НАКАНУН ПЕРЕВОРОТА
НАКАНУН ПЕРЕВОРОТА
Романъ въ двухъ частяхъ, соч. Маріонъ Крофордъ
Съ англійскаго.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
Накануне переворота, Кроуфорд Фрэнсис Марион, Год: 1887
Время на прочтение: 320 минут(ы)
Въ 1865 году ныншняя столица Италіи все еще напоминала въ значительной степени древній Римъ. Она еще не пріобрла современной физіономіи, какая теперь ее отличаетъ. Корсо не было расширено и оштукатурено, вилла Альдобрандини еще не прорзана, съ цлью проведенія Via Nationale, южный флигель палаццо Колонна попрежнему выходилъ въ узенькій переулокъ, куда прохожіе боялись заглядывать въ сумерки. Русло Тибра не было углублено ниже Фарнегины, и сама Фарнезина еще исправлялась, о желзномъ мост на Рипетто и не мечтали, а Prati di Саstello все еще были, какъ и показываетъ ихъ названіе, обширными пастбищами. На южной оконечности города, пространство между фонтаномъ Моисея и новой станціей желзной дороги, идущее мимо Діоклетіановыхъ Бань, все еще служило плацомъ для маневровъ французской кавалеріи. Даже народъ на улицахъ былъ совсмъ другого вида, чмъ теперь, какъ его наблюдаютъ постители и иностранцы, зимующіе въ Рим. Французскіе драгуны и гусары, французская пхота и французскіе офицеры везд виднлись во множеств пополамъ съ блестящими папскими зуавами, и срые мундиры зуавовъ, съ ярко красными кантами, красными шарфами и желтыми короткими штиблетами, придавали живописность каждой толп. Главный отрядъ войскъ представляли они, насчитывая сотни джентльменовъ въ своихъ рядахъ, а въ числ офицеровъ — первыя имена Франціи и Австріи. Въ т дни на улицахъ появлялись большія кардинальскія кареты съ нарядными лакеями, запряженныя великолпными вороными конями. Въ окна съ опущенными стеклами, князъя церкви раскланивались съ прохожими. А зачастую посл полудня раздавался стукъ лошадиныхъ копытъ благородныхъ гвардейцевъ, проносившихся по Ropco на благородныхъ скакунахъ, конвоируя его святйшество, въ то время какъ вс встрчные опускались на одно колно и съ непокрытой головой принимали благословеніе старика съ кроткими очами и благообразными чертами лица — главу церкви и государства. Нердко также Пій IX выходилъ изъ экипажа и прогуливался по Пинчіо, весь въ бломъ, останавливаясь по временамъ, чтобы поговорить съ окружающими или же положить нжную руку на свтлыя кудри какого-нибудь англійскаго дитяти, заглядвшагося съ удивленіемъ и восхищеніемъ на проходящаго папу. Папа вообще любилъ дтей и въ особенности золотокудрыхъ, напоминавшихъ ему ангеловъ, но не англовъ, какъ говорилъ папа Григорій Великій.
Что касается моды того времени, то, вроятно, многіе изъ насъ охотне согласились бы претерпть тяжкую кару, чмъ вернуться къ ней, какъ ни казалась она въ то время прекрасной, — къ огромнымъ кринолинамъ, въ ту пору еще не уступившимъ мста противоположной крайности — узкимъ и облегающимъ тло платьямъ-princesse, какія стали носить въ 1860 г. Но современники и въ то время производили такое же другъ на друга впечатлніе, какое производятъ теперь. Моды въ костюм, которыми девять-десятыхъ свтскихъ людей бываютъ такъ озабочены, повидимому, оказываютъ гораздо мене вліянія на взаимныя отношенія мужчинъ и женщинъ, чмъ всякій другой продуктъ человческой изобртательности. Лишь бы вс были одты по мод, и все идетъ совершенно такъ же, когда носятъ высокіе каблуки и узкія платья, какъ двадцать-пять лтъ назадъ, когда люди ходили въ плоскихъ башмакахъ и никому еще не снились перчатки въ три пуговицы,— и тогда, когда женщины самыхъ скромныхъ размровъ занимаютъ пространство въ три или четыре квадратныхъ фута въ бальной зал, и когда мужчины носили короткіе штаны. Человческія существа со временъ Адама завертывались подобно червякамъ въ коконы, постоянно ожидая того чуднаго момента, когда высвободятся изъ самодльныхъ путъ и примутъ видъ ангельской бабочки, переживъ періодъ человческихъ куколокъ. Но хотя человчество само ткетъ и шьетъ свои платья и старается вмст съ Соломономъ превзойти въ великолпіи лилію полей, но въ людяхъ не проявляется ни малйшаго признака того, чтобы они въ какомъ-либо отношеніи приближались къ ангеламъ небеснымъ.
Не костюмы однако той эпохи придавали улицамъ Рима ихъ отличительный характеръ. Въ настоящее время, когда столь многое измнилось, трудно сказать, въ чемъ заключалась своеобразная прелесть древняго города, но прелесть эта, тмъ не мене, существовала и была такъ отлична отъ прелести всякаго другого мста, что обаяніе Рима вошло въ пословицу. Быть можетъ, ни одно мсто въ Европ не было столь привлекательно. Въ т дни, какъ и теперь, много иностранцевъ назжало сюда и въ качеств резидентовъ, и въ качеств туристовъ, но, казалось, они принадлежали къ другому классу людей. Они въ ту пору не такъ шли въ разрзъ съ окружающимъ и мене нарушали общій характеръ древности. Вроятно они были гораздо серьезне, прізжали съ предвзятой мыслью восхищаться Римомъ, а не бранить кухню въ гостинницахъ. Они привозили съ собой извстныя познанія по части исторіи, литературы и обычаевъ древнихъ, привитыя воспитаніемъ, основаннымъ больше на изученіи классиковъ, нежели жидкихъ трактатовъ о возрожденіи. Они прізжали съ понятіями, часто пропитанными старомодными предразсудками, но не лишенными оригинальности, въ настоящее время они прізжаютъ съ духомъ отрицанія, лишенные настоящихъ, искреннихъ убжденій, и щеголяютъ поверхностнымъ образованіемъ.
Прежніе ‘джентльмены’ утромъ любовались видами и цитировали другъ другу Горація, а по вечерамъ проводили время съ римлянами, желая узнать отъ нихъ все, что можно, о Рим, теперешніе ‘джентльмены’ проведутъ одно или два утра, критикуя архитектуру Браманте, а по вечерамъ, подобно недругамъ Давида, ‘скалятъ зубы, какъ псы, и рыщутъ по городу’.
Молодыя лэди тхъ временъ радовались, что могутъ увидть такъ много прекрасныхъ вещей въ галереяхъ, и были такъ наивны, что восхищались тмъ, что имъ нравилось, теперешнія молодыя лэди не находятъ предметовъ для восхищенія, кром собственной проницательности въ отыскиваніи ошибокъ вх рисункахъ Рафаэля и краскахъ Микель-Анжело. Наше время — эпоха некомпетентной критики искусства — и никто не считаетъ себя настолько неопытнымъ, чтобы не смть свое сужденіе имть. Достаточно постить полдюжины итальянскихъ городовъ и прочитать нсколько страницъ модной эстетической литературы — другого образованія не требуется для того, чтобы смлый юный критикъ взялся за свое легкое дло. Искусству говорить парадоксы можно научиться въ пять минутъ, и оно доступно ребенку: оно заключается, главнымъ образомъ, въ томъ, чтобы взять два мннія у двухъ различныхъ авторовъ и, отрзавъ половину одного мннія, приставить къ половин другого,— и только. Результатъ бываетъ неизмнно поразительный и вообще непонятный. Когда юный салонный критикъ уметъ быть поразительнымъ и непонятнымъ, его репутація скоро устанавливается, такъ какъ люди считаютъ глубокимъ то, чего не понимаютъ, а все, что удивляетъ, пріятно для вкуса, притупленнаго пряностями.
Но въ 1865 г. вкусъ Европы былъ въ иномъ состояніи. Вторая имперія была еще въ полной сил. Эмиль Зола еще не написалъ ‘Assommoir’. Князь Бисмаркъ только-что довелъ до благополучнаго конца первую часть своей трилогіи, Садовой и Седанской битвы еще не происходило. Гарибальди завоевалъ Неаполь, а Кавуръ сказалъ: ‘еслибы мы только для себя сдлали то, что длаемъ для Италіи, то были бы большими негодяями’. Но Гарибальди еще не былъ побжденъ при Ментан, и Австрія еще не уступила Венеціи. Кардиналу Антонелли предстояло еще десять лтъ вести свою стойкую борьбу за остатки свтской власти, Пій IX долженъ былъ прожить еще тринадцать лтъ и пережить ровно на мсяцъ ‘короля-честнаго человка’, Виктора-Эммануила. Вліяніе Антонелли господствовало въ Рим и распространялось на вс католическіе дворы Европы, но онъ былъ далеко не популяренъ между римлянами. Іезуиты, однако, были еще непопулярне и несомннно подвергались еще большимъ нападкамъ. Римляне больше любятъ крамолу, нежели партіи, и лучше ее понимаютъ, общественное мнніе часто выражается съ временнымъ оживленіемъ, яростнымъ и бшенымъ, пока длится, и вполн ничтожнымъ, когда ярость его истощена.
Но Римъ въ т дни былъ населенъ только римлянами,— тогда какъ теперь значительная часть его населенія состоитъ изъ итальянцевъ съ свера и юга, привлёченныхъ въ столицу различными интересами — раса людей, столь же отличная отъ первоначальныхъ римскихъ гражданъ, какъ и германцы или испанцы, и, къ несчастію, вовсе не расположенныхъ выказывать большую дружбу или ласковую привтливость кореннымъ жителямъ. Римлянинъ — по натур человкъ сварливый, но онъ при этомъ крайне миролюбивый человкъ. Политики и агенты революціи не разъ бывали обмануты этими качествами, воображая, что римлянинъ ворчитъ, потому что дйствительно желаетъ перемны, и слишкомъ поздно убждались, когда уже перемна произошла, что тотъ же римлянинъ — очень равнодушный ихъ приверженецъ. Папское правительство преслдовало ворчаніе, какъ вредное проявленіе, а потому населеніе наслаждалось, дразня власть, предаваясь ворчанію въ потайныхъ мстахъ и величая себя заговорщиками. Невинный шопотъ мелочного недовольства былъ принять итальянской партіей за глухой рокотъ потухшаго вулкана, но когда перемна совершилась, итальянцы нашли, къ своему великому неудовольствію, что римляне ровно ничего не хотли сказать своимъ ворчаніемъ, и что въ настоящее время они не только продолжаютъ ворчать на правительство за все про все, но еще неукоснительно борются съ нимъ во всемъ, что касается внутреннихъ порядковъ города. Въ дни, предшествовавшіе перемн, отеческое управленіе руководило длами маленькаго государства и считало за лучшее устранять всякую возможность столкновенія, не давая ворчунамъ голоса въ публичныхъ или экономическихъ длахъ. Ворчуны жаловались на это, но какъ скоро это обстоятельство было устранено, ихъ жалобы усилились, и они стали настаивать на непогршимости бездйствія, на томъ основаніи, что кто ничего не длаетъ, тотъ не длаетъ и худого.
То была, вмст съ тмъ, эпоха старой школы художниковъ, людей, которые — если ихъ сила творчества и не всегда бывала пропорціональна честолюбію — все же были выше своихъ новйшихъ преемниковъ по понятіямъ объ искусств и относились къ нимъ, какъ Апеллесъ къ помпейскимъ стннымъ декораторамъ, или какъ помпейскіе декораторы къ современнымъ малярамъ. Время Овербека и послднихъ религіозныхъ живописцевъ уже почти прошло, но время модной художественной развращенности еще не наступило. Акварельная живопись была еще въ младенчеств, а гравировка по дереву не стала еще великимъ искусствомъ, но ‘Оборванецъ’ еще не получилъ преміи въ Париж, а неприличіе не было возведено на степень художества. Французская школа еще не доказала поразительной разницы, существующей между обнаженнымъ и голымъ тломъ, а англійская — еще не мечтала о кошмарахъ анатомическаго кривлянья.
