Сравненіе Вольтера съ Расиномъ.
(Изъ Spectat. Franais. Григорій По — ка.)
‘Вѣ,стникъ Европы’. Часть LXI, No 4, 1812
Сравнение Вольтера с Расином, Вольтер, Год: 1812
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Вс упражняющіеся въ Словесности, почитаютъ трагедіи Вольтеровы лучшею часто его сочиненій. Едипъ, Брутъ, Заира, Меропа, Альзира, Смерть Цезаря, Магометъ, Семирамида, Строma Китайскій, Танкредъ, Орестъ: сіи произведенія, изъ которыхъ не вс имютъ одинакое достоинство, хотя вс остались на сцен, равняются числомъ трагедіямъ Расина. Вольтеръ былъ гораздо плодовите, въ его пространномъ театр дурныя сочиненія занимаютъ несравненно боле мсяца нежели хорошія, и если бы количество было уважаемо боле нежели качество, то Расинъ не могъ бы выдержать сравненія. Четыре трагедіи Вольтеровы, Заира, Меропа, Альзира и Maгометъ, сочиненія въ самомъ длъ блистательнйшія изъ всего написаннаго Вольтеромъ, имли удивительный успхъ въ продолженіи послднихъ тридцати лтъ его жизни, онъ держалъ тогда въ рукахъ своихъ скипетръ словесности, вся Европа преклоняла колна предъ каждою его строкою: ето можно назвать какимъ-то изступленіемъ, которое трудно изъяснить для тхъ, кои не были сами свидтелями онаго. Въ Фернейскомъ замк своемъ Вольтеръ былъ нкіимъ патріархомъ философіи, первосвященникомъ новаго закона, долженствовавшаго преобразовать родъ человческій, уничтожить вс злоупотребленія и совершенно разрушить суевріе! Калифъ Багдадской, великій повелитель правоврныхъ, никогда не имлъ большаго уваженія и почестей. Всякій писатель, печатавшій книгу, долженъ былъ со льстивымъ посланіемъ представить Вольтеру свое сочиненіе, и владыка словесности посылалъ ему грамату на умъ и даже на геній, состоящую въ весьма учтивомъ письм, которое получившій хранитъ въ своемъ архивъ, и до конца жизни перечитывалъ всякому, кто только хотлъ слушать. Когда разсказываютъ о подобныхъ примрахъ лести, безразсудства и низости, прославившихъ сію епоху философій и сумазбродства, то думается, будто говорятъ небылицу, но что же заключить бы надлежало, когдабъ я сталъ описывать со всею точностію историческою увнчаніе сего старца, дряхлаго и неимвшаго уже никакихъ чувствованій кром гордости? Начальники заговора предначертали весь порядокъ сего праздника, которой былъ торжествомъ не столько для самого Вольтера, сколько для его поклонниковъ. Онъ стоялъ уже на краю могилы, но почести ему возданныя озарили блескомъ славы всю его философію. Не надобно думать однако, будто бы значущіе люди и большая половина общества брали какое нибудь участіе въ семъ постыдномъ дл. Парижъ, городъ обширной — съ одной части его боготворятъ человка, котораго въ другой презираютъ! Стихотворцы, сочинители и вс т, которые мараютъ бумагу, почти вс Академисты, толпа праздныхъ людей, иностранцевъ, бродягъ,. молодыхъ Сеидовъ, напоенныхъ вольнодумствомъ и буйственностію, почерпнутыми въ сочиненіяхъ Вольтера, куча подмастерьевъ, писарей, повренныхъ, сидльцовъ — вотъ сборище, которое праздновало достопамяное сопричтеніе сего новаго святаго {Читатель, которому не понравятся сіи слова, употребленныя здсь при осписаніи постыднаго дла, или другія подлежащія охужденію, пусть замтитъ, что Миологія и древнія преданія не во всхъ случаяхъ доставляютъ приличныя названія, съ точностію означающія фанатическое обожаніе, какое оказывали философамъ 28 столтія. Примеч. Сочинителя.