъ принялся искать тетрадь и черезъ нсколько минутъ нашелъ ее подъ кипой корректуръ и брошюра… Бейль удивился, но ужъ не захотлъ сравнивать отысканной рукописи съ тмъ, что онъ написалъ, и даже не удостоилъ ее взглядомъ.

Читатель видлъ изъ біографіи Бейля, что онъ съ юныхъ лтъ, посреди своей военной карьеры, своей бродячей, исполненной тревогъ и приключеній жизни, никогда не покидалъ умственнаго труда. Онъ приглядывался ко всему, къ опер Моцарта и Чимарозы, къ картин, къ стату, ко всякому новому произведенію чужеземнаго генія, къ духу и нравамъ тхъ странъ, куда бросала его судьба. Онъ одинъ изъ первыхъ французовъ, начавшихъ ‘сравнивать’. Впослдствіи, выбившись изъ узкихъ академическихъ рамокъ, онъ вооружился противъ рутины господствовавшихъ во Франціи литературныхъ мнній, старался освжить и оживить вкусъ. ‘Такихъ домосдовъ, какъ я, говоритъ Сен-Бёвъ:— а ихъ было тогда много, онъ познакомилъ со многими именами, со многими національными особенностями чужихъ народовъ, онъ подстрекалъ наше любопытство, возбуждалъ въ насъ желаніе видть и знать, нападалъ на лность своихъ соотечественниковъ’. Какъ критикъ, собственно говоря, онъ не писалъ книгъ. Вс его произведенія въ этомъ род составляютъ какъ бы одно и то же сочиненіе, которое можно читать съ какой угодно главы, и гд онъ щедро разбрасываетъ, безъ всякой методы, весь запасъ своихъ наблюденій, новыхъ взглядовъ, дкихъ эпиграммъ. Съ ожесточеніемъ нападая на Лагарна, на педантизмъ академиковъ, онъ ужасно боялся сдлаться похожими, на нихъ, и предпочелъ легкую, живую, насмшливую, отрывочную форму набросокъ, прикидываясь аматеромъ, пачкающимъ бумагу для собственнаго удовольствія. Въ 1814 г. появилось первое его сочиненіе ‘Письма изъ Вны о знаменитомъ композитор Байден’, съ присоединеніемъ жизни Моцарта (котораго, замтимъ мимоходомъ, онъ очень удачно называетъ Лафонтеномъ музыки), изданное имъ подъ именемъ Сезара Бомбе (тогда еще онъ не помышлялъ о псевдоним Стендаля). Но оно не вполн принадлежитъ Бейлю. Это скорй переработка двухъ иностранныхъ книгъ, итальянцу Карпони и нмца Шлихтенгроля, которымъ принадлежитъ вся біографическая и анекдотическая часть. Въ настоящее время музыкальныя мннія Бейля едва ли могутъ имть значеніе. Но книга написана очень хорошо и даже страдаетъ меньшей отрывочностью, нежели другія вещи Бейля. Въ ней встрчается много тонкихъ и остроумныхъ замтокъ о противоположности генія различныхъ націй, и между прочимъ слдующее сравненіе итальянской веселости съ французской. Итальянская веселость, это веселость, говорящая о счастьи. У насъ она, пожалуй, казалось бы чмъ-то въ род ‘дурнаго тона’. Это значило бы выказывать себя счастливымъ, и въ нкоторомъ смысл, занимать собой другихъ, французская веселость должна показывать слушающимъ, что человкъ веселъ только для того, чтобы имъ понравиться. Французская веселость требуетъ много ума, это веселость Лесажа и Жиль-Блаза. Веселость Италіи основана вся на впечатлительности. Если что нибудь не радуетъ итальянца онъ не веселъ. Природа создала французовъ боле живыми и тщеславными, нежели веселыми’. И дале: ‘Тщеславіе, преобладающая страсть ихъ, каждую минуту находитъ случай блеснуть, — или сущностью того, что говорится, или способомъ выраженія’. Этотъ французскій разговоръ, ‘conversation,— который иностранецъ можетъ ежедневно слышать въ кафе и публичныхъ мстахъ, кажется Бейлю поединкомъ двухъ тщеславій… Въ конц своихъ писемъ о Моцарт Бейль выказываетъ большое нерасположеніе къ политик, и находитъ безумнымъ заниматься тмъ, что китайскій Богдыханъ перевшалъ всхъ философовъ, или что норвежскій король далъ конституцію. ‘Какая охота, говорилъ онъ, терять время въ безплодныхъ спорахъ, не увидите какъ пройдутъ ваши лучшіе годы и настанетъ старость. Amiamo or quando и т. д.’ фраза въ этомъ же род встрчается у него еще гд-то: ‘Когда къ пріятному разговору или литературному произведенію примшивается политика, это производитъ на меня такое же впечатлніе, какъ пистолетный выстрлъ въ концерт’. Повидимому, изъ приведенныхъ нами мстъ можно заключить, что это былъ совершенный индифферентъ ко всему, что не касается искусства,— эпикуреецъ, ставящій выше всего наслажденіе жизнью… Но если, дйствительно, эпикурейская жилка была въ немъ сильна, то съ другой стороны умъ его, воспитанный на французской философіи XVIII вка, его впечатлительный и независимый характеръ, возмущавшійся при вид политическихъ и общественныхъ безобразій, которыхъ Бейлю доводилось быть свидтелемъ, такъ часто вызывали у него негодующее, язвительное слово, что эпитетъ индифферента никакъ не можетъ къ нему идти, и стоитъ прочесть одни романы его, чтобы придти къ совершенно противуположному заключенію. Въ Chartreuse de Parme онъ рисуетъ яркую картину интригъ маленькаго двора, раболпно повинующагося прихотямъ абсолютизма. Rouge et Noir воспроизводитъ одну изъ самыхъ печальныхъ страницъ французской исторіи, эпоху реставраціи, знакомитъ читателя съ клерикальнымъ міромъ, возводящимъ лицемріе въ систему, съ аристократическими салонами, гд царствуютъ ханжество, пустота и скука, съ буржуазіей провинціальнаго городка, пропитанной пошлымъ самодовольствомъ, словомъ весь тогдашній режимъ встаетъ передъ вами въ цломъ ряд реальныхъ, мастерскихъ эпизодовъ. Въ ‘Исторіи итальянской живописи’, появившейся три года спустя посл писемъ о Байден и Моцарт (1817 г.) и которую можно считать первымъ вполн оригинальнымъ произведеніемъ Бейля, мы уже находимъ весьма опредленный политическій оттнокъ, Симпатіи автора оказываются на сторон республиканской формы правленія.— Аристократъ по привычкамъ, Бейль былъ демократомъ по инстинкту. Отсюда эта непрестанная борьба между его вкусами и симпатіями, между тмъ, что ему нравилось и что онъ любилъ. Это даетъ ключъ къ объясненію столькихъ противорчащихъ одна другой мыслей, которыя внимательный читатель можетъ услдить въ сочиненіяхъ Бейля. Объ исторіи живописи въ Италіи, занимающейся преимущественно двумя великими художниками Микель Анджело и Леонардо де Винчи и изобилующей интересными біографическими данными объ нихъ, съ большой похвалой отзывается Камилло Угони, въ своемъ капитальномъ сочиненіи объ итальянской литератур во второй половин XVIII вка. ‘Авторъ, говоритъ между прочимъ Угони, уметъ очень искуссно примшать къ исторіи искусства, характеристическія черты нравовъ. Бгло касаясь великихъ событій одной и той же эпохи, онъ сообщаетъ имъ жизнь, овладваетъ вниманіемъ художника и знатока, заставляетъ изучать темпераментъ и сердце человческое. Подобно всмъ возвышеннымъ умамъ, изучая искусство въ цлой природ, онъ часто указываетъ на тайную аналогію, существующую между вещами, повидимому, самыми противоположными. Наконецъ это сочиненіе, отличающееся необыкновенной сжатостью, не смотря на нкоторую странность рчи и какъ будто отрывочность, заключаетъ въ себ первостепенныя истины и обличаетъ въ автор пламеннаго друга природы, людей и прекраснаго’. Таково было сужденіе о Бейл писателя, имвшаго въ Италіи громадный успхъ.