Теоріи Дарвина были уже обнародованы, но не обратились въ законъ, и очень немногіе изъ римлянъ о нихъ слышали, еще мене можно было бы найти лицъ, готовыхъ утверждать, что истинность этихъ теорій будетъ скоро доказана обратнымъ способомъ: быстрымъ вырожденіемъ людей въ обезьянъ, вслдствіе чего послднія должны будутъ радоваться, что не доразвились въ людей. Зато многія другія теоріи пользовались обширной популярностью, но съ тхъ поръ низко упали, во мнніи людей. Пруссія все еще была въ теоріи второстепенной державой, а имперія Луи-Наполеона казалась прочной. Великая междоусобная война въ Соединенныхъ-Штатахъ только-что окончилась, и люди все еще сомнвались, удержится ли республика. Трудно перечислять вс ходячія мннія той эпохи. Большая часть политическихъ врованій того времени представляется теперь какимъ-то идіотическимъ суевріемъ, немногимъ предпочтительне, какъ сказалъ бы Маколей, египетскому поклоненію кошкамъ и луку. Тмъ не мене, и тогда, какъ и теперь, люди сходились тайно въ погребахъ и логовищахъ, какъ будто въ гостиныхъ или клубахъ, и шопотомъ или громко утверждали, что ихъ теоріи врны и стоютъ того, чтобы ихъ испробовали на дл. Слово ‘республика’ имло въ ту эпоху притягательную силу для людей огорченныхъ, и хотя, посл завоеванія Неаполя, Гарибальди, въ нкоторомъ род публично, отказался отъ республиканскихъ принциповъ, но въ Италіи заговорщики всхъ сословій продолжали связывать его имя съ идеей общаго благополучія, построеннаго по плану: ‘sois mon frre, ou je te tue’. Глубокая тайна со стороны правительствъ и еще большая со стороны заговорщиковъ — практиковались какъ самый врный принципъ всхъ политическихъ операцій.
Въ начал 1865 г. люди перезжали черезъ Альпы въ каретахъ, суэзскій каналъ еще не былъ прорытъ, первый атлантическій телеграфный канатъ не заложенъ, германское единство еще не придумано, Пій IX царствовалъ въ папской области, Луи-Наполеонъ былъ идоломъ Франціи, президента Линкольна еще не убили,— что еще прибавить къ этому, чтобы указать на пропасть, отдляющую то время отъ ныншняго? Разница между европейскими государствами 1865 и 1885 гг. почти такъ же велика, какъ между Европой 1789 и 1814 гг.
Но я имю дло только съ Римомъ, а не со всей Европой. Я намренъ разсказать исторію нкоторыхъ лицъ, ихъ счастія и несчастія, ихъ приключеній и тхъ усложненій, въ какихъ они обртались въ теченіе двадцати лтъ. Люди, чью исторію я разскажу, по большей части изъ патриціевъ, и въ начал повствованія почти не выходятъ за предлы собственнаго класса,— класса оригинальнаго и почти единственнаго въ мір.
Говоря вообще, нтъ человка, который былъ бы такимъ римляниномъ съ головы до пятокъ и, вмст съ імъ, такимъ не-римляниномъ, какъ римскій дворянинъ. Это не парадоксъ, не игра словъ. Римскіе аристократы — римляне по воспитанію и традиціямъ, но по крови почти вс космополиты. Обычай международныхъ браковъ практикуется среди римской аристократіи почти какъ правило. Одинъ римскій князь — англійскій пэръ, многіе изъ римскихъ князей — испанскіе гранды, многіе изъ нихъ женаты на дочеряхъ знатныхъ французскихъ фамилій, дочеряхъ царствующихъ нмецкихъ принцевъ, экс-королей и экс-королевъ. Въ одномъ княжескомъ дом можно найти слдующую комбинацію: въ немъ три брата, старшій женился сначала на дочери знатнаго англійскаго пэра, а затмъ на дочери еще знатнйшаго французскаго пэра, второй братъ женился сначала на германской ‘свтлости’, а затмъ на дочери венгерскаго магната, третій же братъ женился на дочери французскаго дома, происходящаго изъ королевской фамиліи Стюартовъ. И это не единственный примръ. Можно назвать десятки фамилій, у которыхъ отъ постоянныхъ международныхъ браковъ почти не осталось итальянской крови въ жилахъ. И это же смшеніе расъ объясняетъ т диковинные и совсмъ не итальянскіе типы, попадающіеся между ними, а также и странный космополитизмъ, царствующій среди римскаго общества. Кругъ людей, близкіе родственники которыхъ набираются въ высшихъ сферахъ каждой европейской столицы, не можетъ отличаться провинціализмомъ въ наружности и манерахъ, тмъ мене можетъ онъ считаться типичнымъ для своей націи. И, однако, такъ велика сила традиціи, патріархальной семейной жизни и первоначальной обстановки, среди которой ростутъ дти этой смшанной расы, что они на первыхъ же порахъ усвоиваютъ себ безспорный вншній видъ римлянъ, звучную римскую рчь и родъ федеративнаго духа, чуждаго всмъ такимъ классамъ въ остальной Европ.
Они вмст ростутъ, вмст ходятъ въ школу, вмст вызжаютъ и вмст обсуждаютъ вс дла родного города. Ни одинъ домъ не продается и не покупается, ни одной сотни франковъ не выигрывается въ экарте, ни одинъ бракъ не заключается безъ того, чтобы все общество не взвсило и не обсудило его со всхъ сторонъ. И со всмъ тмъ, хотя сплетенъ много, скандальной хроники почти не существуетъ, и еще меньше было ее двадцать лтъ тому назадъ, не потому, можетъ быть, что въ новую столицу хлынулъ потокъ новыхъ людей, но просто потому, что городъ сталъ больше и пережилъ извстную простоту нравовъ, нкогда отличавшую его и составлявшую его лучшую охрану. Вопреки увреніямъ писателей всхъ національностей, пытавшихся описывать итальянскую жизнь и отъ поверхностнаго знакомства съ итальянцами впавшихъ въ заблужденіе и вообразившихъ, что итальянцы находятся постоянно въ возбужденномъ состояніи духа,— основа итальянскаго характера очень проста — гораздо проще чмъ у его вкового соперника, свернаго европейца. Достаточно сказать, что итальянецъ обыкновенно выражаетъ то, что чувствуетъ, тогда какъ главная гордость сверныхъ людей заключается въ томъ, что, каковы бы ни были ихъ чувства, они ихъ не проявляютъ наружу. Главная цль большинства итальянцевъ — сдлать жизнь пріятной, главная цль тевтонскихъ племенъ — сдлать ее выгодной. Поэтому итальянцы умютъ быть пріятными и нравиться путемъ искусства, между тмъ какъ сверный человкъ — мастеръ наживать богатство при всякихъ обстоятельствахъ, а когда онъ накопитъ достаточно денегъ, чтобы пользоваться досугомъ, то ему приходится, по большей части, прибгать къ южному искусству съ этою цлью. Но южная простота въ окончательномъ своемъ дйствіи приводитъ также къ поразительнымъ результатамъ, итальянецъ вообще не удовлетворится уплатой извстной суммы денегъ въ вознагражденіе за нанесенную ему обиду. Когда врагъ обидитъ его, онъ стремится къ простйшему удовлетворенію — смерти своего недруга, и часто добивается его тмъ или другимъ способомъ. Будучи простъ, онъ мало разсуждаетъ и дйствуетъ съ насиліемъ. Сверный умъ, способный къ обширнымъ комбинаціямъ мысли, стремится совмстить месть за обиду съ личной выгодой, и въ дух холоднаго и дальновиднаго разсчета взвшиваетъ выгоду пожертвовать врожденной жаждой крови цивилизованной алчности въ деньгамъ.
Д-ръ Джонсонъ полюбилъ бы римлянъ за одно то, что вообще, при всхъ своихъ недостаткахъ, они умютъ любить и ненавидть. Патріархальная система, бывшая въ полномъ ходу двадцать лтъ тому назадъ и только теперь уступающая мсто боле современному образу жизни, поощряетъ страсти любви и ненависти. Гд отецъ и мать сидятъ за столомъ другъ противъ друга, а ихъ сыновья съ женами и дтьми помщаются по ихъ сторонамъ, часто въ числ двадцати душъ, гд вс они живутъ подъ одной крышей, носятъ одну фамилію и связаны семейнымъ единствомъ, тамъ весьма вроятно будутъ царить общія чувства и взгляды на вс вопросы семейной чести, въ особенности среди людей, обо всемъ толкующихъ съ жаромъ, отъ европейской политики до домашней кухарки. Они могутъ ссориться и браниться между собой — что они часто и длаютъ — но въ сношеніяхъ съ вншнимъ міромъ врагъ одного будетъ врагомъ всхъ, такъ какъ племенная и фамильная гордость очень велики. Въ Рим есть фамилія, члены которой съ незапамятныхъ временъ непремнно два раза въ недлю обдаютъ вмст, и ихъ теперь слишкомъ тридцать человкъ садится за патріархальную трапезу. Хороша такая жизнь или дурна — дло вкуса, но она существуетъ и по большей части неизвстна лицамъ, описывающимъ итальянскій характеръ. Свободное и постоянное обсужденіе всякаго рода вопросовъ, конечно, расширяетъ предлы ума, но съ другой стороны, будь вс діалектики одной расы, одного имени и одной крови — такая привычка привела бы только къ непомрному развитію всякихъ предубжденій. Въ Рим въ особенности, гд столько семей пріобртаютъ свой отличительный характеръ подъ вліяніемъ чужеземки-матери, фамильныя мннія обусловливаются самывъ именемъ. Домъ Боргезе думаетъ такъ-то и такъ-то, домъ Колонна раздляетъ совсмъ противоположныя мннія, между тмъ какъ домъ Альтьери отличается по своимъ воззрніямъ и отъ того, и отъ другого, и относительно многихъ предметовъ имена Боргезе, Альтьери, Колонна связываются въ умахъ римлянъ всхъ классовъ съ различнымъ строемъ принциповъ и взглядовъ, съ различнымъ типомъ характеровъ и совсмъ отличными вншними и явными признаками расы. Нкоторыя изъ этихъ условій существуютъ среди дворянства другихъ странъ, но, полагаю, не въ такомъ размр.
Въ Германіи аристократическій слой принимаетъ извстную, такъ сказать, мундирную окраску отъ арміи, въ которой играетъ важную роль, и патріархальная система нарушается продолжительными отсутствіями изъ родительскаго дома сыновей-воиновъ.
Во Франціи различіе между республиканцами, монархистами и имперіалистами поглотило и объединило идеи и принципы цлаго ряда семей и превратило ихъ въ политическія корпораціи.
Въ Англіи обычай предоставлять младшимъ сыновьямъ пробивать себ самостоятельно дорогу въ жизни и раздленіе всей аристократіи на дв главныхъ политическихъ партіи — истребили патріархальный духъ.
Какъ бы то ни было, но римское дворянство отличается характерными чертами, чуждыми всякой другой аристократіи. Оно космополитное по чужеземнымъ бракамъ, возобновляемымъ въ каждомъ поколніи, оно патріархальное и феодальное по собственнымъ непрерывнымъ традиціямъ семейной жизни, оно существенно римское по языку и общественнымъ обычаямъ. Оно пережило великія перемны въ послднія двадцать лтъ, но большая часть присущихъ ему чертъ осталась, несмотря на новыя и обширнйшія партіи, новыя и горькія политическія ненависти, новыя идеи о домашней жизни и новыя моды въ костюм и кухн.
