Старый замокъ.
Старый замокъ.
Романъ въ 3-хъ частяхъ.
Маріонъ Крофорда.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Старый замок, Кроуфорд Фрэнсис Марион, Год: 1889
Время на прочтение: 256 минут(ы)
Баронесса фонъ-Зигмундскронъ была въ сущности совсмъ еще не старая женщина, хотя вс въ околодк и величали ее старухой баронессой. Волосы ея посдли, и она была очень худа и блдна, тонкія черты лица стали какъ-бы прозрачны, хотя и свидтельствовали о былой красот, а если ея высокій блый лобъ и восковое лицо поражали отсутствіемъ складокъ и морщинъ, то, вроятно, время и горе не нашли пластическаго матеріала, на которомъ могли бы начертать свою исторію. Она была очень высокаго роста и держала голову прямо и горделиво, а поступь ея отличалась такой твердостью и упругостью, какихъ нельзя было ожидать отъ особы, по наружности слабой. Правда, что она ни разу въ жизни не была больна, и что ея худоба происходила отъ самой естественной изъ всхъ причинъ, но наблюдатель не могъ этого знать, а сама она, по мотивамъ, которые читатель сейчасъ узнаетъ, ни за что бы о ней не сообщила. При этомъ, во взгляд ея голубыхъ глазъ съ длинными рсницами было нчто такое, что не допускало никакихъ выраженій участія. Неопытнйшій изъ людей сразу увидлъ бы, что это самая гордая изъ женщинъ, и догадался бы, что она, кром того, самая скрытная. Она дйствовала и говорила такъ, какъ если бы замокъ Зигмундскронъ все еще былъ тмъ, чмъ во время оно, и воспитала въ томъ же дух свою единственную дочь.
Дочь была очень похожа на мать — на сколько возможно, чтобы юная красавица напоминала пожилую и солидную женщину.
Бдность слишкомъ слабое слово, чтобы передать то состояніе, въ какомъ жили мать и дочь, и жили многіе годы. У нихъ не было никакихъ средствъ къ существованію кром пенсіи, назначенной вдов поручика фонъ-Зигмундскрона, ‘павшаго на пол чести’,— какъ было сказано въ оффиціальномъ доклад,— во время кровопролитной войны съ Франціей. Онъ былъ послдній въ род, и смерть застала его, когда онъ лишился всхъ родственниковъ. За два года передъ тмъ онъ женился на двушк такой же благородной и такой же бдной фамиліи, какъ и онъ самъ, и дожилъ до рожденія дочери, которой предстояло наслдовать его благородство, бдность и голыя стны прародительскаго замка.
Зигмундскронъ былъ очень внушительнымъ замкомъ въ свое время, и полуразрушенныя стны старой твердыни все еще величественно глядятъ съ вершины утеса. Въ сущности раззоренность замка больше вншняя, и какихъ-нибудь нсколькихъ тысячъ было бы достаточно, чтобы возстановить зданіе въ его прежнемъ блеск.
Не одинъ разбогатвшій купецъ или банкиръ готовъ былъ заплатить за него крупную сумму, хотя земля и отошла отъ замка, и даже лсъ, росшій у подошвы скалы, принадлежалъ корон.
Но баронесса фонъ-Зигмундскронъ скоре умерла бы съ голоду въ своихъ сводчатыхъ покояхъ, но не взяла бы и половины всего золота Швабіи, чтобы выпустить изъ своихъ рукъ родовое гнздо покойнаго мужа. Кром того она разсчитывала, что Грейфъ женится на Хильд, посл чего все уладится. Грейфъ такъ богатъ, что реставрируетъ и отдлаетъ старинный замокъ и вдохнетъ жизнь въ древніе залы и корридоры. Но чтобы Грейфъ женился на Хильд, необходимо, чтобы Хильда выросла красавицей, а для того, чтобы выростить Хильду, надо устранить крайнюю нужду.
Да! дло дошло до того, что вопросъ о пропитаніи сталъ вопросомъ первостепенной важности. На двоихъ не хватало, но Хильду нельзя было морить голодомъ. Вотъ секретъ, котораго никто не долженъ былъ знать и который слдовало скрывать даже отъ Хильды. Въ первые годы не такъ еще трудно было жить. Были еще кое-какія драгоцнности, которыя можно было продать, имлись кое-какіе ресурсы. Пока Хильда была ребенкомъ, легче было сводить концы съ концами, потому что ей не требовалось много платья, да и ла она меньше. Но наступилъ наконецъ день, когда баронесса фонъ-Зигмундскронъ, не такая въ то время худая и блдная, какъ теперь, увидла выраженіе голода въ глазахъ блокурой двочки. Удлять отъ порціи матери было почти нечего, но мать сказала себ, что проживетъ на половинной порціи. Больше экономничать было не на чемъ. Съ этой минуты баронесса фонъ-Зигмундскронъ стала жаловаться на головную боль и, главное, на потерю аппетита. Она не можетъ сть, увряла она. Она не думаетъ, что это что-нибудь серьезное и, вроятно, поправится черезъ нсколько дней. Но дни смнялись недлями, недли мсяцами, а мсяцы годами, и Хильда выросла высокая и красивая, безсознательно додая ежедневную порцію материнской пищи. Никакой пустынникъ не питался скудне баронессы, никакой потерпвшій кораблекрушеніе бднякъ не отмривалъ такъ скупо унцію сухарей, долженствовавшихъ впродолженіи многихъ дней поддержать его бренное существованіе, ни одинъ мученикъ не переносилъ безмолвне и терпливе свои страданія. Но Хильда росла, годы проходили, и Грейфъ придетъ въ свое время на выручку.
Грейфъ, на котораго возлагались такія большія надежды, былъ ея дальній кузенъ и сосдъ. Родство было со стороны матери Хильды, ддъ которой былъ Грейфенштейнъ, и потому можно бы думать, что она приметъ помощь отъ своихъ богатыхъ родственниковъ, тмъ боле, что они очень желали, чтобы ея дочь вышла замужъ за ихъ единственнаго сына. Но баронесса была такая гордая женщина, что не могла просить о томъ, чего ей не догадывались предложить. Надо также сказать, что Грейфенштейны, хотя и знали, что Зигмундскроны очень бдны, но ршительно не подозрвали, что они такъ нуждаются. Они знали, что замокъ не заложенъ и воображали, что еслибы нужда очень сильно придавила баронессу, она бы продала замокъ. Она же никогда не говорила о своихъ длахъ и извинялась, что не приглашаетъ ихъ къ себ гостить, ссылаясь на свое нездоровье.
Въ рдкихъ случаяхъ, когда Грейфенштейнъ и его жена прізжали въ замокъ, ихъ неизмнно впускала та же чисто одтая пожилая женщина, провожала ихъ въ тотъ же старомодный покой, откуда, посл кратковременнаго визита, они проходили въ ворота тмъ же путемъ. Вотъ все, что они видли въ Зигмундскрон. Дважды въ годъ Хильда и ея мать приглашались на дв недли гостить въ Грейфенштейнъ, но никто по ихъ виду не подумалъ бы, что роскошь этого замка удивляла ихъ или что он охотно промняли бы на него свой домъ.
Воспитаніе Хильды не было въ заброс. Однимъ изъ первыхъ правилъ, преподанныхъ ей матерью съ самаго ранняго дтства — это никогда не говорить о томъ, что она видла въ чужихъ домахъ. Двочка вскор уразумла смыслъ этого, а такъ какъ она унаслдовала материнскую гордость, то почти безсознательно подражала ея образу дйствій. Самъ Грейфъ былъ единственнымъ лицомъ, которое могло бы знать о положеніи длъ, но такъ какъ онъ былъ влюбленъ въ кузину съ малыхъ лтъ, то боялся оскорбить ея чувство разспросами. Хильда была скрытна даже съ нимъ и не отъ стыда, что она такъ бдна, а потому, что была слишкомъ горда, чтобы дать кому-нибудь подумать, что она или ея мать нуждаются въ помощи Грейфенштейновъ.
Наконецъ еслибы нежеланіе баронессы просить о помощи было все еще непонятно, то была еще причина, которая одна могла бы объяснить это. Между ней и матерью Грейфа существовала сильная и непреодолимая антипатія. Она не постигала, какъ могъ Грейфенштейнъ жениться на такой женщин. Тутъ была какая-то тайна, до которой она никогда не допытывалась. Самъ Грейфенштейнъ былъ угрюмый, молчаливый человкъ воинственной наружности, страстный охотникъ, родъ сдовласаго патріарха аристократической семьи, сухой какъ ремень, вжливый въ обращеніи той чопорной вжливостью, что не измняется ни при какихъ обстоятельствахъ, строгій во взглядахъ, религіозный, честный, полный тхъ предразсудковъ, которые создаютъ врноподданнйшихъ слугъ короны и злйшихъ противниковъ всякой перемны.
По наружности и манерамъ баронесса фонъ-Грейфенштейнъ представляла полный контрастъ своему мужу. Она была въ молодости хорошенькая, блокурая и веселая особа, теперь она превратилась въ отцвтшую блондинку, неестественную и жеманную. Лишенная отъ природы изящнаго вкуса, она тмъ не мене посвящала много времени на украшеніе своей особы. Она была невысока, но хорошо сложена, и еслибы ея нервное желаніе нравиться не мшало ей хранить хоть какое-нибудь спокойствіе въ манерахъ и обращеніи, ея наружность все еще могла бы казаться довольно пріятной. Къ несчастію, она ни минуты не пребывала въ поко и рдко молчала.