Въ двухъ брошюрахъ своихъ Расинъ и Шекспиръ (1823—1825), онъ открылъ кампанію противъ классицизма и академіи. Еще находясь въ Милан, онъ набросалъ шуточную карту военныхъ операцій, гд изображалось положеніе обихъ армій, классической и романтической. Романтическая армія, имвшая во глав Эдинбургское обозрніе, и состоявшая изъ всхъ англійскихъ, нмецкихъ, испанскихъ писателей и итальянскихъ романтиковъ (четыре корпуса), не считая союзницу г-жу Сталь, расположена была на лвомъ берегу рки, которую нужно было перейдти (рка общественнаго удивленія, de l’admiration publique). Правый берегъ занимали классики. Бейль, по прибытіи своемъ во Францію, находился нй. правой сторон, а теперь перешелъ во враждебный лагерь. Первая брошюра произвела большую сенсацію новостью литературныхъ доктринъ, излагавшихся въ ней. Когда академикъ Оже произнесъ въ сред своихъ ученыхъ собратій рчь, въ которой громилъ романтиковъ, Бейль поднялъ брошенную имъ перчатку, и отвтилъ второй брошюрой. Нигд еще онъ не выказывалъ такой силы логики, такой нервной, живой, увлекательной аргументаціи, какъ въ этомъ памфлет. Предисловіе особено отличалось язвительностью. Онъ наговорилъ въ немъ академикамъ бездну самыхъ жесткихъ истинъ, хотя и въ вжливой повидимому форм. Эту брошюру онъ предварительно давалъ на просмотръ Полю Луи Курье, который не только одобрилъ ее, но вроятно и помогъ новому защитнику романтизма своими совтами, не смотря на то, что самъ былъ поклонникъ и удачный подражатель древнихъ.

Бейль говорилъ, ‘что людямъ, видвшимъ революцію 1789 г. и участвовавшимъ въ послдующихъ событіяхъ, людямъ, не читавшимъ Квинтиліана, но сдлавшимъ русскую кампанію, нужны другія боле широкія рамки, нежели т, которыми довольствовалось благородное общество 1670 и 1780 гг., что все должно идти съ вкомъ, должно быть увлечено или разрушено имъ, ибо въ нравственномъ порядк, какъ и физическомъ, ничто не можетъ оставаться неподвижнымъ’.

По его опредленію, романтикъ есть ничто иное, какъ живой, современный писатель, и тотъ же самый романтикъ становится классикомъ для втораго и третьяго поколнія, когда въ немъ уже есть кое-что мертвое. Поэтому, Корнель, Расинъ, Софоклъ, Эврипидъ, вс великіе писатели своей эпохи, были такими же романтиками, какъ и Шекспиръ, когда онъ появился, и только поздне, когда новйшія драматическія произведенія стали выкраиваться по ихъ мрк, они сдлались классиками, или, лучше сказать, ‘т люди, которые копировали ихъ, вмсто того, чтобы открыть глаза на природу,— вотъ кто настоящіе классики’. Бейль нападалъ на пресловутыя единства, на эпическія и описательныя мста, на ‘тирады’, входившія въ тогдашнюю модную трагедію, но въ особенности подвергался его насмшкамъ александринскій стихъ, который, по его мннію, служилъ только къ тому, чтобы маскировать отсутствіе содержанія. Онъ мтко называлъ его cache-sottise. ‘Нуженъ былъ новый родъ произведеній, говорилъ онъ:— живой, естественный, прямо идущій къ цли. Множество рутинныхъ воззрній, препятствовавшихъ самымъ даже умреннымъ нововведеніямъ въ литератур, были разрушены, благодаря эпиграммамъ Бейля. Въ 1825 году существовала ультра-резонёрская критическая школа, ставившая принципомъ, что ‘нашъ вкъ будетъ понимать художественныя созданія, но не будетъ производить ихъ. Есть эпохи порождающія художниковъ, какъ есть другія, порождающія только умныхъ, если хотите, даже очень умныхъ, людей’. На эту безнадежную теорію Бейль отвчалъ въ ‘Globe’ (31-го марта 1825 г.): ‘чтобъ быть художникомъ посл Лагарпа, нужно огромное мужество. Нужно думать о критик еще мене, тмъ молодой офицеръ, идущій въ аттаку съ своей ротой, помышляетъ о гошпитал и ранахъ. Положительное отсутствіе этого мужества обрекаетъ всхъ нашихъ бдныхъ поэтовъ на вчную посредственность. Нужно писать для собственнаго удовольствія, какъ я вамъ пишу это письмо. Мн пришла мысль, и я взялъ клочокъ бумаги.-У насъ нтъ художниковъ, потому что нтъ мужества. Вы, конечно, не станете отрицать, что Канова и Росипи большіе художники, и, однакожь, никто такъ не презиралъ критики, какъ они. Въ Рим 1785 г. не было ни одного аматёра, не находившаго произведенія Кановы смшными’, и т. д. Изъ этихъ словъ, заключающихъ въ себ извстную долю правды, не слдуетъ, однакоже выводить заключенія, чтобы Бейль съ презрніемъ относился къ критик вообще. Отвчая на отзывъ Бальзака, о Chartreuse de Parme, онъ общаетъ воспользоваться его совтами и тмъ доказываетъ, что вовсе не пренебрегаетъ мнніемъ умной, добросовстной критики. Но та критика, которую онъ имлъ въ виду, когда писалъ приведенныя выше слова, и которая, отчасти, походила на нашу, до появленія Блинскаго (хотя, впрочемъ, все-таки, была несравненно умне ея), съ ожесточеніемъ накидываясь на всякое самостоятельное проявленіе творческой мысли, разумется, могла только служить тормазомъ развитію дарованій, а не способствовать ему. Отсутствіе такихъ литературныхъ произведеній, какія бы желалъ видть Бейль, онъ приписываетъ, кром критики, тогдашнему правительству, съ его цензурой, и самой французской публик, ‘неспособной глубоко чувствовать, и преклоняющейся только передъ модой’, но ко вкусу которой, между тмъ, писатель долженъ примняться. Съ необыкновеннымъ остроуміемъ бичуетъ онъ классиковъ, читающихъ Гомера по французски, и толкующихъ о Софокл и Эврипид, о которыхъ они не имютъ понятія. ‘Классическое негодованіе ихъ преимущественно направлено къ тому, говоритъ онъ:— чтобы защищать свои собственныя пьесы и проводить ихъ на сцену’. Списку тогдашнихъ академиковъ, онъ противупоставляетъ свой списокъ, и вс почти лица, поименованныя въ немъ, дйствительно, сдлались впослдствіи знаменитостями, и попали въ академію наукъ (institut), но тогда они еще только начинали обращать на себя вниманіе читающей публики.