Поэтому, читая разсказъ о жизни моего героя, Джіованни Сарачинеска, съ того времени, какъ ему исполнилось въ 1865 г. тридцать лтъ, и по сей день, необходимо судить о немъ со знаніемъ нкоторыхъ изъ особенностей его сословія. Онъ не римскій простолюдинъ, какъ Джіованни Карденьа, великій теноръ, и немногія изъ его идей имютъ связь съ идеями пвца, но общее у него съ нимъ — это та удивительная простота характера, унаслдованная отъ римскихъ предковъ мужского колна, которая можетъ служить ключомъ ко многимъ изъ его поступковъ, какъ хорошихъ, такъ и дурныхъ,— простота характера, внушающая миролюбіе, но не всегда удерживающаяся отъ внезапнаго насилія, и заставляющая сильно любить и ненавидть.
Шесть часовъ пополудни, и въ покояхъ посольства толпится столько народа, сколько и слдовало ожидать сегодня. Гостей набралось бы и больше, будь погода хорошая, но шелъ сильный дождь, и на обширномъ двор, образовавшемъ центръ дворца, фонари пятидесяти каретъ сверкали сквозь влагу и мракъ, и вс кучера сидли подъ большими дождевыми зонтами и ворчливо завидовали вызднымъ лакеямъ, толпившимся въ передней вокругъ большого бронзоваго камина.
Но въ пріемныхъ комнатахъ было свтло и тепло, тамъ топились камины и горли лампы подъ абажурами нжныхъ цвтовъ, боле или мене знаменитые мужчины разговаривали по уголкамъ о политик, боле или мене красивыя женщины сплетничали за чаемъ, кокетничали или желали, чтобы подвернулся кто-нибудь, съ кмъ бы можно было пококетничать. Здсь были представители различныхъ націй и идей, но много также и римлянъ. Вс они какъ будто избгали своихъ соотечественниковъ, развлекаясь трудностью разговора на чужомъ язык. Весело имъ было или нтъ — вопросъ неважный, но такъ какъ они охотно собирались вс вмст по два раза въ день, въ продолженіе пятимсячнаго римскаго сезона — отъ перваго импровизированнаго танцовальнаго вечера передъ Рождествомъ до послдняго параднаго бала въ теплую апрльскую погоду посл Пасхи — то надо думать, что они находили удовольствіе въ обществ другъ друга. На тотъ случай, еслибы пріемъ оказался скучнымъ, посланникъ пригласилъ синьора Стриллону, пвца. Время отъ времени онъ бралъ нсколько аккордовъ на роял и исполнялъ какую-нибудь арію собственнаго сочиненія громкимъ и страстнымъ голосомъ, переходя иногда, для эффекта, въ большому pianissimo, и подводя, такимъ образомъ, тхъ изъ присутствующихъ, которые болтали подъ шумокъ музыки, не ожидая такого внезапнаго перерыва.
Около дверей большого салона стояла небольшая кучка народа. Нкоторые ждали случая незамтно ускользнуть, другіе только-что пріхали и озирались кругомъ, ища глазами того пункта, гд находится посланникъ съ посланницей, и тхъ лицъ, которыхъ имъ всего желательне было избжать, пройдя впередъ. Вдругъ, какъ разъ въ ту минуту, какъ синьоръ Стриллона взялъ высокую ноту и замеръ на ней, прежде чмъ перейти въ патетическій фальцетъ, толпа у двери немного раздалась. Въ комнату вошла дама, одна, и остановилась у двери, дожидаясь, когда пвецъ замолкнетъ, чтобы идти дале. Она была замчательная женщина, вс знали, кто она, и вс глядли на нее, и легкій шопотъ восторга пронесся по комнат, больше отъ ея появленія, чмъ отъ высокой ноты синьора Стриллоны.
Герцогиня д’Астрарденте не двигалась и оглядывалась кругомъ. Одинъ министръ, два секретаря и трое или четверо князей бросились къ ней, каждый со стуломъ въ рукахъ, но ена отказалась, поклонившись одному, поблагодаривъ другого и обмнявшись нсколькими словами съ третьимъ. Она не сядетъ, она еще не поздоровалась съ посланникомъ и его женой.
Двое мужчинъ послдовали за ней по пятамъ, когда пвецъ кончилъ пть. Одинъ былъ блокурый человкъ лтъ тридцати-пяти, толстый и изысканно-одтый. Онъ шелъ какой-то крадущейся походкой, заложивъ шляпу за спину. Въ его лиц было что-то непріятное, быть можетъ вслдствіе его блдности и безцвтныхъ усовъ. Голубые глаза были малы и близко посажены, а взглядъ водянистый и неопредленный, жидкіе свтлые волосы раздлены проборомъ по средин низкаго лба, около рта сложилась презрительная складка, полуприкрытая усами, а подбородокъ черезъ-чуръ отклонялся назадъ. Онъ былъ, какъ уже сказано, изысканно одтъ и, повидимому, очень самоувренъ и держался какъ можно ближе въ герцогин. Казалось, что онъ чувствуетъ себя совсмъ какъ дома.
Уго дель-Фериче дйствительно трудно было смутить, и его самонадянность была, по всей вроятности, главной причиной его удачъ. Онъ былъ человкъ, ежедневно творившій чудеса, создавая нчто изъ ничего. Отецъ его врядъ ли даже принадлежалъ къ низшему дворянству, хотя и величалъ самого себя ‘dei conti del Fence’, т.-е. изъ фамиліи графовъ этого имени, но гд и когда жили эти графы — вопросъ, на который онъ никогда не могъ отвтить удовлетворительно. Онъ нажилъ небольшое состояніе и почти все промоталъ передъ смертью, оставя остатки единственному сыну, прожившему въ первый же годъ все до копйки. Но, въ награду за разстроенныя финансовыя обстоятельства, Уго, уже юношей, съумлъ составить себ положеніе въ свт. Онъ началъ съ того, что храбро назвался ‘il conte del Fence’. Никто и никогда не оспаривалъ у него этого титула, и такъ какъ до сихъ поръ онъ еще не вздумалъ предложить его какой-нибудь богатой невст, то вопросъ объ его графскомъ достоинств оставался безъ всякой проврки. Онъ составилъ много знакомствъ въ коллеж, гд воспитывался: отецъ отдалъ его въ Collegio dei Nobili, что уже само по себ было паспортомъ въ лучшее общество, и, выростая, молодой человкъ ревностно искалъ общества своихъ старыхъ школьныхъ товарищей, и, благоразумно избгая всякаго другого, онъ достигъ того, что сталъ считаться однимъ изъ нихъ. Онъ былъ очень любезенъ и услужливъ въ юности, и съумлъ заслужить репутацію человка необходимаго, а это было ему лучшей рекомендаціей. Никто не спрашивалъ, платилъ онъ по счетамъ своего портного, или же тотъ поставлялъ ему платье даромъ, на извстныхъ условіяхъ. Онъ всегда былъ отлично одтъ, всегда готовъ играть въ карты, и его приглашали на вс собранія сезона. Онъ съ успхомъ изучилъ искусство быть занимательнымъ, и люди звали его въ обду зимой и въ загородные дома лтомъ. Онъ бывалъ въ Париж и часто здилъ въ Монте-Карло, но настоящимъ его поприщемъ былъ Римъ, гд онъ всхъ зналъ и гд вс его знали. Онъ два или три раза тщетно пытался жениться на молодыхъ особахъ американскаго происхожденія и очень богатыхъ, но не смогъ удовлетворитъ родительскую заботу о гарантіяхъ и потерплъ фіаско въ своихъ попыткахъ. Но прошлымъ лтомъ денежныя дла его какъ будто поправились. Онъ объявилъ, что получилъ скромное наслдство отъ дяди, жившаго въ южной Италіи, обшилъ шляпу чернымъ крепомъ и сталъ жить богаче. Вмсто того, чтобы ходить пшкомъ или здить на извозчикахъ, онъ завелъ небольшую каретку, запряженную маленькой лошадкой, и миніатюрнаго кучера, весь экипажъ казался очень простъ и непритязателенъ, но прибавилъ много удобства въ жизни. Уго гршилъ тмъ, что носилъ слишкомъ много перстней и другихъ ювелирныхъ украшеній, но этотъ дурной вкусъ не выразился въ его скромномъ экипаж. Общество поврило въ умершаго дядю и поздравляло Уго съ наслдствомъ, на что тотъ неизмнно отвчалъ съ вялой улыбкой на блдномъ лиц: — О, наслдство совсмъ пустое, какихъ-нибудь нсколько скуди, но что-жъ длать. Мн такъ мало нужно — и съ меня довольно.
Тмъ не мене люди, хорошо его знавшіе, предостерегали его, что онъ толстетъ.
Другой человкъ, слдовавшій за герцогиней д’Астрарденте по гостиной, былъ совсмъ иного типа. Донъ-Джіованни Сарачинеска не былъ ни очень высокъ, ни особенно красивъ, хотя въ вопрос о его наружности мннія очень расходились. Онъ былъ сильный брюнетъ — почти такой же смуглый мужчина, какъ герцогиня смуглая женщина, сильнаго сложенія, но худъ, и его черты смло и рзво выдлялись, благодаря коротко остриженнымъ волосамъ и острой бородк. Носъ былъ, пожалуй, слишкомъ широкъ для лица, и необыкновенно яркіе глаза придавали послднему выраженіе безпокойной энергіи, высокій четырехугольный лобъ и мускулистая шея отличались какимъ-то благородствомъ. Руки были широки и смуглы, но нервныя и хорошей формы, съ прямыми, длинными пальцами и коротко остриженными ногтями. Многія женщины утверждали, что донъ-Джіованни самый красивый мужчина въ Рим, другія находили, что онъ слишкомъ смуглъ и худъ, что лицо его слишкомъ жестко, а черты некрасивы. Словомъ, взгляды на его наружность сильно расходились. Донъ-Джіованни былъ холостъ, хотя почти всякая двушка въ Рим съ радостью пошла бы за него замужъ, до до сихъ поръ онъ колебался… или, врне сказать, нисколько не колебался оставаться холостякомъ. Его нежеланіе жениться вызывало большія порицанія, и иныя долетали до его ушей. Онъ мало заботился о томъ, что ему говорили друзья, и нисколько не интересовался тмъ, что говорилъ свтъ вообще, вслдствіе чего люди часто называли его эгоистомъ — мнніе особенно распространенное среди пожилыхъ княгинь съ незамужними дочерьми и раздляемое даже отцомъ донъ-Джіованни и его единственнымъ родственникомъ, старымъ княземъ Сарачинеска, сильно желавшимъ увковчить свое имя. Между тмъ Джіованни былъ бы хорошимъ мужемъ, потому что онъ былъ честенъ и постояненъ по природ, привтливъ по характеру и внимателенъ по воспитанію и привычк. Слава о необузданности его нрава основывалась скоре на любви въ опаснымъ приключеніямъ, нежели на склонности къ скандальнымъ похожденіямъ. Но на вс матримоніальныя предложенія онъ отвчалъ, что ему только тридцать лтъ, что времени впереди много, и что онъ еще не встртилъ женщины, на которой бы ему захотлось жениться, и что онъ намренъ жениться по любви.
Герцогиня д’Астрарденте поздоровалась съ хозяйкой дома и отошла отъ нея въ сопровожденіи тхъ же двухъ мужчинъ, но теперь они подошли въ ней съ двухъ сторонъ и старались обратить на себя ея вниманіе. Очевидно, что она желала быть безпристрастной, такъ какъ услась и указала на два стула по обимъ сторонамъ того, на которомъ сидла, своимъ спутникамъ, они немедленно послдовали ея приглашенію и на время заняли выдающееся между остальными кавалерами положеніе.
