Стефания, Адан Поль, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 215 минут(ы)

Стефанія.

Романъ Поля Адана.

Авторизованный переводъ съ рукописи Н. Тасина.

I.

Около Пасхи, когда я жду прізда сестеръ, въ дом полновластно распоряжается мой дворецкій. ‘Monsieur Гильомъ’ выписываетъ изъ Ла-Фертэ маляровъ, кровельщиковъ, и въ корридорахъ въ теченіе цлой недли пахнетъ скипидаромъ и всевозможными красками. Обойщики съ пснями оклеиваютъ комнаты обоями подъ цвтъ стараго серебра и подправляютъ испорченные недавней оттепелью потолки. Садовникъ, удивительно похожій на Людовика XI, устанавливаетъ на двор, въ свже насыпанной земл, четыреста запасныхъ гераній, между тмъ какъ дочери его въ парк жгутъ листья платановъ, которые он сгребаютъ со всхъ дорожекъ.

Вся эта возня очень не по душ моимъ четыремъ борзымъ собакамъ: нагроможденныя всюду лстницы, горшки съ красками, обрзки бумаги, сильно шокируютъ этихъ изящныхъ джентльменовъ собачьей породы. Они привыкли всюду слдовать за мной, высоко ставятъ мою любовь къ порядку и теперь ршительно не могутъ понять, какъ я терплю царящій въ дом хаосъ. Больше всего они боятся Гильома, хотя онъ при мн балуетъ ихъ всякими лакомыми кусками, я сильно подозрваю, что въ мое отсутствіе онъ ихъ бьетъ.

Не меньше своихъ собакъ я съ тоской думаю о томъ, когда все это кончится.

И въ нижнемъ, и въ верхнемъ этажахъ все тогда будетъ сверкать. Въ паркетахъ, какъ въ зеркал, будутъ отражаться ножки столовъ и креселъ, ярко будутъ блистать мдныя украшенія на мебели изъ краснаго дерева, наконецъ, выписанный изъ Парижа спеціалистъ подновитъ софу и пузатый голландскій комодъ съ замысловатой рзьбой, ящичками, статуэтками въ боковыхъ нишахъ, часами и мдной лампой.

Все будетъ готово. Старый замокъ словно помолодетъ вмст со своимъ изрзаннымъ длинными аллеями паркомъ, зеркальными прудами и гигантскими, возвышающимися на массивныхъ цоколяхъ, вазами.

Гордый этими результатами, я съ удовольствіемъ буду выслушивать и комплименты моей младшей сестры Эмиліи, и похвалы, которыми, не безъ оттнка ироніи, удостоитъ меня старшая сестра Тереза.

Первая богата, вторая бдна.

Встртивъ ихъ на вокзал, я нашелъ, что Эмилія выглядитъ значительно лучше, чмъ минувшей осенью, а Тереза наоборотъ, еще боле похудла. Всю эту зиму, за исключеніемъ только Новаго года, я ихъ не видлъ: время мое было занято охотой, туго подвигавшейся продажей прошлогодняго урожая, да попытками насадить въ родной мн деревн всевозможныхъ типовъ общества взаимопомощи.

Въ общемъ, сестры мои — а вдь каждой изъ нихъ уже подъ сорокъ — довольно успшно защищаются противъ разрушительныхъ аттакъ времени. Немного черезчуръ блокурая, съ полными щеками, Эмилія всегда надушена, слегка страдаетъ одышкой и очень не глупа. Тереза, высокая, съ серебрящимися волосами и красивыми, горячими глазами, серьезна и нсколько суха, одта она съ той скромностью, которая для бдняковъ составляетъ особый видъ кокетства, на ней простое платье изъ дешеваго тартана и черная соломенная шляпа.

Я пожалъ руку своимъ племянникамъ. У Роберта слишкомъ длинные панталоны, и онъ высоко подогнулъ ихъ, какъ этого требуетъ мода. Феликсъ носитъ бородку, какъ у Христа, на немъ бархатный костюмъ и мохнатая фетровая шляпа. Первому двадцать два года, второму — двадцать три, и это объясняетъ угри на ихъ лицахъ, высокомрную манеру, съ какой Робертъ подбрасываетъ къ глазу свой монокль, и презрительный видъ, съ какимъ Феликсъ куритъ свою трубку.

Мои племянницы, Жюльета и Изабелла, мало чмъ отличаются одна отъ другой. Он такъ обожаютъ другъ друга, что одваются совершенно одинаково и очень скромно: первая отказывается отъ дорогихъ платьевъ, чтобы не унизить этимъ Изабеллу, — разв только обимъ поднесутъ совершенно одинаковые наряды, что, надо оговориться, случается довольно часто.

Едва я перецловалъ ихъ, началась выгрузка принадлежностей для игры въ лаунъ-теннисъ и крокетъ. Феликсъ, никому не довряя, самъ вынесъ изъ вагона свой мольбертъ и полотна. Онъ слишкомъ усердно благодарилъ носильщиковъ и даже пожималъ ихъ большія, грязныя руки. Робертъ просто, держась отъ нихъ подальше, далъ имъ пять франковъ. Не похоже было на то, чтобы носильщики были боле довольны Феликсомъ, чмъ Робертомъ.

Мы усадили молодыхъ двушекъ съ ихъ горничными въ одинъ изъ двухъ моихъ автомобилей, а сами сли въ другой. Феликсъ настоялъ на томъ, чтобы ссть рядомъ съ шофферомъ, котораго онъ тотчасъ-же узналъ и сталъ фамильярно называть ‘стариной’. Робертъ занялъ мое мсто, а такъ какъ сестры сли въ глубин автомобиля, мн волей-неволей пришлось уссться визави, на самой неудобной скамеечк.

Сестры начали съ того, что извинились за своихъ мужей. Мужъ Эмиліи, Морисъ, спшно заканчиваетъ выпускъ Смирна-Багдадскихъ акцій, чтобы потомъ отправиться въ Контрексвилль лчить свои почки, и въ Виши ради больной печени: ему вдь уже стукнуло шестьдесятъ! Мужъ Терезы, Родольфъ, разъзжаетъ по Австріи въ качеств коммивояжера по продаж шампанскаго: съ тхъ поръ, какъ провалилась его ‘Юнона’, ни одинъ театръ Европы и Америки не хочетъ принимать его прекрасныхъ миологическихъ оперъ. Цлыхъ двадцать лтъ Рейнары боролись, бдствовали, жили надеждами, которыя поддерживались въ нихъ хвалебными статьями во всхъ музыкальныхъ журналахъ. Впрочемъ, Тереза увряетъ, что не позже, чмъ черезъ три года опера ‘Беллерофонъ’ съ огромнымъ успхомъ будетъ поставлена въ Монте-Карло, и еще этой зимой оркестръ Колонна въ Париж познакомитъ публику съ двумя актами этого музыкальнаго шедевра.

Я преклоняюсь передъ врой Терезы въ своего Родольфа: вотъ уже двадцать лтъ, какъ мы, согласно ея увреніямъ, ждемъ необыкновенныхъ успховъ ея мужа. Въ сущности, никто не могъ-бы сказать, почему эта ‘бурная’, колоритная, поистин ‘Діонисовская’ музыка, какъ ее называли апологеты-критики, не нравится ни директорамъ театровъ, ни публик, которая освистывала ‘Юнону’ въ 1892 г. въ Париж, въ 1899 — въ Брюссел, а въ 1905 — въ Вн.

Вс мы, сидя въ автомобил, негодуемъ на тупость публики, которая упорно отвергаетъ все, что ново и отходитъ отъ шаблона.

— Все-же надо уважать традиціи,— замчаетъ Робертъ,— держаться извстныхъ нормъ, — иначе мы дойдемъ до анархіи!

И онъ выразительнымъ жестомъ своей, облеченной въ замшевую перчатку, руки, какъ-бы подчеркиваетъ все свое отвращеніе къ безпорядку, отъ волненія онъ даже уронилъ свой монокль.

Будучи, по образованію, всего лишь баккалавромъ, Робертъ разыгрываетъ изъ себя пуриста, приверженца всего классическаго и яраго монархиста. Онъ гордится тмъ, что участвовалъ въ монархической манифестаціи на лекціи Палама. Въ данное время, онъ задается цлью стать ученымъ историкомъ и увряетъ, будто собралъ уже вполн достаточно данныхъ для реабилитаціи Торквемады. Онъ даже пишетъ по этому вопросу диссертацію.

Хотя Робертъ добился аттестата зрлости только посл многократныхъ проваловъ на экзаменахъ, онъ кичится своимъ познаніемъ древнихъ языковъ и всякихъ наукъ, любитъ напускать на себя глубокомысленный видъ и самымъ серьезнымъ образомъ считаетъ себя надеждой Франціи. Онъ, Робертъ Ивеленъ, не шутя собирается вернуть свою родину къ доброму старому времени. Пока-же онъ очень хочетъ быть представленнымъ герцогу Орлеанскому.

Тереза немного посмивается надъ своимъ племянникомъ и обвиняетъ его въ снобизм, Эмилія-же упрекаетъ сына въ томъ, что онъ гонится прежде всего за модными, фешенебельными принципами и выбираетъ ихъ чуть-ли не у своего портного, вмст съ фасономъ фрака. Робертъ только пренебрежительно пожимаетъ плечами и смотритъ въ окно автомобиля на мелькающіе мимо пейзажи его милой Франціи, которую онъ собирается облагодтельствовать.

Меня забавляетъ этотъ прекрасно выбритый, прекрасно причесанный, прекрасно одтый, надушенный, пухленькій, благомыслящій молодой человкъ. Эмилія говоритъ, что на него оказалъ большое вліяніе его бывшій наставникъ. Этотъ педагогъ презираетъ современный режимъ за то, что его, ученаго филолога, не достаточно оцнили: у него, несмотря на старость, до сихъ поръ нтъ ни банкирскаго состоянія, ни генеральскаго чина. И онъ мститъ республик, проповдуя своимъ ученикамъ роялизмъ и цезаризмъ, что, впрочемъ, не мшаетъ ему всми неправдами протаскивать своихъ учениковъ на экзаменахъ. Эмилія смется и надъ нимъ, и надъ его претензіями, если она пригласила его заниматься съ Робертомъ, то только потому, что даже самые тупые ученики его добиваются диплома. Въ сущности, говоритъ она, и Феликсъ не провалился-бы на экзаменахъ, если-бы бралъ уроки у этого господина. Къ сожалнію, замчаетъ Тереза, они совершенно не въ состояніи платить такихъ бшеныхъ денегъ: тридцать франковъ за урокъ!

Вс смущенно замолкаютъ. Мн кажется, что не я одинъ въ эту минуту думаю о глубокой соціальной неправд, порождаемой неравенствомъ имущественныхъ положеній: богатый лнтяй легко добивается диплома, который открываетъ ему пути къ любой карьер, между тмъ какъ бдняку, кузену его, эти пути заказаны. Тереза даже два-три раза вздыхаетъ и долго сморкается въ свой носовой платокъ.

Я мысленно упрекаю себя за то, что не далъ возможности Феликсу брать уроки у этого учителя. Ни родители его, ни онъ самъ, меня объ этомъ не просили. Въ сущности, я очень стсненъ въ деньгахъ. Несмотря на пятьдесятъ тысячъ франковъ годового дохода, которые я честно зарабатываю въ своемъ парфюмерномъ, дл, я въ иные годы съ трудомъ свожу концы съ концами. Дошло до того, что даже одинъ изъ моихъ автомобилей еще не вполн оплаченъ. Ячмень мой въ прошломъ году сгнилъ отъ дождей, свекловица уродилась очень неудачная, и я вынужденъ былъ просить подрядчика объ отсрочк долга. Кром того, на нашихъ заводахъ въ Пантен пришлось часть старыхъ машинъ замнить новыми, — все это значительно отягчило нашъ бюджетъ. Правленіе нашего общества, членомъ котораго я состою, великодушно отказалось отъ части доходовъ, чтобы ускорить погашеніе долга и не уменьшать оффиціальнаго дивиденда, солидность котораго обезпечиваетъ намъ кредитъ. Словомъ, я урзываю себя въ чемъ только возможно и стараюсь экономить даже на бензин для своихъ автомобилей. Я въ душ очень благодаренъ своему врачу за то, что онъ запретилъ мн имть, за исключеніемъ торжественныхъ случаевъ, вино за столомъ.

Если дла и дальше такъ пойдутъ, мн придется будущей осенью сдать въ наемъ свой охотничій паркъ, быть можетъ, даже замокъ, а самому, подъ предлогомъ лченія, забиться въ какой-нибудь недорогой уголокъ на берегу Средиземнаго моря.

Я все время мысленно произвожу такого рода выкладки, между тмъ, какъ автомобили наши прозжаютъ черезъ лсъ, надъ которымъ нависло тусклое небо. Время отъ времени мы обмниваемся любезностями и послдними новостями. Мы оставляемъ позади маленькій мостикъ деревушки Клеро, пугаемъ куръ въ слдующей деревушк Ганнеронъ, при нашемъ прозд то и дло выбгаютъ на порогъ мстные обыватели, хозяйка, чистящая кастрюли, мать, укачивающая ребенка, школьницы, возвращающіяся, со спустившимися на ботинки чулками, изъ училища, мальчишка, состоящій въ ученикахъ у каретника и не упускающій случая подразнить школьницу, старая служанка священника, подметающая паперть прохладной, темной и пустынной теперь церкви, — вс съ любопытствомъ провожаютъ насъ глазами. Я отвчаю на поклоны своихъ протеже: больныхъ, которыхъ мн въ свое время удалось помстить въ лучшія клиники Парижа, учителя, которому я выхлопоталъ повышеніе, матери, сыну, которой я нашелъ мсто.

Скоро и Ганнеронъ исчезаетъ у насъ изъ виду. Мы теперь на вершин крутого подъема, который господствуетъ надъ всей долиной Уазы. Эмилія и Тереза въ восторг отъ раскинувшейся кругомъ панорамы и разсыпаются въ похвалахъ. Феликсъ оборачивается къ намъ, чтобы обратить наше вниманіе на свтовые эффекты внизу, въ долин. Тамъ солнце разгоняетъ туманъ, изъ котораго понемногу выплываетъ красивая деревушка съ розовыми крышами и длинными, колеблющимися отъ бгущихъ по небу облаковъ, тнями.

Восторженное выраженіе сходитъ съ лицъ Феликса и его матери, какъ только показываются блые заборы, лужайка, имющая форму котловины, да дв кривыя дорожки, ведущія ко рву и ршетк, окружающей мое имніе. Робертъ поетъ дифирамбы сеньорамъ добраго стараго времени, которые на высот восьмисотъ метровъ сумли устроить такой славный уголокъ. Лужайки и прудъ окаймлены четырьмя рядами деревьевъ, которыя осняютъ и дв широкія, параллельно идущія аллеи. Дорогу съ правой стороны огибаетъ кустарникъ, изъ котораго испуганно выскакиваютъ дв косули, въ страх прячутся въ свои норки бгающіе тамъ и сямъ кролики, хриплый крикъ выпорхнувшаго чуть не изъ подъ самыхъ колесъ фазана пугаетъ Эмилію, и она долго смется нервнымъ смхомъ.

На крыльц ждетъ насъ Стефанія Клермона. Она выглядитъ очень скромной и солидной двушкой. Навстрчу намъ торжественно спускается со ступенекъ, одтый во фракъ, дворецкій Гильомъ, лакей мой Эрнестъ, въ блыхъ перчаткахъ, открываетъ дверцу автомобиля.

Я снова счелъ нужнымъ представить сестрамъ и племянницамъ mademoiselle Клермонъ, та, чуть-чуть робя, сдлала церемонный реверансъ, которому ее научили въ пансіон. Потомъ я представилъ молодой двушк Роберта Ивелена и Феликса Рейнара. Робертъ тотчасъ-же согнулся вдвое и поцловалъ протянутые ему пальцы, Феликсъ-же ограничился легкимъ поклономъ и чуть-чуть приподнялъ шляпу той-же рукой, въ которой держалъ свою трубку, при этомъ онъ не преминулъ взглянуть на Стефанію съ оттнкомъ скрытаго лукавства.

Mademoiselle Клермонъ покраснла и тотчасъ-же отвернулась, чтобы отвтить на вопросы моей старшей сестры. Тереза разспрашивала ее о здоровь ея несчастнаго, разбитаго параличемъ отца, моего бывшаго компаньона, и о лечебниц, въ которую помстило его на свой счетъ наше ‘Общество французскихъ парфюмерныхъ заводовъ’.

Скоро вс мы собрались въ англійскомъ салон. Феликсъ разсматриваетъ полотна Гогарта, Рейнбургскаго ‘Баронета’, эту картину я, за триста франковъ, купилъ у какого-то занимавшагося ростовщичествомъ ювелира въ Булони. Я ждалъ, что племянникъ мой, этотъ воинствующій импрессіонистъ, отзовется по примру прошлаго съ большимъ презрніемъ о моихъ вкусахъ, но къ моему великому изумленію, онъ въ довольно милостивыхъ выраженіяхъ говоритъ, о британской живописи XVIII вка — и даже находитъ въ ней нкоторыя крупныя достоинства, въ частности, геніальную тонкость рисунка. Впрочемъ, я скоро замчаю, что его краснорчивыя тирады предназначаются для Стефаніи. Онъ, повидимому, боится показаться смшнымъ въ глазахъ этой пансіонерки, своими обычными филиппиками противъ буржуазнаго искусства. Проказницы-кузины начинаютъ посмиваться надъ этимъ художникомъ-неудачникомъ, который такъ легко мняетъ убжденія. Брюнетка Изабелла въ приподнятомъ тон, точно читая какую-нибудь трагедію, стала говорить о вліяніи, которое оказываютъ на настроеніе юныхъ художниковъ эти величественныя, окаймленныя цвточными клумбами аллеи, съ задумчивыми мраморными фавнами въ глубин, заложивъ одну руку въ карманъ своей синей блузы, а другой указывая на разстилающійся передъ окнами пейзажъ, она съ пафосомъ цитируетъ какіе-то классическіе александрійскіе гекзаметры. Жюльета, у которой, несмотря на восемнадцать лтъ, совсмъ еще дтское, розовое личико съ ямочками на щекахъ и капризно спадающими на лобъ букольками, съ восторгомъ слушаетъ свою подругу и заливается веселымъ смхомъ.

Феликсъ оскорбленъ до глубины души и съ негодующимъ видомъ садится на свое мсто. По всему видно, что подъ насмшками этихъ двушекъ скрывается самая настоящая ненависть къ этому ‘противному мальчишк’, какъ он его называютъ. За минувшую зиму, онъ своими дерзкими и грубыми выходками, должно быть, еще боле обозлилъ Жюльету и Изабеллу. Мн, напримръ, извстно, что онъ, закутавшись въ старыя газеты и одвъ на голову бумажную корону, передразниваетъ трагическихъ актрисъ, къ которымъ об двушки питаютъ большое почтеніе.

Гости понемногу начинаютъ размщаться. То и дло идутъ споры изъ-за какого-нибудь столика или лампы.

Тереза распоряжается, Эмилія, задыхаясь, бродитъ изъ одной комнаты въ другую. Жюльета и Изабелла устраиваются въ одной комнат съ двумя кроватями и примыкающей къ ней уборной. Первая съ большими предосторожностями устанавливаетъ свои безчисленные фотографическіе аппараты и всякаго рода приспособленія для синематографа, Изабелла раскладываетъ свою, состоящую преимущественно изъ драмъ и трагедій, библіотеку: тутъ купленный у букиниста на набережной Сены Шекспиръ, и подаренный ей мною Гете, и преподнесенный теткой Ибсенъ. Вмст съ книгами она вынимаетъ изъ чемодана портретъ Клариссы Габи въ роли Офеліи, съ собственноручной надписью, которая гласитъ: ‘Милой Изабелл Рейнаръ, на память о недолгомъ сотрудничеств, отъ искренней почитательницы ея таланта. 1908 г.’.

Кларисса Габи дйствительно провела у Ивеленовъ, на благотворительномъ спектакл, нсколько сценъ изъ ‘Гамлета’, причемъ Изабелла боле или мене сносно сыграла роль Датскаго принца. Посл этого-то и началась у Рейнаровъ семейная драма. У двушки совсмъ закружилась голова, и она во что-бы то ни стало хочетъ поступить на драматическіе курсы. Отецъ, несмотря на свое сходство съ Листомъ и длинные, какъ у настоящаго артиста, волосы, и слушать не хочетъ объ артистической карьер для дочери. Чтобы ей апплодировала галерка, чтобы потомъ, по выход изъ театра, ее ждали въ автомобиляхъ богатые поклонники,— нтъ, нтъ, ни за что!

Уже въ теченіе цлаго года я наблюдаю эту полную драматизма борьбу. Изабелла съ ужасомъ думаетъ о жалкомъ существованіи, которое предстоитъ ей въ качеств будущей жены какого-нибудь приказчика или непризнаннаго, нищаго художника. Монотонной, невеселой и незамтной жизни маленькихъ людей, она предпочитаетъ бурную жизнь артистки. Къ чему, въ самомъ дл, губить ей свою молодость гд-нибудь въ мансард, среди добродтельныхъ бдняковъ, если она можетъ жить въ роскоши и слав?

Ради нея, главнымъ образомъ, я пригласилъ въ этомъ году въ начал весны мать ея и тетушку Эмилію. Я надюсь, что здсь, въ этой мирной деревенской атмосфер, Изабелла успокоится, пойметъ, что счастье возможно и помимо театральныхъ подмостковъ. Мн очень хотлось-бы, чтобы она примирилась со своей скромной долей.

Имю-ли я право желать этого?

Имю-ли я право мшать этому красивому созданію искать счастья тамъ, гд она его видитъ, гд видитъ его большинство людей? И для чего? Для того, чтобы она научилась довольствоваться жалкой ролью хозяйки въ какой-нибудь плохенькой квартир съ отвратительной обстановкой, которая будетъ возмущать ея эстетическое чувство? Вправ-ли я это длать? Вправ-ли длать это ея родители?

Трудная задача, которая, впрочемъ, нисколько не затруднила-бы моего отца. Для него необходимость подчинять свои желанія общественному долгу, была настолько вн спора, что задай я ему такой вопросъ, онъ только засмялся бы, презрительно пожалъ-бы плечами и, пожалуй, усумнился бы въ моей порядочности.

Я, кажется, унаслдовалъ отъ отца долю этого ригористическаго отношенія къ людямъ. Я хотлъ-бы, чтобы Изабелла подчинилась, чтобы она вышла замужъ за какого-нибудь приказчика, мелкотравчатаго врача, учителя, — и пусть она довольствуется супружеской любовью, вчнымъ рагу съ зеленью, грязными дтишками, неуютной квартирой, здой на электрическихъ трамваяхъ по воскресеньямъ, сорокочасовой поздкой въ переполненномъ позд въ Дьеппъ лтомъ, и посщеніемъ разъ въ годъ, въ декабр, театра.

Какъ христіанинъ и соціологъ, я думаю, что добродтели можно многое принести въ жертву, — и лавры, и богатство, и сердечныя привязанности. Къ тому-же, Изабелла обладаетъ достаточнымъ образованіемъ, которое въ любой обстановк можетъ дать ей не мало интеллектуальныхъ радостей. Изъ своей неприглядной мансарды она суметъ, напримръ, уйти въ Луврскій музей, гд отдохнетъ душой среди дивныхъ картинъ и мебели въ стил Ренессансъ, въ ея распоряженіи также книги, которыя могутъ отвлечь ее отъ неприглядной дйствительности.

Я надюсь, что мн удастся обратить ее на путь истинный. О, да, мы укротимъ ее!

По комнатамъ разносится ея громкій, дтскій смхъ: Жюльета бросила ее въ кресло.

Я оставляю ихъ и иду взглянуть, что подлываютъ мои племянники, — историкъ и художникъ.

Робертъ снялъ свой дорожный пиджакъ и ищетъ въ гардероб чего-нибудь подходящаго для этой неопредленной, то солнечной, то дождливой, погоды. Увидвъ меня, онъ начинаетъ знакомить меня со своей передвижной библіотекой, это нчто въ род чемодана, который въ стоячемъ положеніи устанавливается у стны, если открыть его, взору представляются маленькія полочки, на которыхъ красуется сто восемнадцать книгъ въ одинаковыхъ переплетахъ, тутъ-же помщается складной пюпитръ и шестнадцать историческихъ альбомовъ. Изъ книгъ здсь можно найти Жуаньвилля, Фруассара и Комнена, укидида и Ксенофонта, Тацита и Саллюстія (оригиналъ вмст съ переводомъ), ‘Ришелье’ Ганото, ‘Европа и Французская Революція’ Сореля, ‘Брюлеръ’ Вандаля, ‘Фуше’ Мадлена, ‘юльская Монархія’ Тюро Данжена — вс эти книги возбуждаютъ во мн нкоторое недоумніе: неужели такіе серьезные труды могутъ интересовать этого юнца, который такъ тщательно зачесываетъ назадъ волосы, чтобы казался больше его испещренный угрями лобъ?

Робертъ сообщаетъ мн, что три раза въ недлю будетъ здить въ-Парижъ, на лекціи. Онъ предо мной въ серьезъ разыгрываетъ будущаго ученаго, но я, гршный человкъ, все еще продолжаю очень скептически относиться къ его научной карьер. Онъ знаетъ, какъ я смотрю на него, но это, къ моему великому удивленію, не мшаетъ ему говорить со мной такъ, точно его будущая ученость стоитъ вн всякаго сомннія.

— Ты, дядя, — говоритъ онъ мн, — врагъ серьезнаго изученія предмета, ты любишь читать, но не штудировать, ты хочешь знать все, но не можешь углубиться во что-либо одно…

Онъ раскладываетъ свои черепаховыя щетки, вынимаетъ изъ своего несессера изящные флаконы съ духами и угощаетъ меня конфетой изъ дорогой бонбоньерки. Мать сама выбрала для него лучшія произведенія французскаго кондитерскаго искусства.

Когда я постучалъ къ Феликсу, онъ черезъ дверь отвтилъ мн, что къ нему нельзя. Я остался въ выкрашенномъ въ желтую краску, веселомъ корридор. Изъ его многочисленыхъ оконъ открывается видъ на оранжерею, на прилпившіеся къ стн павильоны и на службы, изъ которыхъ доносится лай собакъ.

Горничныя возятся, стоя на колняхъ, у раскрытыхъ чемодановъ, а mademoiselle Клермонъ указываетъ имъ, гд что класть.

Стефанія подходитъ ко мн. Выглядитъ она очень чистенькой. Одна рука у нея протянута впередъ, а другая виситъ вдоль передника изъ розоваго шелка, одтаго поверхъ черной юбки. Она широко улыбается, при чемъ видны ея желтые зубы. Эта улыбка портитъ немного ансамбль. Держится она черезчуръ прямо, выступаетъ не торопясь, и во всей ея фигур есть что-то напоминающее механическую куклу. Розовая ленточка освжаетъ ея бронзоваго цвта волосы.

— Госпожа Рейнаръ,— говоритъ мн m-lle Клермонъ,— недовольна своей комнатой, въ прошломъ году, увряетъ она, изъ ея оконъ виденъ былъ весь паркъ. Я сказала, что мы нарочно предоставили ей самое просторное помщеніе, такъ какъ она выражала желаніе почаще проводить въ немъ время со своими дтьми. Тогда г-жа Рейнаръ показала мн въ окно на птичникъ и спросила, согласилась ли бы я жить въ такомъ сосдств, въ отвтъ я указала ей на то, что моя комната находится рядомъ и тоже выходитъ окномъ на птичникъ, но что, по моему, окружающія его деревья и раскинувшаяся передъ нимъ зеленая лужайка, наоборотъ, пріятно ласкаютъ глазъ. ‘Хорошо, хорошо!— крикнула-тогда г-жа Рейнаръ.— я вижу, что меня, васъ и кухарку ставятъ на одну доску и помщаютъ рядомъ!..’ Меня это очень смутило, и я не знала, что длать. По счастью, въ эту минуту зачмъ-то пришла г-жа Ивеленъ. Замтивъ, что г-жа Рейнаръ не въ дух, она заставила ее разсказать, въ чемъ дло. Узнавъ, что та недовольна комнатой, г-жа Ивеленъ стала уврять, что очень любитъ животныхъ, что находящіеся въ птичникахъ фазаны крайне забавны и что она сейчасъ же охотно помняется комнатами съ г-жей Рейнаръ. Какъ видите, теперь идетъ дятельная переноска вещей…

И въ самомъ дл, горничныя, потихоньку ворча, съ плохо скрытымъ недовольствомъ, таскали изъ одной комнаты въ другую сундуки и чемоданы. Гильомъ съ безстрастнымъ видомъ помогалъ имъ. Я взглянулъ на него, потомъ перевелъ взглядъ на m-lle Клермонъ, по лицу которой, трудно было прочесть, какъ она ко всему этому относится. Она, повидимому, очень хлопотала о томъ, чтобы точно изложить мн факты, причемъ въ красивомъ голос ея звенли мягкія, извиняющія нотки, когда она разсказывала о вспышк Терезы, которая даже оскорбила ее, приравнявъ ее къ кухарк.

— Предоставьте этимъ дамамъ устраиваться какъ он хотятъ!— посовтовалъ я ей съ улыбкой,— а сами подите лучше въ библіотеку и почитайте немного вашего любимца Диккенса прежде, чмъ зассть за письма. Вамъ совершенно не зачмъ оставаться тутъ, пока вся эта публика устраивается.

M-lle Клермонъ поняла, что я просто хочу ее избавить отъ другихъ непріятностей и подняла на меня глаза, которымъ постаралась придать выраженіе глубокой благодарности, они становятся влажными и блестящими, рсницы съ краю вздуваются и, кажется, что вотъ-вотъ изъ нихъ покатятся слезы. Двушка быстро отворачивается и уходитъ ровной походкой, не сгибая своей тонкой таліи.

Почему мною въ эту минуту овладло легкое волненіе? Почему я вдругъ задумчиво сталъ смотрть въ окно? Нсколько минутъ я съ удовольствіемъ предавался размышленіямъ. Что, если бы я выдалъ m-lle Клермонъ замужъ? Но за кого? Дать ей приданое? Увы! Я недостаточно богатъ для этого! Какимъ въ сущности можно быть бднякомъ при пятидесяти тысячахъ годового дохода! А тутъ еще эти проклятые долги!

По счастью, m-lle Клермонъ прекрасно уметъ вести дловую корреспонденцію. Это у нея наслдственное. Мало свдущая въ смысл общаго образованія, позабывъ все, чему она научилась въ многочисленныхъ пансіонахъ, которые ей, изъ-за невозможности платить за ученіе, приходилось покидать въ первые же мсяцы,— эта двушка обладаетъ проницательностью своего отца. Она съ первой же встрчи безошибочно судитъ о людяхъ,— совсмъ какъ бдняга отецъ ея. Онъ сразу замчалъ сильныя и слабыя стороны служащихъ, инженеровъ, акціонеровъ и кліентовъ, съ которыми ему приходилось имть дло. Онъ даже прекрасно разглядлъ, еще будучи женихомъ, грубый эгоизмъ и будущее кокетство своей будущей жены, и зналъ, что она его погубитъ, я очень хорошо помню, какъ онъ говорилъ мн объ этомъ наканун свадьбы, когда я сталъ доказывать ему, что сознательно идти навстрчу катастроф — безуміе, онъ отвтилъ, что именно это-то и привлекаетъ его. ‘Вы понимаете? говорилъ этотъ чудакъ: я хочу бороться и, если возможно, побдить, подобно рыцарямъ меня влечетъ опасность, и я сгораю желаніемъ испробовать силы’.

Да, дочь унаслдовала отъ отца его прозорливость.

Подходитъ Эмилія и дружески ударяетъ меня по плечу.

— Замечтался, поэтъ?.. Знаешь, эта бдная Тереза, должно быть, очень страдаетъ! Неужели она вчно будетъ воображать, что ее оттираютъ на задній планъ, только потому, что она въ нашей семь самая бдная?

И Эмилія по своему начинаетъ излагать мн исторію обмна комнатами между нею и Терезой. Она думаетъ, что показала младшей сестр примръ деликатности и что та теперь станетъ относиться къ ней съ большимъ довріемъ.

Я молчу, — благоразумно молчу, какъ человкъ, плохо врящій въ скромность женщинъ и вовсе не желающій быть впутаннымъ въ конфликтъ. Выраженіе моего лица и реплики, которыя я подаю Эмиліи, носятъ такой невинный характеръ, что скомпрометтировать меня не могутъ. Я прекрасно знаю, что одно мое неосторожное слово вызоветъ рядъ осложненій при первой-же ссор сестеръ, что ко мн будутъ сердито приставать съ требованіями объясненій — и предпочитаю молчать.

Когда мы спускаемся съ лстницы, Эмилія идетъ впереди, таща за собой широкое платье изъ фіолетоваго шелка. Своей блой, пухлой, по локоть обнаженной рукой, она держится за перила, которыя тамъ и сямъ изъдены молью. Г-жа Ивеленъ тутъ-же длаетъ мн запросъ: почему я не позаботился объ исправленіи перилъ? Можно было просто велть столяру, хотя-бы замазать воскомъ испорченныя мста. Расходъ былъ-бы ничтожный, какихъ-нибудь двадцать-тридцать франковъ. Удивительно, какъ мужчины безпечны! А m-lle Клермонъ? Почему она за этимъ не смотритъ? Надо будетъ ей поставить на видъ, и Эмилія беретъ это на себя.

На площадк перваго этажа Эмилія останавливается, чтобы передохнуть. Обими руками она поддерживаетъ высоко поднятое платье. Грудь ея тяжело поднимается и опускается, и это движеніе передается напудренной ше, на которой теперь выступилъ потъ. У нея въ рукахъ зонтикъ, тяжелый ридикюль, изящный мшочекъ съ золотыми вещами, а соломенная шляпа ея подвшена за фіолетовыя ленты къ локтю. Въ ней есть что-то внушительное и вмст съ тмъ симпатичное.

Отдохнувъ, сестра продолжаетъ спускаться съ лстницы. Она не торопится, хотя внизу лстницы ждетъ Гильомъ, съ огромнымъ подносомъ, на которомъ, вокругъ гигантскаго торта, дымится чайникъ, красуется цлый батальонъ чашекъ, молочница и графинъ съ ромомъ.

Эмилія не торопится: ей доставляетъ удовольствіе смотрть на себя, такую представительную даму, въ высокое зеркало, въ которомъ отражается вся лстница, между тмъ, какъ дв нагруженныя картонками горничныя, въ блыхъ передникахъ, подавляя нетерпніе, слдуютъ въ почтительномъ разстояніи за нею. Ей, повидимому, пріятенъ этотъ окружающій ее почетъ. Она длаетъ видъ, что совершенно не замчаетъ слдующихъ за ней горничныхъ, умышленно останавливается сначала передъ библіотекой, потомъ въ имющемъ видъ ротонды вестибюл, чтобы полюбоваться въ открытую дверь на четыре ряда украшающихъ лужайку гераній и на растущіе полукругомъ у южныхъ воротъ столтніе каштаны.

Насмотрвшись вдоволь, она выпускаетъ изъ рукъ свой шлейфъ и проходитъ въ такъ называемую ‘Залу Революцій’, здсь я собралъ кой-какую мебель революціонной эпохи, ея широковщательныя, напыщеннымъ тономъ, составленныя воззванія, десятокъ портретовъ членовъ Конвента, модель гильотины, которая хранится у меня подъ колпакомъ, нсколько сабель и кремневыхъ ружей, которыя сверкаютъ и подъ туманнымъ небомъ Вальми, и подъ жгучими лучами солнца въ Египт.

Черезъ изящную лорнетку Эмилія разсматриваетъ каждую вещицу, одно она хвалитъ, другое рзко критикуетъ.

Когда мы входимъ въ галлерею, она вслухъ выражаетъ свое удовольствіе. Я тоже очень люблю эту галлерею, къ которой примыкаетъ пять комнатъ въ стил XVIII вка и которая, сверкая паркетомъ, красуется своими пятью портиками, расположенными противъ высокихъ, свтлыхъ оконъ.

Эмилія отказывается ссть на Кребильоновскую софу, которая кажется ей слишкомъ глубокой: потомъ, пожалуй, трудно будетъ встать, особенно при такой массивной фигур! Она предпочитаетъ кресло Регента, на малиновомъ бархат котораго красиво выдляются ея свтлые, чуть-чуть серебрящіеся волосы и цвтъ лица, какъ только на картинахъ Рубенса.

Сестра облегченно вздыхаетъ и, повидимому, собирается сдлать серьезный привалъ. Мой пузатый голландскій комодъ со статуэтками въ нишахъ, на который наврное облокачивался одинъ изъ дипломатовъ, подписавшихъ Утрехтскій миръ, вдохновляетъ Эмилію на дипломатическій разговоръ.

— Я, милый братъ, хотла-бы знать… эта маленькая Стефанія что вы съ ней думаете длать?.. Я говорила объ этомъ съ Морисомъ, и мы ршили взять ее въ отдленіе нашей конторы на улиц Комартэнъ, какъ только она изучитъ дактилографію и стенографію. Что, она длаетъ успхи?..

Я отвчаю ужимкой и улыбкой, но этого моей сестр не достаточно.

— Не можетъ-же она вчно жить здсь, сидть у тебя на ше!

Доброе лицо Эмиліи нсколько разстроено, а въ большихъ глазахъ появляется выраженіе испуга, нога ея нетерпливо шевелится подъ американской ботинкой.

Я малодушно отступаю за столъ Гельвеція и усаживаюсь въ свое камышевое кресло. На всякій случай я даже вооружаюсь своимъ разрзнымъ ножомъ.

— Ты, конечно, согласенъ со мной, что Стефанія Клермонъ не можетъ вчно жить здсь?— возобновляетъ аттаку сестра.

Ей жарко, и она вынимаетъ изъ ридикюля надушенный платокъ.

Почему ее такъ волнуетъ присутствіе здсь m-lle Клермонъ? И почему она, говоря объ этомъ, отводитъ глаза въ сторону?

Я пока отвчаю только неопредленными жестами, усердно привожу въ порядокъ бумаги и прочищаю свою серебряную печатку. Потомъ, развернувъ Монтэня, — прекрасное изданіе 1737 года — длаю видъ, будто ищу какое-то очень интересующее меня мсто, роняя въ то-же время наивныя или легкомысленныя фразы, — словомъ, веду себя какъ человкъ, который упорно не хочетъ понимать тонкихъ намековъ.

Между тмъ, Эмилія на нихъ не скупится. Моя упорная уклончивость отъ серьезнаго разговора, какъ будто даже не очень удивляетъ ее: я начинаю подозрвать, что мои гости черезъ слугъ узнали о роли, какую играетъ здсь m-lle Клермонъ, и о томъ, какъ я смотрю на нее.

— Кончится тмъ, что пойдутъ сплетни! пророчитъ сестра, пожимая плечами и освобождаясь отъ зонтика, ридикюля и прочаго груза, чтобы имть возможность и жестами показать, какъ она скандализована.

Я тоже пожимаю плечами и громко смюсь: въ мои годы такія подозрнія! Къ тому-же, и m-lle Клермонъ — воплощенная невинность. Я не говорю уже о томъ уваженіи, съ какимъ отношусь къ дочери друга. Да разв здсь, въ Сержи, я могъ-бы скрыть хоть самую ничтожную мелочь моей частной жизни? Двадцать обитателей замка, фермы и людскихъ знаютъ другъ о друг всю подноготную. Для всякаго всюду открыты двери, всякій можетъ заглядывать въ любой уголокъ. Но именно это-то и устраняетъ право злословить по адресу m-lle Клермонъ, которой нечего бояться за свою репутацію. А что касается стенографіи и прочаго, то — нельзя-же требовать, чтобы она, эта девятнадцатилтняя двушка, руки которой никакъ не могутъ привыкнуть къ пишущей машин, длала такіе быстрые успхи!..

— Да, да, я вижу: ты въ душ очень радъ, что дло у нея такъ туго подвигается! Сознайся, что теб пріятно видть ее у себя въ дом…

— Почему-бы и нтъ? Она очень мила, услужлива и вдобавокъ полезна. Мн теперь и трехъ часовъ въ день не приходится тратить на эти глупыя письма къ разнымъ хлботорговцамъ, барышникамъ и маклерамъ. Это для меня большое облегченіе. Мн кажется, что посл сорока лтъ работы, я имю право снять съ себя наиболе непріятныя обязанности, поручивъ ихъ, за какихъ-нибудь сто франковъ въ мсяцъ, секретарю. Я не говорю уже о томъ, что эти деньги могутъ хоть немного облегчить положеніе бднаго Клермона въ больниц…

— Конечно, конечно!..— съ улыбкой говоритъ Эмилія, слегка даже лукаво подмигивая мн.

Потомъ она вздыхаетъ и встаетъ съ кресла.

— Скажу теб одно только, дорогой мой: будь остороженъ! Я всегда встрчала при старыхъ состоятельныхъ холостякахъ молодыхъ интриганокъ, готовыхъ, изъ простого расчета заставить ихъ жениться на себ.

— И ты боишься, что это печально отразилось-бы на матеріальныхъ интересахъ Роберта и Жюльеты?

— Нтъ, я не о нихъ думаю, а о Феликс и, еще больше, объ Изабелл.

— Это Тереза просила тебя предостеречь меня?

— И не думала! Конечно, дла ихъ такъ не веселы, что ей трудно было-бы говорить съ тобой на эту щекотливую тему, не возбуждая подозрнія въ личной заинтересованности, между тмъ какъ я въ данномъ случа стою вн подозрній.

— Само собой! Ты славная женщина и добрая тетка! Можешь не бояться ни за Феликса, ни за Изабеллу: опутать меня брачными узами ради моихъ денегъ — никому не удастся!

— Въ конц концовъ, ты человкъ свободный, и если теб этого хочется, — пожалуйста! Я мшать теб не стану. Мн казалось только, что мой долгъ — указать теб на возможныя послдствія такой авантюры для дтей Терезы. Больше я къ этому возвращаться не буду. Ты, надюсь, простишь меня?

— Еще-бы, милая!

Оба мы немного взволнованы и обмниваемся поцлуями. Эмилія первая освобождается изъ моихъ объятій и начинаетъ вытирать себ брови. Она такъ расчувствовалась, что даже слегка всхлипываетъ.

— Богъ съ тобой, Эмилія! Чего ты?

— Ничего!.. Мн досадно, что я все это наговорила теб…

— Но почему-же? Намъ, кажется, не приходится скрытничать другъ передъ другомъ. Откровенность прежде всего!

— Ты и въ самомъ дл не сердишься? Если такъ, я очень рада! Ты всегда былъ такъ добръ…

— Положимъ, не настолько ужъ!

— Да, да! Ты знаешь, я вдь ничего не забываю. Безъ тебя я никогда не вышла бы за Мориса и не сумла-бы устроить ни своей собственной жизни, ни жизни своихъ дтей…

— Богъ съ тобой, Эмилія! Я былъ разв только мухой на рогахъ у вола…

— Ладно, молчи ужъ, старина!

— Вотъ и m-lle Клермонъ! Она наврное хочетъ напоить насъ чаемъ. Надо позвать Терезу… Тереза! Идемъ чай пить, дорогая моя!

II.

Разв могъ я, въ минувшемъ октябр, не отозваться на призывъ своего друга и бывшаго компаньона Клермона, котораго неожиданно уложилъ въ постель ударъ паралича? Разв могъ я отказать ему въ просьб създить въ пансіонъ за его дочерью? Виноватъ-ли я, что болзнь Клермона, котораго тотчасъ-же помстили въ больницу нашего общества, затянулась, и что онъ умолялъ меня дать его дочери какое-нибудь занятіе въ замк, — до его выздоровленія?

И вотъ, теперь Стефанія у меня, — слишкомъ милая, слишкомъ молодая, чтобы вести хозяйство холостяка, даже если ему сорокъ семь лтъ, если у него уже немножко отросло брюшко, а въ коротко остриженной, какъ у зуава, голов, бород уже вьются серебряныя нити.

Какъ-то будутъ здсь вести себя мои сестры. Во время своего пребыванія въ замк, он любятъ распоряжаться всмъ, какъ полноправныя хозяйки. Съ другой стороны, Стефанія очень самолюбива: она хочетъ честно, дятельнымъ и полезнымъ трудомъ, зарабатывать свои сто франковъ въ мсяцъ, которые она почти цликомъ отсылаетъ своему отцу. Между тмъ, въ моемъ богатств заинтересованы мои племянники и племянницы. Матери ихъ боятся, чтобы эта молодая особа не заняла у меня слишкомъ прочнаго положенія. Он, безъ сомннія, всячески будутъ выживать ее отсюда. Но куда можетъ уйти Стефанія? Отецъ ея лежитъ въ больниц, которую общество наше устроило для самыхъ несчастныхъ членовъ своихъ. Бдная двочка не знаетъ никакого ремесла. Въ плохенькихъ пансіонахъ, гд она жила, почти совершенно заброшенная, во время болзни отца, его банкротства и развода съ матерью, ее мало чему научили, она не подготовлена даже для неблагодарной роли учительницы. Неужели-же я брошу ее на произволъ судьбы? Правда, Клермонъ, посл того, какъ мы раздлились, безразсудно растратилъ свой пай, но не надо забывать, что мы ему многимъ обязаны: это онъ такъ хорошо наладилъ систему экспорта въ Америку, которая даетъ такіе блестящіе результаты. Нтъ, нтъ! Я общалъ ему заботиться о его дочери,— это мой долгъ — и я его исполню.

Сестрамъ моимъ и ихъ дтямъ нечего бояться. Если-бы m-lle Клермонъ было лтъ тридцать и если-бы она была хороша, еще могло-бы, пожалуй, случиться, что я забылъ-бы свое благоразуміе, но, благодареніе Создателю, эта пансіонерка съ большимъ ртомъ, выпуклымъ лбомъ и утиной кожей, далеко не создана для того, чтобы сводить меня съ ума. Мн вовсе нтъ необходимости жениться на ней, чтобы любоваться ея походкою, — единственно, что въ ней есть дйствительно красиваго. Мн вполн достаточно, если она будетъ моимъ секретаремъ и завдующей хозяйствомъ.

Положительно, опасенія сестеръ кажутся мн лишенными всякаго основанія. Почему не оставить бдную двушку здсь, въ этомъ уголк, гд она находитъ комфортъ и покой, гд она такъ хорошо чувствуетъ себя? Какъ смшны люди съ ихъ ревностью! Какъ нетерпимы они къ бдному существу, если ему, посл долгихъ испытаній, начинаетъ улыбаться надежда на лучшее будущее! Сколько зависти, ненависти, гнва, возбудила-бы маленькая Стефанія въ сердцахъ окружающихъ, еслибы судьба послала ей не Богъ всть какое счастье устроиться здсь навсегда! И кухарка Марія, и сестра моя Тереза, и лакей Гильомъ, и племянникъ мой Феликсъ, — вс хотли-бы, чтобы m-lle Клермонъ была отброшена въ убогій міръ приказчиковъ и мелкихъ чиновниковъ, чтобы она по десяти часовъ въ день писала на машин въ какой-нибудь скверной контор, въ обществ такихъ-же несчастныхъ, какъ и она, женщинъ, которыя отводятъ душу сплетнями, и чтобы она безропотно выслушивала начальственные выговоры.

Мн ясна причина этой непріязни: такъ какъ m-lle Клермонъ не иметъ состоянія, она, по ихъ мннію, должна страдать, раздляя участь всхъ бдняковъ, она не вправ уклоняться отъ тяжелаго, унижающаго, неблагодарнаго труда, Самая возможность такого уклоненія разсматривается всми, какъ несправедливая привилегія. И вс вокругъ, начиная старухой Жозефиной, которая готовитъ для слугъ, и кончая имющей нсколько милліоновъ г-жей Ивеленъ, какъ будто составили заговоръ, съ цлью не допустить до такой несправедливости. Удача Стефаніи, — если только здсь можетъ быть рчь объ удач, — искренно всхъ возмутила-бы.

Молодая двушка ловко лавируетъ среди этого моря скрытой непріязни. Очень сдержанная, она не позволяетъ себ никакой фамильярности по отношенію къ Изабелл и Жюльет, несмотря на то, что т то и дло зовутъ ее къ себ, сопровождаютъ ее на огородъ и на птичій дворъ, ласково поддразниваютъ и, вообще, стараются стать съ ней на дружескую ногу. M-lle Клермонъ прекрасно понимаетъ, что раньше или позже дружба эта смнится отчужденіемъ и что отчужденіе это будетъ тмъ мене обидно, чмъ меньше она прежде лзла въ дружбу. Она очень сдержанна съ обими молодыми двушками точно такъ-же, какъ и съ ихъ матерями, словно боится, чтобы ее не упрекнули въ желаніи очаровывать и поддлываться къ моимъ роднымъ. Тщетно Эмилія зоветъ ее съ собой на прогулку, а Тереза предлагаетъ спть съ ней подъ аккомпаниментъ клавесина: молодая двушка чувствуетъ, что подъ этой любезностью кроется желаніе лучше узнать ее, чтобы потомъ врне предать.

Съ дйствительнымъ или только показнымъ равнодушіемъ на лиц, ходитъ Стефанія по дому, по двору и по парку, она пишетъ поставщикамъ, вмст съ Маріей, которая совмщаетъ въ своемъ лиц экономку, кухарку и кондитершу, провряетъ содержимое шкафовъ, лчитъ моихъ борзыхъ, когда он линяютъ, или страдаютъ воспаленіемъ своей слишкомъ чувствительной кожи. По вечерамъ она приводитъ въ порядокъ фактуры и пишетъ отцу, а въ воскресные дни иногда мастеритъ себ шляпы.

Когда въ замк нтъ гостей, я встрчаюсь съ ней только за завтракомъ, къ которому нердко приглашаю доктора Кюрэ, моего друга, адмирала Элигоэ съ женой, часто бываютъ у меня за столомъ и зазжіе охотники, а также нотаріусъ. Вечеромъ m-lle Клермонъ къ столу не выходитъ:, она обдаетъ у себя. По пансіонской привычк она рано ложится спать, а помщающаяся въ смежной комнат кухарка Марія, стоитъ нкоторымъ образомъ на страж ея нравственности.

Въ сущности, Марія только временно была переведена сюда въ прошломъ году по предписанію врача, такъ какъ она заболла острой формой бронхита, теперь она давно уже выздоровла, но ей очень не хочется снова переходить въ людскую, и она всячески старается удержать за собой свою временную привилегію. Иногда Марія, обычно посл представленія мн меню на слдующій день задерживается на нсколько минутъ у дверей моего кабинета, чтобы поболтать немного. Большей частью она заводитъ рчь о m-lle Клермонъ. Почтенная женщина находитъ, что эта двочка слишкомъ привязывается къ дому: когда г. Клермонъ въ феврал выразилъ желаніе, чтобы дочь на нкоторое время похала къ нему, она дв ночи подъ рядъ плакала, уткнувшись лицомъ въ подушку. И, Марія, которой ея первоклассные кулинарные таланты придаютъ въ глазахъ окружающихъ большой авторитетъ, беретъ на себя смлость сказать, что она обо всемъ этомъ думаетъ: посл этой жизни въ роскоши, двочк еще тяжеле будетъ работать гд-нибудь въ контор, и она будетъ чувствовать себя очень несчастной, не даромъ плутовка такъ: неохотно учится писать на машин, она прекрасно понимаетъ, что какъ только научится, ее тотчасъ-же отправятъ въ Парижъ на службу.

— Хитрая двочка!— восклицаетъ Марія.

Впрочемъ, дальше этого моя кухарка не идетъ. За исключеніемъ тхъ случаевъ, когда ей приходится, имть дло съ поставщиками, которыхъ она на чемъ свтъ стоитъ ругаетъ за не вполн отвчающіе ея требованіямъ продукты, она уметъ держать языкъ за зубами и, вообще, не лишена такта. Но, чувствуется, что она что-то не договариваетъ. Я хорошо вижу, что ей очень хотлось-бы поговорить со мной на чистоту, сказать мн все, что она думаетъ, а думаетъ она, что Стефанія, слишкомъ рано развившаяся въ сутолок парижской жизни, видвшая раззореніе родителей, семейныя сцены и бгство изъ дому преступной матери, воспитывавшаяся въ пансіонахъ, подъ вліяніемъ всякихъ испорченныхъ двочекъ, — не прочь-бы, съ помощью выгоднаго брака, навсегда устроиться здсь, въ этомъ замк.

Я длаю видъ, что совершенно не понимаю намековъ Маріи.

Все это, безъ сомннія, чистйшій вздоръ, и тмъ не мене, вс въ дом серьезно врятъ въ эту вымышленную интригу. Когда я вчера сдлалъ Гильому выговоръ за то, что онъ не исполнилъ какого-то приказанія m-lle Клермонъ, онъ принялъ оскорбленный видъ.

— Мало будетъ толку, если всякій станетъ приказывать!— отвтилъ онъ.

Если Стефанія входитъ въ кладовую для блья, чтобы взглянуть, все-ли въ порядк, жена Гильома демонстративно выходитъ оттуда.

Одна лишь мысль о томъ, что этому бдному ребенку можетъ улыбнуться счастье, враждебно настраиваетъ противъ него всхъ моихъ словъ.

Они могутъ быть спокойны: это счастье ей не улыбнется. Стефанію скоре можно признать некрасивой. Широкій ротъ, за которымъ видны желтые зубы, и слишкомъ выпуклый лобъ, портятъ миловидность ея лица, украшеннаго живыми, черными глазами, и обрамленнаго густой бронзовой шевелюрой. Видно, что ее плохо кормили въ пансіонахъ, въ которыхъ она въ общей сложности прожила около десяти лтъ, и это отразилось на ея темной шероховатой подъ глазами и кое-гд на ше, кож. Очень не дурны ея тонкія, блдныя руки, но и ихъ портятъ скверно подстриженные ногти.

Она мало образована, и умъ ея не отличается большой гибкостью. Ни отъ матери, покладистой кокотки, ни отъ отца, съ его безпокойнымъ саркастическимъ умомъ, эта сдержанная, холодная по вншности двушка, ничего, казалось, не позаимствовала, за исключеніемъ разв отцовской проницательности да вкуса..

Вкусъ, надо отдать ей справедливость, у нея рдкій. Едва поселившись у меня, она тотчасъ-же посовтовала сдлать кой-какую перестановку мебели, и я вынужденъ былъ признать, что совтъ ея былъ очень удаченъ. Теперь, благодаря Стефаніи, въ моей библіотек есть уголокъ, который, казалось-бы, только что покинулъ Гельвецій. Столовая, изъ которой по ея же совту вынесены были поставцы для посуды и ненужныя картины, и въ которой, вокругъ овальнаго, украшеннаго розами стола, стоитъ полторы дюжины обитыхъ вишневаго цвта шелкомъ, креселъ, — тоже теперь производитъ гораздо боле выгодное впечатлніе и очень нравится гостямъ.

Самое лучшее у Стефаніи — это ея походка, тонкая, стройная, скоре напоминающая подростка, она очень красиво выступаетъ въ своихъ лакированныхъ туфелькахъ, надъ которыми иногда видны ея срые чулки, въ своемъ нсколько короткомъ, со складками плать и скромной блузк. Любая, самая знаменитая балерина, могла-бы позавидовать ея походк. Когда она подноситъ мн на серебряномъ поднос тонкій хрустальный бокалъ на высокой ножк, наполненный контрексвильской водой, я не безъ легкаго волненія слжу за ея граціозной, неспшной походкой, между тмъ, какъ ея маленькія ноги отражаются въ блестящемъ, прозрачномъ, какъ зеркало, паркет.

Да, я и не думаю скрывать: мн доставляетъ большое удовольствіе видть m-lle Клермонъ въ замк, гд-нибудь въ англійскомъ салон Вильяма Гогарта, съ западной стороны выходящемъ всми окнами на большой прудъ, а съ восточной — на такъ называемый ‘Зеленый коверъ’, примыкающій къ ‘Чащ Ланей’. Я, по совсти, не отрицаю этого, какъ не отрицаю и того, что люблю слушать ея прелестный, кристальный, нсколько не увренный голосъ, когда она, подъ аккомпаниментъ клавикордовъ, поетъ старинныя французскія псни, въ эти минуты предъ моимъ мысленнымъ взоромъ проносятся героини моихъ любимыхъ произведеній, отъ принцессы Клевской и Клариссы Гарловъ, до Жюстины и Манонъ Леско. Но неужели этого достаточно, чтобы я влюбился въ эту пансіонерочку и женился на ней, связавъ съ ней свою старость? Нтъ, нтъ!..

Однако! Я ловлю себя на томъ, что мысль моя все время работаетъ въ опредленномъ направленіи. Я расхаживаю взадъ и впередъ по англійскому салону и даже забываю взглянуть, почистила-ли старая Жозефина рамы старинныхъ гравюръ, въ которыхъ такъ ярко сказался сатирическій талантъ Вильяма Гогарта.

Вдругъ я невольно останавливаюсь посредин комнаты, подъ подвшеннымъ къ потолку пучкомъ омелы. Это сдлала въ Сочельникъ сама Стефанія. Она стояла тутъ, на верхней ступеньк двойной лстницы, ея маленькія ножки въ туфелькахъ и срыхъ чулкахъ видны были изъ-подъ черной закрытой спереди розовымъ передникомъ юбки, которая красиво обрисовывала ея стройный двичій станъ. Наклоняясь, она показывала свое милое лицо, и смотрла на меня, улыбаясь своимъ черезчуръ широкимъ ртомъ, я былъ въ охотничьихъ сапогахъ и такой-же куртк, съ зеленой фетровой шляпой на голов. Очень можетъ быть, что я нравился ей въ этомъ опереточномъ костюм.

Мы тогда обмнялись нсколькими шутками по поводу наступающаго праздника, но при этомъ,— я это очень хорошо помню,— никто изъ насъ не упомянулъ объ извстномъ намъ обоимъ, заимствованномъ изъ Англіи обыча, въ силу котораго всякій танцоръ долженъ поцловать свою даму каждый разъ, когда они проходятъ подъ висящимъ съ потолка пучкомъ зелени. Почему она не ршилась упомянуть объ этомъ? Вдь, не боялась же она, что я тутъ же, на мст, вздумаю примнить англійскій обычай? Она знаетъ, что я человкъ корректный и даже холодный.

Пучекъ зелени Стефанія перевязала алой лентой. Взглянувъ при этомъ на меня, такъ покраснла, что рядомъ съ ея щекой лента, казалось, потеряла свой яркій цвтъ, но тотчасъ же щека поблднла, стала безкровной, двушка въ волненіи закрыла глаза. Это продолжалось какихъ-нибудь полъ секунды.

Я поспшилъ уйти въ свою комнату и вошелъ исполненный радостнымъ изумленіемъ, Взглянувъ на себя въ зеркало, мн пришло въ голову, что я выгляжу совсмъ еще молодымъ, несмотря на пробивающуюся въ бород сдину.

За эти нсколько недль, я,, конечно, не могъ настолько заинтересоваться этой двушкой, чтобы она въ состояніи была подмтитъ съ моей стороны, хоть тнь, чего-нибудь боле глубокаго, чмъ чувство симпатіи, и чтобы она могла опасаться возможности флирта.

Въ тотъ же вечеръ, разстегивая на мн гетры, Гильомъ спросилъ, желаю ли я, чтобы m-lle Клермонъ принесла, мн сейчасъ же въ библіотеку мой грогъ. Япочти сердито отвтилъ, что сегодня пить грога не буду и, что впредь онъ, Гильомъ, будетъ мн его подавать, а не m-lle Клермонъ. Мой рзкій тонъ удивилъ моего дворецкаго и онъ бросилъ на меня негодующій взглядъ, бдный малый вообще не выноситъ, когдй съ нимъ обращаются ‘какъ со слугой’. Впрочемъ, онъ ни слова не сказалъ мн и только ушелъ надутый, унеся съ собой мои гетры, и охотничій костюмъ и оставивъ меня одного, въ халат поверхъ нижней рубашки и туфляхъ.

Съ тхъ поръ между мною и m-lle Клермонъ ничего не произошло, но я начинаю думать, что мн было бы .теперь тяжело удалить отъ себя этого ребенка. Я даже ршилъ было это сдлать еще до прізда сестеръ, но у меня не хватило мужества привести ршеніе въ исполненіе. Это обстоятельство подрываетъ мое уваженіе къ самому себ. Что собственно заставило меня отступить отъ принятаго ршенія? Состраданіе? Или желаніе посмотрть, какъ эта бдная двушка подготовляетъ выгодный для себя бракъ? Врне всего, мной руководило и то и другое. Меня очень занимаетъ, какъ-то возьмется за дло Стефанія, дйствующая, безъ сомннія, подъ вліяніемъ обнищавшаго отца. Я чувствую себя на положеніи богатой двушки, за которой съ корыстными цлями увивается какой-нибудь юнецъ. Только бдняжка Стефанія далеко не заслуживаетъ такого презрнія, какъ искатели богатыхъ невстъ: она просто хочетъ спастись изъ домашняго ада, бжать отъ нищеты, въ то же время давая себ искренній обтъ быть преданной, внимательной женой.

Во всякомъ случа, интрига стоитъ того, чтобы за ней прослдить.

Не въ примръ прошлому, я этой весной совершенно не интересуюсь работой, которую произвели у меня маляры и обойщики. Напрасно также Гильомъ, собственными руками наводилъ блескъ на каждую мелочь и веллъ распилить для каминовъ четыре втвистыхъ бука: мысли мои далеко, и я только разсянно хвалю его за распорядительность. Сидя въ своей библіотек, я читаю, совершенно не вникая въ смыслъ прочитаннаго. ‘Происхожденіе религій’, которое всегда такъ увлекаетъ меня: я думаю о возможныхъ перипетіяхъ того конфликта, который неизбжно возникнетъ между мной и сестрами.

Въ сущности, подозрвать Стефанію въ какихъ бы то ни было матримоніальныхъ замыслахъ нтъ никакого основанія. Чаще всего она грустна, какъ и подобаетъ двушк, отецъ которой очень боленъ, и, право же, не похоже, чтобы она играла роль корыстолюбивой искусительницы. Да разв способна на такой маккіавелизмъ девятнадцати лтняя пансіонерка?

Я знаю Клермона и считаю его способнымъ внушить дочери корыстолюбивыя мысли, указать ей на меня, какъ на выгоднаго мужа, но кто ршится бросить камнемъ въ этого несчастнаго? Обманутый, брошенный женой, разоренный ею и сворой грязныхъ дльцовъ, теперь больной, разбитый параличемъ,— разв, не иметъ онъ права презирать людей и внушать дочери, презрніе ко всмъ высокимъ словамъ и благороднымъ чувствамъ, которыми люди, по, его увренію, только морочатъ другъ лруга? Но все же…. Неужели эти уроки скептицизма и цинизма могутъ такъ сильно повліять на юную пансіонерку, чтобы вдругъ превратить ее въ какую-то искушенную въ искусств водить за носъ мужчинъ г-жу Ментенонъ? Я сомнваюсь въ этомъ.

Къ тому же, съ тхъ поръ, какъ пріхалъ Феликсъ Рейнаръ, m-lle Клермонъ не скрываетъ, что этотъ веселый молодой человк забавляетъ ее. Ей очень нравятся рисунки-шаржи, которыми онъ развлекаетъ насъ по вечерамъ, и она отъ души хохочетъ. Она забываетъ даже кружева, которыя въ это время зашиваетъ, съ интересомъ слдитъ за тмъ, какъ Феликсъ рисуетъ львовъ, тигра, пантеру, медвдя, укротителя зврей и, наконецъ, даже клтку. Надо ему отдать справедливость: когда онъ перестаетъ разыгрывать изъ себя непоколебимаго, презирающаго весь міръ революціонера, и становился просто веселымъ малымъ, съ нимъ никогда не бываетъ скучно. Правда, иногда онъ въ своихъ шуткахъ заходитъ слишкомъ далеко, двушки при этомъ густо краснютъ, на минуту опускаютъ глаза, потомъ разражаются смхомъ и стыдливо убгаютъ, Тереза сердится, Робертъ вслухъ сокрушается о томъ, что его кузену не достаетъ моральной дисциплины, столь необходимой въ эту пору раздраженія и анархіи, потомъ онъ начинаетъ комментировать статью Поля Бурже, не забывая при этомъ сдлать ловкій шахматный ходъ и дать мн матъ, который обходится въ пять франковъ.

Феликсъ берется за карандашъ и начинаетъ рисовать въ своемъ альбом на каждаго изъ насъ каррикатуры. Скоро возвращается, вмст съ Жульетой и Изабеллой, Стефанія и откровенно восхищается его рисунками. О томъ, что во мн можетъ заговорить ревность, она и не думаетъ. Гд же въ такомъ случа ея маккіавелевскіе разсчеты? Нтъ, положительно все это померещилось болтливой Маріи!

Какъ мн ни совстно, но я долженъ сознаться, что послднія соображенія огорчаютъ меня. Мн непріятно думать, что Стефанія вовсе не добивается женить меня на себ, хотя бы ради моихъ денегъ. Какой-нибудь Феликсъ не сегодня — завтра можетъ влюбить ее въ себя и увезти. При этой мысли непріятное чувство наполняетъ мое сердце, растетъ, ширится, и я, помимо воли, тяжело вздыхаю. Какъ это странно!