Нкоторыя изъ женщинъ напоминаютъ печатную страницу, испещренную курсивомъ и восклицательными знаками. Сначала постоянные взрывы восторга производятъ въ слушател чувство неловкости, которое скоро переходитъ въ положительное смущеніе и разршается настоящей и глубокой антипатіей. Сначала человкъ тревожно ищетъ причину, которая могла бы вызвать этотъ нелпый восторгъ, и ничего не находитъ, хотя лицо его собесдницы безпрерывно дергается, возбуждаемое какимъ-то электрическимъ токомъ и какъ будто пародируетъ вс выраженія человческихъ чувствъ.
Но фонъ-Грейфенштейнъ вовсе не была такъ глупа, какъ можно было бы думать. Ея безразсудство было поверхностное. Часть ея жизни прошла въ очень странныхъ условіяхъ, и еслибы истина обнаружилась, то оказалось бы, что она уметъ извлекать личныя выгоды изъ такихъ обстоятельствъ, которыя для многихъ показались бы безнадежными.
Она и ея супругъ рдко покидали свой замокъ въ Шварцвальд и, само собой разумется, ихъ жизнь была очень скучна и монотонна. Но въ душ Клара фонъ-Грейфенштейнъ считала, что ея настоящее заточеніе — рай сравнительно съ тмъ существованіемъ, какое выпало бы ей на долю, не сумй она выпутаться изъ бды такъ ловко. Въ первые годы замужества она часто вспоминала о томъ, что такъ мучило ее, что держало въ постоянной тревог, и одно время она постоянно носила при себ довольно значительную сумму денегъ, какъ бы готовясь къ неожиданному путешествію.
Но прошло двадцать пять лтъ, и ничего непредвидннаго не происходило, и она наконецъ почувствовала себя въ безопасности, кром того у нея родился сынъ и вышелъ весь въ отца. Не будь Грейфа, неизвстно, какъ бы повернулись дла, потому что, хотя мужъ Клары относился къ ней съ той натянутой вжливостью, какая его всегда отличала, но про себя не могъ, конечно, не замчать, что она становится очень не сносной старухой.
Но если даже въ душ онъ и не одобрялъ поведенія жены,— то уважалъ въ ней мать Грейфа. Кром того, если уже говорить всю правду, въ его собственной семь было темное пятно, въ лиц своднаго брата, Куно фонъ-Ризенека. Въ дйствительности существованіе этого брата, о которомъ Клара ничего не знала, и было причиной, почему Грейфенштейнъ прожилъ столько лтъ въ деревн и если путешествовалъ, то за предлами Германіи. Онъ удивлялся, почему его жена, не вдавшая этой исторіи, такъ охотно и безропотно согласилась длить его уединеніе въ Шварцвальд, и эта покорность ея наводила на мысль, что, должно быть, у нея самой была основательная причина предпочитать уединенную жизнь. Но если онъ не остановился на этой мысли двадцать пять лтъ тому назадъ, то тмъ мене дозволилъ бы ей смущать себя теперь, когда Клара была матерью рослаго молодца, наслдника всего Грейфенштейновскаго имущества.
Въ іюл мсяц Грейфъ долженъ былъ пріхать домой изъ университета, и вслдъ затмъ Хильда съ матерью прідутъ гостить въ замокъ.
Древнее жилище, гд должно было произойти это свиданіе, такъ непохоже на вс другіе замки, что заслуживаетъ описанія.
Швабскій Шварцвальдъ въ буквальномъ смысл черный, за исключеніемъ зимы, когда снгъ покрываетъ втви деревьевъ и образуетъ глубокіе сугробы на земл, прикрывая собой коверъ изъ сосновыхъ иглъ. Пейзажъ необыкновенно грустный и монотонный. Мстами, на протяженіи нсколькихъ миль, скалы вдругъ выступаютъ изъ лса,— большею частью тамъ, гд Негольдъ, скоре горный потокъ, нежели рка загибается. Многіе изъ этихъ крутыхъ и каменистыхъ мысовъ увнчаны старинными твердынями, большею частью уже въ развалинахъ, хотя нкоторыя, весьма немногія, реставрированы, и въ нихъ живутъ ихъ владльцы. Названіе Грейфенштейна не найдется ни на одной карт этой мстности, хотя т, которые съ мстомъ знакомы, тотчасъ же узнаютъ его. Водопадъ стремится внизъ подъ острымъ угломъ и омываетъ подошву крутаго утеса. Бока утеса такъ круты, что т, которые построили на его вершин крпость, не нашли нужнымъ строить никакихъ оборонительныхъ твердынь, за исключеніемъ одной гигантской стны, которая огибаетъ край утеса и образуетъ трехгранную площадку между массивнымъ больверкомъ и двумя пропастями, замыкающими всю фигуру. Эта единственная фортеція представляетъ собой громадную груду камня, массивную и колоссально высокую, на двухъ оконечностяхъ ея высятся остроконечныя башни, соединяющіяся крытымъ ходомъ съ вершиной стны, которая даже на этой высот иметъ шесть футъ ширины и около сотни въ длину.
Такова твердыня, за которой Грейфенштейны безопасно проживали впродолженіи нсколькихъ поколній въ бурную эпоху бароновъ. Они до того были уврены въ своей безопасности, что выстроили свое жилище по ту сторону больверка, такимъ образомъ, что оно ничмъ не намекало на войну, или на опасность. Домъ былъ готическій по стилю, со множествомъ оконъ и орнаментовъ, съ широкими балконами. Трехгранная площадка была обращена въ цвтникъ, окруженный парапетомъ. Защищенныя съ свера громадной стной, а съ юга — открытыя солнцу, растенія произрастали здсь съ баснословной роскошью, и лтомъ фонтаны въ мраморныхъ бассейнахъ охлаждали жаркій, пропитанный смолистыми испареніями воздухъ.
Узкія ворота, въ которыя съ трудомъ могли бы пройти два человка рядомъ, вели въ этотъ эдемъ, сквозь срую безоконную твердыню, которая отдляла его отъ меланхолическаго лса. Одно только маленькое строеніе находилось со стороны лса въ пятидесяти шагахъ отъ воротъ. То была небольшая, четырехугольная башня, вся поросшая мхомъ и вьющимися растеніями и, очевидно, предоставленная разрушенію. Она была извстна въ семь и въ околодк подъ названіемъ ‘Башни Голода’, служила темницей для плнниковъ, которыхъ морили въ ней голодомъ. Баронесса фонъ-Зигмундскронъ съ любопытствомъ глядла на эту башню, когда гостила у родственниковъ. Она могла бы описать страданія бдняковъ, погибшихъ въ этой башн, лучше чмъ кто другой. Въ какихъ-нибудь двадцати миляхъ разстоянія отъ всей той роскоши, какая царила въ великолпномъ замк, она долгіе годы почти морила себя голодомъ, чтобы ея единственное дитя не знало недостатка. А между тмъ сытые полсовщики, снимая шапки передъ ‘госпожой баронессой’, и ихъ краснощекія жены и дочери говорили другъ другу, что она копитъ несмтныя богатства въ Зигмундскрон, которыя современемъ перейдутъ къ златокудрой Хильд. Они знали, — потому что этого нельзя было утаить отъ нихъ,— что старуха Бербель приходитъ за покупками на рынокъ съ жалкими грошами, и естественно выводили изъ этого заключеніе, что баронесса такая же скряга, какъ нкоторые изъ нихъ, и держитъ золото въ разбитыхъ чайникахъ, гд-нибудь въ башн, въ мст, извстномъ однмъ совамъ. Возможно также, что Бербель — ее звали Варварой — поддерживала это мнніе, находя, что ужъ пускай лучше ея милую госпожу считаютъ скупой, нежели бдной. Деревенскій бургомистръ, который снималъ сюртукъ, всякій разъ какъ ему приходилось подписывать свое имя, но котораго почему-то считали гораздо боле свдущимъ, чмъ школьнаго учителя, говаривалъ про какіе-то серебряные рудники въ Силезіи, принадлежавшіе Зигмундскронамъ, и иногда доходилъ до того, что уврялъ своихъ слушателей, что въ этихъ рудникахъ, находили также и брилліанты, величиной въ кружку пива, изъ которой онъ черпалъ вдохновеніе въ своихъ бесдахъ. Но вс разговоры оканчивались обыкновенно предсказаніемъ, что все уладится, когда молодой баронъ Грейфенштейнъ женится на молодой баронесс Зигмундскронъ.
Теплымъ іюльскимъ днемъ, когда Грейфа ожидали въ замк, отецъ его взялъ ружье, хотя дичи почти не водилось въ эту пору года, и пошелъ пшкомъ по широкой дорог, которая вела до отдаленной желзнодорожной станціи. Осанистый привратникъ осклабился вслдъ господину. Много лтъ сряду, въ тотъ день, когда студента ждали домой, старикъ Грейфенштейнъ отправлялся по этой дорог навстрчу сыну, не говоря ни съ кмъ ни слова, но съ счастливымъ выраженіемъ въ глазахъ. Обыкновенно бывало такъ, что экипажъ съ багажемъ възжалъ въ ворота, а часъ или два спустя, отецъ съ сыномъ появлялись изъ лсу. Сегодня тоже баронъ вышелъ заблаговременно, и не скоро еще услышитъ онъ звукъ колокольчика въ долин. Онъ быстро шелъ, какъ вс дятельные люди, когда они бываютъ одни и никто не можетъ ни мшать имъ, ни задерживать. Время отъ времени онъ останавливался, чтобы поглядть, въ какомъ направленіи пробжалъ заяцъ или прислушаться къ треску втвей вдали подъ ногами оленя. Онъ зналъ, что можетъ пройти много миль, не встртивъ живой души. Дорога была его собственная, а также и земля, и росшія на ней деревья. Въ этомъ безусловномъ уединеніи лицо его измнило свое обычное, какъ-бы застывшее, выраженіе. Ожидаемая радость свиданія съ сыномъ все еще теплилась въ глазахъ, но все же лицо выразило утомленіе. Никто даже изъ близкихъ не видлъ его съ такимъ лицомъ. Онъ думалъ, какъ иначе сложилась бы его жизнь, еслибы Грейфъ да онъ были единственными обитателями замка. Посл того выраженіе лица вновь застыло, и онъ пошелъ дальше.