Корона д’Астрарденте была очень смуглая женщина. На всемъ юг не найти было бы такихъ черныхъ глазъ, такихъ смуглыхъ щекъ, подернутыхъ яркимъ румянцемъ, и такихъ косъ цвта вороньяго крыла. Хотя она была и не блондинка, но это не мшало ей быть красавицей, ея тонкія черты были, по мннію художниковъ, безукоризненно правильны, ротъ не малъ, но красиво и благородно очерченъ, хотя выражалъ больше силы и ршимости, чмъ это нравится мужчинамъ въ женскихъ лицахъ. Но въ изящныхъ, тонкихъ ноздряхъ было за то много чувствительности, а также и отваги, а прямой носъ и гладкій лобъ были такъ же чисты, какъ благородныя мысли, которыя прикрывалъ послдній и которыя часто сверкали въ глубин великолпныхъ глазъ. Она не была изъ тхъ красавицъ, которыя презрительно смотрятъ на окружающихъ, хотя ея лицо могло прекрасно выражать презрніе. Но тамъ, гд другая женщина выражала презрніе, ей стоило только серьезно взглянуть, а молчаніе довершало остальное. Она владла сильнымъ оружіемъ и пользовалась имъ, какъ и всмъ остальнымъ, благородно. Ей нужна была вся ея сила, такъ какъ положеніе ея съ самаго начала было не изъ легкихъ. У нея было мало печалей, но он были велики, и она мужественно переносила ихъ.
Можно было бы спросить: почему Корона дель Кармине вышла замужъ за старика, человка истасканнаго и истощеннаго шестидесяти-лтняго дэнди, чья каррьера была столь извстна, а дянія такъ же скандальны, какъ знаменито въ исторіи страны его старинное имя. Ея замужество само по себ было трагедіей. Нтъ надобности знать, какъ оно произошло: она приняла Астрарденте, съ его герцогствомъ, богатствомъ, дурнымъ прошлымъ, въ тотъ самый день, какъ вышла изъ монастыря, гд воспитывалась. Она поступила такъ, чтобы спасти отца отъ разоренія, чуть не отъ голодной смерти. Ей было всего семнадцать лтъ, и ей сказали, что свтъ золъ, и она ршила начать жизнь съ геройской жертвы. Она геройски приняла ее на себя, и никто никогда не слыхалъ, чтобы она пожаловалась. Пять лтъ прошло съ тхъ поръ, и ея отецъ, для котораго она отдала все, что имла, самое себя, свою красоту, свое мужественное сердце и надежду на счастіе,— ея старикъ отецъ, котораго она такъ любила, умеръ послднимъ въ род, оставивъ по себ только одну красавицу дочь, во бездтную. Какъ она страдала теперь, что она выстрадала вообще — этого не зналъ ни одинъ человкъ. Она произвела безумный фуроръ, когда впервые появилась въ свт, и вмст съ криками восторга раздавался также и крикъ, что съ ней поступили безбожно. Но циники, утверждавшіе, что она не преминетъ найти утшеніе, должны были сознаться, что ошиблись: мужчины, изо всхъ силъ старавшіеся склонить ее на незаконную любовь, должны были со стыдомъ отступить. Въ вихр выздовъ и развлеченій, въ которомъ протекли первые два года ея свтской жизни, Корона вела себя спокойно и съ достоинствомъ, присущимъ ея характеру, а старый герцогъ д’Астрарденте улыбался и игралъ кудрями своего удивительнаго парика и говорилъ всмъ и каждому, что его жена — единственная въ мір женщина, которая стоитъ выше подозрній. Люди сначала недоврчиво смялись, но по мр того, какъ время шло, они молча согласились, что старому грховоднику и тутъ повезло, но въ душ негодовали, что благороднйшая изъ женщинъ прикована къ такой жалкой развалин, какъ герцогъ д’Астрарденте. Корона всюду здила, куда принято, и много принимала у себя, были въ числ гостей и боле близкіе, и искренно расположенные къ ней люди, нкоторые изъ нихъ были и молоды, но никогда тнь скандала не касалась имени герцогини. Она въ самомъ дл была выше подозрнія.
Теперь она сидла между двухъ мужчинъ, очевидно старавшихся ей понравиться. Положеніе было не ново, она, какъ обыкновенно, разговаривала съ обоими и ни одному не оказывала предпочтенія. И, однако, въ душ она предпочитала одного другому и знала это. Ей ршительно не все равно было, который изъ двухъ отойдетъ отъ нея, и который останется. Она была выше подозрній, да, выше подозрній всхъ людей, за исключеніемъ самой себя, какъ было до сихъ поръ, въ продолженіе цлыхъ пяти лтъ. Она знала, что, войди ея мужъ въ комнату, онъ такъ же безпечно кивнетъ головой Джіованни Сарачинеска, какъ еслибы тотъ былъ братомъ его жены, — такъ же безпечно, какъ и Уго дель Фериче, сидвшему по другую сторону. Но въ глубин души она знала, что въ Рим есть только одно лицо, на которое ей пріятно глядть, только одинъ голосъ, который ей пріятно и вмст съ тмъ страшно слушать, потому что онъ иметъ даръ превращать ея жизнь въ какой-то кошмаръ, и она вопрошаетъ себя: долго ли это продлится и неужели никогда не будетъ перемны?! Разница между Джіованни и другими мужчинами всегда существовала. Другіе присаживались въ ней съ разговорами и иногда переходили на такую тему, которая ей была непріятна, толковали ей о любви,— одни какъ о единственной вещи, ради которой стоитъ жить, другіе съ напускнымъ цинизмомъ оспаривая самое ея существованіе и затмъ съ грубой непослдовательностью пускаясь въ страстныя объясненія своихъ чувствъ. Когда они бывали глупы, она смялась надъ ними, когда они становились дерзки, она вставала и уходила. Такія объясненія, впрочемъ, напослдокъ почти совсмъ прекратились, потому что она снискала репутацію холодной и безчувственной женщины, и это служило ей щитомъ. Но Джіованни никогда не говорилъ съ нею какъ другіе. Онъ никогда не касался старыхъ, избитыхъ темъ, затасканныхъ всми другими. Она не могла бы сказать, о чемъ именно онъ разговаривалъ, потому что онъ безразлично касался самыхъ разнообразныхъ предметовъ. Она не могла бы также сказать, больше ли онъ обращаетъ на нее вниманія въ обществ, чмъ на другихъ женщинъ, она часто размышляла про себя, что у него не такой блестящій умъ, какъ у нкоторыхъ другихъ знакомыхъ ей мужчинъ, что онъ не такъ разговорчивъ, какъ большинство изъ нихъ, она знала только — и въ этомъ-то всего горше упрекала себя — что предпочитаетъ его лицо всмъ другимъ лицамъ, его голосъ — всмъ другимъ голосамъ. Ей и въ голову не приходило, что она его любитъ, по ея взглядамъ, худо было уже и то, что есть мужчина, чье общество ей пріятне другихъ, и она скучаетъ, если онъ къ ней не подойдетъ. Она была очень твердая и честная женщина, пожертвовавшая собой человку, который зналъ свтъ вдоль и поперекъ, но при всей своей опытности способенъ былъ видть, что свтъ не сплошь дуренъ, и которому собственное безпутство не мшало гордиться честностью жены. Астрарденте совершилъ сдлку, когда женился на Корон, но онъ былъ мудрый человкъ своего поколнія и зналъ и цнилъ то, что въ ней пріобрлъ. Онъ прекрасно зналъ вс опасности, какимъ она подвергалась, и вовсе не былъ такъ жестовъ, чтобы добровольно подвергать ее имъ. Онъ сначала зорко наблюдалъ за тмъ впечатлніемъ, какое производятъ на нее всякаго рода свтскіе люди, и въ числ другихъ отмтилъ Джіованни, но онъ пришелъ къ заключенію, что жена его постоитъ за себя во всевозможныхъ обстоятельствахъ. Къ тому же Джіованни не былъ habitu въ палаццо Астрарденте и не выказывалъ обычнаго рвенія понравиться герцогин.
Съ той минуты, какъ Корона замтила свое предпочтеніе въ Сарачинеска, она разсердилась на себя и старалась избгать Джіованни, по крайней мр, не давала ему замтить, что онъ ей нравится. Мужъ, сначала читавшій ей постоянно нравоученія о томъ, какъ слдуетъ вести себя въ свт, особенно предостерегалъ ее, чтобы она не выказывала холодности человку, котораго желаетъ удалить отъ себя.— Мужчины,— говорилъ онъ,— привыкли къ этому, они считаютъ это первымъ признакомъ того, что женщина ими, въ сущности, заинтересована, если вы хотите отдлаться отъ мужчины, то обращайтесь съ нимъ систематически такъ, какъ вы обращались бы со всякимъ другимъ, его оскорбитъ ваше равнодушіе, и онъ оставить васъ въ поко.
Но Джіованни не оставлялъ, и Корона подумывала, какъ бы ей убить интересъ, какой онъ ей внушаетъ.
Въ настоящую минуту ей захотлось чашку чая. Она бы охотно послала Уго дель-Фериче за ней, но нашла нужнымъ поступить такъ, какъ ей было наимене пріятно, и обратилась съ этой просьбой къ Джіованни. Слуги, разносившіе чай, вышли изъ комнаты, и Сарачинеска пошелъ ихъ разыскивать. Какъ только онъ ушелъ, дель-Фериче заговорилъ. Голосъ у него быль мягкій и вкрадчивый.
— Говорятъ, что донъ-Джіованни женится,— замтилъ онъ, наблюдая украдкой за герцогиней въ то время, какъ, повидимому, совершенно равнодушно сообщалъ эту новость.
Герцогиня была слишкомъ смугла, чтобы на ея лиц особенно легко было замтить перемну. Быть можетъ, она и не поврила этой исторіи, глаза ея были устремлены на какой-то отдаленный предметъ въ комнат, какъ будто ее очень интересовало то, что она видитъ, и она не сразу отвтила.
— Да, это большая новость, если только врно. А на комъ онъ женится?
— На донн Тулліи Майеръ, вдов финансиста. Она страшно богата и приходится кузиной Сарачинеска.
— Какъ странно!— воскликнула Корона.— Я только-что глядла на нее. Вдь это она вонъ тамъ, съ зелеными перьями?
— Да,— отвчалъ дель-Фериче, глядя въ томъ направленіи, въ какомъ указывала герцогиня.— Это она. Ее всегда издали можно узнать по туалету. Но дло еще не ршено.
— Значитъ, нельзя поздравить донъ-Джіованни?— спросила герцогиня, внезапно глядя на собесдника.
— Нтъ,— отвчалъ онъ:— лучше, можетъ быть, совсмъ не говорить съ нимъ объ этомъ.
— Хорошо, что вы меня предупредили, иначе я бы наврное заговорила.
— Я не думаю, чтобы Сарачинеска охотно говорилъ о своихъ сердечныхъ длахъ,— сказалъ дель-Фериче довольно внушительно.
— Но вотъ онъ и самъ. Я надялся, что онъ доле проходитъ за чаемъ.
— Онъ достаточно долго ходилъ, чтобы вы успли сообщить свою новость, — спокойно отвчала Корона, въ то время, какъ подходилъ донъ-Джіованни.
— Какую новость?— спросилъ онъ, садясь около нея.
— О помолвк, которая еще не разглашена,— отвчала герцогиня.— Дель-Фериче извстна эта тайна. Можетъ быть, онъ сообщитъ ее вамъ.
Джіованни взглянулъ на блокураго, блднаго человка, но ничего не прочиталъ на его жирномъ лиц. Видя, что тотъ ничего не отвчаетъ, Сарачинеска вжливо перемнилъ разговоръ.
— Подете ли вы завтра на охоту, герцогиня?
— Смотря потому, какая будетъ погода и подетъ ли герцогъ. А вы собираетесь?
— Разумется. Какая жалость, что вы не здите верхомъ!
— По моему, для женщины совсмъ несвойственно охотиться, — замтилъ дель-Фериче, припоминая, что герцогиня высказалась какъ-то въ этомъ смысл, и увренный поэтому, что она его одобритъ.