Мы уже сказали выше, что Бейль, хотя и примкнулъ къ романтикамъ, но не.отбилъ ни Шатобріана, ни Сталь. Понятно, что этотъ скептическій умъ не могъ раздлять ихъ стремленій, но, кром того, ему ненавистенъ былъ всякій дланый паосъ, всякая декламація и фразистость, вызывавшія у него только ироническую улыбку. Никто такъ строго не слдилъ за самимъ собой въ этомъ отношеніи, какъ Бейль, никто боле его не боялся впасть въ преувеличенія, показаться смшнымъ. Эта боязнь, доходившая до крайности, была одна изъ преобладающихъ чертъ его характера. Если даже у него бывали порывы энтузіазма или чувствительности, онъ тщательно скрывалъ ихъ, и тотчасъ же прибгалъ къ ироніи. И только подъ старость, за два года до смерти, онъ ршается сознаться въ этомъ. ‘Я сдлался слишкомъ чувствителенъ, пишетъ онъ: — то, что едва скользитъ по другимъ, наноситъ мн кровавыя раны. Такимъ я былъ въ 1799 году, такимъ я остался и въ 1840 г. Но я научился скрывать все это, незамтно для толпы, подъ ироніей’. (Вспомнимъ его выраженіе: ‘что гордость его была бы въ отчаяніи, еслибъ могли угадать его чувства). На самолюбіи, на боязни быть одураченнымъ (d’tre dupe) основанъ характеръ главнаго лица въ роман ‘Rouge et Noir’. Можетъ быть, это обстоятельство и было причиной того, что многіе думали, будто Бейль въ своихъ герояхъ изображалъ себя самого. Въ такомъ случа, Бейль ошибался, говоря, что онъ скрывалъ свои чувства подъ ироніей ‘незамтно для толпы’.

Кром поименованныхъ нами сочиненій, и кром романовъ, о которыхъ скажемъ посл, Бейлемъ написаны еще слдующія книги: ‘Римъ, Неаполь и Флоренція въ 1817 г.’, ‘жизнь Россини’, ‘Прогулка по Риму’, ‘Записки Туриста’, ‘О любви’, ‘Брошюра противъ индустріализма’, и, наконецъ, множество журнальныхъ статей. Весьма странными могутъ показаться похвалы Людовику XVIII, встрчающіяся въ первой изъ этихъ книгъ. Но Коломбъ, біографъ Бейля, утверждаетъ, что это сдлано только съ цлью избжать преслдованій со стороны правительства. Въ третьемъ изданіи книги, несмотря на эти похвалы, по просьб издателя, все-таки выпущено нсколько мстъ, и множество строкъ обозначено точками. Независимо отъ разныхъ любопытныхъ подробностей объ искусств и нравахъ Италіи (музыка играетъ въ этой книг большую роль), здсь проводится очень врная параллель между парижскимъ и итальянскимъ обществомъ. Это было первое сочиненіе, явившееся подъ псевдонимомъ Стендаля. ‘Записки Туриста.’ относятся уже къ послднимъ годамъ дятельности Бейля. Это очень разнообразный и живой дневникъ, веденный во время поздки во Францію. Хотя и замтно, что Бейль здсь не совсмъ на своей почв, что Франція меньше знакома ему, нежели Италія, но, все-таки въ этой книг есть много весьма интересныхъ страницъ. Авторъ касается всего: природы, готической архитектуры, знаменитыхъ личностей, какъ, напримръ, Дидро (по поводу его родины Лангра), мадамъ Роланъ, которую Бейль ‘уважаетъ боле всхъ на свт’, Баяра, котораго онъ сравниваетъ съ маркизомъ Позой Шиллера. Возвращеніе съ острова Эльбы онъ описываетъ съ живостью и подробностью современника, почти, какъ свидтель. Не мало попадается здсь бглыхъ замтокъ и наблюденій, которыя, для человка, предпочитающаго живое, прочувствованное слово, заране подготовленной, преднамренной фраз, или даже страниц, имютъ большую цну. Но порой можно также встртить, какъ и всегда почти у Бейля, странныя, парадоксальныя, ни на чемъ не основанныя сужденія, какъ будто высказанныя съ единственною цлью пооригинальничать. Бейль всего меньше походилъ на того провинціала, надъ которымъ онъ смялся, и который, попавши въ салонъ, боялся чтобы не остаться одному при своемъ мнніи. Онъ, совершенно напротивъ, заботился о томъ, какъ бы не совпасть въ мнніяхъ съ толпой. Идти противъ теченія — было его страстью, часто изъ духа противорчія онъ высказывалъ (правда, всегда въ очень остроумной форм) самыя странныя вещи, и впадалъ въ крайности. Бейль былъ девять разъ въ Рим и потому не мудрено, что книгаего объ этомъ город, есть самый полный путеводитель по немъ, заключающій въ себ описаніе всего, что тамъ находится замчательнаго. Только формой своей, онъ не походитъ на путеводителя, на сколько послдніе сухи и безцвтны, на столько ‘Прогулки по Риму’ интересны, умны, разнообразны и колоритны. Брошюра, носящая названіе: ‘D’un nouveau complot contre les industriels’, направленная противъ преобладанія матерьяльныхъ интересовъ, противъ поклоненія золотому тельцу, погони за наживой и орденами, была принята очень неблагосклонно, по слдующимъ причинамъ: люди банка и коммерціи длали видъ, что питаютъ глубокое презрніе къ эпиграммамъ Бейля, который, разумется, платилъ имъ за это съ лихвой. Но такъ какъ оппозиція, составившаяся противъ реставраціи, считала въ рядахъ своихъ людей этого сорта, которые подъ маской либерализма, исключительно занимались обдлываніемъ своихъ длишекъ, то либералы признали неудобнымъ полемизировать съ авторомъ брошюры. Подобная полемика обнаружила бы составъ ихъ партіи, и нападки на промышленниковъ обратились бы въ нападки на ‘патріотовъ’. Но Бейль имлъ неблагоразуміе задть также въ своей сатир, возникавшую тогда школу сенъ-симонистовъ, истиннаго значенія которой онъ не понялъ, вслдствіе своего слишкомъ поверхностнаго знакомства съ теоріей Сенъ-Симона. Ему отвчалъ Арманъ Каррель, бывшій редакторомъ сенъ-симонистскаго органа ‘Producteur’. Вотъ нсколько словъ изъ этого отвта: ‘Намъ предшествовалъ на этомъ пути, говоритъ Каррель:— публицистъ, учениками котораго мы не боимся казаться. Во всякомъ случа, мы съ крайней воздержностью пользовались мыслями, вырывавшимися изъ этой души, ощущавшей такую страстную потребность быть полезной. Мы различали т мннія Сенъ-Симона, примнить которыя становится возможнымъ уже теперь, отъ тхъ, осуществленіе которыхъ принадлежитъ эпох гораздо боле отъ насъ отдаленной. И однакоже, г. Стендаль всегда избиралъ оружіемъ противъ насъ именно послднія. Мы отказываемся отвчать на вс эти превосходныя шутки, направленныя на человка, котораго слдовало бы причислить къ благодтелямъ человчества, даже въ томъ случа, еслибъ онъ высказалъ одну только истину,— ту, что послужила намъ эпиграфомъ: ‘Золотой вкъ, которому до сихъ поръ слпое преданіе отводило мсто въ прошедшемъ, впереди насъ’.