} къ лику праведныхъ. — Легко понять можно, что сочиненія, написанныя имъ во время своего первосвященства, превозносимы были до небесъ наглымъ пронырствомъ и хитростями многочисленной секты: нкоторыя трагедіи, прежде освистанныя, появились опять съ честію, поддержаны будучи славою Вольтёра, — и поетъ пожиналъ плоды ентузіазма, посяннаго философомъ. Теперь, когда исчезъ уже духъ партій, когда философія Вольтерова помрачены въ общемъ мнній и когда опустошенія ею причиненныя поражаютъ ужасомъ, настало время справедливости, теперь можно безъ предубжденія оцнить сего знаменитаго стихотворца и назначить мсто, которое онъ долженъ имть въ потомств. Еще осталось нсколько обожателей Вольтера, способныхъ привести въ заблужденіе: восторги ихъ тмъ боле странны, что они принуждены, будучи прикрывать молчаніемъ вредныя Лжеумствованія сочинителя Орлеанской Героини, по видимому хотятъ вознаградить чрезвычайными похвалами, приписываемыми хорошимъ его твореніямъ, то насиліе, которое длаютъ себ, обвиняя его нелпости! Гражданинъ Лагарпъ въ Курс Словесности, гд впрочемъ находятъ столь много прекрасныхъ разборовъ и основательныхъ наблюденій, страннымъ образомъ обезславилъ вкусъ свои скучными и длинными замчаніями, достойными древнихъ схоліастовъ Гомеровыхъ. Его разсмотрнія Вольтеровыхъ трагедій суть не что иное какъ нелпые панигирики, въ которыхъ сочинитель съ набожностію удивляется превосходнымъ соображеніямъ своего героя, а сіи превосходныя соображенія представляютъ всегда почти дурные планы, худо связанные и невроятные. Пронырства обожателей Вольтеровыхъ теперь не тайна, они были больше слдствіемъ разсчетовъ собственнаго ихъ самолюбія, нежели знаками чрезмрнаго усердія къ слав другихъ: люди сіи чувствовали, что мсто, которое они займутъ въ республик словесности, зависитъ отъ того, какое будетъ имть въ ней Вольтеръ. Если откроютъ весьма важные недостатки въ лучшихъ трагедіяхъ его, если докажутъ, что онъ гораздо хуже хорошихъ сочиненій Расиновыхъ, что станется съ жалкими драмами нашихъ новйшихъ писателей, которые весьма далеки еще и отъ посредственныхъ Вольтеровыхъ твореній? — И такъ они по разсчету или собственныхъ выгодъ соединяли силы свои, дабы вознести Вольтера какъ можно выше и возвышая его, они возносились сами. Изъ двоесмысленнаго и коварнаго слога похвалъ ихъ не трудно понять, что они имли намреніе утвердить, будто бы Вольтеръ есть первый Французскій трагикъ, будто онъ превзошелъ Корнеля приятностію, правильностію и вкусомъ, Расина выразительностію и живостію картинъ театральныхъ: таковы обыкновенно бываютъ заключенія, слдующія непосредственно изъ восторговъ ихъ всякой разъ, когда они говорятъ о трагедіяхъ Вольтера, и въ етомъ Лагарпово намреніе очень примтно. Сіе-то внушило мн мысль собрать и безпристpастно сравнить главныя черты, отличающія Расина и Вольтера, относительно же Корнеля, я увренъ, что древняя слава и уваженіе, принадлежащія сему отцу нашего театра, довольно защищаютъ его отъ нападеній нкоторыхъ млочныхъ, дерзскихъ критиковъ, подобныхъ жителямъ Лилипутскимъ, осаждающимъ гору человка. Мысль, равнять Вольтера съ Расиномъ, и даже предпочитать перваго, несправедлива, соблазнительна и столько вредна успхамъ искусства, что недостало бы силъ къ достойному ея охужденію для чести вкуса и словесности.