То же волненіе я всегда испытывалъ передъ двушками и женщинами, съ которыми мн приходилось встрчаться. Я всхъ ихъ любилъ, если можно такъ выразиться о томъ желаніи сентиментальной близости, которое я по отношенію къ нимъ испытывалъ. Иногда мн случалось даже слдовать, на разстояніи десяти шаговъ, за какой-нибудь незнакомкой и мечтать о томъ, какъ хорошо было бы совершить, напримръ, съ ней морское путешествіе: воображеніе мое услужливо рисовало мн, какъ оба мы, стоя рядомъ и облокотившись на бортъ корабля, любуемся гаванью въ Корфу, стройными, вырзывающимися на синемъ неб кипарисами, византійской крпостью, вызывающей воспоминанія о сдой старин. Я такъ живо переживаю все это, что какъ бы чувствую теплоту плеча стоящей рядомъ со мной незнакомки, слышу голосъ ея и даже біеніе ея сердца. Мн кажется, что эта общность переживаній передъ лицомъ прекрасной природы, что это сліяніе нашихъ душъ въ преклоненіи предъ красотой, можетъ дать мн высшее счастье. Но въ эту минуту незнакомка заворачиваетъ за уголъ улицы, и мн остается только мечта моя. Цлый часъ посл этого, если не дольше, я все еще ношусь съ нею, нердко эта заманчивая мечта снова посщаетъ меня въ тотъ же вечеръ, на слдующій день, черезъ недлю или даже черезъ мсяцъ. Въ Париж есть уголки, которые и теперь еще обладаютъ способностью воскрешать во мн старыя грезы, съ которыми я носился, когда мн было двадцать лтъ.

Не было почти ни одной горничной, которую мн не хотлось бы сдлать своею любовницей, но только одной или двумъ изъ нихъ я сказалъ о своемъ желаніи.

Стефаніи Клермонъ я тоже ничего не скажу.

Часто я мысленно представляю себ, какъ она сіяла бы отъ радости въ тотъ день, когда стала бы здсь полновластной хозяйкой и съ какой благодарностью смотрла бы она на меня. Возможно… Въ перспектив мн это представляется очень заманчивымъ. Да, въ перспектив…

Сегодня днемъ молодые люди, съ проволочными масками на лицахъ и шпагами въ рукахъ, устроили передъ крыльцомъ нчто врод фехтовальнаго турнира. Робертъ Ивеленъ строго слдуетъ пріемамъ пройденной имъ школы, съ правильными промежутками выставляетъ ногу впередъ и отставляетъ ее назадъ, предупреждаетъ своего противника о своемъ намреніи нанести ему ударъ. Феликсъ Рейнаръ пользуется этой методической медлительностью соперника для того, чтобы сбивать его съ толку и наносить ударъ за ударомъ, впрочемъ, Робертъ ловко увертывается, и ему даже удается, воспользовавшись промахомъ своего кузена, оцарапать ему кончикомъ шпаги край перчатки.

Послдній оспариваетъ правильность удара, но въ конц концовъ вынужденъ признать, что Робертъ былъ въ своемъ прав. Немного поблднвъ, съ сжатыми губами, онъ снова становится въ позицію, чтобы взять реваншъ. Опять неудача: въ то время какъ онъ направляетъ ударъ на проволочную маску Роберта, тотъ, уклонившись, задваетъ его въ бокъ.

Феликсъ бросаетъ на меня свирпый взглядъ, такъ какъ я, въ качеств единственнаго члена жюри, сталъ на сторону Роберта. Мало-по-малу онъ входитъ въ азартъ и мтитъ только въ голову или въ грудь противника, стараясь въ то же время обезоружить его. Робертъ спокоенъ, не сходитъ съ мста и внимательно слдитъ за каждымъ движеніемъ Феликса, мн кажется, что онъ въ это время повторяетъ про себя правила фехтовальнаго искусства.

Дло начинаетъ принимать серьезный характеръ,— характеръ настоящей дуэли, по крайней мр, дуэли между друзьями. Феликсъ, во что бы то ни стало, хочетъ восторжествовать надъ противникомъ и сдлать его смшнымъ, онъ нападаетъ со стиснутыми зубами, при чемъ нервно движется его нижняя челюсть, обросшая маленькой бородкой. Чувствуется, что этотъ юноша въ фланелевой фуфайк, заплатанныхъ брюкахъ и грязныхъ ботинкахъ, воодушевленъ всей той ненавистью къ богатымъ, которая накопилась въ его душ за долгіе годы. Въ лиц этихъ двухъ молодыхъ людей какъ бы вступили, между собой въ борьбу дв касты. Глядя на нихъ, я, вынужденъ признать, что племянники мои, каждый съ своей стороны, пришли къ-правильнымъ логическимъ выводамъ, которые были подсказаны имъ ихъ соціальнымъ положеніемъ. Было бы, конечно, боле оригинально, еслибы богатый Робертъ сталъ анархистомъ, а бднякъ Феликсъ — реакціонеромъ, но ни того, ни другого не хватило на то, чтобы преодолть вліяніе среды и обстановки. Одинъ жилъ на богатомъ бульвар, другой на бдной улиц, и это наложило отпечатокъ на ихъ дтскіе мозги. Даже общее воспитаніе въ одномъ и томъ же лице Кондорсэ не могло сблизить ихъ взглядовъ и характеровъ. Одинъ, взявъ за образецъ Спартака, считаетъ себя вправ безпощадно мстить обществу, другой, вдохновляемый образомъ Цезаря, замыкается въ своей аристократической гордости.

На звонъ шпагъ выбгаютъ на крыльцо вс три молодыя двушки. Жюльета начинаетъ посмиваться надъ позой своего брата, и къ ней скоро присоединяется Изабелла, Стефанія молчитъ. Она стоитъ, опустивъ руки, ладонями наружу, вдоль розоваго шелковаго передника поверхъ черной, со складками, юбкиз.

Жюльета, въ своемъ бежевомъ плать, направляетъ на фехтовальщиковъ фотографическій аппаратъ. Посл одного изъ снимковъ она радостно вскрикиваетъ: ей удалось запечатлть на пластинк моментъ, когда изъ руки Роберта летитъ выбитая Феликсомъ шпага.

Робертъ сконфуженъ, Феликсъ съ торжествомъ снимаетъ съ себя проволочную маску. Жюльета и Изабелла визжатъ отъ радости, Стефанія покраснла отъ удовольствія и апплодируетъ, далеко отставивъ руки.

Я спшу въ гостинную за Терезой: пусть она насладится тріумфомъ сына и порадуется на любовь, которую проявляетъ къ нему наша всегда такая безстрастная Стефанія. Послдняя, между прочимъ, находится въ очень возбужденномъ состояніи и даже трижды съ головокружительной быстротой обернулась вокругъ самой себя.

Тереза охотно послдовала за мной. Ее, повидимому, очень мало огорчаетъ то, что мрачный какъ туча Робертъ поднимаетъ свою шпагу подъ градъ насмшекъ пухленькой, съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу, Жюльеты, между тмъ какъ Изабелла коварно длаетъ видъ, что закрываетъ лицо руками, чтобы не быть свидтельницей такого позора.

Но борьба возобновляется.

Соперники опять становятся въ позицію.

На этотъ разъ Робертъ держится уже не такъ безстрастно. Онъ выступаетъ впередъ и предпочитаетъ перейти въ наступленіе. Вдругъ воздухъ оглашается рзкимъ крикомъ Стефаніи, она сконфуженно улыбается и краснетъ: ей показалось, что Феликсу грозитъ опасность.

Робертъ, дйствительно, успваетъ три раза подрядъ задть своего кузена, и поединокъ, по ршенію жюри, считается оконченнымъ.

Феликсъ опускается на каменную скамью. Его длинные черные волосы придаютъ ему что-то флорентинское. Онъ свиститъ какъ дроздъ и длаетъ видъ, будто ищетъ въ листв сосдняго платана птицу, которой такъ удачно подражаетъ своимъ свистомъ. Стефанію это приводитъ въ полный восторгъ, впрочемъ, какъ примрная двица, она достаетъ изъ кармана своего розоваго передника какую-то вышивку и начинаетъ усердно работать.

Я увожу Терезу по направленію цвточныхъ клумбъ и начинаю расхваливать ея красавца-сына.

— Сразу видно, что это дитя любви!— говорю я.

Тереза смотритъ мн прямо въ глаза.

— Къ сожалнію, онъ очень страдаетъ,— начинаетъ она.— Мн тоже не легко. Онъ не можетъ работать: у него нтъ ни моделей, ни хорошихъ красокъ, ни тонкихъ кистей, не говоря уже о томъ, что наша квартира на четвертомъ этаж очень скудно освщается солнцемъ. Знаешь, я готова на колняхъ благодарить тебя, что ты въ этомъ году такъ рано пригласилъ насъ. Я боюсь, что Парижъ погубитъ этого ребенка. Когда имъ овладваетъ отчаяніе, онъ убгаетъ изъ дома, ищетъ развлеченій и… ты понимаешь? То, что считается дозволеннымъ для Роберта, преступно для Феликса. Разъ, напримръ, онъ въ какой-то пивной проигралъ въ карты такую сумму, что мн пришлось заложить свои часы и кольцо, Ахъ, я такъ боюсь, чтобы это не повторялось! Быть можетъ, онъ еще многое скрываетъ отъ меня… При каждомъ звонк я нервно вздрагиваю: я все жду кредиторовъ, которымъ задолжалъ Феликсъ…

— Скажи, они приходили уже, кредиторы?

— Да!

— И ты не могла удовлетворить ихъ?

— Нтъ!

Тереза опускаетъ глаза. Она выступаетъ медленными, хотя крупными шагами, скрестивъ на худой груди руки. Корона сдющихъ волосъ какъ бы внчаетъ это скорбное лицо, въ скульптурныхъ чертахъ котораго нкогда было столько знойной красоты. Подъ ногами ея шуршатъ сухіе, желтые листья, которыхъ не успли еще сгрести въ кучу. Я окидываю взглядомъ ея высокую, худую фигуру, ея слишкомъ легкое полинявшее платье. Что у нея за жизнь? Вчная мучительная забота о деньгахъ составляетъ все ея содержаніе. Сколько непріятностей, униженій, безсильной злобы!

— Боже мой, Боже мой!— восклицаетъ она.

И сестра поднимаетъ глаза къ своду изъ втвей, который образовали надъ нашими головами начинающія уже закрываться листьями деревья.

Мы тихо подвигаемся впередъ, по алле, словно по корридору, проложенному въ доброе старое время благочестивыми синьорами среди густой рощи, на высот восьмисотъ метровъ, въ самой глубин перспективы, точно замыкая корридоръ, видно солнце. Все здсь ветъ тайной и безсмертной красотой, передъ которыми такъ ничтожны кажутся наши земныя радости и печали.

Тереза шевелитъ блдными губами: что-то она еще собирается мн сказать пугающаго, тяжелаго?

О, я догадываюсь! Она ни слова не сказала бы мн о своемъ тяжеломъ положеніи, если бы мои отношенія къ Стефаніи не возбуждали въ ней, этой несчастной матери, опасенія за наслдство, вдь, только въ предвидніи этого наслдства теперь есть хоть какая-нибудь надежда подъискать приличнаго жениха для Изабеллы и умрить нетерпніе кредиторовъ Феликса.

— Ты понимаешь меня, не правда ли?

Прежде чмъ поставить мн этотъ вопросъ, сестра останавливается и съ тоской смотритъ на меня. Она не ршается просто умолять меня, чтобы я устранилъ съ дороги m-lle Клермонъ. Она прекрасно понимаетъ, что въ ней говоритъ только грубый эгоизмъ, который не можетъ допустить, чтобы я хоть за нсколько лтъ до смерти извдалъ счастье,— и во имя чего? Во имя того, чтобы какой-нибудь молодой негодяй могъ успокоить своихъ кредиторовъ или чтобы жаждущая наслажденія молодая двушка отказалась отъ поступленія на сцену?..

Тереза понимаетъ положеніе вещей: она добивается, чтобы я убилъ свою послднюю радость, принесъ въ жертву свое, быть можетъ, очень недолговременное, счастье, аппетитамъ ея испорченныхъ дтей. Прошлое должно уйти съ дороги, уступить ее будущему…

Такъ, по крайней мр, думаетъ Тереза, которая уврена, что я влюбленъ въ m-lle Клермонъ. Несчастная женщина, сознательно требуетъ, чтобы я отдалъ себя на закланіе и, съ другой стороны, совершилъ преступленіе: вдь, если я закрою для Стефаніи двери своего дома, ей ничего другого не останется, какъ идти на улицу…

Да, я понимаю душевное состояніе Терезы, тяжелую внутреннюю борьбу, которую она переживаетъ.

Мы теперь находимся на перекрестк восьми аллей, здсь въ старые годы былъ сборный пунктъ охотниковъ изъ восьми сосднихъ помстій. Вокругъ пьедестала, на которомъ возвышается статуя Діаны, устроена каменная скамья. Я опускаюсь на нее. Тереза становится спиной къ солнцу, которое смотритъ на насъ изъ поперечной аллеи, она стоитъ передо мной мрачная, какъ тнь, въ узкомъ свтовомъ кругу. Эта высокая, увнчанная короной сдющихъ волосъ, женщина смущаетъ меня.

Въ припрыжку подбгаетъ моя блая левретка, Надина. Наконецъ-то, она меня нашла! Собака проявляетъ бурную радость, прыгаетъ, визжитъ, пышный хвостъ ея, напоминающій великолпное страусовое перо, съ своей стороны тоже выражаетъ душевное состояніе своей хозяйки. Красота этого животнаго какъ бы встрчается тутъ съ безобразіемъ нашей человческой скорби.

Среди втвей щебечутъ птицы, гд-то воркуетъ горлица, а мы, братъ и сестра, ухитряемся тутъ ненавидть другъ друга и подыскиваемъ оправданіе нашей ненависти. О, я знаю: Терез очень тяжело предстать передо мной въ такомъ свт — жадной, жестокой нищенкой…

Я, наконецъ, выжимаю изъ себя нсколько банальныхъ словъ насчетъ свойственныхъ юношамъ шалостей, которыя съ годами прекращаются и далеко не на всю жизнь простираютъ свое развращающее вліяніе. Тереза снова принимается ходить. Башмаки ея, изъ сквернаго, сраго полотна, вязнутъ въ песк.

— Феликсъ сильно начинаетъ безопокоить меня!— говоритъ она.— Бдняки не должны знаться съ богачами. Робертъ губитъ Феликса,— помимо своей воли, конечно! На Масляной имъ захотлось кутнуть немного, такъ какъ Ивеленъ отказалъ сыну въ нужныхъ для этого деньгахъ, то этотъ испорченный мальчишка предложилъ матери, что онъ лично уплатитъ портному слдуемые тому шестьсотъ франковъ, мотивировалъ онъ свое желаніе тмъ, что ему надо сдлать портному какія-то замчанія, замчанія портному онъ дйствительно сдлалъ, но деньги оставилъ у себя въ карман для какого-то ужина… Да, вотъ на что способенъ этотъ образцовый молодой человкъ! Тебя это, повидимому, нисколько не удивляетъ? Ты смешься, но я… мн не до смха!.. Чтобы присутствовать-на этомъ ужин, Феликсу нуженъ былъ сюртукъ, блье,— и онъ, не долго думая, заказалъ все это! Да, дорогой мой, онъ, вчно щеголяющій чуть не въ отрепьяхъ, захотлъ вдругъ разыграть сноба! Коротко сказать теб, портной и владлецъ, магазина блья скоро пришли за деньгами, такъ какъ видъ нашей квартиры, внушилъ имъ недовріе, они нагло стали требовать немедленной уплаты, Я каждому изъ нихъ дала небольшую сумму, къ несчастью, они скоро, въ мое отсутствіе, снова явились, мальчикъ мой такъ смутился, что взялъ изъ шкафа деньги, которыя я приготовила для уплаты за квартиру за три мсяца, и все имъ отдалъ… Въ этомъ, конечно, нтъ ничего преступнаго, но, знаетъ же онъ, въ какомъ мы положеніи, знаетъ, что намъ нельзя сравняться съ Ивеленами. Феликсъ совершенно не думаетъ обо всхъ, выпадающихъ на мою долю и на долю его отца страданіяхъ, и нисколько не щадитъ насъ. Консьержка въ конецъ извела меня съ тхъ поръ, требуя квартирной платы, потомъ дло перешло къ судебному приставу. Благодаря теб и Эмиліи мн удалось остановить взысканіе, но теперь хозяинъ отказываетъ намъ отъ квартиры. Придется подыскать другую, перехать въ новый кварталъ, гд мы уже не будемъ пользоваться прежнимъ кредитомъ, не говоря уже о томъ, что перевозка мебели влетитъ въ копеечку. Я крупно поговорила съ Феликсомъ въ надежд, что въ немъ заговоритъ совсть,— и знаешь, что онъ мн отвтилъ? ‘Не могу понять, почему меня честятъ разбойникомъ за то, что я квартирными деньгами уплатилъ портному, между тмъ какъ поступокъ Роберта, обманомъ вытянувшаго деньги у матери, разсматривается только какъ забавный фарсъ’… Конечно, я спорила съ нимъ, я пыталась доказать ему, что поступокъ Роберта не имлъ никакихъ серьезныхъ послдствій, между тмъ, какъ его поступокъ, повлекъ за собой столько тяжелыхъ непріятностей и униженій для всхъ насъ. Въ отвтъ онъ съ паосомъ заговорилъ о ‘распредленіи богатствъ’, о томъ, что онъ жить хочетъ. Въ конц концовъ, онъ пригрозилъ, что уйдетъ отъ насъ, поселится на Монмартр и заживетъ одинъ, свободный и независимый. Несчастный! Онъ и десяти су не въ состояніи заработать своей импрессіонистской мазней, а что касается его классическихъ рисунковъ, онъ ни за-что не хочетъ продавать ихъ: это, говоритъ онъ, могло бы повредить его искусству, а искусство прежде всего!..

Тереза умолкла. Что могу я отвтить ей? Сынъ ея укралъ, — правда, онъ обокралъ сбою собственную мать, но это мало мняетъ дло, онъ къ тому же прекрасно зналъ, что этотъ поступокъ приведетъ въ отчаяніе его родныхъ и создастъ имъ массу непріятностей. Ну, а Робертъ? Разв, онъ не укралъ? Не знаю, но мн почему-то его воровская продлка кажется просто шалостью. О проступк Феликса думаешь съ грустью, о проступк Роберта — съ улыбкой,, первый отдаетъ драмой, второй — водевилемъ: Но почему же? Вдь, позорный поступокъ все же остается позорнымъ, кто бы его ни совершилъ — бднякъ или богачъ, и все же, въ глубин своей латинской души, воспитанной въ коллеж на Сенек и Цицерон, я одного осуждаю, а къ другому отношусь чуть не какъ къ милому шутнику. Эта несправедливость… повидимому, лежитъ въ моихъ нервахъ, мускулахъ, крови и костяхъ.

Я и сестра молча смотримъ другъ на друга. Она низко опустила голову. Въ мраморномъ порыв застыла надъ нами Діана, которой совершенно нтъ дла до нашей скорби. Вокругъ насъ разстилается ликующая природа, сходящіяся здсь восемь дорогъ ведутъ къ самымъ разнообразнымъ ландшафтамъ: къ поросшимъ лсомъ холмамъ, къ крошечнымъ, сверкающимъ на солнц своими домиками, деревушкамъ, и зеленющимъ лугамъ, при взгляд на которые чудится, что они ведутъ прямо на ясное, лазурное небо. Опьяненныя любовью, птицы оглашаютъ воздухъ пніемъ.

Я взялъ руку Терезы и поднесъ ея исколотые иглой пальцы къ губамъ. Но ей нужно нчто большее: посл сдланнаго ею признанія, она надялась услышать съ моей стороны увреніе, что ей больше нечего бояться за будущее своихъ дтей, то есть, я удалю изъ своего дома Стефанію. И мн хочется пообщать ей это, сказать, что Стефанія скоро уйдетъ отсюда, что я оставлю у себя Феликса. Я уже открываю ротъ, чтобы порадовать ее этимъ, но…

— Нтъ, я не могу!

Странно: я увренъ, что Стефанія, эта невзрачная пансіонерка, еслибы я вдругъ набрался смлости и попросилъ ея руки, отказалась бы отъ этой чести, и вс же…

Инсинуаціи кухарки, многозначительные взгляды, моего дворецкаго опасенія моихъ сестеръ,— все это, какъ на зло наполняетъ меня мыслью о возможности тихаго, идиллическаго счастья. Вотъ почему я не могу общать Терез того, чего она отъ меня такъ ждетъ.

Сестра, между тмъ, снова начинаетъ жаловаться. Я боюсь что на этотъ разъ она зайдетъ значительно дальше. Левретка моя какъ-бы поняла важность предстоящаго разговора она ложится у нашихъ ногъ, кладетъ свою узкую мордочку на тонкія, соединенныя вмст лапки, словно предоставляетъ намъ, такимъ грустнымъ, любоваться ея изящной фигуркой.

Вдали показывается Эмилія, она не спша приближается къ намъ съ раскрытымъ надъ головой зонтикомъ и весело спрашиваетъ что мы тутъ длаемъ.

— Мы говоримъ о Феликс!— отвчаю я.

— И о Роберт!— спшитъ прибавить Тереза, которой во что-бы то ни стало хочется показать, что сынъ ея только слдуетъ примру своего кузена.

— А, ты разсказала ему?.. спрашиваетъ Эмилія.

— Да, пришлось!

И Тереза вслухъ принимается обвинять самое себя: ей надо было-бы держать дтей вдали отъ насъ, чтобы не соблазнять ихъ зрлищемъ нашего богатства. Вмсто того, чтобы заказывать себ костюмы въ триста франковъ для шикарнаго ужина съ Робертомъ, Феликсъ тогда, по примру своихъ товарищей изъ парижской богемы, въ фетровой шляп и бархатномъ костюм, распвалъ-бы гд-нибудь въ кабачк популярныя псенки, закусывая въ антрактахъ крутыми яйцами и запивая ихъ дешевымъ пивомъ. Изабелла тогда пріобрла-бы вкусъ къ неприхотливой домашней кухн, и сама ходила-бы на рынокъ, а высшее счастье видла-бы въ выход замужъ за какого-нибудь бухгалтера съ годовымъ окладомъ въ тысячу восемьсотъ франковъ.

Особенно Тереза не можетъ простить себ того, что имла глупость, еще за три мсяца до перваго представленія ‘Юноны’, снять хорошую квартиру на бульвар Клеберъ, нанять лакея, заново меблировать гостинную и устроить рядъ пріемовъ. Эмилія мягко оспаривала ее, доказывая, что та поступила совершенно правильно: крайне важно было, чтобы Рейнаръ, въ борьб съ равнодушіемъ публики, былъ поставленъ въ хорошія условія, чтобы его окрыляли вс эти доказательства вры въ него окружающихъ.

Я съ своей стороны напоминаю, что маститые критики очень хвалили нкоторыя части ‘Юноны’, даже старый Цезарь Франкъ лично явился къ Рейнарамъ на бульваръ Клеберъ, чтобы похвалить произведеніе своего ученика, а что касается Рейера, то этотъ до хрипоты кричалъ на всхъ перекресткахъ о достоинствахъ ‘Юноны’. При такихъ условіяхъ странно было-бы, еслибы въ успх Рейнара усомнилась только его жена.

Но Тереза все-же стоитъ на своемъ. Шесть мсяцевъ такой богатой жизни печально отразились на ея дтяхъ, имъ потомъ трудно было примириться съ послдствіями того рокового дня, когда провалилась ‘Юнона’.

Мы снова начинаемъ возмущаться преступнымъ легкомысліемъ театральной публики, которая плохо слушала, то и дло кашляла, глядла на входившихъ въ ложи запоздавшихъ зрителей и потомъ, во время антракта, обмнивалась ироническими замчаніями по поводу новой оперы, это не могло не повліять на трусливую критику, которая не ршилась идти противъ теченія и похвалить произведеніе, не имвшее успха у легкомысленной публики и пустоголовыхъ фельетонистовъ.

— Увы!— восклицаетъ Тереза.— Онъ хотлъ создать нчто слишкомъ великое, слишкомъ прекрасное! Идіоты не поняли его, а т, которые поняли, испугались всемогущества человческой глупости. Спустись онъ до уровня толпы, она бы встртила его апплодисментами, тогда передъ нимъ склонились-бы и самые надменные изъ его теперешнихъ хулителей. Но онъ не хотлъ заискивать передъ толпой,— этого не позволяла ему гордая совсть артиста. Ахъ, это служеніе идеаламъ добра и красоты — въ сущности такая нелпость!..

— Ты очень неблагодарна, моя милая!— прервала ее Эмилія.— Судьба украсила твою жизнь такой поэтической любовью!

— Не смйся надъ этимъ, Эмилія: да, эта любовь — единственное, что мн остается, она замняетъ мн т радости, которыя вы покупаете за деньги. Благодареніе Создателю, это съ избыткомъ вознаграждаетъ меня, — настолько, что вы даже понять этого не въ состояніи… Нтъ, нтъ. Ты не можешь меня понять, ты, которая въ двадцать лтъ вышла за старика ради его состоянія… Да, изъ-за денегъ!.. И это въ двадцать лтъ!..

— Тереза!— кричитъ Эмилія.

На лбу ея, подъ свтлыми, чуть посеребреными волосами, выступаютъ мелкія капельки пота, виски блднютъ.

— Каковъ характерецъ!— говоритъ она, укоризненно покачивая головой.— Бросить мн въ лицо такое оскорбленіе? Это… это…

Эмилія пробуетъ разразиться смхомъ, но гнвъ сдавливаетъ ей горло, и она только облизываетъ сухимъ языкомъ свои горячія губы. Тереза садится, въ нкоторомъ разстояніи отъ насъ, на скамью и, облокотившись на колни, закрываетъ лицо руками. Я вижу, что горе ея мало-по-малу переходитъ въ гнвъ, но чувствую полное свое безсиліе предупредить ссору между сестрами. Увы! Ссоры эти имютъ періодическій характеръ и повторяются чуть-ли не каждые три мсяца.

— Вы, надюсь не вздумаете грызться межъ собой, голубки мои?— говорю я для очистки, совсти.— Пожалйте хоть своего, бднаго брата!

— Да пойми, что эти язвительные намеки и ангела могутъ вывести изъ терпнія!— восклицаетъ Тереза.— Пусть я бдна, пусть я не могу съ утра до ночи пичкать себя лакомствами, но за то у меня есть сознаніе, что я никогда ничмъ не поступилась ради денегъ, этихъ гнусныхъ, презрнныхъ денегъ! Я могу ходить съ высоко поднятой головой, точно также, какъ и мой Родольфъ, мы счастливы сознаніемъ, что живемъ чистой, благородной, посвященной искусству жизнію. Если, дти не захотятъ идти, по нашимъ стопамъ,— тмъ хуже для нихъ: мы все-же покажемъ имъ примръ и тмъ исполнимъ свой долгъ…

— Ты полагаешь?.. — перебиваетъ ее Эмилія.

—Что такое?

— Ты полагаешь, что поддавшись любовному влеченію, въ двадцать два года выйдя замужъ за смазливаго молодого человка и всецло отдавшись своей страсти, ты исполнила какой-то долгъ? Неужели ты, дйствительно, убждена, что цликомъ отдавшись безумію своей любви, ни на минуту не задумываясь о судьб твоихъ будущихъ дтей, ты приносила себя въ жертву, какому-то высшему долгу? Да, ты была любовницей, но была-ли ты матерью? Нтъ, .нтъ! Доказательство у всхъ насъ передъ глазами, сынъ твой, и дочь твоя — оба несчастны — они попрекаютъ тебя этимъ — и правы, тысячу разъ правы! Ты жаждала наслажденій, но совершенно не думала позаботиться, о судьб дтей.

— Ты говоришь возмутительныя, чудовищныя вещи! я ничего не сдлала для своихъ дтей?! Я, которая ночи просиживаетъ надъ починкой ихъ платья, которая ходитъ въ рваныхъ ботинкахъ, чтобы имть возможность купить дочери лишнюю ленту для волосъ?!!

— Теперь все это, слишкомъ поздно. Прежде надо было любить ихъ. Надо было предусмотрть ихъ появленіе на свтъ, но ты… ты думала только объ объятіяхъ красиваго мужчины. Ты заключила безнравственный бракъ такъ-какъ видла въ немъ не фундаментъ, для семьи, какъ это предписываетъ намъ общественный долгъ. И ты теперь жестоко расплачиваешься за это: у дтей твоихъ уже сказываются антисоціальные инстинкты. Они вчно злятся, дышутъ ненавистью.— Меня начинаетъ безпокоить слишкомъ большая близость между моей дочерню и твоей. Я съ тревогой спрашиваю себя, не испортитъ-ли мою здоровую духомъ Жюльету твоя Изабелла, эта неудавшаяся актриса…

— О, это уже слишкомъ! Ты смешь говорить такія вещи? Или ты забываешь, что твой Робертъ вовлекаетъ моего Феликса въ кутежи со всякими тварями, впутываетъ его въ долги!..

Я встаю и, стараясь говорить въ шутливомъ тон, предлагаю сестрамъ пройтись, чтобы остыть немного. Тщетно! Тереза, вскочившая на ноги, вся охвачена гнвомъ, пальцы ея скрещенныхъ на груди рукъ судорожно впились въ рукавъ платья, корпусомъ она подалась впередъ, и я вижу ея острый худой профиль.

Эмилія продолжаетъ сидть, грузно опираясь на свой зонтикъ,— полная, свжая, розовая, вся увшанная драгоцнностями. Слова свои она сопровождаетъ выразительными жестами правой руки.

— Но послушайте, — снова пытаюсь я вмшаться, — вы опять начинаете войну, которая насчитываетъ уже двадцатилтнюю давность. Это совсмъ не по-парижски!..

Въ отвтъ Тереза быстро поворачивается ко мн.

— А ты, дорогой мой, поддерживалъ тогда Эмилію, сталъ на ея сторону, ополчился противъ отца и матери, презрительно называлъ ихъ романтиками — и за что? За то, что они не хотли, чтобы ихъ младшая дочь продала за деньги свою молодость этой старой обезьян Ивелену? Бдные старики! Ихъ такъ это возмущало, но ты… ты на первомъ план всегда ставилъ деньги. Вн денегъ для тебя ничего не существовало. Положить въ грошовый флаконъ на четыре су жиру да на три су духовъ, чтобы потомъ продать эту дрянь за шесть франковъ гд-нибудь на Антильскихъ островахъ или въ Бразиліи, — въ этомъ ты видлъ высшую мудрость, внецъ творенія! Но, дорогой мой, это еще не все въ мір, далеко не все!

— Однако, ты не очень милостива ко мн, сестрица!

— А вы? Разв вы щадите меня? Вы попрекаете меня тмъ, что я безкорыстно пошла навстрчу своей единственной благородной любви, которая составляетъ радость и красоту жизни, что этому идеалу я отдала въ жертву всю себя…

— И своихъ дтей! — вставляетъ Эмилія.

— Неправда, неправда! Ты не имешь права говорить это, Эмилія! Дтей своихъ я не принесла въ жертву любви!

— Но факты все-же на моей сторон. Твои дти… Ну, что, напримръ, думаешь ты сдлать изъ Феликса? И что будетъ съ Изабеллой?

— У нихъ еще есть время впереди, они могутъ исправиться… Ей двадцать, ему двадцать три года, — это почти еще дти! Мы еще увидимъ!

— Да, увидимъ!

— Ты иронизируешь? Теб хотлось-бы убдить меня, что молодыя двушки должны выходить замужъ по разсчету, за перваго попавшагося лысаго старика?

— За старика?!— возмущенно прерываетъ ее Эмилія.

Я снова, въ интересахъ возстановленія исторической истины, вижу себя вынужденнымъ вмшаться въ дебаты.

— Но послушай, Тереза, вдь Ивелену, когда онъ женился на Эмиліи, было всего лишь сорокъ восемь лтъ. Будучи завзятымъ спортсменомъ, онъ обладаетъ такой элегантностью и выглядлъ такимъ молодымъ, что ему могли-бы позавидовать многіе молодые люди. Вдобавокъ, онъ прекрасно здилъ верхомъ. Будь я на мст Эмиліи, я бы, безъ сомннія, предпочелъ его этому двадцатитрехлтнему заморышу Лариву, близорукому, сгорбленному, неопрятному, съ вчно потными руками…

— Тереза не можетъ простить, что я отвергла этого недоноска!

— Эмилія! Вспомни, что ты обожала его, прежде чмъ познакомиться съ Ивеленомъ! И Ларивъ тебя любилъ. Неужели ты уже забыла, какъ ты плакала, когда теб пришлось сдлать выборъ…. выборъ между любовью и — деньгами?

— Это ты мн кружила голову Ларивомъ!— защищается Эмилія.

Я опять считаю нужнымъ возстановить факты.

— Такъ какъ Ларивъ былъ поручикомъ сапернаго батальона, вы об принимали его за будущаго Наполеона. Въ конц концовъ онъ вышелъ въ отставку и сталъ подрядчикомъ въ Филипвилл. Наполеонъ вдругъ сталъ гасить известь — и все это ради денегъ, ради презрннаго металла!

Эмилія демонстративно громко хохочетъ.

Тереза пожимаетъ плечами: она чувствуетъ, что побда не на ея сторон. Съ минуту она молчитъ, разглядывая свои подмокшіе, расползшіеся полотняные башмаки, свое потершееся платье и исколотые иголкой пальцы. Потомъ она поднимаетъ голову. Въ эту минуту она, безъ сомннія, провидитъ лучшее будущее, свтлое, какъ это солнце, освщающее аллею и плечо мраморной Діаны.

— Бдныя дти мои!— вздыхаетъ она.— Неужели я должна внушать вамъ, что ради денегъ можно идти на вс жертвы, на вс униженія? Увы! это правда: златой телецъ щедро вознаграждаетъ своихъ поклонниковъ!

И она широкимъ жестомъ охватываетъ все великолпіе разстилающагося предъ нами парка.

Небольшое стадо ланей вприпрыжку перебгаетъ черезъ лужайку, он бгутъ вдоль пруда, въ которомъ отражаются ихъ граціозныя, ловкія движенія.

— M-lle Клермонъ, — продолжаетъ Тереза, — должна очень недурно чувствовать себя здсь. Я ее понимаю!

Мы вс трое очень медленно возвращаемся къ дому.

Эмилія длаетъ первые шаги къ примиренію. Въ этихъ видахъ она даже похвалила какой-то рисунокъ Феликса.

Сестры кончаютъ тмъ, что нжно обнимаются, при чемъ об чуть-чуть всхлипываютъ.

Я сознаю, что долженъ-бы взять Феликса къ себ, держать его подъ крылышкомъ, кормить и воспитывать его, руководить имъ, но… меня такъ раздражаетъ его наглость!

Вотъ онъ на крыльц репетируетъ со Стефаніей какой-то танецъ. Да, со Стефаніей! Жюльета и Изабелла апплодируютъ.

— M-lle Клермонъ, вамъ, кажется, пора заняться корреспонденціей! говорю я.

Стефанія сразу останавливается. Подъ вліяніемъ моего грубаго тона, она совершенно преображается. Не говоря ни слова, она, какъ механическая кукла, длаетъ полуоборотъ и идетъ исполнять свои обязанности.

Лицо Терезы засіяло отъ радости, а мн стало вдругъ тяжело на душ. Мн трудно дышать, и я боюсь, что у меня начнется припадокъ астмы.

Съ кмъ подлиться моей безграничной тоской?

Кому повдаю я печаль свою?..

IV.

Недля уже прошла съ тхъ поръ, какъ я грубо поставилъ на видъ Стефаніи, что ей пора заняться корреспонденціей, а она все еще дуется. Молодая двушка явно избгаетъ всего, что ее веселило и развлекало-бы. Тщетно Жюльета и Изабелла стараются втянуть ее въ разныя игры. Только сердитой настойчивостью я добился того, чтобы она подучилась игр въ лаунъ-теннисъ. Даже подаренный ей мною, спеціально для нея заказанный у Вильямса крокетъ, только на одну минуту разгладилъ морщины на ея лиц.

Да, между мною и m-lle Клермонъ пробжалъ холодокъ. Это не ускользаетъ отъ моихъ сестеръ, и он немного успокаиваются. Эмилія, зайдя какъ-то на кухню, даже рзко остановила Марію, когда та начала обычныя свои сплетни. Боле того: та жа Эмилія, познакомившись со счетоводствомъ Стефаніи, осыпала ее похвалами:

— У нея есть голова на плечахъ, у этой двочки! говорила она.

Въ это воскресное утро у меня прекрасное самочувствіе. Погода стоитъ великолпная, и она умиротворяющимъ образомъ дйствуетъ на каждаго изъ насъ, вотъ уже нсколько дней, какъ у насъ не было никакихъ ссоръ.

На Восточномъ двор пышно распустился, на пяти клумбахъ, гераній. У ршетки стоитъ, похожая на нимфу, въ синемъ корсаж, бежевой юбк, голубыхъ чулкахъ и блыхъ ботинкахъ, Изабелла. Она смотритъ на кроликовъ, которые бгаютъ въ тни густыхъ, соприкасающихся вершинами каштановъ. Дальше немного, открывается широкая перспектива зеленаго ковра.

Я съ наслажденіемъ чувствую при каждомъ вдыханіи, что легкія у меня въ порядк, что почки тоже въ удовлетворительномъ состояніи и что, вообще, я сегодня вполн здоровъ, — удовольствіе, совершенно незнакомое молодымъ людямъ. Только по мр того, какъ сокращается разстояніе, отдляющее насъ отъ могилы, начинаешь понимать, какое великое благо — здоровье, и съ каждой минутой придаешь ему все больше значеніе.

Да, въ это утро я доволенъ собой. Мускулы мои, которые я укрпляю гимнастикой, тверды и вмст съ тмъ эластичны. Никогда еще сознаніе своей силы не доставляло мн такого торжества, какъ сегодня, никогда еще я съ такимъ самолюбованіемъ не смотрлся въ зеркало, которое отражаетъ мои здоровыя щеки, крпкіе зубы, живые глаза и блестящій лобъ, прорзанный одной только морщиной. Я вполн могу допустить, что m-lle Клермонъ не такъ уже тяжело было-бы выйти за меня,— правда, въ разсчет на мое богатство, но въ то-же время спокойно вынося втеченіе нсколькихъ лтъ и меня, владльца этого богатства.

Племянница моя тоже, надо полагать, находитъ, что у меня сегодня бравый видъ, протягивая мн руку, она говоритъ, что я прекрасно выгляжу.

— Я только что любовалась, — заговариваетъ Изабелла, — гаммой всхъ оттнковъ зелени, отъ ярко-свтлаго до темнаго. Боже, какъ безпомощна живопись! Правда, Милле въ своей картин ‘Весна’, Діазъ въ нкоторыхъ полотнахъ, частью Монэ, умли схватить и запечатлть на полотн кое-что изъ этихъ богатствъ, но… ансамбль все-же не удавался имъ! Нечего, дядя, подсмиваться: это собственно даже не моя мысль, — я заимствовала ее у m-lle Клермонъ. Она, правда, не очень далекая двушка, но интересуется живописью — и цлыми часами способна простаивать около брата, когда онъ рисуетъ. Онъ увряетъ, что даетъ ей уроки рисованія. Можете представить себ, что это за уроки! Но такъ или иначе, они очень довольны другъ другомъ… У меня сильное желаніе соединить ихъ законнымъ бракомъ…

— А почему-бы и нтъ!— восклицаю я,— Это было бы очень мило!

Впродолженіи всей рчи Изабелла длаетъ видъ, что внимательно разсматриваетъ ленту своей ботинки. Какъ хорошая актриса, она за все время ни разу не взглянула мн въ лицо.

Живость моей реплики въ достаточной степени выдаетъ мой гнвъ.

Да, меня вдругъ охватываетъ гнвъ,— не потому, что я ревную Стефанію, нтъ, но въ тирад Изабеллы я чувствую организованный заговоръ семьи Рейнаровъ противъ моей свободы. Феликсъ задался цлью скомпрометтировать M-lle Клермонъ, мн хотятъ внушить мысль, что, женившись на этой двушк, я буду одураченъ. Такъ какъ я прикидываюсь, что ничего не замчаю, племянница грубо открываетъ мн глаза.

Возможно, конечно, что Стефаніи нравится этотъ неудавшійся художникъ. При мн она избгаетъ его, особенно съ тхъ поръ, какъ я такъ грубо напомнилъ ей объ ея обязанностяхъ, и я въ этомъ вижу подтвержденіе моего предположенія. Они другъ другу нравятся? И прекрасно! Это вдь такъ естественно! Нтъ, Тереза можетъ не бояться за наслдство…

Одно только кажется мн страннымъ: вдь, у своихъ товарищей Феликсъ амурничаетъ съ красивыми моделями, и ему врядъ-ли могутъ нравиться большой ротъ Стефаніи, ея выпуклый лобъ и утиная кожа. Ясно, что если этотъ плутъ ухаживаетъ за ней, то только для того, чтобы возбудить во мн ревность: въ томъ, что я могу ревновать Стефанію, никто изъ нихъ не сомнвается. Феликсъ хочетъ возстановить меня противъ этой глупой двчонки. Какіе постыдные разсчеты! И на нихъ-то будущая актриса построила цлую комедію…

Впрочемъ, можетъ быть, я ошибаюсь. Такъ естественно, чтобы девятнадцатилтняя двушка и двадцатитрехлтній молодой человкъ, будучи поставлены лицомъ къ лицу, слдовали инстинкту любви.

Конечно, Изабелла умышленно предостерегла меня, тутъ на лицо несомннный маневръ. Быть можетъ, Стефаніи просто нравятся забавныя выходки Феликса, и Рейнары только взводятъ напраслину на бдную двушку. Какъ это мерзко!

Я бросаю взглядъ на Изабеллу: исподтишка посматривая на меня, она ищетъ на моемъ лиц слдовъ волненія. Это окончательно выдаетъ ее. М-lle Клермонъ невинна.

Я допускаю еще одно: Стефаніи искренно нравится Феликсъ, а онъ пользуется этимъ для проведенія, подъ руководствомъ сестрицы, своего коварнаго плана.

Да, это такъ.

Феликсъ всячески завлекаетъ Стефанію, чтобы скомпрометтировать ее въ моихъ глазахъ, а эта дурочка идетъ въ разставленныя имъ сти.

Онъ крадетъ у меня Стефанію, какъ укралъ деньги у своей матери.

Но, что мн до этого?

Какъ, что? Разв я вправ допустить такую низость? Клермонъ доврилъ мн свою дочь, и я долженъ всячески охранять ее. Это долгъ мой.

Изабелла, между тмъ, произноситъ длинныя тирады о поэтахъ и художникахъ, которые идутъ по стопамъ старыхъ классиковъ. Теперь она ужъ не сводитъ съ меня глазъ.

Я стараюсь вернуть себ спокойствіе.

Солнце ласкаетъ насъ своей мягкой теплотой. Въ воздух разлита пріятная свжесть.

Изабелла производитъ пріятное впечатлніе. Она похожа на разрядившуюся въ воскресный день, для прогулки по Темз, англійскую модистку. Какъ заправская актриса, она очень заботится о граціи своей походки и жестовъ и даже внимательно разсматриваетъ свою тнь на земл.

Мы начинаемъ восторгаться птицами, которыя унизываютъ втви деревьевъ, оглашая воздухъ пснями. Изабелла выражаетъ сожалніе, что он не могутъ знать, какъ мы ими любуемся. Это, полагаетъ она, въ сто кратъ увеличило-бы ихъ радость. Я выражаю мысль, что пернатыя и безъ нашего любованія чувствуютъ себя прекрасно, но молодая двушка отрицательно качаетъ головой: для нея одобреніе окружающихъ играетъ большую роль, и она безъ нихъ не можетъ обойтись. Кузина ея, Жюльета, не скупится на комплименты по ея адресу, и Изабелла очень довольна этимъ.

Разговоръ нашъ переходитъ на ея подругу. Оба мы, какъ нельзя лучше отзываемся о Жюльет Ивеленъ. ‘Она такъ добра!’ увряетъ Изабелла, но въ тон, какимъ она произноситъ это ‘добра’, мн почему-то слышится не похвала, а презрніе и сожалніе. И я снова спшу перевести разговоръ на другую тему.

Изабелла обнаруживаетъ удивительное невдніе по части преступленій, происшествій и скандаловъ, которыми изо дня въ день щекочутъ наше любопытство газеты, и которые составляютъ излюбленную тему разговоровъ. Молодая двушка, подобно матери, ничего не хочетъ знать, кром искусства. Брата своего она ставитъ, какъ художника, очень не высоко. Аляповатыя пятна, которыми онъ, яко-бы слдуя примру Сезанна и Монэ, измазываетъ свои полотна, она сравниваетъ съ цвтными стеклышками во вращающемся калейдоскоп.

Что касается Роберта, то Изабелла очень цнитъ его любовь ко всему классическому, она и сама стремится проникнуться духомъ классицизма, но ей глубоко противна разсчитанность каждаго его слова и движенія: начиная галстухомъ и кончая его влеченіемъ къ Торквемад — все въ немъ какъ-бы является результатомъ ариметическихъ выкладокъ. Это теперь горячо доказываетъ мн Изабелла. Она увряетъ, что реакціонные принципы, которыхъ Робертъ такъ крпко держится, нужны ему для того, чтобы знакомиться съ титулованными особами, проникнуть въ аристократическіе круги и, быть можетъ, съ помощью связей добиться гд-нибудь въ Италіи графскаго титула.

Изабелла презрительно пожимаетъ плечами и безпощадно издвается надъ нимъ. Ее глубоко возмущаетъ его лицемріе. Сегодня, напримръ, ей пришлось подняться и одться чуть не на зар, чтобы присутствовать на месс, которую будетъ служить кюрэ сосдней деревушки въ часовн замка, въ честь годовщины основанія его покойной владтельницей какого-то благотворительнаго учрежденія. Робертъ Ивеленъ потребовалъ отъ матери и сестры, чтобы он присутствовали на этой месс, а она, Изабелла, сочла неудобнымъ не сопровождать ихъ. Эта необходимость кривить душой и разыгрывать благочестіе очень раздражаетъ ее, она безъ гримасы не можетъ говорить на эту тему.

Потомъ Изабелла спрашиваетъ меня о моемъ отношеніи къ религіи, меня это ставитъ въ большое затрудненіе: что въ самомъ дл, могу я отвтить на ея лукавый вопросъ? Между тмъ, она, вертя на плеч свой синій зонтикъ, настаиваетъ на откровенности.

По мр того, какъ я старю, я во многомъ начинаю сомнваться, но… что, если адъ и рай дйствительно существуютъ? Несмотря на то, что давно уже, съ того дня, какъ сдалъ экзаменъ на баккалавра, я не бываю у св. причастія и не говю, я тмъ не мене всегда относился къ католицизму съ большимъ почтеніемъ.

Когда я говорю это Изабелл, на губахъ ея мелькаетъ горькая усмшка, я начинаю испытывать нкоторую робость и считаю нужнымъ внести нкоторыя поправки въ сказанное. Я даже утверждаю, что очень высоко ставлю Ренана, но, что касается Пуанкарэ, долженъ сознаться, что совершенно не понимаю его: если врить этому математику, наука очень жалка и ничтожна въ сравненіи съ тми невдомыми силами, которыя управляютъ міромъ. И я спрашиваю себя, не вправ-ли мы называть эти таинственныя силы Богомъ?…

— Или X, точно такъ-же, какъ и любымъ другимъ алгебраическимъ знакомъ! говоритъ Изабелла, вертясь на одномъ каблук.

Въ эту минуту мы видимъ подъзжающаго къ намъ на своемъ велосипед кюрэ. Его разввающаяся по воздуху черная пелерина напоминаетъ крылья большой птицы. Въ нсколькихъ шагахъ отъ насъ онъ легко соскакиваетъ на землю и привтствуетъ насъ широкимъ поклономъ.

Стройный, съ продолговатымъ подбородкомъ, онъ нсколько напоминаетъ испанскаго короля Альфонса XIII. Весь онъ сіяетъ, какъ застежки на его башмакахъ или, какъ его крпкіе зубы, какіе бываютъ только у молодыхъ жеребятъ.

При вид кюрэ, сынъ садовника бросается на колокольню, хватаетъ веревки отъ колоколовъ и поднимаетъ трезвонъ не хуже самаго пономаря.

Въ церковь начинаютъ сходиться мстные прихожане: бравый сборщикъ податей съ воинственно закрученными усами, его полная жена, невстка съ ребенкомъ и сохранившій посл недавней военной службы солдатскую походку сынъ, за ними выступаетъ дочь лсного сторожа въ густо усаженной розами шляп, потомъ служанки нашего садовника и мать Жозефа со своими четками.

Мы тоже входимъ въ церковь и занимаемъ мсто на хорахъ. Время отъ времени я считаю нужнымъ подать бднякамъ примръ благочестія: вдь, они живутъ одной только надеждой на будущую, загробную жизнь. Впрочемъ, это соображеніе далеко не вполн оправдываетъ меня въ глазахъ Изабеллы. Видя, что Стефанія опускается на колни, она и ее, точно такъ-же, какъ и меня, начинаетъ упрекать въ томъ, что та, не будучи религіозна въ душ, считаетъ нужнымъ исполнять вс эти обряды.

Стефанія молчитъ.

За своей величественной, задыхающейся отъ ходьбы матерью, и розовой, сіяющей сестрой, входитъ съ молитвенникомъ въ рук Робертъ. Онъ шопотомъ сообщаетъ мн, что тетушка Тереза и Феликсъ отказались пойти въ церковь, и что онъ рзко осуждаетъ въ нихъ эту надменность. Самъ онъ благочестиво простирается ницъ, преклоняетъ колна и шепчетъ молитвы, при этомъ видны его шелковые, въ зеленыхъ полоскахъ, носки изъ-подъ табачнаго цвта панталонъ, и замшевыя ботинки.

Эмилія, повидимому, плохо выспалась и зваетъ, она ужъ будетъ звать до самаго конца мессы.

Кюрэ служитъ просто, съ искреннимъ благочестіемъ. Въ молитвахъ его слышны проникновенныя нотки, и эта искренность невольно волнуетъ.

Я приглашаю его къ завтраку.

Къ столу, который на этотъ разъ накрытъ на веранд, его подводитъ Стефанія.

Кюрэ пожимаетъ руку моему дворецкому Гильому, который ставитъ на столъ подносъ. Видя это, Робертъ морщитъ брови, Жюльета подъ сурдинку усмхается. Изабелла шепчетъ ей на ухо, что служитель церкви обязанъ съ уваженіемъ относиться къ самымъ незначительнымъ людямъ, даже къ дворецкимъ.

Обиліе вкусныхъ вещей сильно затрудняетъ нашего кюрэ. Онъ ршительно не знаетъ, что ему выбрать: чай, шоколадъ, или кофе, не мало соблазняетъ его также варенье, медъ и пирогъ съ коринкою. Стоя у стола, онъ съ милой искренностью сознается въ своемъ затрудненіи.

Робертъ длаетъ знакъ Эрнесту, чтобы тотъ налилъ почтенному батюшк шоколаду, а Жюльета намазываетъ ему масломъ кусокъ пирога. Кто-то пододвигаетъ ему стулъ, я приглашаю его одть свою шляпу, которую онъ держитъ въ рук. Кюрэ безъ конца кланяется дамамъ и благодаритъ лакеевъ.

Черезъ минуту вс мы молча пьемъ шоколадъ и закусываемъ пирогомъ. Изъ-за сосднихъ кустовъ высовывается голова лани, которая устремляетъ на насъ свои большіе выпуклые глаза, она несмло длаетъ шагъ впередъ и начинаетъ облизывать себ спину, замтивъ ее, мои борзыя сердито лаютъ на нее снизу, изъ неглубокаго рва, но лань, красиво выпрямившись, презрительно и вызывающе смотритъ на собакъ сверху, а потомъ дерзко начинаетъ обрывать листья на вьющейся вокругъ плетня зелени.

Робертъ, поставивъ на столъ свою чашку, хочетъ вовлечь нашего кюрэ въ бесду, не понимая, что того въ данный моментъ занимаетъ исключительно шоколадъ, пирогъ, а также забота о томъ, чтобы вести себя прилично за столомъ. Изабелла длаетъ мн знакъ, чтобы я прислушался къ тому, что будетъ говорить Робертъ.

Прежде всего, онъ задаетъ кюрэ вопросъ, достаточно-ли набожны обыватели его прихода. Тотъ просто и откровенно говоритъ, что въ этомъ отношеніи далеко не все обстоитъ благополучно и что это его очень огорчаетъ. Ему, впрочемъ, удалось удержать большинство своихъ прихожанъ, но для этого ихъ приходится привязывать чмъ-нибудь къ церкви, такъ, напримръ, въ наше время очень любятъ заниматься фотографіей, онъ, поэтому, часто по вечерамъ устраиваетъ чтенія съ туманными картинами: виды ерусалима, сцены изъ библейской жизни, наконецъ, просто картины изъ жизни Китая, природа Ливана, американскіе пейзажи — все это очень нравится его прихожанамъ. Ему удалось выгодно абонироваться на клише, и онъ часто можетъ возобновлять свой репертуаръ. Вообще, кюрэ, по всему видимому, очень доволенъ, что нашелъ своего рода патентованное средство длать религію привлекательной.

Робертъ Ивеленъ въ восторг отъ этой идеи. Съ сосредоточеннымъ видомъ, важно морща лобъ, онъ общаетъ кюрэ доставить ему какъ свои собственныя клише, такъ и клише своихъ друзей. Онъ видитъ возможность широко поставить это дло и тутъ же безцеремонно записываетъ въ число учредителей свою мать, а потомъ меня. Изъ вжливости я не протестую. Кюре разсыпается въ благодарностяхъ и стряхиваетъ шероховатой рукой съ своей сутаны крошки пирога.

Стефанія приходитъ ему на помощь и издали, протянувъ руку, снимаетъ съ его рукава крошки. Въ ея поз есть что-то удивительно красивое. Мн хотлось бы долго любоваться этой изящной двушкой, но я чувствую, что Изабелла слдитъ за мной, хотя я сижу къ ней спиной. Безъ сомннія, эта актриса длаетъ соотвтствующіе выводы изъ своихъ наблюденій. Приходится отказаться отъ удовольствія смотрть на Стефанію. Но почему это нужно? Я нахожусь подъ надзоромъ всей этой жадной семьи, — и это крайне непріятно! Къ тому же, вс они не правы.

Если, какъ увряетъ Изабелла, Стефанія интересуется живописью, почему же она въ моемъ присутствіи такъ тщательно избгаетъ Феликса и боится взглянуть на его каррикатуры? Это меня безпокоитъ. Почему она такъ хлопочетъ о томъ, чтобы разсять мои подозрнія? Неужели она и въ самомъ дл разсчитываетъ женить меня на себ?

Сегодня Стефанія долго остается на террас и весело болтаетъ, то и дло пробуя варенье. Она слегка трунитъ надъ Жюльетой, шляпа которой, украшенная искусственными мандаринками, представляетъ собой, при всей своей дороговизн, верхъ несуразности. Она ведетъ себя безъ всякаго принужденія, какъ въ т часы, когда Феликсъ и Робертъ узжаютъ кататься въ автомобил Ивеленовъ. Вообще, каждый разъ, какъ Феликса нтъ, она сбрасываетъ съ себя обычную сдержанность и холодность, точно желая такимъ образомъ убдить меня въ своей антипатіи къ молодому художнику.

Возможно также, что Феликсъ позволилъ себ по отношенію къ ней что-нибудь слишкомъ смлое, и она теперь умышленно холодна съ нимъ, чтобы поставить его на надлежащее мсто. Вдь этотъ паразитъ способенъ на все, лишь бы возбудить во мн непріязненное чувство къ бдному ребенку.

Какъ я не люблю его! Все утро, пока шла месса, онъ, съ трубкой въ зубахъ, валялся въ постели, отравляя воздухъ табачнымъ дымомъ. Такимъ способомъ онъ, по его мннію, протестовалъ противъ религіи.

Вообще, эти два юнца раздражаютъ меня. Въ ихъ годы люди бываютъ черезчуръ ужъ глупы, готовы принимать на вру всякій вздоръ, въ сужденіяхъ рубятъ съ плеча и страшно нетерпимы. Феликсъ и Робертъ, несмотря на то, что они во всемъ стоятъ въ оппозиціи другъ другу, кажутся мн одинаково глупыми. Неизмримо симпатичне ихъ Жюльета, эта веселая, пухленькая девятнадцатилтняя двочка. Когда я только что помшалъ ей пичкать собакъ сахаромъ, она чуть не заплакала, глаза ея уже затуманились было слезами, но по счастью вниманіе ея отвлекъ поднимавшійся къ намъ снизу, съ характернымъ шумомъ, автомобиль.

Я узнаю автомобиль адмирала, который подъзжаетъ все ближе и направляется прямо къ замку. Жюльета въ восторг: можно будетъ устроить съ адмираломъ, m-me Элигоэ, партію въ лаунъ-теннисъ. Молодая женщина очень сильна въ этой игр, ради нея-то она, безъ сомннія, и пріхала такъ рано.

Автомобиль, между тмъ, обогнулъ лужайку, перехалъ по мостику черезъ ровъ и, черезъ открытыя женой сторожа ворота, вкатилъ въ паркъ. Въ ту же минуту въ людской раздается трескъ спеціально устроеннаго для предупрежденія о прізд гостей, звонка. Съ крыльца сбгаетъ Эрнестъ и въ выжидательной поз становится въ западной алле, подъ нависшимъ надъ головой зеленымъ сводомъ. Автомобиль катитъ вдоль пруда, вызывая этимъ смятеніе въ рядахъ утокъ, которыя при его появленіи улетаютъ, напоминая летящихъ утокъ на японскихъ эстампахъ.

Наконецъ, блестящій, выкрашенный въ зеленую краску и обшитый срымъ бархатомъ, автомобиль, останавливается у самаго крыльца. Изъ него осторожно выходитъ мой старый другъ. Я предлагаю руку его жен, отъ которой въ воздух разливается сильный ароматъ духовъ. Начинаются привтствія, восклицанія, поцлуи. Молодая женщина показываетъ Жюльет свою новую жакетку, приходитъ въ бургіый восторгъ отъ великолпія парка, расхваливаетъ моихъ собакъ. Все вызываетъ съ ея стороны восторженныя похвалы: свжее лицо Эмиліи, платье Жюльеты, зонтикъ Изабеллы, носки Роберта, мой помолодвшій видъ, и даже фигура нашего кюрэ. Эта крошечная женщина въ короткой юбк и соломенной шляп, какія носили въ 1803 году, безъ устали вертится, суетится и вся свтится радостью.

Адмиралъ, который, едва выйдя изъ автомобиля, слъ на стулъ, любовно смотритъ на жену: онъ обожаетъ ее.

Несмотря на оглашающія воздухъ глупости, г-жа Элигоэ, мои племянницы и Робертъ, составляютъ прелестную группу. Шумной ватагой вс они убгаютъ по направленію къ площадк для игры въ лаунъ-теннисъ, съ ними и Стефанія, которую увлекаетъ Изабелла. Эрнестъ идетъ за отбойниками и шарами. Среди зелени деревьевъ мелькаютъ свтлыя платья, слышенъ смхъ и говоръ удаляющихся нимфъ.

Адмиралъ немного грустенъ и разсянно отвчаетъ на мои вопросы. Я спрашиваю себя, придаютъ ли боле молодой видъ блыя гетры, свжій костюмъ и срая фетровая шляпа, этому отяжелвшему человку, лицо котораго со свже подкрашенной у парикмахера бородкой, избороздилъ морщинами морской втеръ. Этотъ вопросъ, повидимому, занимаетъ и самого адмирала, который то и дло бросаетъ бглые взгляды въ сверкающій какъ зеркало пузатый серебристый чайникъ на стол. Увы! Онъ боится, что слишкомъ противенъ молодой жен, на которой шесть лтъ тому назадъ женился, познакомившись съ ней въ одномъ казино. Это очаровательное существо танцовало здсь подъ надзоромъ матери, грубоватой на видъ, больной, помшанной на аристократизм женщины, которую баронъ Гюи-де Элигоэ сразу покорилъ благодаря своему титулу.

Эмилія безжалостно разспрашиваетъ его, почему онъ такъ грустенъ: она явно хочетъ показать мн, какія печальныя послдствія имютъ поздніе браки.

Какъ меня раздражаютъ эти вчныя подозрнія! Неужели они считаютъ меня такимъ идіотомъ и серьезно врятъ, что я могу жениться на этой глупенькой Стефаніи? Если бы не желаніе во что бы то ни стало отстоять свое достоинство, если бы я не считалъ слишкомъ унизительнымъ для своего самолюбія уступать всмъ этимъ окружающимъ меня глупымъ интриганамъ, я удалилъ бы отсюда дочь Клермона…

Да, но куда бы она въ такомъ случа двалась? Для службы въ контор она не подготовлена, и нигд ее не возьмутъ, между тмъ, не могу же я бросить ее на произволъ судьбы, поставивъ ее лицомъ къ лицу съ опасностями и соблазнами улицы! Не могу я и выдавать ей опредленную пенсію: я и безъ того уже сильно задолжалъ.

Нтъ, нтъ! Я долженъ исполнить данное Клермону общаніе: разв не ему, не его коммерческому генію, обязанъ я своимъ богатствомъ?

Ршено: Стефанія останется.

Я снова поворачиваюсь въ сторону кюрэ, онъ говоритъ о томъ, что мстная церковь все больше приходитъ въ упадокъ и что безъ пожертвованій со стороны нтъ средствъ для ея ремонта. Неужели отдать ему сто франковъ, предназначенные для ветеринара? Этотъ послдній настойчиво требуетъ денегъ. Одна только Стефанія могла бы разршить на этотъ счетъ мои сомннія, но я не могу идти за ней на площадку для лаунъ-тенниса, да и не хочу отрывать ее отъ такого удовольствія.

Альфонсъ XIII въ сутан продолжаетъ настойчиво говорить о необходимости ремонта церкви. Въ сущности, онъ правъ: кому же, какъ не мн, владльцу замка, заботиться о ремонт церковной каедры, чтобы съ нея удобно было проповдывать католическую мораль? Иначе прихожане, вмсто того, чтобы въ свободное время слушать проповди, начнутъ, чего добраго, якшаться со всякаго рода преступными элементами.

Вотъ и еще одна обязанность! Сколько ихъ у меня! Я долженъ заботиться о m-lle Клермонъ, спасать Феликса и хлопотать, чтобъ онъ вступилъ на надлежащую дорогу, посылать премію въ свтскую школу, длать взносы въ спортивное общество, въ общество нравственнаго воспитанія подростковъ, въ общество взаимопомощи моего департамента, въ братскую ассоціацію для поддержки жертвъ промышленности, во временный союзъ для помощи потерпвшимъ отъ наводненія, и пр., и т. п. Если бы я вздумалъ добросовстно исполнять вс возложенныя на меня судьбой обязанности, мн скоро пришлось бы переселиться куда-нибудь въ мансарду и питаться черствымъ хлбомъ съ водой. А тутъ еще аргентинскіе банкиры медлятъ съ присылкой денегъ по оплат векселей парфюмерныхъ фирмъ Буэносъ-Айресъ! Неужели эти послднія не оплатили своевременно высланный имъ товаръ?

Если такъ, соображаю я, мн придется круто. Вдь, 15-го я долженъ платить по векселямъ нашего общества, распредлить между членами его полученную прибыль, уплатить за три мсяца тысячу восемьсотъ франковъ мяснику, пятьсотъ франковъ булочнику, тысячу пятьсотъ франковъ сборщику податей… Скверно! Неужели я буду поставленъ въ необходимость тронуть свои до того неприкосновенные десять тысячъ франковъ? Это было бы очень легкомысленно съ моей стороны, особенно если принять во вниманіе, что время у насъ теперь революціонное и что не сегодня — завтра Всеобщая Конфедерація Труда заставитъ насъ чего добраго бжать изъ Франціи.

Да, чортъ возьми, задача не легкая!..

…Часы пробили уже часъ, а Тереза и Феликсъ еще не сошли къ столу. Адмиралъ чувствовалъ голодъ, дамы наши, которыя посл игры въ лаунъ-теннисъ поправляли въ вестибюл свои прически и пудрились, умирали отъ жажды, Эмилія тоже проявляла нетерпніе и увряла, что у нея желудокъ подвело отъ голода, Робертъ шепотомъ говорилъ матери, что если аккуратность — добродтель королей, то она далеко не входитъ въ число добродтелей художниковъ и ихъ родныхъ. Я, съ своей стороны, усердно осыпалъ комплиментами баронессу Элигоэ, стараясь какъ-нибудь ослабить ея нетерпніе.

Изабелла еще разъ побжала звать мать и брата.