Книгу Бейля ‘О любви’, составляющую довольно объемистый томъ — несмотря на все остроуміе автора, и на тонкія психологическія замтки, кое-гд разсянныя въ ней,— одолть въ настоящее время довольно трудно, потому что въ сущности, это все-таки не боле, какъ изящная болтовня, не имющая никакого серьёзнаго значенія. По выход книги, издатель говорилъ Бейлю: ‘Можно сказать, что ваша книга священна: никто къ ней не прикасается!’ Въ заключеніе мы позволимъ себ привести, изъ корреспонденціи Бейля, одно письмо, по нашему мннію, весьма характерное. Въ немъ высказывается вся сущность воззрній Бейля, и, кром того, она даетъ понятіе о его полемизаторскомъ талант. Поводомъ къ этому письму послужилъ подвигъ нкоего Луо, описанный въ одной изъ тогдашнихъ газетъ. Оно направлено противъ эклектиковъ. Бейль, ученикъ Гельвеція, Кондильяка и Кабаниса, естественно не могъ чувствовать особенной симпатіи къ этой школ, точно также, какъ онъ не чувствовалъ ее и къ нмецкой метафизик, которая, вдобавокъ, еще возмущала его,— такъ высоко цнившаго простоту и ясность изложенія, — своей туманной терминологіей.

Парижъ. 28-го декабря 1829 г. Милйшій, г. Просперъ Дювержье де-Гораннъ задлъ меня въ ‘Globe’ и обошелся со мной какъ съ парикомъ, какъ съ запоздалымъ сторонникомъ Гельвеція. Я написалъ въ отвтъ статью для Revue de Paris, которую вы сейчасъ прочтете, но изъ опасенія, что она ему не понравится и что съ другой стороны редакторъ этого журнала побоится г. Кузена, я отдумалъ ее печатать. Скажите мн, какъ вы ее найдете.

Трансцендентальная философія.

(Это заглавіе — шутка. Я слишкомъ люблю ясность, для того чтобъ начинать съ туманности. Настоящее заглавіе было бы: Гельвецій и г. Кузенъ, или о мотивахъ человческихъ дйствій).

Парижъ. 18-го декабря 1829 г.

Г. Философъ!

Я родился въ La Nouvelle, около Нарбонна. Это маленькое мстечко на берегу моря. Все населеніе его живетъ рыбной ловлей. Отецъ мой былъ рыбакъ, и изъ самыхъ бдныхъ. Насъ было трое братьевъ. Лтомъ, когда наши маленькія лодки возвращались бывало съ ловли, и находились не боле какъ въ ста шагахъ отъ берега, отецъ мой, обыкновенно снималъ съ насъ курткки и бросалъ насъ въ воду. Я ужь плавалъ какъ рыба, когда, въ послдніе дни имперіи, меня взяли въ рекруты. Въ 1816 г. я покинулъ Лоарскую армію и возвратился въ La Nouvelle, безъ денегъ и весьма озабоченный относительно своей будущности. Оказалось, что отецъ, мать, братья — все перемерло. Но спустя недлю посл меня, пріхалъ одинъ изъ моихъ дядей, котораго сорокъ лтъ считали умершимъ. Онъ нажилъ мильоны въ Англійской Индіи, и назначилъ мн три тысячи франковъ ежегоднаго содержанія, которое и выплачивалъ весьма аккуратно.

Я живу въ Париж одинъ, не обладая талантомъ обзаводиться друзьями. Какъ вс отшельники по невол, я много читаю.

Третьяго дня я гулялъ около Іенскаго моста, со стороны Марсова поля. Дулъ сильный втеръ. Сена волновалась и напоминала мн море. Я слдилъ глазами за маленькой лодочкой, до верху нагруженной пескомъ и которая хотла прохать подъ послдней аркой моста, на той сторон Сены, у набережной Bons-Hommes. Вдругъ лодочка опрокинулась. Я видлъ какъ лодочникъ пытался плыть, но не умлъ. ‘Утонетъ несчастный!’ подумалъ я. У меня мелькнула мысль броситься въ воду, но мн сорокъ семь лтъ, и я страдаю ревматизмами, а погода была холодная. ‘Кто-нибудь бросится съ той стороны’, сказалъ я себ. Однакожъ я невольно продолжалъ смотрть. Человкъ показался надъ водой и закричалъ. Я поспшилъ удалиться. ‘Это было бы сумашествіемъ съ моей стороны, думалъ я. Когда я буду лежать въ постел съ страшными ревматизмами, кто навститъ меня? Кто обо мн вздумаетъ? Я буду одинъ умирать съ тоски, какъ въ прошедшемъ году. Зачмъ этотъ дуракъ сдлался лодочникомъ, не умя плавать. Притомъ же его лодка была слишкомъ нагружена’. Я могъ быть уже въ пятидесяти шагахъ отъ Сены, какъ снова услыхалъ крикъ лодочника, который тонулъ и просилъ о помощи. Я удвоилъ шаги. ‘Чортъ тебя возьми!’ произнесъ я, и сталъ думать о другомъ. Вдругъ я сказалъ себ: ‘Лейтенантъ Луо (мое имя Луо), ты мерзавецъ! Черезъ четверть часа этотъ человкъ утонетъ и ты всю жизнь свою будешь слышать его крикъ’.

‘Мерзавецъ! мерзавецъ! возражалъ голосъ благоразумія, хорошо говорить такъ, а шестьдесятъ семь дней, которые я въ прошломъ году пролежалъ въ постел… Чортъ бы его побралъ. Умй плавать, коли сталъ лодочникомъ’. Я шелъ быстро по направленію къ военной школ. Вдругъ я услышалъ голосъ: ‘лейтенантъ Луо, вы трусъ!’ Эти слова заставили меня подпрыгнуть. ‘Это ужь серьёзно!’ сказалъ я себ, и побжалъ къ Сен. Когда я очутился на берегу — сбросить съ себя платье, сапоги, панталоны, было для меня дломъ одной секунды. Я былъ счастливйшій изъ людей. ‘Нтъ! Луо не трусъ, нтъ! нтъ!’ повторялъ я вслухъ. И вотъ, я безъ всякихъ затрудненій спасъ человка, который утонулъ бы, еслибъ не я. Я распорядился, чтобъ его перенесли въ теплую постель, и онъ скоро заговорилъ. Тогда мн стало страшно за самого себя. Я въ свой чередъ легъ въ нагртую постель, и веллъ растереть себ все тло водкой и фланелью. Но напрасно, ничто не помогло и ревматизмъ возвратился, хотя, правду сказать, не такой острый, какъ въ прошломъ году. Я не слишкомъ боленъ, но дло въ томъ, что никто меня не навщаетъ и мн ужасно скучно. Подумавъ сначала о женитьб, что я всегда длаю, когда мн скучно, я принялся наконецъ размышлять о мотивахъ, заставившихъ меня совершить мой ‘героическій подвигъ’, какъ выразилась газета ‘Constitutionnel’, которая его описала (No 350. 16-го декабря 1829 г. на 3-мъ столбц въ верху).