Наконецъ изъ глубины лса донесся звонъ колокольчиковъ, и стукъ лошадиныхъ копытъ раздался подъ деревьями. Онъ ускорилъ шагъ, зная, изъ какой дали доносятся эти звуки.
Десять минутъ прошло прежде, нежели экипажъ показался и, вмст съ тмъ, громкій крикъ: папа! разнесся по лсу и за нимъ послышалось не мене громкое:
— Грейфъ!
Грейфъ выскочилъ изъ экипажа и побжалъ навстрчу отцу. Черезъ минуту оба лежали другъ у друга въ объятіяхъ и цловали другъ друга въ щеку.
Въ двадцать три года студентъ такъ былъ похожъ на отца, какъ только можетъ молодой и блокурый человкъ походить на стараго и смуглаго. Черты лица были т же, высокій ростъ, сложеніе и глаза, но коротко остриженные, золотистые волосы Грейфа и его красивые усики придавали его наружности блескъ, котораго никогда не было у его отца. Онъ какъ будто вносилъ съ собой свтъ въ самую темную чащу лса. Всякій, кто глядлъ на него, инстинктивно чувствовалъ, что ему боле пристойно носить мундиръ прусскаго гвардейскаго офицера, нежели скромное штатское платье. Само собой разумется, что онъ былъ одтъ какъ англичанинъ и, вроятно, былъ бы принятъ за англичанина, къ своему великому негодованію, въ любой европейской толп.
— Какъ поживаетъ матушка? спросилъ онъ нсколько формально, посл первыхъ объятій.
Онъ былъ воспитанъ въ почтеніи къ родителямъ.
— Совсмъ здорова, отвчалъ Грейфенштейнъ, манеры котораго стали замтно суше. Наступила минутная пауза.
Быть можетъ, чтобы разсять тяжелое чувство, которое всегда испытывалось ими, когда они говорили про баронессу, баронъ вынулъ сигарочницу и предложилъ сыну сигару.
— Я вамъ привезъ трубку, сказалъ сынъ, и когда экипажъ подъхалъ къ тому мсту, гд они находились, снялъ свой саквояжъ съ сиднья.
— Она напомнитъ вамъ молодость, смясь, прибавилъ онъ, вынимая изъ саквояжа бумажный свертокъ. Это ‘корпоративная’ трубка, съ корпоративнымъ цвтомъ и кисточкой.
Грейфенштейнъ, до страсти любившій трубки, былъ восхищенъ какъ мальчикъ подаркомъ и, доставъ изъ кармана охотничьей куртки большой серебряный картузъ съ табакомъ, немедленно сталъ набивать трубку.
— Спасибо, дружокъ, сказалъ онъ, продувая трубку, чтобы ничто не мшало закурить ее.
Посл того взялъ старомодные кремень и огниво, зажегъ кусочекъ трута привычной рукой и положилъ его на табакъ.
Онъ сдлалъ знакъ кучеру, и тотъ погналъ коренастыхъ, мекленбургскихъ лошадей и вскор скрылся изъ вида. Отецъ и сынъ медленно пошли впередъ и нсколько мгновеній молча курили.
— Когда прідетъ Хильда? спросилъ наконецъ Грейфъ, когда нашелъ, что можетъ прилично задать этотъ вопросъ, который боле всего интересовалъ его.
— Она прідетъ завтра съ матерью, отвчалъ Грейфенштейнъ, не замчая или длая видъ, что не замчаетъ, что сынъ покраснлъ.
— Я полагаю, что намъ придется ждать еще до будущаго года, замтилъ Грейфъ со вздохомъ. Не нелпо ли, что человкъ моихъ лтъ все еще не окончилъ своего образованія?
— Ты будешь доволенъ, когда женишься, что отбылъ воинскую повинность.
— Не знаю, отвтилъ молодой человкъ разсянно.
— Не знаешь! съ удивленіемъ переспросилъ отецъ. Что же теб пріятно было бы хать жить съ Хильдой въ гарнизонномъ город на то время, когда ты будешь отбывать свой годъ службы волонтеромъ.
— Я объ этомъ не думаю. Я думалъ все, что лучше бы мн поступить на дйствительную военную службу. Вы не противъ этого?
Грейфенштейнъ былъ захваченъ врасплохъ, отъ удивленія, быть можетъ, у него бы вырвалось громкое восклицаніе, еслибы онъ давно не вымуштровалъ себя настолько, что не былъ способенъ на такое нарушеніе декорума. Онъ не отвчалъ на вопросъ.
— Папа, началъ снова Грейфъ, посл минутнаго молчанія, правда ли, что у васъ былъ братъ?
Застывшее лицо Грейфенштейна медленно побурло.
— Сводный братъ, отвчалъ онъ съ уныніемъ. Моя мать вышла вторично замужъ.
Грейфъ искоса взглянулъ на отца и увидлъ, что онъ сильно взволнованъ этимъ вопросомъ. Но у молодаго человка были свои причины желать узнать правду.
— Почему вы никогда не говорили мн, что у меня есть дядя?
— Онъ теб не дядя и мн не братъ, съ горечью отвтилъ отецъ.
— Я дрался намедни изъ-за него на дуэли, вотъ и все.
— Онъ не стоитъ того, чтобы изъ-за него драться.
— Значитъ, исторія врна?
— Какая исторія?
Грейфенштейнъ остановилъ сына и устремилъ на него зоркіе глаза.
— Какая исторія? что теб извстно?
— Одинъ человкъ сказалъ мн, что вашъ братъ былъ выгнанъ изъ военной службы съ позоромъ — infam cassirt — и осужденъ на тюремное заключеніе за то, что въ 1848 г. предалъ арсеналъ или оружіе въ руки бунтовщиковъ. Я отвчалъ ему, что онъ лжетъ. Что могъ я сказать? Я и не слыхивалъ про этого негодяя.
— Ты правъ, отвчалъ отецъ, сильно поблднвъ. Я не хотлъ, чтобы ты или мать знали объ этомъ. Вотъ причина, почему мы живемъ круглый годъ въ деревн. Но я чувствовалъ, что рано или поздно это откроется. Я боялся, что кто-нибудь скажетъ теб.
— Не думаю, чтобы кто-нибудь еще разъ сунулся ко мн, замтилъ Грейфъ, отвернувшись и глядя на рку, виднвшуюся сквозь деревья.— А что сталось съ этимъ г. Фонъ-Ризенекомъ, если такъ его звали?
— Онъ живъ и здоровъ. Разбогатлъ, какъ мн извстно. Онъ убжалъ изъ крпости, гд содержался, и пробрался въ южную Америку. Я не видлся съ нимъ еще раньше этого позорнаго событія. Мы поссорились, и онъ поступилъ на прусскую службу.
— Я бы желалъ, чтобы вы раньше разсказали мн о немъ.
— Къ чему бы я сталъ разсказывать? Разв это пріятный сюжетъ для разговора? Онъ, слава Богу, носитъ другую фамилію, и я надялся, что ты никогда о немъ не услышишь и не узнаешь.
— Понимаю теперь, почему вы не хотите, чтобы я поступилъ въ армію.
— Да, лаконически отвтилъ Грейфенштейнъ и опять пошелъ впередъ.
Нкоторое время оба молчали. Глубокая рана ненависти Грейфенштейна къ опозоренному брату была растревожена, и онъ не могъ продолжать разговора, а молодой человкъ, хотя и подругой причин, но былъ такъ же взволнованъ, какъ и отецъ. Когда студентъ, съ которымъ онъ дрался, попрекнулъ его дяніями Куно фонъ-Ризенека, онъ не колеблясь отрицалъ правдивость этой исторіи, воображая, что это выдумка, сдланная съ единственной цлью оскорбить его. Никто изъ присутствовавшихъ не счелъ удобнымъ подтвердить исторію, и Грейфъ отомстилъ врагу общепринятымъ способомъ въ присутствіи ‘корпораціи’. Но слова запали въ душу, и онъ ршилъ узнать изъ устъ отца, есть ли въ нихъ какое-нибудь основаніе. Когда же онъ узналъ, что исторія правдива, настроеніе его измнилось.
Никто, кому не приходилось изучать характера нмецкаго исконнаго дворянина, не пойметъ, какъ глубоко и лично чувствуетъ онъ себя оскорбленнымъ позорнымъ поступкомъ родственника, хотя бы даже и очень дальняго. Очень часто все его достояніе заключается въ честномъ имени и кастовой гордости, но и то и другое онъ считаетъ гораздо дороже жизни и готовъ претерпть все на свт, лишь бы не допустить нарушенія малйшаго изъ своихъ предразсудковъ. Онъ не боится бдности. Никто не суметъ поддержать дворянское достоинство съ такими ничтожными средствами, какъ онъ. Скоре, чмъ не заплатить ничтожнйшій долгъ чести, онъ разстанется съ жизнью. Чтобы человкъ могъ остаться жить посл того, какъ совершилъ такое дяніе, какъ Куно фонъ-Ризенекъ, — это представляется ему преступленіемъ противъ человчества.