Расинъ и Вольтеръ въ однихъ почти лтахъ вступили на драматическое поприще, и первый опытъ Волтера былъ гораздо блистательне нежели Расина, оба они выбрали предметы изъ Греческаго театра, оба имли прекрасные образцы: но Волтеръ пользовался боле Софокломъ, нежели Расинъ Еврипидомъ. Вольтеровъ Едипъ, при всей нелпости крайне смшнаго епизода (Филоктета) и сухости перваго дйcтвія долженъ быть предпочтенъ Расиновымъ Братьямъ врагамъ, даже въ отношеніи къ слогу, хотя въ семъ первомъ произведеніи юности Расиновой и находятъ мста, которыя выше всего, что есть лучшее въ Едип Вольтеровомъ. При томъ же сочинитель Едипа обязанъ симъ преимуществомъ не столько собственному генію и дарованіямъ, сколько вку своеміу и обстоятельствамъ. Расинъ написалъ Братьевъ враговъ, когда языкъ не былъ еще совершенно обработанъ, онъ не имлъ другихъ примровъ кром нсколькихъ трагедій Корнелевыхъ. Лучшія общества заражены еще были худымъ вкусомъ и романическимъ болтаньямъ, напротивъ, когда Вольтеръ, спустя почти сто лтъ посл него, сочинялъ Едипа — онъ имлъ Корнеля и Расина своими учителями, имлъ языкъ, обогащенный образцовыми произведеніями великихъ писателей, жилъ посреди народа, коего вкусъ былъ образованъ примрами изящности. Вольтеръ поддерживаемъ былъ Софокломъ, что онъ упалъ при первомъ своемъ пареніи, когда захотлъ летть собственными крылами. Послдовавшая за Едипомъ Артемира справедливо освистана, — молодой сочинитель не только не получилъ никакого успха, но, скажемъ просто — упалъ и ушибся, слогъ его былъ слабъ, нестихотворенъ и неправиленъ, Вольтеръ явился не боле какъ ученикомъ посредственнымъ.Но второе произведeнie Расина, Александръ, показывало стихотворца, коего способности начинали развиваться, слогъ въ немъ исполненъ блеска, доброгласія, красоты и силы: оно не было еще хорошею трагедіею, но всегда могло назваться сочиненіемъ хорошо написаннымъ. Справедливо, что Расинъ тогда еще заблуждался, идучи по слдамъ Кореля, между тмъ какъ долженъ былъ слдовать собственному генію, однакожъ ослпленіе его было не продолжительно — и далекое разстояніе отдляющее Александра отъ Андромахи есть замчательнйшая епоха въ исторіи человческаго разума. Вольтеръ становился робкимъ, мы видимъ его раздраженнымъ противу бдной Артемиры, которую передлываетъ, перемня заглавіе, и даетъ публик новой случай освистать себя: Maріяна была еще несчастне Артемиры, хотя нсколько лучше написана. И такъ, Расинъ на 28 году Андромахою поставилъ себя между первйшими трагиками, а Вольеръ, будучи 30 лтъ, колеблется еще на сцен, не чувствуетъ своихъ дарованій, а пользуется, какъ ученикъ риторики, общими мстами. Желая разсять печаль свою, онъ похалъ въ Англію, не смотря, что сами Англичан тогда имли привычку здить во Францію для такой же причины. Сіе путешествіе было для него весьма полезно, онъ познакомился съ Англійскою словесностію, и нашелъ въ геніи стихотворцевъ ея способы замнить недостатокъ собственнаго генія, однако же нашелъ вмст и несовершенства, отъ которыхъ не всегда умлъ остерегаться: у Англичанъ научился онъ выискивать, не сообразуясь съ разсудкомъ, разительныя положенія и романическія сцены. Хотя никогда не было ни малйшаго сходства между правленіемъ республики Римской и Англіи, на семъ островъ царствовалъ однакоже какой-то духъ гордости и независимости, способствующій нарчію республиканскому, ето безъ сомннія понудило Вольтера избрать предметомъ своимъ Бруиа. Не смю упрекать его, будто бы онъ въ рол сего знаменитаго Римлянина раболпно сообразовался съ общенароднымъ мнніемъ, но признаюсь, имя хотя малыя свденія