Что побудило меня къ этому хорошему поступку? Вдь ‘героическій’ это ужь черезъ чуръ сильно? Признаюсь, боязнь презрнія, этотъ голосъ, который говорилъ мн: ‘лейтенантъ Луо, вы трусъ!’ Особенно поразило меня то, что на этотъ разъ, голосъ говорилъ мн не ты, а вы. ‘Вы трусъ’. Какъ только я понялъ, что я могу спасти этого человка, это сдлалось для меня долгомъ. Я самъ бы сталъ презирать себя, еслибъ не бросился въ воду,— точно также, какъ еслибъ въ) 1814 г. въ Бріенн, когда капитанъ крикнулъ мн: впередъ Луо! ползай на валъ, я бы не ползъ а остался внизу. Вотъ, м. г., разсказъ, который вы отъ меня требовали, или, какъ вы выражаетесь, анализъ и пр. и пр. и пр. Жюстенъ Луо.

Я,— кому отвчаетъ лейтенантъ Луо — я философъ, и что составляетъ мое несчастье, философъ школы Кабаниса. Я пишу книгу о мотивахъ человческихъ дйствій, но такъ Какъ я не краснорчивъ и даже не знаменитый писатель, то не разсчитывая на свой стиль, я собираю факты для своей книги. прочитавъ разсказъ о подвиг г. Луо, я пошелъ къ нему. ‘Какъ вы это сдлали’, спросилъ я его. Вы прочли его отвтъ. Я исправилъ въ немъ только нкоторыя ошибки противъ французскаго языка.

Мн кажется онъ какъ нельзя лучше доказываетъ, что мотивы человческихъ дйствій заключаются въ исканіи наслажденія и боязни страданія. Виргилій давно уже сказалъ. Trahit sua quemque voluptas. Регулъ, возвращаясь въ Карагенъ, гд его ожидали страшныя мученія, уступалъ боязни страданія, общественное презрніе, предметомъ котораго онъ бы сдлался въ Рим, еслибъ остался тамъ измнивъ своему слову,— было для него ужасне той мучительной казни, которой онъ подвергся въ Караген.

Исканіе наслажденія движетъ всми людьми. Для меня было бы великимъ наслажденіемъ (это и заставило меня взяться за перо), еслибъ новая философская школа эклектиковъ отвтила мн на это. Но такъ какъ я не краснорчивъ, то желалъ бы, чтобъ и мн отвчали безъ краснорчія, безъ великолпныхъ, туманныхъ фразъ, на нмецкій манеръ, а коротенькими и ясными, какъ слогъ гражданскаго кодекса, французскими фразами.

Мой трактатъ о мотивахъ человческихъ дйствій, будетъ дйствительно дополненіемъ къ Code-civil. Нуженъ героизмъ, чтобъ его напечатать. Я ужь вижу отсюда пятьдесятъ тысячъ человкъ, отлично вознаграждаемыхъ, и которымъ нужно, изъ за денежныхъ выгодъ, признать меня безнравственнымъ. Вдь сказали же они это о Гельвеці и Бентам, о лучшихъ изъ людей. Но главное, весь cant хорошаго общества, если только оно удостоитъ обратить вниманіе на исторію лейтенанта Луо, провозгласитъ меня ужасно безнравственнымъ. Что такое cant, спросите вы? Cant, говоритъ англійскій лексиконъ знаменитаго Джонсона, ‘это претензія на нравственность и доброту, выражающаяся въ сокрушеніяхъ, въ унылой, напыщенной и условной рчи’.

Признаюсь,— мн бы хотлось послушать какъ нмецкая философія объясняетъ то, что происходило въ сердц лейтенанта Луо. Меня очень занимаетъ это объясненіе. Я бы желалъ, что бы мн доказали, что не боязнь собственнаго презрнія, т.-е. не боязнь страданія, руководила лейтенантомъ.

Въ настоящую минуту, я вызываю новую школу, именующую себя эклектической, только на объясненіе того, что происходило въ душ лейтенанта Луо, въ эти четверть часа, предшествовавшія его погруженію въ Сену.

Я уважаю краснорчіе и добродтели эклектическихъ философовъ, и уваженіе мое такъ глубоко, что оно беретъ верхъ надъ крайнимъ недовріемъ, которое внушаетъ мн каждый человкъ, выражающійся туманно и въ тоже время не глупый. Ежедневно видимъ мы въ жизни, Что тотъ, кто хорошо понимаетъ какую-нибудь вещь, объясняетъ ее ясно.

Французы, родившіеся около 1810 г., ощущаютъ живйшее удовольствіе отправляясь на лекцію философіи и выходя оттуда. Во время лекціи, удовольствіе нсколько ослабваетъ:— они ‘пытаются понять’… Сколько есть людей, которымъ выгодно хвалить новую философію! Пока іезуитамъ не удалось перевшать всхъ профессоровъ, самое лучшее, что они (іезуиты) могутъ сдлать — это покровительствовать нмецкой философіи, туманной и часто мистической. Можно подумать, что ея сторонники находятъ удовольствіе быть туманными. Они смшиваютъ въ своей философіи самыя разнородныя вещи, а именно:

1) Науку о Бог, т.-е. утвердительный отвтъ на слдующіе вопросы: есть ли Богъ? вмшивается ли Онъ въ наши дла?

2) Науку о душ, т.-е. отвтъ на слдующіе вопросы: есть ли душа? Матерьяльна ли она? Безсмертна ли она?

3) Науку о происхожденіи идей: имютъ ли он своимъ источникомъ чувства, и вс ли имютъ, или нкоторыя идеи, какъ, напримръ, инстинктъ молодого цыпленка, который, вылупившись изъ скорлупы, начинаетъ клевать зерно, зарождаются въ мозгу, безъ помощи чувствъ?

4) Науку — не ошибаться, разсуждая о какомъ нибудь предмет, или логику.

5) Изслдованіе вопроса: чмъ мотивируются человческія дйствія? Исканіемъ ли наслажденія, какъ говоритъ Виргилій, или симпатіей?

6) Изслдованіе вопроса: что такое угрызеніе совсти? Является ли оно вслдствіе слышанныхъ нами рчей? Или зарождается въ мозгу, какъ идея клевать зерно у цыпленка?

Вс эти вопросы весьма трудные, не только затемняютъ, перемшивая ихъ вмст, и ссылаясь безпрестанно на тридцать или сорокъ нелпыхъ объясненій, принадлежащихъ нмецкимъ и греческимъ философамъ, но я замчаю, что не обходится ни одной оффиціальной или академической рчи безъ того, чтобы въ ней не были очернены сторонники философіи Виргилія ‘Trahit sua quemque voluptas’. Намъ говорятъ, что мы негодяи, или, по крайней мр, грубіяны. Мн кажется, что частная жизнь Гельвеція стоитъ частной жизни Боссюэта.

Добродтель — плохой аргументъ. Бэконъ былъ негодяй, торговавшій правосудіемъ, и, тмъ не мене, это одинъ изъ величайшихъ людей новйшихъ временъ. Сколько есть сельскихъ поповъ, обладающихъ всякими добродтелями, но какъ только они начнутъ разсуждать, — вс хохочутъ!

Противники мои теперь въ мод, я съ этимъ согласенъ. Но что же можетъ быть проще этого? Эклектическая философія пользуется покровительствомъ и поддержкой всего, что гретъ руки около бюджета.

Повторяю: эти господа, въ сущности, питаютъ къ профессорамъ философіи ту же любовь, что и къ свобод печати или къ хартіи. Но въ ожиданіи, пока имъ можно будетъ задушить всякую философію, они признаютъ нмецкую, которая, по крайней мр, превыспренна и темна…

Этой философіи покровительствуетъ также cant высшаго общества, и все, что напускаетъ на себя важность и нравственность, забавно поддлываясь подъ аристократическое высокомріе.