Его часто называютъ скупымъ, потому что, подобно баронесс фонъ-Зигмундскронъ, онъ часто бываетъ очень, очень бденъ, но его никто еще не называлъ трусомъ или предателемъ. Вс джентльмены міра какъ-бы братья, потому что быть джентльменомъ значитъ быть смлымъ, честнымъ и вжливымъ, и ничего боле. Но джентльмены различныхъ націй подобны братьямъ, воспитаннымъ въ разныхъ школахъ.
Англичанинъ, который потребовалъ бы удовлетворенія съ оружіемъ въ рукахъ отъ другаго англичанина за необдуманное слово, былъ бы сочтенъ за помшаннаго въ клубахъ, а еслибы онъ привелъ свое намреніе въ исполненіе и убилъ бы противника, то законъ повсилъ бы его безъ милосердія, какъ убійцу.
Съ другой стороны, нмецъ, который бы отказался отъ дуэли, или не вызвалъ бы самъ оскорбившаго его человка, былъ бы изгнанъ изъ арміи и изъ общества. Вс эти вещи зависятъ не отъ цивилизаціи, такъ какъ современная Германія вроятно цивилизованне современной Англіи. Он зависятъ отъ національнаго характера.
Когда Грейфъ услыхалъ о существованіи дяди и въ то же время о его позор, ему показалось, что облако окутало его собственное блестящее будущее. Онъ долго втайн лелялъ желаніе быть военнымъ и часто удивлялся, почему отецъ не хочетъ говорить объ этомъ. Теперь онъ внезапно открылъ истинное положеніе длъ и понялъ по сил своего разочарованія, какъ велика была его надежда. Но не одно только это обстоятельство приводило его въ отчаяніе.
— Хильда знаетъ объ этомъ? спросилъ онъ, наконецъ, давая волю своимъ мыслямъ.
Отецъ не сразу отвчалъ.
— Не думаю, чтобы мать разсказала ей объ этомъ, отвтилъ онъ, спустя нкоторое время. Мать же ея знаетъ это.
— А моя мать, нтъ?
— Нтъ, и никогда не узнаетъ, если я смогу помшать этому.
Если оба больше не разговаривали, возвращаясь домой, то не отъ недостатка между ними симпатіи. Напротивъ если что-нибудь могло скрпить крпкія узы, связывавшія ихъ,— это сознаніе, что у нихъ есть общая тайна, которую необходимо сохранить.
Восемнадцатилтняя Хильда не была похожа на большинство двушекъ ея возраста. Она не была ни деревенской Гретхенъ, которая бы понравилась Фаусту, не была также и всевдущей барышней современнаго общества. Большую часть жизни она проводила безъ подругъ, кром матери и врной Бербели. Она выросла въ угрюмой лсистой мстности, въ громадной, полуразрушенной крпости, окна которой выходили на бурный потокъ и которую тснили со всхъ сторонъ гигантскія деревья, темныя вершины которыхъ вздымались точно черныя тучи на неб. Даже небо не было голубое. Сосны и ели поглощали свтъ изъ воздуха, и небо имло здсь какой-то неопредленный, срый оттнокъ. Солнце въ Шварцвальд свтило не такъ ярко, какъ въ другихъ мстахъ. Хильда никогда въ жизни не видла открытой равнины, тмъ мене города, и свднія ея о мір, лежавшемъ за предлами лса, были весьма смутны. Она не могла почти вообразить, на что похожи улицы большаго города, или какое впечатлніе произведетъ толпа образованныхъ людей на ея взглядъ. Она вовсе не была невжественна. Въ Зигмундскрон оставалось достаточно книгъ для ея образованія, и баронесса все сдлала, что могла, чтобы она получила приличное воспитаніе.
Хильда прочитала больше книгъ, чмъ большинство двушекъ ея возраста, и прочитала ихъ внимательно, хотя знаніе вовсе не привлекало ее само по себ. Ея время было занято другими вещами, такъ какъ она и мать исполняли большинство домашнихъ работъ, какъ этого и слдовало ожидать въ дом, гд царила нищета.
Необходимость поддерживать вншность была невелика, но все же была. Нельзя было предвидть, въ какой день вздумается Грейфенштейнамъ пріхать съ визитомъ, а на вакаціяхъ никто не могъ знать, когда появится изъ лсу Грейфъ съ ружьемъ на плеч и въ сопровожденіи собаки, провести съ Хильдой тихое посл-полуденное время на ея любимомъ мстечк на солнечномъ припек у подошвы полуразрушенной башни. Когда приходится скрывать свою бдность, то она не должна быть застигнута врасплохъ нечаянными постителями. И не только изъ боязни нечаяннаго визита родственниковъ настаивала степенная баронесса, чтобы Хильда и даже Бербель были всегда во всеоружіи. Ея гордость была неразрывно связана съ тмъ строгимъ чувствомъ собственнаго достоинства, которое одно мшаетъ гордости стать смшной. По истин можно счесть за чудо, какимъ образомъ она успла скрыть свою крайнюю нужду отъ Грейфенштейновъ, но не слдуетъ забывать, что она никогда не была богата и съ юныхъ лтъ пріучила себя къ экономіи. Нмцы могутъ гордиться тмъ, что возвели бережливость на степень науки. Начиная съ императора и кончая школьнымъ учителемъ, начиная съ управленія величайшей военной силой, какую когда-либо видлъ міръ, и кончая хозяйствомъ бднйшаго изъ крестьянъ, трезвое пониманіе цнности денегъ составляетъ главное правило, на которомъ все здсь зиждется. Баронесса фонъ-Зигмундскронъ составила планъ, опредлила разъ навсегда свой скудный бюджетъ пропорціонально получаемой ею пенсіи и, благодаря своему несокрушимому здоровью, не выходила изъ него. Религіозная, она приписывала Провиднію успшное воспитаніе Хильды, но могла бы также благодарить за это собственную ршимость и силу воли.
Хильда слишкомъ привыкла къ тому положенію длъ, среди котораго выросла, чтобы оцнить жертвы матери или почувствовать къ ней жаркое чувство благодарности. Сама она длала все, что могла,— а это было не мало — въ борьб за существованіе. Можно даже сказать, что она была благодарне Бербель, нежели самой баронесс, потому что Бербель добровольно раздляла лишенія, которымъ об он вынуждены были покориться.
Бербель была жена деньщика лейтенанта фонъ-Зигмундскрона, павшаго на пол битвы рядомъ съ своимъ офицеромъ, съ оружіемъ въ рукахъ, лицомъ къ лицу съ врагомъ. Барыня и служанка остались вдовами въ одинъ и тотъ же день, об молодыя и безъ всякихъ средствъ къ жизни, съ тою только разницей, что у баронессы фонъ-Зигмундскронъ была Хильда, а бдная Бербель была бездтна.
Тогда Бербель разъ и навсегда отказалась разстаться съ своей госпожей, и вдова офицера приняла пожизненную преданность, предложенную ей. Съ тхъ поръ эти три женщины не разставались и длили лишенія.
Госпожа фонъ-Зигмундскронъ была очень удивлена, когда однажды теплымъ іюньскимъ утромъ, три года тому назадъ, Грейфенштейнъ одинъ появился передъ нею, одтый самымъ церемоннымъ образомъ во фракъ вмсто обычной охотничьей куртки, которую носилъ. Она удивилась еще боле, когда онъ формально предложилъ ей такое условіе, по которому Грейфъ долженъ былъ жениться на Хильд тотчасъ по выход изъ университета. Онъ откровенно сказалъ ей, почему онъ желаетъ этого брака. Она знала про исторію фонъ-Ризенека и понимала, что она была пятномъ на карьер Грейфа. Съ другой стороны онъ самъ, отецъ Грейфа, въ жизнь свою не сдлалъ ничего постыднаго, и сынъ его былъ прекрасный молодой человкъ… и богатый. Онъ надялся, что кузина найдетъ Грейфа хорошей партіей съ свтской точки зрнія. Къ тому же молодой человкъ, хотя ему только двадцать лтъ, глубоко привязанъ къ своей пятнадцатилтней кузин. Привязанности этой, очевидно, суждено превратиться въ любовь, когда оба станутъ на три или на четыре года старше. Если баронесса согласна, они составятъ родъ предварительнаго словеснаго договора, который будетъ подвергнутъ на усмотрніе ихъ дтей, когда наступитъ время, такъ какъ существенно-необходимо, прибавилъ Грейфенштейнъ самымъ сухимъ тономъ, чтобы молодые люди любили другъ друга, если хотятъ вступить въ бракъ.
Баронесса широко раскрыла глаза, точно увидла карету четверней, нагруженную мшками съ золотомъ, възжающую во дворъ замка. Но она была слишкомъ хорошо воспитана, чтобы заплакать, выказать смущеніе или хотя бы выразить неприличную радость. Она отвчала, что благодаритъ за честь, что она бдна и что Хильда ничего не получитъ въ приданое, кром Зигмундскрона,— фактъ, который она находитъ нужнымъ теперь же заявить кузену, что если отсутствіе приданаго не составляетъ препятствія, то она никакихъ затрудненій длать не намрена, и что въ конц концовъ она думаетъ, что Хильда такъ же привязана къ Грейфу, какъ и Грейфъ къ ней. Посл чего приказали Бербель принести бутылку вина — съ дюжину бутылокъ хранилось въ погреб впродолженіи тринадцати лтъ, и то была первая, которую раскупорили — и Грейфенштейнъ, освжившись, простился такъ же сухо, вжливо и сдержанно, какъ и поздоровался.
Грейфъ прізжалъ такъ часто, какъ хотлъ, вовремя вакацій, и писалъ, когда желалъ, находясь въ университет. Не видя никого дома или вн его, кого бы онъ могъ поставить на одну доску съ Хильдой, онъ привыкъ такъ же естественно любить ее, какъ любилъ воздухъ родины, пропитанный ароматомъ сосенъ, теплое солнце и красоту лса. Хильда была существенной частью его жизни, безъ которой онъ не могъ представить себ будущаго. Съ каждымъ годомъ ему тяжеле становилось разставаться съ нею, и блаженство свиданія все возрастало.