въ исторіи, не возможно предаться очарованію. Брутъ, повидимому, былъ честолюбецъ, изгнавшій Тарквинія не съ тмъ намреніемъ, дабы освободить Римъ, но чтобъ самому управлять онымъ, сему доказательствомъ служитъ учрежденное имъ правленіе, которое было хотя аристократическое, но строжайшее всякой монархіи. Чрезмрное честолюбіе невнемлетъ гласу крови, и Бруту небольшихъ стоило усилій обвинить сыновъ своихъ, хотвшихъ умертвить его, отечество, т. е. санъ и власть, были для него дороже дтей. Къ тому же онъ не могъ не осудить ихъ, — еслибъ и въ наше время сынъ какого нибудь судьи обличенъ былъ въ заговор, то отецъ не имлъ бы права простить его, онъ могъ бы только отдать дло на разсмотрніе другому и не присутствовать при исполненіи казни, ибо отечество не требуетъ, чтобы оскорбляли безъ нужды природу. Въ поступк Брута нтъ ничего героическаго, въ немъ видна, къ гибели свободы и республики, одна варварская надутость. Еслибы онъ вврилъ равному себ исполненіе обязанности, которую природа возбраняла ему исполнить, то отъ того не сдлался бы мене республиканцемъ. Вопреки всмъ наряднымъ рчамъ, вопреки всему блеску краснословія, Брутъ скученъ, холоденъ и даже ненавистенъ. Дйствіе во всей трагедій худо связано, она хотя и заслужила рукоплесканія молодыхъ людей, которые любятъ блескъ и громъ стиховъ, но скоро была оставлена, потому что въ ней одни только слова безъ всякой завязки, и что она основана на ложной мысли. За Брутомъ, слдовала Еврипила, коей содержаніе Вольтеръ занялъ изъ Шекспирова Гамлета. Сія трагедія принята такъ дурно, что сочинитель принужденъ былъ взять ее съ театра, передлалъ ее и потомъ выдалъ подъ другимъ именемъ, т. е. какъ изъ Артемиры выкроилъ Маріяну, такъ точно изъ Еврпилилы, Семирамиду.— Не понимаю, почему сей стихотворецъ-философъ непремнно захотлъ вывести на сцену привидніе! Явленіе сіе тогда могло пугать однихъ дтей и молодыхъ двушекъ, а теперь оно заставляетъ всхъ смяться.
И такъ въ продолженіи 14 лтъ, протекшихъ со времени Едипа, сочинитель былъ счастливъ только въ первомъ опытъ своемъ, изъ пяти его трагедій три освистаны, а одна принята холодно. Ходъ не быстрый, не торжественный! Вольтеръ шелъ къ слав не исполинскими шагами, имя 36 лтъ отъ роду. слдовательно при всей зрлости таланта, онъ еще ничего не произвелъ для потомства. — Мучимый неудачами и уничиженною гордостію, онъ чувствовалъ, что надобно было оставить многотрудный путь Корнеля и Расина, освободиться отъ стсняющихъ оковъ искусства и здраваго смысла и броситься къ романическимъ происшествіямъ. Слдуя сему, написалъ онъ баснь, въ которой, вопреки вроятію, собралъ столько чудесностей, что наконецъ принудилъ рукоплескать себ. Шекспировъ Отелло доставилъ ему развязку для сего творенія,. Баязетъ — различныя подробности, многіе Расиновы сцены — страстныя движенія и нжные чувства. Лагарпъ въ своихъ замчаніяхъ истощилъ вс доказательства, дабы уврить, будто Заира трогаетъ боле всхъ трагедій, коихъ дйствія основаны на любви, ‘потому что жесточайшія мученія любви суть именно т, которыми Она сама себя угнетаетъ.’ Но если доказано уже, что мученія Оросмановы происходятъ не отъ любви, и что поведеніе его противно любви и внушеніямъ сердца, то не слдуетъ ли изъ того, что завязка Заиры можетъ трогать тхъ только, которые не размышляютъ объ ея нелпостяхъ и о томъ, что участіе ею производимое неодобряется разумомъ? Расинъ зналъ лучше характеръ любви, когда, говоря о Баязет, заставляетъ сказать Акомата:
‘Je connois peu l’amour — mais j’ose te rpondre.
‘Qu’il n’est pas condamn, puisqu’on veut le confondre.’