Сколько нужно имть мужества, чтобы бороться: 1) съ модой, 2) съ мнніями, или, лучше сказать, съ пристрастіями всхъ богатыхъ французовъ, родившихся около 1810 г., 3) съ пятидесятью тысячъ поповъ, изъ которыхъ очень многіе образованы, очень краснорчивы, и очень добродтельны, 4) съ высшими лицами, которыя умютъ читать и очень хорошо понимаютъ, что законы, предлагаемые Іереміей Бентамомъ, поражаютъ въ самое сердце всякую аристократію, лишаютъ человка, живущаго въ обществ всякихъ преимуществъ, за исключеніемъ денежныхъ, которыя могли быть ему оставлены отцомъ, и предоставляютъ его только своему личному достоинству, 5) съ мнніями женщинъ: нмецкая философія стремится подйствовать на сердце, поразить воображеніе образами небесной красоты. Для того, чтобы быть философомъ, нужно быть сухимъ, яснымъ, чуждымъ иллюзій. Банкиръ, нажившій состояніе, иметъ въ себ частицу характера, потребнаго для философскихъ открытій, т.-е. способность ‘voir clair dans ce qui est’. Это совсмъ не то, что краснорчиво разсуждать о великолпныхъ химерахъ.

Дай-то Богъ, чтобы вс люди походили на ангеловъ! Тогда не было бы ни лицемровъ, ни вроломныхъ судей, и проч., и проч. Загляните въ журналы, они вамъ скажутъ, что мы далеки отъ этихъ химеръ. И чмъ боле общественное мнніе будетъ царить во Франціи, тмъ боле будетъ лицемрства и cant’а. Что длать! Это ужь одно изъ неудобствъ свободы.

Писатель, осмливающійся напечатать разсказъ лейтенанта Луо, совершаетъ почти героическій поступокъ. Вмсто того, чтобы опровергать его, въ простыхъ и ясныхъ выраженіяхъ, его вовсе не станутъ опровергать, вдь для этого нужно было бы углубиться въ тайники сердца человческаго, что довольно трудно. Другое дло ‘краснорчіе’ и широкія основы прекраснаго слога (bases larges du beau style).

Объ автор будутъ скорбть унылымъ и напыщеннымъ слогомъ, какъ о человк, имющемъ несчастіе быть безнравственнымъ.

Дай Богъ всмъ намъ быть такими безнравственными, какъ Бейтамъ и Гельвецій!

Какъ романистъ, Бейль дебютировалъ довольно неудачнымъ произведеніемъ, подъ названіемъ ‘Армаисъ, нсколько сценъ изъ парижской салонной жизни’ (1827 г.). Тема, избранная имъ, была впослдствіи разработываема на разные лады многими авторами. Это исторія молодого человка, скучающаго, пресыщеннаго, съ выходящими изъ ряду способностями, которыхъ ему некуда примнить, и мучающаго всхъ, кто иметъ несчастіе къ нему привязаться, словомъ нчто въ род нашего Печорина. Даже парижскіе салоны, если врить отзывамъ французскихъ критиковъ, изображены здсь неврно, по той простой причин, что Бейль не зналъ ихъ тогда. Проводя свои вечера въ лучшихъ литературныхъ и артистическихъ кружкахъ, у Пасты, мадамъ Ансло, Кювье, Жакмона, онъ зналъ о кружкахъ аристократическихъ только по наслышк. Для людей, не принадлежащихъ по рожденію къ аристократіи, и выдвинувшихся умомъ и талантомъ, они стали доступны поздне, во времена Бальзака, которому стоило только захотть, чтобы попасть въ нихъ.

Въ бытность Бейля въ Бим, гд онъ выкапывалъ тогда изъ земли черныя вазы, ‘которымъ, говорятъ, 2700 лтъ’, (въ чемъ, прибавляетъ онъ, я сомнваюсь, какъ и во многомъ другомъ), ему удалось, между прочимъ, купить себ право рыться въ нкоторыхъ архивахъ, ревниво оберегаемыхъ ихъ владтелями, тмъ боле, что они не умютъ читать. Въ этихъ архивахъ онъ нашелъ восемь рукописныхъ фоліантовъ, состоявшихъ изъ подлинныхъ хроникъ, написанныхъ современниками, полу-жаргономъ. ‘Когда я буду опять бднякомъ — и поселюсь въ 4-мъ этаж, говоритъ Бейль, я переведу все это какъ можно врне. Въ врности, по моему, будетъ состоять главное достоинство’. Онъ спрашивалъ себя, можно ли назвать этотъ матерьялъ: ‘Римскія исторійки, врно переведенныя съ разсказовъ, написанныхъ современниками отъ 1400 — 1650 гг.’ Какъ пуристъ, онъ затруднялся назвать исторійками происшествія самыя трагическія. Въ Revue des deux mondes, 1839 г., онъ помстилъ ‘L’Abesse de Castro’, принадлежащую къ серіи подобныхъ исторіекъ, кровавыхъ и мрачныхъ. Въ любви Елены къ Джуліо Бранчифорте, онъ находить ту любовь-страсть, которая, по его мннію, уже не существуетъ, и (‘даже показалась бы смшной въ настоящіе дни. ‘Она питается великими жертвами, и можетъ существовать только окруженная тайной и всегда въ сосдств страшныхъ несчастій’. Бейль какъ бы ищетъ въ роман подтвержденія своей старой и постоянной теоріи любви, теоріи, заставившей его сказать: ‘Любовь — это прекрасный цвтокъ, но надо имть мужество идти сорвать его на краю страшной бездны.’ Этотъ разбойническій и римскій жанръ очень хорошо схваченъ въ Abesse de Castro, и въ слдовавшихъ затмъ новеллахъ. Разсказъ отличается нкоторой наготой и рзкостью, что сообщаетъ ему особенную характерность. Свойственная, вообще, таланту Стендаля сжатость, здсь пришлась какъ нельзя боле кстати. Кром римскихъ хроникъ, Бейль написалъ еще нсколько повстей: ‘Сундукъ и привидніе’, заключающую въ себ яркую картину испанскихъ нравовъ въ начал XIX вка, ‘Ванину-Ванини’, гд встрчаются любопытныя подробности о карбонаризм, ‘Мину Вангель’ и др. Изъ всхъ романовъ и повстей Стендаля, романъ ‘La Chartreuse de Parme’, вызвавшій, какъ мы уже сказали, восторженный отзывъ Бальзака, пользуется наибольшей популярностью. Этимъ онъ обязанъ конечно не столько мастерской обрисовк лицъ, анализу страстей, мстному колориту и прекраснымъ деталямъ, которыми онъ изобилуетъ (какъ напримръ эпизоды Ватерлооской битвы), сколько сложной, занимательной фабул, исполненной самыхъ разнообразныхъ и порой не совсмъ правдоподобныхъ перипетій. Въ цломъ, онъ производитъ, по удачному замчанію С.-Бева, впечатлніе какого-то пестраго, итальянскаго маскарада. Это картина итальянскихъ нравовъ въ послдніе годы XVIII и въ первые XIX вка. На каждомъ шагу видно близкое знакомство автора со всми слоями того общества, которое онъ взялся изобразить. Къ разсказу удачно примшаны описанія мстности и различныхъ памятниковъ. Бальзаку особенно понравилось лицо графа Моски, ловкаго министра при деспотическомъ двор, — дйствительно превосходно очерченное. Онъ думалъ даже,-что Бейль нарисовалъ портретъ Метерниха, по догадка эта оказалась неврной. Бейль, не привыкшій къ похваламъ современной ему прессы, былъ совершенно сконфуженъ статьей Бальзака, и прятался это всхъ. Въ благодарственномъ письм его къ знаменитому автору ‘Человческой комедіи’ встрчаются между прочимъ слдующія слова: ‘Эту необычайную статью, какой никогда писатель не получалъ отъ другого, я прочелъ (осмливаюсь теперь признаться вамъ въ томъ) съ неудержимымъ хохотомъ. Каждый разъ, какъ мн попадалась нсколько сильная похвала — а она попадалась мн безпрестанно — я воображалъ себ, какую мину будутъ длать мои пріятели, читая ее.’