Хильда была тоже счастлива по-своему. Когда ей сказали, что она и Грейфъ любятъ другъ друга и должны современемъ обвнчаться, она гораздо мене удивилась, нежели ея мать, когда Грейфентшейнъ пріхалъ просить руки ея дочери для сына. Баронесса находила страннымъ, что Хильда даже не покраснла, когда ей сообщили эту новость. Но Хильда не видла причины краснть и нисколько не чувствовала себя смущенной. Она всегда любила Грейфа, съ тхъ поръ какъ себя помнила. Почему же и ему не любить ее? А если они любятъ другъ друга, то само собой разумется, что они должны обвнчаться. Въ этой иде не было ничего, что могло бы ее смутить. Господь все ведетъ къ лучшему. Но баронесса не понимала дочери. Она спросила ее, очень ли бы она была несчастна, еслибы Грейфъ умеръ или женился на другой.
— Господь не можетъ быть такъ немилосердъ, отвчала молодая двушка просто.
Баронесса замолчала. Ясно, что Хильда въ своей невинности и не предполагала инаго исхода.
Годы шли, пока наконецъ не приблизилось время, когда Грейфъ и Хильда должны были стать мужемъ и женой, и великія перемны наступили въ Зигмундскрон. Грейфъ въ этомъ году прізжалъ въ послдній разъ на каникулы, и слдующій его пріздъ долженъ былъ быть окончательнымъ. Въ продолженіи долгихъ мсяцевъ баронесса и ея дочь медленно готовились къ великому событію. Неслыханная экономія пущена была въ ходъ, чтобы скопить денегъ на приданое Хильды, ровно столько, сколько было нужно, чтобы замаскировать отчаянную бдность, въ которой они жили. Много долгихъ зимнихъ вечеровъ пряли об дамы тонкій ленъ передъ дымящимся очагомъ, много дней проводили Хильда и Бербель въ первобытной ткацкой, въ свтлой комнат южной башни, много лтнихъ дней блилось полотно на солнц, развшенное на чистыхъ срыхъ камняхъ стны замка, поливаемое заботливой рукой врной служанки. Съ безконечными предосторожностями и соображеніями кроился каждый кусокъ драгоцннаго матеріала, нескончаемый трудъ положенъ былъ самой Хильдой на тонкія вышивки и на шитье ея матерью. Но работа была успшна, и сшитое блье лежало среди пахучихъ сухихъ травъ подъ большимъ стариннымъ прессомъ и какъ пряжа, такъ и ткань, такъ и работа могли бы принести честь самымъ искуснымъ ремесленникамъ. Счастіе, что времени на все это было достаточно: въ противномъ случа бдной Хильд нечего было бы надть, когда наступитъ великій день.
Что касается Бербель, то она считала, что самъ лсъ помогъ имъ, когда увидла все, что он создали собственными руками, и припомнила, какъ она покупала ленъ на рынк по фунтамъ. Хотя большая доля въ общемъ труд принадлежала ей, но результатъ былъ такъ прекрасенъ, сравнительно съ скромнымъ началомъ, что она готова была благодарить гномовъ и домовыхъ за успшное окончаніе дла. Баронесса благодарила Провидніе, а Хильда считала, что все создалось ея любовью къ Грейфу. Быть можетъ, вс три были по-своему правы.
— О! какая радость увидться съ вами, мои дорогія, дорогія кузины! восклицала госпожа фонъ-Грейфенштейнъ, бросаясь въ объятія блдной и спокойной баронессы. И милая Хильда пріхала! Ахъ! это такъ мило!
Она была нелпо одта въ пестрое платье, совсмъ не по лтамъ и настолько короткое, что дозволяло видть ея худыя, дряблыя щиколки, и отдланное лентами и оборками! Невозможно высокая лтняя шляпа увнчивала ея поблекшую голову, а изъ-подъ шляпы спускались на щеки локоны выцвтшихъ блокурыхъ волосъ. Она походила на бабочку, уже не молодую, но старающуюся поддержать весеннія иллюзіи. Хильда и ея мать улыбнулись и отвчали на привтствіе обычнымъ спокойнымъ голосомъ.
— А хорошо ли вы поживаете въ Зигмундскрон? продолжала игривая дама. Знаете ли? мечта моей жизни — пожить въ Зигмундскрон! Тамъ такъ романтично, такъ уединенно, такъ восхитительно поэтично! Не мудрено, что вы похожи на Сандрильону и на добрую волшебницу, ея крестную мать! Я уврена, что об жили въ Зигмундскрон, а Грейфъ будетъ prince Charmant съ своимъ котомъ въ сапогахъ… настоящій Лоэнгринъ, право! Я боюсь, что я ихъ всхъ перепутала… вс эти нмецкіе миы такъ сбивчивы, а я вн себя отъ радости!
Грейфенштейнъ стоялъ возл, и ни одинъ мускулъ на его лиц не выдавалъ, чтобы онъ былъ хоть сколько-нибудь смущенъ безсвязными рчами жены. Но Грейфъ отошелъ въ сторону и сдлалъ видъ, что осматриваетъ ружье, стоявшее у стны. Свиданіе происходило въ большой зал, и онъ былъ радъ, что можетъ во что-нибудь уткнуться лицомъ, потому что самъ не зналъ, смяться ли ему надъ болтовней матери или стыдиться смшной фигуры, какую она изъ себя представляла. Впечатлніе во всякомъ случа было тягостное, и онъ не достигъ сдержаннаго равнодушія отца, вынужденнаго ежедневно присутствовать при такихъ сценахъ. Онъ не могъ не сравниватъ матери Хильды съ своей собственной и про себя ршилъ, что когда женится, то будетъ проводить большую часть года въ Зигмундскрон.
Хильда глядла на хозяйку дома и спрашивала себя: неужели вс свтскія женщины похожи на госпожу фонъ-Грейфенштейнъ. Положеніе, какъ бы то ни было, длилось не долго, и полчаса спустя она уже сидла рядомъ съ Грейфомъ на обломк камня возл башни.
— Наконецъ-то! вскричалъ Грейфъ со вздохомъ удовольствія. Есть ли что-нибудь утомительне восторженныхъ встрчъ?
— Грейфъ… начала Хильда и умолкла какъ бы не ршаясь говорить дале.
— Что, милая?
— Когда мы будемъ мужемъ и женой, я обязана любить вашу мать?
— О, да, безъ сомннія, отвчалъ молодой человкъ, смутясь. По крайней мр вы должны постараться.
— Но я хочу сказать, если я не буду ее любить такъ, какъ мою родную мать, разв это будетъ очень дурно?
— Нтъ, конечно, не такъ, какъ родную мать.
— А вы любите ее, Грейфъ?
— О, да, отвчалъ Грейфъ весело. Не такъ, какъ люблю васъ…
— Или вашего отца?
— Это совсмъ другое дло: мужчина, конечно, чувствуетъ больше симпатіи къ отцу, потому что онъ также мужчина.
— Но я не мужчина…
— Нтъ, но вы также и не моя мать. Это опять совсмъ другое.
— Грейфъ, вы нисколько не любите своей матери — вотъ и все! вскричала Хильда, устремляя на него блестящіе глаза.
Но онъ отвернулся, и лицо его стало серьезно.
— Пожалуйста не говорите этого мн, милая. Поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
— Разв это васъ огорчаетъ? Я очень сожалю. Я спросила васъ, потому что… ну, да потому что я хотла узнать наврное, насколько это мой долгъ. Вы не сердитесь?
— Нтъ, милая, я понимаю. Достаточно, если вы будете съ нею также привтливы, какъ и теперь. Кром того я хотлъ предложить нчто, если только ваша мама согласится. Когда мы обвнчаемся, мы можемъ жить въ Зигмундскрон.
— О, Грейфъ! неужели вы говорите серьезно?
— Да. Почему нтъ?
— Вы не знаете, что это за мсто, воскликнула Хильда съ смущеннымъ смхомъ.
Она и боялась, что мужъ откроетъ, въ какомъ состояніи запустнія находится старый замокъ, и вмст съ тмъ желала, чтобы замокъ былъ реставрированъ и приведена, въ порядокъ.
— Да. Я знаю. Но по многимъ причинамъ, мн бы этого хотлось. Конечно, замокъ въ запущенномъ состояніи, и придется кое-что въ немъ исправить.
— Кое-что! вскричала Хильда. Все ршительно! Большіе покои совсмъ пришли въ негодность, ни мебели, ни даже стеколъ въ окнахъ нтъ. Мы такъ бдны, Грейфъ.
— Но я могу вставить стекла въ рамы и поставить нкоторую мебель. Сначала намъ понадобится немного.
— Но вамъ придется заводить все, все ршительно. Вы привыкли здсь къ такому комфорту.
— Мн ничего не надо, только бы вы были со мной, отвтилъ Грейфъ, глядя на нее и покраснвъ.
— Не знаю. Можетъ быть и не такъ.
— Я буду счастливъ съ вами въ хижин дровоска, сказалъ Грейфъ серьезно.
— Можетъ быть, съ сомнніемъ произнесла Хильда.
— Никакихъ ‘можетъ быть’ не существуетъ. Я вполн въ этомъ увренъ.