— Вы сами не охотитесь,— сухо замтилъ донъ-Джіованни,
— А потому вамъ не нравится, чтобы женщины охотились.
— Я недостаточно богатъ для того, чтобы охотиться, — сказалъ Уго скромно.— Кром того, есть и другая основательная причина: когда дамы узжаютъ на охоту, я лишаюсь ихъ общества.
Герцогиня разсмялась. Ей совсмъ не хотлось смяться, но надо же было поощрять разговоръ. Джіованни продолжалъ на ту же тему.
— Завтра будетъ чудная охота. Многіе въ первый разъ вызжаютъ въ этомъ году. Одинъ господинъ выписалъ нарочно лошадей изъ Англіи. Я забылъ его имя — какой-то богатый англичанинъ.
— Я встрчалъ его, — сказалъ дель-Фериче, гордившійся тмъ, что всхъ знаетъ.— Онъ типъ… страшный богачъ… лордъ… я не могу произнести его фамиліи… и неженатый. Онъ произведетъ фуроръ въ обществ. Онъ выигралъ призъ на парижскихъ скачкахъ въ прошломъ году и, говорятъ, пуститъ одного изъ своихъ скакуновъ на steeple-chase, который устроивается на святой.
— Стоитъ похать на охоту, чтобы увидть этого англичанина, — замтила герцогиня, какъ бы устало, откидываясь на спинку креселъ. Джіованни молчалъ, но не показывалъ виду, что хочетъ уйти. Дель-Фериче, съ такой же ршимостью не трогаясь съ мста, оживленно болталъ.
— Донъ-Джіованни правъ, — продолжалъ онъ.— Вс дутъ на охоту. Будетъ нсколько бриковъ. M-me Майеръ упросила Вальдерно выхать четверикомъ въ брик и захватить съ собой ее и большое общество.
Герцогиня не дослушала словъ дель-Фериче, такъ какъ при упоминовеніи имени донны Тулліи, которую теперь обыкновенно звали m-me Майеръ, машинально повернулась и взглянула на Джіованни. Онъ также услышалъ это имя, хотя и не слушалъ болтовни Уго, и, встртившись съ глазами Короны, съ смущеніемъ завертлся на стул, точно желалъ дать понять, что болтовня Уго ему непріятна. Но въ этотъ моментъ дель-Фериче всталъ съ мста, онъ увидлъ проходившую мимо донну Туллію, и счелъ минуту удобной, чтобы получить приглашеніе хать съ нею вмст въ брик. Пробормотавъ извиненіе, котораго Корона не разслышала, онъ пошелъ добиваться своей цли.
— Я думалъ, что онъ никогда не уйдетъ, — сказалъ Джіованни сердито.
Онъ не имлъ обыкновенія разыгрывать соперника тхъ, кто разговаривалъ съ герцогиней. Онъ до сихъ поръ никогда не говорилъ ничего подобнаго, и герцогиня испытала особое ощущеніе, вовсе не непріятное. Она не безъ удивленія взглянула на него.
— Вы не любите дель-Фериче?— спросила она серьезно.
— А вы разв его любите?— отвтилъ онъ.
— Что за вопросъ! Почему я буду любить его или не любить?
Въ тон ея была чуть слышная горечь, когда она высказывала вопросъ, который часто задавала самой себ. Почему, напримръ, ей любить или не любить Сарачинеска?
— Не знаю, во что бы превратился міръ, еслибы у насъ не было симпатій и антипатій,— внезапно проговорилъ Джіованни.— Я думаю, было бы очень скучно жить, да и теперь невесело. Я хотлъ просто спросить: забавляетъ ли васъ дель-Фериче такъ, какъ онъ всхъ забавляетъ?
— Откровенно говоря, сегодня онъ мн вовсе не показался забавнымъ,— отвтила Корона съ улыбкой.
— И вы, значитъ, довольны, что онъ ушелъ?
— Я не жалю объ этомъ.
— Герцогиня, — вдругъ повернулся къ ней Джіованни.— Я радъ, что онъ ушелъ, потому что хочу задать вамъ одинъ вопросъ. Имю ли я право, какъ хорошій знакомый, задать вамъ вопросъ?
— Это зависитъ…
Корона почувствовала, какъ кровь бросалась ей въ лицо. Руки ея горли въ перчаткахъ отъ предчувствія чего-то необыкновеннаго, ея сердце сильно забилось.
— Это касается одного меня,— продолжалъ Джіованни тихо.
Онъ видлъ, что Корона покраснла — зрлище, не виданное никмъ другимъ въ Рим, но ему некогда было обдумывать, что это значитъ.
— Отецъ хочетъ женить меня, онъ требуетъ, чтобы я женился на донн Тулліи… m-me Майеръ.
— Ну, такъ что-жъ?
Корона почувствовала дрожь, за минуту передъ тмъ ее бросило въ жаръ.
Односложный отвтъ ея былъ тихъ и невнятенъ. Она думала: слышитъ ли Джіованни біеніе ея сердца, такое медленное и громкое, что оно почти оглушало ее.
— А просто вотъ что. Совтуете ли вы мн жениться на ней?
— Почему вы меня объ этомъ спрашиваете?
— Мн бы хотлось вашего совта, — сказалъ Джіованни, сжимая смуглыя руки и устремляя на нее яркіе глаза.
— Она еще молода. Хороша собой… баснословно богата. Почему же вамъ на ней не жениться? Вы можете быть съ ней счастливы.
— Счастливъ? Счастливъ съ нею? Нтъ, конечно. Неужели вы думаете, что жизнь можетъ быть сносной съ такой женщиной?
— Не знаю. Многіе мужчины женились бы на ней, еслибы…
— Значитъ, вы думаете, что мн слдуетъ жениться?
Корона колебалась, она не понимала, зачмъ ему ея мнніе, и вмст съ тмъ чувствовала, что съ того дня, какъ она слпо ршила пожертвовать собою, исполнивъ желаніе отца и выйдя замужъ за Астрарденте, ей не приходилось переживать боле трудной борьбы съ самой собою. Однако, не могло быть и сомннія въ томъ, что ей слдуетъ сказать: какъ могла она посовтовать кому-нибудь жениться безъ любви, посл того, что сама испытала?
— Неужели вы не хотите мн посовтовать?— повторилъ Сарачинеска. Онъ очень поблднлъ и говорилъ съ такой серьезностью, что Корона доле не колебалась.
— Я, конечно, не посовтую вамъ жениться, если вы уврены, что не можете быть съ нею счастливы.
Джіованни съ облегченіемъ вздохнулъ, и руки его разжались.
— Я выкину эту мысль изъ головы, — сказалъ онъ.— Боже васъ благослови, герцогиня, за вашъ совтъ!
— Дай Богъ, чтобы совтъ мой былъ удаченъ!— сказала Корона чуть слышно.— Но какъ здсь холодно! Поставьте, пожалуйста, куда-нибудь мою чашку и подойдемте ближе въ огню, Стриллона опять собирается пть.
— Я бы желалъ, чтобы онъ сплъ для меня: ‘Nunc demittis, Domine’, замтилъ Джіованни, глаза котораго странно блестли.
Полчаса спустя Корона д’Астрарденте спускалась съ лстницы посольства, закутанная въ мха, вслдъ за вызднымъ лакеемъ. Когда она вышла на подъздъ, Джіованни Сарачинеска быстро подошелъ въ ней въ то время, какъ подъзжалъ экипажъ. Лакей растворилъ дверцу, но Джіованни подалъ руку Корон, чтобы помочь взойти на подножку. Она прикоснулась тонкими пальчиками, обтянутыми перчаткой, къ рукаву его пальто, и ей показалось, когда она садилась въ карету, что рука его сильно дрожала.
— Доброй ночи, герцогиня, я вамъ очень благодаренъ.
— Доброй ночи, вамъ не за что благодарить меня, — отвчала она почти печально.
Джіованни молчалъ и стоялъ со шляпой въ рукахъ на подъзд, пока карета не отъхала прочь. Посл того застегнулъ пальто и пошелъ по грязнымъ и темнымъ улицамъ. Дождь пересталъ, но все было мокро, и камни мостовой блестли при неровномъ свт мигавшихъ газовыхъ рожковъ.
Дворецъ Сарачинеско стоитъ въ старинномъ квартал Рима, отдаленномъ отъ широкихъ улицъ, застроенныхъ оштукатуренными домами, съ макадамомъ, — отдаленномъ отъ квартала чужеземцевъ, выставокъ блестящихъ магазиновъ, стука элегантныхъ экипажей и криковъ разносчиковъ газетъ. Обширныя, неправильныя зданія выстроены вокругъ трехъ дворовъ и со всхъ сторонъ выходятъ на узкіе переулки. Фундаментъ, шестнадцати футъ вышины, вплоть до массивныхъ, съ желзными рамами, окошекъ нижняго этажа, состоитъ изъ большихъ камней, искрошившихся по угламъ и вообще пострадавшихъ отъ времени, отъ толчковъ тяжело нагруженныхъ фуръ, для которыхъ съ незапамятныхъ временъ тсно было въ узкихъ проздахъ, и он ударялись желзной обшивкой о массивныя стны. Изъ трехъ громадныхъ воротъ, ведущихъ съ трехъ сторонъ во внутрь зданія, одни заперты желзной ршеткой, другія болтами, и только третьи открыты для повседневнаго употребленія. Около нихъ стоялъ высокій старикъ-привратникъ въ ливрейномъ фрак и шляп съ кокардой. По праздникамъ онъ появлялся въ традиціонномъ костюм парижскаго ‘швейцара’, въ великолпныхъ шелковыхъ чулкахъ и тяжеломъ темно-зеленомъ, расшитомъ золотомъ мундир, опираясь на толстую алебарду — постоянный предметъ удивленія для всхъ мальчишекъ квартала. Онъ завивалъ свою блую большую бороду, изъ подражанія своему господину, и былъ немногорчивъ и точенъ въ отвтахъ.
Въ эту эпоху въ палаццо Сарачинеско никогда никого не принимали, въ дом не было женщинъ, то было мужское царство, и въ воздух мрачныхъ дворовъ, окруженныхъ темной колоннадой со сводами, было что-то строго мужское: ни одного растенія, ни одного пестраго или яркаго пятна, чтобы смягчить однообразный срый тонъ старинныхъ стнъ.
Мостовая содержалась въ чистот и порядк, тамъ и сямъ новыя плиты доказывали, что ее чинили когда слдуетъ, но, по отсутствію всякихъ украшеній, это зданіе могло бы быть крпостью, да оно, впрочемъ, такъ и было. Владльцы, отецъ съ сыномъ, жили въ своемъ родовомъ дом съ торжественнымъ великолпіемъ, отзывавшимся феодальными временами. Джіованни былъ единственный отпрыскъ двадцати-пяти-лтней супружеской жизни. Мать его была старше его отца и умерла два или три года тому назадъ. Она была угрюмая женщина, и при жизни не смягчала женской прелестью и граціей дворецъ, гд жила. Напротивъ того, ея меланхолическій нравъ уживался какъ нельзя лучше съ похороннымъ характеромъ дома. Сарачинеско всегда были мужественной расой, предпочитавшей силу красот и власть комфорту.
Джіованни пошелъ изъ посольства домой пшкомъ. Ему хотлось подышать свжимъ воздухомъ посл душныхъ покоевъ. Онъ намревался, къ тому же, обдать дома сегодня, и предвидлъ непріятные разговоры съ отцомъ. Отецъ и сынъ были слишкомъ похожи другъ на друга, чтобы не симпатизировать одинъ другому, но, вмст съ тмъ, слишкомъ энергическаго и боевого темперамента, чтобы особенно гоняться за миромъ. Въ настоящемъ случа предстояла борьба, такъ какъ Джіованни ршилъ, что не женится на m-me Майеръ, а отецъ, съ своей стороны, ршилъ, что онъ на ней женится, и безъ промедленія: оба были люди съ очень сильной волей и настойчивые въ своихъ мнніяхъ.