Несмотря, однако же, на вншнюю занимательность и на другія достоинства Chartreuse de Parme, мы, для того, чтобы ближе познакомить читателей съ талантомъ Бейля, какъ романиста, мы предпочитаемъ сдлать извлеченіе изъ другаго его романа, неизвстно почему названнаго имъ ‘Красное и Черное’ {И біографъ Бейля и его критики напрасно старались объяснить себ это названіе. Оно остается совершенной загадкой. Едва-ли онъ разумлъ, какъ полагаютъ иные, подъ чернымъ клерикаловъ, а подъ краснымъ либераловъ, это совсмъ нейдетъ къ длу. Романъ вовсе не основанъ на борьб этихъ партій.}, который несравненно богаче внутреннимъ содержаніемъ, и притомъ иметъ общественный интересъ, до сихъ поръ еще не утратившій своего значенія, особливо въ виду совершающихся во Франціи политическихъ событій. Давно ли Франція избжала опасности (да и совсмъ ли еще избжала)? попасть въ руки правителей, ‘которые ничего не забыли и ничему не научились.’ А романъ ‘Красное и Черное’ рисуетъ вамъ именно этотъ режимъ, непрестанно угрожающій злосчастной французской націи.

Закончимъ статью нашу нсколькими выдержками изъ Тэна, посвятившаго роману Rouge et Noir блестящій этюдъ, въ своихъ Essais de critique et d’histoire. Существенныя свойства дарованія Бейля указаны здсь чрезвычайно врно.

Каждый писатель, говоритъ Тэнъ, добровольно или нтъ, избираетъ въ природ или въ человческой жизни, одну главную черту, которую онъ и воспроизводитъ. Остальное ускользаетъ отъ него или не нравится ему. Чего искалъ Руссо въ любви своего Сенъ-Прё? Поводъ къ сентиментальнымъ тирадамъ и философской диссертаціи. Что видлъ Викторъ-Гюго, въ своей Notre-Dame de Paris? Физическія страданія страсти, вншнюю физіономію улицъ и народа, поэзію красокъ и формъ. Каждый талантъ, поэтому является чмъ-то въ род такого глаза, который чувствителенъ къ одному какому-нибудь цвту. Въ безконечномъ мір, художникъ выбираетъ свой собственный міръ. Талантъ Бейля обнимаетъ только чувства, черты характера, измненія страсти, словомъ жизнь души. Онъ, конечно, видитъ дома, костюмы, пейзажъ, и очень способенъ завязать интригу,— Chartreuse de Parme доказала это — но онъ объ нихъ не заботится. Онъ замчаетъ только внутреннюю жизнь, послдовательность мыслей, душевныя движенія. Онъ психологъ. Книги его — это исторія сердца. Онъ избгаетъ разсказывать драматически самыя драматическія событія. Онъ самъ говоритъ, что онъ не хочетъ дйствовать на читателя искусственными средствами. Дуэль, казнь, бгство изъ тюрьмы, вс подобныя вещи представляютъ обыкновенно для авторовъ богатый матерьялъ. Они видятъ въ немъ находку, поживу, и всячески стараются продлить наши ожиданія, усилить впечатлніе, сгустить краски. Кто изъ насъ не помнитъ развязокъ фельетонныхъ романовъ, за которыми мы слдили съ затаеннымъ дыханіемъ? что-то будетъ? спрашивали мы себя. Здсь настоящее торжество разныхъ ‘вдругъ’ и ‘внезапно’, въ роман Rouge et Noir, есть тоже и дуэль и казнь. Но при изображеніи самыхъ трагическихъ моментовъ, Бейль ограничивается нсколькими штрихами, двумя, тремя душевными движеніями. Тмъ не мене, впечатлніе остается все-таки сильное.

Что бы ни говорили — а въ предметахъ есть своя іерархія, и сердце человка, конечно, занимаетъ высшее мсто. Мысль, чувство, страсть — важне, нежели пейзажъ, костюмъ, приключеніе. Чувствами обусловливаются нашъ образъ дйствій, наши дла, наша вншняя жизнь, и въ описаніи машины самое капитальное — двигатель. Исторія нашего внутренняго міра для насъ интересне всего другого. Описанія самыя живописныя и наиболе удачныя не могутъ удовлетворить насъ. Слово не живопись, оно все-таки можетъ дать только неопредленное, грубое понятіе о формахъ и краскахъ. И вотъ почему писатель хорошо длаетъ не выходя изъ своей области, оставляя картины живописцамъ и занимаясь тмъ, что въ свой чередъ недоступно живописи, и можетъ быть передано только словомъ. И въ самомъ дл, почему интересуетъ насъ въ роман пейзажъ, детали вншняго міра,— физической жизни? только потому, что на нихъ лежитъ отпечатокъ жизни нравственной. Описаніе комнаты у Бальзака, физіономія или костюмъ у В. Скотта служитъ только средствомъ къ изображенію характера. Бейль избралъ себ благую долю, и міръ его наиболе достоинъ изученія и интереса.