— Какъ можете вы быть въ этомъ уврены? спросила молодая двушка, внезапно поворачиваясь къ нему и кладя руки на его плечо. Разв вашъ отецъ не говорилъ того же самаго… нтъ, простите меня! Я не буду говорить объ этомъ. О, Грейфъ! что такое любовь въ сущности, какой ея смыслъ и истинный духъ? Почему иногда она длится, а иногда нтъ? Разв мужчины такъ отличаются другъ отъ друга, и женщины также? Разв любовь не есть то же, что религія, и разъ вы поврите, то уже навсегда? Я такъ много объ этомъ думала, но не могу этого понять. И, однако, я знаю, что люблю васъ. Почему я не понимаю того, что чувствую? Это, можетъ быть, глупо съ моей стороны? Я, можетъ быть, глупе другихъ двушекъ?
— Нтъ, нисколько!
Грейфъ притянулъ ее къ себ и поцловалъ въ щеку. Она никогда не мнялась въ лиц. Съ невинной простотой она отвчала на его поцлуй.
— Ну, такъ почему же я не понимаю, спросила она. И ни въ одной изъ моихъ книгъ этого не объясняется, хотя я вс ихъ прочитала. Какой толкъ въ вашихъ познаніяхъ и въ вашемъ университет, если вы не можете сказать мн, что я чувствую и что такое любовь.
— Разв любовь нуждается въ объясненіи: что за дло, что она такое, разъ ее чувствуешь.
— Ахъ! это можно сказать про все ршительно. Разв воздухъ станетъ чище отъ того, что я узнаю, что онъ такое? Разв буря станетъ сильне или слабе, если я узнаю, отъ чего она происходитъ? И, кром того, я знаю, отъ чего бываетъ буря, я это прочитала въ своихъ книгахъ. Но это не одно и то же.— Любовь, я уврена, не составляетъ части природы, это часть души. Но если такъ, то почему она иногда кончается. Душа не кончается, потому что она вчна.
— Но истинная любовь тоже не кончается…
— Да, но люди считаютъ ее истинной, пока она не кончится, настаивала Хильда. Долженъ же быть какой-нибудь признакъ, по которому можно было бы узнать: истинная она или не истинная.
— Нельзя требовать слишкомъ большой логики отъ любви, такъ же какъ и отъ религіи.
— Религіи? Да это самая логичная вещь, какую мы только знаемъ.
— И однако, люди очень расходятся въ мнніяхъ на ея счетъ, сказалъ Грейфъ съ улыбкой.
— Разв не логично, чтобы дурные люди шли въ адъ, а хорошіе въ рай? Религія была бы нелогичною, еслибы учила, что гршники спасутся, а праведники будутъ горть въ огн неугасимомъ. Какъ можете вы говорить такія вещи?
— Этого, конечно, нельзя сказать, если стать на вашу точку зрнія, засмялся Грейфъ. Но посмотрите такъ же на любовь, и вы придете къ тому же результату. Люди, которые любятъ другъ друга, счастливы, а которые ссорятся — несчастливы.
— Да, но любовь не состоитъ въ томъ только, чтобы не ссориться.
— Да и религія не въ томъ только, чтобы не гршить… Впрочемъ, я хорошенько этого не знаю. Можетъ быть, какъ разъ въ этомъ самомъ.
— Такъ почему же и любовь не можетъ быть чмъ-нибудь такимъ же простымъ?
— Она мн кажется довольно простой. Пока мы все другъ для друга, любовь будетъ намъ понятна.
— Только до тхъ поръ…
— А это значитъ всегда.
— Почему вы знаете, если у васъ нтъ какого-нибудь признака, по которому вы можете сказать, настоящая эта любовь или нтъ?
— Значитъ, и ваша также, милая?
— О! я себя хорошо знаю. Я никогда не перемнюсь. Но вы… вы можете…
— Вы, значитъ, мн не врите?
— Да, вроятно. Но мы всегда къ этому приходимъ, когда заговоримъ объ этомъ, и я, все-таки, по-прежнему не понимаю любви!
Молодая двушка оперлась подбородкомъ на руку и мечтательно глядла на деревья, точно желала и даже ожидала, что какая-нибудь мудрая фея появится среди нихъ и объяснитъ ей смыслъ ея любви, ея жизни, всего, что она чувствовала и чего не чувствовала. Она читала въ книгахъ, что двушки краснли, когда человкъ, котораго он любили, говорилъ съ ними, что сердце ихъ сильно билось, а руки холодли — простыя выраженія, заимствованныя изъ простыхъ, дтскихъ сказокъ. Ноничего этого съ нею не бывало. Почему бы это и было? Разв она не ожидала, что сегодня увидитъ Грейфа? Почему бы она почувствовала удивленіе или страхъ, или что-нибудь въ этомъ род, отъ чего такъ сильно бьются сердца двушекъ въ романахъ? Онъ былъ очень хорошъ собой, сидя рядомъ съ ней и искоса поглядывая на нее: она ясно его видла, хотя глядла на деревья. Но все это не причина, чтобы она краснла, и блднла, и дрожала, точно она длаетъ что-нибудь дурное. Любовь ея была вполн законная и одобренная родителями. Она ничего не могла сказать Грейфу или подумать о немъ, чего бы ея мать не должна была узнать или услышать.
— Я все также не свдуща, повторила она посл продолжительнаго молчанія.
— А я все также равнодушенъ къ этого рода свдніямъ, отвчалъ Грейфъ, складывая загорлыя руки на колняхъ и глядя на нее изъ-подъ полей своей соломенной шляпы.— Вы странная двушка, Хильда, прибавилъ онъ, и нчто въ его лиц сказало ей, что она очень ему нравится и льститъ его гордости.
— Неужели? Но за что же вы тогда меня любите? Или, можетъ быть, вы меня любите за то, что я странная?
— Я бы желалъ быть поэтомъ, сказалъ Грейфъ вмсто отвта.— Я бы написалъ о васъ такія вещи, какихъ еще не писали ни объ одной женщин. Но боюсь, что вы бы не стали читать моихъ стиховъ.
— О, да! засмялась Хильда.— Въ особенности, еслибы мама сказала мн, что они принадлежатъ ‘къ лучшей германской эпох’. Мн бы они не понравились…
— Вамъ вообще, кажется, не нравятся стихи?
— Мн всегда кажется, что это такой неестественный способъ выражаться, отвчала Хильда.— Къ чему человку придавать словамъ какую-то особенную форму? Почему онъ не можетъ сказать просто то, что хочетъ. Непремнно нужно придать словамъ какую-то механическую форму… ‘та-ра-та-та-та, тумъ, тумъ!’ ‘Ich weiss nicht was soll es bedeuten’ и все остальное. Тутъ что-то неестественное. Эта поэма очень печальна и романтична по иде, а вы всегда ее поете, когда вы особенно счастливы.
— Многіе это длаютъ, замтилъ Грейфъ, улыбаясь.
— Такъ въ чемъ же поэзія? Разв: ‘я васъ люблю’, кажется выразительне, когда за этимъ слдуетъ механическое ‘ta-ra-ta-ta-ta, tum, tum’ словъ вполн излишнихъ для мысли и которыя вы прибавляете только потому, что они звенятъ точно шпоры, когда вы идете пшкомъ.
— Schlagend! засмялся Грейфъ. Сокрушительный аргументъ! Общаюсь вамъ, что никогда не буду писать стиховъ.
— Нтъ, не пишите, подтвердила Хильда, разв только почувствуете, что не можете любить меня въ проз, прибавила она, взглянувъ на него своими блестящими глазами.
— Стихи, значитъ, лучше чмъ ничего?
— Чмъ ничего? все лучше этого.
Грейфъ подумалъ: дйствительно ли ея серьезный тонъ заключаетъ въ себ все то, что онъ разумлъ подъ нимъ, и затмъ спросилъ себя: дйствительно ли ея спокойная, безстрастная привязанность есть то, что онъ въ душ называлъ любовью? Она не испытываетъ такого волненія, какъ онъ. Она можетъ произносить слово ‘люблю’ безъ всякой дрожи въ голос или перемны въ лиц. Возможно, что она любитъ его, какъ брата, какъ частицу того міра, въ которомъ жила, какъ существо боле дорогое, чмъ мать, потому что онъ ближе подходитъ къ ней по возрасту. Возможно, что еслибы она вызжала въ свтъ, то встртила бы мужчину, присутствіе котораго заставило бы ее почувствовать все то, чего она еще никогда не чувствовала. Понятно, что она прониклась этимъ братскимъ чувствомъ при полномъ отсутствіи такихъ людей, которые могли бы пробудить въ ней чувствительность.
Мужская натура Грейфа не была удовлетворена, потому что онъ жаждалъ боле активнаго отвта, какъ мальчикъ, который бросаетъ каменья въ спокойный прудъ, чтобы слдить за расходящимися по немъ кругами. Непреодолимое желаніе узнать истину овладло Грейфомъ.
— Вполн ли вы уврены въ себ, милая? мягко спросилъ онъ.
— Въ чемъ?
— Что вы истинно любите меня? Знаете….
Но онъ не докончилъ потому, что Хильда поглядла ему въ лицо съ такимъ выраженіемъ, какого онъ никогда у ней не замчалъ. Онъ умолкъ, удивленный дйствіемъ своихъ словъ. Хильда очень разсердилась, быть можетъ, впервые въ жизни. Блескъ въ ея глазахъ почти испугалъ его, ея брови слегка наморщились, и это придавало ея лицу необыкновенно властительный характеръ. Грейфу показалось даже, что ея щеки, впервые въ жизни, чуть-чуть поблднли.
— Вы не знаете, что говорите, медленно произнесла она.
— Милая… вы меня не поняли! воскликнулъ Грейфъ въ отчаяніи. Я не хотлъ сказать….
— Вы спросили меня, уврена ли я въ томъ, что истинно люблю васъ, проговорила Хильда очень серьезно. Вы, должно быть, съ ума сошли, но таковы были ваши слова.