Тереза, очень не любящая, когда у меня гости, такъ какъ она при своей бдности не можетъ для нихъ хорошо одваться, вчно устраиваетъ мн такія непріятности, что же касается Феликса, то ему противны эти ‘шуты’, какъ онъ называетъ всхъ прилично одтыхъ людей, и потому онъ не очень спшитъ увидться съ ними.

Въ англійскомъ салон царитъ глубокое молчаніе. Скоро входитъ, съ блыми нитяными перчатками на рукахъ, Эрнестъ и широко открываетъ об половинки дверей въ столовую, въ глубин которой сверкаютъ бассейны. Тамъ ждетъ уже, занявъ свой высокій постъ, огромный, одтый во фракъ и тщательно выбритый Гильомъ. Всей своей позой онъ какъ бы говоритъ о томъ, что только по доброт своей продолжаетъ служить хозяину, у котораго такіе плохо воспитанные родственники.

Наконецъ-то появляется Тереза, она въ общемъ очень прилична въ своемъ плать ‘princesse’. За ней въ прекрасномъ, повидимому, настроеніи, выступаетъ Феликсъ, у котораго изъ-подъ легкаго пиджачка выглядываетъ полосатая фланелевая фуфайка.

Оба холодно кланяются. Имъ, конечно, и въ голову не приходитъ извиниться за опозданіе: это кажется имъ унизительнымъ.

Я тороплю публику къ столу.

Чтобы не обидть Терезу, я предоставляю ей самое почетное мсто, насупротивъ себя. Эмилія сама мн это посовтовала. Тереза, занимая это мсто, разыгрываетъ легкое изумленіе, можно было бы подумать, что я имю обыкновеніе усаживать ее, какъ бдную родственницу, въ самомъ конц стола, гд теперь сидятъ Робертъ и Феликсъ. Послдній подъ шумокъ забавляетъ двицъ передразниваніемъ Роберта и его манеры подбрасывать къ глазу монокль.

Какъ рыцарь старой закваски, адмиралъ начинаетъ любезничать съ Терезой, онъ увряетъ, что находитъ въ ней сходство съ принцессой Амаліей Сардинской, которую онъ имлъ честь принимать на своемъ ‘Британник’. Свъ на своего конька, онъ пускается въ описанія праздника, съ подъемомъ говоритъ о красовавшихся на корабл гирляндахъ флаговъ, о пушечныхъ салютахъ, кликахъ ‘ура’, принцъ, по его словамъ, былъ черный, какъ цыганъ, и очень любилъ щеголять знаніемъ морского дла, которое черпалъ изъ руководствъ по мореплаванію.

Лицо разсказчика, съ его свже-подкрашенной бородкой и сотней свтлыхъ или сдыхъ волосъ, которые какой-нибудь искусный парикмахеръ одинъ за однимъ приклеилъ къ его черепу, оживляется и словно молодетъ. Тереза подаетъ ему очень глупыя реплики, и это еще больше подбодряетъ его. Онъ разсказываетъ о впечатлніи, произведенномъ на него великими міра сего, которыхъ ему приходилось близко видть, о національныхъ особенностяхъ народовъ, во глав которыхъ они стоятъ, о нравахъ и обычаяхъ въ тхъ далекихъ дикихъ странахъ, въ которыхъ ему приходилось воевать, насаждать цивилизацію или просто бывать изъ простого любопытства.

Тереза забываетъ накопившуюся въ душ горечь и съ большимъ удовольствіемъ слушаетъ адмирала. Ее положительно очаровываетъ его тонкій умъ, ему тоже доставляетъ удовольствіе плнять своими разсказами эту образованную, съ благородными манерами женщину, которая, вдобавокъ, вращается въ артистическихъ кругахъ. Къ тому же, онъ такимъ образомъ надется поднять себя немного въ глазахъ своей жены, которая въ это время явно издвается надъ Феликсомъ: она тянетъ его своими вопросами за языкъ и заставляетъ изрекать нелпые парадоксы о живописи, скульптур, политик.

— Говорите, говорите, это любопытно! Вы — человкъ цльный, а мн нравятся цльныя натуры. По вашему, значитъ, Энгръ и Пювисъ — пигмеи по сравненію съ Сезанномъ, Родэнъ понятія не иметъ объ анатоміи человческаго тла, а настоящую скульптуру можно найти только на развалинахъ Ангора? ‘Товарищъ’ Пато, по вашему, просто реакціонеръ, который снюхался съ буржуазіей? Что же еще? Говорите! Все это очень забавно!

Баронесса совсмъ поворачивается ко мн спиной, чтобы ей удобне было, лицомъ къ лицу, говорить съ Феликсомъ, этотъ послдній нсколько блденъ, руки его дрожатъ отъ гнва, но чтобы не выдать своего душевнаго состоянія, онъ длаетъ видъ, будто спокойно пьетъ свое шабли. Онъ даже не слышитъ, какъ Эрнестъ спрашиваетъ гостей, что имъ угодно, ‘шамбертенъ 1902 г. или романею 1873 г.’.

По всему видимому, эта очень элегантная молодая женщина съ венеціанскими кружевами на груди, сильно волнуетъ Феликса. Въ глазахъ его бгаютъ огоньки. Пока баронесса стъ лангусту la bordelaise, онъ долго ласкаетъ ее взглядомъ, и ноздри его сладострастно раздуваются отъ аромата мускуса, которымъ надушены ея волосы. На m-lle Клермонъ, которая сидитъ у него съ правой стороны, онъ совершенно не обращаетъ вниманія. Забылъ о ней и Робертъ, который внимательно слушаетъ адмирала, одобрительно киваетъ головой и, вообще, считаетъ очень поучительными рчи этого моряка, гордо заявляющаго, что онъ былъ у себя на судн ‘единственнымъ посл Господа Бога хозяиномъ’. Робертъ чтитъ въ немъ принципъ власти, крпкаго авторитета.

— Порядокъ на первомъ план! Прежде всего, порядокъ,— не правда ли, адмиралъ? Я всегда это говорилъ!

— ‘L’ordre r&egrave,gne Varsovie’, — насмшливо вставляетъ Изабелла, но никто почти не слышитъ ее.

Я лакомлюсь лангустой la bordelaise, которая является шедевромъ кулинарнаго искусства Маріи, несмотря на запрещеніе врача, я съ вожделніемъ поглядываю на шабли, которое соблазняетъ меня своимъ пикантнымъ привкусомъ. Эмилія понимаетъ мое душевное состояніе, лукаво подмигиваетъ мн, — и по ея предложенію, я наливаю вина себ и ей. Въ этомъ отношеніи мы всегда, еще съ ранняго дтства, ладили. Оба мы не можемъ пожаловаться на отсутствіе аппетита и теперь исправно димъ.

Намъ отъ души жаль Жюльету и Изабеллу, которыя на противуположномъ конц стола все еще нашептываютъ другъ другу свои безконечные секреты, совершенно почти не прикасаясь къ наполняющимъ столъ вкуснымъ блюдамъ. Адмиралъ два-три раза спрашиваетъ о чемъ-то Жюльету, но та либо вовсе не отвчаетъ, либо отвчаетъ съ большимъ опозданіемъ и невпопадъ. Гильомъ подноситъ подругамъ серебряное блюдо, на которомъ красуются соблазнительно зажаренные куски мяса съ грибами, но он даже не удостаиваютъ его взглядомъ, чтобы, Боже сохрани, не проронить ни одного слова изъ нашептываемыхъ другъ другу секретовъ, съ обиднымъ невниманіемъ относятся он и къ горошку la royale, и къ пуларкамъ, плавающимъ въ соус сотернъ, и къ артишокамъ la javanaise, и къ удивительно приготовленной печенк, и къ сельдерею. Стаканы и рюмки стоятъ передъ ними не опорожненными. Я спрашиваю себя, какая драма, какое трагическое происшествіе такъ волнуетъ эту двушку съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу, и ея подругу съ темнымъ лицомъ, на которомъ блуждаетъ саркастическая усмшка? Кто скажетъ, о чемъ обыкновенно шепчутся молодыя двушки?

Я спрашиваю объ этомъ Эмилію, но она уже забыла, что волновало ее въ молодости: замужнія женщины никогда не помнятъ плутней, которыя такъ занимали ихъ до замужества.

Когда Эрнестъ сервировалъ въ англійскомъ салон кофе, я замтилъ, что отношенія между баронессой и Феликсомъ стали значительно лучше. Онъ показывалъ ей альбомъ съ каррикатурами, которыя представляютъ въ нелпо-смшномъ вид всхъ членовъ нашей семьи. Дв черточки вмсто ногъ подъ линіей юбки, узкій косоугольникъ вмсто бюста, дв ломанныя линіи, голова съ сильно выдающимся впередъ лбомъ, — изображаютъ, такъ сказать, геометрически Стефанію, въ тотъ моментъ, когда она мн подноситъ розу. Самъ я изображенъ охотникомъ XVI столтія, съ одтой на бекрень шляпой съ перомъ, и окруженнымъ своими борзыми, — ни дать, ни взять, иллюстрація къ сочиненіямъ Рабле! Это животное Феликсъ, который вообще рисуетъ какъ зулусъ, очень недурно длаетъ наброски карандашные.

Баронесса, разсматривая его каррикатуры, то смется, то негодуетъ. Ея безподобный бюстъ, красиво обтянутый шелковымъ корсажемъ, приковываетъ вожделющіе взоры Феликса. Мелодичный голосокъ ея такъ ласкаетъ слухъ, что невольно заставляетъ соглашаться со всмъ, что она говоритъ. Благодаря этому вс мы, не исключая и адмирала, какъ бы участвуемъ въ торжеств Феликса. Адмиралъ въ возвышенномъ тон поздравляетъ Терезу съ такимъ талантливымъ и умнымъ сыномъ. Глупая мать млетъ отъ восторга.

— Слышишь, что говоритъ адмиралъ?— кричитъ она мн.

Я съ улыбкой киваю головой. Конечно, я не стану умалять радость, которую испытываетъ теперь Тереза и которую она на четырехъ страницахъ изольетъ сегодня мыкающемуся гд-то по венгерскимъ харчевнямъ несчастному мужу своему.

Все это прекрасно, но я замчаю, что Феликсъ черезчуръ уже усердно ухаживаетъ за веселой баронессой. Онъ даже не проситъ позволенія закурить свою трубку, а это съ его стороны большая жертва! Никогда родные не могутъ упросить его, чтобы онъ, хотя бы во время пріемовъ, довольствовался сигарой. Теперь онъ какъ-будто идетъ противъ гордо провозглашаемаго имъ принципа: ‘всегда быть и казаться инстиннымъ сыномъ народа’. Увы! для того, чтобы вскружить голову Полин Элигоэ, онъ готовъ даже идти на компромиссъ со своей ‘неподкупной совстью’, о которой такъ много всегда говоритъ. Это случается съ нимъ въ первый разъ. Господи, неужели же онъ настолько лишенъ чутья, что не понимаетъ игры этой дамочки, не видитъ, что онъ въ ея глазахъ только забавный шутъ, съ которымъ можно поиграть, а потомъ указать ему на дверь! Какой же онъ несмышленный!

Впрочемъ, и Робертъ, повидимому, не понимаетъ настоящаго положенія вещей и завидуетъ Феликсу. Онъ подходитъ ближе. Разыгрывая скромнаго и почтительнаго молодого человка, онъ вполголоса высказываетъ мысль, что рисунокъ напоминаетъ гравюры Густава Дорэ, для ‘Гаргантюа’ Рабле. Полина говоритъ, что ей никогда не приходилось ихъ видть.

— Скоро вы ихъ увидите!— красня говоритъ Робертъ. Дамочка длаетъ видъ, что не понимаетъ его намека.

Я догадываюсь, что Робертъ по телефону передастъ своему книгопродавцу, чтобы тотъ немедленно послалъ по адресу адмирала знаменитый, стоящій двсти франковъ, томъ Рабле. Этотъ херувимъ всегда начинаетъ осаду красавицъ съ того, что бомбардируетъ ихъ цнными подарками.

Изабелла многозначительно взглядываетъ на меня, и мы обмниваемся понимающими улыбками.

Я вхожу къ Эмиліи, которая, спиной къ парку, съ раскрытымъ надъ головой зонтикомъ, сидитъ неподалеку отъ крыльца въ качалк изъ ивовыхъ прутьевъ, ноги ея покоятся на мягкой подушк, которую только что приладила ея горничная, когда эта послдняя удаляется, я невольно любуюсь ея красивой, тонкой фигурой и плавной, поистин царской поступью.

— Знаешь, — говорю я сестр, — адмиралъ не очень любитъ, чтобы молодые люди посылали его жен дорогіе подарки. Робертъ распорядился, чтобы ей послали Рабле съ гравюрами Густава Доре.

— Ахъ, чудовище! Онъ хочетъ погубить эту бдную дамочку! Вотъ разбойникъ! Хотя, между нами говоря, въ его годы это такъ естественно…

Въ душ гордясь своимъ сыномъ, она подноситъ къ глазамъ лорнетку со свтлой черепаховой ручкой и начинаетъ разглядывать Роберта, тщательно причесанный, въ новенькомъ, съ иголочки, костюмъ, онъ, галантно склонившись, съ улыбкой слушаетъ какой-то веселый анекдотъ, который разсказываетъ ему баронесса.

Эмилія говоритъ о томъ, что эта красивая брюнеточка — тонкая кокетка, впрочемъ, она тутъ же спшитъ извинить ее: бдняжк приходится жить съ такимъ старымъ мужемъ! Въ возраст адмирала нельзя жениться на танцовщиц изъ казино. Есть другія двушки, прошедшія суровую школу горя, умющія прекрасно вести хозяйство, серьезно настроенныя, готовыя создать себ путемъ брака положеніе и относящіяся къ замужеству не такъ легкомысленно, какъ эта хохотушка-баронесса.

Желая подчеркнуть, что дорожу своей свободой, я, выслушавъ этотъ прозрачный намекъ, направляю взоры прямо на Стефанію. Она прогуливается съ обими кузинами между зелеными лужайками.

Эмилія глубоко вздыхаетъ и долго молчитъ

Ею нельзя не залюбоваться, она видимо наслаждается жизнью. Глядя на нее, такую полную, свжую, надушенную, удобно устроившуюся въ качалк на мягкихъ подушкахъ, кажется, что она въ эту минуту погружена въ сладкія воспоминанія о лангуст, жаркомъ и старой романе.

Я спрашиваю ее, не думаетъ ли она, что ухаживанія, которыми ея Робертъ преслдуетъ Полину, нсколько непріятны адмиралу. Сестра смется и пожимаетъ плечами: тмъ хуже для адмирала! Онъ заслужилъ это: слишкомъ глупо въ пятьдесятъ четыре года жениться на двадцатидвухлтней вертушк. Да, глупо!

Я протестую и выступаю въ защиту адмирала. Въ китайскую кампанію онъ командовалъ эскадрой и только, благодаря его тонкой стратегіи, европейцамъ удалось взять Тьень-Тзинь, хотя на каждаго изъ нихъ приходилось по двадцати непріятелей. Онъ читалъ лекціи въ высшей мореходной школ, а его принципы морской стратегіи, о которыхъ писали спеціальные органы всего міра, съ успхомъ были примнены адмираломъ Того при Цусим.

— Можетъ быть, онъ и не глупъ, но наивенъ!— длаетъ мн уступку сестра.

Она нервничаетъ и бьетъ зонтикомъ по земл.

Подъзжаетъ авотмобиль, который долженъ увезти гостей. Полина очаровываетъ все общество. Она съ такой горячностью цлуетъ дамъ и двушекъ, точно прощается передъ долгимъ и опаснымъ путешествіемъ съ близкими родственницами. Тереза въ ея объятіяхъ проявляетъ явное нетерпніе.

Робертъ долго цлуетъ пальчики баронессы. Феликсъ ограничивается очень, очень многозначительнымъ рукопожатіемъ.

Въ воздух стонъ стоитъ отъ прощальныхъ возгласовъ, отъ общаній часто, чуть не ежедневно, навщать другъ друга. Наконецъ, Эрнестъ захлопываетъ за адмираломъ и его женой дверцу автомобиля. Надина лаетъ на зашумвшій моторъ. Стефанія успла уже уйти, — быть можетъ, потому, что Феликсъ еще остается на мст.

Какъ только мои гости исчезаютъ изъ виду, начинается взрывъ похвалъ и восторговъ. Тереза во чтобы то ни стало хочетъ узнать подробную біографію адмирала и не даетъ мн покою разспросами. Робертъ говоритъ о ‘порядк’, который сказывается въ манер баронессы одваться, онъ только немного запутывается, когда хочетъ намъ объяснить, какая разница существуетъ въ оттнкахъ между розовой лентой ея шляпы и розовой нижней юбкой, которая видна, когда она немного приподнимаетъ платье.

Феликсъ, закуривъ свою трубку, непринужденнымъ тономъ заявляетъ, что онъ черезъ два дня детъ къ баронесс Элигоэ, чтобы нарисовать пастелью ея портретъ-шаржъ: она сама его объ этомъ просила. При этомъ сообщеніи Робертъ сначала краснетъ, а потомъ блднетъ. Изабелла и Жюльета, глядя на кузеновъ, разражаются веселымъ смхомъ и убгаютъ по направленію къ цвточнымъ клумбамъ, чтобы продолжать прерванную конспиративную бесду.

— Ну, что же, милая дикарка, и ты, нигилистъ этакій, — обращаюсь я къ Терез и Феликсу, — какъ видите, пріемы въ деревн не такъ уже страшны!

— Они все же очень стсняютъ, когда нечего одть!— ворчитъ Тереза.

— Ты вдь не позволила, чтобы съ тебя сняли мрку у Пакэна!— вставляетъ Эмилія.

— Пойми, милая, мн такъ тяжело злоупотреблять!

— Но я и не собиралась дарить теб это платье: ты бы потомъ, когда теб было бы свободне въ деньгахъ, уплатила мн…

— Мой Родольфъ не хочетъ, чтобы я пользовалась подачками его шурина. И безъ того Изабелла многое беретъ у Жюльеты, но это — дти, и вдобавокъ, он связаны искренней дружбой.

— Счастье еще, что ты и въ этомъ не сомнваешься!— не безъ язвительности говоритъ толстуха Эмилія.

На этомъ мст я покидаю нашихъ дамъ: мн кажется, что какъ разъ теперь для меня крайне важно взглянуть, какъ растетъ мой, засянный на удобренномъ мергелемъ пол, ячмень. Я возлагаю на него большія надежды и жду большихъ барышей отъ его продажи. Если надежды мои оправдаются, этихъ денегъ мн, пожалуй, хватитъ на все лто.

Да, надо хать! Эрнестъ подводитъ мн моего ирландскаго пони, животное острижено до самыхъ поджилокъ, и благодаря этому кажется, что у него на ногахъ красноватые чулки.

Съ нкоторыми усиліями, чуть-чуть задыхаясь, я взбираюсь на своего пони, но когда я беру въ руки поводья и плотно усаживаюсь въ сдл, я не безъ удовольствія вижу свое отраженіе въ трюмо нашего выстроеннаго ротондой вестибюля. Я вижу въ зеркал господина въ клтчатой куртк и желтыхъ, пристегнутыхъ надъ черными ботинками голенищахъ, зеленая фетровая шляпа не дурно оттняетъ мое обросшее бородой лицо.

— Будьте осторожне съ пони, баринъ!— совтуетъ мн Эрнестъ.— Онъ лъ слишкомъ много овса. Это садовникъ по ошибк дважды задалъ ему корму.

— Спасибо, Эрнестъ, за предупрежденіе! Вы сегодня можете, если хотите, създить въ Парижъ, — только вернитесь къ восьми часамъ, а то Гильомъ забранитъ насъ…

— Да, да! Благодарю васъ, баринъ! Прикажете привезти съ собой занавсы для желтой комнаты?

Эрнестъ очень доволенъ и весь теперь сіяетъ въ своей синей ливре: онъ цлыхъ два часа проведетъ со своей субреткой съ бульвара Марсо. Я доставилъ ему немного радости, — тмъ лучше!

Выхавъ за ворота, я оглядываюсь на домъ, стоящій за пятью, украшенными по бокамъ гераніемъ, лужайками. Въ одномъ окн я вижу Стефанію, замтивъ меня, она быстро убгаетъ, — настолько быстро, что она можетъ сдлать видъ, будто совершенно не замтила меня и, такимъ образомъ, избавить себя отъ необходимости улыбнуться мн. Неужели все это только тонко разсчитанная игра? Или игры тутъ нтъ?..

Быть можетъ, она уже воображаетъ себя вдовой, владтельницей богатствъ, которыя она подозрваетъ у меня, свободной въ близкомъ будущемъ, посл моей смерти, слдовать влеченію своего сердца и любить кого ей угодно? Вдь, выходъ замужъ за меня, старика, представляется ей только временнымъ зломъ, она потомъ будетъ сторицей вознаграждена, такъ какъ посл моей смерти суметъ повести богатую спокойную жизнь, не отказывая себ, вдобавокъ, въ удовольствіяхъ флирта. Надъ моей могилой поднимется для нея заря свободы.

Такъ-то, милое дитя мое!

V.

Цлыхъ дв недли я тщательно избгалъ всего, что могло бы задть или встревожить Терезу. Я предоставилъ Феликсу полную возможность использовать выпавшую на его долю удачу и ни словомъ, ни намекомъ не возражалъ противъ его поздокъ къ адмиралу, у котораго онъ рисуетъ портретъ Полины, я позволилъ Изабелл устроить на Троицу гулянье въ парк, чтобы дать ей возможность выступить передъ публикой со своей декламаціей, я, наконецъ, тщательно избгалъ всякаго дружескаго слова по адресу Стефаніи, — какъ вдругъ…

Вдругъ, третьяго дня, отецъ вызвалъ ее телеграммой къ себ: въ здоровьи его наступило рзкое ухудшеніе, а сегодня утромъ и я въ свою очередь получилъ отъ бдняги Клермона телеграмму, въ которой онъ умоляетъ меня немедленно пріхать.

Ничего не подлаешь, надо хать! Я сяду въ экспрессъ, который останавливается въ Ля-Фертэ около половины одиннадцатаго. Но какъ мн объяснить этотъ неожиданный отъздъ? Сестры, наврное, заподозрятъ меня въ желаніи встртиться тамъ со Стефаніей и обвинятъ въ предательств интересовъ въ угоду низкимъ разсчетамъ ‘этого стараго плута’, какъ они называютъ Клермона.

Конечно, я могъ бы сочинить что-нибудь, но меня наврное уличили бы, и это сдлало бы мое положеніе еще боле драматическимъ. Можно было бы также ухать, не говоря ни слова, сдлать это не трудно: дамы наши въ пеньюарахъ гуляютъ по парку, облитому лучами утренняго солнца, а Феликсъ и Робертъ, какъ корректные соперники, уже покатили въ одномъ автомобил по Мененской дорог къ адмиралу, у моего друга Элингоэ сильно разболлась печень, и молодые люди, въ надежд, что ихъ замтитъ Полина, остановятся на минутку у воротъ, чтобы спросить, какъ его здоровье, я могу попасться на глаза только племянницамъ, которыя у себя въ комнат, стоя передъ зеркаломъ, репетируютъ сцену изъ Мариво. Изабелла съ видомъ строгаго ментора учитъ Жюльету, какъ надо повышеніемъ или пониженіемъ голоса оттнять т или иныя мста.

Прежде всего надо было бы сказать имъ о моемъ отъзд, въ самую послднюю минуту, а он уже въ мою очередь передали бы объ этомъ матерямъ.

Теперь безъ четверти десять. Около половины одиннадцатаго я сяду на станціи Ля-Фертэ въ экспрессъ.

Отчего я такъ доволенъ, словно даже немного опьянлъ отъ радости? Вдь, не отъ того же, что скоро буду свидтелемъ страданій несчастнаго Клермона, или что онъ попытается сдлать у меня заемъ въ десять — двадцать луидоровъ! Конечно, нтъ! Я просто надюсь… да, надюсь, что старый Клермонъ зоветъ меня къ себ съ тмъ, чтобы вложить въ мою руку нжную, хотя нсколько худую руку дочери, и я пожму руку Стефаніи, но далеко не придавая этому пожатію того значенія, какое придаетъ ему Клермонъ.

Я телеграфировалъ шофферу, что собираюсь ухать, потомъ позвалъ Эрнеста, веллъ ему приготовить на всякій случай чемоданъ и, по возможности такъ, чтобы никто этого не видлъ, снести его въ автомобиль.

— А Маріи, баринъ, отдали вы распоряженія?

— Чортъ возьми! Въ самомъ дл, я совсмъ забылъ о Маріи! Что-то она подумаетъ, если я уду изъ дома, не исповдавшись ей чистосердечно, куда и зачмъ ду? Она наврное обвинитъ меня въ томъ, что я бгаю за Стефаніей… Впрочемъ, пусть! Меня это мало интересуетъ.

— Марія знаетъ, что ей нужно длать!— успокаиваю я Эрнеста. Къ тому же, я, по всей вроятности, вернусь сегодня же вечеромъ.

Странно все же: я здсь хозяинъ, ни отъ кого не завишу, никому изъ родныхъ не обязанъ своимъ состояніемъ? я не идіотъ, не преступникъ, но въ то же время какъ будто не имю права, когда мн вздумается, създить къ старому другу, побесдовать съ нимъ и съ его дочерью. Кто то мн запрещаетъ это, я долженъ скрываться, бояться Терезы, Эмиліи, Изабеллы и… своей кухарки! Какое же преступленіе собираюсь я совершить?

Никакого! Но я тмъ не мене прекрасно знаю, что разскажи я чистосердечно въ чемъ дло своимъ сестрамъ, мн пришлось бы перенести унизительную сцену. Он относятся ко мн очень неодобрительно, и это придавитъ меня. Изъ за того, что у нихъ зародились какія-то нелпыя подозрнія, я долженъ скрываться, лгать. Такъ нтъ же! Я сейчасъ иду въ паркъ искать Терезу и Эмилію. Я безъ всякихъ обиняковъ объявлю имъ, что получилъ телеграмму и ду сейчасъ въ лчебницу, гд доживаетъ свои послдніе дни мой кампаньонъ. Да, я имъ скажу!

Увы! у меня для этого слишкомъ мало времени: сестры станутъ выдумывать всякій вздоръ, спорить, умолять — и кончится тмъ, что я опоздаю на поздъ.

Эрнестъ, чтобы скрыть улыбку, прячетъ голову въ чемоданъ, въ который онъ укладываетъ всевозможные флаконы, восточныя туфли, ночную рубашку, халатъ, минеральныя лепешки, іодъ и соду. По крайней мр, такъ мн кажется.

Нтъ, это ужъ слишкомъ!— Сестры, племянницы, племянники, кухарка, слуги, — вс т, кому я даю у себя пріютъ, кого я кормлю, кому плачу деньги, кого всячески балую, — вс они покушаются на мою свободу, на самыя элементарныя права мои. Или я и въ самомъ дл такой ужъ идіотъ?..

— Да вы никакъ заснули, Эрнестъ! Закройте дорожный мшокъ и спуститесь внизъ. Вы передадите эти двсти франковъ Маріи на текущіе расходы. Если ей понадобится что-либо, пусть обратится къ госпож Ивеленъ. Попросите также Луизу позвать барышень: я хочу проститься съ ними…

Боже, какъ не идутъ мн эти брюки: въ нихъ слишкомъ замтенъ мой животъ! Ужъ не похать ли мн въ своемъ охотничьемъ костюм или въ костюм для верховой зды? Въ общемъ, я безбожно растолстлъ — и это очень жаль. Мн надо бы строго слдовать діэт, но для меня это совершенно непосильная задача: какъ только я начинаю ограничивать себя въ пищ, я тотчасъ же заболваю.

Была не была! Двицы могутъ смяться надо мною сколько имъ будетъ угодно, а я мняю костюмъ.

Перемнивъ брюки, одвъ пиджакъ и повязавъ на ше свой англійскій галстухъ, я спускаюсь внизъ.

Племянницы уже ждутъ меня въ коридор.

— Я получилъ телеграмму, — говорю я.— Мн придется завтракать въ Париж. Извинитесь за меня, пожалуйста, передъ моими сестрами. А теперь — до свиданія! До вечера! Бгу, а то еще, чего добраго, опоздаю на поздъ…

— Въ такомъ случа, ты могъ бы до самаго Парижа хать въ автомобил!— говоритъ Жюльета.

— Ну нтъ, мои шины не выдержатъ этой отвратительной дороги!

Изабелла съ усмшкой смотритъ на меня и, измряя меня взглядомъ съ головы до ногъ, иронически говоритъ:

— Если ты дешь въ Парижъ, теб не трудно будетъ дохать ужъ и до Сюренна, гд находится больница, въ которой лежитъ г. Клермонъ. Поцлуй тамъ за меня Стефанію…

— И за меня, дядя!— добавляетъ Жюльета.

— Смотри же, поцлуй ее хорошенько!— уже съ гнвными нотками и дрожью въ голос повторяетъ Изабелла.— И за Феликса тоже!

— Да, и за Феликса!— вторитъ Жюльета.

Эти язвительныя молодыя особы преслдуютъ меня даже по лстниц. Въ отвтъ на ихъ приставанія я только смюсь.

Шофферъ съ силой поворачиваетъ рычагъ. Эрнестъ открываетъ дверцу автомобиля, когда я усаживаюсь, онъ не догадывается закрыть ее. Подбгаетъ Марія, она задыхается, такъ какъ бжала по лстниц изо всхъ силъ.

Баринъ беретъ съ собой чемоданъ… Баринъ узжаетъ… Баринъ…

— Да, да!— отмахиваюсь я отъ ея восклицаній.— До свиданія, Марія! Я очень тороплюсь…

— Баринъ… Баринъ, наврное, сдлаетъ какую-нибудь глупость… да, глупость… Я считаю себя вправ прямо сказать это барину…

Но автомобиль уже трогается съ мста, я оставляю свою кухарку въ горестномъ недоумніи, всей своей фигурой изображая отчаяніе, она слдитъ глазами за моимъ таинственнымъ исчезновеніемъ черезъ Восточныя ворота: вмсто того, чтобы прохать паркомъ, я, изъ опасенія встртить сестеръ, приказалъ шофферу сдлать крюкъ.

Автомобиль съ шумомъ мчится, переская мягкіе пейзажи Ля-Бри, одтыя свжей зеленью поля и рощи. Я понемногу успокаиваюсь.

Что же это такое? Какой смыслъ въ этомъ бгств? Почему я такъ боюсь разспросовъ и объясненій? Вдь, не люблю же я, въ самомъ дл, эту смуглолицую двушку съ выпуклымъ лбомъ и утиной кожей. Это для меня вн сомннія. Если мн кое-что и нравится въ ней, то это еще не значитъ, что я долженъ на ней жениться, она можетъ оставаться у меня, исполняя, за сто франковъ въ мсяцъ, секретарскія обязанности. Но чего же я въ такомъ случа боюсь?..

Я тщетно ломаю надъ этимъ вопросомъ свою большую, достаточно крпкую, голову зуава, я ничего, ршительно ничего не могу понять. Все это двусмысленное положеніе создано разыгравшимся воображеніемъ кухарки Маріи, которая своей болтовней смутила Эмилію и навела, ее на подозрнія, а тамъ уже и вс стали что-то подозрвать. Ошибка прислуги ввела въ заблужденіе всю родню.

Но я меньше всего склоненъ считаться съ деспотизмомъ моихъ сестеръ. Я требую, чтобы он, точно также какъ и мои племянники и племянницы, относились ко мн съ должнымъ уваженіемъ и понимали, что я не способенъ на такую смшную слабость.

Да, да! какъ бы ни было печально положеніе семьи Рейнаровъ, никто не вправ требовать отъ меня полнаго отреченія отъ всего, что краситъ мою жизнь, въ угоду интересамъ и разсчетамъ этой семью, Рейнары бояться всякаго риска и добиваются прочныхъ гарантій, что наслдство мое цликомъ перейдетъ къ нимъ.

Да, мои наслдники положительно свирпствуютъ. Ужъ не заложили ли они будущее наслдство у ростовщиковъ? Нтъ, нтъ! Ни Тереза, ни самъ Рейнаръ не дошли бы до такой низости, а что касается этого мошенника Феликса, то никто не далъ бы ему и одного сантима взаймы. И все же, не покажи я имъ своихъ клыковъ, они меня живымъ растерзали бы. Они выгнали бы Стефанію и поселились бы въ замк, вмст со своимъ композиторомъ, который, если сказать правду, бситъ меня своими музыкальными теоріями и бахвальствомъ. И все это они, конечно, сдлали бы во имя молодости, искусства, любви, красоты!

Ну нтъ, благодарю покорно! Стефанія для меня символъ, — символъ моей твердой, непоколебимой власти. И она останется здсь!

Да, она останется!

Чортъ возьми, я не мало длалъ и длаю для Терезы! Ежегодно, съ іюня до ноября, я держу у себя ее и ея несносныхъ дтей. Въ этомъ году я ихъ пригласилъ еще передъ Пасхой. Это составляетъ восемь мсяцевъ… если считать хотя бы по тысяч франковъ въ мсяцъ — подарокъ, право же, выйдетъ недурной для этихъ цыганъ. И вотъ, въ награду за это они хотятъ меня свести на роль простого денежнаго мшка. Ловкачи! Но нтъ, я умрю немного ихъ пылъ. Стефанія останется здсь!

Какъ, въ сущности, глупо бояться брака между такой молоденькой двушкой и такимъ пожилымъ господиномъ! Я еще допускаю, что такая глупость могла придти въ голову Маріи: въ людской врятъ всякому вздору, но Эмилія, напримръ? Она вдь знаетъ, что я все еще поддерживаю отношенія со своими старыми парижскими пассіями, Арлетъ Болейнъ и Сильвой Доръ, я встрчаюсь у этихъ граціозныхъ дивъ съ ихъ красивыми подругами, мн достаточно уплачивать ихъ долги, чтобы он удостаивали меня своей благосклонности.

Если Эмиліи это извстно, какъ же она допускаетъ мысль, что Стефанія со своимъ скелетообразнымъ тломъ можетъ увлечь такого знающаго толкъ въ женщинахъ человка, какъ я?…

Эти мудрыя размышленія занимаютъ меня всю дорогу отъ замка до Ля-Фертэ, потомъ въ вагон, отъ Ля-Фертэ до Парижа и, наконецъ, въ наемномъ автомобил изъ Парижа въ Сюрени…

…Несмотря на то, что въ числ членовъ-учредителей нашего общества находятся владльцы многихъ крупныхъ фирмъ, — намъ до сихъ поръ не удалось пріискать достаточно средствъ для возведенія приличнаго дома, въ которомъ могли бы находить пріютъ наши инвалиды, больные и, вообще, выбитые изъ строя коллеги. Мы ограничились тмъ, что заарендовали въ Сюрени старинную, построенную еще при Второй Имперіи какой-то куртизанкой виллу съ огромнымъ садомъ, въ которомъ хозяйка его нкогда тайно принимала своихъ любовниковъ.

Нын эта, окруженная высокими стнами обитель, расположенная вдоль пыльной дороги къ Монъ-Валерьену, снаружи не иметъ ничего привлекательнаго, но когда открывается узкая калитка, глазамъ представляется роскошный французскій садъ съ фонтанами и цвтниками, дв блыя аллеи ведутъ къ выстроенному въ стил Ренессансъ зданію.

Нашъ молодой докторъ принимаетъ меня въ кабинет, для котораго я пожертвовалъ кожаныя кресла, палисандровый библіотечный шкафъ и комодъ изъ туи.

Докторъ, безбородый молодой человкъ, почти еще мальчикъ, важнымъ тономъ сообщаетъ мн, что об ноги и лвая рука Клермона неизлчимо парализована. Конечно, онъ можетъ еще прожить нсколько лтъ, но только въ томъ случа, если его тщательно охранять отъ всякихъ волненій, которыя гибельно отражаются на нервной систем. Спокойствіе, прежде всего спокойствіе! Послдній припадокъ прошелъ, и я увижу Клермона хотя и очень слабымъ, но совершенно спокойнымъ. Пріздъ m-lle Клермонъ благодтельно подйствовалъ на больного.

Когда я, тяжело дыша, поднимаюсь на второй этажъ, фельдшеръ вводитъ насъ въ блую, совершенно пустую, согласно предписанію гигіены, комнату. Здсь кром Клермона никого нтъ. Онъ сильно исхудалъ и говоритъ очень возбужденно. Пряди сдоватыхъ волосъ выбиваются у него на лобъ, въ бород тоже пробивается сдина.

Въ душу мою проникаетъ разочарованіе: Стефаніи нтъ. Я сажусь на стулъ у кровати больного и разсянно слушаю, какъ онъ меня благодаритъ.

Что мн ему сказать? По счастью, ему больше хочется говорить, чмъ слушать. Онъ за послднія недли много думалъ — и теперь жаждетъ высказаться. Этотъ прикованный къ постели человкъ сообщаетъ мн, что собирается въ нашей лабораторіи руководить приготовленіемъ новыхъ, изобртенныхъ имъ духовъ изъ ванилина, тимола и мускуса, духи эти, по его увренію, должны издавать на рдкость тонкій ароматъ и, вдобавокъ, обойдутся на тридцать семь процентовъ дешевле другихъ уже изготовляемыхъ у насъ духовъ. Собственно, за этимъ Клермонъ меня и вызвалъ.

— Это будетъ приданое для Стефаніи! Мы вмст съ вами обработаемъ дло. Тутъ можно заработать нсколько сотъ тысячъ франковъ, — достаточно только снабдить этими духами магазины Au Bon March, Louvre и нсколько другихъ крупныхъ фирмъ… Что вы объ этомъ думаете? Въ воскресенье я попрошу перевезти меня на заводъ, устроюсь тамъ въ кресл-качалк и буду руководить работами… Мюро еще у васъ, въ лабораторіи? Вотъ и прекрасно: съ нимъ я всегда легко столкуюсь… Само собой разумется, придется потратиться на рекламу, на то, чтобы пустить новые духи въ ходъ, но самое приготовленіе ихъ и двухъ су стоить не будетъ. Считайте даже два су, флаконъ обойдется въ пятнадцать су, ярлыкъ въ три — всего, значитъ, франкъ, франкъ положите на рекламу съ флакона, который такимъ образомъ обойдется въ два франка, продавать же мы будемъ по два съ половиной флаконъ. Цна какъ разъ подходящая: не слишкомъ дешево, чтобы это могло сойти за какую-нибудь дрянь, которой заваливаютъ рынокъ, и въ то же время вполн доступно любой приказчиц. Въ шесть мсяцевъ мы продадимъ по меньшей мр милліонъ флаконовъ, что дастъ намъ, за вычетомъ комиссіонныхъ, триста тысячъ франковъ чистаго дохода. Это я, Клермонъ, говорю вамъ! Ну что, идетъ?

— Что жъ, я согласенъ!

— Вотъ и прекрасно! Снова, значитъ, вмст будемъ длами ворочать. Я такъ радъ!

Съ минуту онъ молчитъ. Рсницы его опущены. Правой рукой, худой и блдной, онъ нервно теребитъ одяло. Ему, повидимому, опять становится плохо.

Я вопросительно смотрю на доктора. Пока фельдшеръ возится съ больнымъ, юный эскулапъ вполголоса спрашиваетъ меня, есть ли въ томъ, что говоритъ Клермонъ, какой-нибудь смыслъ.

— Пожалуй! Въ проектахъ его нтъ ничего неосуществимаго, но безъ строгихъ математическихъ выкладокъ нельзя опредлить, въ какой пропорціи должна быть произведена смсь. Вся суть именно въ пропорціи, а такія вещи устно не вычисляются. Вотъ почему его изобртеніе пока иметъ гипотетическое значеніе.

Въ дверь раздается слабый стукъ. Только Стефанія можетъ такъ стучать. Я спокойно и съ нкоторымъ любопытствомъ жду двушку, которой не видлъ уже цлыхъ сорокъ восемь часовъ и благодаря которой такъ взбудоражена теперь моя жизнь. Мн кажется, что я сейчасъ увижу не ту граціозную механическую куклу, которую привыкъ видть у себя дома.

Вотъ она, со своимъ скромнымъ видомъ благовоспитанной двицы, съ широкимъ, улыбающимся ртомъ. Сдлавъ мн у двери реверансъ, она размреннымъ шагомъ подходитъ ближе. Я смотрю на нее, и мн хочется смяться. Да, она мн смшна! Этотъ выпуклый лобъ, безукоризненно гладкая прическа, охватывающій ее, точно желзнымъ пацыремъ, узкій корсажъ, слишкомъ широкая, со складками, юбка — все это производитъ нсколько комичное впечатлніе. Глядя на то, какъ она выступаетъ, длаетъ полуоборотъ, подходитъ къ постели, наклоняется надъ отцомъ, съ академическимъ спокойствіемъ запечатлваетъ на лбу его поцлуй,— начинаешь думать, что вс эти движенія тщательно репетировалъ съ ней какой-нибудь педантичный учитель танцевъ.

Стефанія поправляетъ на отц рубашку и закрываетъ ее фуляромъ, концы котораго она тщательно раскладываетъ у него на груди. Сказанная ею при этомъ фраза можетъ по своей правильности служить грамматическимъ примромъ.

Господи! Неужели я, человкъ пожившій, могу влюбиться въ этого манекена? И кому могла придти въ голову такая нелпая мысль?

Украдкой вспрыснутый Клермону морфій, усыпляетъ его. Дочь молча помогаетъ при этомъ фельдшеру.

У изголовья больного занимаетъ мсто сидлка. Я узнаю въ ней вдову моего бывшаго конкурента Больдье, который чуть не разорилъ меня въ 1895 г., скупивъ, съ помощью своего синдиката, весь имвшійся на рынк мускусъ. Какъ могъ онъ такъ скоро растранжирить свои три милліона? Наше общество взаимопомощи дало жен его мсто сидлки, устроило у себя въ контор его двухъ сыновей и горбатую дочь.

Эта старуха, въ срой пелерин и жиденькомъ парик, въ былые годы высоко держала голову: когда въ 1896 г. Ивеленъ хотлъ ввести меня и Клермона въ ея салонъ, она отвтила, что знакомство съ такой мелкой сошкой, какъ мы, не представляетъ для нея никакого интереса, я помню, намъ тогда важно было быть представленными министру торговли, другу Больдье, который тогда находился на вершин счастья и богатства. Теперь мн хочется взять реваншъ надъ этой надменной женщиной, но я не позволяю себ поддаться злому чувству. Лучше не трогать несчастную: пусть себ сидитъ тутъ со свтскимъ романомъ въ рукахъ, въ своемъ бломъ халат, со стоптанными туфлями на ногахъ…

…Докторъ изъ деликатности оставляетъ меня и Стефанію въ саду, съ глазу на глазъ, ему вдобавокъ и некогда.

На голов у нея шляпа изъ посеребренной соломы, которую подарила ей Жульета Ивеленъ. Медленно разгуливая по усыпаннымъ мелкимъ гравіемъ аллеямъ, мы нкоторое время говоримъ о больномъ Клермон. Скоро, впрочемъ, мы исчерпываемъ эту тему до дна, и бесда наша идетъ очень туго. Неужели и Стефанія чувствуетъ, что въ нашихъ отношеніяхъ есть какая-то фальшъ?

Я, осторожно выбирая выраженія, говорю о томъ, что она скоро останется одинокой въ жизни, въ тоже время я выражаю увренность, что своей энергіей и независимостью она восторжествуетъ надъ всми испытаніями, но я тщетно стараюсь вырвать у нея хоть слово о томъ, какъ она смотритъ на свое будущее и чего она, вообще, ждетъ отъ жизни. Стефанія молчитъ.

Неужели это молчаніе съ ея стороны, только дипломатическій ходъ? Неужели она просто боится выдать себя какимъ-нибудь намекомъ? Если такъ, она очень опасна. Мн даже приходитъ въ голову, что отецъ предварительно училъ ее, какъ со мной держаться.

Я заговариваю о Феликс Рейнар, о его веселомъ характер, въ репликахъ, которыя подаетъ мн Стефанія, вначал сквозитъ полное безразличіе: да, пожалуй, онъ очень забавенъ, но въ то же время, въ его манерахъ есть что-то грубое.

— Онъ недостаточно воспитанъ!— ршается сказать она, но тутъ же спшитъ прибавить:

— Какъ, впрочемъ, и вс молодые люди!

Такъ вотъ оно что! Этотъ молокососъ, посл двухнедльнаго ухаживанія за ней, повидимому, позволилъ себ слишкомъ много! Иначе, съ чего бы Стефанія вдругъ заговорила о его невоспитанности?

Да, Феликсъ, надо полагать, былъ по отношенію къ ней слишкомъ предпріимчивъ. Не можетъ же воспитанная молодая двушка сказать мн по этому поводу больше того, что сказала Стефанія! Не станетъ же она прямо жаловаться мн, — хотя бы изъ опасенія, что я еще ее обвиню въ кокетств, въ вызывающемъ поведеніи. Притомъ, она слишкомъ уже женщина, и прекрасно понимаетъ, что откровенная жалоба на Феликса только уронитъ ее въ моихъ глазахъ.

До этой минуты я былъ увренъ, что вполн владю собой, но теперь мной овладваетъ ярость. Я ловлю себя на желаніи отослать Феликса съ сестрой и матерью въ Парижъ. Неужели во мн говоритъ самая заурядная ревность? Или меня охватываетъ негодованіе при мысли о томъ, что этотъ разбойникъ подъ моимъ кровомъ нанесъ оскорбленіе находящемуся подъ моимъ покровительствомъ ребенку? Мн трудно разобраться во всемъ этомъ.

Врне, это — ревность. Она уязвила меня въ самое сердце: я узнаю ее, своего исконнаго врага, какъ только что узналъ г-жу Больдье. Въ двадцать лтъ я страдалъ изъ-за Дозіи, въ тридцать изъ-за Серафимы, въ тридцать пять изъ-за Елизаветы. Я думалъ, что змя, именуемая ревностью, больше ужъ не будетъ точить мое сердце. Неужели же эта двочка съ утиной кожей снова воскреситъ ее? Нтъ, нтъ! Это просто смшно! Я ревную — и вмст съ тмъ не люблю Стефанію, меня раздражаетъ, когда другіе ухаживаютъ за ней — и въ то же время у меня нтъ никакого желанія прижать къ своей груди этотъ разряженный скелетъ.

Мн кажется, что мое чувство похоже на чувство охотника, который даетъ на время другу свою любимую собаку, при чемъ видитъ, что та съ легкимъ сердцемъ идетъ за чужимъ. Такъ, мн больно уступать адмиралу, для его охоты въ Шамани, своего Каро. Даже не любящій свою жену мужъ плохо мирится съ тмъ, чтобы ее, хотя бы и платонически, любилъ другой.

Такой приблизительно характеръ носитъ моя ревность.

Бесда со Стефаніей нисколько не уясняетъ мн положенія. На вс мои дипломатическіе разспросы о Феликс она, — быть можетъ, умышленно,— отдлывается пустяками, или же даетъ простые, слишкомъ простые отвты. Я наблюдаю за ней, и мн кажется, что она не знаетъ, какъ ей быть: сказать ли мн все, что у нея на душ, или же скрыть истину, чтобы укрпить меня въ хорошемъ мнніи о ней и не лишиться моей благосклонности? Стефанія чувствуетъ, что мн пріятно было бы выслушать изъ ея устъ рзкую критику Феликса, но, съ другой стороны, она боится, что ея отзывъ черезъ мое посредство станетъ извстенъ Рейнарамъ и что они будутъ ей мстить. Вотъ почему, едва упомянувъ о какомъ-нибудь недостатк Феликса, она тотчасъ же спохватывается и переходитъ на хвалебный тонъ. Потомъ она вдругъ начинаетъ говорить о томъ, что онъ слишкомъ злоупотребляетъ своей трубкой, и что отъ него вчно несетъ табакомъ.

Стефанія усиленно подчеркиваетъ этотъ недостатокъ. Быть можетъ, она по моему лицу видла, что мн пріятно ея отвращеніе къ дурному тону, возможно также, что это единственный недостатокъ Феликса, о которомъ она можетъ говорить, не рискуя навлечь на себя гнвъ его семьи. И двушка вполн искренно жалуется, что ей дурно длается, когда молодой человкъ, по своему обыкновенію, при разговор душитъ ее дымомъ. Это меня не удивляетъ: вдь, она такая чистенькая, аккуратная! И разсказывая мн объ этой непріятной черт Феликса, она сама смется надъ своей чрезмрной чувствительностью. Не любитъ она и его испачканныхъ карандашомъ и красками рукъ.

Нтъ, я больше не сомнваюсь: никогда она не испытывала ни малйшаго влеченія къ этому хвастунишк. Онъ просто забавлялъ ее какъ шутъ, какъ клоунъ! Разв не такъ же смотритъ на него Полина Элигоэ? Такъ естественно, что пансіонерка смется веселымъ выходкамъ юнца, въ то же время оставаясь холодной сердцемъ. И какъ это я прежде не понималъ такихъ простыхъ вещей!

Мн становится вдругъ необыкновенно легко на душ. Я успокаиваюсь и чувствую себя вполн счастливымъ въ этотъ майскій день въ саду, среди лужаекъ, по которымъ разбрасываютъ мелкія брызги фонтаны. Стефанія тоже, повидимому, въ прекрасномъ настроеніи: она оживленно жестикулируетъ, красиво поводитъ плечами и даже лицо ея, противъ обыкновенія, сегодня необыкновенно подвижно. Мн — въ первый разъ за все время — хочется дотронуться до ея щеки и шеи, коснуться ея длинныхъ пальцевъ съ узкими, неряшливо подстриженными ногтями.

— Отецъ веллъ приготовить для насъ на террас чай. Я думаю, что онъ уже сервированъ. Идемте, если угодно!

Она поднимается впереди меня по лстниц, между двумя рядами подстриженныхъ кустовъ. Я любуюсь ея плоской спиной, эластичностью ея двичьяго тла, Стефанія поворачиваетъ ко мн голову, въ глазахъ ея мелькаетъ общаніе чего-то веселаго, хорошаго. Я улыбаюсь ей, въ надежд, что она по этой улыбк догадается сил моего чувства.

Съ террасы открывается великолпный видъ на далекій Парижъ, какъ бы выплывающій изъ-за лса, съ одной стороны серебряной полосой вьется Сена.

М-lle Клермонъ указываетъ мн на стулъ противъ себя, такъ что насъ будетъ отдлять столъ.

Усвшись, мы нкоторое время молча, украдкой, смотрли другъ на друга. Стефанія минутами опускаетъ глаза. Наше молчаніе смущаетъ ее, и ея щеки краснютъ. Какъ разъ въ тотъ моментъ, когда я въ душ готовъ былъ удивиться ея смлости, она отворачивается, чтобы позвать служанокъ.

Неужели она забыла про отца? Вдь, цлый уже часъ прошелъ съ тхъ поръ, какъ мы отъ него вышли. Онъ наврное проснулся, этотъ бдняга Клермонъ! Почему же Стефанія не вспомнитъ о немъ? Если бы даже она и не питала къ нему особой нжности, ей, хотя бы изъ приличія, слдовало бы проявить къ нему больше внимательности. Или, видя, что я немного взволнованъ, она потеряла голову?.. Ахъ, я совсмъ становлюсь идіотомъ! Вдь, любитъ же она отца — въ этомъ я не сомнваюсь,— такъ почему же она не говоритъ о немъ? Почему?

Ужъ не правы ли сестры мои, которыя увряютъ, что Стефанія только ведетъ ловкую игру? Быть можетъ, понимая важность этого момента для всей своей жизни, она готова даже забыть на время обязанности дочери?

Только что, въ саду, она разсяла мою ревность. Дйствовала ли она при этомъ безсознательно, или она заране обдумала этотъ ходъ? Возможно, что тутъ дло обошлось не безъ Клермона: она наврное ничего отъ него не скрываетъ. Но если вся эта исторія съ табакомъ и дурными привычками Феликса — только ловкая выдумка, значитъ, она хочетъ, чтобы я просилъ ея руки. Я, повидимому, ей не очень противенъ. Эта милая, покорная двушка была бы мн предана и проявила бы большую самоотверженность, рсницы ея покорно опускались бы подъ моими поцлуями, какъ он теперь опускаются подъ моими взглядами.

Она смотритъ то на меня, то на сроватый, раскинувшійся вдали Парижъ, съ золоченымъ куполомъ въ центр и желзной башней съ краю. Не думаетъ ли она въ эти минуты, что для того, чтобы блистать тамъ, въ Париж, приходится теперь идти на нкоторыя жертвы?..

Интересно было бы наблюдать эту двушку тогда, когда она получила бы возможность одваться у лучшихъ портныхъ, покупать тонкое блье и всякія драгоцнности. Она, со своими классическими манерами, наврное была бы очаровательна. И мн было бы такъ пріятно видть ея радость!

Я уже испыталъ однажды такое удовольствіе: въ какихъ-нибудь четыре часа я одлъ встрченную мною на бульвар цвточницу во все новое, вплоть до шелковыхъ чулокъ и пестрыхъ нижнихъ юбокъ и наново отдлалъ ей квартиру, потомъ я повелъ ее обдать въ шикарный ресторанъ, а оттуда отправился съ ней въ оперу, гд усадилъ ее, одтую въ богатое декольтированное платье, въ одну изъ лучшихъ ложъ. На моихъ глазахъ эта уличная двченка отъ крайней нищеты перешла къ роскоши. Я до сихъ поръ не могу забыть ея безумную радость: это для меня одно изъ тхъ семи — восьми впечатлній, которыя врзываются въ память на всю жизнь и которыя особенно охотно припоминаешь въ минуты тоски.

Да, хорошо бы, прежде чмъ сойти въ могилу, увеличить сокровищницу хорошихъ воспоминаній еще однимъ. Стефанія гораздо интересне цвточницы, и ея радость проявится въ боле тонкихъ, разнообразныхъ формахъ. Я и теперь уже вижу ее, серьезную, прямо держащуюся, въ моемъ наново обитомъ внутри автомобил, передъ дрожащими въ тонкихъ, высокихъ вазочкахъ орхидеями. Нтъ ничего прекрасне радости юнаго существа. Удастся ли мн видть ее?..

Я такъ взволнованъ, что не могу отвчать на ея ничего не значащія фразы, видно, что и она испытываетъ смущеніе. Я снимаю со стола свою еще блую, тонкую руку, потому что она слегка дрожитъ. О, Стефанія! Если бы ты произнесла теперь ршительное слово, я далъ бы теб возможность зажить счастливой жизнью. Догадываешься ли ты объ этомъ? Между тмъ, ты, вдь, всего лишь маленькая, худенькая, смуглолицая нимфа, съ безпокойными глазами и робкими движеніями. Торопись же!. Пользуйся моимъ временнымъ безуміемъ! Ну, скоре, говори, говори… Черезъ секунду будетъ уже поздно: ко мн вернется мое благоразуміе…

…Я не знаю, какая таинственная сила взбудоражила все мое существо. Теперь это приходитъ къ концу, я какъ бы освобождаюсь отъ чаръ, и на устахъ моихъ снова начинаетъ блуждать усмшка. Я смюсь надъ обтами, которые только что давалъ себ. Мимо, мимо, двочка моя! Теб ужъ не удастся меня очаровать! Повидимому, ты прежде не хотла этого: этотъ привтливый, страдающій немного одышкой, прекрасно одтый господинъ не отвчалъ взлелянному тобой идеалу. Ну, и не надо! Да и къ чему? Какъ будто мн недоступны т красивыя вакханки, которыхъ я встрчаю у Арлетъ Болейнъ?..

M-lle Клермонъ разставляетъ на стол принесенную служанками чайную посуду.

— Вы не курите, — это для меня большое счастье!— задумчиво говоритъ она.

Смшно: Стефанія какъ бы понимаетъ мое отступленіе и снова ищетъ почвы для сближенія. Спросить ее разв, почему это для нея такое счастье? Это вынудило бы ее немного раскрыть свои карты, быть можетъ, даже проговориться, что она надется навсегда остаться въ замк. Возможно, что она обмолвится какимъ-нибудь словомъ, которое сблизитъ насъ….

Я не ршаюсь. Наслдственное благоразуміе беретъ во мн верхъ надъ влеченіемъ сердца. Я снова становлюсь покорнымъ рабомъ фамильныхъ традицій. Нтъ, я не ступлю на путь авантюръ!

Я говорю, что врачи запретили мн курить съ тхъ поръ, какъ у меня начались неврастенія и головокруженіе. Теперь все это прошло.

— Да, вы человкъ здоровый! Я никогда не видла васъ усталымъ, между тмъ, какъ племянники ваши, наоборотъ, съ измученнымъ видомъ бросаются въ кресло даже посл небольшой прогулки по парку. Они вчно жалуются: если погода плохая — они замерзаютъ, если на двор жарко — они умираютъ отъ жажды. Вы всю осень и зиму охотились, ежедневно длая десятки верстъ, а возвращались каждый разъ бодрымъ, веселымъ, жизнерадостнымъ. Вы не просили пить, когда пекло солнце, и не грлись у камина въ ненастные дни. Вы напоминаете мн мощныя статуи Тюльерійскаго сада, вы и сами словно изъ мрамора: на васъ, какъ и на нихъ, совершенно не дйствуетъ непогода.

— Благодарю васъ, благодарю, mademoiselle! Долженъ, однако, сознаться, что я немного страдаю одышкой.

— Ну, я не совсмъ врю вамъ! Это своего рода кокетство. Вы напрашиваетесь на комплименты!

Съ милой улыбкой во весь свой широкій ротъ, она шутливо грозитъ мн указательнымъ пальцемъ. Все это внушаетъ мн подозрніе, что Стефанія провоцируетъ меня на объясненіе. Сравнить меня съ моими племянниками — это, конечно, очень тонкая лесть, но тонъ ея при этомъ мн кажется не особенно убдительнымъ. Если бы глаза ея не избгали встрчи съ моими, я могъ бы подумать, что ея комплименты по моему адресу — простая любезность. Но здсь не то: молодая двушка явно смущена, чувствуется, что нкоторыя выраженія заране обдуманы. Нтъ сомннія, все это подготовлено, входитъ въ опредленный тактическій планъ. Ко мн подбираются, противъ меня ведется правильная осада…

Ахъ, дорогое дитя мое, неужели ты, уставъ отъ горя и бдности, серьезно готова отдать мн свою молодость? Неужели ты и въ самомъ дл согласна на бракъ по разсчету, въ которомъ отецъ твой видитъ единственное средство обезпечить тебя? Въ эту минуту ты не спускаешь глазъ съ закипающей на спиртовк воды, чтобы показать мн, какая ты хорошая хозяйка, ты отточенными фразами извиняешь передо мной опоздавшаго доктора, котораго пригласила къ чаю, чтобы дать мн понять, какъ ты хорошо воспитана и какая тактичная вышла бы изъ тебя владтельница замка. Впрочемъ, во всхъ твоихъ словахъ и движеніяхъ столько скромности, что я начинаю сомнваться. Возможно, что мн это померещилось, и я приписываю теб планы, которыхъ у тебя на самомъ дл нтъ. Возможно, что ты просто мечтаешь о выход замужъ за этого шута Феликса или за франта Роберта, просто жаждешь любви, нисколько не печалясь о своемъ поношенномъ плать и стоптанной обуви…

…Докторъ сообщаетъ намъ, что сейчасъ сюда перевезутъ Клермона, который выразилъ желаніе напиться съ нами чаю. Предварительно бдняга хотлъ бы прилично одться и проситъ дочь помочь ему. Она живо поднимается и уходитъ, выступая медленно и важно, какъ цапля. Я очень радъ этой передышк.

Я вдругъ начинаю чувствовать страшную усталость. Голова у меня трещитъ, и мн очень трудно слдить за словами доктора, который объясняетъ мн разницу между частичнымъ и полнымъ параличемъ. Скоро онъ, впрочемъ, замчаетъ мою разсянность, чтобы развлечь меня, онъ указываетъ рукой на раскинувшуюся передъ нами панораму, которая теперь, при свт заходящаго солнца, особенно хороша. Въ самомъ дл, далекій Парижъ въ эту минуту представляетъ собой отсюда феерическую картину.

Я нкоторое время любуюсь этой картиной, и ко мн возвращается спокойствіе. Кончено! Я больше не буду добиваться разршенія загадки, которую представляетъ для меня Стефанія. Въ сущности, все это вздоръ, придуманный моей кухаркой и напуганными претендентами на мое наслдство.

Совершенно успокоенный, я поднимаюсь навстрчу Клермону, котораго, въ кресл на колесахъ, подвозитъ къ столу фельдшеръ. Я говорю больному, что онъ прекрасно выглядитъ. И дйствительно, онъ какъ бы сталъ прежнимъ молодцомъ. Я вижу передъ собой точно помолодвшаго Клермона, съ его характерной головой Генриха IV, красиво обрамленной бородкой. Ноги его закрыты пледомъ и одяломъ, а правой рукой онъ оживленно жестикулируетъ, какъ бы подчеркивая каждое слово. Стефанія возвращается вмст съ нимъ.

Странно: теперь я вижу въ ней только свою служащую,— послушную, незначительную. Я смотрю, какъ она колетъ сахаръ, разливаетъ чай, сливки или ромъ, закрываетъ чайникъ плоской подушечкой, потомъ, прямая, негнущаяся, откидывается на спинку стула, — и ничего, ровно ничего не испытываю по отношенію къ ней.

Клермонъ меня больше интересуетъ. Его краснорчивые доводы и безграничный оптимизмъ подхлестываютъ меня, заражаютъ врой. Я почти серьезно отношусь къ его изобртенію и къ колоссальнымъ доходамъ, которые онъ предвидитъ. На вс мои замчанія онъ тотчасъ же даетъ подкрпленные цифрами и химическими формулами отвты. Память у него изумительная, и въ его голов удерживается почти все, что онъ читаетъ и слышитъ. Онъ безошибочно можетъ сказать, на какую сумму мы ежегодно отправляемъ товара въ Гаванну или черезъ Роттердамскій портъ, какое судно на боле выгодныхъ условіяхъ можетъ перевозить нашу парфюмерію въ Аравію, Индостанъ, Китай или Японію.

Докторъ слушаетъ его съ разинутымъ ртомъ: такъ вотъ каковъ его разбитый параличемъ больной! Если бы не необходимость лично наблюдать за душемъ для трехъ паціентовъ, нашъ эскулапъ безъ конца сидлъ бы тутъ и слушалъ.

Долго говорилъ Клермонъ. Когда ему показалось, что онъ уже достаточно убдилъ меня, онъ взялъ финальный аккордъ.

— Все это — для Стефаніи! Это ея приданое! Вы понимаете, дорогой мой, я не хочу оставить эту двочку нищей, безпомощной. Прежде чмъ уйти изъ этого міра, я хочу видть ее пристроенной. Взгляните на нее: барышня, да и только! Какъ она растетъ! Какія у нея брови! А эта тонкость линій, этотъ аристократизмъ, унаслдованный отъ моей покойной матери, бывшей Бронсело. Вы, надюсь, слыхали эту фамилію? Въ начал XVIII вка она была очень на виду… Бронсело были даже въ родств съ одной изъ втвей фамиліи Бурбоновъ: отъ нихъ-то именно Стефанія унаслдовала свой нсколько большой ротъ. Въ Версальскомъ музе хранится портретъ одного изъ этихъ предковъ, — портретъ-бюстъ, работы Наттье… Ротъ у него — точь въ точь какъ у Стефаніи! Это стоитъ посмотрть, — създите какъ-нибудь!.. Ну, что? Стефанія не совсмъ для васъ безполезна въ вашемъ замк, а? Еще бы! Она прекрасный счетоводъ, и къ тому же, у нея большія административныя способности. О, ея будущему мужу не придется жаловаться! Нечего краснть, Стефанія: я говорю правду. Не безпокойся, я никогда не ошибаюсь въ людяхъ: можешь спросить твоего принципала. Въ былыя времена, когда кто-либо предлагалъ ему то или иное дло, онъ сначала посылалъ его ко мн, а потомъ спрашивалъ: ‘Ну, что вы, Клермонъ, думаете, объ этомъ господин? Жуликъ, по-вашему? Значитъ, и дла съ нимъ не стоитъ начинать?..’ Понимаешь? Мн тогда стоило только бровью повести, и онъ соглашался со мной. Надюсь, и теперь между нами царитъ полное согласіе. Я вотъ, напримръ, утверждаю, что m-lle Клермонъ прекрасно суметъ вести его хозяйство… Лучше и не надо! Онъ можетъ смло доврять ей милліоны. Милліоны!.. Бдное дитя! Простой неудачи съ моимъ новымъ изобртеніемъ достаточно, чтобы я оставилъ ее безъ гроша, съ одними только глазами для оплакиванія своей горькой доли. Но не бойся, Стефанія, неудачи не будетъ! Даю теб въ этомъ торжественное общаніе: неудачи не можетъ быть и не будетъ!..

И Клермонъ, протянувъ руку по направленію къ Парижу, съ поднятыми къ небу глазами, клянется далекой столицей, что неудачи не будетъ, потомъ откидывается на спинку своего кресла и выпиваетъ нсколько глотковъ чаю, который подаетъ ему дочь.