Вс герои его,— натуры высшія: не то, чтобы онъ изображалъ героевъ, сохрани Богъ! героевъ у него нтъ вовсе. Вс лица, выводимыя имъ, до послдней степени реальны. Но онъ преимущественно любитъ натуры оригинальныя, недюжинныя, выдающіяся изъ толпы, какъ и самъ онъ. Это не великіе люди, но люди замчательные. Они не могутъ служить образцами для подражанія, но вы ихъ не забудете. Въ Rouge et Noir, Мадамъ Реналь, мадмуазель Де ли Моль, Жюльенъ — замчательные характеры. Жюльенъ, герой романа, повидимому состоитъ изъ самыхъ непримиримыхъ противоположностей, онъ то застнчивъ, то смлъ, то эгоистъ, то великодушенъ, то наивенъ, какъ ребенокъ, то хитеръ, какъ дипломатъ. У него есть порывы самой искренней чувствительности и энтузіазма, и вмст съ тмъ онъ порой возмущаетъ и отталкиваетъ васъ своимъ лицемрствомъ. Не вря ни во что, онъ изъ честолюбія поступаетъ въ семинарію. Онъ ненавидитъ тхъ, у кого живетъ, потому что они богаты и знатны, и въ семействахъ, которыя оказываютъ ему покровительство и радушіе, длается любовникомъ жены или дочери, оставляетъ всюду за собой несчастіе, и кончаетъ тмъ, что убиваетъ женщину, которую обожалъ. Какое чудовище! какой парадоксъ! скажете вы. Ни чуть. Онъ правдивъ и реаленъ, какъ нельзя боле. Въ чемъ состоятъ признаки естественности характеровъ? Въ томъ-ли, что мы встрчали подобные? Совсмъ нтъ. Наша опытность всегда ограничена, есть разрядъ натуръ, которыхъ мы никогда не встрчали, или не понимали. Характеръ естественъ тогда, когда онъ вренъ самому себ, и когда вс противорчія его имютъ источникомъ какія нибудь основныя качества, играющія въ немъ ту же роль, какую въ машин рычагъ, приводящій въ движеніе вс колеса. Чувства и дйствія тогда врны, когда они послдовательны. И вотъ почему характеръ Жюльена совершенно правдивъ и понятенъ. Главнымъ двигателемъ его является громадное самолюбіе, подозрительное, страстное, непрестанно оскорбляемое, раздраженное противъ другихъ и безпощадное къ самому себ, и вмст съ тмъ пылкое, изобртательное воображеніе, способное при каждомъ малйшемъ столкновеніи съ жизнью, порождать цлую массу идей и уходить въ нихъ. Отсюда привычка Жюльена постоянно сосредоточиваться, возвращаться къ самому себ, допрашивать себя, анализировать, сравнивать себя съ тмъ идеальнымъ образцомъ, который онъ себ создалъ. Книги Бейля можно назвать психологіей въ дйствіи. Изъ нея можно-бы извлечь цлую теорію страсти, столько въ ней маленькихъ новыхъ фактовъ, которые вс признаютъ врными, но которыхъ никто прежде не замчалъ. Но не довольно имть богатый запасъ идей, нужно еще умть выразить ихъ. Представьте себ человка, который сообщая вамъ ихъ, самъ восторгается ими, разсказываетъ вамъ, какого труда он ему стоили, преувеличиваетъ ихъ значеніе и прибгаетъ ко всякимъ фокусамъ, чтобы вызвать въ слушател удивленіе. Можетъ быть вы и скажете: это мыслитель, но ужь наврное не назовете его человкомъ со вкусомъ. Это богачъ, выставляющій на показъ свое богатство. Таковъ Бальзакъ, не смотря на вс его огромныя достоинства. Каждую минуту предупреждаетъ онъ читателей, что его лица грандіозны, что такой-то поступокъ ихъ, который онъ намревается разсказать, удивителенъ, что комбинированная имъ интрига необычайна. Онъ какъ будто хочетъ сказать: подивитесь какой я великій геній! А писать себ панигирикъ значитъ лишать другихъ возможности его написать. Нужно предоставить людямъ помельче забираться на подмостки. Бальзакъ, при своемъ огромномъ талант, могъ-бы обойтись и безъ этого, онъ былъ-бы еще больше, еслибъ не старался казаться великимъ. Есть и другаго рода писатели, не имющіе подобной претензіи, но которые, благодаря своей симпатичной, увлекающейся натур, сами страдаютъ съ своими лицами, чувствуютъ все то, что произведенія ихъ возбуждаютъ въ другихъ, разсказывая, они становятся актерами и изображаемая ими драма разыгрывается въ ихъ сердц. Этой благородной способностью художника обладаетъ Ж. Бандъ, но манера Бейля не иметъ ничего общаго ни съ ея манерой, ни съ Бальзаковской. Приводя въ движеніе страсти другихъ, самъ онъ остается спокоенъ и смотритъ на волнующихся около него дйствующихъ лицъ и слушателей своихъ, съ нкоторой высоты. Онъ разсказываетъ не комментируя себя. Онъ хвалитъ или порицаетъ людей ихъ дйствіями. Бейль избгаетъ энтузіазма, или лучше сказать, избгаетъ его высказывать. Онъ похожъ въ этомъ случа, на человка, который, находясь въ гостиной, боится, чтобы голосъ и жесты не измнили ему, чтобъ онъ не показался актеромъ, наши идеи, думаетъ онъ, должны принадлежать всмъ, но наши чувства только намъ самимъ. Если сдерживаешь себя при двадцати человкахъ, то предъ двадцатью тысячами читателей и подавно. Другая причина сдержанности Бейля, состоитъ въ томъ, что онъ мало заботится о публик и пишетъ, находя въ этомъ самъ удовольствіе. Онъ не даетъ себ труда развивать свои идеи, и посредствомъ диссертаціи длать ихъ Доступне нашему пониманію. Онъ не подчиняется привычкамъ читателя, а подчиняетъ его своимъ. Нужно читать его медленно, или лучше перечитывать, и вы признаете, что онъ доставляетъ прочное наслажденіе. На каедр или трибун, позволительно повторять пять или шесть разъ одну и туже идею въ новыхъ выраженіяхъ, и съ новой силой, такъ что наконецъ она, подъ той или другой формой, проникнетъ въ умы слушателей, даже наимене способныхъ воспринять ее, часто недоброжелательныхъ къ ней, или просто разсянныхъ, не умющихъ слушать и понимать. Но добросовстный человкъ, привыкшій думать и спокойно читающій книгу въ своемъ кабинет, пойметъ и оцнитъ вашу мысль тотчасъ же, въ первоначальной ея форм. Посреди этого спокойствія и хладнокровія Бейля, звучитъ, однакожь, постоянно одна нотка, которая также есть достояніе выходящихъ изъ ряда умовъ. Это иронія,— тонкая, изящная, часто едва замтная. И въ презрніи своемъ, какъ во всемъ остальномъ, онъ уметъ сдержать себя. Онъ не терпитъ грубаго сарказма, и хотя насмшливость никогда не покидаетъ его, но она не оскорбительна, онъ смется надъ человкомъ такъ, что тотъ и не подозрваетъ этого.

Забавенъ упрекъ, длаемый Бальзакомъ Бейлю за его слогъ. ‘Слабая сторона Бейля это стиль’, пишетъ онъ, тогда какъ это всего скорй можно сказать о самомъ Бальзак, постоянно прибгавшемъ къ самымъ вычурнымъ метафорамъ и сравненіямъ. Слогъ Бейля простъ, ясенъ и сжатъ. Когда читатель перестаетъ замчать фразу, говоритъ Тэнъ, и видитъ идеи въ нихъ самихъ, искусство достигло совершенства. Изысканный слогъ походитъ на модный нарядъ, который надваютъ по глупости или изъ тщеславія. Напротивъ того, высшій умъ такъ влюбленъ въ идеи, съ такимъ наслажденіемъ слдитъ за ними, такъ исключительно занятъ ихъ связью и истиной, что не можетъ ни на минуту оторваться отъ нихъ для того, чтобы подбирать элегантныя слова, округлять періоды и хлопотать о плавности. Только риторы переворачиваютъ въ голов по нскольку разъ одну и туже фразу, чтобы отполировать ее. Читая Бейля, какъ будто разговариваешь съ нимъ. ‘Думаешь найти автора, какъ говоритъ Паскаль:— и къ величайшему удивленію и восхищенію своему, встрчаешь человка’.

А. Плещеевъ.

‘Отечественныя Записки’, No 1, 1874

СТЕНДАЛЬ (АНРИ БЕЙЛЬ) И РОМАНЪ ЕГО: ‘КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ’.

I.Очеркъ жизни и сочиненій Стендаля.

Воспоминаніе о лорд Байрон.

Трансцендентальная философія.

Читайте также:

I.
Очеркъ жизни и сочиненій Стендаля.