— Выслушайте меня, милая! Я спросилъ потому только, что… видите ли: вы такъ отличаетесь отъ другихъ женщинъ… какъ бы это вамъ объяснить?
— Значитъ, вы хорошо знаете другихъ?
Она говорила холодно и съ язвительностью въ голос, которая рзнула его, точно ножемъ. Онъ былъ слишкомъ неопытенъ, а потому не зналъ, что ему длать, и инстинктивно принялъ видъ оскорбленнаго превосходства, къ которому обыкновенно прибгаютъ женщины въ такихъ случаяхъ и который въ мужчин выводитъ ихъ изъ себя.
— Душа моя, сказалъ Грейфъ, вы совсмъ меня не поняли. Я сейчасъ объясню, въ чемъ дло.
— Разв это нужно, отвчала Хильда, глядя на деревья.
— Во-первыхъ, вы должны вспомнить, что вы сами говорили передъ тмъ. Вы требовали, чтобы вамъ объяснили сущность любви. Ну вотъ я и подумалъ, что, вроятно, вы никогда не чувствовали то, что я чувствую…
— У меня нтъ вашей опытности, замтила Хильда.
— Но у меня нтъ никакой опытности, закричалъ Грейфъ, прерывая свою аргументацію.
— А если такъ, то какъ же вы знаете, что я отличаюсь отъ другихъ женщинъ?
— Я видалъ другихъ женщинъ и разговаривалъ съ ними…
— О любви?
— Нтъ… о погод, отвтилъ Грейфъ, раздосадованный ея настойчивостью.
— И неужели ихъ мннія о погод такъ отличались отъ моихъ?
— Быть можетъ.
— Вы, кажется, не уврены. Я бы желала, чтобы вы объяснились, какъ хотли.
— Тогда не перебивайте меня на каждомъ слов.
— Разв я перебиваю? Я думала, что вопросы облегчатъ вамъ объясненіе. Говорите.
— Я только хотлъ сказать, что никогда не слышалъ о женщин, которая бы желала, чтобы ей объяснили ея чувства, когда она влюблена. А затмъ мн пришло въ голову, такъ ли вы меня любите, какъ я васъ, и я предположилъ, что такъ какъ я очень увренъ въ томъ, что васъ люблю, то вы, если ваши чувства не таковы, какъ мои, не можете быть въ нихъ такъ уврены. Вотъ и все. Почему вы такъ разсердились?
— Вы очень хорошо знаете, почему я разсердилась. Это одн только отговорки.
— Если вы намрены продолжать разговоръ въ этомъ дух… Грейфъ пожалъ плечами и замолчалъ.
Хильда, казалось, что-то обдумывала.
— Вы, очевидно, сомнваетесь во мн, сказала она наконецъ очень покойно. Это случилось въ первый разъ. Вы пробовали защитить свой вопросъ, и вамъ не удалось. Все, что вы могли мн сказать, это, что я не похожа на тхъ женщинъ, съ которыми вы разговаривали. Я знаю это такъ же хорошо, какъ и вы, хотя ихъ никогда не видала. Очень возможно, что разница происходитъ отъ моего воспитанія или онъ недостатка воспитанія. Въ такомъ случа, если вы начнете стыдиться меня, когда я буду вашей женой, отъ того, что я мене образована, чмъ другія двушки, которыхъ вы видли въ городахъ и тому подобныхъ мстахъ, то… лучше оставьте меня, и женитесь на другой. Она будетъ чувствовать именно такъ, какъ вамъ хочется, и вы будете довольны.
— Хильда!
— Я говорю то, что думаю. Но это еще не все. Разница можетъ происходить еще и отъ того, что я не обучена такимъ манерамъ, какъ городскіе жители, потому что я не смюсь, когда они смются, не плачу, когда они плачутъ, не имю понятія о томъ, что имъ нравится, что они длаютъ или говорятъ. Но, судя по тому, что я читала, я думаю, что они вовсе не просты и не откровенны въ своихъ симпатіяхъ и антипатіяхъ и даже въ своихъ рчахъ. Я даже не уврена, что еслибы я похала къ нимъ, то он не приняли бы меня за страннаго дикаго звря. Я сама шью свои платья. Я слышала, что он на каждый костюмъ тратятъ больше, чмъ я и мама истратимъ въ цлый годъ на всю нашу жизнь. Я уврена, что это такъ, потому что ваша мать одвается такъ, какъ одваются въ городахъ, нея платья должны стоить очень дорого. Мн кажется, что мн будетъ очень неудобно въ этихъ платьяхъ, но если мы обвнчаемся, то я буду носить то, что вамъ нравится.
— Какъ можете вы говорить такія вещи!…
— Я только указываю на т пункты, въ которыхъ я отличаюсь отъ другихъ женщинъ. Это одинъ изъ нихъ. Затмъ он обладаютъ различными талантами… играютъ на фортепіано… я даже его и не видывала, потому что это единственная вещь, которой у васъ нтъ въ Грейфенштейн… он рисуютъ и пишутъ масляными красками, разговариваютъ на нсколькихъ языкахъ, тогда какъ я знаю только немножко по-французски… сколько меня научила мама. Он все это умютъ, и это, полагаю, можетъ развлекать васъ, а я ничего этого не умю. Быть можетъ, эти таланты или манеры измняютъ ихъ настолько, что он чувствуетъ сильне, нежели я. Но не думаю этого. Еслибы мн представился случай научиться этому, я это сдлала бы, чтобы угодить вамъ. Но это не заставило бы меня любить васъ сильне. Я думаю, что мы, которыя думаемъ о немногихъ людяхъ, потому что знаемъ немного людей, думаемъ о нихъ съ большей любовью. Но еслибы я старалась понравиться вамъ, это бы доказало вамъ, какъ сильно я васъ люблю. Быть можетъ… быть можетъ, этого вамъ въ сущности и хочется. Вамъ хочется, чтобы я больше говорила, больше двигалась, больше высказывалась. Можетъ быть, вамъ этого хочется?
Настроеніе ея измнилось, въ то время какъ она это говорила, быть можетъ, отъ перечисленія своихъ несовершенствъ. Она устремила свои блестящіе глаза на Грейфа съ выраженіемъ любопытства, какъ-бы вопрошая, дйствительно ли она угадала настоящую причину, какъ это дйствительно и было, по чистой случайности.
— Нтъ, конечно, не этого… неужели я такой дуракъ? воскликнулъ Грейфъ съ досадой человка, котораго изобличили въ эгоизм.
— Я бы не сочла васъ за это хуже, это я глупа, что не догадалась объ этомъ раньше. Какъ можете вы знать, какъ сильно я васъ люблю, потому только, что я говорю вамъ здравствуйте и цлую васъ, а вечеромъ — прощайте и опять цлую, и говорю про погоду и наряды вашей матери! Должно быть, нужно еще что-нибудь. И однако я чувствую, что еслибы вы женились на комъ-нибудь другомъ, я была бы очень несчастлива и, можетъ быть,— умерла бы. Нтъ, Грейфъ, вы не должны сомнваться въ моей любви отъ того, что я не умю ее выразить…
— Простите меня, Хильда, я никогда не сомнвался. Мн очень жаль, что я это сказалъ, съ искреннимъ раскаяніемъ заявилъ Грейфъ.
Онъ взялъ ея нжную руку въ свою, надясь такъ же скоро вернуть миръ, какъ и нарушилъ его, но она не етвчала на его пожатіе.
— И мн также, отвчала она задумчиво. Я сначала разсердилась. Но теперь это прошло, хотя я не могу позабыть вашихъ словъ, потому что такъ или иначе, а я ихъ вызвала. Простить васъ? прощать нечего, милый. Почему человку не высказать того, что у него на сердц? Это было бы въ нкоторомъ род лганьемъ. Я бы сейчасъ вамъ сказала, еслибы подумала, что вы меня не любите…
Грейфъ улыбнулся.
— Ахъ, Хильда! вы сказали мн, что я могу перемниться, разв вы не помните? Неужели то, что я сказалъ, хуже этого?
— Конечно, хуже. Гораздо хуже.
Но тмъ не мене, на этотъ разъ она отвчала на его пожатіе.
— Вамъ необходимо вернуться въ Шварцбургъ?— спросила вдругъ Хильда посл нкотораго молчанія.
— Да, но это уже будетъ въ послдній разъ. Я вернусь сюда на Тождеств, и посл Новаго года мы обвнчаемся, и тогда подумаемъ, что намъ длать.
— Мы будемъ жить въ Зигмундскрон, какъ вы сказали.. Газв вы не помните?
— Да, но прежде мы отправимся путешествовать.
— Путешествовать? зачмъ?
— Такъ всегда длаютъ посл свадьбы. Мы подемъ въ Италію, если вы хотите, или въ другое мсто.
— Но почему мы должны хать?— спросила тревожно Хильда.— Разв вы думаете, что мы не будемъ такъ же счастливы здсь, какъ и во всякомъ другомъ мст? О! я бы. не могла жить безъ нашего милаго лса!
— Но, милая, вы никогда не видли городовъ и ничего другаго. Газв вамъ не интересно узнать, на что похожъ міръ за. предлами лса?
— Да, современемъ, но сначала я бы хотла пожить съ вами въ Зигмундскрон. А вы такъ много путешествовали г что могли бы разсказывать мн про Италію въ длинные зимніе вечера, и мн это было бы такъ же пріятно, какъ и путешествіе, потому что вы были бы со мной.
— Благодарю васъ, милая, сказалъ нжно Грейфъ, обнимая ее, и размолвка была улажена.