Я жду продолженіе его рчи. О, Клермонъ напрасно не станетъ говорить! онъ выдвигаетъ на сцену Стефанію, то это не спроста. Отецъ какъ бы суффлируетъ дочери предстоящую ей роль. А она, эта загадка въ шляп изъ посеребренной соломы, не испытываетъ, повидимому, ни робости, ни смущенія. Она какъ будто не видитъ никакой связи между недавними комплиментами по моему адресу и только что произнесенной отцомъ рчью. Спокойная, прямая, сидитъ она за столомъ, быстро вышивая что-то крючкомъ изъ слоновой кости.

— Меня въ послднее время очень занимала одна мысль…— говоритъ Клермонъ.— Вы знакомы со всми нашими коллегами, изъ тхъ, кому судьба улыбнулась, такъ какъ вс они состоятъ членами организованнаго вами синдиката экспортеровъ… Такъ вотъ, не знаете ли вы изъ ихъ среды какого-нибудь… ну, вдовца, что ли?.. Или холостяка, достигшаго уже того возраста, когда одиночество начинаетъ тяготить?.. Когда человкъ не гонится уже за призраками, какъ въ молодости, онъ очень любитъ видть у себя ангела-хранителя его домашняго очага, который ведетъ хозяйство, присматриваетъ за прислугой, слдитъ за чистотой, окружаетъ его заботами и вниманіемъ, если онъ заболваетъ, ему такъ пріятно имть у своего изголовья женщину-друга, которая, онъ можетъ быть увренъ, не ошибется лкарствомъ. Возьмите хотя бы меня: третьяго дня почувствовавъ себя хуже, я тотчасъ же вызвалъ телеграммой Стефанію. Конечно, я вполн довряю нашему славному доктору, фельдшеръ тоже старается и только изрдка забываетъ обо мн, сидлка, правда, обладаетъ нсколько мрачнымъ характеромъ, но она добросовстно бодрствуетъ надо мной, когда у меня бываютъ приступы лихорадки, — и все же я предпочитаю имть возл себя Стефанію. Я очень вамъ благодаренъ, что вы позволили ей създить ко мн, скоро я снова отпущу ее къ вамъ. Конечно, мн сильно будетъ недоставать ея, но что же длать? Должна же она исполнять свои обязанности!.. Да, трудно мн будетъ безъ нея, какъ было бы трудно на моемъ мст всякому другому, кто привыкъ бы къ ея заботливости. Этого другого вы, мой другъ, должны подыскать. Да, да, найдите его! Это былъ бы союзъ между жизнерадостной, красивой, но въ то же время исполненной сознанія долга, молодостью — и много видвшей, а потому и снисходительной житейской зрлостью. Стефанія — двушка благоразумная: пройдя тяжелую школу горя, она давно простилась съ глупыми, романическими бреднями. Она прекрасно понимаетъ, что безъ независимаго общественнаго положенія не можетъ быть ни настоящей свободы, ни самоуваженія. И она была бы безгранично признательна тому, кто далъ бы ей это положеніе, попросивъ у меня ея руки. Не правда ли, Стефанія?..

Несмотря на спускавшіяся уже сумерки, я замтилъ, что вязальный крючокъ въ рукахъ молодой двушки нсколько разъ попалъ не туда, куда слдовало. Бдняжк пришлось спустить цлыхъ три вывязанныхъ ею ряда.

Повернувъ къ намъ свое блдное лицо, она пробормотала:

— Никто меня не захочетъ!

— Что вы, mademoiselle!— счелъ нужнымъ запротестовать я.

Ужъ не ждала ли она, что я раскрою ей объятья? У меня не хватило для этого мужества. Къ тому же, мн очень непріятенъ былъ Клермонъ: онъ портилъ то, что случай могъ бы сдлать очень трогательнымъ. Я заране представлялъ себ, какой самодовольной усмшкой ознаменовалъ бы онъ свое торжество.

— Дло въ томъ, — началъ я, — что тутъ есть одно затрудненіе. Вс т изъ нашихъ коллегъ, которые могли бы предложить молодой двушк спокойную, комфортабельную жизнь, все люди уже пожилые… по крайней мр, т, кого я знаю… Это люди нашего поколнія, которымъ въ большинств случаевъ перевалило уже за сорокъ… далеко не отвчающіе мечтамъ молодыхъ двушекъ о сказочныхъ принцахъ…

— Тутъ на первомъ план должны стоять умъ и сердце, не правда ли, Стефанія? Съ другой стороны, многіе зрлые люди и въ физическомъ отношеніи заткнутъ за поясъ большинство современныхъ юнцовъ, этихъ худосочныхъ недорослей…

— Конечно!— пробормотала она все еще тихимъ, словно придушеннымъ голосомъ.

— Ты такъ можешь простудиться, дочь моя! Иди, возьми свою шаль. За одно уже принеси мн и еще одно одяло на ноги…

Стефанія поспшно ушла.

Теперь я ужъ не сомнвался: Клермонъ усиленно хлопоталъ о томъ, чтобы выдать за меня свою дочь. Бдняжка послушно шла навстрчу его желаніямъ, частью убжденная практическими выкладками отца, частью соблазняемая окружающимъ меня комфортомъ, но длала она это скрпя сердце и ужъ во всякомъ случа безъ всякаго влеченія.

— Посмотрите, какая походка! Королева, настоящая королева, дорогой мой! И когда я подумаю объ ожидающей ее печальной судьб, о томъ, что ей придется изводить себя въ скверной контор, пока ее не соблазнитъ какой-нибудь негодяй или пока на ней не женится какой-нибудь нищій, который наплодитъ съ ней сопливыхъ дтей и будетъ мучить ее своей ревностью гд-нибудь на шестомъ этаж грязной, вонючей улицы… Когда я подумаю обо всемъ этомъ, я спрашиваю себя, за какое преступленіе такъ жестоко караетъ меня небо, сдлавъ меня отцомъ этого несчастнаго ребенка!..

Въ голос Клермона чувствуется искреннее горе: онъ горячо любитъ свою дочь. Онъ болетъ за нее душой, и такъ какъ ему лично бдность, безденежье, представляются величайшимъ несчастіемъ, онъ страстно желаетъ ей прежде всего богатства. Ему ни на секунду не приходитъ въ голову, что двушка въ девятнадцать лтъ, быть можетъ, предпочтетъ жить съ какимъ-нибудь нищимъ юнцомъ въ мансард, довольствуясь хлбомъ и кружкой молока, чмъ съ солиднымъ сорокалтнимъ господиномъ, даже не лишеннымъ пріятности, въ историческомъ замк.

Я стараюсь дать ему понять, что онъ ошибается, но Клермонъ упорно стоитъ на своемъ. Онъ даже рзокъ со мной и утверждаетъ, что только лицемры, сами купаясь въ деньгахъ, могутъ отрицать, что богатство даетъ счастье.

— Ну, что, вы поняли? бросаетъ онъ мн въ лицо вопросъ, приподнимаясь немного въ кресл и опираясь на свою здоровую руку.

— Что именно?

— Ничего! Я знаю, вы поняли… Такъ вотъ, подумайте хорошенько о томъ, что мы говорили сегодня вечеромъ. Вспомните, чмъ вы обязаны моимъ талантамъ, моей энергіи. Спросите свою совсть, справедливо ли оставлять въ нищет, какъ ова на куч навоза, тхъ, которые создали все ваше богатство. Правда, вы мн ничего не должны, но все же должны гораздо больше, чмъ наслдникамъ вашимъ, которые васъ грызутъ! Вотъ что я хотлъ вамъ сказать, а теперь — до свиданія! Когда вы будете уходить, потрудитесь послать ко мн фельдшера. До свиданія, до свиданія! Стефанію я вамъ отошлю въ воскресенье.

Съ этими словами Клермонъ откидывается въ свое кресло на колесахъ, онъ долго потрясаетъ своей единственной здоровой рукой, а потомъ начинаетъ угрожать кулакомъ небу.

VI.

Прошло уже дв недли, а Стефанія все еще остается въ Сюреннъ, около отца, здоровье котораго все еще очень плохо. Это начинаетъ вызывать во мн досадное чувство.

Вотъ рисунокъ, который она сдлала для лоттереи въ пользу нашего сиротскаго дома, въ сегодняшнемъ своемъ письм она проситъ меня передать его президенту нашего общества. Хитро придумано! Рисунокъ, повидимому, представляетъ собой копію фотографическаго портрета, который сняла съ меня Жюльета и на которомъ я представленъ верхомъ на лошади, но карандашъ художницы выпрямилъ мой станъ, уменьшилъ животъ, удлинилъ ноги, сдлалъ больше и выразительне глаза мои. Я вижу себя преображеннымъ, облагороженнымъ, благодаря нкоторымъ деталямъ, какъ, напримръ, висящая у меня на боку рапира или Лотарингскій крестъ на моей фетровой шляп.

Я узнаю на рисунк нсколько характерныхъ для Клермона штриховъ: своей здоровой рукой онъ еще очень ловко чертитъ планы, набрасываетъ архитектурные проекты для нашихъ фабрикъ и магазиновъ, даже рисуетъ очень недурныя виньетки для флаконовъ съ духами.

Да, Клермонъ, повидимому, хотлъ пріятно поразить меня этимъ рисункомъ и убдить меня, что дочь его пламенетъ ко мн любовью. Я видлъ это еще по двумъ, адресованнымъ имъ ко мн на послдней недл письмамъ, надъ которыми онъ, судя по всему, много думалъ.

Какъ это смшно! Онъ старается возбудить во мн ревность, спрашивая меня, что я думаю о брак между Стефаніей и молодымъ докторомъ, — брак, который, по его словамъ, очень возможенъ. Я не врю этому: докторъ нашъ очень дорожитъ своей карьерой и не о такой жен мечтаетъ. Онъ, точно такъ же какъ и я, не очень-то ухватится за Стефанію.

Дйствительно ли она такъ мало меня интересуетъ?

Я и самъ не знаю. Съ годами я становлюсь все нершительне. Во всемъ мн на первомъ план представляются печальныя, отрицательныя стороны, а возможное счастье кажется такимъ ничтожнымъ, почти призрачнымъ. Между тмъ, когда я перестаю разсуждать, анализировать и становлюсь просто человкомъ, я всми фибрами души жадно тянусь къ счастью. Часто, въ ту самую минуту, когда разумъ мой рзко возстаетъ противъ этого брака, чувство, инстинктъ, напротивъ, говорятъ мн о томъ, что счастье прижимать къ своей груди эту любимую и любящую двушку, сторицей вознаградитъ меня за все. Я положительно съ ума схожу!..

…Я отправился къ нашему кюрэ. Хоть на часъ мн хочется уйти отъ стука молотовъ рабочихъ, которые устраиваютъ у меня въ парк импровизованный театръ для предстоящаго праздника.

Какой-то автомобиль по дорог обдалъ меня съ головы до ногъ густой блой пылью, которую онъ поднялъ съ накаленной солнцемъ дороги, сидвшіе внутри его люди вдобавокъ еще позубоскалили надо мной. У меня было сильное желаніе выстрлить въ нихъ изъ револьвера, но черезъ минуту мой гнвъ самому мн показался смшнымъ. Я и самъ испытываю желаніе, когда ду въ автомобил, грубо разгонять съ дороги мирныхъ прозжихъ и прохожихъ, погруженныхъ въ свои думы. Когда люди наслаждаются жизнью, они очень не терпимы къ другимъ.

Я нахожу двойника Альфонса XIII въ его саду, подогнувъ полы своей сутаны и приподнявъ рукава, онъ копаетъ землю. Высокій, блый лобъ его слегка смоченъ потомъ. Когда онъ меня увидлъ, его загорлое лицо освтилось улыбкой.

Поздоровавшись со мной, кюрэ показываетъ мн въ углубленіи, которое онъ только что раскопалъ, красноватыя, различныхъ формъ, кости: то кости самоубійцъ, которые были похоронены на этомъ, нкогда отведенномъ для нихъ, въ сторон отъ кладбища, клочк земли. Это гетто для добровольно ушедшихъ изъ жизни теперь стало ненужнымъ, такъ какъ новый законъ не длаетъ различія между самоубійцами и обыкновенными покойниками, и милый пастырь нашего прихода, вступивъ во владніе этимъ убжищемъ мертвыхъ, выкапываетъ лопатой изъ земли кости тхъ, которые много лтъ тому назадъ предпочли смерть нищет и униженіямъ.

Въ общемъ, это прелестный уголокъ, старыя стны поросли плющемъ и другими вьющимися растеніями. Поставивъ одну ногу на заступъ, кюрэ философствуетъ. Выкопанный имъ беззубый черепъ даетъ ему поводъ разыгрывать Гамлета, онъ говоритъ о скоротечности человческой жизни и безграничности человческихъ желаній.

Да, онъ правъ. Его слова западаютъ мн въ душу, и передо мной встаетъ вопросъ, какъ бы лучше прожить этотъ десятокъ лтъ, которые мн — я врю — еще предстоитъ провести на земл. ‘Бдный орикъ!’ Мой черепъ будетъ похожъ на этотъ вотъ, и мои племянники, быть можетъ, будутъ современемъ толкать его ногой…

Несмотря на свою глубокую вру въ загробную жизнь, аббатъ Дюбронъ, повидимому, не очень торопится промнять земную юдоль плача на загробныя райскія селенія. Онъ очень хорошо чувствуетъ себя въ нашихъ мстахъ, среди этихъ обширныхъ полей, которыя видны намъ въ пробитую въ стн брешь, среди веселыхъ деревушекъ и лсовъ, такъ красиво вырзывающихся на далекомъ горизонт. Съ грустью покрываетъ онъ тонкимъ слоемъ земли кости и этотъ черепъ, который нкогда таилъ подъ собой столько страданій.

Мы усаживаемся на каменную скамью, справа отъ входа. Слышно, какъ въ кухн возится съ тарелками и горшками служанка. Я перелистываю ‘Анналы Вры’, въ которыхъ имются портреты нсколькихъ обращенныхъ въ христіанство китайцевъ: на путь истинный ихъ обратилъ двоюродный братъ нашего кюрэ, миссіонерствующій въ Кита. Нкоторое время мы говоримъ о самоотверженности миссіонеровъ.

— Я долженъ вамъ открыть одинъ секретъ!— говоритъ кюрэ.— Я много думалъ и ршилъ, что не вправ молчать: вы слишкомъ заинтересованы въ этомъ, дл. Прошу васъ только быть по возможности снисходительне къ гршнику: Христосъ простилъ даже своихъ палачей… Вотъ въ чемъ дло: какъ вамъ, вроятно, извстно, къ намъ нердко обращаются за справками относительно нашихъ прихожанъ, — объ ихъ нравственности, убжденіяхъ, кредитоспособности и т. п. Пользующіяся почетомъ лица, сохранившія хоть какую-нибудь связь съ церковью, всегда могутъ обращаться къ своимъ духовникамъ съ просьбой навести т или иныя справки у священно-служителей другихъ приходовъ. Мы постоянно оказываемъ другъ другу такого рода мелкія услуги, къ которымъ многіе, пожалуй, отнесутся съ осужденіемъ, но отъ которыхъ мы уклоняться не можемъ… И вотъ, у меня недавно попросили кой-какихъ справокъ, которыя близко касаются васъ. Бывшій профессоръ семинаріи, въ которой я учился, спрашиваетъ меня, имютъ ли ваши племянники, въ частности Феликсъ Рейнаръ, право разсчитывать на ваше наслдство. Не видя въ этомъ вопрос ничего особеннаго, я тотчасъ же отвтилъ: я сообщилъ, что у васъ имется довольно солидное состояніе и что вы связаны тсными узами со всей вашей родней. Впослдствіи только я понялъ свою ошибку: по нкоторымъ, добытымъ мною неинтересными для васъ окольными путями свдніямъ, я убдился, что племянникъ вашъ подписалъ на крупную сумму векселей, подъ гарантію своего будущаго наслдства…

— Вотъ что!

Въ первую минуту негодованіе сдавило мн горло, но я тотчасъ же разсмялся. Эта все та же вчная исторія Жеронта, околпаченнаго, къ великому удовольствію публики, Клитандромъ. Мы какъ-будто выскочили изъ комедіи Мольера. Этотъ послдній, повидимому, былъ бы цликомъ на сторон Феликса Рейнара, а отъ меня съ презрніемъ отвернулся бы.

Когда я говорю это своему собесднику, онъ рзко протестуетъ противъ такой этики, которую, вотъ уже три столтія, проповдуютъ молодежи въ стнахъ французскихъ университетовъ.

— Тутъ дло идетъ, — говоритъ онъ, — о рам, купленной для портрета, который племянникъ вашъ рисуетъ съ супруги адмирала.

— Почему бы мн косвенно, черезъ посредство другого, не сдлать такого подарка жен своего стараго друга?

— Конечно, но…. это рама историческая… она стоитъ десять тысячъ франковъ.

— Десять тысячъ франковъ?!

— Да, эта рама работы Гонтьера и Ризенера. Если я не ошибаюсь, Людовикъ XV заказалъ ее для портрета madame де-Бари. Впослдствіи она была пріобртена однимъ антикваріемъ съ Вандомской площади, на аукціон у герцога Пикардійскаго….

— Чортъ возьми, исторія выходитъ пикантная!

Этими словами я стараюсь замаскировать закипвшую во мн ярость. Нашему доброму кюрэ вовсе не зачмъ знать о моихъ финансовыхъ затрудненіяхъ. И я стараюсь соблюдать философское спокойствіе. Мн невольно приходитъ на память слышанная мною гд-то исторія о влюбленномъ ловелас, который насчетъ обманутаго мужа заказалъ раму для портрета жены своего несчастнаго соперника. Во всякомъ случа, исторія, которую сыгралъ со мной Феликсъ, могла бы служить сюжетомъ веселенькой комедіи… Какъ бы то ни было, я тутъ же даю себ клятву, что ни одинъ сантимъ изъ моихъ денегъ не пойдетъ въ уплату за раму. Съ живого или мертваго — Феликсъ ничего съ меня не возьметъ! Я лишаю его наслдства. Я женюсь на Стефаніи. Посмотримъ, кто кого одурачитъ!

Каковъ негодяй! Онъ заране уже, хладнокровно учитываетъ мою смерть, чтобы плнить чувствительную къ богатымъ подаркомъ дамочку.

Кюрэ очень недоволенъ мной: онъ находитъ, что я потворствую порокамъ молодежи, онъ настаиваетъ, чтобы я все разсказалъ баронесс, чтобы я заставилъ Феликса сознаться въ своей мошеннической продлк и вернуть раму антикварію. Я собственно ничего противъ этого не имю, но какъ отнесется ко всему этому адмиралъ? У него наврное возникнутъ подозрнія противъ его жены, и это будетъ для него пыткой. Его, этого черезчуръ чувствительнаго старика, еще, чего добраго, ударъ хватитъ! Неужели же мы, для того, чтобы проучить Феликса, рискнемъ ввергнуть въ отчаяніе и, быть можетъ, убить адмирала?

Теперь уже кюрэ вполн соглашается со мной и тутъ же начинаетъ, съ нкоторыми варіаціями, повторять мои доводы: вправ ли я рисковать жизнью стараго друга, чтобы спасти какихъ-то десять тысячъ франковъ? Конечно, нтъ!

Да, я попался. Придется платить. А тутъ, какъ на зло, аргентинскіе парфюмеры не заплатили по векселямъ… Ахъ, негодяй Феликсъ!..

Въ конц концовъ, я добиваюсь отъ кюрэ полной свободы дйствій. Я посмотрю, подумаю. Онъ съ своей стороны твердо ршилъ спасти заблудшую душу Феликса: первый ложный шагъ долженъ воочію показать ему, какая была передъ нимъ пропасть.

— Не стоитъ такъ близко принимать все это къ сердцу,— говорю я.— Это просто маленькій фарсъ изъ Мольера, изъ самаго настоящаго, заправскаго Мольера.

Когда я возвращаюсь домой, все въ парк исполнено радости. На почти уже оконченной эстрад Жюльета и Изабелла, подъ апплодисменты матерей, репетируютъ капитальную сцену изъ своей роли. Феликсъ, съ засученными рукавами рубашки, дорисовываетъ декораціи, онъ очень спокоенъ и, судя по всему, далекъ отъ угрызеній совсти. Когда я подхожу, онъ протягиваетъ мн мизинецъ: другіе пальцы у него вымазаны въ краск, притомъ у него въ рукахъ палитра и кисти. Его, повидимому, нисколько не волнуетъ видъ человка, смерти котораго онъ ждетъ для того, чтобы уплатить свой долгъ. Съ непринужденной фамильярностью приглашаетъ онъ меня похвалить его работу и посмивается надъ Робертомъ, который, командуя тутъ же плотниками, барскимъ тономъ, съ сознаніемъ своего превосходства, называетъ каждаго изъ нихъ ‘мой другъ’.

Меня душитъ гнвъ, такъ какъ центральная площадка, къ которой сходится восемь аллей, загромождена теперь козлами и бревнами. Но, вдь, я самъ разршилъ имъ, въ частности Роберту, устроить этотъ кавардакъ, который, мн кажется, возмущаетъ и мраморную Діану-охотницу. Вдобавокъ, мн приходится еще длать комплименты Роберту, который увренъ, что ему удастся съ точностью воспроизвести обстановку тхъ праздниковъ, которые около 1775 г. устраивались въ Сенъ-Жермэн. Съ гравюрой той эпохи въ рукахъ, этотъ несносный эрудитъ указываетъ мн мста, гд должны стоять шарлатаны, астрологъ, цыганка и Жокрисса. Робертъ требуетъ, чтобы каждая палатка была точнымъ воспроизведеніемъ старины и находилась въ строгомъ соотвтствіи съ изображеніемъ на гравюр. Онъ напалъ на мысль, что группа вязовъ въ глубин составитъ прелестный фонъ для картины, совсмъ въ дух Ватто, и хвастливо разсказываетъ мн объ этомъ. И мн приходится спокойно слушать его, хотя я въ душ сгораю отъ желанія выгнать ихъ всхъ отсюда.

По счастью, колоколъ зоветъ насъ къ обду, и мы спшимъ мыть руки.

За столомъ мн трудно сдержать клокочущій въ груди моей гнвъ. Все время меня подмываетъ спросить Феликса, не приходилось ли ему видть въ витрин антикварія на Вандомской площади, рамы XVIII вка, это тмъ легче сдлать, что Робертъ своимъ противнымъ докторальнымъ тономъ начинаетъ превозносить искусство при старомъ режим. Противъ него выступаетъ Изабелла, рзко критикуя снобизмъ, который цпляется за все отжившее, и въ пику своему противнику цитируя стихи Метерлинка.

Эмилія предлагаетъ имъ лучше приналечь на жаркое и салатъ, которые расхваливаетъ и Тереза. Мн кусокъ не идетъ въ горло, такъ какъ я вынужденъ молчать: не могу же я казнить всю семью Рейнаровъ за проступокъ этого негодяя Феликса!

Гильомъ замчаетъ, что со мной происходитъ что-то неладное. Долгое отсутствіе Стефаніи его немного успокоило было, но теперь онъ снова встревоженъ и, подавая мн жаркое, смотритъ на меня съ суровой пытливостью. Эрнестъ тоже чувствуетъ, что не все благополучно, подавая мн Шамбертенское, онъ тщательне обыкновеннаго вытираетъ салфеткой горлышко бутылки, чтобы имть время разсмотрть мое лицо.

Я все-таки принимаю ршеніе отправиться къ адмиралу, взглянуть на раму, позондировать почву: мн нужно подтвержденіе факта.

Изабелла продолжаетъ съ яростью отстаивать Метерлинка. Блдная отъ волненія, она говоритъ, что онъ выше Корнеля, и кричитъ, что не позволитъ третировать автора ‘Пелеаса’, какъ чужестранца, чуть ли не нмца. Роберту, повидимому, доставляетъ удовольствіе доводить ее ‘до благо каленія’, какъ говоритъ Феликсъ. Жюльета немного испугана шумомъ, и на лиц у нея страдальческая гримаса. Эмилія умоляетъ спорщиковъ успокоиться: ананасы и земляника, право же, заслуживаютъ того, чтобы ради нихъ заключено было хотя бы временное перемиріе. Изабелла выражаетъ согласіе, но условіемъ мира она ставитъ введеніе въ программу празднества діалога Нитше ‘Заратустра и Пастухъ’, но на это не соглашается Робертъ, который не хочетъ принимать участія въ антифранцузскомъ дл. Феликсъ, недурно подражая гулу возбужденнаго народа, громовымъ голосомъ поетъ ‘Интернаціоналъ’.

Все это наивное веселье раздражаетъ меня. Я съ нетерпніемъ жду, когда донесется со двора характерный шумъ автомобиля.

Наконецъ-то! Автомобиль поданъ, и я мчусь по дорог въ Мененъ, къ адмиралу…

..Въ пріемной адмирала мн прежде всего бросается въ глаза рама работы Ризенера и Гонтьера, своимъ оваломъ она обрамляетъ улыбающійся портретъ Полины Элигоэ, представляющій плохое подражаніе пастелямъ Ля-Тура.

Мой импрессіонистъ, чтобы плнить даму, обратился къ искусству XVIII вка. Мдныя украшенія на дерев рамы при первомъ взгляд не особенно поражаютъ, но стоитъ внимательне присмотрться къ этимъ нимфамъ въ камышахъ, къ снопамъ хлба, къ жизненности и красот тлъ, чтобы придти въ восторгъ отъ несравненной художественности работы. Мозаика Ризенера потускнла немного, она изображаетъ волны, въ которыхъ рзвятся рыбы и которыя обдаютъ мдныя ноги нимфъ, а также стебли камышей.

Да, тутъ нтъ обмана: гармонія линій, широта замысла, самый матеріалъ, изъ котораго сдланы инкрустаціи и мозаичныя украшенія, — все говоритъ за то, что это madame де-Бари. Антикварій не обманулъ ни Феликса, ни нашего кюрэ: рама стоитъ десять тысячъ франковъ. Будь это даже копія, она тоже стоила бы этихъ денегъ, такъ какъ для ея точнаго воспроизведенія потребовалось бы большое искусство и не мало времени.

Едва поздоровавшись со мной, баронесса съ восторгомъ заговариваетъ о сдланномъ ей подарк. Говоритъ она, впрочемъ, исключительно о портрет, это, конечно, очень тактично съ ея стороны, но я все же пораженъ, что она, повидимому, такъ мало значенія придаетъ шедевру Гонтьера и Ризенера. Два-три ловкихъ вопроса съ моей стороны утверждаютъ меня въ моемъ подозрніи: она не иметъ ни малйшаго понятія о цнности сдланнаго ей подарка. Она думаетъ, что это одна изъ тхъ копій, которыя въ предмстьи св. Антонія фабрикуются за какихъ-нибудь сто-двсти франковъ. Полина недавно подарила Ивеленамъ и Рейнарамъ дорогіе турецкіе шелка, которые она привезла изъ Константинополя, и потому полагаетъ, что Феликсъ вовсе не такъ ужъ расщедрился, точно такъ же, какъ не расщедрился и Робертъ, поднесшій ей цнную вазу изъ финифти въ стил XIII вка.

Я констатирую, что соперники не уступаютъ другъ другу въ щедрости. Любопытно, какъ на это смотритъ адмиралъ!

Полина услась и начинаетъ болтать. Вниманіе этой легкомысленной дамочки отвлечено уже на другіе предметы. Она говоритъ о томъ, что скоро увезетъ мужа въ Виши, а потомъ хотла бы постранствовать по Оверни, мечтаетъ она также о поздк, яко бы для лченія, въ Эксъ-ле-Бенъ, этотъ блестящій курортъ, часто посщаемый коронованными особами, въ честь которыхъ дамы наряжаются съ особымъ рвеніемъ.

Да, Полина Элигоэ не знаетъ стоимости рамы и вазы, а можетъ быть, она только длаетъ видъ, что не знаетъ. Неужели эта дамочка настолько уже пала? Нтъ, я не врю этому!

Адмиралъ тоже, кажется, иметъ очень слабое представленіе о цнности поднесенныхъ его жен подарковъ, хотя говоритъ о нихъ въ очень хвалебномъ тон. Чувствуется, что въ глубин души онъ немного боится Феликса: Бартоло побаивается Клитандра. Приходится признать, что я и адмиралъ играемъ во всей этой пьес комическія роли. И какъ, въ сущности, можетъ онъ ошибаться? Въ Кита и Японіи онъ не разъ покупалъ дорогія вазы и фарфоровыя издлія самураевъ и хорошо знаетъ цну такимъ вещамъ. Неужели же ей удалось убдить его, что полученные ею подарки не имютъ большой цны?

Я къ этой тем больше не возвращаюсь. Адмиралъ съ женой говорятъ о погод. Я смотрю на черный столъ съ мдными украшеніями, на банальные обои съ мелкими цвточками, на пошлую мраморную группу Барбедьена, изображающую захлестываемаго на разбитой лодк матроса, на кресла въ стил Людовика XV, очень безвкусно обтянутыя обойщиками еще при Второй Имперіи, на торчащія всюду фотографіи съ посвященіями, на двойные занавсы съ дорогими кружевами, на шифоньерки, пушистый коверъ, японскій параванъ, огромную вазу на кругломъ арабскомъ столик, — смотрю и начинаю думать, что хозяева, дйствительно, не имютъ представленія о цнности рамы и вазы.

Робертъ, наврное, повелъ Феликса къ антикварію на Вандомскую площадь и представилъ его. Лавочникъ, конечно, охотно открылъ кредитъ сыну и племяннику Ивелена, особенно когда онъ узналъ, что покупаемыя у него вещи предназначаются для адмиральши, баронессы, Элигоэ. Какія побужденія могли быть у этихъ шелопаевъ? Быть можетъ, они слышали, что Полина никогда не отказываетъ въ своихъ ласкахъ тмъ, кто хорошо за нихъ заплатитъ? Неужели это возможно?

Она стоитъ передо мной въ чесунчевомъ пенюар, который рельефно обрисовываетъ ея прекрасныя формы. Гудонъ или Фальконнэ были-бы въ восторг отъ такой модели. Лицо съ неправильными чертами и вздернутымъ носикомъ, не столько очаровываетъ, сколько останавливаетъ на себ вниманіе, необыкновенно хорошъ ея ротъ. Для молодыхъ людей эта дамочка должна быть вдвойн привлекательна: какъ способная доставить большія чувственныя радости куртизанка и, въ то же время, какъ свтская женщина изъ хорошаго круга. Впрочемъ, такія женщины рдко увлекаются молодыми людьми.

Кто изъ нихъ ей больше по сердцу? Задалась ли она цлью эксплуатировать обоихъ, или Феликсъ ей нуженъ только для того, чтобы возбуждать ревность въ Роберт? Чмъ вся эта игра можетъ кончиться?

Адмиралъ увелъ меня въ садъ. На цвточныхъ клумбахъ, благодаря стараніямъ садовника, красуются три, выведенныя изъ незабудокъ, даты: адмиралъ говоритъ, что это сдлано по мысли жены его, которая хотла приготовить ему сюрпризъ ко дню ихъ перезда сюда, это самыя знаменательныя даты ихъ жизни: день первой встрчи, день, въ который онъ сдлалъ ей предложеніе, и, наконецъ, день ихъ свадьбы.

Съ тхъ поръ прошло уже не мало времени,— и многое измнилось. Тмъ не мене, я поздравляю своего друга съ тмъ, что онъ обрлъ счастье и какъ бы воскресилъ, въ зрлые годы, безуміе юности.

Адмиралъ въ первую минуту отвчаетъ довольной улыбкой, но потомъ длаетъ скромное лицо и откровенно сознается въ своихъ опасеніяхъ за будущее: онъ старетъ съ каждымъ днемъ, и эта очаровательная женщина скоро, быть можетъ, начнетъ смотрть на него, съ его морщинистымъ лицомъ, не какъ на мужа, а какъ на отца.

Изъ приличія я ршительно протестую.

— Да, да, это такъ!— говоритъ онъ.— Послушайте меня, дорогой мой… Никогда не длайте этого…

Онъ останавливается посреди дорожки и кладетъ мн на руку свои покрытые желтыми пятнами пальцы. Сомннія нтъ: адмиралъ намекаетъ на Стефанію.

Глядя мн прямо въ лицо, онъ какъ бы предлагаетъ мн прочесть въ его глазахъ то, что онъ не ршается сказать словами. Съ чувствомъ неловкости и досады, я опускаю голову. Тогда адмиралъ поворачивается, и мы продолжаемъ идти по направленію къ какому-то смшному аппарату для поливки растительности, который вертится вокругъ себя и пляшетъ, какъ автоматическая балерина, обдавая лужайку дождемъ мельчайшихъ брызгъ.

— Въ сущности, — снова начинаетъ мой собесдникъ, — мн повезло, хотя я долженъ бы быть наказанъ за свое безуміе. Цлыхъ шесть лтъ радости, настоящаго счастья съ прелестной женщиной, точно я дйствительно вдругъ чудомъ помолодлъ, — согласитесь, что это много! Въ дом моемъ какъ бы поселилась красота, грація, смхъ, веселье…

— Да, да! Но что вы собственно хотите сказать?

— А то, что когда человкъ ослпленъ, можно и жестоко ошибиться, можно увлечься даже тогда, когда налицо нтъ ни граціи, ни красоты. Вдь я, напримръ, могъ бы влюбиться въ какую-нибудь неумную, невзрачную дурнушку: и въ двадцать и въ пятьдесятъ лтъ, мужчина способенъ увлечься первой встрчной. Небу угодно было спасти меня отъ роковой ошибки: жена моя оказалась милымъ, жизнерадостнымъ созданіемъ, умющимъ, когда это нужно, видть во мн не только супруга, но и друга. Но вообразите, что мн вскружила бы голову, пуская въ ходъ всякія хитрыя манеры, какая-нибудь неуклюжая, наводящая тоску институтка. Вамъ должно быть знакомо то отеческое чувство, которое каждый изъ насъ, начиная съ сорока приблизительно лтъ, испытываетъ къ молоденькимъ двушкамъ, и къ которому неизмнно примшивается элементъ чувствительности: намъ хочется окружить ихъ родительскими заботами, но нердко, въ то же время мы смотримъ на нихъ и какъ на любовницъ. Да, возможны ошибки, и тогда…

Элигоэ снова останавливается посреди аллеи. Онъ, повидимому, очень доволенъ своимъ краснорчіемъ и психологической глубиной, которую раскрылъ передо мной.

— И что же тогда?— съ улыбкой спрашиваю я.

Эта улыбка смущаетъ его: она говоритъ ему о томъ, что я могъ бы многое ему возразить. Заложивъ руки за спину, закинувъ назадъ голову и широко разставивъ ноги, адмиралъ съ минуту пристально смотритъ на меня. Ясно, что ему досадно за проявленный мною недостатокъ такта: я долженъ былъ сдлать видъ, что не понимаю заключающагося въ его тирад намека и беру изъ нея только то, что поучительно.

— Тогда… тогда…— бормочетъ онъ.— Дло въ томъ, мой милый, что меня обокрали, ограбили, какъ на большой дорог! Да, вотъ оно что… Нтъ ужъ, поврьте мн: когда человку перевалило за сорокъ, онъ дальше мимолетныхъ интрижекъ на часъ съ опереточными пвичками идти не долженъ. Вотъ какія намъ нужны жены, легкія, воздушныя, граціозныя и эфемерныя созданія. Мотыльки намъ нужны, вотъ что!

— А одиночество?

— Я понимаю васъ: вы имете въ виду это тоскливое чувство, когда читаешь что-нибудь и не съ кмъ подлиться своими впечатлніями, вы думаете о томъ, какъ тяжело болть и умирать, когда возл тебя нтъ ангела-утшителя, какъ умаляются вс радости и восторги, если ихъ приходится таить про себя?… Да, это очень важно! Потому-то я и ршилъ жениться. Вы… вы тоже начинаете бояться въ своемъ замк одиночества, зимы, ночной тьмы… Такъ хочется услышать въ сосдней комнат движеніе живого существа! Особенно тяжело ночью! тяжело безмолвіе, которое обступаетъ тебя, когда просыпаешься отъ кошмара или не можешь сомкнуть глазъ изъ за приступовъ подагры. Тишина давитъ тебя… да, давитъ, душитъ… Съ колокольни, изъ ночной темноты, доносятся удары отбивающаго получасы колокола: еще полчаса отнято у жизни, еще и еще… Да, да, я все это знаю! Чортъ возьми, это ужасная вещь — одиночество! Правда, у каждаго изъ насъ есть друзья, но они живутъ у себя, у нихъ есть жены, любовницы, они заняты своими длами, ихъ волнуютъ большею частью чуждыя намъ страсти… По счастью, васъ окружаетъ такая милая родня! Г-жа Рейнаръ, напримръ, произвела на меня впечатлніе чрезвычайно, необыкновенно умной женщины, г-жа Ивеленъ тоже прекрасная женщина. А молодежь, за постепеннымъ развитіемъ которой вы можете наблюдать? Это должно быть очень весело…

— Да, да, совсмъ изъ Мольера!

— Изъ Мольера?

— Да, изъ Мольера: у насъ есть свои Агнесы, Клитандры, Жеронты, Дорины, — словомъ, весь Мольеръ! Свтлая, геніальная была у него голова…

— Въ вашемъ тон чувствуется какая-то горечь… Напрасно, напрасно! Родня — это спасеніе. У меня лично нтъ родни: одни погибли въ мор, другіе стали плантаторами на Антильскихъ островахъ, съ третьими я разошелся, такъ какъ они не могли примириться съ тмъ, что я служу республик и называли меня ‘краснымъ’… Но вы — другое дло, вамъ удалось сохранить добрыя отношенія съ родней, настоящей родней…

— Врне, съ наслдниками!

— Ну, знаете… мы въ свое время тоже были наслдниками, однако, это не мшало намъ хорошо относиться къ тмъ, отъ которыхъ мы ждали наслдства…

Больше молчать я не могу и раскрываю адмиралу свое наболвшее сердце, само собой разумется, я умалчиваю о томъ, что касается его самого и его жены. По мр того, какъ я говорю, негодованіе мое все возрастаетъ. Черными красками рисую я своего племянника, который заране уже учитываетъ мою смерть.

Мы садимся на скамью съ навсомъ надъ ней. Элигоэ слушаетъ меня, разглядывая свои песочнаго цвта гетры и тщательно подвернутыя, какъ у Роберта Ивелена, панталоны. Я говорю о своей родн, которая такъ отличилась противъ этой бдной Стефаніи Клермонъ, я разсказываю о томъ, какъ меня хотятъ заставить выгнать ее, какъ у этихъ людей нтъ жалости ни къ ней, ни къ несчастному Клермону, благодаря которому я составилъ себ состояніе, вдь, этими деньгами — деньгами, которыя я наживалъ съ помощью Клермона, они собираются выдать замужъ Изабеллу и выплачивать долги Феликса! Въ заключеніе я цитирую фразу разбитаго параличемъ Клермона: ‘Вы мн ничего не должны, но вы еще мене должны наслдникамъ, которые васъ объдаютъ’.

Я задыхаюсь отъ волненія и умолкаю.

Адмиралъ глубоко задумывается. Онъ услышалъ теперь нчто совершенно новое для него, шедшее въ разрзъ со всмъ, что могъ онъ услышать отъ Терезы, Изабеллы или Эмиліи.

— Да, дорогой другъ,— прибавилъ я,— меня живымъ еще терзаютъ на части. Вамъ этого бояться не приходится: къ вамъ баронесса не будетъ такъ безжалостна.

Элигоэ продолжаетъ молчать, онъ все еще погруженъ въ размышленія. Вдругъ по лицу его пробгаетъ ироническая усмшка.

— О, что касается меня, я принялъ свои мры. Посл моей смерти жена моя будетъ имть только шесть тысячъ ренты: остального моего состоянія она не наслдуетъ. Такимъ образомъ, если не изъ любви ко мн, то въ своихъ собственныхъ интересахъ, Полина будетъ молить небо о моемъ долголтіи и въ этихъ видахъ будетъ всячески заботиться обо мн.

Такъ вотъ что! Теперь я понимаю: баронесса хочетъ влюбить въ себя Роберта. Она разсчитываетъ развестись съ адмираломъ, чтобы потомъ, женивъ на себ молодого фата, прибрать къ рукамъ состояніе Ивелиновъ. Да, да, я понимаю: этому идіоту Феликсу предназначается роль несчастнаго соперника, которому въ одинъ прекрасный день укажутъ на дверь, чтобы доказать этимъ любовь къ богатому наслднику. Штука не новая, но она всегда почти удается. Баронесса Элигоэ, повидимому, черпаетъ житейскую мудрость изъ психологическихъ романовъ. Все это ей пока представляется чмъ-то далекимъ, смутнымъ, пожалуй, даже не совсмъ врнымъ, но все же возможнымъ.

Адмиралъ смотритъ на меня съ видомъ хитраго, тонкаго политика, котораго на кривой не обойдешь, который видитъ людей насквозь и все время стоитъ насторож.

Я считаю нужнымъ сдлать ему комплиментъ:

— Да, вы человкъ желзный!

— Къ сожалнію, далеко нтъ. Будь у меня побольше твердости, мн не пришлось бы такъ хитрить съ судьбой.

Съ минуту онъ внимательно разсматриваетъ гербъ на своемъ перстн.

— Видите ли, дорогой мой…

Но слова застреваютъ у него въ горл, онъ даже боится взглянуть на меня. Я вижу, какъ дрожитъ, вмст съ нижней губой, его свже подкрашенная бородка. Онъ какъ будто душитъ въ себ подступающія къ горлу рыданія, сопитъ, вздыхаетъ, но усилія его напрасны: изъ глазъ его катятся слезы, которыя пропадаютъ въ подкрашенныхъ усахъ.

— Послушайте, другъ мой!..

Я дотрагиваюсь до его покрытой желтыми пятнами руки, но адмиралъ отнимаетъ ее. Вынувъ носовой платокъ изъ кармана, онъ прячетъ въ него лицо и длаетъ видъ, что вытираетъ потъ, но спина его предательски вздрагиваетъ: онъ плачетъ.

Какъ я его понимаю! Вдь, у насъ общее горе, общее несчастье: оба мы слишкомъ уже стары, оба очутились за бортомъ дйственной, творческой жизни, между тмъ, какъ умъ и сердце наше жадно тянутся къ этой жизни. Грядущая намъ на смну молодость, немощная, жалкая, чуть не въ глаза издвается надъ нами, а окружающіе смются и апплодируютъ. Полина, Феликсъ, Стефанія — это Селимена, Клитандръ и Агнеса изъ Мольеровскихъ комедій, а мн и адмиралу жизнь отвела печальныя роли Сганареля и Жеронта… Стефанія нарисовала меня лихимъ наздникомъ съ рыцарской выправкой, — какая злая насмшка!

Я печально поникаю головой, и мн тоже хочется плакать слезами безсильной злобы и обиды. Скоро у меня на глазахъ показываются слезы. Потомъ мы съ минуту, держа каждый въ рук своей платокъ, смотримъ другъ на друга съ чувствомъ глубокой жалости. Если бы насъ кто-нибудь увидлъ въ этомъ положеніи, онъ наврное разсмялся бы. Взглянувъ другъ на друга, мы и сами улыбаемся.

— Да, другъ мой, — говоритъ адмиралъ, — мы съ вами просто-на-просто старые, выжившіе изъ ума глупцы, которымъ все еще хочется играть въ лошадки, хотя это совершенно не подходитъ къ нашему возрасту. Было бы въ тысячу разъ умне, если бы я занялся окончаніемъ начатой мною ‘Исторіи французскаго флота’, за что, быть можетъ, удостоился бы преміи Академіи наукъ, а вы . изобртеніемъ какихъ-нибудь необыкновенныхъ патентованныхъ духовъ, на которые съ жадностью набросились бы вс французскія кухарки. Исторія и химія должны были бы безраздльно царить въ умахъ нашихъ, не встрчая соперницъ…

— Все это, конечно, очень хорошо!.. продолжалъ адмиралъ посл минутной паузы… Но возможно ли это? И желательно ли? Да, да, я спрашиваю, желательно ли это! Разумется, тяжело, хочется хныкать, жаловаться и не безъ основанія. Но все же… все же я, напримръ, благодаря Полин, воскресъ духомъ и извдалъ съ ней много счастливыхъ часовъ, словно ко мн вернулась моя молодость. Когда мн было двадцать лтъ, я плакалъ изъ-за того, что какой-то офицеръ отбилъ у меня въ Тулон кокотку, теперь мы хнычемъ изъ-за того, что насъ любятъ за деньги наши. Но, Господи, за что же другое насъ могутъ любить? Я знавалъ въ Японіи, въ дипломатическихъ кругахъ, одну ослпительной красоты американку, она гнала отъ себя всхъ, кто преклонялся предъ ея красотой, требуя, чтобы ее любили за нее самое, а не за ея наружность, больше всего она добивалась, чтобы преклонялись предъ ея умомъ и эрудиціей, которые, надо сознаться, были подъ большимъ сомнніемъ. Ну, и вотъ, нашелся какой-то самоотверженный рыцарь, въ лиц секретаря посольства, который терпливо велъ съ ней цлыми часами бесды на научныя темы, не выходя, впрочемъ, за предлы школьной премудрости, мало этого: за опредленную плату онъ добился помщенія въ ‘Шанхайской газет’ статьи, въ которой возносилъ до небесъ умъ американки, при чемъ авторъ дошелъ даже до того, что сравнилъ ее съ Лонгфелло. Кончилось тмъ, что этотъ молодчикъ женился на красавиц и прибралъ къ рукамъ ея доллары, которые онъ любилъ совершенно безкорыстно, ради нихъ самихъ… Да, милый другъ, безкорыстно насъ никто любить не станетъ. Состояніе наше не легко далось намъ. Я утроилъ отцовское наслдіе спекуляціей на англо-бельгійскихъ акціяхъ китайскихъ желзныхъ дорогъ. Важность и значеніе этихъ желзныхъ дорогъ я понялъ еще тогда, когда съ револьверомъ въ рукахъ, подъ выстрлы боксеровъ, прикрывалъ отступленіе находившагося подъ командой адмирала Сеймура международнаго отряда. А сколько разъ непріятельскія шрапнели осыпали, съ высотъ Тьентзинскаго форта, мои канонерскія лодки! Да, да! Если женщины не отвергаютъ нашей поздней любви, то этимъ я обязанъ только своей энергіи моряка, а вы своей промышленной предпріимчивости. Это такъ естественно! Если хотите, въ такого рода отношеніяхъ гораздо больше трогательнаго, чмъ въ инстинктивномъ, плотскомъ влеченіи другъ къ другу юноши и молодой двушки. Женщины-друзья куда искренне въ отношеніяхъ съ нами, чмъ женщины-любовницы.

Я длаю надъ собой усиліе и поздравляю адмирала съ такимъ оптимизмомъ. Увы! Ему отъ всхъ этихъ философскихъ разсужденій нисколько не легче.

Однако, мн пора. Когда мы прощаемся, онъ проситъ меня передать его сердечный привтъ Терез, выдавая себя такимъ образомъ съ головой: ясно, что у нихъ были интимные разговоры относительно Стефаніи.

Уже у автомобиля, адмиралъ, позабывъ всю свою философію, считаетъ нужнымъ напутствовать меня:

— Помните же, что намъ, въ наши годы, нужны эфемерныя привязанности, мимолетныя интрижки, женщины-мотыльки… да, мотыльки — не больше!..

А какъ быть съ одиночествомъ? Въ этой дрожащей, быстро мчащейся карет, оно какъ бы еще сильне давитъ меня. Надо дйствовать: вдь, мн еще не шестьдесятъ одинъ годъ, какъ адмиралу, а всего лишь сорокъ шесть. Я изъ вжливости позволилъ ему говорить о ‘нашей’ старости, но въ сущности онъ не вправ сравнивать себя со мной. Я даже нахожу, что портретъ, который нарисовала съ меня Стефанія, не такъ ужъ невренъ, наоборотъ, въ осанк, напримръ, замчается большое сходство съ оригиналомъ. Конечно, и я прибгаю къ косметик, и я каждыя дв недли очень искусно закрашиваю свои сдые волосы, но это не такъ бросается въ глаза, такъ какъ у меня почти нтъ морщинъ, я въ этомъ лишній разъ убждаюсь теперь, разглядывая свое лицо въ зеркало автомобиля.

Да, если жить съ женой на дв половины и показываться ей по утрамъ только посл долгаго стоянія передъ зеркаломъ, я еще мужчина хоть куда!

Адмиралъ правъ: совершенно безкорыстно никто насъ любить не станетъ, но неужели я, изготовляющій духи для женщинъ Ріо-де-Жанейро, Буэносъ-Айреса, Вальпарайсо, Лимы, Квито и Каракаса и дающій хлбъ тысяч тремстамъ рабочимъ, — неужели я не стою этого неудавшагося художника съ прыщеватымъ лбомъ? Стефанія цлыхъ дв недли увлекалась этимъ шутомъ. Теперь ему до того вскружила голову. Полина, что онъ не остановился предъ мошеннической продлкой для того, чтобы достать раму, которая была бы достойна образа его Дульцинеи. Я очень радъ, что Стефанія убдится въ его непостоянств. Сама она иметъ мало шансовъ кружить головы разнымъ Донъ-Жуанамъ: она для этого слишкомъ невзрачна. Ошибка адмирала заключается въ томъ, что онъ женился на такой хорошенькой женщин: само собой разумется, молодежь на пропалую ухаживаетъ за нею и окружаетъ ее атмосферой обожанія. Кончится тмъ, что въ одинъ прекрасный день эта легкомысленная дамочка совершенно потеряетъ голову. Стефаніи въ этомъ отношеніи бояться нечего: врядъ-ли кто-нибудь рискнетъ серьезно ухаживать за ней.

Когда, наконецъ, Клермонъ снова отпуститъ ее ко мн? Вс мои счеты теперь, благодаря ея отъзду, въ очень запущенномъ состояніи. Ни Марія, ни Гильомъ не въ состояніи писать поставщикамъ, а Эмилія предпочитаетъ, полулежа въ своей качалк и потягивая оранжадъ, грться на солнышк.

Въ этой, именно, поз, я нашелъ ее по возвращеніи отъ адмирала. Она съ интересомъ разсматривала свои иллюстрированные журналы, получаемые ею изъ Парижа, Берлина и Лондона. Ршительно не понимаю, какъ могутъ ее занимать эти многочисленные портреты королей, убійцъ, авіаторовъ, пвицъ, эти фотографическіе снимки съ постановки той или иной пьесы. Впрочемъ, чтобы не огорчить ее, я даже сказалъ, что портреты и снимки мн очень нравятся, но, повидимому, она по тону моего голоса усомнилась въ искренности моихъ словъ, во всякомъ случа, я понялъ, что напрасно отвлекаю сестру отъ такого интереснаго занятія, и удалился.

У цвтниковъ красивымъ видніемъ предстали передо мной, об въ бломъ, Изабелла и Жюльета. Цликомъ поглощенныя своими вчными тайнами, которыя он нашептывали другъ другу, племянницы мои даже вздрогнули отъ неожиданности, когда я ихъ окликнулъ. Он остановились, покраснли, смутились, я понялъ, что об сгораютъ желаніемъ продолжать прерванную конфиденціальную бесду, что я тутъ лишній — и направился къ молодымъ людямъ, въ ту сторону, откуда доносился шумъ работы плотниковъ.

Робертъ едва отвтилъ мн: онъ давалъ указанія рабочимъ и имлъ очень занятый видъ. Феликсъ же, отступая, чтобы лучше разглядть разрисованныя имъ декораціи, наступилъ мн на ногу. Я не могъ удержаться отъ рзкаго замчанія. Онъ отвтилъ мн въ дланно-грубомъ тон, подражая какому-нибудь уличному драчуну, перебранивающемуся съ товарищемъ. Эта фамильярность взбсила меня до того, что я готовъ былъ тутъ же, передъ рабочими, устроить ему сцену изъ-за рамы. Но я сдержался и только съ презрительной улыбкой пожалъ плечами по поводу его глупости. Больше мн ничего не оставалось, какъ уйти.

Ворча про себя, я добрался до Козьяго Луга, перескъ его и вступилъ на мостъ, перекинутый съ берега на омываемый озеромъ островокъ. Очутившись на островк, я усаживаюсь на поросшіе мохомъ камни полуразрушеннаго храма Любви. Здсь, подъ тнью зеленыхъ елей, я успокаиваюсь немного. Глубокая, нарушаемая только птицами, тишина, красивая линія поросшаго зеленью берега, высокая росистая трава, въ которой прыгаютъ кузнечики, — все это вначал наполняетъ меня тихой радостью. Но очень скоро я съ болью начинаю чувствовать свое одиночество, мн хочется подлиться съ кмъ-нибудь своими переживаніями, разсказать, что у меня на душ, попросить совта.

Увы! Это невозможно: я совершенно одинокъ. Изъ всей моей родни, о которой съ такой завистью говорилъ адмиралъ, у меня нтъ ни одного близкаго человка. Мн кажется, что я всмъ мшаю: Эмиліи въ ея кейф, племянницамъ въ ихъ конфиденціальныхъ бесдахъ, Роберту въ проявленіи его властныхъ замашекъ, Феликсу въ его мазн. Я начинаю смотрть на себя, какъ на назойливаго пришлеца въ своемъ собственномъ дом. Что собственно связываетъ меня съ ними? Только наслдство. Даже Эмилія облегченно вздохнула бы, если бы Рейнары, наконецъ, наслдовали мое состояніе: она тогда избавилась бы отъ необходимости поддерживать ихъ и выслушивать по этому поводу злобные упреки Ивелена. Да, они вс съ нетерпніемъ ждутъ, когда меня хватитъ первый апоплексическій ударъ.

Со стороны одной только Стефаніи я не чувствую этой враждебности. Наоборотъ, моя жизнь дорога Клермону: онъ, а быть можетъ, и Стефанія, возлагаютъ на меня надежды. И такъ естественно, что я, окруженный этой жадной шайкой, чувствую склонность къ Стефаніи.

Впрочемъ, называя свою родню шайкой, я преувеличиваю. Сестры всегда были по отношенію ко мн деликатны, внимательны и добры. Только въ дтяхъ Терезы я чувствую враговъ. Ахъ, милая Тереза, сколько гнусности было послдствіемъ твоего брака по любви и твоего презрнія къ богатству! Ты сдлала несчастными себя, своего мужа, своихъ дтей, изъ которыхъ одна готова стать бродячей актрисой, а другой почти уже сталъ аферистомъ!..

Дти Эмиліи совсмъ не то. Робертъ не лишенъ ума, а Жюльета чиста и наивна, лишь бы только ее не испортила Изабелла. По счастью, за ними наблюдаетъ Эмилія, а я вполн полагаюсь на ея благоразуміе. Какъ это было умно съ ея стороны, что она вышла замужъ за банкира Ивелена, съ его тремя милліонами, не обращая вниманія на его сорокъ съ лишнимъ лтъ, невзрачную фигуру и тяжелый характеръ! Да, у нея здоровое потомство, и Франція ей кое-чмъ будетъ обязана, — не то, что бдной Терез съ ея дтьми, которыя и теперь уже являются носителями вырожденія.

Я знаю, что разсуждаю, какъ ненавистный буржуа изъ какого-нибудь памфлета добраго стараго времени. Я знаю также, что Флоберъ назвалъ бы мой образъ мыслей низменнымъ. Съ точки зрнія индивидуалиста — пожалуй, ну, а съ точки зрнія альтруистической, общественной? Позволительно ли, чтобы двушка, игнорируя интересы будущей семьи, вышла замужъ за смазливаго молодого человка, слушаясь только голоса своей страсти? Или, наоборотъ, прежде чмъ ршиться на такой шагъ, она должна подумать о томъ, что ожидаетъ ея будущихъ дтей, и подчинить свои любовные порывы спокойнымъ разсчетамъ будущей матери? Возьмемъ, напримръ, Стефанію: должна ли она, слдуя совтамъ отца, выйти замужъ за меня, чтобы быть вполн спокойной за своихъ будущихъ дтей, или же, поддавшись влеченію къ молодому человку, отдать свою молодость такому, какъ Феликсъ? Словомъ, кто долженъ служить для нея образцомъ — Эмилія или Тереза?..

Однако, какой вздоръ приходитъ мн въ голову! Для Мольера я былъ бы, какъ типъ, просто находкой.

Стефанія Клермонъ… Только окружающая меня враждебность, благодаря которой я чувствую себя такимъ одинокимъ, могла внушить мн мысль о женитьб на этой двушк. Впрочемъ, до ея появленія въ моемъ дом, во мн не такъ сильно было это чувство одиночества, этотъ ужасъ передъ надвигающейся старостью и слабостью, которыя не преминутъ учесть въ свою пользу мои наслдники и слуги. Поступокъ Феликса, который вздумалъ спекулировать на мою смерть, наполнилъ меня страхомъ, отъ котораго мн теперь ужъ не удастся освободиться.

Какъ я теперь страдаю отъ одиночества! Мн вотъ въ эту, напримръ, минуту чудится, что тамъ, за озеромъ, въ кустарник, кто-то враждебный подстерегаетъ меня, я даже склоненъ думать, что эта коза, которая пасется на берегу, коварно заслоняетъ отъ меня своимъ тломъ кустъ и того, кто въ немъ прячется. Дикія мысли!

Нтъ, я лучше вернусь домой. Я пройду глухой аллеей, чтобы не безпокоить свою родню, и запрусь у себя съ четырьмя томами Казановы. Приключенія этого итальянца всегда разгоняли мою тоску.

Ужъ не устроить ли теперь же сцену Феликсу, не разсказать ли все Терез? Но къ чему? Вдь, они все равно не сумютъ заплатить десять тысячъ за раму, а чтобы они вернули ее обратно антикварію, я тоже не хочу: это только подтвердило бы подозрнія адмирала о легкомысліи Полины, а въ его годы такія волненія не проходятъ безнаказанно. Нтъ, нтъ! Я не хочу убивать стараго друга, чтобы спасти свои десять тысячъ!

Ивелену зато совершенно чужда моя щепетильность. Предупредивъ телеграммой, онъ пріхалъ къ намъ изъ Виши, куда ему присланъ былъ счетъ антикварія. Досталось же отъ него Роберту! Отецъ потребовалъ, чтобы онъ тотчасъ же сознался во всемъ адмиралу, сказалъ ему, какія бшеныя деньги заплатилъ за вазу и попросилъ возвратить ее.

Ивеленъ говоритъ, что точно такъ же долженъ сдлать и Феликсъ съ подаренной имъ рамой. Въ дебатахъ принимаетъ участіе и Эмилія. Вс мы ршили ничего не говорить Терез.

Мн стоитъ не малаго труда успокоить немного Ивелена. Его нервное, больное лицо, до того испещренное морщинами, что оно похоже на печеное яблоко, искажено гнвными гримасами. Какъ онъ теперь мало похожъ на блестящаго кавалера, который, съ перваго взгляда влюбившись на какомъ-то балу въ мою сестру, длалъ попытки похитить ее силой, увлечь ее хитростью, ослпить богатствомъ, но потомъ, увидвъ, что все это ни къ чему не ведетъ, со скрежетомъ зубовнымъ попросилъ ея руки! Теперь отъ этого свтскаго льва остался одинъ только скелетъ, на которомъ, какъ на вшалк, виситъ его новый срый костюмъ. Въ 1870 году, во, время войны съ пруссаками, онъ записался волонтеромъ въ одинъ изъ стрлковыхъ батальоновъ и даже участвовалъ въ битв при Гравелот, съ тхъ поръ онъ удрученъ стыдомъ за пораженіе французской арміи и носится съ идеей реванша. Онъ не въ состояніи понять, какъ можетъ сынъ его, какъ можетъ весь французскій народъ не думать о реванш нмцамъ. Каждое утро, читая газеты, онъ съ пной на губахъ ругаетъ газетчиковъ, писателей, парламентъ и весь народъ за эту ‘безпримрную въ исторіи подлость’, а такъ какъ это продолжается вотъ уже скоро сорокъ лтъ, то брань вошла у него въ привычку.

Сына и племянника онъ презираетъ, какъ мягкотлыхъ представителей новаго поколнія, рожденнаго рабами. Въ припадк гнва онъ хватаетъ Роберта за воротъ и съ такой силой трясетъ его, что у того падаетъ монокль. Молодой эрудитъ не ршается протестовать и только испуганно слдитъ за угрожающей его щек карающей десницей отца. Эмилія закрываетъ лицо руками и кричитъ, что она не хочетъ и не можетъ выносить такихъ сценъ. Феликсъ, котораго мы призвали предъ этотъ домашній судъ, подъ сурдинку посмивается, но въ то же время онъ, повидимому, съ опаской поглядываетъ на Ивелена: гордый революціонеръ боится тумаковъ со стороны капитана.

Дло происходитъ въ моей библіотек. Я предусмотрительно закрылъ окна и двери. Ивеленъ съ силой бросилъ сына въ кресла, а самъ, стоя передъ нимъ, изливаетъ на него потоки брани, ругаетъ лицемромъ, іезуитомъ, прощалыгой. Этотъ щенокъ, — возмущается отецъ, — проповдуетъ порядокъ, уваженіе къ традиціямъ и всякіе благородные принципы, только для того, чтобы всмъ этимъ прикрывать свои гршки и порочныя наклонности.

Я слушаю рчи Ивелена не безъ нкотораго злорадства и съ любопытствомъ жду, что отвтитъ ему Робертъ. Тотъ понемногу приходитъ въ себя отъ страха, поправляетъ помятый галстухъ и бормочетъ:

— Я не вижу ничего дурного въ желаніи сдлать пріятное людямъ, которыхъ вс, особенно дядя, любятъ и уважаютъ. Вдь, я поднесъ вазу не только адмиральш, но и адмиралу. Меня тронула та готовность, съ какой этотъ благородный старикъ отвчалъ на мои вопросы: онъ говорилъ со мной совершенно какъ равный съ равнымъ… Ну, и вотъ, мн хотлось хоть чмъ-нибудь отблагодарить его…

— Ты лжешь, нагло лжешь! вн себя отъ гнва кричитъ Ивеленъ.— Ты не мужу, а жен сдлалъ подарокъ! Да, да, ты лжешь! Любопытно, Феликсъ будетъ лгать такъ же, какъ и ты? Скажи, Феликсъ, твоя рама въ десять тысячъ франковъ тоже предназначена была для адмирала?

— Нтъ!— откровенно сознается тотъ, и на губахъ его мелькаетъ самодовольная усмшка.

— Ужъ не откроешь ли ты намъ за одно, что баронесса втайн даритъ тебя своей благосклонностью? Отвчай же?

Феликсъ молчитъ, слегка покачивая своей худой, безкровной головой. На губахъ его змится наглая усмшка, которая можетъ скомпрометировать Полину въ глазахъ адмирала, но отнюдь не въ моихъ. Или этотъ разбойникъ въ самомъ дл добился благосклонности легкомысленной жены моего друга? Быть можетъ, онъ, по окончаніи сеанса, цловался съ ней въ уголк, какъ это обыкновенно длаютъ со своими моделями художники? Нтъ, это невозможно!

Ивеленъ между тмъ продолжаетъ съ бшенствомъ кричать:

— Я заставлю тебя похать со мной къ адмиралу: ты ему скажешь, что еще не заплатилъ и не можешь заплатить за раму, что ты просто сплутовалъ и просишь, чтобы теб ее вернули…

— Ну, нтъ!— огрызается Феликсъ.

— Да, говорю я теб! Да, негодяй!

— Я не позволю вамъ такъ оскорблять меня!

Но Феликсъ едва успваетъ кончить фразу, какъ Ивеленъ хватаетъ его за воротъ фланелевой рубашки, съ силой приподнимаетъ съ кресла и даетъ ему пару звонкихъ затрещинъ.

Феликсъ рычитъ отъ ярости. Онъ пробуетъ вырваться, но взбшенный шестидесятилтній Ивеленъ сильне этого сухопараго юнца. Мн доставляетъ не малое удовольствіе видть, какъ этотъ франтъ, кружившій голову Стефаніи, задыхается отъ злобы и, съ растрепанной шевелюрой, не будучи въ состояніи удержаться на ногахъ, падаетъ на колни передъ своимъ побдителемъ, старымъ Гравелотскимъ воякой. Но я все же не могу оставаться въ роли безстрастнаго зрителя.

— Ради Бога, Ивеленъ… Довольно! Прошу васъ, оставьте его!

— А вы заплатите за раму? Если вы берете это на себя,— пожалуйста! Я напишу антикварію, чтобы онъ вамъ прислалъ счетъ.

Я въ душ очень жалю, что поддался великодушію.

— Согласенъ, — говорю я, — но въ такомъ случа вы заплатите за вазу, купленную Робертомъ, адмиралъ, конечно, ничего не долженъ знать…

Въ эту минуту къ намъ доносятся торопливые шаги. Кто-то толкаетъ снаружи запертую дверь.

— Откройте!— слышу я властный голосъ Терезы.

Я открываю, и она входитъ въ комнату.