Ровно въ семь часовъ отецъ съ сыномъ появились изъ разныхъ дверей въ небольшую гостиную, гд обыкновенно сходились, и не успли они войти, какъ слуга доложилъ, что кушанье на стол.
Двухъ словъ достаточно для описанія стараго князя Сарачинеско, онъ былъ старйшее изданіе своего сына. Шестьдесятъ лтъ жизни не согнули его крпкаго стана и не потушили блеска главъ, но волосы и борода были блы, какъ снгъ. Онъ былъ шире въ плечахъ и плотне, чмъ Джіованни, но того же роста, и до сихъ поръ сохранилъ пропорціональность всхъ частей, несмотря на склонность къ полнот. Онъ былъ во всхъ отношеніяхъ тмъ, чмъ будетъ сынъ въ его годы — живой и энергичный, рзкія черты лица стали еще рзче, а черные глаза и смуглая кожа еще рельефне выдлялись, благодаря ослпительной близн волосъ и такой же бород. То былъ тотъ же типъ, но въ иной стадіи развитія.
Обдъ былъ сервированъ съ старомоднымъ великолпіемъ, постепенно исчезающимъ въ Рим. Старинное серебро, старинный китайскій фарфоръ и хрусталь сверкали, а старикъ-буфетчикъ двигался неслышно, исполняя уже сорокъ лтъ подъ-рядъ обязанности, какія до него исполнялъ его отецъ. Князь Сарачинеско и донъ-Джіованни сидли на противоположныхъ концахъ стола, время отъ времени перекидываясь словами.
— Я сегодня попалъ подъ дождь,— замтилъ князь.
— Надюсь, что вы не простудились, — отвтилъ сынъ.— Къ чему вы выходите въ такую погоду?
— А ты къ чему выходишь?— возразилъ отецъ.— Разв ты мене подверженъ простуд, чмъ я? Я выхожу потому, что всегда выходилъ.
— Превосходная причина. А я хожу потому, что не держу экипажа.
— А почему ты не держишь экипажа?
— Если вамъ угодно, то я заведу его. Я завтра же заведу экипажъ, лишь бы опять не попасть подъ дождь и не простудиться. Гд вы меня видли пшкомъ?
— На Корсо, полчаса тому назадъ… А зачмъ ты такъ нелпо говоришь про мои желанія?
— Если вы находите, что это нелпо, я не буду, — отвчалъ Джіованни спокойно.
— Ты вчно мн противорчишь,— сказалъ князь.— Налей вина, Пасквале!
— Противорчу вамъ?— повторилъ Джіованни.— Вотъ чего и въ помышленіяхъ не имлъ!
Старикъ-князь медленно выпилъ рюмку вина, прежде чмъ отвтить.
— Почему ты не устроишься самостоятельно и не живешь, какъ подобаетъ джентльмену? Зачмъ ты ходишь пшкомъ и обдаешь въ кафё?
— Разв я обдаю въ кафе, когда вы обдаете дома?
— Ты привыкъ вести трактирную жизнь, а это дурная привычка. Какой толкъ въ томъ, что мать оставила теб состояніе, если ты не живешь какъ слдуетъ богатому человку!
— Я васъ отлично понимаю,— сказалъ Джіованни, и темные глаза его засверкали.— Вы вдь знаете, что все это одн придирки. Я величайшій домосдъ изъ всхъ вашихъ знакомыхъ. Это все придирки. Вы опять хотите завести рчь о моей женитьб.
— И имю полное право настаивать на твоей женитьб. Оставь вино на стол, Пасквале, и фрукты… вотъ такъ. Подай донъ-Джіованни сыръ. Я позвоню, когда нуженъ будетъ кофе. Ступайте.
Буфетчикъ и лакей вышли.
— Кого этотъ вопросъ больше касается, чмъ меня, желалъ бы я знать?— сказалъ князь.
— Никого, полагаю, кром меня,— отвчалъ Джіованни съ горечью.
— Тебя?… скажите, пожалуйста! Но что же ты можешь возражать противъ этого? Это семейное дло. Ты разв хочешь, чтобъ владнія Сарачинеско были разбиты на куски и розданы ста голодныхъ родственниковъ только потому, что ты бродяга, цыганъ, сорви-голова, никуда негодный лнтяй, и не хочешь дать себ трудъ заключить въ объятія одну изъ тхъ женщинъ, которыя вшаются теб на шею?
— Вашъ лестный отзывъ о родственникахъ блднетъ только передъ изяществомъ вашихъ выраженій о моей женитьб,— замтилъ Джіованни презрительно.
— И ты говоришь, что никогда мн не противорчивъ!— вскричалъ гнвно князь.
— Если вы ссылаетесь на то, что я сказалъ сейчасъ, то это не противорчіе. Я только комментирую ваши слова.
— Разв ты станешь отрицать, что не разъ отказывался жениться?
— Это было бы неправдой. Я отказывался, отказываюсь и буду отказываться, пока самъ не пожелаю.
— Вотъ, по крайней мр, опредленный отвтъ. Ты будешь отказываться, нова не сломишь себ шеи, изъ подражанія глупымъ англичанамъ, и тогда… прощай Сарачинеско! Послдній въ род кончить достойнымъ образомъ.
— Если я долженъ жить только для того, чтобы стать отцомъ наслдниковъ вашихъ титуловъ, то самъ отказываюсь носить ихъ.
— Ты, во всякомъ случа, не будешь носить ихъ раньше моей смерти. Думалъ ли ты когда о томъ, что я самъ могу жениться?
— Сдлайте одолженіе. М-me Майеръ такъ же охотно выйдетъ за васъ, какъ и за меня. Женитесь, пожалуйста, и наплодите побольше дтей, и пусть вс, въ свою очередь, женятся, достигнувъ двадцатилтняго возраста. Желаю вамъ счастія и побольше родныхъ!
— Ты несносенъ, Джіованни. Я думалъ, что ты уважаешь донну Туллію…
— Зовите ее m-me Майеръ,— перебилъ Джіованни.
— А! ты намекаешь, что она гонится только за титуломъ и богатствомъ.
— Вы очень уважительно отзывались о ней, когда намекали, что она вшается мн на шею.
— Я? никогда я ничего подобнаго не говорилъ. Я сказалъ, что всякая женщина…
— Включая, конечно, и m-me Майеръ,— снова перебилъ Джіованни.
— Да дай же ты мн договорить!— закричалъ князь.
Джіованни пожалъ плечами, выпилъ рюмку вина, отрзалъ себ сыру, но ничего не сказалъ. Видя, что сынъ молчитъ, старикъ Сарачинеско тоже замолчалъ. Онъ такъ разсердился, что потерялъ нить мыслей. Быть можетъ, Джіованни пожаллъ о сварливомъ тон, принятомъ имъ, а потому заговорилъ съ отцомъ боле мягко.
— Будемъ справедливы,— сказалъ онъ.— Я выслушаю васъ, а вы выслушайте меня. Во-первыхъ, когда я думаю о женитьб, то не считаю ее пустяками…
— Надюсь, — проворчала старикъ.
— Я считаю женитьбу важнымъ шагомъ въ жизни человка. Я не такъ старъ, чтобы спшить съ этимъ дломъ, и не такъ юнъ, чтобы не понимать его важности. Я не хочу, чтобы меня торопили. Когда я ршусь жениться, то не иначе, какъ по собственному выбору и такъ, чтобы обезпечить если не счастіе, то покой жизни. Я не хочу жениться на m-me Майеръ. Она молода, красива, богата…
— Очень богата!— воскликнулъ князь.
— Очень богата. Но я также молодъ, богатъ, хотя и некрасивъ…
— Разумется, некрасивъ,— отрзалъ старикъ-князь, все еще сердившійся, хотя и говорившій спокойно.— Ты весь въ меня.
— Я горжусь этимъ сходствомъ,— отвчалъ серьезно Джіованни.— Но возвращаюсь въ m-me Майеръ. Она вдова…
— Разв это ея вина?— спросилъ отецъ, снова разсердись.
— Надюсь, что нтъ,— улыбнулся Джіованни.— Надюсь, что она не умертвила старика Майера. Тмъ не мене, она вдова. Это очень серьезное препятствіе. Разв кто-нибудь изъ моихъ предковъ былъ женатъ на вдов?
— Ты въ каждомъ слов выказываешь свое невжество,— сказалъ старикъ-князь, презрительно усмхаясь.— Леоне Сарачинеско женился на вдов курфюрста Лимбургъ-Стинвенштейнъ въ въ 1581 году.
— Вотъ оттого-то мы и любимъ, вроятно, такъ спорить, что у насъ Въ жилахъ течетъ нмецкая кровь,— замтилъ Джіованни.— Неужели потому, что триста лтъ тому назадъ мой предокъ женился на вдов, я долженъ тоже жениться на вдов? Подождите, не сердитесь, есть другія причины, почему m-me Майеръ мн не по-сердцу. Она слишкомъ веселая женщина, слишкомъ любитъ свтскія развлеченія.
Князь громко и иронически расхохотался. Его блые волосы и борода разлетлись въ разныя стороны, и онъ показалъ вс свои зубы, крпкіе и блые до сихъ поръ.
— Это великолпно!— вскричалъ онъ: — божественно, несравненно, неподражаемо, юмористично! Джіованни Сарачинеско нашелъ женщину, которая кажется ему слишкомъ веселой! Хвала небесамъ! Мы, наконецъ, узнали его вкусъ. Мы найдемъ ему монашенку, добродтельнаго феникса, двочку, только-что выпущенную изъ монастыря и давшую обтъ преданности и самоотверженія. Это ему будетъ по нраву, и онъ будетъ образцовымъ, счастливымъ супругомъ.
— Я не понимаю этого взрыва веселости,— отвчалъ Джіованни съ холоднымъ пренебреженіемъ.— Ваша веселость заразительна, но я не понимаю ея причины.
Отецъ пересталъ смяться и поглядлъ на сына съ любопытствомъ, сдвинувъ густыя брови отъ усиленнаго вниманія. Джіованни отвчалъ такимъ же взглядомъ, и казалось, что эти двое разгнванныхъ людей фехтуютъ глазами черезъ столъ. Сынъ первый заговорилъ.
— Вы хотите сказать, что я не гожусь въ мужья молоденькой двушк?
— Послушай, сынокъ,— отвчалъ князь: — довольно болтать пустяки. Я настаиваю на этомъ брак, какъ говорилъ раньше. Это самый подходящій для тебя. И вмсто того, чтобы быть мн благодарнымъ, ты воротишь носъ и отказываешься исполнить свой долгъ. Донн Тулліи двадцать-три года. Она блестящая, богатая женщина. Репутація ея безукоризненна. Она намъ дальняя кузина…
— Одна изъ той стаи воронья, о которой вы упоминали съ такой нжностью,— замтилъ Джіованни.
— Молчать!— закричалъ старикъ Сарачинеско, ударяя тяжелой рукой по столу такъ, что стаканы и рюмки запрыгали.— Я хочу, чтобы ты меня выслушалъ, и мало того,— чтобы ты меня послушался. Донна Туллія родственница. Соединеніе въ однхъ рукахъ ея состоянія и твоего будетъ очень выгодно для вашихъ дтей. Все говоритъ въ пользу этого брака, и ничто противъ него. Ты женишься на ней черезъ мсяцъ. Я уступлю теб титулъ Сантъ-Иларіо вмст съ помстьемъ и дворецъ на Корсо, если ты не хочешь жить здсь.
— А я отказываюсь!— отвчалъ Джіованни, трясясь отъ гнва.
— Если ты отказываешься, то оставишь мой домъ черезъ мсяцъ,— мягко проговорилъ князь.
— И такимъ образомъ исполню ваше предыдущее приказаніе: основаться самостоятельно и жить, какъ подобаетъ джентльмену,— отвчалъ Джіованни съ горькимъ смхомъ.— Мн вдь это не трудно. Я богатъ, какъ вы справедливо замтили.