Сими двумя стихами Расинъ осудилъ Заиру прежде еще нежели она существовала: любви и ревности свойственно тотчасъ обличать неврность, но когда ревнивой любовникъ въ продолженіи цлыхъ двухъ дйствій, имя несомнительное доказательство вроломства своей любовницы, не объявляетъ ей онаго, хочетъ лучше умертвить ее, нежели объясниться, то я спрашиваю, есть ли такой любовникъ на свт? Ето безсмысленный, ищущій своего несчастія, и который не долженъ приписывать бдствій своихъ любви. Сочинитель Курса словесности, говоритъ съ восторгомъ благоговйнаго удивленія о басн Заиры и почитаетъ ее послднимъ усиліемъ человческаго разума, между тмъ какъ въ самыхъ пустыхъ романахъ находятъ происшествія, которыя трогаютъ гораздо больше.
Не буду продолжать дале исторій Вольтеровыхъ трагедій: приступимъ прямо въ сравненію сего стихотворца съ Расиномъ. — Планы Вольтеровы сдланы на удачу, Расиновы связаны по правиламъ глубокой мудрости. Расинъ обладалъ совершенно даромъ вымысла, составляющаго, кажется, существеннйшее отличіе геніевъ? Вольтеръ совсмъ не имлъ его. Заира, столько превозносимая, въ самомъ длъ есть чудовищный романъ, въ коемъ здравый разумъ безпрестанно оскорбляется. Только съ помощію самыхъ невроятныхъ предположеній онъ представляетъ блистательныя сцены, ослпляющія обыкновенную толпу зрителей. Альзира, если отнять отъ нее разительную противуположность между Европейцами и дикими, будетъ самою простою баснею. Двушка, почитая любовника своего умершимъ, по слабости или по политик, выходитъ за другаго, мертвецъ воскресаетъ и не видитъ никакого средства возвратить себ любезную, кром какъ убить ея мужа, по счастливйшему въ свтъ случаю, yмерщвленный супругъ прощаетъ убійцу и уступаетъ ему жену свою! Подобное дйствіе иметъ очень великую нужду въ общихъ мстахъ, въ извлеченіяхъ, въ стихотворномъ пустословіи. Совсмъ невозможно, чтобы гордый и завистливый испанецъ, едва только, соединившійся бракомъ съ Альзирою, оставилъ, ее наедин съ полоненнымъ Амеркаанцомъ, еще беззмысленне, что сему дикому, въ которомъ узнаетъ своего, соперника, онъ, позволяетъ оскорблять себя ужаснйшимъ образомъ, и что Альзира въ самую ночь брака иметъ случай говорить съ любовникомъ! Въ сей трагедіи все противно здравому разсудку, и выведенныя лица способны только произносить одни ругательства. — Магометъ великъ въ рчахъ своихъ, но мало въ поступкахъ: сочинитель не могъ дать силы дйствію, весь умъ Магометовъ обращенъ въ трагедій къ тому, чтобы заставить (безъ всякой нужды) сына умертвить отца своего, и ето длаетъ Магомета столько ненавистнымъ, что нужно необходимо прибгнуть къ чуду, дабы вывести его изъ хлопотъ: сіе чудо и несообразно и безсмысленно. Магометъ, плненный молодою двушкой, издвающейся надъ нимъ, можетъ быть забавнымъ лицемъ въ комедіи. Всхъ лучше расположенная трагедія Вольтерова есть Меропа, планъ начертанъ былъ Маффеемъ, однако и при всемъ томъ сколько находимъ въ ней романическихъ приключеній! какое легковріе и безразсудность! какъ ничтожны причины, кои заставили Меропу думать, будто Егистъ, умертвилъ ея сына! какое измненіе въ характеръ Меропы, изображенной сперва кроткою, правосудною, человколюбивою, а потомъ внезапно превратившуюся въ дикаго звря, въ людода жаждущаго крови, въ безчувственную, которая желаетъ сама исполнить должность палача! Чудесное появленіе Нарбаса, весьма кстати пришедшій удержать руку, поднятую на закланіе Егиста, можетъ быть, позволительнымъ только въ сказкахъ. Между тмъ сія трагедія, безъ всякаго противорчія, есть образцовое произведеніе Вольтера.