— Что вы тутъ длаете съ моимъ ребенкомъ? Не смйте до него дотрагиваться!

Кривляка Феликсъ симулируетъ слабость: кажется, вотъ-вотъ онъ упадетъ въ обморокъ, онъ опускается на полъ, рукавъ его поношенный куртки изорванъ.

— Вашъ сынъ… вашъ сынъ — мошенникъ! Да, мошенникъ!— кричитъ, возбужденно жестикулируя своими длинными руками, Ивеленъ.

Услышавъ эти слова, Феликсъ сразу приходитъ въ чувство и вскакиваетъ на ноги. Тереза заключаетъ его въ свои объятья. Я съ трудомъ удерживаюсь отъ улыбки. Сынокъ длаетъ видъ, что старается вырваться изъ объятій матери, но что это ему не удается, на самомъ дл, ему выгодне, чтобы она его удерживала: Ивеленъ ждетъ его въ воинственной поз, съ высоко поднятой, готовой разить, рукой.

Я, Эмилія и Тереза живой стной раздляемъ обоихъ главныхъ персонажей этой античной сцены.

— Господа, будемъ серьезне!— предлагаю я наконецъ. Феликсъ съ готовностью складываетъ оружіе. Онъ, повидимому, увренъ, что я соглашаюсь уплатить за раму и что, вообще, все улаживается, въ конц концовъ, онъ сравнительно дешево отдлался: нсколькими нелестными эпитетами, парой пощечинъ, вдобавокъ, данныхъ рукой почтеннаго старца, да изорваннымъ рукавомъ.

— Что тутъ такое произошло?— сердито и вмст съ тмъ съ тревогой, спрашиваетъ Тереза.

— Ничего особеннаго…. Феликсъ выкинулъ глупость…

— Вы называете это глупостью?— протестуетъ Ивеленъ.

— Это не глупость, а воровство, форменное воровство!

— Нтъ, глупость, но очень крупная: она обойдется въ десять тысячъ франковъ!

— Что я слышу!— стонетъ Тереза.

Я въ нсколькихъ словахъ разсказываю ей, въ чемъ дло. Несчастная мать отталкиваетъ отъ себя преступнаго сына, лицо ея покрывается мертвенной блдностью, и она хватается руками за голову.

— Феликсъ… ты, ты это сдлалъ?!

Всмъ намъ тяжело видть отчаяніе бдной женщины, съ сдющими волосами. Мы смущенно молчимъ, умолкаетъ, прочтя въ моихъ глазахъ укоръ, и самъ Ивеленъ, который все еще дрожитъ отъ бшенства и въ изнеможеніи опускается въ кресло. На его сморщенномъ, какъ печеное яблоко, лиц выступаютъ красныя пятна, что длаетъ его очень некрасивымъ.

Эмилія нжно обнимаетъ Терезу. Феликсъ, исподлобья глядитъ на мать, машинально возясь со своимъ изодраннымъ рукавомъ: онъ, повидимому, понимаетъ, какія она переживаетъ муки.

Въ комнат царитъ молчаніе. Веселое солнце играетъ на мебели Регентства, на голландскомъ комод съ мраморнымъ барельефомъ, на Кребильоновской соф, въ которой сидитъ, тяжело дыша и вытирая со лба потъ, измученный Ивеленъ. Сестры стоятъ обнявшись и плачутъ.

Я услся за столъ, въ своемъ рабочемъ кресл, и думаю о томъ, что зимой, когда я оставался въ замк съ одной только Стефаніей, все было тише и спокойне. Думаю я также объ этихъ злополучныхъ десяти тысячахъ франковъ. Гд ихъ взять? Какъ не кстати отсрочили платежи аргентинскіе покупатели, отъ которыхъ теперь ужъ не скоро дождешься денегъ! Придется достать десять тысячъ подъ акціи нашего общества, хотя это мн совсмъ не улыбается. Хуже: придется сдать въ аренду какимъ-нибудь парижскимъ лавочникамъ свои охотничьи парки. Эти разбогатвшіе выскочки станутъ топтать у меня траву, стрлять у меня подъ самымъ носомъ моихъ фазановъ и, чего добраго, даже убивать моихъ ланей. Чтобы не видть этого, мн придется провести осень гд-нибудь на берегу Средиземнаго моря, въ третьеклассной гостиниц, урзывая себя на каждомъ шагу. Благодарю!

Мало-по-малу буря въ сердцахъ нашихъ утихаетъ. Эмилія ласками старается успокоить Терезу, которая то и дло повторяетъ по адресу Феликса:

— Зачмъ, зачмъ ты это сдлалъ?

Посл нкотораго колебанія плутъ отвчаетъ:

— Я поступилъ по примру Роберта.

— Но ты, вдь, знаешь, что твои родители не могутъ платить такихъ денегъ!

— Значитъ, я не вправ мечтать о чемъ бы то ни было, что краситъ жизнь, — и только потому, что мы бдны. Если Робертъ въ поискахъ за деньгами выдастъ векселя, вы назовете его повсой, а меня за то же преступленіе станете величать воромъ! И все это, опять-таки, только изъ-за того, что отецъ мой не обобралъ, подобно банку Ивелена, простодушныхъ обывателей на нсколько милліоновъ. Извстно, вдь, какъ наживаются банкиры! Одно изъ двухъ: или Робертъ такой же воръ и мошенникъ, какъ и я, или же, наоборотъ, я, подобно ему, только милый шалунъ, къ которому относятся очень снисходительно и на котораго только формы ради поднимаютъ руку…

Охваченный негодованіемъ Ивеленъ гнвно жестикулируетъ и пожимаетъ плечами. Что касается меня, то я пораженъ логичностью разсужденій Феликса. Я прекрасно понимаю, что Феликсу, котораго его соперникъ Робертъ повелъ въ лавку антикварія, трудно было устоять противъ искушенія. Въ общемъ, онъ остался вренъ своимъ принципамъ, одинъ изъ которыхъ гласитъ, что ‘всякій человкъ иметъ право на интегральную жизнь’. Къ тому же, онъ прекрасно зналъ, что все будетъ улажено, что я въ критическую минуту спасу положеніе. Для чего же я и существую, какъ не для того, чтобы содержать свою родню и платить ея долги, пока она терпливо будетъ ждать моей смерти, которая избавитъ ихъ отъ нищеты. Не становись же на дыбы, бдный, старый Жеронтъ, и плати, когда надо!

Пока я разсуждаю съ самимъ собой, Тереза въ приподнятомъ тон пробираетъ сына, обвиняя его въ безчестности.

— Я не преступне Роберта, — защищается тотъ, — и не понимаю, почему я подвергаюсь большимъ оскорбленіямъ, чмъ онъ. Вс эти мщанскіе аргументы не выдерживаютъ критики. Я имю не меньшее право на жизнь, чмъ любой богачъ…

Онъ услся въ кресло, не спша поправляетъ галстухъ и приглаживаетъ рукой волосы. Онъ дерзко смотритъ намъ прямо въ лицо и даже подпускаетъ иронію.

— Да перестань же, мама! И не создавай такихъ трагедій! Я, вдь, не просилъ тебя, чтобы ты произвела меня на свтъ Божій, — не правда ли? Прежде чмъ рожать дтей, надо позаботиться о томъ, чтобы обезпечить имъ приличное существованіе. Но ты предпочла выйти за красавца-артиста, нисколько не заботясь о томъ, что будетъ потомъ съ нами, твоими дтьми. Надо работать, скажешь ты? Но разв я мало работаю? Не виноватъ же я въ томъ, что буржуа не хотятъ платить мн за мои картины такъ, какъ они платятъ Мейсонье, хотя его полотна гораздо ниже по достоинству моихъ… Нечего говорить о томъ, что ты принесла себя намъ въ жертву! Съ самаго начала надо было пожертвовать своей любовью къ нищему, дти котораго тоже могли быть только нищими. Вотъ когда нужна была жертва съ твоей стороны! Посмотри на тетушку Эмилію: она, дйствительно, сумла принести себя въ жертву, чтобъ убдиться въ этомъ, достаточно взглянуть на г. Ивелена… Да, Роберту не на что жаловаться: онъ нищимъ не будетъ… Конечно, я не отрицаю, ты славная женщина, но хорошей матерью тебя назвать нельзя… о, нтъ!..

— Молчи! Молчи!— кричимъ мы вс хоромъ.

Онъ спокойно вынимаетъ свою трубку, табакъ, спички.

— Иди курить въ другомъ мст!— кричу я, показывая ему рукой на дверь.

— Съ удовольствіемъ!

Онъ встаетъ. Тереза совершенно обезумла — слишкомъ даже: она, вдь, тоже немного актриса.

— Я слышу въ устахъ своего сына, — трагическимъ тономъ начинаетъ декламировать она, — упреки, которые не разъ слышала отъ Эмиліи и отъ своего брата! Вы внушили моему ребенку эти ужасные взгляды, вы возстановили его противъ меня… О, конечно, вы этого не хотли… Я избавлю васъ отъ себя… Я уйду со своими дтьми изъ этого дома, атмосфера котораго слишкомъ тяжела для насъ. Отъ вашего богатства исходитъ запахъ гнили и разложенія, который отравляетъ души. Да, да! Ты, Робертъ, уже дважды сбилъ съ пути моего сына… Конечно, это не твоя вина, ты уже такъ воспитанъ… Да, я ухожу! Я уведу дтей далеко отсюда, туда, гд живутъ бдные, но честные люди… Бдные и честные…

— Вотъ-вотъ!— одобрительно восклицаетъ Ивеленъ.— Такъ и надо! Разумне этого вы ничего придумать не могли! Никогда не слдуетъ уходить отъ своего круга…

Тереза гордо выпрямляется и измряетъ Ивелена съ головы до ногъ презрительнымъ взглядомъ.

— Да, я слишкомъ поздно спохватилась и очень вамъ благодарна, что вы такъ нагло напомнили мн объ этомъ…

— Тереза!.. Ивеленъ!.. Да что съ вами? Что за шутки? Перестаньте же, наконецъ! Прекратите свою пикировку! Вдь, это ребячество!..

— Что касается тебя, — перебиваетъ меня Тереза, — то я теб отъ души благодарна. Прости меня за вс непріятности: я въ нихъ не виновата…

И она, съ трудомъ вытащивъ изъ кармана свой носовой платокъ, разражается слезами.

— Идемъ, мама… Оставь ихъ!..— подходитъ къ ней Феликсъ.

Въ эту минуту Робертъ, который пока спокойно, съ видомъ собственнаго достоинства, стоялъ у амбразуры окна, тоже подходитъ къ Терез.

— Тетушка, если я совершилъ неблаговидный поступокъ, я объ этомъ очень жалю и горячо извиняюсь передъ вами. Поврьте, что кром глубокой привязанности и уваженія, я къ вамъ ничего не питаю.

И, сбросивъ съ глаза свой монокль, онъ нагнулся и поцловалъ исколотые булавкой пальцы Терезы.

— Я не сержусь на тебя, милый Робертъ!— отвтила та.— Во всемъ этомъ есть что-то фатальное, въ чемъ мы совершенно не властны…

Я безъ ужаса не могу видть вокругъ себя несчастныхъ людей, и теперь предпринимаю ршительный шагъ. Я согласенъ уплатить десять тысячъ франковъ, говорю я, но при условіи, что каждый изъ насъ тутъ же докажетъ свою готовность забыть все прошедшее и что все въ замк останется по-старому.

Ивеленъ тяжело поднимается съ софы, молча подходитъ къ Терез и цлуетъ ей руку, между тмъ, какъ сама она бросается въ объятія Эмиліи. Миръ, такимъ образомъ, заключенъ.

Феликсъ съ своей стороны считаетъ нужнымъ поблагодарить меня.

— Послушай!— говорю я ему.— Я выкуплю у антикварія твои векселя, но оставлю ихъ у себя… на всякій случай. Надюсь, что впредь ты будешь лучше вести себя, иначе я пущу эти векселя въ ходъ…

— О, мои векселя немногаго стоятъ! Но если хочешь, ты можешь удержать эти десять тысячъ изъ той доли наслдства, которая будетъ мн причитаться.

Это слово ‘наслдство’ напоминаетъ мн, что люди спекулируютъ на мою смерть, и я прихожу въ бшенство, которое усиливается еще наглымъ тономъ Феликса. У меня является сильное желаніе броситься на племянника и впиться руками въ его худую шею. Во мн говоритъ инстинктъ животнаго, которое защищаетъ свою жизнь.

Услышавъ слова Феликса, Ивеленъ смется.

— Каковы разбойники!— восклицаетъ онъ.— Они уже заране учитываютъ нашу смерть.

Въ это мгновеніе со дна души моей поднимается что-то сильное, властное, то — накопившіеся за послднее время ненависть и жажда мести. Я ршительно не въ силахъ скрыть бушующія въ груди моей чувства и говорю, обращаясь къ Ивелену:

— Ну, знаете, если они строятъ какіе бы то ни было разсчеты на моей смерти, то они глубоко ошибаются. Надюсь, что у меня будутъ другіе наслдники, помимо нихъ… Да, да!

— Ужъ не думаешь ли ты жениться на Стефаніи?— насмшливо-оскорбительнымъ тономъ, съ улыбкой спрашиваетъ Феликсъ.

Стараясь сохранить самообладаніе, я отвчаю.

— Да, на m-lle Клермонъ. И я надюсь, что вамъ не долго придется ждать этого…

Эмилія поворачивается къ племяннику и бросаетъ ему знаменательную, много говорящую фразу:

— Видишь, Феликсъ? Я говорила теб…

VII.

Праздникъ въ парк удается на славу.

Отрядъ конныхъ охотниковъ въ красныхъ фракахъ оглашаетъ воздухъ звуками охотничьихъ роговъ, наряженный Жокрисомъ Феликсъ, съ остервенніемъ стуча по деревянному ящику и отпуская прибаутки, зазываетъ въ балаганъ, въ тир, находящемся въ вдніи Полины Элигоэ, раздаются выстрлы карабиновъ, въ барак, въ которомъ распоряжается Эмилія, съ трескомъ взрываются петарды каждый разъ, какъ кто-либо изъ гостей съ достаточной силой нажметъ на силомръ, изъ балагана, который изображаетъ театръ и по которому расхаживаютъ Изабелла и Жюльета въ костюмахъ субретокъ, а также наряженный Селадономъ Робертъ, доносятся звуки скрипокъ, на лужайк, подъ музыку бальнаго оркестра, танцуютъ дамы въ яркихъ, украшенныхъ цвтами платьяхъ, и кавалеры въ коротенькихъ панталонахъ и длинныхъ, до колнъ, чулкахъ. За украшеннымъ гирляндами блыхъ и красныхъ розъ буфетомъ, Эрнестъ, напудренный по старинной мод, разливаетъ гостямъ шампанское. Сотни мужчинъ и женщинъ, въ шляпахъ съ огромными перьями, съ цвтными зонтиками въ рукахъ, разгуливаютъ по парку, оглашая воздухъ шумомъ веселыхъ голосовъ, смхомъ, шутками и перекрестными остротами.

Изъ-подъ густого, зеленаго навса смотритъ на всю эту пеструю, шумную толпу освщенная солнцемъ мраморная Діана.

Да, праздникъ удался на славу. Погода выдалась прекрасная, и у насъ собрались не только друзья, пріятели и компаньоны, но и конкурренты, завистники, клеветники.

Гильомъ чувствуетъ себя на высот призванія и съ достоинствомъ командуетъ прислугой.

Съ неменьшимъ достоинствомъ расхаживаетъ среди женщинъ высокій Ивеленъ. Дамы пристаютъ къ нему, чтобы онъ сдлалъ денежный вкладъ въ основываемый ими въ окрестностяхъ Парижа ‘полевой клубъ’, который будетъ доставлять своимъ членамъ всевозможныя развлеченія подъ открытымъ небомъ. Он и меня тутъ же заставляютъ подписаться на десять акцій по сто франковъ каждая. Заране можно себ представить, что будетъ твориться въ этомъ проектируемомъ клуб лтомъ!

Чтобы лучше разглядть общую картину праздника, всхъ этихъ веселящихся мужчинъ и женщинъ, которые кажутся такими пигмеями подъ трижды столтними деревьями,— я отхожу немного отъ толпы. Къ тому же, мн хочется взглянуть на приготовленія къ фейерверку, который будетъ устроенъ на берегу озера во время обда, какъ только спустятся сумерки.

Все въ порядк. Я иду дальше по Козьему Лугу. Въ надежд застигнуть какую-нибудь уединившуюся воркующую парочку, я перехожу черезъ мостъ и вступаю на омываемый озеромъ островокъ.

Къ великому своему изумленію, я вдругъ вижу тутъ Терезу и Стефанію! Он сидятъ рядомъ, на обломк колонны, въ полуразрушенномъ храм Любви.

О чемъ могутъ он говорить? Я замчаю, что съ тхъ поръ, какъ Стефанія вернулась, между ней и Терезой установилась какая-то близость. Кто изъ нихъ ищетъ этого сближенія? Тереза ли, которая хочетъ заране заручиться дружбой своей будущей невстки и такимъ образомъ обезпечить себ въ трудныя минуты жизни мою денежную поддержку? Или, наоборотъ, Стефанія добивается дружбы моей сестры, чтобы съ ея помощью лучше изучить мой характеръ и привычки, мои слабыя и сильныя стороны?

Возможно, впрочемъ, что ихъ просто связываетъ общность положенія. Об он не могутъ блистать своими туалетами и раздлять бурное веселье собравшагося здсь свтскаго общества,— и вполн естественно, что эти дв бдныя женщины тяготютъ другъ къ другу.

Говорятъ он, повидимому, о чемъ-то очень серьезномъ. Тереза сидитъ съ опущенными глазами и кончикомъ зонтика отбрасываетъ устилающія землю мелкія вточки. Стефанія, со сложенными на колняхъ руками, что-то тихо говоритъ, время отъ времени она не то съ сомнніемъ, не то въ нершительности, покачиваетъ головой.

Изъ-за своей засады я разглядываю эту двушку, на которой, почти помимо моей воли и желанія, чуть не женили меня слуги, родственники Клермонъ. Я смотрю на нее и говорю себ, что она далеко не блещетъ ни красотой, ни умомъ, состоянія у нея тоже нтъ,— чмъ же она можетъ плнить хотя бы какого-нибудь не очень требовательнаго юнца? Правда, подъ вліяніемъ поученій отца, она, надо думать, проявитъ по отношенію ко мн приличествующія случаю чувства любви и привязанности, но вдь это не Богъ всть какая заслуга! Такой элегантный, надушенный джентльмэнъ какъ я, несмотря на свои сорокъ семь лтъ, смло можетъ поспорить съ какимъ-нибудь худосочнымъ, грязнымъ приказчикомъ, который, вдобавокъ, можетъ еще не захотть ее. Смю даже думать, что многія двушки, если бы имъ предсталъ выборъ между мной и Феликсомъ съ его угрями на лбу, выпачканными въ краски пальцами и лоснящимся на колняхъ панталонами, — предпочли бы меня. Конечно, оба мы далеко не отвчаемъ идеалу молодыхъ двушекъ. Робертъ, напримръ, гораздо боле нравился бы имъ, но такая, какъ Стефанія, мн кажется, могла бы чувствовать ко мн даже нкоторую симпатію.

Неужели мн суждено прожить конецъ жизни рядомъ съ этой робкой, благовоспитанной двицей?

Мн такъ хочется имть возл себя близкаго человка, который не спросилъ бы своихъ надеждъ на моей смерти! Въ сущности, адмиралъ великолпно устроился, Полина меньше всего заинтересована въ его смерти, такъ какъ, оставшись посл него вдовой, она лишится роскоши, которой пользуется теперь, и будетъ обречена на скромную, почти бдную жизнь. Уже не послдовать ли мн примру моего стараго друга?

Я могъ бы теперь же произвести своего рода раздлъ имущества. Замокъ и прилегающую къ нему землю я записалъ бы на имя Стефаніи, продавъ принадлежащія мн акціи нашего общества парфюмерныхъ заводовъ, я обезпечилъ бы себ пожизненную ренту въ пятьдесятъ тысячъ франковъ. Стефанія, сдавъ посл моей смерти въ аренду землю и охотничій паркъ, выручала бы не больше пятнадцати тысячъ франковъ въ годъ, сумма эта слишкомъ скромна, чтобы ей былъ разсчетъ желать моей смерти. Что касается Терезы и Эмиліи, то я бы имъ еще при жизни выдалъ часть своихъ акцій, дти ихъ тогда тоже не имли бы никакого разумнаго основанія желать скорйшей смерти своего дяди, который даетъ имъ каждый годъ гостепріимство у себя въ замк и не скупится на подарки. Да, только такъ устроивъ свои дла, я буду увренъ, что окружающіе не спекулируютъ на мою агонію…

Какъ я, въ сущности, глупъ! Кто мшаетъ мн прогнать всхъ этихъ людей, а самому поселиться гд-нибудь на залитомъ солнцемъ юг, заране завщавъ все свое состояніе на школы или благотворительныя учрежденія?.. Но нтъ, я не могу этого. Отъ ддовъ и праддовъ своихъ я получилъ въ наслдіе инстинктивное тяготніе къ семь, къ родн. Вс эти окружающіе меня родственники какъ бы поднимаютъ меня въ собственныхъ глазахъ, только къ нимъ, кажется мн, могу я чувствовать полное довріе въ трудныя минуты жизни, заболй я сегодня, Эмилія и даже Тереза, сдлаютъ все возможное, проявятъ много самоотверженности, лишь бы поставить меня на ноги. Очутись я въ одинъ прекрасный день нищимъ на улиц, соверши я какое-либо преступленіе — он одн не отвернулись бы отъ меня. Между нами троими еще въ дтскіе годы, когда мы вмст играли, а потомъ въ молодости, установилось такое общеніе душъ, такая близость, которой нтъ и не можетъ бытъ между мной и дтьми моихъ сестеръ. Тереза цнитъ энергію, которую я употребилъ для пріобртенія своего богатства, между тмъ какъ Феликсъ и Изабелла видятъ въ этомъ только удачу, незаслуженно выпавшую на долю простодушнаго, недалекаго увальня, какимъ они меня считаютъ, возможно, что такимъ обрисовалъ меня въ глазахъ Стефаніи и Клермонъ…

Тереза, боле нервная, почувствовала мой взглядъ, первая замтила меня. Она слегка тронула руку Стефаніи. Молодая двушка повернулась въ мою сторону, и я видлъ, что она густо покраснла. Опершись спиной о дерево, подбоченившись одной рукой, а въ другой держа шляпу, я, надо полагать, имлъ видъ влюбленнаго, созерцающаго предметъ своей страсти. Стефаніи, повидимому, совстно было передъ Терезой за эту мою неумстную, претенціозную позу, но что же длать? Въ мои годы трудно не быть смшнымъ тамъ, гд дло идетъ о любви. Впрочемъ, что до этого Стефаніи? Она вдь собирается выйти за меня только по разсчету, слдуя совту отца. Я съ своей стороны тоже не пламеню къ ней любовью, если я останавливаю свой выборъ на ней, то только потому, что хочу разстроить низкіе разсчеты тхъ, которые съ нетерпніемъ ждутъ моей смерти. Можно быть увреннымъ, что благодарность и пониманіе своихъ собственныхъ интересовъ заставятъ ее до конца дней моихъ проявлять ко мн нжность и внимательность.

Вотъ каковы наши взаимоотношенія. Мн кажется, что точно такъ же понимаетъ ихъ и эта пансіонерка въ туго накрахмаленномъ кисейномъ корсаж, по крайней мр, я убжденъ, что сердце ея остается совершенно спокойнымъ.

Въ этихъ размышленіяхъ, я подошелъ къ Терез и Стефаніи. Мы обмнялись нсколькими незначительными замчаніями по поводу праздника. Проводивъ насъ до Козьяго Луга, Тереза съ большой готовностью направилась къ длавшимъ ей издали знаки супругамъ Элигоэ: повидимому, она боялась мшать намъ.

Я и Стефанія въ первую минуту почувствали нкоторую неловкость. Началъ я, конечно, съ того, что спросилъ о здоровьи ея отца, она вчера только разсталась съ нимъ по настоянію Жюльеты, которая непремнно хотла, чтобы m-lle Клермонъ присутствовала на праздник. Въ отвт своемъ она употребила нсколько медицинскихъ терминовъ, и это дало мн поводъ сказать два-три похвальныхъ слова по адресу доктора. Стефанія, съ удивительной для такой молоденькой двушки ловкостью, заговорила о томъ, какъ она цнитъ вншнее изящество и какъ ей, наоборотъ, трудно мириться съ неряшливыми людьми. Докторъ, напримръ, подолгу ходитъ небритый въ лчебниц и никогда не носитъ перчатокъ, даже тогда, когда выходитъ на время со двора. Поэтому ей, Стефаніи, крайне непріятно подавать ему руку, которую онъ пожимаетъ своими потными пальцами. Кром того, онъ часто съ видомъ превосходства высмиваетъ другихъ и иметъ привычку презрительно пожимать плечами каждый разъ, какъ кто-нибудь выразитъ мнніе, съ которымъ онъ не согласенъ. Не нравится ей и его манера называть ея отца ‘мой бдный Клермонъ!’ Въ этомъ она чувствуетъ скрытую иронію. Короче, молодая двушка не признаетъ за докторомъ ни одной положительной черты, если не считать его медицинскихъ познаній, отъ которыхъ, впрочемъ, ея бдному отцу нисколько не легче.

Мн пріятно было наблюдать, съ какимъ усердіемъ молодая двушка старается разсять во мн малйшую тнь ревниваго чувства. Правда, я понималъ, что ею руководитъ исключительно своекорыстный разсчетъ, но все же съ удовольствіемъ слушалъ ее. Она задалась цлью женить меня на себ и длаетъ все возможное, чтобы достигнуть своей цли. Она стремится поселиться, въ качеств полноправной хозяйки, въ моемъ замк, и готова даже выносить рядомъ съ собой и меня, выносить мои ласки, считаться съ моими причудами. Да, сомннія нтъ, она очень охотно стала бы моей женой…

Вс эти мысли сладко волновали меня.

Мы гуляли подъ зелеными сводами аллеи, въ глубин которой открывалось какъ-бы овальное окно съ виднвшимся въ него клочкомъ освщеннаго солнцемъ поля, на горизонт, въ темно-синемъ неб, словно въ туман вырзывался далекій лсъ.

Стефанія плавно выступала въ своей шляп изъ посеребренной соломы съ незабудками, въ накрахмаленномъ плать и съ зонтикомъ, высокая ручка котораго украшена металлической лентой. Съ широкаго рта ея, со всего лица, не сходила нжная, полная доврія улыбка. Когда я пытался проникнуть взглядомъ въ ея душу, въ которой для меня столько темнаго, непонятнаго,— она опускала глаза.

Да, въ этотъ день она меня немного любила.

Издали до насъ доносился гулъ праздника. Мы слышали топотъ лошадей, на которыхъ охотники въ красныхъ фракахъ скакали въ противоположный конецъ парка, звуками охотничьихъ роговъ какъ бы воскрешая давно угасшую жизнь добраго стараго времени. Порой черезъ дорогу перебгала лань. Изъ-подъ ногъ нашихъ испуганно выскакивали кролики, вспархивалъ ястребъ-перепелятникъ, или поднимались съ рзкимъ крикомъ сойки. Воздухъ былъ пропитанъ опьяняющимъ ароматомъ свжей зелени.

Нкоторое время мы шли молча. Потомъ Стефанія вдругъ заговорила о томъ, какого высокаго мннія ея отецъ о моемъ ум: навелъ ее на эту мысль мой прекрасно устроенный паркъ. Меня этотъ комплиментъ несказанно обрадовалъ, хотя я изъ скромности счелъ нужнымъ запротестовать. Все меня опьяняло въ этой двушк: ея въ душу проникающій голосъ, слегка взволнованное лицо, ароматъ, который исходилъ отъ ея, облеченнаго въ свже накрахмаленный корсажъ, бюста. Я дошелъ до того, что взялъ ея продолговатую, облеченную въ фильдекосовую перчатку руку и почти обнялъ ее за талію. Надъ головами нашими, на втк дерева, рзко кричала, трепеща крылышками, обезумвшая отъ страсти чета синицъ, которыя, казалось, цловались клювами.

— Скажите, моя маленькая Стефанія,— заговорилъ я,— согласились ли бы вы, чтобы мы слились въ такомъ же тсномъ союз, и любили другъ друга, какъ эти счастливыя птички…

Еще не окончивъ эту нелпую метафору, я понялъ всю безсмысленность моихъ надеждъ. Я вспомнилъ, что у меня уже сдютъ волосы, отрастаетъ брюшко, и мн показалось, что, слушая мое обращеніе къ Стефаніи, весь міръ долженъ разразиться сатанинскимъ смхомъ.

Мн стало мучительно стыдно, и я не ршался поднять глаза на молодую двушку, въ полной увренности, что на губахъ ея въ эту минуту мелькаетъ саркастическая усмшка. Какъ могъ я сказать такую глупость? Какъ могъ я хоть на секунду забыть, что я давно уже пересталъ быть молодымъ человкомъ, къ ласкамъ котораго такъ благосклонно относились двушки?

Въ эти минуты я такъ страдалъ, что ршительно не понимаю, какъ не разрыдался. Я казался себ Жеронтомъ, который подъ оглушительный хохотъ зрителей ласкаетъ Агнесу. Какъ все это смшно, грубо, отвратительно!

Между тмъ, я все еще чувствовалъ близость Стефаніи: она не отшатнулась отъ меня. Она соглашалась, съ готовностью шла мн на встрчу, съ умиленіемъ въ сердц и слезами на глазахъ. Въ ея годы любовь сама по себ кажется чмъ-то такимъ заманчивымъ, что часто даже не обращаешь вниманія на того, кто будитъ эту любовь въ сердц. Стефанія въ душ благодарила небо за то, что она любима, любима по настоящему, доказательствомъ чего служатъ паркъ и замокъ, которые любящій человкъ подноситъ ей, безприданниц.

— Я и мечтать объ этомъ не смла!— пробормотала она.— Милый папа, какъ онъ будетъ радъ!

При этомъ она нанесла мн дв глубокихъ раны. Патетически воскликнувъ, что она и мечтать объ этомъ не смла, Стефанія медленно обвела глазами паркъ и разбросанныя кругомъ строенія, прежде же, чмъ упомянуть объ отц, она вздохнула, какъ добровольно идущая на закланіе жертва, или, въ лучшемъ случа, какъ человкъ, который наконецъ-то довелъ до благополучнаго конца трудное дло. Я представилъ себ, какъ завтра она поспшитъ, съ трофеями побды, въ Сюреннъ, къ отцу, какъ тотъ встртитъ извстіе торжествующей саркастической усмшкой и начнетъ въ присутствіи дочери отпускать на мой счетъ обидныя шутки, а потомъ отечески утшать ее.

Мы въ глубокомъ молчаніи направлялись къ мсту праздника. Стефанія, держа меня подъ руку,смотрла себ подъ ноги. Нсколько разъ она робко поднимала на меня глаза, и въ углахъ ея широкаго рта мелькала несмлая улыбка. Въ эти минуты она казалась мн очень некрасивой, несмотря на эффектную шляпу съ незабудками.

— Стефанія,— снова тихо заговорилъ я,— весь остатокъ дней своихъ и своихъ душевныхъ силъ я употреблю на то, чтобы доказать вамъ свою признательность. Вы такъ добры, такъ великодушны! Это не одни только слова: я надюсь на дл доказать вамъ глубину своего чувства. Но… подумайте еще! Посовтуйтесь съ отцомъ. Не забывайте разницы нашихъ лтъ. Отложите на нсколько дней отвтъ: за это время благоразуміе, быть можетъ, возьметъ у васъ верхъ надъ увлекшимъ васъ сегодня порывомъ дружбы. Я не хотлъ бы быть обязаннымъ своимъ счастьемъ заговорившему въ васъ чувству состраданія, о которомъ вы впослдствіи, быть можетъ, пожалете… Если вы противъ этого ничего не имете, мы пока никому, кром моего друга Клермона, не скажемъ о томъ, что между нами произошло. Вы, вдь, понимаете, это извстіе можетъ встртить кой у кого враждебное отношеніе. Поэтому, будемъ лучше молчать въ теченіе нсколькихъ дней… ну, хотя бы до среды. Согласны? Завтра утромъ я напишу вашему отцу и до среды наврное получу его отвтъ. Итакъ, ршено?

Стефанія, конечно, не противорчила: въ этой отсрочк она не видитъ никакой опасности для себя. Я же хотлъ на всякій случай оставить себ лазейку для отступленія.

Стефанія серьезно смотрла мн въ лицо, и рука ея нервно вздрагивала у меня на локт. Она искала во взгляд моемъ подтвержденіе, что я не измню принятаго ршенія, у меня не хватило духу огорчить ее, и я придалъ своему взгляду выраженіе нжной любви.

Мы почти вплотную подошли уже къ мсту праздника. Слдовало разстаться. Къ намъ уже бжали Жульета и Изабелла, шутливо называя насъ влюбленной парочкой. Ихъ шутки еще сильне утвердили меня въ ршеніи бжать отъ этого смшного брака.

Жульета и Изабелла, напудренныя и нарумяненныя теперь для сцены, выглядли очень эффектно. Отъ сравненія съ ними Стефанія сильно проигрывала и казалась, несмотря на свои девятнадцать лтъ, не сформировавшимся еще подросткомъ.

Длая видъ, что он хотятъ подразнить меня, племянницы со смхомъ увели отъ меня Стефанію. Кивкомъ головы я посовтовалъ ей слдовать за двушками въ самую гущу празднично настроенной толпы, надъ которой, къ великому смущенію мраморной Діаны, стонъ стоялъ отъ криковъ, смха, пнія, звуковъ трубъ и треска барабановъ.

Въ теченіе цлаго часа мн приходилось принимать гостей, знакомить ихъ другъ съ другомъ, поддерживать бесду, но длалъ я все это нехотя, только для соблюденія приличій. Весь я былъ во власти воспоминаній о только что пережитомъ, о чувств любви, которое теплой волной залило мн сердце и, повидимому, коснулось и Стефаніи. Значитъ, я могу еще хоть слегка взволновать такую молодую двушку? Волненіе Стефаніи, которое отразилось даже на нервно вздрагивавшей рук ея, смущеніе, съ какимъ она смотрла на влюбленныхъ синицъ,— все это наполняло меня гордостью, туманило мн глаза.

Странное существо человкъ! Всего какихъ-нибудь четверть часа тому назадъ я готовъ былъ отказаться отъ брака вообще только потому, что казался себ смшнымъ въ роли влюбленнаго, а теперь достаточно было одного воспоминанія о пережитомъ волненіи, чтобы, наоборотъ, сдлать для меня мысль о брак заманчивой. Теперь ужъ я смялся не надъ своей собственной фигурой, а надъ невзрачностью Стефаніи.

Мн вдругъ пришла въ голову идея начать ухаживать за своей племянницей Изабеллой, искусить ее богатствомъ и въ конц концовъ сдлать этой хорошенькой актрис то самое предложеніе, какое я только что сдлалъ Стефаніи. Бросивъ мужчинъ въ черныхъ фракахъ и болтливыхъ старушекъ, оборвавъ бесду со старыми друзьями, я пошелъ бродить среди толпы въ надежд встртиться съ тремя молодыми двушками, чтобы на ухо шепнуть Изабелл о своей любви къ ней.

Жеронтъ вдругъ превратился въ Донъ-Жуана. Мысль о томъ, что я сейчасъ измню Стефаніи, окрыляла меня, придавала мн бодрость и подвижность. Чтобы показать свою силу, которую я укрпляю ежедневно передъ сномъ продлываемой у себя въ комнат гимнастикой, я тутъ же, на глазахъ зрителей, хватаюсь за рукоятку силомра и, съ напряженіемъ вытянувъ поршень, тотчасъ же отпускаю его. Успхъ полный: какъ только я выпускаю рукоятку, раздается взрывъ петарды. Въ награду Эмилія преподнесла мн, какъ побдителю, охотничій столовый сервизъ съ тарелками, кубкомъ и даже серебрянымъ блюдомъ для жареной дичи.

Обдъ былъ сервированъ на маленькихъ столикахъ въ столовой и прилегающихъ салонахъ.

Скоро заходящее солнце эффектно освтило своими лучами паркъ. Въ это время солнце обыкновенно садится надъ лсомъ, между двумя аллеями вязовъ, съ одной стороны которыхъ тянется обширный лугъ, а съ другой озеро. Озеро вначал слегка розоветъ, потомъ розовыя полосы становятся гуще, и скоро вся поверхность воды какъ бы загорается огнемъ. Въ этомъ мор огня отражаются черные стволы выстроившихся въ одну линію прибрежныхъ деревьевъ.

Мои борзыя, цлый день чинно бродившія по парку и время отъ времени, гоняясь другъ за дружкой, описывавшія широкіе круги, теперь пробрались въ комнаты и со степеннымъ видомъ обнюхиваютъ гостей. Дамы устроили имъ овацію. Такъ какъ Стефанія всегда заботливо ухаживаетъ за ними, собаки скоро собрались около нея, и положили свои длинныя головы на блую скатерть. Молодая двушка смутилась и покраснла, взглядомъ она спрашиваетъ меня, какъ поступить въ такомъ трудномъ случа, но я вмсто отвта ограничиваюсь улыбкой. Рядомъ съ нею сидли Феликсъ, Жюльета и какой-то молодой гусаръ, протеже Ивелена. Вмсто того, чтобы придти ей на помощь, молодежь стала донимать ее двусмысленными шутками, и это окончательно смутило несчастную. У меня было сильное желаніе подойти помочь ей, оставивъ сидящихъ со мной за однимъ столикомъ Полину Элигоэ, мать молодого гусара и Ивелена, послдній, повидимому, замтилъ, что я волнуюсь. На губахъ его мелькнула усмшка, и я видлъ, какъ онъ лукаво подмигнулъ матери гусара, въ тоже время Полина вся затрепетала отъ коварной радости.

Все это приковало меня къ мсту. Съ ласковой улыбкой посовтовалъ я Стефаніи оставить собакъ возл себя, такъ какъ она вмст съ ними образуетъ прелестную группу. Вс тридцать человкъ, сидвшихъ въ этой комнат за столиками, среди цвтовъ и хрусталя, освщеннаго проходившимъ черезъ розовые абажуры свтомъ, поспшили словами или жестами согласиться со мной, что группа дйствительно получается прелестная. Съ минуту Стефанія была предметомъ общаго вниманія, гости поворачивались къ ней и разсматривали въ лорнетки или монокли ея прямую фигуру съ отливающей серебромъ, украшенной незабудками шляпой, изъ-подъ которой выбивались темные волосы.

Молодая двушка скоро успокоилась и стала гладить борзыхъ, давая имъ остатки отъ стола.

Даже изъ сосдней комнаты нсколько дамъ заинтересовались инцидентомъ и выглядывали въ открытую дверь. До меня доносился голосъ Эмиліи, которая въ лестныхъ выраженіяхъ говорила сосдямъ объ ум Клермона, въ другомъ конц стола Тереза умышленно громко расхваливала прекрасныя манеры ‘этой милой Стефаніи’, ея деликатность, скромность и твердость характера. Изабелла не упустила случая тутъ же продекламировать, въ обычномъ напыщенномъ тон, стихи Расина, восхваляющіе добродтели Эсири, она была награждена апплодисментами.

Вплоть до самаго дессерта Стефанія занимала вниманіе общества. За дессертомъ дозжачіе снова огласили паркъ звуками охотничьихъ роговъ. Испуганныя лани парами перебгали черезъ дорогу, перепрыгивая черезъ встрчающіяся по пути препятствія и огибая озеро, которое было еще покрыто пурпуромъ, тамъ и сямъ изборожденнымъ темносиними полосами.

Вс умолкли и стали прислушиваться. Казалось, что волны звуковъ растутъ, ширятся и заполняютъ весь паркъ, вплоть до окаймляющаго его, потемнвшаго уже теперь кустарника.

Въ широко открытыя окна и двери видно было порой, какъ выбгаетъ изъ чащи лань или олень, вспугнутые невидимымъ загонщикомъ. Расположенные полукругомъ столы представляли собой какъ бы амфитеатръ, дамы въ яркихъ шляпахъ съ искусственными цвтами и фруктами, мужчины съ тщательно сдланными проборами, смотрли въ наполненный звуками охотничьихъ роговъ паркъ.

Тутъ же сидла и Стефанія, на губахъ ея сквозила мечтательная улыбка, и она въ эту минуту наврное была счастлива. Неужели же у меня хватитъ жестокости разсять завтра ея иллюзію?

Если бы я дйствительно сдлалъ ее полновластной хозяйкой всей этой окружающей насъ роскоши, она бы всю жизнь была мн глубоко признательна, да, мн не приходилось бы бояться непостоянства или неблагодарности съ ея стороны. Къ тому-же, я сказалъ ей фразу, которая меня обязывала. Я не въ прав теперь снова повергнуть въ отчаяніе этого ребенка, которому самъ подалъ надежду на счастье и котораго избралъ-было орудіемъ своего спасенія отъ жадной родни. Я не говорю уже о томъ, что Стефанія по моей вин теперь нсколько скомпрометтирована.

Нтъ, я не въ прав колебаться. Порви я теперь съ ней, пошла-бы самая злостная клевета по адресу этой чистой двушки, на которую и теперь уже смотрятъ какъ на ловкую, добившуюся своего, интриганку.

Пока я былъ занятъ этими размышленіями, Гильомъ поставилъ передо мной тарелку съ малиновымъ желе, которое Эрнестъ тотчасъ же полилъ мараскиномъ. Я очень люблю этотъ дессертъ и съ удовольствіемъ лакомился имъ, наблюдая, какъ паркъ съ каждой минутой все боле погружается въ мракъ. Озеро покрылось синей эмалью, въ центр лужайки еще виднлись свтлыя пятна, а въ вершинахъ деревьевъ еще дрожали тамъ и сямъ пурпурные блики.

Тонкій вкусъ дессерта, сказочная красота разстилавшагося передо мной парка, надъ которымъ стали уже загораться высоко въ неб звздочки, эти нарядные мужчины и женщины, цвты, хрусталь, розовый свтъ, наполнявшій англійскій салонъ,— все это приводило меня въ такое благодушное состояніе, что я ршительно не чувствовалъ себя способнымъ совершить несправедливость.

Рюмка шартреза нсколько приподняла мое настроеніе: вдь, я совсмъ почти отвыкъ пить! Сидвшая рядомъ со мной Полина сіяла отъ радости, такъ какъ я, нсколько преувеличивая, разсказывалъ ей о томъ, какое чарующее впечатлніе произвела она на моихъ племянниковъ, въ особенности на Роберта, зато адмиралъ былъ въ ярости и въ очень рзкихъ выраженіяхъ отзывался о современной молодежи, безпринципной, безхарактерной, грубо эгоистичной.

Бесда еще сильне приподняла мое настроеніе, и мн захотлось хоть издали успокоить m-lle Клермонъ относительно чувствъ, которыя питаю къ ней. Я поднялъ стаканъ съ виномъ, ласково кивнулъ ей головой и улыбнулся, въ отвтъ она тоже подняла свой стаканъ, который, впрочемъ, былъ пустъ. Вс кругомъ вдругъ умолки, и только по этому молчанію я понялъ, что поступокъ мой былъ шокирующаго свойства. Правда, когда кто-нибудь, привтствуя другого, поднимаетъ стаканъ, разговоры всегда прекращаются на минуту, но на этотъ разъ я прекрасно чувствовалъ, что окружающіе шокированы моимъ поведеніемъ.

Пора было подняться изъ-за стола, и я попросилъ баронессу Элигоэ подать сигналъ. Когда гости встали, я увидлъ, что вс разступаются, чтобы пропустить впередъ m-lle Клермонъ, которая шла подъ руку съ молодымъ гусаромъ. Она первая прошла на террасу, точно была уже здсь хозяйкой. Впрочемъ, бдняжка сама не рада была этому и всячески удерживала своего кавалера, но тотъ, не особенно искушенный въ правилахъ бонтона, не понималъ ее и продолжалъ увлекать свою даму впередъ, къ стоявшимъ на террас садовымъ кресламъ.

Вс посмотрли на это, какъ на черезчуръ поспшное вступленіе m-lle Клермонъ во владніе, и молчали, ожидая, какъ къ этому отнесется моя родня.

Жюльета и Изабелла, казалось, были особенно непріятно поражены, он вернулись въ англійскій салонъ и не выходили оттуда. Стефанія очутилась одна на веранд, у ногъ ея въ красивахъ позахъ улеглись мои борзыя.

Видно было, что она цликомъ поглощена мыслью о счастьи, которое я такъ опрометчиво общалъ ей. Ее, повидимому, нисколько не смущало то обстоятельство, что она осталась одна, въ сторон отъ другихъ. Возможно, что она даже не замтила этого,— до того она была увлечена своей мечтой. Наконецъ, Полина сжалилась надъ ней и тоже вышла на веранду, мшая ложечкой въ чашк кофе, которую держала въ рукахъ.

Впрочемъ, скоро вниманіе присутствующихъ было отвлечено въ другую сторону. Въ листв деревьевъ стали загораться разноцвтныя лампочки, и въ ту же минуту зажженъ былъ фейерверкъ. Съ трескомъ лопались въ воздух ракеты, большіе, похожіе на солнца, огненные шары взлетали вверхъ, ярко освщали на мигъ паркъ и разсыпались золотымъ дождемъ надъ сонной теперь поверхностью воды. Нкоторыя ракеты достигали большой высоты, нсколько секундъ держались въ неб, рядомъ со звздами и потомъ только падали тысячами блестокъ на величаво вытянувшіяся въ одну линію деревья или на широкія поляны.

Среди присутствующихъ послышались возгласы одобренія.

Ивеленъ счелъ моментъ удобнымъ и подъ шумокъ разговоровъ поставилъ вопросъ ребромъ.

— Простите мн, дорогой мой, мою нескромность, но если я не ошибаюсь, вы, повидимому, серьезно думаете о брак, которымъ грозили давеча нашимъ юнымъ шалопаямъ…

Откуда-то изъ мрака, одинъ за другимъ стали подъзжать къ самому крыльцу автомобили, сверкая въ темнот своими фонарями.

Эрнестъ открывалъ дверцы каретъ, обшитыхъ внутри бархатомъ и освщенныхъ электрическими лампочками.

Женщины, прощаясь, долго цловались, а потомъ, уже усвшись въ автомобили, посылали воздушные поцлуи.

Когда вс разъхались, я еще нкоторое время остаюсь на террас. Тоскливо, точно жалуясь на что-то, квакаютъ лягушки.

Стефанія только что пожелала мн спокойной ночи, при чемъ у нея былъ обычный скромный видъ,— пожалуй, даже еще боле скромный и робкій, чмъ всегда: ее сильно смущаютъ пытливые, любопытные взоры моей родни.

Одна за другой потухаютъ въ аллеяхъ разноцвтныя лампочки. Одинокій стою я здсь, на этой террас и задумчиво смотрю на угасающіе огоньки.

VIII.

Когда мы въхали въ лсъ, Ивеленъ замедлилъ ходъ своего арабскаго скакуна, а я — своего ирландскаго пони. Мои борзыя углубились въ чащу, и я не могу ихъ дозваться. Будь я одинъ, я настойчивымъ свистомъ все же заставилъ бы Надину, а вслдъ за ней и другихъ собакъ, вернуться на дорогу, но мн не хочется раздражать слухъ этого желчнаго старика.

Скоро до насъ доносится какой-то хриплый крикъ, похожій издали на скрипъ немазанной телги, подъ ногами возвращающихся къ намъ собакъ трещитъ сухой валежникъ, и въ ту-же минуту изъ-за придорожнаго куста слабо взлетаетъ почти изгрызанный моими борзыми, жалкій, съ измятыми крыльями, фазанъ. Собаки снова бросаются на него, но я отгоняю ихъ хлыстомъ. Несчастная птица, такая тощая и смшная, вприпрыжку исчезаетъ въ кустарник.

Ивеленъ вслухъ восторгается моими борзыми, которыя теперь, въ опьяненіи побды, особенно хороши. Больше всего онъ, конечно, любуется царственно-красивой Надиной съ ея свтлой шерстью и словно блымъ жабо на ше, высокая, граціозная, стоитъ она передъ нами на своихъ тонкихъ лапахъ, съ красиво выставленной впередъ грудью и побдоносно закрученнымъ хвостомъ.

— Вы, повидимому, очень цните эту тонкую, аристократическую сухопарость!— говоритъ Ивеленъ.— M-lle Клермонъ тоже останавливаетъ вниманіе тонкими, благодарными линіями тла. Она худая, высокая, а острые носки ея ботинокъ и нсколько длинныя, сухія руки, длаютъ ее еще какъ будто выше. Въ этомъ дйствительно есть что-то аристократическое. Очень недурны также ея шелковистые, съ завитками, волосы. Все это, какъ видно, заставляетъ васъ закрывать глаза на ея мало привлекательное лицо, некрасивую кожу и большой ротъ. Отчасти я васъ понимаю: въ людяхъ, точно такъ же, какъ въ животныхъ, вы прежде всего цните красивую, торжественную поступь. Я думалъ, что у васъ боле здоровые вкусы. Вотъ, напримръ, эта Мартинъ Салери, которой вы когда-то такъ увлекались, что даже попали изъ-за нея въ Трувил въ скандальную исторію: она была такая кругленькая, пухленькая, свжая, какъ только что распустившійся бутонъ. Какая разница между нею и этимъ торжественно выступающимъ аистомъ въ юбк.

— M-lle Клермонъ при прекрасныхъ манерахъ обладаетъ многими другими крупными достоинствами, и изъ нея вышла бы идеальная хозяйка дома…

— Въ этомъ отношеніи я съ вами согласенъ! Да, въ этомъ ей отказать нельзя!

Ивеленъ трясетъ своей старой головой съ морщинистымъ, украшеннымъ большими фельдфебельскими усами лицомъ. Онъ прищелкиваетъ языкомъ, чтобы вывести изъ дремотнаго состоянія свою лошадь,

Я вспоминаю, моментъ отъзда Стефаніи къ отцу, она была нсколько встревожена, блдна, и пальцы ея замтно дрожали, когда я съ видомъ влюбленнаго пожималъ на прощанье ея руку.

Мн немного совстно за не совсмъ искренній характеръ моего письма Клермону. ‘М-lle Стефанія,— писалъ я въ немъ,— тотчасъ же по прізд въ Сюреннъ, конечно, сообщитъ вамъ о сдланномъ мною предложеніи.— Я убдительно прошу васъ, совтуя ей то или иное, руководствоваться исключительно ея благомъ, совершенно игнорируя меня. Подумайте хорошенько: здсь дло идетъ о юной, только еще распускающейся жизни’.

Къ чему я это писалъ?

Письмо мое Клермонъ долженъ былъ получить сегодня утромъ. По возвращеніи домой, я наврное найду его восторженную телеграмму.

Да, я женихъ Стефаніи Клермонъ. Эта двушка возлагаетъ на меня вс свои надежды и упованія. Быть можетъ, она въ душ насмхается надо мной, быть можетъ, она въ эту минуту вмст съ отцомъ торжествуетъ побду надъ одураченнымъ ею простакомъ…

Ивеленъ продолжаетъ разглагольствовать о добродтеляхъ Стефаніи, онъ отдаетъ ей должное, но находитъ, что ей недостаетъ образованія.

— Я боюсь, что она плохая собесдница,— говоритъ онъ.— Нельзя же вчно разговаривать о хозяйств, мебели, прислуг! Музыкальный репертуаръ ея тоже не великъ, ея мужу, поэтому, волей-неволей придется рано ложиться спать… Разв только онъ будетъ съ ней играть въ дурачки. Да, это для нея самое подходящее времяпрепровожденіе! Въ сущности, ей нуженъ въ мужья какой-нибудь юнецъ, молокососъ! Поврьте мн, дорогой!..

Въ душ моей закипаетъ досада. Этотъ Гравелотскій вояка поворачиваетъ у меня острый ножъ въ сердц. Я чувствую, что блдню.

Къ Ивелену я всегда относился съ извстнымъ уваженіемъ. Это человкъ рзкій, пожалуй, даже жестокій, но прямой. Разъ онъ даже заставилъ одного своего обезчещеннаго коллегу пустить себ пулю въ лобъ, будь на его мст самъ Ивеленъ, онъ покончилъ бы съ собой безъ всякаго колебанія. Безпощадный въ борьб по отношенію къ своимъ соперникамъ, онъ охотно готовъ помочь побжденнымъ врагамъ, если только они откровенно признаютъ себя побжденными, онъ требуетъ, чтобы они унижались, молили о пощад.

Теперь онъ взялся за меня и хочетъ, чтобы я призналъ его превосходство надъ собой. Какъ и большинство финансистовъ, Ивеленъ не столько математикъ, сколько психологъ: онъ легко опредляетъ наиболе уязвимыя мста людей, съ которыми ему приходится имть дло. Сразу разглядвъ подъ непроницаемыми, казалось бы, масками, тщеславіе, подозрительность, жадность и т. п., слабыя стороны, онъ умло пользуется ими для своихъ цлей. Этимъ, главнымъ образомъ, объясняется его крупный успхъ въ финансовомъ мір, на всевозможныхъ създахъ и собраніяхъ ему всегда охотно предоставляютъ руководящую роль. Онъ знаетъ, къ кому съ какими доводами надо подойти. Будь онъ министромъ, онъ прекрасно ладилъ бы съ парламентомъ.

Ко мн Ивеленъ подходитъ одновременно съ разныхъ сторонъ. Онъ старается доказать мн, что такого умнаго человка, какъ я, не можетъ удовлетворять какая-то глупенькая, не получившая никакого образованія, пансіонерка. Съ другой стороны, обращаясь къ моему чувству чести, онъ высказываетъ мысль, что не совсмъ благовидно пользоваться своимъ богатствомъ для того, чтобы искусить невинную, неопытную двушку, желая затронуть мое самолюбіе, онъ выражаетъ удивленіе, какъ это я могу интересоваться побдой надъ какой-то сухопарой двчонкой, на мою подозрительность онъ пытается повліять указаніемъ на примръ четы Элигоэ, въ частности, на фривольное поведеніе Полины, которая одновременно кружитъ голову Роберту и Феликсу, наконецъ чтобы возбудить во мн скупость, онъ говоритъ о предстоящихъ мн крупныхъ тратахъ, которыя неизбжны, когда женишься на такой молодой двушк, какъ Стефанія, хотя бы потому, что она захочетъ измрить силу своей власти надъ мужемъ.

Такимъ образомъ, Ивеленъ въ одинъ пріемъ прочелъ мн проповдь о необходимости цнить свой умъ, избгать, во имя огражденія своей чести, бдныхъ молодыхъ двушекъ, не гнаться за легкими побдами, не слишкомъ доврять женщинамъ, наконецъ, ограждать свое состояніе отъ расхищенія тми же коварными женщинами.

Впрочемъ, Ивеленъ пока еще прямо не называетъ меня. Его рчь обращена къ будущему мужу Стефаніи Клермонъ, а также, заочно, къ адмиралу Элигоэ, котораго водитъ за носъ Полина. Меня онъ, Боже сохрани, не считаетъ способнымъ на такое легкомысліе: я въ его глазахъ слишкомъ солидный, исполненный сознанія собственнаго достоинства человкъ, который никогда не унизится до комической роли, какую играетъ этотъ бдный адмиралъ или предполагаемый фантастическій мужъ m-lle Клермонъ. Это, впрочемъ, нисколько не мшаетъ тому, чтобы Ивеленъ, въ наиболе патетическихъ мстахъ своей рчи, пристально и многозначительно смотрлъ мн въ лицо.

— Какъ въ геометріи,— говоритъ онъ, — есть теоремы, такъ въ морали есть принципы. Люди, строящіе свою жизнь не на моральныхъ принципахъ, такъ же мало застрахованы отъ катастрофъ, какъ архитекторы, игнорирующіе указанія геометріи.

Съ этими словами онъ поворачиваетъ свою лошадь такъ что преграждаетъ мн дорогу. Я натягиваю поводья, и мой ирландскій пони останавливается. Ивеленъ тоже останавливается, въ его морщинистомъ лиц, воинственныхъ усахъ, худой фигур, даже въ облеченной въ лайковую перчатку рук, которую онъ положилъ на шею лошади, мн чудится что-то угрожающее. Онъ какъ будто хочетъ дать мн понять, что если я буду упорствовать, онъ, Ивеленъ, приметъ вс мры къ тому, чтобы помшать мн сдлать безумный шагъ.

Интересно бы знать, какъ можетъ онъ мн помшать? Ужъ не думаетъ ли онъ пугать меня наложеніемъ ареста на мое имущество, опекой? Какъ бы то ни было, онъ ршилъ стать мн на дорог и очень не двусмысленно даетъ мн это понять.

Такая наглость глубоко возмущаетъ меня. Я начинаю говорить о своихъ наслдникахъ, которые смотрятъ на меня какъ на денежный мшокъ и ждутъ — не дождутся моей смерти. Въ голос моемъ звучатъ гнвныя нотки. Ивеленъ длаетъ видъ, что очень внимательно слушаетъ меня и снова даетъ шпоры коню.

Неужели, съ горечью обиды спрашиваю я, неужели я долженъ примириться съ тмъ, что меня въ сорокъ семь лтъ уже превращаютъ въ мумію? Что думаетъ онъ, шуринъ мой, о такой безцеремонности?

Ивеленъ въ отвтъ только усмхается.

— Робертъ также нкоторымъ образомъ спекулируетъ на мою смерть! говоритъ онъ — Если ужъ на то пошло, скажу вамъ больше: я въ молодости тоже выдавалъ ростовщикамъ векселя подъ гарантію моего будущаго наслдства. Вы, наврное, продлывали то же самое?..

— Никогда!

— Ну, значитъ, у васъ не было темперамента! Въ жилахъ моего сына, точно такъ же, какъ въ жилахъ Феликса Рейнара, просто на просто течетъ боле горячая кровь…

Имя Рейнара напоминаетъ мн о письмахъ, про которыя я совершенно забылъ, благодаря волненіямъ послднихъ дней. Я жадно набрасываюсь на эту тему, которая позволяетъ мн сдлать небольшую диверсію и перемнить разговоръ, начавшій принимать нсколько агрессивный характеръ.

— Отецъ Феликса, — говорю я, — наврное ужъ идетъ если не къ катастроф, то во всякомъ случа, къ чему-то очень печальному.

— Въ самомъ дл? Почему вы это думаете?

— Онъ что-то въ послднее время сталъ вилять, — это такъ чувствуется! Я не понимаю, чего ему отъ меня нужно, но повидимому, онъ чего-то добивается. Такъ, онъ до сихъ поръ никогда не писалъ мн изъ боязни унизить себя такимъ актомъ вжливости, а теперь забрасываетъ меня письмами изъ всхъ городовъ, въ которыхъ останавливается. Онъ скорбитъ въ нихъ о томъ, что больше ничего не посылаетъ жен, такъ какъ его заработки,— заработки ‘бднаго странствующаго музыканта’ — не позволяютъ ему этого, самъ онъ кое-какъ перебивается щедротами немногихъ любителей домашнихъ оркестровъ, въ которыхъ онъ играетъ на віолончели. Во вчерашнемъ своемъ письм Рейнаръ, между прочимъ, говоритъ, что его снабжаетъ рекомендательными письмами, которыя оказываютъ ему большую услугу, какая-то пвица, по имени Самча Геринари, онъ отзывается о ней, какъ о рдкой женщин и очень талантливой артистк.

— Постойте-ка!— воскликнулъ Ивеленъ.— Если я не ошибаюсь, я года два-три тому назадъ слышалъ ее въ одномъ изъ театровъ въ Монте-Карло, она была въ пышномъ плать изъ не очень-то плотнаго шелку. Въ иллюстрированныхъ журналахъ не разъ появлялись портреты этой красавицы. Однако, у Рейнара губа не дура: какую покровительницу онъ нашелъ, а? Бдная Тереза!

— Вы думаете, что онъ съ этой Геринари въ интимной связи?

— Все возможно! Не даромъ въ жилахъ у Феликса течетъ такая горячая кровь: это у него по наслдственности отъ отца. Мускульная и нервная системы отца и сына, ихъ мозгъ, вс ихъ поступки — все это объясняется характеромъ текущей въ ихъ жилахъ крови.

— Но эта физіологическая теорія все же не помшала вамъ надавать пощечинъ Феликсу и чуть не задушить Роберта!

Ивеленъ снова останавливаетъ свою лошадь и убжденнымъ тономъ говоритъ:

— Я объ этомъ нисколько не жалю и всегда буду такъ дйствовать. Надо учить этихъ молодчиковъ, чтобы они впредь держали себя въ рукахъ. Мы жестоко карали банкротовъ даже тогда, когда они сами являлись только жертвами финансоваго краха: не будь этого страха передъ позоромъ и карой закона, никто-бы не платилъ долговъ. Тутъ сентиментальничать нельзя! Во имя поддержанія кредита и взаимнаго доврія приходится приносить въ жертву неудачниковъ финансоваго міра вмст съ ихъ бдными, ни въ чемъ неповинными семьями. Меня часто попрекаютъ тмъ, что я заставилъ этого несчастнаго Бабелона пустить себ пулю въ лобъ, онъ дйствительно былъ очень симпатичный человкъ, посл него осталась молодая вдова, которая съ ума сошла отъ горя, и дти, которыя теперь кое-какъ перебиваются тяжелымъ физическимъ трудамъ. Все это, конечно, очень печально, но иначе нельзя было: если бы я, въ качеств предсдателя торговой палаты, легко отнесся къ безумнымъ спекуляціямъ, на которыя пускался покойный, такихъ спекулянтовъ развелось-бы безъ конца, послдствіемъ этого былъ-бы грандіозный крахъ, который привелъ-бы къ катастроф не одну, а десятки семей, не говоря уже о разореніи тысячъ мелкихъ вкладчиковъ, попавшихся въ простот душевной на удочку… Нтъ, милый другъ, надо умть дйствовать ршительно, а не малодушно слагать съ себя всякую отвтственность. Я прекрасно понимаю что Бабелонъ былъ только жертвой мошенническихъ продлокъ своихъ конкурентовъ, и заслуживалъ, поэтому, большого снисхожденія. Виновниками катастрофы были въ сущности десятка два беззастнчивыхъ спекуляторовъ, которые изъ-за кулисъ подставили ему ножку. Но наша палата вынуждена была обрушиться на одного только Бабелона, если бы она вывела на свжую воду всхъ истинныхъ виновныхъ краха, это вызвало-бы страшный скандалъ: на эту лакомую тему жадно набросились-бы журналисты, соціалисты въ парламент разразились-бы цлымъ потокомъ обличительныхъ рчей, и дло, пожалуй, дошло-бы до министерскаго кризиса. И точно такъ-же, какъ я былъ безпощаденъ къ Бабелону, котораго въ душ считалъ невинной жертвой, я сурово отнесся и къ нашимъ юнцамъ, Роберту и Феликсу, хотя прекрасно понималъ, что въ сущности они не такъ уже виноваты: покупая за десятки тысячъ франковъ раму и вазу, они дйствовали только подъ вліяніемъ пылкаго темперамента, свтскихъ романовъ, развращающихъ театральныхъ зрлищъ да опьяняющей молодой страсти, отъ которой люди сплошь и рядомъ теряютъ голову. Понесенное наказаніе послужитъ имъ урокомъ, заставитъ ихъ призадуматься, и они понемногу привыкнутъ подавлять въ себ инстинктивные порывы и минутныя увлеченія. Эта борьба съ дурными страстями, быть можетъ, пріучитъ ихъ къ суровой моральной дисциплин, закалитъ ихъ характеры, сдлаетъ ихъ сильными и благородными. Борясь съ собой, они мало-по-малу научатся руководить другими. Привычка одерживать побды надъ собой дастъ имъ возможность побдъ надъ другими, а это, вы сами согласитесь, очень, очень важно. Мн кажется, что они, вообще, очень мало заботятся о нашихъ видахъ на ихъ счетъ: они прекрасно знаютъ, что все равно займутъ наше мсто. Васъ это оскорбляетъ?

— Я думаю!

— Напрасно! Вы не правы,— и вотъ почему: вступая въ міръ, мы получали отъ своихъ родителей жизнь, отъ предковъ — умственный и душевный складъ, отъ своего сословія — вс выгоды и преимущества, добытыя долгой соціальной борьбой, а отъ государства — общественную безопасность, необходимую намъ для свободнаго развитія въ дух національныхъ принциповъ и традицій. Все это какъ-бы дается намъ въ долгъ, въ временное пользованіе. Вка и поколнія довряютъ намъ, на время нашего пребыванія на земл, управленіе всми этими соціальными силами. Фатально наступаетъ день, когда намъ, въ той или иной форм, приходится возвратить человчеству то, что мы получили. Это законъ соціальной экономіи, опредляющій движеніе накопляемыхъ человчествомъ богатствъ. Разв общепризнанная мораль не требуетъ отъ матери, чтобы она ради воспитанія дтей отказалась отъ роскоши и удовольствій, если это необходимо? Тутъ настоящее индивида приносится въ жертву будущему всего общества: носителями этого будущаго являются дти, которымъ наше поколніе должно будетъ передать управленіе наслдственнымъ богатствомъ и силами. Дти наши поэтому вполн въ прав требовать извстныхъ гарантій, что все передастся имъ въ порядк, такъ какъ отъ этого порядка зависятъ ихъ собственное благосостояніе и степень доврія, съ какимъ отнесется къ нимъ общество. Такъ совершенно правильно говоритъ этотъ сорванецъ Феликсъ, родители, производя его на свтъ, думали только о собственномъ удовольствіи, а за всякое удовольствіе надо платить, и онъ теперь требуетъ у нихъ уплаты. Вс мы должны уплатить будущему долги, которыхъ мы надлали въ прошломъ…

— Робертъ, пожалуй, еще въ прав требовать у васъ уплаты долга, но какое право иметъ Феликсъ предъявлять счета мн?