— И теб будетъ удобне вести жизнь, которая теб больше нравится,— возразилъ князь:— жизнь праздношатающагося свтскаго шаркуна, ухаживать за…
— За кмъ?— спросилъ сынъ, длая страшное усиліе, чтобы говорить спокойно.
— Что, ты думаешь, я тебя боюсь? Ты думаешь, отецъ мене смлъ или энергиченъ, чмъ ты? За кмъ?— закричалъ старикъ, вскакивая съ мста отъ ярости.— За кмъ, какъ не за Короной д’Астрарденте,— за кмъ еще теб ухаживать? Ты влюбленъ въ нее и попусту убиваешь молодость на эту безумную страсть! Весь Римъ говорить это, и я скажу то же!
— Вы и сказали,— отвтилъ Джіованни очень тихо.
Онъ сидлъ за столомъ, не двигая ни однимъ мускуломъ, съ лицомъ какъ у мертваго.— Вы сказали и, оскорбивъ эту даму, совершили дло, недостойное вашей крови. Дай мн, Господи, силу помнить, что вы мой отецъ!— прибавилъ онъ вдругъ, весь задрожавъ.
— Постой!— проговорилъ князь, который, при всемъ своемъ самолюбіи и при всей своей и вспыльчивости, былъ честный человкъ.— Я никогда ее, не оскорблялъ — она выше подозрнія. Это ты губишь молодость въ безнадежной страсти къ ней. Видишь, я говорю спокойно…
— Что говоритъ весь Римъ?— перебилъ его Джіованни. Онъ былъ все еще блденъ какъ смерть, но рука, которой онъ оперся, больше не дрожала.
— Вс говорятъ, что ты влюбленъ въ Астрарденте, и что мужъ это замчаетъ.
— Довольно, — отвтилъ Джіованни тихимъ голосомъ.— Я подумаю о брак, который вы мн предлагаете. Дайте мн срокъ до весны, чтобы ршиться.
— Это долгій срокъ,— замтилъ князь, усаживаясь на мсто и принимаясь чистить апельсинъ. Онъ далеко не былъ спокоенъ, но перемна въ манер сына обезоружила его гнвъ. Князь былъ вспыльчивъ и необузданъ, невоздержанъ на языкъ и деспотиченъ по нраву, но при всемъ томъ сильно любилъ сына.
— Не нахожу, чтобы это было слишкомъ долго. Даю вамъ слово, что серьезно обдумаю этотъ вопросъ. И если найду возможнымъ жениться на донн Тулліи, то исполню ваше желаніе и дамъ вамъ отвтъ передъ Святой, Больше ничего не могу общать.
— Я непремнно желаю, чтобы ты послушался моего совта, — отвчалъ отецъ, совсмъ умиротворенный.— Если теб такъ не нравится донна Туллія, то есть еще Біанка Вальдерно, за ней есть помстье.
— Она очень дурна собой, — возразилъ Джіованни спокойно.
Онъ все еще былъ очень взволнованъ, но отвчалъ отцу машинально.
— Врно!… Он вс дурны, эти Вальдерны. Кром того, они тосканскаго происхожденія. Но что ты скажешь про маленькую Рокка? Она очень шикарная двочка, воспитывалась въ Англіи и къ тому же хорошенькая.
— Я боюсь, что изъ нея выйдетъ мотовка.
— Ну, она можетъ мотать свои деньги.
— Лучше не рисковать, — сказалъ Джіованни.
Вдругъ онъ перемнилъ позу и взглянулъ на отца.
— Мн жаль, что мы вчно ссоримся изъ-за этого вопроса. Право, мн не хочется жениться, но я хочу угодить вамъ к постараюсь это сдлать. Почему мы вчно съ вами бранимся?
— Не знаю,— улыбнулся князь.— Должно быть, виноватъ мой дьявольскій характеръ.
— А я унаслдовалъ его, — отвтилъ донъ-Джіованни со смхомъ, которому силился придать веселость.— Но я понимаювашъ взглядъ. Вы считаете, что мн пора остепениться.
— Да, мой другъ. Пью за твое будущее счастье,— сказалъ старикъ, поднося въ губамъ рюмку.
— А я за нашъ будущій миръ.
— Но вдь мы никогда взаправду не ссорились, Джіованнино, не такъ ли?
Вс слды гнва исчезли съ лица отца. Оно сіяло нжной улыбкой, освщавшей лицо точно солнечнымъ лучомъ.
— Нтъ, конечно. Какъ можемъ мы ссориться? Вдь наса всего двое на свт.
— Вотъ и я всегда это говорю,— согласился князь и мирно сталъ сть очищенный апельсинъ.— Если такихъ двое людей, какъ, мы съ тобой, будутъ дйствовать дружно, то нтъ такой вещи, которой бы они не достигли, если же мы будемъ ссориться…
— Justitia non fit, coelom vero ruet, — пародировалъ поговорку Джіованни.
— Я не очень силенъ въ латыни, Джіованнино, — сказалъ, старикъ.
— Небо обрушится, а справедливости не будетъ.
— Нтъ, кто сердитъ, тотъ всегда несправедливъ. Но бури, говорятъ, прочищаютъ небо.
— Кстати, что, дло о продаж лса ршено?— спросилъ. Джіованни.
— Ахъ да, конечно. Я совсмъ было забылъ сказать,— отвчалъ весело отецъ.
И они мирно договорили о длахъ. Когда они разстались и Джіованни пошелъ къ себ, онъ казался совсмъ спокойнымъ, но это былъ одинъ видъ. Въ сущности, онъ былъ жестоко взволнованъ. Онъ былъ такъ же вспыльчивъ, какъ отецъ, но страсти его были глубже и прочне: мать его была испанка, и меланхолическій нравъ ея націи сообщился частью и сыну, придавъ глубину и постоянство горячему итальянскому темпераменту, унаслдованному имъ отъ отца. Послдній не догадывался о причин перемны, происшедшей въ тон Джіованни относительно женитьбы. Разница въ темперамент длала сына непонятнымъ отцу.
Джіованни боле года тому назадъ догадался, что онъ любитъ Корону д’Астрарденте. Вопреки обычаямъ молодыхъ людей въ его положеніи, онъ прежде всего ршилъ, что никогда не дастъ ей этого замтить — и въ этомъ былъ ключъ во всмъ его дйствіямъ. Онъ, какъ ему казалось, обращался съ нею какъ со всми остальными женщинами, которыхъ встрчалъ въ свт, и думалъ, что искусно скрывалъ свою страсть отъ свта и отъ любимой женщины. Онъ дйствовалъ во всхъ случаяхъ съ осмотрительностью, приносившею ему несомннно большую честь. Онъ провелъ цлый годъ въ непрестанной борьб съ самимъ собой, ршивъ, что, если можно, онъ побдитъ любовь. Правда, что когда случай представлялся, онъ не отказывалъ себ въ удовольствіи разговаривать съ Короной д’Астрарденте объ общихъ, конечно, вопросахъ, но при этомъ всегда выяснялся какой-нибудь новый пунктъ симпатіи между ними. Никогда — онъ могъ сказать это положа руку на сердце — онъ не касался опаснаго сюжета о любви и не мене опаснаго — о дружб, обсужденіе которыхъ приводить часто въ пагубнымъ послдствіямъ. Никогда ни словомъ, ни дломъ не. старался онъ возбудить въ смуглой герцогин интересъ къ самому себ, онъ говорилъ о книгахъ, о политик, объ общественныхъ вопросахъ, но никогда о ней самой или о себ. Онъ твердо держалъ общаніе, данное въ душ, что разъ онъ имлъ несчастіе полюбить чужую жену — женщину до того благородную, что даже въ Рим ничего не могли сказать про нее… онъ сохранитъ въ тайн эту страсть. Астрарденте былъ старъ, можно сказать, дряхлъ, несмотря на свой великолпный парикъ, Корон же всего двадцать-два года. Еслибы мужъ ея умеръ, Джіованни выступилъ бы претендентомъ на ея руку передъ цлымъ свтомъ, а пока онъ не хотлъ ничмъ нарушить покой ея души или оскорбить чувство собственнаго достоинства, потому что истинно любилъ ее и прежде всего не хотлъ скомпрометировать ея незапятнанное имя. Можетъ быть, она никогда не полюбитъ его, но онъ силенъ и терпливъ, и окажетъ ей единственную честь, какая въ его власти: будетъ терпливо дожидаться.
Но Джіованни упустилъ изъ виду, что онъ одинъ изъ выдающихся людей въ Рим, что онъ на виду у всхъ, и что многіе слдятъ за всми его движеніями въ гостиныхъ, надясь, что онъ обратитъ на нихъ вниманіе, многіе замтили, что хотя онъ никогда, входя въ гостиную, сразу не подходилъ къ Корон, но всегда отыскивалъ ее глазами и не упускалъ случая поговорить съ нею въ теченіе вечера. Зоркіе наблюдатели, общественные коршуны, слдующіе по слдамъ царственнаго орла, отлично разглядли выраженіе досады на лиц Джіованни, когда ему не удавалось поговорить съ-глазу-на-глазъ съ Короной, хотя бы въ продолженіе нсколькихъ минутъ, и дель-Фериче, игравшій въ Рим роль встовщика, пустилъ слухъ, что Джіованни влюбленъ. Люди повторяли этотъ слухъ, какъ онъ и надялся, и исторія разошлась по Риму.
Правда, въ город не нашлось бы ни одного смльчака, который бы осмлился намекнуть на это въ присутствіи Джіованни, даже еслибы ему этого и хотлось, но такія вещи никогда не остаются скрытыми. Родной отецъ сказалъ ему это въ припадк гнва, и ударъ произвелъ свое дйствіе.
Джіованни сидлъ въ глубокомъ кресл своего кабинета и обдумывалъ свое положеніе. Его первымъ движеніемъ былъ безумный гнвъ противъ отца, но когда послдній объяснилъ, что насчетъ герцогини никто ничего не говоритъ, гнвъ Джіованни обратился на себя самого. Горько было думать, что все его самоотверженіе, вс его продолжительныя усилія скрыть любовь ни къ чему не привели. Онъ проклиналъ свое безуміе и неосторожность, и вмст съ тмъ дивился, какъ могла эта исторія всплыть наружу. Онъ твердо ршилъ убить впечатлніе, невольно имъ произведенное, и первое попавшееся средство показалось ему наиболе пригоднымъ. Жениться на донн Тулліи, прежде нежели слухъ о его любви въ герцогин укоренится, казалось ему самымъ дйствительнымъ средствомъ заткнуть ротъ сплетникамъ. Съ одной стороны, это казалось благородной мыслью: принести себя всего и на вки въ жертву, чтобы не дозволить связывать свое имя, хотя бы и невиннымъ образомъ, съ именемъ любимой женщины, искоренить любовь въ ней изъ сердца, отдавъ его другой женщин. Онъ спасетъ такимъ образомъ Корону отъ непріятностей, а ея имя отъ сплетенъ, и если кто-нибудь осмлится упомянуть объ этой исторіи…
Джіованни всталъ съ мста и машинально снялъ рапиру со стны и сталъ фехтовать ею, какъ это часто длалъ для практики. Если кто-нибудь упомянетъ объ этой исторіи, думалъ онъ, у него есть средство заставить его замолчать быстро и на-вки. Глаза его засверкали при мысли, что онъ, хотя косвенно, можетъ вступиться за Корону. Но вдругъ онъ отбросилъ рапиру и бросился опять въ кресло.
Нтъ, онъ не могъ этого сдлать. Онъ не могъ обидть женщину, хотя бы ради того, чтобы спасти другую. Пусть надъ нимъ смются и зовутъ его Донъ-Кихотомъ, а онъ не женится ради одного приличія.
Онъ далъ слово отцу, что подумаетъ о женитьб и дастъ ему отвтъ до Святой. До тхъ поръ много еще времени. Онъ подумаетъ, и если къ этому времени забудетъ Корону, то… онъ громко засмялся въ пустынной комнат, и звукъ собственнаго голоса вывелъ его изъ задумчивости.
Забудетъ? разв такіе, какъ онъ, забываютъ? Другіе могутъ, а онъ нтъ. Изъ чего т люди сдланы? Или, можетъ быть, они не любили, а потому и забывали. Всякій можетъ забыть бдную донну Туллію. Но разв можно забыть, когда истинно любишь?!
Джіованни до этого времени никогда не любилъ. Онъ знавалъ двухъ или трехъ женщинъ, которыя ему очень нравились, но онъ вскор убдился, что не питаетъ къ нимъ истиннаго чувства, хотя он и развлекаютъ, и забавляютъ его… тмъ мене могъ онъ представить себ, что можно на-вки связать себя съ нелюбимой женщиной. Для его независимой натуры одна мысль о такомъ брак была ненавистна.
Было четыре часа утра, когда Джіованни пошелъ спать, но онъ спалъ плохо и мало, и сны его были тревожные. То ему снилось, что онъ стоитъ на зеленомъ лугу со шпагой въ рук кончикъ которой обагренъ кровью, а его противникъ лежитъ у его ногъ. То онъ грезилъ, что сидитъ одинъ въ большой гостиной, и смуглая женщина подходитъ къ нему, кротко говоря:— ‘Женись, ради меня!’ — Онъ проснулся со стономъ. Часы на колокольн пробили девять, а създъ охотниковъ назначенъ былъ въ одиннадцать, въ пяти миляхъ разстоянія отъ Porta Ріа. Джіованни вскочилъ и позвонилъ слугу.
День былъ чудный, и полъ-Рима отправилось на охотничій създъ, не потому, чтобы этотъ създъ чмъ-нибудь отличался отъ другихъ подобныхъ, но потому, что такъ вздумалось. Свтъ похожъ на горячечнаго больного въ бреду, онъ рдко дйствуетъ сознательно, рдко даже сознаетъ то, что говоритъ, и время отъ времени, безъ всякаго предостереженія или предумышленности, поднимается спозаранку съ постели и бросается, какъ полоумный, въ погоню за своей послдней галлюцинаціей. Главная разница только въ томъ, что у горячечнаго больного есть сидлка, а у свта ея нтъ.
Въ настоящемъ случа всмъ вдругъ привидлось, что надо хать на охотничій създъ, и дорога по ту сторону Porta Ріа покрыта была на далекомъ протяженіи экипажами всякаго рода и вида, начиная отъ брика, запряженнаго четверкой князя Вальдерно, до скромной телжки, влекомой осломъ и нагруженной вареными бобами, хлбомъ и сыромъ, припасами, раскупающимися грумами,— учрежденіе незнакомое англійской охот. Одинъ за другимъ катились экипажи по дорог мимо Sant’Agnese, внизъ съ холма черезъ Ponte Nomentana и далеко затмъ до того мста, гд сходились три дороги и лежало обширное пастбище. Здсь экипажи поворачивали и выстроивались рядомъ, точно на передъ-обденномъ гулянь на Пинчіо, а не въ пяти миляхъ разстоянія отъ Рима, среди полей Камланьи.
Описывать холмы, лежащіе на югъ отъ Рима, было бы оскорбленіемъ природы, описывать създъ охотничій — было бы оскорбленіемъ для цивилизованныхъ читателей англійскаго языка. Послднее слишкомъ хорошо извстно всмъ и каждому: красивыя группы мужчинъ и женщинъ, охотниковъ всякаго возраста и наружности, благородные скакуны, ведомые подъ устцы грумами, причемъ, время отъ времени, кто-нибудь изъ охотниковъ садится на сдло, оправляется, испытываетъ подпруги и поводья, и, осмотрвъ, на мст ли жестянка съ сандвичами и бутылка съ хересомъ, отдавъ послднія инструкціи груму, медленно отъзжаетъ. Римскій охотничій създъ иметъ мене дловой характеръ, чмъ въ другихъ мстахъ — вотъ и все. Что же касается римскихъ холмовъ, то они не похожи ни на какіе другіе въ мір и такъ красивы въ своемъ род, что пытаться ихъ описывать было бы празднымъ и безполезнымъ дломъ, это только выдало бы тщеславіе автора и ничтожество его пера.
Донъ-Джіованни прибылъ рано, несмотря на безсонную ночь. Оль вышелъ изъ кабріолета около дороги вмсто того, чтобы хать въ поле, и стадъ осматривать экипажи, выстроенные передъ его главами. Вдали онъ замтилъ донну Туллію Майеръ. Она стояла среди небольшой группы мужчинъ, около брика Вальдерно. Ее легко было узнать по платью издали, какъ справедливо замтилъ наканун дель-Фериче. Сегодня на ней былъ костюмъ, главные цвта котораго составляли желтый съ зеленымъ и громадная шляпа съ такими же перьями, увнчивавшими ея голову, а въ рукахъ она держала желтый зонтикъ. Она была довольно красивая женщина, средняго роста, съ неестественно-блокурыми волосами и неподдльнымъ хорошимъ цвтомъ лица, который она еще благоразумно не испортила попытками улучшить его посредствомъ косметиковъ, глаза у нея были голубые, но выраженіе ихъ неопредленное и не внушающее доврія. Ртомъ ея очень восхищались: онъ былъ невеликъ, румянъ и съ пухлыми губками. Она была очень жива и громко говорила, привлекая всеобщее вниманіе и собирая вокругъ себя толпу поклонниковъ. Ея разговоръ былъ не остроуменъ, но оживленъ, и шумная болтливость слыла за остроуміе, она замчательно хорошо понимала людей и выказывала удивительно дурной вкусъ во всхъ художественныхъ вещахъ, но съ упорствомъ настаивала на своихъ взглядахъ и не терпла противорчія. По какой-то странной случайности, несмотря на то, что многое въ ней было вульгарно, въ общемъ сказывалось нчто необъяснимо порядочное, — тотъ неподражаемый отпечатокъ общественнаго превосходства, который нельзя пріобрсти никакимъ образовательнымъ процессомъ. Кто ее видлъ, могъ удивляться ея громкому голосу, забавляться эксцентричностью костюма и шокироваться рзкими манерами, но каждый безошибочно отнесъ бы ее къ той категоріи людей, которую величаютъ ‘хорошимъ обществомъ’.
Въ числ мужчинъ, окружавшихъ донну Туллію, находился и дель-Фериче, человкъ, про котораго можно было сказать, что отсутствіе его было нечувствительно, такъ какъ онъ всегда и везд присутствовалъ. Джіованни не любилъ дель-Фериче, не будучи въ состояніи объяснить своей антипатіи. Онъ вообще не любилъ людей, которыхъ подозрвалъ въ двуличности, а у него не было никакого основанія думать, что истина, поглядвшись въ зеркало, увидла бы въ немъ отраженіе жирнаго, блднаго лица Уго и его безцвтныхъ усовъ. Но если Уго былъ и лгунъ, то отличался хорошею памятью, такъ какъ никогда не попадался во лжи, и слылъ полезнымъ членомъ общества,— честь, никогда почти не достающаяся на долю правдивыхъ людей. Джіованни чмъ не мене не любилъ его и во многомъ подозрвалъ, и вотъ хотя онъ намревался подойти къ донн Тулліи, но, увидя (около нея дель-Фериче, воздержался отъ своего намренія. Онъ медленно сошелъ съ небольшой возвышенности и, подходя въ толп, перебрасывался словами съ нкоторыми изъ знакомыхъ, мысленно давая себ слово избгать донны Тулліи и тотчасъ же ссть на коня. Но это ему не удалось. Въ то время, какъ онъ остановился на минуту около экипажа маркизы Рокка и обмнялся нсколькими словами съ нею и съ ея дочерью, той самой двчонкой, которую отецъ предлагалъ ему въ жены, онъ совсмъ позабылъ о близости особы, которую онъ желалъ избжать, и когда, нсколько секундъ поздніе, направился въ своей верховой лошади, m-me Майеръ отрзала ему путь и фамильярно хлопнула по плечу ручкой зонтика.
— Итакъ, вы собирались ссть на лошадь, не поздоровавшись со мной?— сказала она рзко, по всегдашней своей манер.
Джіованни круто повернулся и, взглянувъ на нее, низко поклонился. Донна Туллія разсмялась.
— Что именно показалось вамъ такимъ смшнымъ въ моей наружности?— спросить онъ.
— Altro! когда вы отпустили мн такой низкій поклонъ…
— Я хотлъ извиниться такъ же, какъ и поздороваться,— отвчалъ донъ-Джіованни вжливо.
— Я бы выслушала охотне извиненія, и обошлась бы безъ такого низкаго поклона.
— Я готовъ извиниться…
— Но смиренно, не оправдывая себя,— продолжала разговоръ донна Туллія и пошла медленно впередъ.
Джіованни вынужденъ былъ за нею послдовать.
— Мое оправданіе, однако, очень основательно,— сказалъ онъ.
— Хорошо, если такъ, то я выслушаю, но вы не уврите меня, что хотли оказать мн вниманіе.
— Я въ очень дурномъ расположеніи духа. И не хотлъ въ такомъ вид показываться вамъ на глаза.
Донна Туллія внимательно поглядла на него. И, отвчая, надула съ неудовольствіемъ красныя, пухлыя губки.
— Похоже на то, что вы не въ дух. Мн жаль, что я васъ побезпокоила. Лучше не трогать дремлющую собаку, какъ говоритъ пословица.
— Я еще не кусаюсь,— отвтилъ Джіованни.— Увряю васъ, что я не опасенъ.
— О! я нисколько васъ не боюсь,— отвчала его спутница съ легкимъ пренебреженіемъ.— Пожалуйста не воображайте, что своимъ дурнымъ расположеніемъ духа вы можете меня запугать. Вы, конечно, дете на охоту?
— Да,— отвчалъ Сарачинеско коротко.
Ему не нравилась манера обращенія съ нимъ донны Тулліи.
— Подемте лучше съ нами и оставьте въ поко бдныхъ лисицъ. Вадьдерно повезетъ насъ въ объздъ въ Кампанеллу, и ни тамъ будемъ наслаждаться пикникомъ, а къ тремъ часамъ вернемся домой.
— Очень вамъ благодаренъ, но я долженъ проздить свою лошадь. Поэтому извините меня…
— Опять?— воскликнула донна Туллія.— Вы сегодня ршили, кажется, все извиняться.
Затмъ, мняя внезапно тонъ и глядя въ землю, мягко прибавила:
— Мн бы хотлось, чтобы вы съ нами хали. Я такъ рдко утруждаю васъ своими просьбами.
Джіованни быстро взглянулъ на нее. Онъ зналъ, что донна Туллія желала выйти за него замужъ, онъ даже подозрвалъ, что отецъ объяснялся съ ней на этотъ счетъ,— вещь довольно обыкновенная, когда дло касается брака со вдовой. Но онъ не зналъ, что донна Туллія по своему влюблена въ него. Онъ поглядлъ на нее и увидлъ слезы досады на ея смлыхъ голубыхъ главахъ. Онъ колебался съ минуту, но присущая ему вжливость взяла верхъ.
— Я поду съ вами,— спокойно сказалъ онъ. Краска удовольствія заиграла на нжныхъ щечкахъ m-me Майеръ, она поняла, что одержала побду, но не хотла показать своего удовольствія.
— Вы говорите это такъ, какъ будто бы оказываете милость?— произнесла она съ притворной досадой, которую опровергало счастливое выраженіе ея лица.
— Простите мн, напротивъ того, мн оказываютъ милость, — машинально отвтилъ Джіованни.
Онъ согласился потому, что не зналъ, какъ отказать, но уже сожаллъ объ этомъ и хотлъ бы уклониться отъ поздки.