Расиновъ разговоръ всегда удивительно точенъ: его лица всегда говорятъ только то, что должны сказать въ положеніи, въ какомъ находятся, языкъ ихъ всегда сообразенъ съ истиною и съ природою: напротивъ Вольтеръ всегда говоритъ самъ устами лицъ дйствующихъ. У него вс, до послдней рабы, философствуютъ и произносятъ неоспоримыя истины, Заира разсуждаетъ о воспитаніи, Меропа и Альзира о самоубійств, Іокаста поноситъ священнослужителей. Расинъ ниже въ Ифигеніи, гд можно бы такъ много говорить о фанатизм, не позволилъ себ ни одной мысли, единственная, нсколько смлая черта у него обращена въ чувство и прилична характеру лица:
Cet oracle est plus sr que celui da Calchas.
Характеры Расиновы всегда совершенно сходны съ Исторіею или Миологическими баснями и выдержаны отъ начала до конца, благородство ихъ нигд не возвышено слишкомъ, Вольтеровы лица всегда выходятъ за предлы натуры. Здсь у него Султанъ столько же учтивъ какъ Французскій придворный, и то до крайности: откровененъ и великодушенъ, то скрытенъ до самаго вроломства, тамъ Испанецъ, гордый и ревнивый, терпливо выслушиваетъ ругательства соперника и уступаетъ при смерти собственному убійц супругу свою, Магометъ, безъ необходимости, уничижается передъ Омаромъ, произноситъ постыдное признаніе, не можетъ устоять противу прелестей двушки, въ которую безразсудно влюбился, наконецъ Меропа, иногда чувствительна и добросердечна, иногда свирпа и кровожадна! Въ лицахъ Вольтеровыхъ столько же разнообразнаго и противуположнаго, сколько было того и другаго въ его собственномъ характеръ и поведеніи.
Наконецъ, если угодно сравнить слогъ, то какая разность! Расиновъ образъ выраженія всегда приятенъ и стихотворенъ, въ Вольтеровыхъ трагедіяхъ половина стиховъ не что иное какъ проза съ рифмами. Расинъ выразителенъ и кратокъ, Вольтеръ слабъ и многословенъ, Расинъ всегда кажется выше правилъ стихосложенія, Вольтеръ изобилуетъ пустыми словами, поставленными только для рифмъ. Пылкое и обильное воображеніе Расиново уметъ составлять новые обороты, выраженія, счастливыя перемщенія словъ, особенные и смлые тропы, всегда приличные, Вольтеръ иногда сухой, иногда надутой, иногда прозаическій, иногда пишущій совершенно епическимъ слогомъ удивляетъ мнимою быстротою, говоря самое обыкновенное, онъ часто ослпляетъ громомъ пышныхъ словъ и блескомъ мыслей, но только съ перваго взгляду, гармонія его, подобно Лукановой и Клавдіяновой пышна и блестяща, но утомительна, слогъ его невыдерживаетъ разбора, а краски поражаютъ невждъ — строгіе судьи находятъ ихъ неврными и непрочными. Расинъ всегда уметъ соединять искусство съ природою, разумъ съ геніемъ, Вольтеръ, не обуздывая себя, предается врожденной пылкости, и геній его никогда не согласенъ съ здравымъ разсудкомъ. Расинъ есть любимый стихотворецъ разсмотрительныхъ знатоковъ, людей съ чувствительнымъ сердцемъ, съ основательнымъ и точнымъ разумомъ, Вольтеръ нравится молодымъ людямъ, женщинамъ и толп такихъ зрителей, которые никогда не размышляютъ о своихъ чувствованіяхъ и удовольствіяхъ. Вольтеръ блеститъ на театр и помрачается въ кабинет, лишенный театральныхъ украшеній и декламаціи, онъ представляется въ жалкой нагот, простое и строгое чтеніе составляетъ торжество Расина, критикъ находитъ въ немъ всегда новыя красоты, его трагедіи подобны богатому руднику, изъ чего разсудокъ извлекаетъ много, но котораго никогда не изстощаетъ.