— Самое неоспоримое! Вдь все то богатство, которое мы, пользуясь общественнымъ трудомъ, накопляемъ на нашихъ фабрикахъ и заводахъ, въ банкахъ и магазинахъ, на грузовыхъ судахъ и въ товарныхъ поздахъ, у парфюмеровъ и всякихъ негоціантовъ, должно же имть какое-либо опредленное назначеніе. Недаромъ вдь мы не хотимъ подлиться имъ съ нашими сотрудниками, приказчиками, рабочими, или же растратить его на удовлетвореніе своихъ желаній и прихотей! Почему, напримръ, вы такъ бережно относитесь къ своему состоянію? Потому что вы предназначаете его для будущаго: себ вы оставляете только доходъ съ капитала, а самый капиталъ бережете для общества. Это общество, которому мы всмъ обязаны, предъявляетъ къ вамъ требованія въ лиц вашей родни. И ничего особеннаго я не вижу въ томъ, что она пытается устроить заемъ подъ то, что вы ей должны: вдь, и вы въ свое время получили отъ предковъ если не богатство, то силы и способности для его накопленія. Конечно, я не отрицаю: Феликсъ — негодяй, но… если родители такъ плохо справлялись съ задачей его воспитанія, почему вы не взялись за этого мальчика? Вы скажете, что не могли и не считали себя въ прав вмшиваться? Въ такомъ случа остается только пожалть и — не роптать на послдствія. Я съ своей стороны тоже безропотно несу послдствія нераціональнаго воспитанія Роберта и отвтственность за его поступки. Оба мы съ вами получили отъ своихъ предковъ извстную часть общественнаго достоянія въ вид денегъ, движимаго и недвижимаго имущества, образованія, физическихъ и душевныхъ силъ, и оба мы поэтому связаны извстными обязательствами. Это прекрасно выразилъ Корнель: въ своихъ трагедіяхъ онъ рдко осуждаетъ индивида, который возстаетъ противъ блага семьи или общества. Романтики, правда, держались противуположной точки зрнія, но соціализмъ ясно доказалъ, что они ошибаются и занялъ въ этомъ вопрос вполн правильную позицію. Да, милый другъ, вы принадлежите Феликсу, точно такъ же, какъ я принадлежу Роберту, какъ предки вообще принадлежатъ потомству, а прошлое — будущему. Если вы изъ себялюбія пожелали бы освободиться отъ какихъ бы то ни было обязательствъ по отношенію къ будущему — это было бы въ высшей степени несправедливо. Ваша жизнь и ваша смерть принадлежатъ намъ, т. е. вашей родн и обществу…

— Однако!

— Да, да! Особенно не слдуетъ этого забывать въ наше время, когда анархическій романтизмъ доходитъ до геркулесовыхъ столповъ и грозитъ разрушить освященные вками общественные устои. Теперь каждый изъ насъ долженъ остерегаться подавать дурные примры. Ни я, ни вы себ не принадлежимъ: мы принадлежимъ потомству, какую бы черную неблагодарность оно ни проявляло къ намъ, на этомъ посту мы должны погибнуть!

— А если я не хочу?

— Вы обязаны хотть! Вы не въ прав уклоняться! Индивиды и ихъ страсти должны быть приносимы въ жертву сокровищниц національнаго духа, всему тому, что составляетъ исторію народа. Ни одинъ изъ насъ не въ прав покидать ряды въ это трудное время, когда лвыя партіи кричатъ о необходимости разоруженія и, при соучастіи всецло поглощеннаго своими утробными интересами народа, готовы предать насъ вншнимъ врагамъ. И мы не потерпимъ въ своей сред дезертировъ! Да, не потерпимъ! Не правда ли, дорогой другъ?..

Мы уже съ четверть часа стоимъ на дорог, среди лса, а Ивелинъ все еще ораторствуетъ. Борзыя мои съ усталымъ видомъ разлеглись на земл, положивъ свои острыя морды на длинныя, когтистыя лапы.

Слушая Ивелена, я покачиваю головой, длаю недовольныя гримасы, усмхаюсь, но дальше этого идти не ршаюсь: собесдникъ мой опьяненъ собственнымъ краснорчіемъ и съ каждой минутой все сильне приходитъ въ ражъ. Его старое, морщинистое лицо покрывается красноватыми пятнами, а беззубый ротъ съ воинственными усами брызжетъ слюной. Лошадь его давно уже обнаруживаетъ нетерпніе и роетъ копытомъ землю, но Гравелотскій вояка, какъ бы составляющій со своимъ скакуномъ одно тло, не замчаетъ его нервныхъ движеній, рука всадника машинально передвигается вмст съ поводьями, когда лошадь, поводя боками, дергаетъ удила. Мой пони отъ скуки отгоняетъ остатками своего подстриженнаго хвоста мухъ.

Въ угрюмомъ молчаніи возвращаемся мы, наконецъ, домой. Когда мы прозжаемъ полями, я показываю Ивелину свой овесъ, англійскій клеверъ, озимые хлба. Онъ вначал изъ вжливости длаетъ видъ, что его это интересуетъ, но скоро снова садится на своего конька. Старый банкиръ громитъ плохихъ патріотовъ, которые увлекаются Ницше и Вагнеромъ, ведутъ знакомство съ нмецкими евреями, пьютъ пиво и апплодируютъ Жоресу, когда тотъ выступаетъ противъ ассигновокъ на новые броненосцы, Жоресу онъ удляетъ особое вниманіе и обвиняетъ его въ томъ, что онъ, потерявъ всякій стыдъ, поддерживаетъ политику прусскихъ юнкеровъ.

— Этотъ демагогъ хочетъ продать Францію!— восклицаетъ онъ.

Дома я, противъ ожиданія, не нахожу телеграммы отъ Клермона. Странно!

Во мн поднимается досадное чувство. Неужели Стефанія раздумала? Неужели мое предложеніе отвергнуто?… Возможно: Клермонъ вдь чудакъ, а Стефанія, быть можетъ, любитъ какого-нибудь молокососа, какого ей, по увренію Ивелена, и нужно.

Настроеніе мое въ конецъ испорчено. Я взбшенъ на самого себя за то, что такъ унизился, на Клермона, который ввелъ меня въ заблужденіе, на Стефанію, которая коварно разставила мн сти, наконецъ, даже на Ивелена, который вздумалъ пугать меня угрожающими намеками. Вс, ршительно вс издваются надо мной! Господи, неужели я такой ужъ идіотъ!

Нтъ, надо взять себя въ руки. Въ конц концовъ, что мн до этой дурочки?

За столомъ я завожу съ Изабеллой разговоръ объ искусств, которое составляетъ ея слабое мсто. Она загорается, говоритъ о любимыхъ художникахъ. Въ общемъ, мы прекрасно спваемся. Моя хорошенькая племянница до того увлечена, что не дотрагивается до ды. Тереза напоминаетъ ей объ остывшемъ жаркомъ.

— Оставь меня въ поко, мама! Когда заходитъ интересный разговоръ, мн ничего не надо!

Это было сказано рзкимъ тономъ, съ гнвными искорками въ глазахъ. Тереза ни слова не говоритъ и только смущенно посматриваетъ на насъ. Изабелла, успокоившись продолжаетъ излагать свои художественные взгляды. Ивеленъ начинаетъ вслухъ скорбть о томъ, что молодая двушка позволяетъ себ такъ грубо говорить со своей матерью. Лицо Изабеллы покрывается блдностью, и ноздри ея гнвно раздуваются.

— Я меньше всего хочу оскорблять васъ, дитя мое,— говоритъ Ивеленъ — но мн больно видть, какой вы стали непокорной и дерзкой. Тутъ, конечно, сказывается вліяніе окружающихъ. Въ вашемъ лиц я критикую не Изабеллу Рейнаръ,— отъ этого я далекъ,— а продуктъ извстнаго развитія, обусловливаемый еще идеями Жанъ Жака Руссо,— пожалуй даже, Мартина Лютера и Саванароллы. Съ грустью приходится констатировать у такой умной, развитой двушки полное отсутствіе характера и умнія сдерживать свои порывы. Я убжденъ, что въ душ вы раскаиваетесь въ своей рзкой выходк по отношенію къ матери, но у васъ не хватитъ мужества сознаться въ своемъ проступк: въ этомъ вы видли бы униженіе для себя…

— А унижаться никогда ни передъ кмъ не слдуетъ,— вставляетъ Тереза.— Я сама учила ее этому.

— Поздравляю! Теперь вы пожинаете то, что посяли.

— Лучше ужъ пусть я немного пострадаю, лишь бы Изабелла свободно могла развивать свою индивидуальность,— говоритъ Тереза.

— Да, да! Настоящее вы приносите въ жертву будущему, свою личную жизнь — интересамъ вашихъ дтей. Въ васъ говорятъ соціальныя добродтели, между тмъ какъ Изабелла думаетъ только о своей личности…

При этихъ словахъ Ивеленъ поворачивается въ мою сторону.

— Слышали? Вотъ онъ, этотъ конфликтъ, о которомъ мы сегодня утромъ говорили!

Бросивъ какой-то порошокъ въ стаканъ съ минеральной водой, которая при этомъ начинаетъ шипть, онъ пристально смотритъ мн въ лицо: Ясно, что я и Изабелла въ его глазахъ одинаковые гршники, такъ какъ оба мы мечтаемъ о полной индивидуальной свобод.

— Въ конц концовъ,— говоритъ Ивеленъ,— Тереза поступаетъ такъ, какъ должно поступать въ ея годы, а Изабеллу извиняетъ молодость. Молодежи вообще можно простить нкоторую самонадянность: она еще не успла на опыт убдиться, что въ сущности ея силы и возможность очень ограничены. Гораздо печальне, когда люди зрлые, пожившіе впадаютъ въ такую же ошибку и преувеличиваютъ свои силы.

У меня языкъ чешется осадить Ивелена, но я сдерживаю себя. Зачмъ? Неужели я и въ самомъ дл боюсь этого господина, который въ моемъ дом, за моимъ столомъ, передъ моими слугами, передъ живущей на мой счетъ родней, позволяетъ себ смотрть на всхъ сверху внизъ и выступать въ роли моего судьи? И я не протестую, потому что нельзя же, въ самомъ дл, разсматривать мою неопредленную улыбку какъ протестъ. Да, я боюсь. Я боюсь, что Ивеленъ разсердится и начнетъ оскорблять меня, что это испортитъ отношенія между всми нами и создастъ массу непріятностей. Вотъ оно, тяготніе къ семь. Оно заставляетъ меня подавить свою гордость, принести ее въ жертву интересамъ семьи.

Я молчу. Чтобы замаскировать переживаемое мною непріятное чувство, я стараюсь перевести разговоръ на другую тему и велю Гильому подать присланное мн однимъ покупателемъ изъ Аргентины варенье, которымъ собираюсь угостить Эмилію. Но Феликсъ не хочетъ оставлять затронутой Ивеленомъ темы.

— По вашему, значитъ, мы должны быть рабами нашихъ давно умершихъ предковъ?— спрашиваетъ онъ?

— Не рабами, а должниками!

— Но почему же? вмшивается Изабелла.— Я вдь не просила, чтобъ меня производили на свтъ и чтобъ мн давали въ долгъ что-бы то ни было! Заемъ заключенъ безъ моего вдома и согласія,

— Въ такомъ случа, убейте себя! рзко бросаетъ Ивеленъ.

— Ахъ, Боже мой!— стонетъ Эмилія.

— Да, я знаю,— говоритъ Феликсъ,— вы мастеръ давать такіе совты, и есть идіоты, которые слушаютъ васъ…

— Тотъ, кто отказывается покончить съ собою, повидимому, предпочитаетъ бытіе небытію, ясно, значитъ, что онъ считаетъ жизнь боле или мене цннымъ даромъ, но пользованіе этимъ даромъ налагаетъ извстныя соціальныя обязательства, необходимость признанія долга…

— Долгъ честнаго человка, — докторальнымъ тономъ заявляетъ Феликсъ,— именно въ томъ и заключается, чтобы рвать эти, давно уже потерявшіе всякій смыслъ, путы, разъ на всегда отъ нихъ освободиться.

— Или же, проще говоря, замнить ихъ другими? иронически спрашиваетъ Ивеленъ, выбирая зубочистку.

— Св. мученики сами налагали на себя путы и подвергали себя истязаніямъ!— говоритъ Тереза.

— А вотъ, напримръ, Ницше…— начинаетъ Изабелла, но Робертъ не даетъ ей докончить.

— Нтъ ужъ, пожалуйста, ссылайся на французовъ,— кричитъ онъ,— или, по крайней мр, на родственныхъ намъ по духу латинцевъ. Германскій духъ стоитъ въ кричащемъ противорчіи со всмъ нашимъ развитіемъ. Будемъ лучше мыслить вмст съ Монтенемъ, Декартомъ, Паскалемъ, Руссо, Огюстомъ Контомъ: не зачмъ намъ искать умственныхъ руководителей у чуждыхъ намъ народовъ. Слава Богу и своихъ достаточно!

— Даже слишкомъ!— насмшливо вставляетъ Ивеленъ.

Разговоръ переходитъ на литературу и теряетъ для меня интересъ. Я ухожу въ библіотеку, куда за мной скоро слдуетъ Изабелла. Гильомъ ставитъ на покрытый зеленой скатерью круглый столъ подносъ съ кофе.

Дождь за окнами льетъ какъ изъ ведра. Втеръ гонитъ массы воды вмст съ опавшими листьями и мелкими вточками.

Скоро къ намъ присоединяются и другіе. Сестры усаживаются въ золоченыя кресла, Тереза штопаетъ носки Феликса, а Эмилія вышиваетъ диванную подушку.

Въ сосдней комнат Феликсъ и Ивеленъ затваютъ партію въ билліардъ и оба немилосердно курятъ, слегка перебраниваясь между собою. У открытой двери, съ газетой въ рукахъ, устроился Робертъ, со своимъ моноклемъ и вытянутыми ногами, онъ теперь очень напоминаетъ какого-нибудь типичнаго англійскаго политика, какимъ его рисуютъ на карикатурахъ.

Изабелла вышучиваетъ этого тщательно причесаннаго доктринера, который то и дло самодовольно оглядываетъ свой новенькій, съ иголочки костюмъ, и щупаетъ, хорошо ли повязанъ его блый галстухъ. Потомъ она вдругъ задаетъ мн вопросъ, какъ я отношусь къ пьесамъ, которыя написаны женщинами.

Ужъ не ршила ли она, какъ я и совтовалъ ей, оставить мечты о сцен и, вмсто этого, выступить въ роли драматурга?

Она утвердительно киваетъ головой. По утрамъ, когда Жюльета еще спитъ, моя племянница украдкой пишетъ одну очень интересную комедію.

Я поздравляю ее и желаю ей всяческихъ успховъ. Неужели мн въ самомъ дл удалось отвлечь ее отъ сцены?

Изабелла излагаетъ мн фабулу своей комедіи: героиня, круглая сирота, замчаетъ, что люди, которые пріютили и воспитывали ее, у негодяи, нажившіеся торговлей неграми. Несмотря на это, они пользуется всеобщимъ почетомъ и во всю наслаждаются жизнью. Передъ двушкой становится вопросъ, какъ быть: взять ли у этихъ людей приданое, чтобы выйти за любимаго человка, или отказаться отъ этихъ безчестно нажитыхъ денегъ, а вмст съ тмъ и отъ замужества? Въ конц концовъ, героиня ршается на послднее, она поступаетъ на фабрику въ качеств простой работницы, здсь случайно находитъ ее бывшій женихъ ея, снова воспламеняется страстью къ ней, пытается соблазнить ее и, потерпвъ въ этомъ неудачу, длаетъ ей предложеніе. Добродтельная героиня отвергаетъ его и выходитъ замужъ за не мене добродтельнаго рабочаго — ткача.

Я всецло одобряю этотъ благородный сюжетъ, который представляетъ такую прекрасную канву для патетическихъ монологовъ и діалоговъ. Быть можетъ, увлеченіе пьесой избавитъ насъ на годъ, даже на полтора, отъ непріятностей изъ-за настойчиваго желанія Изабеллы поступить на сцену. Я побдилъ. Съ самаго прізда ея сюда, я не перестаю расхваливать ея стиль, мткость и живость ея репликъ. Я даже умышленно записывалъ нкоторыя ея выраженія, и потомъ, съ записной книжкой въ рук, демонстировалъ ей всю глубину и пикантность ихъ.

Да, я побдилъ: Изабелла ршилась заняться драматической литературой. Жаль только, что нервное состояніе, въ которое повергаетъ меня ожиданіе телеграммы отъ Клермона, мшается мн всецло отдаться торжеству побды.

Что-то теперь происходитъ въ Сюреннъ, между отцомъ и дочерью? Стефанію, казалось, такъ обрадовало мое предложеніе, Клермонъ тоже ни о чемъ лучшемъ и не мечталъ для своей дочери. Неужели они передумали? Что же, тмъ лучше: мн тогда не придется навлекать на себя гнвъ Ивелена. Тогда я буду имть полную возможность отречься отъ самого себя въ пользу своей родни, въ пользу общества и всего человчества. Впрочемъ, я, гршный человкъ, все еще не совсмъ убжденъ въ необходимости такого отреченія.

И зачмъ въ сущности становлюсь я на дорог Изабелл, когда она рвется на сцену? Вдь, этимъ я нкоторымъ образомъ беру на себя обязательство вознаградить ее за вс т успхи, о которыхъ она мечтаетъ, строя свои планы о поступленіи на сцену. А что могу я ей дать? Я обрекаю ее на жалкую долю синяго чулка, шлепающаго, съ зонтикомъ въ одной рук и непринятой рукописью въ другой, по грязи изъ одной редакціи въ другую, съ каждымъ днемъ впадающаго во все большее озлобленіе и проклинающаго свою судьбу. Хорошо-ли я поступаю? Сцена можетъ дать ей апплодисменты, оваціи, цвты, щедрыхъ поклонниковъ, вс радости славы и богатства, а что ее ждетъ, если она послушается моего совта? Презрительное отношеніе редакторовъ, дешевыя перчатки и заплатанныя ботинки, убогая жизнь съ вчно хмурымъ мужемъ въ тсной квартир, наполненной запахомъ кухни и чадомъ керосиновой лампы — и въ качеств приправы ко всему этому — сознаніе своей честности!

Нтъ, я не въ прав становиться ей по дорог, тмъ боле, что собираюсь жениться на Стефаніи, дти которой и будутъ моими наслдниками. Разъ я лишаю Изабеллу наслдства, мн и подавно не пристало мшать ей готовиться къ поступленію въ консерваторію, а потомъ и на сцену. Этимъ я, не давая ей ничего взамнъ, отнялъ-бы у нея единственную для нея возможность счастья…

Клермоны, отецъ и дочь, положительно становятся неприличны! Я все еще ничего не имю изъ Сюреннъ…

Вотъ еслибы Стефанія была такъ же умна и образована, какъ Изабелла! Впрочемъ, она гораздо граціозне, миле и какъ-то надежне моей племянницы. Да, я женюсь на ней, чтобы доказать свое право распоряжаться собой, свое нежеланіе считаться съ жадностью Феликса, съ менторскими замашками Ивелена, или съ честолюбивыми планами Изабеллы…

Въ дверяхъ появляется Эрнестъ и подаетъ мн на серебряномъ поднос телеграмму. ‘Очень прошу васъ пріхать въ Сюреннъ. Потолкуемъ. Доказательства вашей истинной дружбы насъ глубоко тронули’.

Меня охватываетъ ярость. Какъ? Они еще колеблются? Быть можетъ, они собираются отказать мн? нтъ, они тогда предпочли бы сдлать это письменно. Но въ такомъ случа, чего же имъ надо? Ужъ не думаютъ ли они ставить мн условія? Возможно, честное слово! Ну, это уже слишкомъ!

Я сую телеграмму въ карманъ. Эрнестъ убираетъ и уноситъ чашки. Слышенъ стукъ шаровъ на зеленомъ сукн билліарда. Партію выигрываетъ Ивеленъ, и къ намъ изъ сосдней комнаты доносится ворчаливый голосъ Феликса. Тереза жалуется на свою служанку, которая такъ уже стара, что ничего почти не видитъ, даже въ очкахъ, но которую она вынуждена держать, такъ какъ никакая другая не пойдетъ на такое мизерное жалованье. Эмилія совтуетъ, оставивъ у себя старуху, время отъ времени брать къ себ на домъ поденщицу. Я внимательно слушаю вс эти разговоры, словно надясь, что они разсютъ вызванное во мн телеграммой тяжелое чувство.

Напрасно: горечь остается. Клермонъ, повидимому, хочетъ воспользоваться выгодами своего положенія. Мн придется спорить, дебатировать съ нимъ, какъ если бы дло што о заключеніи контракта. Какъ говоритъ одинъ изъ персонажей видннаго мной недавно фарса, рчь въ этомъ договор будетъ идти только о моей смерти. Благодарю покорно!

Я страшно нервничаю. Мн трудно отвчать на вопросы Изабеллы, которые ей то и дло приходится повторять. Словно щитомъ, я прикрываюсь своей некомпетентностью въ области литературы, правда, говорю я, у меня есть нкоторая склонность къ пластическимъ искусствамъ, кое-какой интересъ къ исторіи, философіи энциклопедистовъ, и произведеніямъ классиковъ, но что касается современной литературы,— я не ршаюсь судить о ней.

Говоря это, я въ то-же время хочу снять съ себя отвтственность за измну моей племянницы своему артистическому призванію въ пользу литературной карьеры.

Впрочемъ, подъ предлогомъ необходимости проврить съ шоферомъ кой-какіе счета, я скоро совсмъ обрываю нашу литературную бесду и ухожу…

… Цлыхъ четыре часа уже я бгаю взадъ и впередъ по своему кабинету. Я то и дло причесываюсь, прихорашиваюсь и съ любопытствомъ разсматриваю себя въ зеркало, чтобы отвлечься отъ осаждающихъ меня мыслей, я пробую читать, писать, даже просматриваю коллекцію своихъ фотографическихъ снимковъ, среди которыхъ попадаются и нсколько скабрезныхъ.

Все тщетно. Колебанія Стефаніи и ея отца меня глубоко оскорбляютъ, и я не могу успокоиться. А тутъ, какъ на зло, дождь все еще льетъ какъ изъ ведра, еслибы не эта проклятая погода, я пошелъ-бы бродить до полнаго изнеможенія по полямъ. Поздка на автомобил только еще больше разстроитъ меня.

Что длать? Отправиться въ Сюреннъ? Но если я тотчасъ-же явлюсь на зовъ Клермона, онъ посмотритъ на меня, какъ на безумно влюбленнаго, и, конечно, поспшитъ использовать это открытіе…

Неужели меня можно принять за влюбленнаго? Въ кого-же я влюбленъ? Въ эту худую двушку съ выпуклымъ лбомъ? Нтъ, нтъ! Во мн говоритъ только жажда независимости, которую дастъ мн бракъ со Стефаніей и которой я во что-бы то ни стало хочу добиться въ пику претендентамъ на мое наслдство и напыщеннымъ проповдямъ Ивелена. Я жажду свободы, но одинъ я безсиленъ въ борьб съ Феликсами, Изабеллами, Терезами — и потому хочу спрятаться за Стефанію.

Ничего не подлаешь, надо хать въ Сюреннъ. Если я не потороплюсь, Клермонъ еще, чего добраго, отговоритъ ее, и вс мои планы рухнутъ. Онъ поставитъ ей на видъ мои зрлые годы, возможность для нея встртить боле подходящаго человка, и она отвергнетъ мое предложеніе. Что тогда? Не могу-же я жениться на какой-нибудь Сильвіанъ д’Аранкуръ, на венгерской пвичк или, по объявленію, на какой-нибудь бойкой, видавшей виды вдовушк! Съ Клермонами я какъ-никакъ все-же связанъ. Женившись на Стефаніи, я становлюсь зятемъ человка, который такъ много сдлалъ для организаціи нашего предпріятія. Это было-бы хоть нкоторымъ удовлетвореніемъ для бднаго Клермона. Съ другой стороны, Стефанія далеко не такая красавица, чтобы люди могли обвинять меня въ легкомысленномъ увлеченіи смазливой рожицей.

Куда ни шло, ду въ Сюреннъ! И тотчасъ-же. Потомъ, быть можетъ, будетъ уже поздно: Стефанія еще, пожалуй, передумаетъ.

Въ библіотек посл моего ухода наврное пойдутъ разговоры, когда я читалъ телеграмму, Эмилія пытливо вглядывалась въ меня, Тереза даже поблднла немного, а на губахъ Изабеллы мелькнула горькая усмшка. Ихъ теперь очень интересуетъ мое молчаніе и мой поспшный уходъ.

Бдная Тереза! Будь она одна, я съ удовольствіемъ пріютилъ-бы ее у себя, окружилъ-бы ее вниманіемъ, комфортомъ. Она могла-бы мн замнить m-lle Клермонъ: у нея, правда, нтъ жизнерадостности Стефаніи, но за то она больше импонировала-бы окружающимъ.

Мужъ ея гд-то далеко, подъ покровительствомъ красавицы-пвицы. Если онъ не вернется, мн волей-неволей придется держать у себя Терезу. Съ этимъ я бы еще примирился, но оставить въ своемъ дом также дтей я — нтъ, нтъ, я не могу! Стефанія, милая, спасите меня!..

Съ поздкой въ Сюреннъ я все-же подожду немного: за телеграммой наврное послдуетъ письмо. Посмотримъ сначала, что пишетъ Клермонъ.

Я положительно съ ума схожу отъ нетерпнія. Вдь, не люблю-же я Стефанію, а между тмъ сильно, должно быть, напоминаю какого-нибудь обитателя психіатрической лечебницы, который ни о чемъ, кром пункта своего помшательства, думать не можетъ. Эта худая двушка съ выпуклымъ лбомъ становится для меня какъ-бы статуей свободы, символомъ независимости. Мн хочется прижать ее къ груди, чтобы осязать этотъ реальный, облеченный въ плоть, символъ моей свободы. Я похожъ на возставшій противъ тирановъ народъ, выбравшій себ то или иное знамя борьбы и готовый лзть ради него на пушки.

Да, отнын въ Стефаніи воплощается мое счастье, все, что есть въ этомъ слов призрачнаго, химеричнаго. Если она отвергнетъ мое предложеніе, это будетъ для меня равносильно тяжкому пораженію, необходимости согнуться подъ ярмомъ, которое одли на меня ждущіе моей смерти

Обо всмъ этомъ я не перестаю думать, одваясь къ за самымъ обдомъ, эти мысли лзли мн въ голову даже тогда, когда я спорю о чемъ-то съ Ивеленомъ и Изабеллой или играю въ бриджъ съ Эмиліей, Робертомъ и Жульетой, он, наконецъ, сопровождаютъ меня въ спальню, куда я ухожу раньше обыкновеннаго, и заставляютъ долго безъ сна ворочаться на постели, въ эту ночь я передъ сномъ даже своего любимца Казанову не могъ читать…

… Вотъ, наконецъ, письмо отъ Клермона! Спустившись къ завтраку, я нахожу его на поднос между свжими хлбцами и горшочкомъ со сметаной. Узнаю этотъ неровный почеркъ, эти сильно наклоненныя, почти лежащія буквы.

Какъ туго подается конвертъ!

Всего нсколько строкъ. ‘… Это для насъ большая честь.. Ваша доброта… вопросъ чрезвычайно важный… Жизнь моей дочери… прізжайте возможно скоре… какъ-бы вопросъ ни былъ ршенъ, благодарю васъ, мой старый, дорогой другъ, отъ всего сердца…’

Я готовъ заплакать отъ бшенства, я переживаю нчто подобное тому, что переживалъ еще школьникомъ, въ лице, когда меня зло дразнилъ какой-нибудь силачъ, противъ котораго я былъ безсиленъ, или поздне въ казарм, когда ненавидвшій меня, какъ вольноопредляющагося, адъютантъ Леду изводилъ меня за то, что сбруя на моей лошади не такъ ярко блестла.

По отношенію къ Клермону я тоже безсиленъ. Изъ насъ двоихъ я слабе. Сила на его сторон. Что длать? Какъ стать сильнымъ? Неужели и Клермонъ вздумаетъ впрячь меня въ ярмо, такъ же, какъ и Ивеленъ, а Стефанія — такъ же, какъ и Тереза.

Великій Боже, какова, наконецъ, моя роль на земл? Неужели мн всю жизнь придется оставаться неоплатнымъ должникомъ будущаго и рабомъ прошлаго? Неужели меня до самой могилы будутъ держать въ цпяхъ мертвые и безпощадно обирать живые?..

IX.

— Не забывайте также враждебнаго отношенія вашей родни!

Дло происходитъ въ Сюреннъ. Клермонъ, полулежа на кровати, энергично жестикулируетъ своей единственной здоровой рукой, до самой почти кисти прикрытой рукавомъ русской рубашки. Изможденный, сильно опустившійся, съ нечесанной, клочковатой бородой, онъ часто заливается кашлемъ и откидываетъ голову на подушку. Мн очень не по себ. Я чувствую себя, какъ шестнадцатилтній мальчикъ, которому больной учитель усиленно доказываетъ, что онъ, благодаря своей глупости, непремнно провалится на экзамен, сколько бы его ни учили.

Вообще, Клермонъ всегда держался со мной съ сознаніемъ своего превосходства. Онъ любилъ, напримръ, пускать мн пыль въ глаза всякими химическими формулами. Въ старые годы онъ, правда, игралъ въ нашемъ обществ крупную роль, но съ тхъ поръ потерплъ крушеніе, разорился, и ему, кажется, слдовало бы понять, что превосходству его наступилъ конецъ и что ему не мшало бы сбавить немного спеси. Мой бывшій компаньонъ, повидимому, не хочетъ съ этимъ считаться и все еще держитъ себя съ большимъ апиломбомъ.

— Что касается приданаго Стефаніи, вотъ оно гд у меня!— кричитъ онъ, постукивая себя пальцемъ въ лобъ.— Не позже понедльника я сумю отправиться на заводъ для руководства опытами, мое изобртеніе въ первый же годъ дастъ не меньше ста тысячъ франковъ, на второй — полтораста, а на третій — и цлыхъ четыреста тысячъ. Стефанія, конечно, можетъ еще подождать три года, и тогда — вы понимаете?— она суметъ сдлать блестящую партію…

— А до того?..

— А до того?.. Теперь она, я этого не отрицаю, ослплена вашимъ рыцарствомъ, благородствомъ манеръ вашихъ, богатствомъ вашей обстановки, но… но всеже… Представьте себ, что вдругъ къ ней, на крыльяхъ Синей Птицы, явился бы сказочный принцъ… Какъ вы думаете, не взяло ли бы ее раздумье?

— Продолжайте!

Я откидываюсь на спинку стула, закладываю ногу на ногу и придаю своему лицу дерзкое, вызывающее выраженіе,

— Да, я допускаю,— продолжаетъ Клермонъ, — что Стефанія задумалась бы. Въ такомъ предположеніи ничего обиднаго для васъ нтъ, я думаю?..

— Нисколько! не стсняйтесь!

— А что касается Стефаніи, то ея отношеніе къ вамъ такъ лестно…

Я кланяюсь, но въ душ у меня поднимается злое чувство. Клермонъ понимаетъ мое состояніе и кашлемъ старается замаскировать свое смущеніе.

— По совсти говоря,— снова начинаетъ онъ черезъ минуту,— я не совсмъ раздляю отношенія къ вамъ Стефаніи…

— Въ самомъ дл?

— Въ этомъ ничего удивительнаго нтъ: я васъ ближе знаю. Вдь мы съ вами уже старики, а Стефанія носитъ мое имя… Она — m-lle Клермонъ, вы понимаете? Это сама невинность! Она чиста, какъ бгущій за матерью ягненочекъ. Поврьте, она такъ мало знаетъ жизнь, такъ непосредственно отдается своимъ впечатлніямъ… Взять, напримръ, ея отношеніе къ вамъ: вы поразили ее своимъ умньемъ одваться и тонкими духами, которые употребляете, въ васъ она впервые встртила джентльмэна, который охотится верхомъ на лошади, въ высокихъ сапогахъ, совсмъ какъ сеньоры добраго стараго времени, который рыцарски любезенъ, всегда корректенъ, никогда не скажетъ грубаго слова, у котораго цлый штатъ прислуги и поставщиковъ, общество котораго состоитъ изъ адмираловъ, офицеровъ, банкировъ, важныхъ чиновниковъ, знаменитыхъ музыкантовъ… Все это, конечно, не могло не вскружить слегка голову такому ребенку. Стефанія совершенно не думаетъ о томъ, что эта великолпная, съ бронзовымъ отливомъ, борода, въ которой теперь вьются только два три серебряныхъ волоса, скоро совсмъ посдетъ, а глаза потеряютъ значительную часть своего блеска. Для нея такое открытіе будетъ крайне непріятнымъ сюрпризомъ и, быть можетъ, въ душу ея змей заползетъ разочарованіе. Конечно, я за нее совершенно спокоенъ: что бы она ни переживала, она всегда останется чистой и безупречной, я воспиталъ ее въ такихъ строгихъ принципахъ, что ни минуты не сомнваюсь въ ней. Да, я слишкомъ хорошо ее знаю и говорю вамъ, что она не способна забыться… особенно, будучи вашей женой: вы вдь мужчина крпкій и долго еще будете въ состояніи внушать любовь женщинамъ. Повторяю: Стефанія всю жизнь будетъ вамъ врна, но это не мшаетъ тому, чтобъ она тосковала. А тоска — плохая совтница! Особенно если она охватываетъ человка зимой, въ старомъ замк… Читали вы романы Октава Фелье? Нтъ? Жаль! Вообще, напрасно такъ мало читаютъ этого автора: какой это глубокій знатокъ женской души! Непремнно читайте его романы!.. Да, дорогой мой, никогда не слдуетъ отдавать женщинъ во власть тоски… Къ тому же, если вы будете настаивать на ршеніи, о которомъ говорите въ послднемъ письм, это только оскорбитъ Стефанію: она усмотритъ здсь недовріе съ вашей стороны. Неужели же вы и въ самомъ дл не довряете этому чистому ребенку?

— Да тутъ и рчи не можетъ быть о недовріи!

— Ну нтъ, извините: вы въ своемъ завщаніи тщательно оговариваете, что Стефанія посл вашей смерти получитъ только пятую часть вашего наслдства. Чего вы хотите этимъ достигнуть? Чтобы она была заинтересована въ вашемъ долголтіи? Ужъ не боитесь ли вы, что моя бдная двочка вздумаетъ подсыпать вамъ чего нибудь въ кофе? Или быть можетъ, вы считаете ее способной мечтать о вашей смерти, чтобы потомъ, подобно ‘Веселой вдов’, закружиться въ вихр удовольствій?..

— Богъ съ вами!

— Еще бы! я знаю, вамъ лично это и въ голову не могло придти. Это завщаніе — дло рукъ вашего нотаріуса, который защищаетъ интересы вашей семьи и который, въ порыв усердія, подсказалъ вамъ нсколько обидныхъ, дышащихъ недовріемъ и враждебностью пунктовъ…

— О враждебности тутъ и рчи быть не можетъ, но не надо забывать, что у меня есть родня, о которой я долженъ подумать. Рейнары не имютъ никакого состоянія, и я не хочу, чтобы мое счастье было ихъ несчастьемъ. M-lle Клермонъ и сама, я увренъ, не захотла бы этого. Для меня крайне важно, чтобы она, войдя въ мой домъ, не встртила со стороны моей родни недружелюбнаго, завистливаго чувства. Вотъ почему я выдляю изъ своего наслдства часть и родственникамъ своимъ: это явится для меня нкоторымъ образомъ гарантіей, что въ сред близкихъ мн людей будетъ царить миръ и согласіе…

— Вотъ это-то, дорогой мой, и пугаетъ меня! И пугаетъ, какъ видите, далеко не безъ основанія: моему ребенку, на другой же день посл свадьбы, придется, быть можетъ, встртить къ себ злое, враждебное, завистливое отношеніе. Ну нтъ, этого я не хочу! Ни за что! На первомъ план для меня стоитъ счастье моей дочери, и я меньше всего заинтересованъ въ томъ, чтобы бросить ее въ львиную пещеру. Я уже говорилъ вамъ, что меня сильно заставляетъ призадуматься враждебное отношеніе вашей родни къ предполагаемому браку съ моей дочерью. При такихъ условіяхъ вашъ домъ будетъ для бдной Стефаніи львиной пещерой… да, да, львиной пещерой!

— Да вы съ ума сошли! Какая тамъ львиная пещера? Имйте въ виду, Клермонъ, что въ своемъ дом я хозяинъ и что я сумю всхъ заставить уважать мою жену. Всхъ, слышите?

Онъ длаетъ насмшливо скептическую гримасу, которая меня очень задваетъ.

— Даже Ивелена?

— Да, даже Ивелена!

Произнося это имя, я стараюсь придать своему голосу возможно больше ршительности.

Волненіе мое такъ сильно, что я не могу усидть на мст и вскакиваю со стула. Все во мн ходуномъ ходитъ. Я дрожу съ головы до ногъ и сейчасъ, кажется, начну скрежетать зубами.

Клермонъ съ усталымъ видомъ вытягивается на кровати и вытираетъ себ потъ на лбу и щекахъ. Обоимъ намъ, повидимому, хочется помолчать немного.

Я чувствую себя выбитымъ изъ позиціи. Мн и въ голову не приходило, что отецъ Стефаніи можетъ — и далеко не безъ основанія — найти, что я вовсе не такой уже выгодный женихъ. Въ проект завщанія, который я, прислалъ ему въ своемъ вчерашнемъ письм для того, чтобы поставить его въ извстность о своихъ планахъ, онъ несомннно могъ усмотрть кое-что обидное для Стефаніи. Во многомъ онъ правъ: въ этомъ документ сквозить недовріе съ моей стороны и враждебное отношеніе къ его дочери со стороны моей родни.

И, тмъ не мене, я имю полное право заподозрить этого нжнаго отца въ нкоторой неискренности: всю зиму и весну онъ старался внушить дочери любовь ко мн и склонить ее къ браку со мной, чтобы такимъ образомъ и себя и ее избавить отъ нищеты, а теперь… теперь онъ разыгрываетъ изумленіе, длаетъ видъ, что считаетъ эту партію далеко не такой блестящей, выдвигаетъ рядъ препятствій и, вообще, всячески старается показать мн, что только по доброт своей соглашается на этотъ бракъ, о которомъ онъ старый плутъ, такъ долго и горячо молилъ небеса. Теперь онъ, пускаетъ въ ходъ вс свои дипломатическія способности, чтобы добиться уничтоженія въ моемъ завщаніи тхъ пунктовъ, которые подсказалъ мн адмиралъ, и которые крайне неудобны лично для него: они помшаютъ ему впослдствіи, черезъ Стефанію, прибрать къ рукамъ все мое состояніе.

Политика Клермона для меня ясна, и все же моя позиція по отношенію къ нему очень слаба. Что, въ самомъ дл, могу я отвтить на его доводы? Слишкомъ очевидно, что въ оспариваемыхъ имъ пунктахъ дйствительно кроется доля недоврія къ моей будущей жен, и что мои родственники отнесутся къ ней враждебно. Этого отрицать нельзя. Вполн естественно, что отца смущаютъ такія непріятныя для его дочери перспективы, и что онъ хочетъ оградить ея интересы. Наоборотъ, такая осторожность достойна всякой похвалы, но… я слишкомъ хорошо знаю Клермона! Я знаю, что на первомъ план для него стоитъ выходъ изъ нищеты, а за соображенія моральнаго характера онъ цпляется только формы ради.

Впрочемъ, кто его знаетъ? Возможно также, что Клермонъ вполн искрененъ. Въ сущности, я въ этомъ пункт не имю права быть скептикомъ. Онъ горячо любитъ свою дочь и хлопочетъ только о ея счастьи, прежде онъ видлъ ея счастье въ брак со мной, но условія, которыми я обставляю этотъ бракъ, кажутся ему настолько обидными, что онъ даже готовъ отказаться отъ своей завтной мечты выдать за меня Стефанію.

Я исподлобья смотрю на несчастнаго Клермона, вытянувшагося на больничной койк, въ этой пустой, выбленной комнат. Онъ шевелитъ губами и самъ съ собой разговариваетъ: онъ слишкомъ слабъ и изнуренъ лихорадкой, чтобы слдить за собой и не выдавать своего волненія. Въ голов его, имющей такое сходство съ головой Генриха IV и рельефно выступающей теперь на бломъ фон подушки, есть что-то саркастическое. Онъ, повидимому, обдумываетъ какіе-нибудь новые, несокрушимые доводы.

Отъ какого-то открытаго пузырька съ лкарствомъ исходитъ непріятный запахъ. Меня слегка тошнитъ.

Почему не показывается Стефанія? Она, вроятно, сидитъ въ отводимой для гостей комнат. Хотлось бы мн знать ея дйствительное чувство ко мн…

Она наврное и не подозрваетъ, что я тутъ бснуюсь: такъ рано меня не ждали, иначе Клермона умыли бы, причесали и, вообще, привели въ приличный видъ.

Теперь онъ ждетъ, чтобы я первый возобновилъ прерванный разговоръ, но что мн ему сказать? Я ни за что не. хочу отказаться отъ возмущающихъ его пунктовъ, которые такъ важны и для меня и для моихъ родныхъ. По этому проекту Стефанія становится полной собственницей замка и ста гектаровъ прекрасной, очень доходной земли.

Нтъ, нтъ, уступить я не могу, несмотря на все мое желаніе. Большаго отъ меня нельзя требовать. Претензіи Клермона чрезмрны. Если я уступлю, бракъ со Стефаніей не освободитъ меня отъ рабства: зависимость отъ Рейнаровъ и Ивелена только смнится зависимостью отъ Клермона.

Онъ, повидимому, прочелъ на моемъ хмуромъ лиц, что я готовъ взять назадъ свое предложеніе, и спшитъ отрзать мн отступленіе.

— Какъ бы то ни было,— говоритъ онъ,— вы завладли сердцемъ моей дочери. Поздравляю васъ: побда эта далеко не изъ легкихъ, тмъ боле, что вы вытснили изъ ея сердца своего боле молодого, но мене счастливаго соперника… да, да! Вы его знаете…

— Феликсъ Рейнаръ?

— Онъ самый! Между нами говоря, Стефанія была къ нему не совсмъ равнодушна. Это была ея первая, правда, не очень серьезная,— любовь. Потомъ вдругъ, не знаю ужъ почему, она перемнила къ нему отношеніе и стала презрительно говорить о немъ. Она даже отказалась отъ его уроковъ рисованія.

— Да, отъ меня не ускользнулъ этотъ легкій флиртъ.

Я говорю это съ напускнымъ спокойствіемъ, хотя на душ у меня очень скверно. Съ того самаго дня, какъ Стефанія при мн подвшивала пучокъ зелени для сочельника въ англійскомъ салон, я былъ увренъ, что мысли ея цликомъ заняты мною, а что въ Феликс ей нравились только его комическія выходки да жизнерадостность. Правда, Изабелла меня какъ-то предостерегала, что m-lle Клермонъ неравнодушна къ ея брату, но это предостереженіе казалось мн просто маневромъ претендентки на мое наслдство. Неужели же это возможно? Неужели Стефанія, дйствительно, была одно время влюблена въ Феликса? Эта мысль разстраиваетъ меня.

— Это, конечно, одно только ребячество!— говоритъ Клермонъ, отъ котораго не ускользнуло мое душевное состояніе.

Зачмъ онъ вдругъ заговорилъ о Феликс? Неужели для того, чтобы возбудить во мн ревность? Неужели онъ думаетъ, что отъ одной только мысли о возможномъ соперник я совершенно потеряю голову и забуду всякое благоразуміе? Онъ ошибается. Правда, образъ Феликса не даетъ мн теперь покою. Отнын мн крайне непріятно будетъ жить съ нимъ подъ однимъ кровомъ: я вовсе не хотлъ бы разыгрывать такую-же глупую роль, какую навязали адмиралу.

— Да, старина,— не унимается Клермонъ,— вы одержали побду надъ двадцатилтнимъ юнцомъ, художникомъ и, вдобавокъ, очень не глупымъ малымъ, какъ я слышалъ. Вы вытснили его изъ сердца Стефаніи, да еще какъ вытснили! Ахъ вы, неисправимый Донъ-Жуанъ! О, я еще помню скандалъ въ Трувилл, однимъ изъ главныхъ дйствующихъ лицъ котораго была ваша милость… Дайте мн, по крайней мр, слово, что вы не сдлаете ее несчастной, не станете обманывать ее…

— Кого это, ее?— имлъ я жестокость спросить.

— Какъ кого? Да Стефанію!

— Значитъ, вы согласны выдать ее за меня?

— Да… Конечно, если вы докажете свое доврчивое отношеніе… Но — вы понимаете?— съ вашей стороны должно быть полное довріе! Этого требую я, этого потребуетъ отъ васъ и Стефанія. На меньшемъ мы помириться не можемъ.

— Что вы понимаете подъ полнымъ довріемъ?

Я чувствую, что близится катастрофа, и какое-то странное напряженіе охватываетъ каждый мой мускулъ, каждый фибръ моего существа, я слышу, какъ бьется у меня сердце и переливается кровь въ жилахъ.

— Вы должны порвать составленный вашимъ нотаріусомъ проектъ, который оскорбителенъ для моей дочери и, вдобавокъ, совершенно не обезпечиваетъ ее въ будущемъ.

— Если бы дло зависло отъ одного меня, я охотно послдовалъ бы вашему совту, но нотаріусъ нашъ представляетъ вдь также интересы и сестеръ моихъ.

— Въ самомъ дл? А вы только что говорили, что у себя дома хотите быть полновластнымъ хозяиномъ.

— Да, но это не значитъ, что я долженъ быть несправедливъ! Терезу, напримръ, я ршительно не могу оставить безъ поддержки. Возможно даже, что я совсмъ возьму ее къ себ: мужъ ея все время разъзжаетъ и почти совершенно не помогаетъ ей.

— Значитъ, Стефаніи придется жить съ Рейнарами?

— Собственно, съ г-жей Рейнаръ, если вы ничего противъ этого не имете.

Я въ свою очередь перехожу въ наступленіе и заставляю его понемногу отступать. Да, онъ уступитъ… въ противномъ случа…

— Все это очень, очень важно!— прерываетъ Клермонъ мои размышленія.— Вы хотите дочь мою, которую я такъ горячо люблю, взять въ домъ, гд она всегда, всю жизнь будетъ встрчать враждебное къ себ отношеніе со стороны вашей гордой родни!

— Эта-то гордость и служитъ лучшей гарантіей, что къ вашей дочери будутъ относиться съ полнымъ уваженіемъ.

— Возможно, возможно… Но еще одно: скажите, пожалуйста, какъ будетъ со мной? Ваша фамильная гордость, я думаю, не позволитъ вамъ примириться съ тмъ, чтобы тесть вашъ оставался въ какой-то больниц, на общественномъ иждивеніи… Въ частности, напримръ, г. Ивеленъ, этотъ видный банкиръ, офицеръ ордена Почетнаго Легіона, наврное запротестуетъ противъ такого позора. Какъ бы то ни было, ваша фамильная гордость подскажетъ вамъ? надюсь, мысль о возстановленіи, хотя бы только номинальномъ, нашего прежняго сотрудничества и о выдач мн авансомъ нкоторой части нашихъ будущихъ доходовъ. Къ тому же, я съ понедльника самъ приступлю къ, руководству опытами въ нашей лабораторіи… Обо всемъ этомъ вы, безъ сомннія, думали. Стефаніи было бы слишкомъ тяжело оставлять меня въ богадльн въ то время, какъ сама она будетъ жить въ богатомъ замк и разъзжать въ автомобиляхъ. У нея, подобно тому, какъ и у вашихъ родственниковъ, тоже есть гордость. Между тмъ, я до сихъ поръ не вижу, чтобы вашъ нотаріусъ задавался такимъ вопросомъ. Какъ видите, передъ нами встаетъ еще одна трудность.

— Все это устроится… Прежде всего, выздоравливайте!

— Я объ этомъ всячески стараюсь!

Клермонъ усмхается. Тонъ моего отвта далеко не успокаиваетъ его.

Часъ отъ часу не легче. Неужели мн придется по частямъ отдать всю свою свободу,— то во имя гордости дочери, то ради самолюбія отца?…

Вся ршимость, которую я чувствовалъ въ себ за послднее время, исчезаетъ. Испытывая глупую, мучительную неловкость, сижу я тутъ со шляпой въ рук и не знаю, куда мн глаза двать. Я искоса поглядываю на красующійся у меня въ петлиц букетикъ гвоздики, на свои лакированныя ботинки и каштановаго цвта новый костюмъ. Какимъ онъ теперь кажется ненужнымъ и смшнымъ, этотъ щегольской костюмъ, который я надлъ ради Стефаніи.

Мн тяжело, и я испытываю одно только желаніе: уйти, бжать отсюда, не обращая вниманія даже на ливень, который затопилъ почти весь садъ за окномъ. Я давно бы ужъ ушелъ, если бы не жалость къ Клермону, который меня всячески удерживаетъ. Я продолжаю объясняться, стараюсь оправдать возмущающіе его въ проект завщанія пункты,— вообще, веду себя какъ какой-нибудь уличаемый въ жульничеств маклеръ. Въ сущности, онъ правъ, и всякій на его мст поступалъ и думалъ бы точно такъ же. Онъ убжденъ, что я ему всмъ обязанъ, и что согласіе Стефаніи выйти за меня еще въ стократъ увеличитъ мой долгъ. Возможно, что онъ вполн искрененъ.

— Вы любите Стефанію,— снова заговариваетъ онъ посл нкотораго молчанія,— и только поэтому просите ея руки, взамнъ ея молодости, невинности и доврчивости вы предлагаете ей опытность и подозрительность стараго, пожившаго холостяка, а взамнъ наивной прямоты — враждебность вашей родни, сухую разсчетливость и мелочную бережливость. Конечно, Стефанія и не думаетъ обо всемъ этомъ. Бдная двочка моя! Она слишкомъ много тяжелаго видла въ жизни, и было бы несправедливо подвергать ее новымъ испытаніямъ. Я спрашиваю себя, вправ ли я — не говорю ужъ убждать ее принять ваше предложеніе,— а хотя бы предоставить ей свободно слдовать своему влеченію къ вамъ. Положа руку на сердце, какъ бы вы на моемъ мст поступили?

На этотъ разъ я не сомнваюсь: Клермонъ въ эту — быть можетъ, единственную — минуту вполн искрененъ. Возможно, что на него подйствовали его собственные доводы.

На меня они тоже дйствуютъ. Я предвижу, что много тяжелаго принесетъ этотъ бракъ и мн и Стефаніи. Черезъ восемь-десять лтъ я буду совсмъ уже старикомъ, и ей, молодой еще женщин, будетъ со мной далеко не весело. Вдобавокъ еще придется выносить сердитое презрніе Ивелена, сочувственные вздохи адмирала, нмую скорбь Терезы…

Нтъ, свобода писана не для меня. Ивеленъ правъ: нельзя, оставаясь честнымъ человкомъ, стряхнуть съ себя иго, которое накладываютъ на насъ предки, съ одной стороны, и потомство — съ другой.

Клермонъ все еще говоритъ. Онъ расхваливаетъ свою дочь, благодаритъ меня за доброту по отношенію къ нему самому и къ Стефаніи, онъ какъ бы торопится снова укрпить начавшія было рваться узы, которыя насъ связывали. Несчастный отецъ замчаетъ, что его дипломатія только можетъ всмъ намъ повредить. Лицо его становится еще боле старческимъ, измученнымъ и пріобртаетъ землистый оттнокъ, глаза его вдругъ увлажняются, вки краснютъ и опухаютъ.

Теперь онъ уже отдаетъ мн Стефанію безъ всякихъ условій.

— Она, конечно, свободна располагать собой. Какъ, какимъ образомъ могу я настоять на своемъ, если она все же захочетъ выйти за васъ? Я вдь не могу устроить ея счастья,— какое же я имю право стать ей на дорог, мшать ея счастью или тому, въ чемъ она видитъ для себя счастье? Я считалъ своимъ долгомъ изложить вамъ свои соображенія…

— Которыя я нахожу очень серьезными, дорогой другъ! Мн надо теперь хорошенько подумать прежде, чмъ ршиться на что бы то ни было. Я долженъ тщательно взвсить, могу ли я удовлетворить ваши справедливыя требованія, а пока — до скораго свиданія!

— Не узжайте, по крайней мр, не повидавшись съ вашей возлюбленной! Я скажу, чтобы ее позвали.

— Не безпокойтесь. Я попрошу, чтобы меня повели къ ней…

— Но…

Я не слушаю его, закрываю за собой дверь и поспшно убгаю. Лишь бы только онъ не послалъ въ погоню за мной служителя! Я и въ самомъ дл слышу доносящійся изъ его комнаты электрическій звонокъ. По счастью, служитель не очень-то торопится. Да, я уду, не повидавшись со Стефаніей: я боюсь за свою ршимость. Какъ-нибудь потомъ… только не теперь. Какъ школьникъ, выбгаю я подъ дождемъ во дворъ, усаживаюсь въ автомобиль. Моторъ шумитъ. Когда мы уже трогаемся съ мста, на крыльц появляется служитель, жестикулируетъ и что-то кричитъ.

Стефанія, милая, граціозная кукла! Куда двались т дивныя минуты, когда мы подъ густымъ, зеленымъ навсомъ, вдали отъ шумной, празднично настроенной толпы, такъ доврчиво прижимались другъ къ другу, въ то время какъ надъ головами нашими цловались клювами влюбленныя птицы?..

X.

Какъ тоскливы эти дни! Безъ перерыва льетъ дождь, подгоняемый западнымъ втромъ. Это океанъ шлетъ намъ, съ самой Бретани, свои испаренія, которыя, скопившись въ темныя тучи, медленно ползутъ по небу и безконечными ливнями затопляютъ наши нивы. Выйдешь въ паркъ — къ ботинкамъ липнутъ комья грязи, а потомъ, когда возвращаешься въ комнаты, пачкаешь ногами навощенный паркетъ. Ивеленъ и Феликсъ немилосердно курятъ, и я задыхаюсь, тмъ боле, что изъ-за холодной погоды нельзя открывать окна.

Надо подняться къ себ, чтобы переписать набло черновикъ моего отвта на письма и телеграммы изъ Сюреннъ. Для меня это настоящая пытка. Клермонъ во что бы то ни стало хочетъ устроить нашъ бракъ и ведетъ свою линію съ изумительнымъ упорствомъ.

Я систематически стараюсь охладить его и энергично пускаю въ ходъ его же доводы. Да, Стефаніи будетъ крайне тяжело жить въ атмосфер недоврія и вражды, я ни на минуту не перестаю думать о ждущихъ бдную двушку страданіяхъ, которыя, вдобавокъ, и мн отравятъ счастье.

Я устроилъ такъ, что нашъ синдикатъ купилъ у Клермона за три тысячи франковъ право на производство опытовъ съ его новымъ изобртеніемъ. Эти деньги даютъ ему возможность терпливо ждать лучшихъ дней и держать при себ Стефанію, которая уже не возобновляла у меня своихъ секретарскихъ обязанностей.

Мн ея очень недостаетъ, несмотря на всю ея незначительность и невзрачность. Коридоры кажутся мн такими пустынными съ тхъ поръ, какъ по нимъ не проходитъ, десятки разъ на день, Стефанія своей торжественной походкой механической куклы.

Порой, когда я одинъ, мн случается плакать: мн кажется, что слезы ослабляютъ напряженіе моихъ нервовъ…

Бдная Стефанія! Она мечтаетъ только о томъ, чтобы стать въ этомъ замк полновластной хозяйкой, а я… я хотлъ бы хоть нсколько лтъ видть ее счастливой, а потомъ… Что же потомъ? Нтъ, лучше объ этомъ не думать! Лучше не заглядывать въ будущее: предвиднія только жизнь портятъ…

Хотлъ бы я знать, сердится ли Стефанія на отца за то, что онъ своими доводами заставилъ меня отказаться отъ мысли о брак. Или она все еще надется? Возможно, впрочемъ, что она рада избавиться отъ меня: она, быть можетъ, собирается завязать какой-нибудь новый романъ,— хотя бы съ тмъ же Феликсомъ? О, она впослдствіи наврное обманывала бы меня съ нимъ, съ Робертомъ и другими молодыми ловеласами. Спасибо еще, что Клермонъ предупредилъ меня. Глупецъ!

Странно, однако: мн кажется, что я готовъ былъ бы даже примириться съ измной Стефаніи, лишь бы только я могъ наслаждаться ея близостью.

Милая Стефанія! У тебя выпуклый лобъ, слишкомъ широкій ротъ, утиная кожа, костлявое тло, ты очень не важно играешь на клавесин устарвшіе романсы, ты, вообще, не блещешь ни умомъ, ни красотой,— но я все же волнуюсь, вспоминая, какъ я прижималъ тебя, подъ зеленой чащей, къ своей груди, и какъ мн пріятно было видть тебя въ своемъ дом. Мн очень, очень недостаетъ тебя!

Какія страданія доставляетъ любовь, если только можно назвать любовью мое чувство!

Терезу тоже ждутъ страданія. На дняхъ она дала мн прочесть письма мужа. Посланія этого плута дышатъ нжностью: онъ въ нихъ то и дло вспоминаетъ наиболе яркіе моменты ихъ взаимной любви,— ласки, восторги, мимолетныя размолвки и нжныя сцены примиренія. Это не письма, а сборникъ романсовъ, и я почти убжденъ, что онъ собирается переложить ихъ на музыку, чтобы хоть какую-нибудь пользу извлечь изъ печальной необходимости терять время на лицемрныя письма жен.

Впрочемъ, вправ ли я бросить камнемъ въ этого, придавленнаго гнетомъ несправедливости и человческой глупости, неудачника — композитора? Чувствуя, что жизнь уходитъ, онъ спшитъ стряхнуть съ себя слишкомъ тяжелое для его слабыхъ моральныхъ устоевъ бремя семьи, чтобы вкусить возможно больше удовольствій и во всю насладиться свободой, пока не придетъ старость. А я разв не такъ поступаю? Нтъ, я не вправ подходить къ нему съ моральными сентенціями! Къ тому же, онъ наврное уже знаетъ отъ Терезы, что я увлекаюсь Стефаніей — и, конечно, не преминулъ бы, защищаясь отъ моихъ обвиненій, воспользоваться этимъ новымъ для него фактомъ.

Вотъ прекрасный аргументъ для проповдника, который съ каедры сталъ бы говорить о томъ, какъ унижаютъ насъ наши собственныя слабости! Я теперь потерялъ возможность просто даже сдлать попытку возвращенія Рейнара на путь истинный: мой собственный грхъ мшаетъ мн воспротивиться чужому преступленію. Позволивъ себ увлечься Стефаніей и мечтать о брак съ ней, я тмъ самымъ поставилъ на карту будущее Терезы.

Кто бы могъ думать, что одна лишь моя попытка идти навстрчу молодой двушк въ ея желаніи стать, наряду со мной, хозяйкой въ моемъ дом, вызоветъ столько потрясеній въ жизни близкихъ мн людей?..

Сегодня утромъ, еще до завтрака, къ намъ вдругъ пріхалъ гусарскій офицеръ, который былъ намъ представленъ Ивеленомъ во время недавняго праздника въ парк. Онъ теперь пріхалъ въ наемномъ автомобил. Черезъ часъ онъ долженъ вернуться на мсто службы. Свой визитъ онъ объяснилъ однимъ лишь желаніемъ засвидтельствовать намъ почтеніе и сказать пару словъ Ивелену.

Странно! Ужъ не понадобились ли ему экстренно деньги? Возможно, что онъ спустилъ все, что у него было, въ карты или на кокотокъ.

Ивеленъ съ сыномъ похали кататься верхомъ, и я спускаюсь внизъ, чтобы принять гостя. Тотъ разсыпается въ извиненіяхъ, смущается, краснетъ какъ мальчикъ, несмотря на свои ботфорты со шпорами и нашивки за отличіе, и сочиняетъ въ оправданіе своего неурочнаго посщенія всякій вздоръ. Ясно, что я стсняю его. Я собираюсь уже уйти, оставивъ его въ англійскомъ салон съ альбомами и гравюрами, какъ вдругъ входитъ Жюльета. Лицо у нея разстроенное, она до того взволнована, что забыла даже стереть пудру съ кончика своего носа.

Что длать? Не могу-же я оставить тутъ съ глазу на глазъ этихъ двухъ птенцовъ, у которыхъ теперь такой трагическій видъ!

— Ну что?— спрашиваетъ Жюльета.

— Ршено!

— Когда вы узжаете?

— 17 іюня… черезъ Гонъ-Конгъ.

Я спрашиваю, въ чемъ дло, и узнаю, что юный сынъ Марса получилъ командировку въ Индо-Китай для организаціи какихъ-то отрядовъ аннамитской кавалеріи и для наблюденія за постройкой дороги на границ Юнана.

На мой вопросъ, доволенъ ли онъ, гусаръ отвчаетъ улыбкой, напоминающей гримасу. Похоже на то, что его просто хотятъ отослать подальше. Впрочемъ, этотъ красивый молодчикъ съ наклонностями честолюбца-авантюриста, кажется, не очень-то удрученъ.

Жюльет очень хочется, чтобы я ушелъ. Увы! это невозможно. Если я предоставлю этой парочк разыгрывать съ глазу на глазъ какую-нибудь пастушескую идиллію, мн потомъ достанется отъ Ивелена.

Ливень все больше затопляетъ паркъ, и по оконнымъ стекламъ текутъ дождевыя струи. Я не могу даже отойти немного дальше, подъ предлогомъ желанія подышать свжимъ воздухомъ, наконецъ, я нахожу нужный предлогъ: я вспоминаю, что въ ‘Исторіи путешествій’ есть нсколько гравюръ XVIII вка, относящихся къ Юнану и Тонкину. Книга эта лежитъ у меня въ смежной съ террасой библіотек: если дверь останется открытой, мн будетъ слышно, о чемъ они говорятъ.

Когда я предлагаю молодому лейтенанту познакомить его съ гравюрами, онъ съ жаромъ благодаритъ меня. Оставивъ его съ Жюльетой, я направляюсь въ библіотеку и начинаю рыться среди книгъ. Между мной и молодыми людьми не больше двадцати метровъ разстоянія. Оба они стоятъ на террас у широкаго окна. Онъ, повидимому, въ очень скверномъ настроеніи, все время пожимаетъ плечами, качаетъ головой и нервно барабанитъ пальцами по стекламъ. Красныя, какъ вишни, губки Жюльеты складываются въ недовольную гримасу, которая придаетъ надутый видвсему ея дтскому личику съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу. Неужели она собирается плакать? Господи, неужели и этотъ ребенокъ уже позналъ сердечныя страданія!

Появленіе Терезы съ заплаканными глазами меня окончательно сбиваетъ съ толку. Она жметъ лейтенанту руку. Первыя же ея слова еще больше омрачаютъ его лицо. Въ чемъ тутъ дло? На моихъ глазахъ происходитъ драма, о которой мн ничего неизвстно, и смысла которой я ршительно не могу разгадать.

Тереза тотчасъ же направляется въ мою сторону, она отводитъ меня къ амбразур окна и вводитъ въ курсъ дла: лейтенантъ, влюбившись въ Изабеллу, сталъ добиваться далекой командировки, чтобы разлукой съ семьей, которую она не выносила за надменность, доказать возлюбленной всю силу своего чувства, онъ еще до отъзда хочетъ повнчаться съ моей племянницей, чтобы потомъ увезти ее съ собой въ этотъ полудикій край, гд ему, быть можетъ, не одинъ годъ пришлось бы умирать отъ тоски, если бы онъ былъ одинъ. Но Изабелла ршительно отвергаетъ этотъ бракъ, несмотря на вс достоинства молодого лейтенанта и предстоящее ему крупное наслдство. По словамъ Терезы, мотивы ея отказа просто смшны.

Сестра спрашиваетъ, не соглашусь ли я подняться на минуту къ Изабелл, чтобы сдлать попытку сломить ея упрямство: удалось же мн отговорить ее отъ поступленія на сцену!

— Да она совсмъ спятила, твоя Изабелла!