Тни начинали удлинняться, и холодный втеръ подулъ изъ долины, когда Хильда и Грейфъ встали съ мста, гд сидли у башни, и пошли по широкой дорог, которая, вела въ лсъ. Неудовольствіе, вызванное несчастнымъ замчаніемъ Грейфа, вполн разсялось, но разговоръ оставилъ слдъ въ глубин души Хильды. Ей еще никогда въ жизни не приходилось видть, чтобы кто-нибудь, а тмъ мене Грейфъ, сомнвался въ истинности ея любви. То, что произошло между ними, оставило въ ней новое желаніе, какого до сихъ поръ она. не знала. Она должна, во что бы то ни стало, найти средство заставить понять себя. Ей страстно захотлось найти случай какимъ-нибудь геройскимъ поступкомъ или жертвой доказать ему всю силу и глубину своей любви.
Въ то время, какъ Грейфъ разговаривалъ съ Хильдой, старшіе три члена семьи собрались въ тнистой бесдк сада, какъ разъ около низенькаго парапета, откуда глазъ могъ обнять крутой обрывъ и потокъ, бжавшій на дн пропасти.
Баронесса фонъ-Грейфенштейнъ услась на соломенномъ стул съ зонтикомъ, веромъ и собачкой, небольшимъ терріеромъ, постоянно страдавшимъ отъ новыхъ и неслыханныхъ болзней и которому чувствительная дама расточала вс заботы, какія могла удлить отъ своей собственной драгоцнной особы. Несчастное созданьице дрожало все лто, а большую часть зимы лежало полумертвое отъ холода въ обитой матеріей и подбитой ватой корзинк передъ огнемъ. Оно лаяло съ безсильной злостью на каждаго, кто къ нему подходилъ, не исключая и своей госпожи, и часто весь домъ бывалъ вверхъ дномъ отъ того, что супъ собачки былъ пересоленъ или же чай недостаточно подслащенъ. Пойнтеры Грейфенштейна большею частію съ безмолвнымъ презрніемъ глядли на собачку, но порою, когда ее ласкали нжне обыкновеннаго, усаживались передъ ней, высовывали длинные языки и качали умными головами, съ усмшкой, растягивавшей ихъ пасть до ушей и походившей на насмшливую гримасу уличнаго мальчишки. Грейфенштейнъ не обращалъ никакого вниманія на крошечное животное, но вмст съ тмъ старался, какъ-бы его не потревожить. Онъ, должно быть, смотрлъ на него, какъ на нкотораго рода фамильнаго духа, состоящаго при его жен. Будь онъ древній египтянинъ, а не современный нмецъ, онъ, по всей вроятности, приносилъ бы еженедльныя жертвы собачк съ чопорной, но непремнной вжливостью, отличавшей его.
У баронессы фонъ-Зигмундскронъ не было ни зонтика, ни вера, ни собачки. Ея простое срое платье своимъ почти монашескимъ покроемъ представляло странный контрастъ съ безвкусной роскошью наряда хозяйки дома, подобно тому, какъ и ея серьезное, блдное лицо и спокойные, благородные глаза поразительно отличались отъ нервнаго, раскрашеннаго личика фонъ-Грейфенштейнъ. Послдняя на первый взглядъ казалась моложе первой, хотя въ сущности была значительно старше, но при боле внимательномъ взгляд множество мелкихъ морщинокъ около глазъ, рта и даже на щекахъ, не говоря уже о той обличительной складк, выдающей зрлые лта, которая начинается около уха и идетъ вдоль горла подъ подбородкомъ, выдавали почтенный возрастъ госпожи фонъ-Грейфенштейнъ. Кром того неестественная свжесть лица тоже казалась подозрительной, хотя и не было прямо замтно, что она раскрашена. Волосы во всякомъ случа были ея собственные и не подкрашенные. И хотя они были еще такъ густы и длинны, что имъ могла бы позавидовать молодая двушка, они не производили никакого эффекта, потому что ихъ поблекшій желтый цвтъ уже не былъ красивъ, и хитроумная прическа съ безчисленными завитками, букольками, совсмъ не шла къ ея обладательниц, хотя и стоила, очевидно, неимоврныхъ усилій. Тмъ не мене на нкоторомъ разстояніи и при благопріятномъ свт общій видъ былъ моложавъ, хотя никто не назвалъ бы хозяйку дома молодой, тмъ боле, что баронесса фонъ-Зигмундскронъ, сидвшая рядомъ съ нею и насчитывавшая не боле сорока лтъ, обычно считалась старой дамой.
Нсколько минутъ они сидли, не говоря ни слова. Затмъ Грейфенштейнъ выпрямился, точно вспомнилъ что-то и, наклонившись къ кузин, сказалъ:
— Мн очень пріятно видть васъ снова въ кругу нашего семейства.
Баронесса отвела глаза отъ шитья и граціозно наклонила голову.
— Вы очень добры, отвтила она. Вы знаете, какъ мы всегда счастливы, когда находимся съ вами.
— Ахъ, это слишкомъ, слишкомъ восхитительно! вскричала вдругъ фонъ-Грейфенштейнъ съ внезапнымъ восторгомъ, прикрывая въ то же время рукой свою игрушечную собачку, точно ожидая отъ нея какихъ-нибудь нервныхъ проявленій при звукахъ своего голоса. Собачка безпокойно задвигалась и издала слабое ворчаніе, затмъ перевернулась на ея колняхъ, укусила свой хвостъ и снова свернулась клубкомъ. Дама слдила за всми этими движеніями съ тревожнымъ интересомъ, разглаживая складки платья, чтобы собачк было покойне лежать.
— Ахъ! моя радость, мое сокровище! бормотала она пронзительнымъ шепотомъ, я тебя разбудила! Милый, милый Прецель! Спи, спи! Я зову его Прецель, прибавила она съ своимъ дикимъ смхомъ отъ того, что когда онъ свернется клубочкомъ, то, на своихъ тоненькихъ ножкахъ, похожъ на т крендельки, которыми мой мужъ любитъ задать свою рюмку вина. Это вульгарное имя, но мы живемъ въ вульгарную эпоху, кузина, мы не должны отставать отъ времени.
— Неужели? спросила баронесса фонъ-Зигмундскронъ, не отнимая глазъ отъ шитья.
— О! разумется, страшно вульгарная, не правда ли, Гуго? Я уврена, что слышала, какъ ты это говорилъ.
— Безъ сомннія, времена перемнились, отвчалъ Грейфенштейнъ, но кажется, то, что ново, будетъ всегда казаться вульгарнымъ старымъ людямъ.
— Какъ? ты называешь меня старой, милый мужъ? Неужели? Дйствительно, если я старосвтская, то время сильно ушло впередъ! Каково? милая кузина, онъ называетъ насъ старосвтскими! Васъ и меня! Но, нтъ, это просто невозможно!
Припадокъ судорожнаго, неестественнаго смха сотрясалъ ее всю съ ногъ до головы, и такъ обезпокоилъ собачку, лежавшую на ея колняхъ, что та принялась лаять, пока наконецъ не обратила на себя вниманіе своей госпожи, и она начала ее такъ же шумно гладить, ласкать, успокоивать, осыпать нжнйшими прозвищами. Черезъ полчаса все пришло въ порядокъ, Прецель замолкъ, свернувшись калачикомъ, а его госпожа вновь приняла усталую и равнодушную позу, устремивъ глаза на летавшихъ мимо ласточекъ и бабочекъ, и ея поблекшее лицо ничего ровно не выражало, всего мене веселость или оживленіе, точно она и не смялась безъ памяти за минуту передъ тмъ, мало того, можно было бы подумать, что она не смялась уже долгіе годы. Отдыхъ длился недолго, но Грейфенштейнъ находилъ и его успокоительнымъ. Въ двадцать пять лтъ женатой жизни, путемъ воздержанія отъ какого бы то ни было выраженія неудовольствія на поведеніе жены, онъ закалилъ себя настолько, что уже и въ самомъ дл мало смущался ея дикими выходками. Въ серьезныхъ вещахъ она не подавала ему ни малйшаго повода къ неудовольствію, а такъ какъ онъ по собственной вол избралъ ее, то и считалъ своею обязанностью терпливо сносить ея эксцентричности. Мысль, чтобы нмецкій дворянинъ могъ не исполнить своего долга, никогда даже не приходила ему въ голову. Съ другой стороны, его невозмутимая манера порою раздражала жену, и надо сказать правду, въ ея присутствіи онъ былъ неразговорчивъ.
— Въ слдующій разъ, когда вы прідете къ Грейфенштейнъ, сказалъ онъ, наклоняясь къ кузин и обращаясь исключительно къ ней, это будетъ по случаю весьма радостнаго событія.
— Да, отвчала баронесса съ своей мягкой улыбкой, надюсь…
— Я полагаю, что если вы согласны, то Хильда не можетъ быть противъ…
— Быть противъ! вскричала фонъ-Грейфенштейнъ, вдругъ просыпаясь отъ задумчивости и обращая лицо съ привтливой гримаской къ своимъ собесдникамъ. Какъ будто-бы милая, кроткая красавица Хильда можетъ быть противъ того, чтобы выйти замужъ за Грейфа! Быть противъ! Ахъ, нтъ, милая кузина, это юное сердце уже объято пламенемъ!
Эти слова были высказаны съ такой аффектированной мягкостью, что Прецель не шелохнулся, хотя его госпожа съ тревогой поглядла, не разбудила ли его.
— Нтъ, спокойно отвчала баронесса, она нисколько не противъ этого брака. Но, мн кажется, кузенъ не это хотлъ сказать.
— Я хотлъ сказать, что свадьба можетъ быть въ первыхъ числахъ новаго года, если вы и ваша дочь ничего противъ этого не имете, сказалъ Грейфенштейнъ.