Какъ! Она отвергаетъ этого красавца, который съ отличіемъ кончилъ Сенъ Сирскую школу, только потому, что онъ, вмсто того, чтобы бездльничать въ одномъ изъ гарнизоновъ Франціи, отправляется насаждать цивилизацію въ Азіи! Очень жаль, что я такъ поздно узналъ объ этомъ роман, почему она мн раньше не сказала?

Оказывается, что Тереза и сама чуть не наканун обо всемъ узнала. Это Жюльета все устроила, изъ одной только любви къ кузин. Эмилія съ своей стороны тоже хлопотала о благополучномъ исход романа: она убдила родныхъ лейтенанта не противиться его браку. Къ несчастью, назначеніе его въ командировку, котораго ждали не раньше осени, неожиданно пришло теперь. Откладывать отъздъ невозможно: это повредило бы ему въ глазахъ начальства, а вмсто него въ эту выгодную командировку послали бы другого, такимъ образомъ, онъ упуститъ случай отличиться, что въ колоніяхъ очень легко, и, пожалуй, дослужиться въ короткое время до капитанскаго чина.

Я подаю молодому человку гравюры, которыя не Богъ всть какъ занимаютъ его, а самъ поднимаюсь наверхъ и стучусь въ комнату племянницы. Изабеллу я застаю въ очень мрачномъ настроеніи, закутавшись въ голубой пенюаръ, она съ видомъ трагической артистки стоитъ передъ зеркаломъ.

— Ты съ ума сошла! Неужели теб не нравится этотъ красавецъ?

— Нтъ, напротивъ!

— Такъ въ чемъ же дло?

— Дло въ томъ, что… не хочу я, вотъ и все! Онъ, кажется, воображаетъ, что оказываетъ мн благодяніе! Нтъ, нтъ!..

— Но я тебя не понимаю! Мн говорили, что только ради тебя онъ разстается съ семьей…

— Ничего подобнаго! Все это мама выдумала, чтобы показать теб его благородство. На самомъ дл, лейтенантъ облюбовалъ командировку въ Азію потому, что тамъ легко получать ордена и всякія, отличія, онъ въ данномъ случа дйствовалъ только какъ ловкій карьеристъ, чтобы добиться этого назначенія, онъ всячески унижался передъ начальствомъ и безцеремонно подставлялъ ножку конкурентамъ, онъ пустилъ въ ходъ и Ивелена, который въ свою очередь заставилъ адмирала Элигоэ видться по этому длу съ военнымъ министромъ. Такіе пріемы, конечно, противны, но вопросъ еще не въ этомъ. Мсяца полтора тому назадъ, когда лейтенантъ окончательно убдился, что его хлопоты насчетъ командировки увнчаются успхомъ, онъ сказалъ себ, что ему скоро предстоитъ надолго закопаться въ глушь и что, будучи одинокъ, онъ тамъ удавится съ тоски. И ему пришла мысль захватить съ собой какую-нибудь смазливую двушку, меня онъ видлъ на нашемъ праздник въ роли кокетки изъ пьесы Мариво, напудренной, съ черной мушкой на щек, и осыпалъ меня любезностями, мы шутили, смялись… Между тмъ, незадолго до того, у него рухнулъ планъ женитьбы на дочери банкира Кольтора, за которой онъ долженъ былъ получить семьсотъ тысячъ приданаго. Жюльет пришло въ голову, что мсто дочери банкира могу занять я, тетка Эмилія нашла эту мысль геніальной, а я… откровенно говоря, я уступила настояніямъ Жюльеты и два раза ходила съ ней на край парка, гд насъ ждалъ лейтенантъ, но, клянусь, я и не догадывалась о подоплек всей этой исторіи. Лейтенантъ, само собой разумется, вообразилъ себя влюбленнымъ въ меня, меня же это забавляло, и я продолжала разыгрывать легкомысленную героиню Мариво. Короче, онъ сказалъ себ: ‘такъ и быть,— женюсь на этой смуглянк, разъ не удалось сорвать семьсотъ тысячъ приданаго! Къ тому же, слишкомъ мало времени, чтобы искать чего-нибудь лучшаго’. И онъ ршилъ, вмст со своими биткомъ набитыми чемоданами, тремя дорожными несессерами, коллекціей зубныхъ щеточекъ, лошадью да парой охотничьихъ собакъ, увезти также и кокетку изъ пьесы Мариво. Такъ нтъ же! На этотъ разъ онъ ошибся, и ему придется обойтись безъ меня, на мое мсто онъ найдетъ тамъ какую-нибудь желтолицую красотку — это будетъ даже оригинальне…

Изабелла произноситъ этотъ монологъ съ яростью.

Изъ комнаты матери входитъ Феликсъ.

— Ты, дядя, надюсь, не захочешь, чтобы сестра моя вышла за профессіональнаго убійцу въ мундир съ брандебурами, который станетъ въ Азіи отправлять на тотъ свтъ мирныхъ китайцевъ, неизмримо боле интеллигентныхъ и мене злыхъ, чмъ этотъ пустоголовый франтъ?…

— Скажи лучше, который будетъ защищать отъ разбойниковъ несчастныхъ строителей пути, предназначеннаго для провоза въ глубь этотъ дикой страны европейскихъ богатствъ.

— О, конечно! Имъ навезутъ абсента и всякой фальсифицированный дряни, которая не находитъ сбыта во Франціи, но которую можно будетъ продавать одураченнымъ туземцамъ на всъ золота! Неужели ты хотлъ бы, чтобы Изабелла стала соучастницей такихъ преступленій?

— Ты глупъ!

— Въ такомъ случа, глупъ и Жоресъ, и Гедъ, и вс ихъ послдователи, въ такомъ случа, и парламентъ, который выступилъ противъ колоніальныхъ авантюръ, и народъ, выбравшій этотъ парламентъ, и возставшіе противъ французской тираніи аннамиты, которыхъ мы окрестили пиратами, чтобы имть право рубить этимъ несчастнымъ головы, если они вздумаютъ возстать противъ своихъ угнетателей — все это, по-вашему, дураки?..

— Не забывай, что съ тхъ поръ, какъ мы занялись Аннамомъ, смертность въ немъ значительно понизилась. Мы перебросили мосты черезъ рки, построили Юнанскую желзную дорогу, которая обогатитъ всю долину Красной рки и которая послужитъ связующимъ звономъ между Западнымъ Китаемъ и остальнымъ міромъ…

— Пока все это осуществится, столько ‘пиратовъ’ будетъ перебито, что, кажется, не останется ни одного туземца, который могъ бы наслаждаться благами насаждаемой вами цивилизаціи! Я прекрасно понимаю Изабеллу: она хочетъ быть подальше отъ этихъ грязныхъ длишекъ и убійствъ, которыя только на руку банкирамъ. И благо ей!

— Изабелла, ради Бога, не слушай этого глупца! Какъ же ты ршаешь насчетъ лейтенанта?

— Я уже сказала вамъ: ему не удастся включить меня въ свой багажъ.

— Онъ теб не нравится?

— Нтъ, напротивъ! Онъ, если хотите, даже не глупъ.

— Такъ почему же ты ему отказываешь?

— Во первыхъ, я хочу остаться во Франціи, въ Париж. Вы знаете, какъ я люблю искусство, литературу… Я хочу культивировать свой умъ…

— Все это прекрасно, но… ты вдь знаешь, мать твоя очень не богата, и этотъ бракъ избавилъ бы тебя отъ многихъ страданій.

— Бдность не пугаетъ меня…

— Ты, положимъ, не всегда такъ думала. Чтобы вырваться изъ когтей нищеты, ты даже рвалась на сцену, несмотря на вс наши доводы…

— Которые казались мн несерьезными. Но оставимъ это. На хлбъ я всегда сумю заработать — въ контор или на сцен…

— Онъ любитъ тебя, этотъ молодой человкъ, и можетъ теб дать гораздо больше, чмъ твоя сцена. Онъ тамъ ждетъ тебя, внизу, вмст съ твоей матерью и Жюльетой. Сойди къ нему!

— Нтъ!

— Повторяю, онъ серьезно тебя любитъ.

— Въ такомъ случа,— кричитъ Феликсъ,— пусть выйдетъ въ отставку! Пусть займется какимъ-нибудь честнымъ ремесломъ, пусть станетъ производителемъ, а не разрушителемъ. Онъ вотъ, напримръ, любитъ лошадей — пусть сдлается каретникомъ, извозчикомъ. Тогда и я и Изабелла будемъ уважать его…

— Молчи! Это одни слова. Ты не способенъ жертвовать жизнью за свой идеалъ, какъ это можетъ сдлать онъ!

— Ты думаешь?

— Я увренъ въ этомъ. На баррикадахъ я пока тебя еще не видалъ. Нтъ ужъ, лучше пойди прогуляйся немного… А ты, Изабелла, подумай о матери, которая искренно желаетъ теб счастья, хотя бы потому, что тогда и она будетъ счастлива.

Уже стоя въ дверяхъ, Феликсъ снова вмшивается.

— Мама, выходя замужъ, тоже шла противъ воли родителей, она не хотла подчиняться нелпымъ предразсудкамъ, завщаннымъ намъ предками.

— Я буду слдовать ея примру…

— Который, какъ теб извстно, далъ не очень блестящіе результаты.

— Я на ея мст, если бы пришлось выбирать между отцомъ и Ивеленомъ, тоже не колебалась бы.

— Тутъ дло идетъ не объ Ивелен. Лейтенантъ — интересный молодой человкъ, которымъ любая женщина можетъ гордиться, и который доставитъ теб спокойную, богатую жизнь.

— Меня все это мало интересуетъ.

— Но чего же теб въ такомъ случа надо?

— Независимости!

— Увы! Бдность далеко не гарантируетъ ее!

— Почему же? Какъ будто нельзя зарабатывать кусокъ хлба трудомъ?

— Да, при чемъ приходится быть въ зависимости отъ хозяина или отъ публики, безъ одобренія которой не можетъ обойтись ни драматургъ, ни актриса. Нтъ ужъ, поврь мн, Изабелла, поврь своему дяд!..

— Я знаю, что ты желаешь мн добра.

— Жюльета, которая такъ теб предана, все время мечтала о твоемъ брак съ лейтенантомъ. Какъ она старалась! Она и тетушку твою Эмилію вовлекла въ заговоръ, чтобы врне добиться согласія родителей молодого человка. Изабелла, вс ждутъ, надются… Помни, такіе случаи рдко представляются въ жизни.

— Что же длать!

Эти слова какъ будто положили конецъ ея колебаніямъ. Эта красивая двушка знаетъ, что она отвергаетъ теперь свое счастье. Будущее она приноситъ въ жертву своей гордости. Я понимаю ея душевное состояніе и еще настойчиве пытаюсь убдить ее.

Вотъ если бы мн это удалось! Я все еще надюсь, что Изабелла только для виду упорствуетъ, и врю, что въ конц концовъ она сдастся. Нельзя же допустить, чтобы она изъ-за дурацкаго самолюбія губила всю свою жизнь, отталкивала счастье, богатство, почетъ и продолжала оставаться въ нищет.

Изабелла, между тмъ, смотрится въ зеркальный шкафъ. Ей, повидимому, доставляетъ удовольствіе видть себя въ поз трагической артистки съ густыми черными волосами, завернутую въ пенюаръ, словно въ тогу, со строго нахмуренными бровями. Сопровождая свою рчь соотвтствующими жестами, она нсколько патетическимъ тономъ про_:износить слдующій монологъ:

— Нтъ, я не выйду замужъ за этого офицера — именно потому, что онъ изъ богатой семьи, что онъ принадлежитъ къ тому самому классу, который унижаетъ насъ, пренебрежительно относится къ геніальнымъ произведеніямъ моего отца и моритъ его голодомъ, осыпая въ то же время золотомъ своихъ поставщиковъ, портныхъ, банкировъ! Нтъ, нтъ, нтъ! Я не хочу быть богатой и никогда не буду женой того, кто защищаетъ подлыхъ богачей противъ законной ярости измученнаго, изголодавшагося народа! Я не хочу принадлежать къ этой привилегированной шайк, которая со спокойной совстью оставляетъ умирать въ нищет Берліозовъ и Верлэновъ, а Ротшильдовъ надляетъ могуществомъ, какому могутъ позавидовать короли… да короли! Я не хочу пачкаться въ этой грязи и гнусности! Они терзали своимъ равнодушіемъ отца и заставляютъ его теперь нищенски странствовать по свту,— пусть, но дочери имъ заполучить не придется! Она не для нихъ, слышишь-ли? не для нихъ! Если этотъ богатый франтъ меня любитъ — тмъ лучше: я хотла бы, чтобы онъ страдалъ изъ-за меня, мучился, терзался, пустилъ себ пулю въ лобъ! Увидвъ его холодный трупъ, я только разразилась бы злораднымъ смхомъ. Да, да, я смялась бы надъ его трупомъ, потому что я ненавижу васъ, всхъ, всхъ ненавижу!

— И меня въ томъ числ?

Изабелла не отвчаетъ и, усталая, тяжело дыша, опускается въ кресло.

Съ грустью смотрю я на эту двушку. Завтра она наврное пожалетъ о своемъ безуміи, но теперь, въ эту минуту, мн не удается убдить ее, чтобы она сбросила съ себя маску трагической актрисы, воображаемую тунику и котурны, чтобы она стала обыкновенной, простой, хорошей двушкой, которой пріятно думать, что такой красивый молодой человкъ остановилъ на ней свой выборъ и готовъ длить съ ней печали и радости жизни.

Она, подобно мн, тоже мечтаетъ о полной свобод отъ всякихъ соціальныхъ путъ. Чтобы отстоять эту свободу, Изабелла готова даже заглушить въ себ любовь, которая, быть можетъ, заговорила въ сердц ея, когда она, вмст съ Жюльетой, ходила на свиданіе къ лейтенанту. Милая Тереза! Дочь твоя идетъ по твоимъ стопамъ,— пеняй теперь на себя!

— А что, дядя? Стефанія Клермонъ, должно быть, не такъ пренебрежительно относится къ богатству, какъ я?

Эти слова Изабелла нсколько хриплымъ голосомъ пускаетъ мн вдогонку, когда я ужъ ухожу.

Внизу меня съ нетерпніемъ ждали. Лейтенантъ, которому Тереза сказала, что я взялъ на себя миссію повліять на Изабеллу, по лицу моему понялъ, что ничего не вышло. Я, впрочемъ, ограничиваюсь замчаніемъ о томъ, что Изабелла теперь слишкомъ нервничаетъ, и приглашаю его пріхать въ воскресенье.

Бдняга весь дрожитъ. Ршительно отказавшись остаться у насъ на обдъ, онъ прощается и садится въ автомобиль, который, шумя моторомъ, трогается съ мста, объзжаетъ Зеленый Коверъ и скоро исчезаетъ изъ виду. Тереза съ тоской смотритъ вслдъ автомобилю, уносящему надежду, которой она жила послдніе дни, и которая примиряла ее съ ея невеселой долей.

Я начинаю допытываться у Жюльеты, что собственно произошло, и почему Изабелла вдругъ разсердилась. Та строитъ догадки, что ея подруга недовольна была разговорами лейтенанта о необходимости оставаться врнымъ религіи, кром этого, онъ, кажется, неосторожно высмивалъ непонятыхъ геніевъ, и Изабелла усмотрла въ этомъ намекъ на ея отца. Жюльета увряетъ, что тотъ и не думалъ длать такихъ намековъ. Бдная двочка, съ ямочками на щекахъ и букольками на лбу, такъ разстроена, что плачетъ горючими слезами.

Мы переходимъ въ залу Революціи, возбужденные, взвинченные. Эмилія вн себя отъ гнва и возмущенно поднимаетъ вверхъ свои красивыя, блыя руки вмст съ ридикюлемъ и иллюстрированными журналами.

— Бдная моя Тереза, какъ ты ихъ воспитала, какъ ужасно ты ихъ воспитала!

— Какъ умла и какъ должна была!

— Ты сдлала несчастными и ихъ и себя.

— Съ точки зрнія тхъ, для кого деньги — все, пожалуй!

— Ну, а ты? Разв ты можешь обходиться безъ денегъ? Нтъ, бдная Тереза, тысячу разъ нтъ! Кто изъ насъ можетъ жить, какъ кафры, въ соломенныхъ шалашахъ, довольствуясь кружкой молока и гнилыми фруктами? Скажи, кто? Ужъ не сынъ ли твой, который покупаетъ раму за десять тысячъ франковъ, чтобы пустить пыль въ глаза дам своего сердца? Не мужъ ли твой, который предпочитаетъ продавать шампанское, чмъ править за тысячу восемьсотъ франковъ въ годъ музыкальныя корректуры? А сама ты разв не жалуешься съ утра до ночи на нищету? Вчно ты раздражена, вчно подозрваешь, что тебя, какъ самую бдную въ семь, обходятъ, оттсняютъ на задній планъ, всячески оскорбляютъ! Изабелла такая же, какъ и ты. Она ударами хлыста гонитъ отъ себя счастье только потому, что ея разстроенному воображенію померещился въ словахъ любящаго человка обидный намекъ. Она гонитъ отъ себя любовь,— настоящую, безкорыстную Любовь съ большой буквы, гонитъ ударами хлыста… да, да, ударами хлыста!..

Эмиліи очень нравится это выраженіе, и она разъ двадцать подрядъ повторяетъ его. Неподалеку сидитъ безутшная Жюльета, которая то и дло всхлипываетъ и сморкается. Какъ она привязана къ своей кузин!

Пока сестры мои перебраниваются и попрекаютъ другъ друга цлымъ ворохомъ недостатковъ и ошибокъ, я вступаю въ бесду съ Жюльетой.

Она ршительно не можетъ примириться съ тмъ, чтобы Изабелла, съ ея ‘необыкновеннымъ умомъ’, прозябала въ бдности. Въ брак съ лейтенантомъ она видла для своей подруги спасеніе и въ теченіе трехъ недль безъ устали подготовляла его, привлекая на свою сторону отца и мать, чтобы сломить сопротивленіе надменныхъ родителей лейтенанта, и вотъ, когда вс препятствія были уже устранены, когда, наконецъ, сама Изабелла призналась ей, что молодой человкъ ей очень нравится, вдругъ все рушится!

Жюльета вполн согласна со мной: Изабелла охотно вышла бы за лейтенанта, но не сдлаетъ этого изъ-за своей глупой гордости: она боится идти вразрзъ съ принципами, проповдуемыми ея идіотомъ-братцемъ,— не потому, чтобъ она такъ ужъ цнила его убжденія,— далеко нтъ! Но она и сама не такъ давно раздляла эти убжденія, теперь она изврилась въ нихъ, что, впрочемъ, не мшаетъ ей приносить имъ въ жертву свое счастье.

— Можетъ быть, это и очень благородно, но глупо!— говорю я.

— Въ этомъ много красоты и вмст съ тмъ безумія!— поправляетъ Жюльета.— Но вдь жертва Поліэвкта была не мене безумна. Изабелла думаетъ и поступаетъ, какъ героини рыцарскихъ романовъ. Я за это еще больше цню ее, но все же ее надо какъ-нибудь спасти.

— Спасти ее не удастся!

Въ эту минуту входитъ Ивеленъ, весь промокшій подъ дождемъ, съ его блестящей пелерины струится вода. Едва ступивъ черезъ порогъ, онъ узнаетъ о происшедшемъ и поворачивается къ Терез.

— Вотъ чего вы добились за двадцать лтъ!

— Но не могла же Изабелла спокойно слушать, какъ этотъ офицеръ оскорбляетъ ея отца. Честь своей семьи она ставитъ выше денегъ, и я нисколько объ этомъ не жалю. Изабелла Рейнаръ — не Стефанія Клермонъ!

Положеніе спасаетъ Гильомъ, который широко раскрываетъ двери въ столовую.

— Давайте лучше завтракать! говорю я.

Робертъ завтракаетъ у адмирала, которому вс мы просили его передать привтъ.

Неужели же Изабелла отказываетъ лейтенанту только для того, чтобы поступить не такъ, какъ поступаетъ Стефанія? Неужели и здсь виноватымъ оказываюсь я?

Возможно, вполн возможно!

Изабелла все время презрительно отзывалась о Стефаніи, и ей теперь совстно согласиться на бракъ съ богатымъ человкомъ.

Вотъ она выходитъ, вмст съ братомъ, къ столу. Ивеленъ язвительно спрашиваетъ, какъ она себя чувствуетъ.

— Прекрасно!— съ улыбкой отвчаетъ она.— Я очень довольна своимъ утромъ, такъ какъ отказалась продать себя.

Эмилія пожимаетъ плечами. Мы заговариваемъ о погод, которая становится совершенно невозможной, хорошо бы бросить эти мста и поселиться гд-нибудь на дач, въ одномъ изъ залитыхъ солнцемъ уголковъ. Потомъ мы переходимъ къ воспоминаніямъ о нашихъ путешествіяхъ.

Каждый изъ насъ длаетъ видъ, что его эти разговоры очень интересуютъ, но ясно, что все это говорится только для того, чтобы избгать боле опасныхъ темъ.

Ивеленъ сообщаетъ, что отправляетъ своего сына въ Лондонъ: Робертъ узжаетъ послзавтра. Посл похоронъ одной дальней родственницы, на которыхъ молодой человкъ будетъ присутствовать, онъ займется осмотромъ въ Британскомъ музе англійской живописи. Это пригодится ему для его историческихъ работъ.

Бесда переходитъ на художественныя заслуги Богарта, Лоранса и Рибурна, которые отвлекаютъ на время наши мысли отъ разыгрывающейся въ нашей сред драмы. Мы продолжаемъ говорить объ искусств и въ англійскомъ салон, куда переходимъ посл завтрака, передъ развшанными на стнахъ гравюрами. Феликсъ просвщаетъ насъ насчетъ Сезанна, Ивеленъ расхваливаетъ античную неаполитанскую живопись, а Изабелла предпочитаетъ Ватто и Ромнэ.

Подъ шумокъ разговоровъ Жюльета умоляетъ Изабеллу написать лейтенанту, но та ршительно отказывается.

Въ сосдней билліардной уже перебраниваются Ивеленъ и Феликсъ.

Скоро интересъ къ Сезанну и Ватто у насъ падаетъ, и мы заговариваемъ о томъ, что насъ дйствительно волнуетъ. Мы заклинаемъ Изабеллу не упускать своего счастья и возносимъ доблести лейтенанта.

Мало-по-малу я узнаю подробности составленнаго уже три недли тому заговора, о которомъ мн даже намекнуть не сочли нужнымъ. Оказывается, что лейтенантъ не зря былъ приглашенъ Ивеленомъ на нашъ праздникъ въ парк на Троицу.

Въ первый разъ въ жизни сестры конспирируютъ отъ меня въ такомъ важномъ дл. Это меня глубоко огорчаетъ. Неужели он считаютъ меня идіотомъ, который своей безтактностью способенъ разстроить весь ихъ тщательно разработанный планъ? До сихъ поръ он, кажется, не такъ ко мн относились и высоко цнили мой умъ. Повидимому, въ охлажденіи ко мн сестеръ опять таки виноваты мои отношенія къ Стефаніи.

Конечно, я могъ бы успокоить ихъ увреніемъ, что бракъ мой съ дочерью Клермона не состоится, но мн не хочется открыто подписать свое отреченіе.

Въ послднее время я, вообще, чувствую отчужденіе къ Эмиліи и Терез, съ которыми я росъ, воспитывался, которымъ я помогалъ ухаживать за прикованными въ теченіе шести лтъ къ постели отцомъ а потомъ, по его смерти, утшать нашу бдную мать. Обимъ имъ я многимъ обязанъ. Эмилія однажды, когда я, благодаря неосторожности Клермона, былъ чуть не наканун банкротства, заставила Ивелена уплатить по моимъ векселямъ и тмъ спасла меня отъ краха. Тереза даже спасла мн разъ жизнь: когда я, серьезно раненый во время желзнодорожной катастрофы, истекалъ кровью въ какой-то жалкой крестьянской лачуг она, получивъ телеграмму о случившемся несчастьи, заставила своего мужа тотчасъ же похать ко мн со своимъ другомъ, знаменитымъ хирургомъ. Я никогда ничего не скрывалъ отъ Эмиліи, я всегда всмъ длился съ Терезой, а теперь?.. Неужели он теперь ужъ не занимаютъ прежняго мста въ моемъ сердц?

Да, он утомляютъ меня своей подозрительностью и жадностью. Къ тому же, повторяю, и он ко мн сильно измнились. Эмилія теперь ужъ не хлопотала бы о спасеніи меня отъ банкротства, а Тереза не продала бы ростовщику портрета, который сдлалъ съ Рейнара Пюви-де-Шаваннъ, чтобы имть возможность отправить въ деревушку, гд я лежалъ при смерти, мужа съ знаменитымъ хирургомъ.

За послдніе два мсяца между нами было слишкомъ много непріятныхъ разговоровъ, упрековъ и подозрній. Эта маленькая, невзрачная Стефанія разорвала существовавшую между нами въ теченіе сорока съ лишнимъ лтъ крпкую связь. Милая Стефанія! Что сдлала ты съ нашими крпкими семейными узами, съ нашей тсной дружбой? Неужели въ улыбк твоего широкаго рта, въ твоей походк, напоминающей поступь аиста, есть что-то роковое, фатальное?

Разговоры о путешествіяхъ, которые происходили за завтракомъ, наводятъ меня на мысль прохаться въ Аргентину, куда настойчиво вызываетъ меня мой адвокатъ: если врить его письму изъ Розаріо, я могу потерять искъ, если не явлюсь лично въ аргентинскій судъ. Что жъ, переправимся черезъ Атлантическій океанъ! Это вполн достаточный поводъ бжать пока отъ Клермона, сказавъ ему, что я откладываю ршеніе вопроса насчетъ Стефаніи до возвращенія. Впрочемъ, я сумю сообщить ему свое ршеніе еще съ дороги изъ Лиссабона или Дакара.

Съ этого момента я ни о чемъ, кром своей поздки, не могу думать. Черезъ два дня въ дом начинаются приготовленія къ моему отъзду. Гильомъ чиститъ мои охотничьи ружья, Эрнестъ возится съ зубными щетками и флаконами, Марія тщательно укладываетъ мою дорожную аптечку.

Вмст съ Ивеленомъ я ду въ Парижъ, чтобы заручиться нсколькими рекомендательными письмами къ наиболе виднымъ представителямъ аргентинскаго общества.

Я очень доволенъ предстоящей поздкой и въ ожиданіи ея чувствую себя даже какъ бы помолодвшимъ.

Ршено, что въ мое отсутствіе хозяйкой дома будетъ Эмилія. По вопросу объ уход за борзыми я рекомендую пригласить на совтъ живущую у отца Стефанію, которая иметъ въ этомъ отношеніи большой опытъ. Эмилія не возражаетъ: она, быть можетъ, чутьемъ понимаетъ, какъ я далекъ теперь отъ мысли о брак съ дочерью Клермона.

Сестра не ошибается: я все боле убждаюсь, что одно только богатство еще не составитъ счастья Стефаніи. Ставъ моей женой, она будетъ очень тяжело чувствовать себя въ обществ моихъ родныхъ, отъ которыхъ врядъ-ли можно ждать дружелюбнаго къ ней отношенія: это, быть можетъ, фатально толкнетъ ее въ объятія какого-нибудь молокососа, я начну ревновать, она станетъ злиться и ненавидть меня,— вообще, покоя, о которомъ я такъ мечтаю, мн врядъ ли удастся добиться.

Между тмъ, мотивы, заставлявшіе меня желать брака во Стефаніей, все еще налицо: ярмо, которое надла на меня родня, все еще давитъ мои плечи. Смыслъ лирическихъ изліяній все еще странствующаго гд-то Рейнара, съ каждымъ днемъ, становится ясне.

Приходится уговаривать Терезу, чтобы она не подыскивала себ въ Париж другой квартиры, такъ какъ мужъ ея платить за нее не будетъ. Я убждаю ее, чтобы она подождала съ квартирой до января. Пока я уплачиваю старые долги ея квартирохозяину и поставщикамъ и отдаю распоряженіе перевезти на мой счетъ въ замокъ ея мебель.

Кончается тмъ, что Тереза поселяется у меня, она надется, что недолго проживетъ у меня, я же боюсь, что она уже здсь останется навсегда. Ничего не подлаешь: я общалъ покойной матушк заботиться о Терез и ея дтяхъ, если имъ придется круто, теперь они пришли, эти черные дни, и я исполняю данное общаніе.

Ивеленъ, съ своей стороны, соглашается дать Феликсу мсто въ своемъ банк, онъ посадитъ его въ контор, рядомъ со своимъ кабинетомъ, и не будетъ спускать съ него глазъ.

Я могу ухать съ спокойной совстью.

Что касается Изабеллы, мы предоставимъ ей полную свободу изводить бумагу для своей драмы. Она очень довольна своей непреклонностью. Лейтенантъ, не желая напрасно унижаться, заявилъ, что онъ еще разъ прідетъ для объясненія съ нею только въ томъ случа, если она заране заявитъ о своемъ согласіи выйти за него. Коса нашла на камень. Изабелла такъ и не вошла составной частью въ багажъ молодого офицера, который вынужденъ былъ отправиться безъ нея въ далекій, дикій край, гд ему придется прожить нсколько безрадостныхъ, тяжелыхъ лтъ, въ полномъ одиночеств.

Мн досадно, что партія разстроилась, но сердиться на Изабеллу я ршительно не могу: она такая умница, такая милая! А тутъ, вдобавокъ, ярко стало свтить солнце, обливающее паркъ и окрестныя поля. Взявшись за руки, въ свтлыхъ батистовыхъ платьяхъ, кузины весело бгаютъ по пролегающимъ среди хлбовъ тропинкамъ, по обимъ сторонамъ которыхъ мелькаютъ яркія головки мака, ихъ свиту составляютъ мои борзыя. Я съ удовольствіемъ смотрю изъ своего окна на эту милую, полную жизни группу.

Двушки обожаютъ другъ друга. Преданность Жюльеты, которая особенно ярко сказалась въ послдніе дни, повидимому, растрогала обыкновенно такую холодную Изабеллу, и она вся свтится радостью, кром того, ей пріятно думать, что она покорила сердце лейтенанта и потомъ нашла въ себ силу отказаться отъ замужества, которое сулило ей почетное положеніе въ обществ, полную обезпеченность въ настоящемъ и богатство въ будущемъ.

Да, Изабелла очень довольна собой: она съ честью вышла изъ этого испытанія, осталась врна своимъ убжденіямъ, она не скрываетъ своего торжества и высоко держитъ голову. Нравственная сила ея импонируетъ намъ. Вс мы восторгаемся ею: и бдная мать, надежды которой были жестоко обмануты, но которая все же гордится своей дочерью, и Эмилія, вначал метавшая противъ племянницы громы и молніи, а теперь преклонившаяся предъ ея твердостью, и даже самъ Ивеленъ, почтительно относящійся теперь къ дочери Рейнара. Изабелла съ лихвой вознаграждена за принесенную ею жертву, и все въ ней говоритъ о томъ, что она счастлива.

Мало-по-малу она оставляетъ свои воинственныя манеры трагической актрисы. Она уже не такъ рзка въ спорахъ, не кричитъ при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа о своихъ правахъ на полную свободу и независимость. Она уже не громитъ, не обличаетъ какъ прежде: сознаніе своего превосходства длаетъ ее ласковой, снисходительной,— даже къ Роберту Ивелену: Изабелла доходитъ до того, что съ одобреніемъ отзывается о художественныхъ репродукціяхъ, которыя онъ время отъ времени присылаетъ намъ изъ Лондона, она даже шлетъ ему нсколько словъ привта ‘до востребованія’ въ Кале, гд онъ собирается провести нсколько дней, чтобы дополнить здсь начатыя его профессоромъ историческія изысканія по поводу знаменитой осады 1346 года.

Къ послобденному чаю прізжаетъ адмиралъ съ женой, чтобы пожелать мн счастливаго пути.

Полина разыгрываетъ больную и говоритъ, что только свжій морской воздухъ можетъ помочь ей, поэтому она ршила отправиться на недльку въ Булонь. Самъ Элигоэ выражаетъ сожалніе, что приступъ подагры не позволяетъ ему сопровождать ее.

Я украдкой взглядываю на Эмилію, и мы обмниваемся чуть замтными, понимающими улыбками: отъ Булони рукой подать до Кале, и Полина, безъ сомннія, детъ туда только для того, чтобы встртиться съ Робертомъ. Молодой женщин не терпится, и она хочетъ какъ-нибудь сократить время разлуки. Дло ясное: они любятъ другъ друга.

Полина догадалась о нашихъ подозрніяхъ, и это нсколько встревожило ее. Чтобы замаскировать свое смущеніе, она съ притворнымъ вниманіемъ начинаетъ слдить въ окно за преслдуемымъ моими собаками оленемъ, это даетъ ей возможность на время отвернуть отъ насъ голову.

Я спшу увести адмирала въ библіотеку, такъ какъ замчаю, что Феликсъ, блдный отъ ярости, пожираетъ глазами вроломную Полину: адмиралъ, чего добраго, еще догадается о фарс, героиней котораго является его жена. Тереза съ своей стороны спшитъ увести Феликса, между тмъ какъ Изабелла и Жюльета увлекаютъ гостью на террасу, оттуда он начинаютъ кричать на собакъ, которыя почти уже касаются мордами оленя. Поднявшійся по поводу травли оленя шумъ спасаетъ положеніе.

Я приглашаю гостей взглянуть на мой новый птичникъ, который я распорядился перенести въ другое мсто. Тереза поспшно закрываетъ окна своей комнаты, въ которой Феликсъ начинаетъ разыгрывать бурную романтическую сцену. Мн приходится пускаться на хитрости, чтобы удерживать адмирала съ женой, до самой минуты ихъ отъзда, подальше отъ дома.

Уже усвшись въ автомобиль, Полина еще разъ пожимаетъ мн руку, наконецъ, Эрнестъ закрываетъ дверцу.

— Смотрите же, возвращайтесь скоре!— кричитъ мн на прощаніе молодая женщина.— Я люблю умныхъ людей и не могу обходиться безъ ихъ общества.

Дипломатія моя оказалась далеко не лишней: едва автомобиль адмирала скрылся изъ виду, я услышалъ злобные крики Феликса. Разсерженный Ивеленъ поспшилъ увести молодыхъ двушекъ въ далекій уголъ парка. Я спшу подняться къ Изабелл, чтобы по возможности успокоить племянника: мн вовсе не хочется, чтобы вся эта исторія на вс лады комментировалось въ людской.

Въ припадк бшенства Феликсъ сорвалъ съ себя воротничекъ и галстукъ, растрепалъ волосы. Когда я вошелъ въ комнату, онъ съ лихорадочной торопливостью укладывалъ чемоданъ, крича въ то же время, что сейчасъ же отправляется въ Кале съ цлью вызвать на дуэль своего соперника. Тереза умоляетъ его успокоиться. Я со своей стороны начинаю доказывать ему, что онъ не иметъ никакого права своими криками компрометировать молодую женщину и длать адмирала посмшищемъ лакейской. Доводы мои оказываютъ нкоторое дйствіе, и Феликсъ понижаетъ немного тонъ.

— Да, конечно! ворчитъ онъ.— Я долженъ молчать, душить въ себ крикъ боли — и только потому, что родился бднякомъ. Эта подлая женщина измнила мн, насмялась надо мной съ другимъ — и отъ меня требуютъ, чтобы я былъ тише воды, ниже травы, чтобы я покорно отошелъ на задній планъ и молчалъ, стиснувъ зубы. Но почему, во имя чего? Почему я всегда и везд долженъ всмъ поступаться, отъ всего отказываться, во всемъ урзывать себя? Неужели ужъ я такое ничтожество? Со мной не считаются, такъ какъ я не могу платить по пятнадцати франковъ за флаконъ духовъ, такъ какъ у меня нтъ тридцати шести поражающихъ своимъ безвкусіемъ костюмовъ съ широкими панталонами и безобразными рукавами, такъ какъ я не могу швырять сотни и тысячи!.. Онъ купилъ ее, эту женщину, онъ подкупилъ ее своимъ богатствомъ! Она любитъ меня, но онъ соблазнилъ ее золотомъ, онъ воспользовался своимъ богатствомъ, чтобы отнять ее у меня, лишить меня единственнаго счастья. Ахъ, мама, если бы вы знали!..

Горе его на этотъ разъ вполн искренно, закрывъ руками лицо, онъ падаетъ на колни у своей кровати и зарываетъ лицо въ подушку. Заглушенныя рыданія потрясаютъ все его тло.

Тереза опускается на колни рядомъ съ нимъ, обнимаетъ его и старается утшить.

— Ахъ, мама,— бормочетъ онъ,— зачмъ вы меня родили? Для чего? Для страданій и униженій?

Она поворачиваетъ ко мн свое измученное лицо.

— Я, кажется, скоро и сама начну считать себя великой преступницей.

— Молчи!— говорю я.— Сынъ твой скоро успокоится. Въ его годы вс мы переживали эти, по счастью, скоропреходящіе приступы отчаянія.

Въ душ я негодую на Феликса. Какъ, онъ еще сметъ жаловаться! Онъ живетъ сытой, праздной жизнью въ богатомъ замк, среди своихъ, съ матерью и сестрой, которыя въ немъ души не чаютъ,— чего же ему еще надо? У него, правда, нтъ денегъ, но онъ тутъ ршительно ни въ чемъ не нуждается и не долженъ ломать себ голову надъ заработками,— и все же у него хватаетъ наглости укорять мать, что она дала ему жизнь!

Уходя отъ него, я еще въ коридор слышу его жалобные упреки по адресу несчастной:

— Зачмъ, зачмъ ты меня родила? Зачмъ обрекла ты меня на такія страданія и униженія?..

XI.

На молочной поверхности океана сверкаетъ поднимающееся изъ-за песчаныхъ пустынь Африки солнце. Пароходъ нашъ все больше отдаляется отъ старой Европы, которая теперь совсмъ скрылась изъ виду.

Я составилъ уже и сейчасъ отправлю телеграмму, которая положитъ конецъ моимъ мечтамъ о новой жизни. О чемъ мечталъ я? О свобод, независимости. Но разв замна одного ярма другимъ дала бы мн эту желанную свободу?

Да, милая Стефанія, сейчасъ полетитъ къ теб по подводному кабелю всть, которой ты наврное не ждешь.

Сколько интригъ развернулось, сколько страстей разыгралось вокругъ этой невзрачной пансіонерки! Я бгу отъ всего этого за океанъ. Пусть безбрежное море хоть на время отдлитъ меня отъ тхъ, которые доставляли мн столько горя. Двадцатидневный перездъ черезъ океанъ будетъ для меня отдыхомъ.

Какую душевную борьбу пережилъ я, прежде, чмъ ршиться на эту телеграмму! Еще въ Дакар, за часъ до отхода нашего парохода, сидя на веранд фешенебельной, гостиницы и глядя на гулявшую по набережной публику, я почти готовъ былъ подтвердить Клермону свое желаніе жениться на его дочери, я говорилъ себ, что сумю дать Стефаніи больше счастья, чмъ какой-нибудь нищій, за котораго она вышла бы по любви. Увы! я долженъ отказаться отъ мечты, которую такъ лелялъ. Эта милая, граціозная двушка не согретъ моей старости, и мн придется доживать свои дни съ угрюмой Терезой и ея строптивыми дтьми.

Прошлое крпко держитъ меня и властно напоминаетъ о моихъ обязанностяхъ поотношенію къ будущему. Оно, это прошлое, отличается страшной живучестью, противъ него безсильны революціи, войны и соціальныя потрясенія. Мняются имена и формулы, мняется вншній обликъ жизни, но традиціи семьи, племени, изъ рода въ родъ, изъ вка въ вкъ, остаются неприкосновенными и передаются будущимъ поколніямъ. Въ этомъ закон есть какъ бы что-то мистическое, непонятное…

Солнечные лучи бросаютъ багровые отсвты на неспокойное море и причудливо освщаютъ длинную, пнистую борозду отъ самой кормы, гд я теперь стою, до далекой, кривой линіи горизонта.

Я далъ себ слово хорошенько отдохнуть во время перезда черезъ Атлантическій океанъ отъ всхъ треволненій. Въ этотъ ранній часъ утренней зари на палуб почти никого нтъ. Будемъ же наслаждаться свжимъ морскимъ воздухомъ и раскинувшимся вокругъ широкимъ воднымъ просторомъ! Отъ тебя, зелено-голубое, нжащееся подъ солнечными лучами, море, я жду радости и покоя. Поднимай на своихъ могучихъ волнахъ нашъ пловучій домъ, взбирайся до самыхъ верхушекъ мачтъ, раскрывай передъ моимъ очарованнымъ взоромъ свои подвижныя, то и дло мняющіяся, позлащенныя солнцемъ, бездны!

Я жадно прислушиваюсь къ дивной музык безбрежнаго воднаго простора. Почему я не поэтъ, не художникъ, не музыкантъ?

Ахъ, если бы не мысль о томъ, что я разбилъ мечты молодой двушки!..

Я вернулся въ свою каюту и соснулъ немного. Когда я проснулся, глаза мои упали на богатыя портьеры изъ голубого шелка и красивую, деревянную обшивку стнъ. Черезъ полуоткрытый иллюминаторъ въ каюту ко мн доносится шумъ голосовъ. Пассажиры весело желаютъ другъ другу добраго утра, угощаютъ одинъ другого сигарами. Молча, группами по три человка, разгуливаютъ по палуб англичане. Шумно разговариваютъ между собою пять двицъ изъ Ріо-де-Жанейро, стараясь обратить на себя вниманіе находящихся тутъ же щеголеватыхъ молодыхъ аргентинцевъ.

Въ узкое высокое зеркало я вижу свою, покоющуюся на подушк, голову зуава. Въ общемъ я, право же, кажусь совсмъ молодцомъ со своими свжими, красными губами, загорлыми щеками и чуть-чуть серебрящейся бородой, правда, у меня подъ глазами красуются уже гусиныя лапки, но он пока еще мало замтны, зато у меня красивыя, тонкія руки,— недаромъ я за ними такъ тщательно ухаживаю, мои коротко остриженные волосы красиво обрамляютъ нсколько блдный лобъ и отсвчиваютъ серебромъ. Да, вншность у меня далеко не отталкивающая. Въ прежніе годы у меня было не такое широкое лицо и длинные, густые волосы, теперь же я, въ своемъ широкомъ халат, похожъ на восточнаго мудреца. Очень жаль, что я не могу все время расхаживать въ этомъ халат: онъ мн гораздо боле къ лицу, чмъ мой сшитый у моднаго портного шотландскій костюмъ. Когда я купаюсь, мн все еще думается, что мое здоровое тло могло бы служить какому-нибудь скульптору моделью для рчного бога или тритона.

Я бы цлыми мсяцами проводилъ на мор, въ своей кают, если бы не отвращеніе къ соленой вод, которая здсь употребляется для ваннъ. При кают имется прелестная туалетная, съ полочками изъ краснаго дерева, никелированными кранами, съ отдланными блой керамикой стнами и электрической люстрой. Если бы меня время отъ времени не покачивало въ ванн, можно бы совершенно забыть, что находишься въ мор. Когда одваешься передъ зеркаломъ, кажется, что вотъ-вотъ оно полетитъ теб на голову или что вдругъ откроется дверь, предоставивъ всякому и каждому, заглянуть въ твою каюту.

Отъ крашеной мебели и давно не провтривавшихся портьеръ исходитъ тяжеловатый запахъ, и у меня начинается мигрень. Въ узкій иллюминаторъ почти не проникаетъ свжій воздухъ. Лучше поскоре выйти на палубу, побродить немного или постоять, вдыхая острый морской воздухъ, на корм.

Я люблю чувствовать на себ полные любопытства, почтительные взгляды, которые бросаютъ пассажиры перваго класса на меня, занимающаго отдльную каюту. Въ своемъ костюм изъ синяго альпага, въ срыхъ ботинкахъ и съ крупнымъ рубиномъ на пальц, я несомннно выдляюсь среди этихъ молодыхъ креоловъ. Шопотомъ сообщаютъ другъ другу, что я — не то знаменитый французскій естествоиспытатель, не то извстный химикъ.!

Еще издали привтствуютъ меня своими блыми фуражками г. Фонсека, крупный торговецъ кофе, и г. Компаръ, состоящій нашимъ консуломъ въ Розаріо и возвращающійся теперь изъ Франціи къ мсту своей службы. Съ любезной улыбкой подходятъ они ко мн, здороваются и начинаютъ разспрашивать о нашихъ торговыхъ сношеніяхъ съ южной Америкой. У г. Компара въ петлиц красуется узенькая красная ленточка ордена Почетнаго Легіона, которой я не могъ получить, несмотря на вс старанія Ивелена. Втроемъ мы начинаемъ ходить по палуб, описывая неправильные круги, что, какъ увряютъ знатоки, предохраняетъ отъ морской болзни.

Сто разъ въ день ходимъ мы такъ вокругъ главной рубки съ ея невысокими, блыми стнками, узкими окнами и дверями изъ краснаго дерева. На встрчу намъ попадаются другія группы гуляющихъ, среди которыхъ своимъ смхомъ и громкими разговорами выдляются пять двицъ изъ Ріо-де-Жанейро. Он устроили на палуб, чуть не въ самомъ проход, какую-то сложную игру, состоящую въ томъ, чтобы загонять дискъ въ очерченные на полу круги.!

Имъ, повидимому, доставляетъ удовольствіе разбивать группы гуляющихъ и заставлять ихъ гуськомъ, по одиночк, осторожно обходить ихъ нарисованные на полу круги. Мн пріятно наблюдать за этой жизнерадостной, немного дерзкой ватагой.!

Компаръ бросаетъ на двушекъ лукавые взгляды опытнаго волокиты, Фонсека позволяетъ себ по ихъ адресу нсколько вольныя шутки, когда налетающій порывъ втра производитъ нкоторый безпорядокъ въ ихъ туалетахъ.

Когда мы доходимъ до носовой части парохода, на насъ жадно набрасывается сверный втеръ, онъ какъ бы силится сорвать съ насъ фуражки и вынуждаетъ насъ чуть-чуть склонить передъ нимъ головы. Внизу, въ трюм, копошатся матросы. Стоящій у капитанской рубки вахтеніный отбиваетъ въ большой колоколъ, каждые четверть часа, такъ называемыя склянки, зорко всматриваясь въ то же время въ синющую вдали кривую линію горизонта.

На противуположной, тневой сторон расположились дамы постарше, матери семействъ, сидя на крпко привязанныхъ къ бортамъ складныхъ стульяхъ, он длаютъ видъ, что читаютъ.

Спасаясь отъ втра, мы направляемся къ корм, на которой живописными группами раскинулись пассажиры второго класса, взрослые и дти. Между ними обращаютъ на себя вниманіе четыре странствующія актрисы, которыя отправляются въ Америку искать счастья. Каждый разъ, какъ мы подходимъ къ корм, Фонсека останавливается и, опершись о бортъ, довольно безцеремонно разглядываетъ ихъ. Компаръ, несмотря на свои тридцать пять лтъ, относится къ его поведенію съ суровымъ осужденіемъ, что касается меня, я теперь и думать не хочу о женщинахъ.

Ловеласу Фонсека такъ и не удается втянуть насъ въ легкую интрижку, и онъ начинаетъ за собственный счетъ прельщать своими брилліантами на перстн и въ галстук бдныхъ актрисъ, которымъ давно уже надоли и море, и знойное солнце, и качка, и тсныя, почти лишенныя воздуха, каюты.

Импрессаріо съ женой помщаются въ первомъ класс: она по цлымъ днямъ и ночамъ лежитъ въ своей кают на кушетк, онъ, со своей копной непокорныхъ волосъ, напоминаетъ мн Мирабо, фуражку онъ постоянно держитъ въ рук,— можно было бы подумать, что волосы его не выносятъ ея прикосновенія. Импрессаріо обыкновенно сопровождаютъ, во время прогулки по палуб, два актера его труппы: одинъ, облеченный въ парусиновый дорожный плащъ, вызываетъ въ моей памяти портретъ Вителлія, другой, во фланелевомъ костюм, иметъ большое сходство съ Робеспьеромъ. Вс они дутъ изъ Бордо.

Гуляя, мы то и дло встрчаемся съ этими жрецами Мельпомены. Они умышленно громко говорятъ, чтобы мы могли оцнить ихъ умъ и высокую степень культурности. Воображаю, какъ бы хорошо чувствовала себя въ этой сред Изабелла!

Около полудня, передъ завтракомъ, къ нимъ присоединяется инженю, она съ презрительной гримасой принимаетъ ихъ вольныя шутки, но тхъ это не смущаетъ, съ ироническими подмигиваніями и переглядываніями, они окружаютъ эту театральную королеву вниманіемъ и почетомъ: Мирабо почтительно поддерживаетъ ее подъ локоть, когда она входитъ въ рубку, а Робеспьеръ ведетъ ее подъ руку по лстниц въ столовую въ стил Людовика XVI.

Въ столовой, вокругъ длиннаго, красиво сервированнаго стола, стоятъ десятка два маленькихъ столиковъ, и инженю съ явнымъ удовольствіемъ оглядываетъ сверкающій на блоснжныхъ скатертяхъ хрусталь и пышные цвты.

Эта актриса въ плать изъ темной парусины, съ желтымъ шарфомъ на плечахъ, съ маленькой, почти дтской головой, возбуждаетъ во мн цлый вихрь впечатлній, ощущеній и юношескихъ надеждъ. Я очень радъ, что со своего мста, за столомъ капитана, могу свободно любоваться этой граціозной маленькой женщиной. Фонсека скоро начинаетъ соперничать со мной, и это мн непріятно.

Сосдка моя по столу, какая-то безбожно надушенная дама изъ Санъ-Паоло, пристаетъ ко мн съ разговорами и все изумляется, какъ это я могу мириться съ жизнью въ деревн, какъ могу я обходиться безъ театра, безъ скачекъ и всхъ приманокъ большого города. Сама она каждую весну проводитъ, ради своей больной печени, въ Виши, и ей всегда очень тяжело возвращаться осенью къ своимъ скучнымъ кофейнымъ плантаціямъ, но ничего не подлаешь: тамъ ее ждутъ мужъ и дти. Хуже всего то, что противныя плантаціи вовсе не стоятъ такой жертвы: добываемый съ нихъ кофе годами лежитъ непроданнымъ въ портовыхъ складахъ!

— Ахъ, если бы вы знали, какъ я несчастна!— восклицаетъ она на скверномъ французскомъ язык.

— Несчастны? Но въ чемъ, по-вашему, заключается счастье?

Съ минуту дама изъ Санъ-Паоло сидитъ погруженная въ размышленія, она разсматриваетъ сапфиры на своихъ кольцахъ, щупаетъ жемчугъ на своихъ серьгахъ, шепчетъ что-то на ухо своей дочери, брюнетк съ длинной косой, перевязанной блдно-зеленой лентой. Я поворачиваюсь къ сосдк съ другой стороны, дам изъ Монтевидео, которая обмахивается дорогимъ веромъ съ ручкой изъ свтлаго янтаря.

— А вы, madame, что объ этомъ думаете? Въ чемъ, повашему, счастье?

— Вы хотите откровеннаго отвта? Извольте: я чувствую себя дйствительно счастливой только гд-нибудь въ Париж или Лондон, въ шикарномъ ресторан, за однимъ столомъ съ людьми, занимающими видное положеніе, имющими ленточку въ петлиц, при этомъ необходимо, чтобъ я была богато одта, въ великолпной шляп, которой вс любовались бы, чтобы въ зал весело гремлъ хоръ цыганъ, чтобы кругомъ меня были все сливки высшаго общества, но чтобы, въ то же время, меня не затмевали другія женщины, на стол должны красоваться пышныя орхидеи, обдъ долженъ быть верхомъ кулинарнаго искусства, а платье — отъ лучшаго портного, нужно, чтобы новый поститель, человкъ съ громкимъ титуломъ, входя, прежде всего отвшивалъ почтительный поклонъ въ мою сторону — и чтобы вс это видли, особенно мои знакомые изъ Монтевидео: пусть мои земляки знаютъ, что я вращаюсь въ высшихъ кругахъ европейскаго общества… Вотъ, милостивый государь, въ чемъ для меня заключается счастье!!

— Значитъ, вы, главнымъ образомъ, жаждете тріумфовъ?— спрашиваю я.

— Вотъ, вотъ! Совершенно врно!

— Совершенно врно!— одобрительно поддакиваетъ обладательница кофейныхъ плантацій въ Санъ-Паоло.

— Я тоже вполн согласна съ этимъ!— говоритъ и дочь ея.— Только въ моментъ такого тріумфа высоко ставишь свою индивидуальность.

Я узнаю въ этихъ наивныхъ афоризмахъ вліяніе янки на новыя поколнія, переселяющіяся изъ старой Европы въ Америку. Не знаю, дйствительно ли въ этомъ заключается счастье, но долженъ сознаться, что и мн доставляетъ немалое удовольствіе сидть въ этомъ роскошномъ ресторанъ-салон, за капитанскимъ столомъ, въ обществ этихъ дамъ-милліонерокъ, крупнаго бразильскаго негоціанта и кавалера ордена Почетнаго Легіона, мн такъ пріятно встрчать улыбки пяти элегантныхъ двицъ изъ Ріо-де-Жанейро и исподтишка наблюдать за ними, отпивая маленькими глотками изъ тонкаго хрустальнаго бокала старое Канарское.

Инженю начинаетъ замчать, что она меня заинтересовала,— по крайней мр, она то и дло бросаетъ на меня кокетливо-лукавые взоры.

Вся окружающая обстановка внушаетъ мн убжденіе, что я принадлежу къ сливкамъ человческаго общества, этимъ я обязанъ исключительно самому себ: я умло выбиралъ химиковъ для лабораторій, агентовъ по распространенію нашихъ издлій, директоровъ и всякихъ другихъ служащихъ. Да, я — сила, крупная индивидуальность, и я заслуженно наслаждаюсь теперь, среди этой роскоши, въ этомъ отборномъ обществ, плодами своей побды надъ жизнью. Вокругъ меня все короли и королевы: вс эти мужчины и дамы имютъ, на своихъ плантаціяхъ или на рынкахъ, больше подданныхъ, чмъ имли ихъ, гд-нибудь въ Микенахъ, или Итак, Агамемноны и Одиссей.

За дессертомъ я разсказываю о горныхъ племенахъ Тонкина, объ островитянахъ Океаніи и крестьянахъ Мексики, которые культивируютъ для нашихъ парфюмерныхъ заводовъ сандалъ, ваниль и всякія душистыя травы, о провансальскихъ фермерахъ, которые обрабатываютъ для насъ обширныя площади, засаженныя розовыми кустами, о тропическихъ странахъ, которыя поставляютъ для насъ тончайшіе духи. Меня съ интересомъ слушаютъ дамы и молодыя двушки, это меня еще больше подбодряетъ, и я начинаю вдаваться въ историческія изысканія, говорю объ эликсирахъ, которыя употребляла царица Савская, чтобы плнить Соломона, и благовонныхъ маслахъ, которыми Клеопатра кружила голову Антонію.

Посл обда мы выходимъ на палубу. Дама изъ Санъ-Паоло и ея дочь съ блдно-зеленой лентой въ кос, тщеславная милліонерша изъ Монтевидео, пятеро двицъ изъ Ріо-де-Жанейро,— вс он окружаютъ меня тснымъ кольцомъ и внимательно меня слушаютъ. Успхъ мой возбуждаетъ чувство досады у Фонсека, но я на это не обращаю вниманія. Я начинаю говорить о музык, умло пользуясь тмъ, что слышалъ въ разное время отъ Рейнара и Терезы, когда рчь заходитъ о спорт, я самымъ безсовстнымъ образомъ обкрадываю Ивелена.

Усвшись въ тни на складныхъ стульяхъ, мы составляемъ живописную группу, и въ этой групп царствую я, я прекрасно сознаю, что успхомъ своимъ обязанъ Клермону, Рейнару, Терез и Ивелену. Имъ обязанъ я тмъ, что въ какую-нибудь недлю вс эти нарядныя дамы и двушки начинаютъ проявлять въ отношеніяхъ со мною милую фамильярность.

Брошенная мною мимоходомъ фраза Рейнара о Берліоз приводитъ въ восторгъ двицъ изъ Ріо-де-Жанейро, которыя имютъ слабость считать себя очень музыкальными. Самая красивая изъ нихъ, растянувшись, по сосдству отъ меня, въ кресл-качалк, томно восклицаетъ, еще ближе пододвинувшись ко мн:

— Пожалуйста, говорите о Берліоз! Я такъ люблю его!

Мн пріятно чувствовать ее такъ близко отъ себя, и это не ускользаетъ отъ вниманія молодой двушки. Она краснетъ до самыхъ рсницъ и смущенно натягиваетъ на ноги съ голубыми шелковыми чулками свое парусиновое платье. Я скромно опускаю глаза, чтобы не смутить ее еще больше, тогда она становится доврчиве, и въ теченіе цлаго часа я любуюсь ея тонкимъ двичьимъ станомъ, блескомъ ея обращенныхъ на меня глазъ, нжной, быстро розовющей кожей. Мн доставляетъ необыкновенное наслажденіе играть съ самимъ собою въ платоническую любовь, мечтать о недоступномъ счастьи, которое воплощается для меня въ этой впечатлительной, какъ мимоза, красавиц-брюнетк.

Этимъ счастливымъ часомъ я обязанъ Берліозу или, врне, бдняг Рейнару, который теперь кочуетъ изъ города въ городъ, гд-нибудь въ Моравіи, за своей сербской пвицей.

Компаро, несмотря на то, что онъ значительно моложе меня и что въ петлиц у него красуется ленточка ордена Почетнаго Легіона, тщетно пытается отбить у меня хоть часть лавровъ. Онъ съ трудомъ скрываетъ свою досаду. Его остротамъ слушательницы улыбаются только изъ вжливости, наконецъ, видя, что тутъ его шансы плохи, онъ направляется, вмст съ Фонсека, къ расположившимся на корм пассажирамъ второго класса.

Я остаюсь единственнымъ Аполлономъ этого, населеннаго бразильскими и аргентинскими музами, Парнаса. Матери, вполн довряя мн, какъ человку уже пожилому, мало-по-малу отдаляются отъ насъ и образуютъ въ углу отдльную группу, закутавшись въ пледы, он начинаютъ на испанскомъ язык перемывать, косточки общимъ знакомымъ, при этомъ он курятъ душистыя сигаретки съ позолоченными концами, дятъ апельсины или перелистываютъ книги, которыхъ не читаютъ. Когда бьетъ три, и лакей начинаетъ разносить уже земляничное мороженое, я спохватываюсь и встаю.

— Я, должно быть, порядкомъ надолъ вамъ!

Но двицы протестуютъ, особенно энергично протестуетъ брюнетка съ блдно-голубой лентой, изъ Санъ-Паоло. Я тутъ же узнаю, что ее зовутъ m-lle Кажидоръ.

Въ продолженіе нсколькихъ минутъ я расхаживаю по правому борту, на солнечной сторон, я хочу побыть одинъ со своей радостью. Томно нжится подъ лучами солнца море, синее на горизонт, опаловое и зеленое у самаго парохода. Какія-то три англійскія четы прогуливаются въ узкой полос тни, отбрасываемой платформой, къ которой прикрплены спасательныя шлюпки.

Возможно, что я и въ самомъ дл нравился Стефаніи: вдь, вотъ же этой красавиц-брюнетк доставляетъ удовольствіе меня слушать. Молодые люди изъ Аргентины тщетно расточали ей знаки вниманія, осыпали комплиментами, приглашая принять участіе въ затянномъ ими пари по поводу скорости парохода,— m-lle Кожидоръ предпочла мое общество.

Да, возможно, что Клермонъ умышленно скрылъ отъ меня, что я очень нравлюсь его дочери: внушая мн, такимъ образомъ, что она приноситъ себя въ жертву, онъ могъ потребовать за нее приличную плату. Если это такъ, мн жаль ее, бдняжку: не мало, должно быть, слезъ пролила она надъ моей телеграммой, которая разрушила вс ея мечты о счастьи. Что теперь съ ней будетъ? Хватитъ ли у нея силъ вернуться въ замокъ, куда ее приглашаетъ Эмилія? Вдь, въ замк ея служба, ея заработокъ, безъ котораго она не можетъ обходиться.

Возможно также, что она еще не потеряла надежду и думаетъ возобновить попытки женить меня на себ. Отецъ, безъ сомннія, благословитъ ее на это, особенно если онъ, дйствительно, хитрилъ со мной.

Облокотившись о бортъ парохода, я уношусь въ царство грезъ, думаю о томъ, какое счастье быть любимымъ этой милой Стефаніей, знать, что ты любимъ, что она стремится къ теб всмъ своимъ дтски-чистымъ сердцемъ.

Звонкіе голоса выводятъ меня изъ задумчивости: это m-lle Кожидоръ съ подругой, поровнявшись со мной, останавливаются, хотя я ничмъ не обнаружилъ желанія прерывать ихъ прогулку. Оказывается, что m-lle Кожидоръ пришла въ голову очень недурная идея: она предлагаетъ устроить на пароход концертъ въ пользу матросовъ и кочегаровъ. Актеры и актрисы изъ Бордо, конечно, не откажутъ въ своемъ благосклонномъ содйствіи: г. Фонсека уже говорилъ съ ними. Такъ какъ они собираются играть въ Буэносъ-Айрес ‘Троянцевъ’, то они, быть можетъ, согласятся исполнить на предположенномъ здсь концерт знаменитый дуэтъ изъ второго акта! М-lle Кожидоръ для иллюстраціи тутъ же начинаетъ напвать арію влюбленной Дидоны.

Я вполн одобряю этотъ проектъ, но не спшу предлагать свои услуги, красавица-брюнетка уже загорлась и настаиваетъ, чтобы я принялъ участіе въ организаціи концерта: въ противномъ случа, говоритъ она, г. Фонсека тоже откажется отъ всякаго содйствія. Вообще, безъ меня обойтись совершенно невозможно: ни г. Фонсека, ни г. Компаръ ничего не смыслятъ въ музык.

Подруга m-lle Кожидоръ говоритъ, что здсь очень жарко и приглашаетъ насъ уссться въ уголокъ, который наше маленькое общество недавно оставило. Конвоируемый двумя элегантными двушками, которыя на перебой ухаживаютъ за мной и упрашиваютъ принять участіе въ организаціи концерта, я медленно возвращаюсь на прежнее мсто.

Все это пріятно щекочетъ мое самолюбіе,— и этимъ я обязанъ нсколькимъ афоризмамъ бдняги Рейнара.

Съ утра до вечера меня окружаютъ двицы. Образуется комитетъ по устройству концерта, Компару очень хочется предсдательствовать въ немъ, но двицы предпочитаютъ меня: он уврены, что я буду щедре по отношенію къ Бордосской трупп и потому легче склоню ихъ къ участію въ концерт.

Он начинаютъ интриговать, имъ дятельно помогаетъ дама изъ Санъ-Паоло. Компаръ, скрпя сердце, сдается и предлагаетъ въ предсдатели капитана парохода, какъ лицо, занимающее нкоторымъ образомъ офиціальное положеніе, но капитанъ, похожій на огромнаго дога въ мундир, ршительно отклоняетъ отъ себя эту честь: онъ весь поглощенъ своими математическими выкладками и астрономическими картами.

Фонсека, который злится на Компара за противодйствіе моей кандидатур, агитируетъ въ мою пользу и склоняетъ на мою сторону нсколько молодыхъ людей, поглощенныхъ игрой.

Агитація увнчивается успхомъ: я избранъ предсдателемъ комитета, который я тотчасъ-же и приглашаю въ свою каюту на совщаніе.

У меня, кром двицъ, собираются: капитанъ, консулъ, Фонсека и три молодыхъ игрока. Меня единогласно уполномочиваютъ вести переговоры съ актерами и актрисами.

Миссія моя увнчивается полнымъ успхомъ: инженю, Мирабо, Робеспьеръ и Вителлій соглашаются принять участіе въ концерт. Инженю, замняющая примадонну, которая страдаетъ морской болзнью, будетъ пть арію Дидоны, а Робеспьеръ выступитъ въ роли Энея.

Я тутъ же узнаю имя нашей Дидоны: Арциза Виллажакъ. Она ничего не иметъ противъ того, чтобы отправиться ко мн на засданіе комитета: говорятъ, что у меня въ кают имется флаконъ самыхъ натуральныхъ духовъ, изготовляемыхъ на островахъ Фиджи, ее это очень интересуетъ, такъ какъ у нея есть коллекція персидскихъ и турецкихъ духовъ, подаренная ей офицеромъ изъ свиты шаха.

Мирабо, Робеспьеръ и Вителлій скромно уклоняются отъ присутствованія въ комитет, они даже слегка прохаживаются на счетъ тщеславія инженю и, вообще, не особенно съ ней церемонятся. Я тонко даю ей понять, что меня это возмущаетъ, и она начинаетъ мн жаловаться. Когда мы остаемся одни, она, опершись о перила верхней площадки, говоритъ, что актеры мстятъ ей, такъ какъ она отвергаетъ ихъ ухаживанія. Я узнаю, что ея родители, люди очень почтенные, разорились (мн невольно вспоминается при этомъ Изабелла), и что ей пришлось искать какого-нибудь заработка: она была школьной учительницей, давала уроки музыки, пла въ частныхъ салонахъ и на сцен, при чемъ, въ нкоторыхъ крупныхъ городахъ, какъ Петербургъ или Константинополь, на ея долю выпалъ огромный успхъ.

Я плохо слушаю ее: мн доставляетъ гораздо большее удовольствіе смотрть на нее. Она красиво выгнулась въ мою сторону, легкій втеръ развваетъ по воздуху ея красивый, съ золотыми крапинами, шарфъ, солнце разсыпаетъ, милліарды блестокъ по безбрежной шири океана, надъ головами нашими мрно хлопаетъ приподнимаемый втромъ парусиновый брезентъ. Невдалек отъ насъ, на самомъ солнечномъ припек, въ лнивыхъ позахъ расположилась группа молодыхъ бразильцевъ, вс они — красавецъ къ красавцу, но Арциза Виллажакъ какъ будто и не замчаетъ ихъ изящныхъ фигуръ, красивыхъ шевелюръ, ярко-красныхъ губъ, ласковыхъ улыбокъ и любующихся взоровъ, которые они то и дло бросаютъ въ ея сторону. Все свое вниманіе она удляетъ мн, побдителю въ житейской борьб, я чувствую, что вся она, всмъ своимъ стройнымъ тломъ, тянется ко мн, я угадываю это по каждому ея жесту и движенію, по блеску ея кокетливо-лукавыхъ зеленовато-срыхъ глазъ…

XII.

— Вы, madame, хотите знать, что я думаю о счастьи? Да оно здсь, передъ нами, вокругъ насъ, на этомъ красавц-пароход, который носится между солнцемъ и пучиной морской, который своими машинами и компасами говоритъ намъ о человческомъ геніи, на которомъ мы пользуемся всмъ, созданнымъ современной цивилизаціей комфортомъ! Да, оно здсь, это счастье, въ собравшемся вокругъ этого стола, избранномъ, блестящемъ обществ, въ красивыхъ женщинахъ, въ ихъ сверкающихъ близной плечахъ, блестящихъ глазахъ, очаровательныхъ улыбкахъ! Взгляните на m-lle Кожидоръ съ ея перламутроваго цвта лицомъ, которое такъ красиво оттняетъ черныя, перевязанныя алыми лентами, косы! Полюбуйтесь m-lle Арцизой Виллажакъ, которая невольно приковываетъ взоры тонкимъ изяществомъ своей фигуры! Да разв эта красота не радуетъ глазъ? Разв это не счастье? А сверху, съ палубы второго класса, доносится пніе хора, который при таинственно-мерцающемъ свт звздъ репетируетъ арію Берліоза… Да здравствуетъ жизнь и… позвольте мн, madame, наполнить вашъ стаканъ! Это старое Канарское безподобно, не правда ли? Пароходный буфетчикъ купилъ его въ Ла Рошели и очень гордится имъ. Дивное вино! Знаете, я ужасно люблю, когда декольтированная женщина поднимаетъ бокалъ: красиве этого я ничего не знаю! Что? Вы находите, что я тонкій льстецъ? Нтъ, нтъ! Увряю васъ, это не пустой комплиментъ: я просто благодаренъ вамъ за вашу красоту и высказываю эту благодарность вслухъ. Вотъ, напримръ, линія вашей руки или вашъ профиль,— да это верхъ изящества! Скажите, въ Монтевидео, должно быть, много красивыхъ женщинъ?… Почему я это спрашиваю? Да потому, что собираюсь остановиться въ Монтевидео… Въ Ріо-Жанейро я не заду, нтъ! M-lle Кожидоръ на меня отчего-то дуется: она уврена, что я обманываю ее съ Арцизой Виллажакъ! Какъ вамъ это нравится? Вдь, для того, чтобы обмануть m-lle Кожидоръ…

— Нужно очень немногое. Южно-американскія молодыя двушки… конечно, очень еще молодыя… плохо различаютъ любовь и дружбу, они ревнуютъ не только любовниковъ, но и друзей. Я сама, напримръ, бшено ревновала къ своему дяд, который былъ старше меня лтъ на тридцать. Въ сущности, m-lle Кожидоръ, совершенно права: на ея мст я бы тоже не хотла, чтобы вы приглашали къ себ въ каюту разныхъ актрисъ и подносили имъ духи!…

Такъ вотъ оно что! Моя собесдница самымъ серьезнымъ образомъ считаетъ меня еще опаснымъ для женщинъ,— въ частности, для m-lle Кожидоръ! Давно ужъ не испытывалъ я такой радости…

Какимъ я себя чувствую въ этотъ вечеръ счастливымъ! Внизу чернетъ пучина морская, вверху, въ бездонной глубин небесъ, дрожатъ крупныя звзды. Волны съ мрнымъ шумомъ плещутся о борта парохода. На палуб ни души: вс эти сыны Южной Америки азартно играютъ внизу въ карты. Черезъ полуоткрытыя двери до меня доносится звонъ золотыхъ монетъ. Изъ дамскаго салона несется шумъ игры въ бриджъ, двицы изъ Ріо-де-Жанейро затваютъ квинтетъ, но одна изъ нихъ ршительно отказывается пть: это m-lle Кожидоръ…

Какъ хорошо, что я отправился въ это путешествіе! Вс мои терзанія какъ рукой сняло. Какимъ я, въ сущности, былъ жалкимъ среди своей жадной родни, въ обществ деспотичнаго Ивелена, порочнаго Феликса, мрачной Терезы! Даже Гильомъ и Марія считали нужнымъ вмшиваться въ мою интимную жизнь, а Клермонъ, черезъ посредство Стефаніи, хотлъ просто-на-просто обобрать меня. Вс, вс безъ исключенія, ждали моей смерти! Ея ждала даже Эмилія, изъ дружбы къ Терез, и Жюльета, изъ дружбы къ Изабелл.

Да, тамъ, дома, вс ждутъ только моей смерти,— здсь моя смерть никому не нужна, здсь меня цнятъ, окружаютъ вниманіемъ, почетомъ…

Я одинъ. Мн почему-то приходитъ въ голову, что, быть можетъ, сюда сейчасъ придетъ Арциза Виллажакъ съ пледомъ на плечахъ и воздушнымъ, испещреннымъ золотыми крапинами, шарфомъ на голов.

— Это всего лишь я… Можно?

— М-lle Кожидоръ? Пожалуйста… я очень радъ!…

— Вы не въ обществ этой пвицы? Странно!

— Но, mademoiselle…

— Не оправдывайтесь! Мама жалуется на пренебрежительное отношеніе съ вашей стороны. Мы такъ привыкли болтать съ вами — и вдругъ вы насъ совсмъ покидаете! Подруги смются надо мной, кузины острятъ и всячески дразнятъ меня, а я, вдь, такая чувствительная, такая гордая! Да, все это мн немного непріятно, а я не хочу имть непріятностей, даже маленькихъ. Вы сметесь? Вы сметесь надо мной, точно такъ же, какъ и мои кузины? Какой вы недобрый! Вы будете отомщены за это,— вотъ увидите! Я не могу позволить, чтобы надо мной издвались. Мн то и дло твердятъ, что вы предпочли мн какую-то бродячую актрису. Если бы вы знали, какъ теперь злорадствуетъ Анжела Корріантесъ, дочь маршала Корріантеса, который побдилъ отца на выборахъ въ Вашингтонскій Конгрессъ! А Люциллія Ферелла, съ кузиной которой въ прошломъ году бжалъ братъ мой!… Мать моя не меньше меня страдаетъ отъ вашей измны. Да, милостивый государь, измны! Сколько ужъ лтъ мы стараемся превзойти и Анжелу, и Люциллію! Въ Париж намъ это, наконецъ, удалось, и мы возвращаемся въ Ріо-Жанейро въ полной увренности, что отнын намъ будетъ обезпечено первое мсто, и вотъ вдругъ… Вначал ваша дружба только увеличивала наши шансы на полную побду, а теперь, наоборотъ: теперь я стала только смшной въ глазахъ всхъ этихъ дуръ. И въ этомъ виноваты вы! Да, вы! Понимаете ли вы, милостивый государь, какъ много зла причинили вы мн?…

— Но… увряю васъ, m-lle, вы преувеличиваете’. Я не настолько самонадянъ, чтобы приписывать себ и своему отношенію къ окружающимъ такое важное значеніе… я — всего лишь представитель парфюмернаго общества, дущій въ Розаріо по дламъ своей фирмы…

— Какая, въ самомъ дл, скромность! Подумаешь! Не безпокойтесь, мать моя подробно узнала о васъ отъ г. Фонсека. Всмъ здсь на пароход извстно, что вы — основаватель крупнйшей французской парфюмерной фирмы, которая успшно конкурируетъ съ нмецкими и англійскими на американскомъ рынк. Г. Фонсека считаетъ васъ, вдобавокъ, выдающимся экономистомъ. Вы — одинъ изъ собственниковъ банка Ивелена, который иметъ столько отдленій въ Сверной и Южной Америк, это мы узнали отъ г. Компара, который въ свою очередь получилъ эти свднія отъ вашего друга, адмирала барона Элигоэ… Да, да, милостивый государь! Намъ еще, кром того, извстно, что вы живете въ великолпномъ историческомъ замк въ окрестностяхъ Парижа, и часто устраиваете прелестные праздники въ стил XVIII вка подъ открытымъ небомъ. Все это свидтельствуетъ о томъ, что у васъ тонкій вкусъ и что вы умете жить. Сестру вашу вы выдали замужъ за очень талантливаго и оригинальнаго композитора, г. Рейнара, этой весной мы на концерт Колонна восторгались музыкой вашего шурина въ ‘Юнон’, современемъ это прекрасное произведеніе, несомннно, будетъ понято, и займетъ выдающееся мсто въ исторіи искусства. Другой шуринъ вашъ, г. Ивеленъ, очень видный финансистъ. Да, родни своей вамъ нечего стыдиться. Вообще, ваше блестящее положеніе въ обществ, вашъ утонченный аристократизмъ, ваши прекрасныя манеры…

— Пощадите, m-lle! Право же вы сильно преувеличиваете и всякую, самую ничтожную мелочь, возводите въ необыкновенное достоинство…

— Нтъ, не спорьте со мной! Я и мама, да и вс мы, прекрасно знаемъ все, что касается васъ!.. А вотъ и ваша пвица! Она направляется сюда…

Но m-lle Кожидоръ и не думаетъ уходить: наоборотъ, она спокойно устраивается въ двухъ шагахъ отъ меня, въ кресл-качалк. Арциза, увидвъ рядомъ со мной m-lle Кожидоръ, длаетъ видъ, что вышла просто подышать свжимъ воздухомъ, отходитъ немного въ сторону и облокачивается о перила. Черезъ минуту до насъ доносится ея тихое пніе: она поетъ гимнъ морю и ночи. Эта актриса тоже, повидимому, безъ бою не уступитъ меня m-lle Кожидоръ. Я польщенъ, почти счастливъ, мн даже не жаль двухъ тысячъ франковъ, которые я далъ Арциз подъ видомъ займа: она вполн заслуживаетъ, чтобы на нее не скупились.

Чтобы заглушить пніе соперницы, m-lle Кожидоръ начинаетъ громко разсказывать о Компар, онъ тоже обо мн высокаго мннія. Мн даже кажется, что моя собесдница немного поблднла: близость актрисы повергаетъ ее въ крайне нервное состояніе.

Я положительно начинаю смотрть на себя другими глазами. Если мной такъ живо интересуются эти дв двушки, то вполн возможно, что я очень нравился и Стефаніи. Положа руку на сердце, мн доставляетъ большое удовольствіе слдить за оригинальной дуэлью между m-lle Кожидоръ и Арцизой Виллажакъ.

Да, благодаря имъ я начинаю цнить себя. У меня появляется увренность, что я выше всхъ окружающихъ, и пробуждается желаніе властвовать. Мн, напримръ, хочется испытать силу своего авторитета надъ Компаромъ. Посл моей побды на выборахъ предсдателя, онъ какъ бы призналъ мое превосходство, онъ не уметъ съ такимъ апломбомъ, какъ я, говорить о спорт, о музык, о театр, и откровенно пасуетъ передо мной. Надо будетъ использовать его въ Розаріо для своихъ длъ.

Любопытно, все-таки, какъ относится Арциза къ моему флирту съ m-lle Кожидоръ и какъ смотритъ m-lle Кожидоръ на мою связь съ Арцизой, о которой она не можетъ не догадываться? Я нащупываю почву.

— Поврьте, m-lle, одна только скромность мшала мн надодать вамъ своими разговорами! Вамъ, точно такъ же, какъ и вашимъ подругамъ, врядъ ли можетъ быть интересна болтовня такого старика, какъ я…

— Ну, вотъ еще! Вы, должно быть, считаете насъ совсмъ глупенькими… точно такъ же, какъ и эту актрису?..

— Арциза Виллажакъ очень хорошая музыкантша, вы сами признали это, когда она въ общемъ салон сыграла девятую симфонію Бетховена.

— Я этого и не отрицаю!

— Она, кром того, очень не глупа…

— Я и въ этомъ не сомнваюсь: безъ ума такія женщины, какъ она, рдко добиваются успха въ жизни.

— Она много путешествовала, знаетъ людей, и бесда съ ней доставляетъ истинное удовольствіе.

— Не то, что бесда съ какой-нибудь свтской индюшкой, въ род меня? Не правда ли?

— Я этого не говорю!

— Но вы это думаете!

— Нисколько!

— Такъ я вамъ и поврила!

И m-lle Кожидоръ съ такой силой ударяетъ веромъ по качалк, что онъ ломается.

Забрало таки! Я очень польщенъ!

Блдная, съ гнвно сверкающими глазами, она теперь удивительно хороша, грудь ея высоко поднимается подъ тонкой кружевной блузкой, маленькая ножка нервно выбиваетъ дробь, манильская шаль съ причудливыми разводами спустилась съ плечъ и теперь лежитъ у нея на колняхъ. Да, у этой двушки есть темпераментъ! Она молчитъ, хотя ей это, повидимому, не легко, и съ сердитымъ видомъ разсматриваетъ свой сломанный перламутровый веръ.

Арциза перестала напвать и старается уловить хоть что-нибудь изъ нашего разговора. Тутъ, на палуб, горитъ одна только электрическая лампочка, но внизу,— въ салонахъ, въ библіотек, въ курильной,— все залито яркимъ свтомъ. Оттуда доносится пніе, нервные возгласы игроковъ. Пароходъ своимъ острымъ носомъ ржетъ волны, которыя съ тихимъ рокотомъ разбгаются отъ него во вс стороны.

Я стараюсь смягчить гнвъ m-lle Кожидоръ, которая не можетъ мн простить нанесенной мною обиды: я не долженъ былъ такъ расхваливать эту актрису! Впрочемъ, желаніе покорить меня, повергнуть меня къ своимъ стопамъ, въ ней говоритъ сильне, чмъ оскорбленное самолюбіе. Ей необходимо покорить меня, иначе надъ ней будутъ насмхаться и мать, и кузины, а въ Ріо-де-Жанейро пойдутъ на ея счетъ сплетни, которыя значительно ослабятъ ея шансы на удачное замужество. Соціальная комедія въ совершенно одинаковыхъ формахъ разыгрывается подъ всми широтами. M-lle Кожидоръ нужно, чтобы возносили не только красоту ея, которая и безъ того всмъ бросается въ глаза, но и ея недюжинный умъ, она ни въ какомъ случа не можетъ допустить, чтобъ ее оттснила на задній планъ какая-нибудь актриса,— Боже сохрани, объ этомъ и рчи не должно быть въ Ріо-де-Жанейро!

Не будь я честнымъ человкомъ, я могъ бы злоупотребить своимъ положеніемъ. Одного моего ласковаго слова или даже взгляда достаточно, чтобы эта красивая двушка совсмъ растаяла передо мной. Она со мной кокетничаетъ напропалую, особенно теперь, когда чувствуетъ, что за нами слдитъ Арциза: m-lle Кожидоръ надется, что та разсердится и уйдетъ.

По счастью, скоро показывается г-жа Кожидоръ. Ласково пожуривъ насъ, что мы все прячемся и секретничаемъ, она садится рядомъ съ нами.

Арциза не уходитъ. Красиво закутавшись въ свой пледъ, она все еще смотритъ, въ издающую тысячи звуковъ синеватую даль моря, надъ которымъ, какъ жемчужины небеснаго ожерелья, нависли звзды. Наконецъ, ей это надодаетъ, и она уходитъ, длая видъ, что даже не замчаетъ насъ. Об дамы, конечно, видли ее, и я въ первыя минуты испытываю нкоторое смущеніе. Я боюсь, что вслдъ за дочерью меня начнетъ отчитывать за вроломство и мать.

Скоро мы возвращаемся въ ярко освщенный салонъ. Вокругъ меня образуется небольшой кружокъ. Бесда идетъ довольно вяло. Я не въ удар и говорю безъ всякаго подъема. Даже m-lle Кожидоръ, повидимому, слушаетъ меня безъ всякаго интереса.

Наконецъ, мы начинаемъ расходиться и холодно прощаемся другъ съ другомъ. Въ эту минуту качка усиливается.

Салонъ два или три раза подрядъ наклоняется вправо, а вмст съ нимъ наклоняемся и мы, и сидящіе за столомъ игроки, и люстры, и рояль, и оркестръ изъ цыганъ въ красныхъ фракахъ, и покрытые малиновымъ бархатомъ диваны. Потомъ всхъ и все медленно отбрасываетъ налво. Нкоторыя изъ двицъ, страдающія морской болзнью, поспшно ретируются въ свои каюты. Я качки не боюсь, и отправляюсь въ курильную, гд нахожу консула и знакомую компанію игроковъ, подъ предсдательствомъ Фонсека.

Надъ игроками носятся тучи табачнаго дыма. Бразильцы и аргентинцы, въ своихъ смокингахъ и туго накрахмаленныхъ манишкахъ, священнодйствуютъ, играющіе съ ними бордоскіе актеры, повидимому, не въ дух. Робеспьеръ задумчиво морщитъ брови, Мирабо озабоченно подсчитываетъ оставшіяся въ его бумажник деньги, а спустившій все Вителлій мрачно сидитъ въ сторон за стаканомъ замороженнаго виски, который онъ потягиваетъ черезъ соломинку.

Опершись о іонійскую колонну, консулъ задумчиво слдитъ за игрой, за разбросанными на двухъ столахъ кредитками и золотыми монетами. Играютъ въ баккара. Каждая битая карта вызываетъ легкое волненіе, которое тщательно маскируютъ южно-американскіе джентльмэны въ туго накрахмаленныхъ манишкахъ.

Я всегда любилъ наблюдать со стороны игроковъ, хотя страстнымъ игрокомъ не былъ, правда, одну зиму я усиленно игралъ, но крупный проигрышъ меня навсегда оторвалъ отъ карточнаго стола, и я только очень рдко рискую сотней-другой франковъ.

Сегодня я совсмъ не расположенъ играть и подхожу къ Компару. Я говорю съ нимъ о предстоящихъ мн въ Розаріо длахъ, и онъ любезно предоставляетъ себя въ мое полное распоряженіе. О, конечно! Онъ всячески посодйствуетъ благопріятному исходу моего процесса, даже рискуя нажить себ этимъ непріятности. Онъ сильно разсчитываетъ, что въ случа нужды всегда суметъ получить черезъ меня приличное мсто въ банк Ивелена или въ какомъ-нибудь изъ нашихъ Американскихъ отдленій.

Въ этомъ онъ ошибается, но надо будетъ чмъ-нибудь отблагодарить его за усердіе. Въ Розаріо я у него куплю за крупную сумму какую-нибудь изъ его старинныхъ гравюръ, которыя онъ такъ расхваливаетъ, но которыя на дл наврное не имютъ никакой цнности.

Я чувствую себя польщеннымъ: мн съ готовностью предлагаетъ свои услуги французскій консулъ, человкъ съ высшимъ образованіемъ, имющій нсколько орденовъ и медаль за проявленную имъ въ Баку, въ 1906 году, храбрость: онъ одинъ, съ револьверомъ въ одной рук и трехцвтнымъ знаменемъ въ другой, защищалъ скрывшихся во французскомъ консульств армянъ противъ озврвшихъ кавказскихъ горцевъ. Теперь этотъ человкъ, на тл котораго имются слды отъ почетныхъ ранъ, стоитъ передо мною въ роли просителя. Не скрою, эта мысль доставляетъ мн удовольствіе.!

Входитъ Арциза. Она нсколько блдна: она не на шутку боится, что я измню ей, что между нами произойдетъ разрывъ, тогда конецъ моимъ щедрымъ подаркамъ. Арциза возлагала на мою щедрость большія надежды,— особенно разсчитывала она на меня въ будущемъ, по прибытіи въ Буэносъ-Айресъ. Она одинаково боится потерять меня, какъ любовника и какъ богатаго человка.

Арциза съ разстроеннымъ лицомъ, нервной походкой подходитъ ко мн. Компаръ скромно уходитъ. Она увлекаетъ меня на сосдній диванъ и вполголоса устраиваетъ мн сцену ревности. Эта актриса серьезно подозрваетъ, что m-lle Кожидоръ задалась цлью женить меня на себ, мысль эта приводитъ ее въ бшенство. Я разражаюсь громкимъ смхомъ. Волненіе Арцизы такъ велико, что она даже не замчаетъ, какъ шаль ея сползла съ плечъ,— совсмъ какъ недавно у m-lle Кожидоръ.

Исторія, право, становится забавной. Мн давно уже не приходилось до такой степени заинтересовывать своей персоной молодыхъ двушекъ. Это, быть можетъ, объясняется моимъ загорвшимъ лицомъ восточнаго типа, которое длаетъ меня похожимъ на какого-нибудь султана или другого героя экзотическихъ романовъ…

Все усиливающаяся качка вызываетъ у Арцизы легкую головную боль, это заставляетъ ее уйти въ свою каюту, о чемъ я нисколько не жалю: она подъ конецъ начала уже повторяться. Разстаемся мы примиренные. Я провожаю ее до дверей дамской каюты второго класса, пароходъ такъ качаетъ, что намъ приходится крпко держаться за перила. Попадающіяся по пути зеркала все время наклоняются, а вмст съ ними наклоняются и наши изображенія.

Проводивъ Арцизу, я встрчаю Компара и нашего капитана. Они предлагаютъ мн подняться съ ними на офицерскій мостикъ. По дорог я заглядываю, черезъ толстыя стекла, въ машинное отдленіе, которое кажется мн, со своими многочисленными валами, цилиндрами, поршнями, шестернями и трубами, настоящимъ адомъ. Въ глубин, около гигантскихъ машинъ, копошится нсколько десятковъ черныхъ пигмеевъ — машинистовъ и кочегаровъ. Сверху, изъ двухъ широкихъ пароходныхъ трубъ, вылетаютъ огненные султаны дыма, разбрасывая вокругъ себя искры, часть ихъ ложится на палуб, а часть гаснетъ въ мор, далеко отъ нашего пловучаго дома.

На мостик, при свт электрической лампочки, стоить у колеса рулевой, зорко всматриваясь вдаль. Отсюда пароходъ нашъ кажется овальнымъ и сильно накренившимся, онъ теперь ужъ не производитъ впечатлнія безмятежно-спокойной, великолпной пловучей гостиницы, въ немъ есть что-то насторожившееся, тревожное.

Зыбь на поверхности моря усиливается. Съ самаго горизонта тянутся цпи водяныхъ горъ, вотъ одна изъ нихъ, подобравшись подъ самое судно, приподнимаетъ его, потомъ съ шумомъ отбгаетъ, оставляя его въ бездн между двумя высокими черно-синими валами, на которые падаютъ отблески пароходныхъ огней.

Капитанъ обращаетъ наше вниманіе на то, что несмотря на совершенно ясное небо, зыбь все увеличивается. Онъ объясняетъ это рдкое явленіе сильными теченіями въ глубин моря или даже происходящими гд-нибудь вулканическими изверженіями. Консулъ съ тревогой спрашиваетъ, не можемъ ли мы наткнуться на какой-нибудь недавно образованный вулканами рифъ, капитанъ успокаиваетъ его, говоря, что этого совершенно нечего бояться.

Передъ нами развертывается волшебная картина. Звзды, нависшія надъ взбудораженнымъ теперь моремъ, кажутся окрашенными въ разные цвта — синій, желтый, розовый. А внизу, между небомъ и моремъ, окутанный султанами огненнаго дыма, подъ ритмическій шумъ и тяжелое дыханіе своихъ машинъ, ржетъ волны нашъ ярко освщенный пароходъ…

——

Всю ночь и весь слдующій день волны растутъ и растутъ. Нашъ пароходъ побдоносно борется съ безпокойной стихіей, и мы молча, исполненные гордости за человка, наблюдаемъ за этой борьбой.

Вечеромъ, посл обда, я убждаю помощника капитана зайти со мной въ курильную. Игроки въ баккара понемногу уходятъ изъ-за стола, такъ какъ вся каюта ходуномъ ходитъ, и играть становится все трудне. Золото и бумажки то и дло летятъ со стола на полъ, и игрокамъ приходится подбирать ихъ. Фонсека отказывается держать банкъ, и его замняетъ Мирабо. Этотъ актеръ, судя по его самодовольной улыбк, повидимому, выигрываетъ.

Къ намъ подходитъ Компаръ. Когда я подношу къ губамъ стаканъ съ водой, пароходъ подбрасываетъ съ такой силой, что меня всего обливаетъ. Вокругъ меня поднимается смхъ. Я зову лакея, но въ эту минуту сверху доносится два рзкихъ свистка. Помощникъ капитана торопливо поднимается, беретъ фуражку и извиняется: ему необходимо бжать наверхъ.

Капитанъ, между тмъ, все время даетъ свистки. Впрочемъ, насъ больше занимаетъ Мирабо, который ни за что не хочетъ бросать игру и всячески удерживаетъ партнеровъ.!

Скоро наше вниманіе привлекаютъ какіе-то странные звуки: мы ясно различаемъ, что пароходный винтъ вращается не въ вод, а въ воздух. Консулъ предлагаетъ пойти наверхъ взглянуть, что тамъ длается. Надъ нашими головами слышенъ торопливый топотъ десятковъ ногъ и шумъ кабелей, которые тащатъ по палуб матросы. Свистки почти безпрерывно оглашаютъ воздухъ, въ нихъ есть что-то жуткое, пугающее.

Мы выходимъ наверхъ. Кром матросовъ на палуб никого нтъ. Она слабо освщена нсколькими электрическими лампочками. Въ неб мерцаютъ звзды. Матросы возятся около привязанныхъ къ борту шлюпокъ. Одинъ изъ нихъ торопливо надваетъ спасательный поясъ. Изъ ндръ парохода, изъ машиннаго отдленія, доносится глухой шумъ.

Вдругъ машина останавливается. Пароходъ медленно накреняется налво. Набжавшій водяной валъ съ силой ударяетъ въ правый бортъ и съ упорной настойчивостью карабкается вверхъ, на палубу. Онъ достаетъ до высоко прикрпленныхъ шлюпокъ, около которыхъ суетятся десятки матросовъ, и жадно лижетъ ихъ деревянные борта.

Я стою рядомъ съ консуломъ. Сердце мое наполняется страхомъ, но я не ршаюсь сознаться въ этомъ, и мы только со смущенными улыбками переглядываемся.

Вдругъ на всемъ пароход тухнетъ электричество. Это вызываетъ смятеніе среди находящейся въ каютахъ публики.

Въ то же мгновеніе палубу обдаетъ огромная волна, которая съ такой силой ударяетъ въ шлюпки, что отрываетъ и уноситъ одну изъ нихъ въ море. Сильнымъ толчкомъ меня бросаетъ въ стоящее по близости кресло-качалку. Въ колняхъ я чувствую острую боль. Я все же пытаюсь подняться, но въ это мгновеніе на меня обрушивается новая волна, вода застилаетъ мн глаза, проникаетъ въ ротъ, въ уши, за воротникъ, я борюсь съ ней, наклоняю голову, выгибаю спину, но вода давитъ на меня стопудовой тяжестью и не даетъ встать.

Неужели я задохнусь? Передъ глазами у меня красные круги, черезъ носъ и горло я глотаю соленую воду, и дышать становится все трудне. Быть можетъ, вода меня уже снесла въ море, и я теперь барахтаюсь на дн его? Нтъ, я чувствую подъ руками ручку кресла, которое защищено стной верхнихъ каютъ. Я судорожно цпляюсь за это кресло, веду борьбу на жизнь и смерть съ волнами, которыя, наконецъ, съ злобнымъ рокотомъ отбгаютъ отъ меня. Разбитый, измученный, полузадохшійся, я испускаю вздохъ облегченія, точно стряхнулъ съ себя какую-то свинцовую массу.

Вскочивъ на ноги, я оглядываюсь. Ни души! Только по лстницамъ, ведущимъ на верхнюю палубу, къ которой привязаны спасательныя шлюпки, слышенъ шумъ, топотъ и крики обезумвшихъ отъ ужаса пассажировъ. Спша, задыхаясь, толкаясь, вс бросаются вверхъ. На лстницахъ, ведущихъ изъ каютъ второго класса, происходитъ ожесточенная борьба, мн чудятся даже револьверные выстрлы. Но весь этотъ шумъ заглушаетъ расходившійся океанъ. Онъ грозно обступаетъ нашъ пароходъ, онъ посылаетъ на насъ летучіе отряды волнъ, которыя бшено идутъ на приступъ нашей неподвижной теперь, такой жалкой и безпомощной крпости.

Безсознательно, съ энергіей отчаянія, твержу я себ, что не хочу умереть и что надо какъ-нибудь тоже пробраться на лстницу, ведущую къ шлюпкамъ. Я бросаюсь впередъ, но у самой лстницы въ оцпенніи застываю: Мирабо, схвативъ сзади своими огромными руками Арцизу за шею, душитъ ее, пригибаетъ къ земл, потомъ по ея спин, по плечамъ и головамъ другихъ пассажировъ, которые оглашаютъ воздухъ бшеными проклятьями, пробирается вверхъ…

Ко мн подкрадываеся высокая волна съ зеленой вершиной. Какъ хищный зврь, съ раскрытымъ звомъ, тянется она къ моимъ ногамъ. Я бросаюсь отъ нея куда глаза глядятъ, и попадаю въ какую-то каюту. Вслдъ за мной врывается и волна, увлекая за собой другія. Въ то же мгновеніе слабый, проникавшій черезъ иллюминаторы, свтъ исчезаетъ. Вода плещется у ногъ моихъ, обхватываетъ меня вокругъ пояса, доходитъ мн до шеи, приподнимаетъ отъ земли, раскачиваетъ и бросаетъ обо что-то твердое, это колонна, я чувствую острую боль отъ удара, но не обращаю на нее вниманія и обими руками цпляюсь за спасительную колонну.

Я спасенъ, я облегченно вздыхаю. Мн даже въ голову приходятъ мысли, ничего общаго не имющія съ моимъ настоящимъ положеніемъ, о Стефаніи, Эмиліи, Терез. ‘Если я тутъ погибну, и Тереза наслдуетъ мое состояніе,— говорю я себ,— Феликсъ быстро все спуститъ’.

Еще минута — и вода ужъ доходитъ мн до подбородка, я крпко сжимаю губы, чтобы не наглотаться соленой воды, которая все поднимается и шумитъ уже у меня въ ушахъ. Неужели я утону здсь, какъ попавшая въ котелъ съ водою мышь? Страхъ острымъ холодомъ сковываетъ все мое тло. Неужели я больше не увижу Терезу? Нтъ, это невозможно…

Я съ удвоенной силой, судорожно обнимаю обими руками колонну. Надо только не терять разсудка, дйствовать спокойно, хладнокровно обдумывая каждую мелочь. Мн приходитъ въ голову, что въ самомъ центр потолка имется восьмиугольное окно, открытыя форточки котораго служатъ вентиляторами. Вотъ, если бы я могъ черезъ одну изъ нихъ вырваться на верхнюю палубу! Но гд оно, это окно? Почему я не вижу проникающаго въ него свта? Должно быть, оно позади меня…

Надо плыть назадъ. Я оставляю колонну и сильнымъ ударомъ ноги отталкиваюсь отъ нея. Стараясь сохранять полное хладнокровіе и дышать возможно спокойне, я плыву къ завтному окну. Главное — не дать вод ослпить себя. Но что это? Я какъ будто попадаю въ водоворотъ. Точно тысячи змй обхватываютъ меня и тянутъ внизъ. Я задыхаюсь отъ усилій удержаться на вод и начинаю кружиться на одномъ мст, все время глотая соленую воду.

Это, повидимому, конецъ. ‘Смерть приходитъ!’ — молніей проносится въ голов. У меня нтъ больше силъ бороться съ разсвирпвшими волнами. Быстро, какъ молніи, мелькаютъ въ голов мысли объ Арциз и ея ласкахъ, о Стефаніи.

Да, это смерть, смерть! Мой безпощадный врагъ, соленая вода, все больше проникаетъ въ мой желудокъ, душитъ меня снаружи и изнутри, не даетъ дышать. Конецъ! Я больше не могу, я не въ силахъ продолжать борьбу. Да и къ чему? Все равно это ни къ чему не поведетъ… Неужели же я такъ и умру? Все мое состояніе перейдетъ къ Терез, но Феликсъ, этотъ разбойникъ, очень скоро спуститъ все до послдняго гроша… Ахъ, что мн до этого! Я жить хочу! Мозгъ мой туго сдавленъ, точно веревками. Какъ, однако, долго умираетъ человкъ!.. А что, если сдлать еще одну попытку спасенія? Да, да, непремнно! Я хочу, я долженъ, во что бы то ни стало долженъ спастись! Я чувствую въ рукахъ и ногахъ, во всемъ тл, огромный приливъ энергіи. Нсколько нечеловческихъ усилій — и я снова всплываю наверхъ. Вотъ оно, спасительное окно! Я судорожно хватаюсь за него рукой… Какое счастье! Стекла выбиты, я сумю выбраться! Изъ груди моей вырывается огромный крикъ. Въ то же мгновеніе ко мн сверху протягиваются чьи-то руки, меня хватаютъ, тащатъ вверхъ… Я спасенъ!

Черезъ минуту я дрожу отъ холода на палуб среди другихъ пассажировъ, жалкихъ, несчастныхъ, сбившихся въ тсную кучу, стонущихъ, плачущихъ, причитающихъ. Большинство изъ нихъ старается привязать себя къ палубнымъ кольцамъ, перекладинамъ, периламъ. И здсь нтъ спасенія отъ волнъ. Огромныя, съ синими вершинами, он ежеминутно обдаютъ палубу, и мы носимся среди потоковъ воды, безпомощные, обезсиленные, вмст съ пустыми деревянными ящиками и всякой другой пароходной утварью.

Мн скоро удается зацпиться за кольцо какого-то цилиндра, о который я до крови изрзываю себ пальцы. Сколько разъ мн приходилось, при описаніи караблекрушеній, читать, что волны смыли съ палубы все безъ остатка. Вотъ оно! Теперь я вижу это воочію. Потокъ подхватилъ какую-то полную женщину и снесъ въ море. ‘Спасите!’ — успла только крикнуть она, судя по голосу, это, кажется, дама изъ Санъ-Паоло. Несчастная! А m-lle Кожидоръ? Неужели и ее, полумертвую отъ страха, окоченвшую отъ холода, снесли въ море волны? Мн даже кажется, что я видлъ, какъ она въ послдній разъ взмахнула руками…

Понемногу вс уцлвшіе еще, собравъ послднія силы, сползаются къ шлюпкамъ, нкоторымъ, и мн въ томъ числ, удается взобраться на капитанскій мостикъ. Какая-то дама, стоя рядомъ со мной въ одной ночной рубашк, дрожитъ отъ холода. У Робеспьера вмсто лвой руки виситъ кровавый обрубокъ.

На палуб вдругъ начинается крикъ, шумъ, гулъ голосовъ: то изъ глубины, изъ люковъ, служащихъ выходами для пассажировъ третьяго класса, валитъ толпа эмигрантовъ съ узлами за спинами, тутъ и мужчины, и женщины, и плачущія дти. Вс стараются какъ-нибудь пробраться къ шлюпкамъ.

Волны разбили толстыя стекла, служившія крышей для машиннаго отдленія, и въ него хлынули потоки воды. Теперь гибель кажется неминуемой.

Наконецъ, удается спустить на воду уцлвшія шлюпки. Около нихъ происходитъ неописумая давка… Съ холодомъ въ душ и въ мозгу смотрю я на эту картину. Нтъ надежды на спасеніе: кто не утонетъ, того задавятъ….

Неужели же мы умремъ, я, и обезумвшая сосдка моя, которая дрожащими руками придерживаетъ жемчугъ на ше? На ней теперь пробковый поясъ, съ ея мокрыхъ распущенныхъ волосъ струится вода… Да, спасенія нтъ… Смерть близка, неизбжна… Странно, въ эти роковыя минуты мн все приходятъ въ голову мысли о Терез. Она будетъ моей наслдницей…

Что это! Одна шлюпка, биткомъ набитая пассажирами, какъ будто отчалила? Съ трудомъ удалось отцпить ее. Я вижу, какъ мрно поднимаются и опускаются на ней весла, она все удаляется, удаляется… Эти люди, наврное, спасутся… Надо и мн пробраться въ какую-нибудь шлюпку! Если бы я скинулъ съ себя тяжелое свое одяніе, мн это легче было бы сдлать. Въ пояс у меня зашито все мое богатство: золото, ассигнаціи, векселя. Богъ съ ними!

Моя сосдка все сильне дрожитъ отъ холода, все судорожне хватается за свой жемчугъ.

Я слышу голосъ матроса, который съ чмъ-то возится въ двухъ шагахъ отъ насъ.

— Плотъ скоре спасетъ насъ, чмъ эти биткомъ набитыя шлюпки! На нихъ далеко не удешь…

Прекрасно! Надо принять это къ свднію….

…Я сижу на наскоро сколоченномъ изъ толстыхъ досокъ, обломковъ мачтъ, листовъ желза, бочекъ и деревянныхъ ящиковъ, четвероугольномъ плоту. Рядомъ со мной, дрожа отъ холода, сбились въ кучу другіе пассажиры. Рулевой и матросы съ лихорадочной поспшностью длаютъ послднія приготовленія…

Неужели я спасусь, останусь въ живыхъ? Неужели Терез пока еще не придется наслдовать мое состояніе, чтобы его тотчасъ же спустилъ Феликсъ?..

Во всякомъ случа, я еще не сдамся. Я буду бороться съ волнами, буду отстаивать свою жизнь, сколько бы мн ни пришлось носиться по разбушевавшемуся морю, надъ которымъ теперь нависло опрокинутой чашей небо съ миріадами спокойныхъ, безстрастныхъ звздъ…

XIII.

Госпожу Стефанію Рейнаръ, повидимому, больше интересуетъ ея шитье, чмъ мой разсказъ. Быть можетъ, я плохо разсказываю? Съ той роковой ночи, когда я видлъ обезумвшую отъ страха толпу въ четыреста человкъ, въ отчаяніи цплявшихся за обломками парохода, — прошло уже цлыхъ восемь мсяцевъ.

А между тмъ, это путешествіе черезъ океанъ, которое такъ легко могло кончиться моей гибелью, я предпринялъ изъ-за нея, изъ-за этой молодой женщины, которая теперь, въ ясный майскій день, сидитъ на залитой солнцемъ террас. Я бжалъ за море отъ Стефаніи, боясь, что не устою противъ желанія сдлать ее, въ ущербъ интересамъ своей родни, женой своей.

Да, я бжалъ отъ Стефаніи, а она… какъ она поспшно вышла замужъ! Объ этомъ постаралась Эмилія. Все это произошло въ то время, когда пароходъ нашъ потерплъ крушеніе. Я, въ числ другихъ ста шестидесяти пассажировъ, былъ спасенъ береговой стражей и въ ужасномъ состояніи доставленъ въ больницу въ Ріо-де-Жанейро.

Стефанія шьетъ. Ее совершенно, повидимому, не интересуетъ мое повствованіе о томъ, какъ замтила нашъ плотъ, по разведенному на немъ гигантскому костру, береговая стража, и какія мры она приняла для нашего спасенія. Хоть бы она изъ вжливости вздохнула въ наиболе драматическихъ мстахъ моего разсказа! Вдь, меня съ такимъ сочувственнымъ вниманіемъ слушали совершенно чужіе люди и въ Розаріо, и въ Буэносъ-Айрес!..

Стефанія невозмутимо шьетъ. Неужели Феликсъ настолько завладлъ ею, что она совершенно забыла нашу старую дружбу? Или эта добродтельная супруга просто боится воскрешать былое?.. Правда, сегодня мы въ первый разъ со времени моего возвращенія очутились съ глазу на глазъ. За семейными обдами, въ которыхъ оба мы принимали участіе, мы обмнивались только холодными, короткими, ничего не значащими фразами, все время мы чувствовали на себ насмшливо-торжествующій взглядъ Феликса, который сталъ одваться даже съ нкоторой изысканностью, онъ теперь продаетъ по пяти, семи и даже десяти тысячъ франковъ наивнымъ любителямъ картины Матисса, Ванъ-Ругена и Сезанна, которыя самъ покупаетъ за нсколько десятковъ франковъ.

Да, Стефанія любитъ Феликса, по крайней мр, такъ писали мн въ Буэносъ-Айресъ и Клермонъ, и Ивеленъ, который даже уврялъ меня, что молодыхъ людей необходимо возможно скоре повнчать, такъ какъ флиртъ ихъ заходитъ слишкомъ далеко.

Стефанія все продолжаетъ молча шить.

Я, гршный человкъ, думалъ было, что родня моя умышленно торопилась съ этой свадьбой, чтобы окончательно оторвать ее отъ меня и такимъ образомъ навсегда устранить ее, какъ возможную мою наслдницу. Во всякомъ случа, Тереза была недовольна этимъ бракомъ, я это видлъ изъ ея письма ко мн, мсто, которое Феликсъ получилъ въ банк Ивелена тотчасъ же посл свадьбы, казалось ей недостаточно хорошимъ для ея сына. Я, поэтому, долженъ былъ предложить молодоженамъ спеціально для нихъ отдланный и заново меблированный павильонъ нсколько въ сторон отъ замка. Кром того, я распорядился, чтобы одинъ изъ моихъ автомобилей ежедневно отвозилъ Феликса въ Парижъ на службу и привозилъ его обратно. Теперь и Тереза, и сынъ ея должны бы, мн кажется, быть довольны.

Должна быть довольна и Стефанія. Вмсто человка уже пожилого, она вышла замужъ за молодого, почти юношу, при чемъ ей даже отъ жизни въ замк, о чемъ она такъ мечтала, не приходится отказываться.

Доволенъ и Ивеленъ, этотъ человкъ, съ дьявольской силой воли. Шагъ за шагомъ осуществилось, главнымъ образомъ, благодаря его собственнымъ усиліямъ, все, чего онъ добивался. Мене, чмъ въ какой-нибудь годъ онъ всхъ насъ подчинилъ своимъ теоріямъ величія соціальнаго долга. Онъ же придумалъ для Феликса и прибыльную профессію скупщика и продавца картинъ: наблюдая въ теченіе трехъ недль молодого человка въ своемъ банк, онъ понялъ, что этому авантюристу нужно нчто другое. Любопытно, суметъ ли Стефанія держать своего мужа въ рукахъ?.. Странно: обстоятельства сложились такъ, что она все-таки водворилась въ замк,— если не какъ жена моя, то какъ племянница.

Зато очень, должно быть, недоволенъ Клермонъ: для себя ему ровно ничего не удалось добиться отъ Ивелена.

Стефанія невозмутимо шьетъ подъ пніе и гомонъ порхающихъ за открытымъ окномъ птицъ. Тщетно я разсказываю ей, какую роль игралъ въ нашемъ спасеніи безпроволочный телеграфъ, который взбудоражилъ все восточное побережье Южной Америки, г-жа Рейнаръ только чуть-чуть покачиваетъ головой, и на лиц ея скорй написана скука, чмъ радость за мое спасеніе. Быть можетъ, она мститъ мн за то, что я слишкомъ легко согласился съ доводами, которые отецъ ея выдвинулъ противъ нашего брака?

Я представляю себ, какую кампанію повелъ противъ меня Клермонъ посл писемъ и телеграммъ, посланныхъ мною съ дороги! О, я его знаю! Онъ наврное уврялъ ее, что, основательно изучивъ мой характеръ, положительно высказывается противъ брака дочери со мной, что молодой двушк, вообще, не годится выходить за человка сорока шести лтъ, что она очень скоро сама пожалла бы объ этомъ, и что, наконецъ, онъ пріищетъ для нея лучшаго мужа. Предложеніе Эмиліи и Ивелена пришлось какъ нельзя боле кстати, и Клермонъ горячо ухватился за него.

О чемъ думаетъ теперь Стефанія, въ то время, какъ я разсказываю ей о своихъ злоключеніяхъ на мор? Неужели ея думы несутся къ Феликсу? Дорого бы я далъ, чтобы заглянуть теперь въ ея душу, а главное, узнать, что она испытываетъ по отношенію ко мн…

Меня, признаться, удивило немного, что она согласилась пообдать со мной и Терезой. Ужъ не сдлала ли она это въ пику Феликсу, который еще утромъ телефонировалъ, что онъ, вроятно, поздно прідетъ, такъ какъ ему необходимо закончить сдлку съ однимъ прозжимъ нмцемъ, которому онъ очень выгодно продаетъ картину? Какъ мн по секрету сообщила Тереза, ея сынокъ частенько прибгаетъ къ такимъ хитростямъ, чтобы имть возможность кутнуть въ Париж,— особенно, если ему дйствительно удается заключить выгодную сдлку. Стефанія, быть можетъ, понимаетъ его игру и хочетъ вниманіемъ ко мн возбудить въ немъ ревность? Нтъ. Феликсъ слишкомъ самодовольное животное, чтобы допустить даже самую возможность ревности ко мн. Жена его прекрасно знаетъ, что этимъ она его не возьметъ. Она приняла приглашеніе пообдать съ нами просто потому, что ей скучно одной въ павильон. Къ тому же, живя въ такомъ близкомъ сосдств, вообще, трудно избгать нкоторой интимности.

Стефанія шьетъ. Она, должно быть, чувствуетъ себя очень неловко и не знаетъ, какъ держать себя со мной: вдь, я все же въ теченіе цлаго дня былъ ея женихомъ и даже держалъ ее въ своихъ объятіяхъ!

Впрочемъ, ни она, ни я, не могли предвидть, что у Изабеллы начнется мигрень, что Терез придется все послобденное время посвятить улаживанію счетовъ съ подрядчикомъ, и что мы, слдовательно, останемся съ глазу на глазъ.

Она, эта маленькая Стефанія, сегодня кажется мн особенно привлекательной. Во всей ея фигур, въ движеніяхъ, въ голос, есть что-то безконечно-чарующее, это не красота,— это нчто большее, чмъ красота. Какъ мило ея почти дтское личико подъ широкой шляпой съ блой кружевной отдлкой! Чудится, что отъ руки ея, выглядывающей изъ строгаго рукава, долженъ исходить нжный ароматъ, ея прелестная ножка въ сромъ чулк невольно наводитъ на мысль о томъ, какъ, должно быть, вся она хорошо сложена. Во всемъ, въ каждой ея черточк, сквозитъ гармонія женственности. Она какъ бы лучится вся. Ни хорошенькая плутовка Арциза, ни m-lle Кожидоръ, эта гордая красавица, положительно не могутъ выдержать сравненія со Стефаніей, несмотря на всю скромность ея наряда…

Я умолкаю. Мн страстно хочется узнать, что она думаетъ, что чувствуетъ. Вокругъ насъ природа щедро разбросала самыя яркія свои краски, цвты издаютъ опьяняющіе ароматы, слышенъ гомонъ птицъ и наскомыхъ. Меня охватываетъ какая-то истома.

Такъ сидть неловко, и я снова заговариваю. Начинаю я съ непростительной глупости. Разсказывая Стефаніи о своихъ переживаніяхъ въ роковую ночь крушенія, я сознаюсь, что въ минуты, которыя казались мн послдними, я думалъ о всхъ близкихъ мн людяхъ, въ томъ числ и о ней, тутъ же я счелъ нужнымъ прибавить, что, вообще, человкъ, готовящійся къ смерти, вспоминаетъ самыя счастливыя событія своей жизни. По счастью, въ моемъ тон не было ни тни сентиментальности или нжности: я сказалъ это просто, повствовательнымъ тономъ, какъ человкъ, разсказывающій какой-нибудь эпизодъ или анекдотъ. Со стороны можно было бы подумать, что мн самому кажется страннымъ, почему у меня въ эти роковыя минуты были такія именно мысли и воспоминанія.

Стефанія молча выслушала это неосторожное признаніе. Она не отвтила мн жестомъ лукаваго недоврія, какой обыкновенно длаютъ женщины, когда имъ говорятъ такія лестныя вещи. Она только оставила на минуту работу и бросила взглядъ на зеленыя, желтыя и блыя лужайки со сверкающимъ между ними прудомъ, позлащеннымъ лучами заходящаго солнца.

Вдругъ лицо ея, на которомъ все время была написана тяжелая скука, словно волшебствомъ озаряется какимъ-то внутреннимъ свтомъ. Стефанія какъ бы съ благодарностью и умиленіемъ смотритъ на лужайки, на порозоввшій прудъ и заходящее въ глубин аллеи дневное свтило. Я ощущаю въ себ смлость и говорю:

— Да, я все время, въ ту роковую ночь, вспоминалъ недавнее прошлое. Неправда ли, madame, это странно для человка, который съ минуты на минуту ждетъ смерти?

— Нтъ, почему же?… Я въ такія минуты тоже думала бы объ этомъ…

Она задумчиво смотритъ на прудъ, который мало-помалу начинаетъ покрываться яркимъ багрянцемъ.

— Вы убждены, что не ошибаетесь? Неужели вы въ ожиданіи смерти думали бы о красот этого парка, о его обитателяхъ?!

— Но мн кажется, что нигд, во всемъ мір, вы не найдете такого прелестнаго уголка. Посмотрите!…

Стефанія явно уклоняется отъ прямого отвта на вопросъ, котораго я не высказалъ, но который она угадала, но я убжденъ, что моя бывшая невста могла бы сказать мн больше того, что сказала.

Я ищу ея взгляда, но глаза ея избгаютъ меня. Она внимательно всматривается въ узкую, высокую аллею, въ самомъ конц которой виднется огромный пурпурный дискъ заходящаго солнца. Почему она избгаетъ моего взгляда? Неужели это благоразуміе не совсмъ увренной въ себ добродтели?

— Въ иные дни онъ такъ хорошъ, этотъ паркъ!…— тихо говоритъ она.

При этихъ словахъ лицо ея покрывается облакомъ грусти. Чтобы не дать мн замтить этого, она снова склоняется надъ своей работой. Я прекрасно вижу, что иголка въ ея дрожащихъ пальцахъ попадаетъ не туда, куда слдуетъ.

— Да, особенно памятенъ мн одинъ такой день,— отвчаю я.— Вверху, въ зеленой листв, цловалась клювами пара синицъ…

По лицу Стефаніи пробгаетъ чуть замтная судорога. Она смущенно начинаетъ разглаживать на своемъ худощавомъ колн кусокъ шелка, надъ которымъ работаетъ.

— И все же…

Она такъ тихо произнесла это слово, что я скоре угадалъ, чмъ разслышалъ его. Съ бьющимся отъ радости сердцемъ, я догадываюсь, что Стефанія хотла сказать: ей было тяжело посл моего отъзда.

Сомннія нтъ, она жалетъ, что все это такъ сложилось.

— Ахъ, если бы я не боялся, что, связавъ вашу молодую жизнь съ моей, совершу преступленіе!

Стефанія отрицательно качаетъ головой.

— Нтъ, дло было не во мн: вы просто боялись, что вамъ придется принести въ жертву интересы близкихъ вамъ… Но вовсе не было необходимости приносить кого бы то ни было въ жертву… даже… даже… меня…

— Что вы такое говорите, Стефанія! Вы жертва?! Но я не понимаю… Все, о чемъ вы могли мечтать, къ вашимъ услугамъ въ этомъ парк, который вы такъ любите! Мн казалось, что я хоть немного снялъ съ себя вину, способствуя вашему браку, который далъ вамъ возможность не отказываться ни отъ одной изъ вашихъ грезъ… ни отъ одной!…

Я умышленно напираю на послднія слова въ тайной надежд, что она станетъ оспаривать ихъ. Она поняла, чего мн такъ страстно хочется.

— Ни отъ одной?

Она печально качаетъ головой, потомъ еще ниже склоняется надъ работой.

— По крайней мр, насколько я знаю… Мн кажется, что вс ваши желанія осуществились. А любовь пылкаго художника, рвущагося въ бой съ неправдой, молодого, полнаго силъ,— неужели это не можетъ составить счастья женщины?… Молодость, прекрасная, свтозарная молодость!

— Да, да…

Стефанія все еще не хочетъ поднять голову. Быть можетъ, она боится увидть мое увядшее лицо, мои морщины и пробивающуюся въ волосахъ сдину? Я вспоминаю, что почти уже старикъ и совершенно теряю самоувренность, которую чувствовалъ въ себ минуту тому назадъ. Въ голос моемъ звучитъ горечь, когда я снова обращаюсь къ Стефаніи.

— Неужели вы все еще не привыкли къ дыму трубки, къ пестрой мазн и антимилитаристскимъ теоріямъ?

— Увы! Приходится привыкать…

— Странно! Я и не зналъ, что вы такъ… такъ мало понимаете молодыхъ художниковъ… Мн, наоборотъ, казалось, что его шутки забавляли васъ.

— Клоуны въ циркахъ,— почти сердито отвчаетъ она,— тоже забавляли меня… вплоть до клоуновъ-художниковъ, которые потшаютъ почтеннйшую публику карикатурными рисунками…

— Горе съ тонко чувствующими женщинами: ихъ ничмъ не удовлетворишь!

Я вн себя отъ радости: въ какихъ презрительныхъ выраженіяхъ Стефанія говоритъ о Феликс! Какъ она насмхается надо всмъ, что единственно могло въ немъ нравиться молодой двушк,— надъ его веселостью, жизнерадостностью! Я такъ счастливъ, что мн стоитъ большого труда сохранить на своемъ лиц подобающее случаю печальное выраженіе.

— Стефанія, неужели вы… неужели вы… несчастливы?

— Разв я жалуюсь?

Мн мало того, что я узналъ. Мн нужно ясное, не оставляющее сомнній признаніе съ ея стороны, я хочу убдиться, что она горько кается въ своей ошибк, стыдится ея.

— Насколько мн извстно, вы питали къ нему склонность. Мн даже разсказывали, что Марія разъ ночью, въ мое отсутствіе, замтила въ вашей комнат… Феликса…

Объ этомъ мн сообщилъ въ своемъ письм Ивеленъ, это мн подтвердили по моемъ возвращеніи вс домашніе. Я теперь ршилъ взять быка за рога: любопытно, что-то она мн отвтитъ…

Съ минуту она молчитъ.

— Бываютъ мнимыя, кажущіяся преступленія…

— Что вы этимъ хотите сказать?

— Поврили Феликсу… врне, сдлали видъ, что поврили ему. А онъ искусно все это подстроилъ… Тутъ, вдь, особый разсчетъ былъ… вы понимаете, о чемъ я говорю. Хотли вырыть между мной и вами пропасть. Океана, раздлявшаго насъ, показалось имъ недостаточно…

— Но… отецъ вашъ далъ мн понять, что вы питаете серьезную склонность къ моему племяннику. Это-то и побудило меня переплыть океанъ, въ волнахъ котораго я чуть не погибъ, думая въ самыя роковыя минуты о васъ…

— Да, отецъ… Къ счастью, онъ слишкомъ сильно любитъ меня. Мою склонность къ Феликсу, онъ просто-на-просто выдумалъ, чтобы возбудить въ васъ ревность и сдлать меня въ вашихъ глазахъ боле привлекательной. ‘Я знаю людей,— говорилъ онъ мн,— предоставь мн дйствовать!…’ Ну, и вотъ… Какъ только вы ухали, противъ меня повели правильную осаду. Меня выдали за этого… ненормальнаго человка, чтобы… помшать мн выйти за васъ и, такимъ образомъ, спасти наслдство. И я, лишенная всякихъ средствъ, съ больнымъ отцомъ на рукахъ, была совершенно безсильна… я вынуждена была подчиниться…

Такъ вотъ оно что! Г-жа Рейнаръ просто ненавидитъ своего мужа!…

— Вамъ, быть можетъ, приходилось читать… вы вдь такъ много читаете!… Читать про эту римлянку, которая ненавидла еще не родившагося ребенка, потому что отцомъ его былъ изнасиловавшій ее во время разграбленія города солдатъ изъ варварской орды…

— Да, что-то такое, помнится, я гд-то читалъ…

— Я часто думаю о ненависти этой римлянки къ тому чуждому, враждебному ей существу, которое она со злобой носила подъ сердцемъ своимъ…

Несмотря на всю свою наивность, это ученическое сравненіе производить на меня тяжелое впечатлніе. Неужели Стефанія ждетъ ребенка? Я не ршаюсь спросить ее объ этомъ.

Странно: почему самая мысль о томъ, что Стефанія скоро, быть можетъ, станетъ матерью — для меня острый ножъ въ сердце? Мн и прежде приходилось думать, что у нея съ Феликсомъ могутъ быть дти, но тогда я смотрлъ на нее совершенно другими глазами, тогда я былъ увренъ, что она любитъ его и, вообще, счастлива… И вдругъ я узнаю, что она ненавидитъ своего мужа! Она просто, безъ всякихъ обиняковъ, сознается мн въ этомъ, почти совершенно отбросивъ ложный стыдъ, который удерживалъ бы всякую другую на ея мст.

Да, она любитъ меня, а любя меня, ей тяжело принадлежать другому и ждать отъ него ребенка.

Стефанія любитъ и любила меня!

Она любила меня самой настоящей любовью — и не за богатство мое, а за меня самого: часть моего богатства, вдь, и безъ того перейдетъ къ ней, какъ къ жен Феликса, но это, повидимому, нисколько не интересуетъ ее.

Да, она любила и любитъ меня, а Феликсъ ей противенъ. И я отвергъ эту любовь, это незамнимое сокровище! Мои сестры, племянники и племянницы, ея отецъ, кухарка Марія, Гильомъ,— вс составили заговоръ, чтобы отнять у меня великое счастье взаимной любви… Съ лицемрной нжностью обнимая меня, они въ то же время предательски душили то, что могло мн дать высшее счастье!…

Мы оба умолкаемъ. Стефанія лихорадочно шьетъ.

На землю понемногу спускаются сумерки. Только на поверхности пруда еще дрожатъ кое-гд, между длинными тнями отъ прибрежныхъ деревьевъ, розовыя пятна. Густая аллея совершенно закрываетъ отъ насъ сверо-западную часть небосклона, но видъ парка, который постепенно окутываютъ сумерки, и безъ того великолпенъ.

Придя немного въ себя, я обращаю вниманіе Стефаніи на развернувшуюся передъ нашими глазами картину. Я говорю ей, что въ окружающей насъ природ есть что-то символическое,— по крайней мр, для меня…

— Да, мой другъ,— вполголоса, точно размышляя вслухъ, говорю я,— спускается вечеръ. Это мой вечеръ, сумерки моей жизни. Только что скрывшееся солнце оставило на западной сторон небосклона и на поверхности пруда красные, кровавые слды,— мое сердце, прощаясь навсегда съ радостями любви, тоже тихо истекаетъ кровью. Мое солнце зашло, какъ зашло минуту тому назадъ дневное свтило. Для васъ оно еще снова взойдетъ: потомъ какъ-нибудь, впослдствіи, ваше сердце опять проснется для любви, для радостей жизни, но я… меня впереди ждетъ только ночь, могила…

— Молчите! Молчите, ради Бога! Разв можно впадать въ такое отчаяніе!…

И Стефанія поворачиваетъ ко мн лицо, на которое сумерки накладываютъ странный, фантастическій отпечатокъ. Въ ея взгляд, въ изгиб ея молодого тла, мн чудится та же тихая торжественность, какъ и въ наступающемъ вечер.

Тихо, чуть слышно, начинаетъ она говорить. Въ корректныхъ, тщательно отдланныхъ фразахъ, проситъ она меня о помощи. Феликсъ, изображая собой сына народа, которому противны барскія сентиментальности, всячески унижаетъ и мучитъ ее. Нтъ такого тяжелаго оскорбленія, котораго онъ съ легкимъ сердцемъ не бросилъ бы ей въ лицо, онъ высмиваетъ ея манеры, туалеты, на ея глазахъ заигрываетъ съ горничными, все это длается якобы добродушно, чтобъ подчеркнуть свою прямоту и свой веселый нравъ. Стефанія все выносила: обиды, насмшки, измну. Съ какимъ нетерпніемъ она меня ждала! Она не знала, какъ я къ ней отнесусь: пожалю я ее, или отвернусь. Холодъ, которымъ повяло на нее отъ меня съ первыхъ же нашихъ встрчъ посл моего возвращенія, повергъ ее въ отчаяніе, ей такъ страстно хотлось умереть, разъ навсегда избавиться отъ страданій! Сегодня, случайно оставшись со мной наедин, она ужъ ничего не ждала отъ меня,— ни участія, ни ласковаго слова…

Стефанія на минуту останавливается, какъ бы не ршаясь говорить о радости, какую она только что испытала, узнавъ, что я все же остался ея другомъ. Теперь она чувствуетъ себя гораздо бодре и спокойне смотритъ въ будущее. Она будетъ утшать себя мыслью, что Феликсъ — мой племянникъ, что только благодаря этому замужеству она можетъ жить въ этомъ парк, о чемъ такъ мечтала. Въ горячихъ выраженіяхъ она начинаетъ благодарить меня, что я позволилъ имъ здсь поселиться: вдь, каждый уголокъ здсь полонъ для нея такихъ славныхъ воспоминаній…

— Нашихъ воспоминаній, не правда ли?

— Да, нашихъ…

И я, во второй разъ въ жизни, горячо прижимаю ее къ груди. Стефанія тихо плачетъ, и слезы ея капаютъ на мою сдющую бороду.

Милая, бдная Стефанія! Я сдлаю все возможное, чтобы облегчить твое горе. Я буду твоимъ другомъ и защитникомъ, и что бы съ тобой ни случилось, ты всегда найдешь у меня совтъ и помощь. Я знаю, больше всего тебя терзаетъ ожиданіе ребенка отъ ненавистнаго теб человка, ты боишься, что и теперь уже это будущее существо носитъ въ себ зародыши пороковъ своего отца. Успокойся же: я врю, что намъ все же удастся сдлать твоего ребенка хорошимъ, честнымъ человкомъ, тмъ боле, что у него такая милая, славная мать…

Слышенъ шумъ шаговъ, и мы смущенно садимся каждый на свое мсто. Въ ту же минуту къ намъ подходитъ Изабелла.

— Вижу по васъ, что Стефанія разсказывала теб о своемъ гор. Ахъ, Феликсъ дйствительно несносенъ! Нашъ долгъ — длать все возможное, чтобы скрашивать жизнь бдной, безотвтной Стефаніи, которая, право же, заслуживаетъ лучшей доли. Я очень рада видть васъ вмст… очень, очень рада…

Молодая двушка садится между нами. Она ласково гладитъ по голов подошедшую къ намъ красавицу Надину. Умное животное какъ бы понимаетъ, что у насъ какое-то большое горе, смотритъ на насъ большими печальными глазами, въ которыхъ написано столько преданности, и тихо помахиваетъ хвостомъ.

Изабелла тоже грустно настроена.

Что хотла она сказать этимъ подчеркиваніемъ своей радости, что видитъ насъ вмст?

Она не безъ театральности всматривается съ минуту во все сгущающійся снаружи мракъ, выдерживаетъ паузу, а затмъ говоритъ:

— Я очень, очень виновата передъ вами. Я была глупа и ничего не поняла… Да, да! Я проявила по отношенію къ вамъ много глупости и злости!…

Стефанія тихо поднимается со стула, подходитъ къ Изабелл, и об женщины обмниваются долгимъ поцлуемъ.

Въ эту минуту, въ сопровожденіи несущаго зажженную лампу Гильома, входитъ Тереза.

— Слава Богу, все въ порядк!— со вздохомъ облегченія говоритъ она, думая, повидимому, о своемъ хозяйств.

Эти слова вызываютъ у Изабеллы печальную усмшку.

Все въ порядк!…

Вмст съ только что угасшимъ днемъ, угасъ навки и такъ долго горвшій въ сердц моемъ огонь надежды. Точно и на него, на мое бдное сердце, спустилась темная ночь, которая окутываетъ теперь густымъ покровомъ землю.

Пер. съ франц. Н. Тасинъ.

‘Современникъ’, кн.I—VI, 1912

Стефанія.

I.

II.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

Читайте также: