Эпоха, 1865, Февраль.
Эпоха, 1865, Февраль.
Экономическая свобода.
Экономическая свобода.
Заграничныя всти.
Заграничныя всти.
Современная летопись, Страхов Николай Николаевич, Год: 1865
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861—1865.
С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.
Экономическая свобода
Заграничныя всти
Споръ объ общинномъ землевладніи, этотъ нескончаемый споръ опять возобновился въ послднее время. Два раза ‘Московскія Вдомости’ возставали противъ общины и два раза были побдоносно опровергнуты ‘Днемъ’ (см. NoNo 5 и 7).
Интересны здсь нкоторыя ссылки на общія начала, ссылки ясно обличающія, что эти начала приняты нами на вру и служатъ для насъ какимъ-то вншнимъ авторитетомъ, отъ котораго мы не въ силахъ отступить. Именно: Московскія Вдомости’ ссылаются на начало экономической свободы, он до сихъ поръ еще не подозрваютъ возможности усумниться въ справедливости этаго начала, признаваемаго западною наукою политической экономіи.
Свобода — превосходное дло, если только она понимается не въ одномъ чисто-отрицательномъ значеніи, въ которомъ принимаетъ ее, напримръ, политическая экономія. Какъ отрицательное понятіе, какъ отрицаніе вся, вой нормы, всякаго порядка, всякаго опредлившагося склада — свобода не можетъ быть защищаема никакимъ разумнымъ человкомъ. Весьма странно, что т самые люди, которые отвергаютъ всякую мысль о подобной свобод въ сферахъ юридическихъ, нравственныхъ, религіозныхъ и т. д., находятъ, однако же, полную возможность проповдовать эту самую свободу въ одной изъ сферъ человческой жизни, именно — въ сфер экономической Во всякой другой области жизни, никто не осмлиться пожелать разрушенія всякихъ связей, всякаго строя, везд отношенія людей, установленныя закономъ, обычаемъ, историческою жизнью или нравственнымъ складомъ общества, считаются предметомъ достойнымъ уваженія, и, если иногда и не одобряются, то отнюдь не въ самомъ принцип, т. е. не какъ законы, обычаи и связи, а только какъ дурные законы, дурные обычаи и связи. Только въ экономическомъ быту всякое строеніе и всякій правильный складъ отвергаются по самому принципу, политическая экономія находитъ, что всякая установившаяся форма здсь вредна, что она стсняетъ дйствіе экономическихъ, силъ.
Стсняетъ! Но если мы будемъ понимать свободу отрицательно, то окажется, что все насъ стсняетъ. Всякое учрежденіе, всякая организація, всякое правило и опредленіе уже будутъ стсненіемъ для этого рода свободы. Въ такомъ случа и здравый смыслъ есть уже стсненіе,— какъ однажды было замчено въ ‘Русскомъ Встник’. Почему же во всхъ другихъ областяхъ жизни такое стсненіе считается и неизбжнымъ, и благодтельнымъ, а въ одной только экономической области оказывается зломъ? Везд, во всхъ другихъ случаяхъ, людямъ позволительно и даже необходимо становиться въ правильныя, мирныя, имющія опредленный складъ отношенія, въ экономической же сфер этого не допускается, тутъ вс отношенія должны быть враждебныя, недоврчивыя, все должно имть характеръ борьбы, каждый долженъ всхъ бояться, всхъ остерегаться, только тогда будто бы и пойдетъ хорошо дло.
Борьба, конечно, великое дло, въ борьб растутъ и развиваются силы, не только силы экономичеекія, но и всякія другія. Слдуетъ ли, однако же, отсюда, что общій хаосъ и общая борьба есть наилучшее состояніе человческаго рода? Война никогда не бываетъ цлью, цлью можетъ быть только миръ.
И такъ, свобода, развивающаяся въ общей борьб, ни въ чемъ не должна быть признаваема нормальнымъ и окончательнымъ состояніемъ. Свобода только тмъ и дорога, что на ней, на свобод, можетъ спокойно сложиться и созрть всякая форма жизни, вызываемая внутреннею потребностію. Въ этомъ смысл, кажется, и слдовало бы понимать свободу и желать свободы. T. е. ее слдуетъ понимать не такъ нетерпимость ко всякой связи, и ко всякому строю, а именно какъ терпимость ко всякой нараждающейся или уже установившейся форм, жизни. Всякая форма жизни, всякій складъ ея и строй должны быть терпимы, противъ всякой формы жизни дозволяется вооружаться только въ томъ случа, если, она сама нетерпима, если она насильственно подчиняетъ! себ людей, если растетъ и развивается не своею силою, а при помощи вншней силы.
Если такъ понимать свободу, то съ точки зрнія свободы ничего нельзя будетъ сказать противъ общиннаго владнія, законъ не требуетъ его непремннаго сохраненія тамъ, гд оно есть, и не налагаетъ его тамъ, гд его нтъ. Удержится ли оно, въ какой мр удержится и въ какой мр разрушится — это зависитъ отъ самихъ людей, которые въ немъ участвуютъ: они свободны сохранить эту форму или разрушить ее.
‘Московскія Вдомости’ приводятъ по этому случаю одно замчательное доказательство въ пользу своей мысли и одно замчательное возраженіе противъ мысли противниковъ. Доказательство состоитъ въ томъ, что лица, участвующія въ общественномъ владніи, очевидно, лишены нкоторыхъ правъ на предметъ владнія, и что. слдовательно, разрушеніе общины значитъ то же, что дарованіе правъ, превращеніе правъ неполныхъ въ права полныя.
Совершенно справедливо. Дйствительно члены общины уступаютъ часть своего права цлому, т. е. общин. Но, спрашивается, что же тутъ противнаго свобод? Не всякій ли человкъ отказывается отъ нкоторыхъ своихъ правъ, какъ скоро принимаетъ на себя извстныя обязательства? Не всякій ли ограничиваетъ свою свободу, какъ скоро ставитъ себя въ опредленныя отношенія къ другимъ людямъ? Взаимное ограниченіе правъ есть единственная возможность для существованія между людьми правильныхъ отношеній и опредленныхъ связей. Если кто добровольно и сознательно служитъ какому нибудь интересу, подчиняется иде какого нибудь цлаго, то его никогда не упрекаютъ тмъ, что онъ лишилъ себя полноты своихъ правъ, что онъ отказался отъ своего нрава — ничему не подчиняться, кром себя, и никакому интересу не служить, кром своего собственнаго. Отчего же въ экономической сфер дло это иметъ другой видъ, и требуется какъ возможно больше разобщенія, обрываніе всякихъ связей, всякаго подчиненія, всякаго служенія?
Возраженіе, которое длаютъ ‘Московскія Вдомости’, также весьма много способствуетъ къ разъясненію дла въ его настоящемъ смысл. Возраженіе это состоитъ въ томъ, что, хотя крестьянинъ вн общины дйствительно подвергается большей опасности, чмъ въ общин, но вдь и вообще, чмъ больше человкъ иметъ правъ, тмъ больше онъ можетъ злоупотреблять этими правами и длать себ зло, слдовательно, опасность связана со всякимъ правомъ, и кто хочетъ ея избгнуть, тотъ долженъ отказаться отъ всякаго права. Опять — совершенно справедливо. Всякій, кто отказываетя отъ путей опасныхъ, вредныхъ, ложныхъ, отказывается отъ нкотораго права, ибо онъ иметъ полное право ходить и по ложнымъ, опаснымъ и вреднымъ путямъ. Спрашивается только, что же дурнаго въ такомъ отказ? Не всякое ли дло идетъ лучше, если люди, участвующіе въ немъ, отказываются отъ злоупотребленія этимъ дломъ? Если кто выбираетъ себ опредленную дорогу, опредленный образъ дйствій, то онъ вмст съ тмъ, разумется, отказывается отъ всякихъ другихъ дорогъ и всякаго другаго образа дйствій. Иначе это и быть не можетъ. Вообще, невозможно дорожить правомъ, если понимать право въ чисто-отрицательномъ смысл, т. е. какъ право блуждать по всевозможнымъ путямъ и предаваться всевозможнымъ злоупотребленіямъ и опасностямъ. Право дорого только въ томъ случа, если оно будетъ право на нормальное, здравое, внушаемое правильною потребностію проявленіе жизни.
И такъ, съ точки зрнія общихъ началъ, съ точки зрнія свободы и права нельзя ничего сказать противъ общиннаго владнія. Противъ него возможны возраженія только съ частныхъ точекъ зрнія. Извстный строй и складъ, какъ въ экономической, такъ и во всякой другой области, можетъ быть дуренъ, невыгоденъ или вреденъ. Такъ точно и въ общинномъ землевладніи могу А быть дурныя стороны и недостатки. Но говоря о нихъ, нужно прежде всего помнить, что свобода и право на сторон этого рода владнія, что, слдовательно, противъ него можно дйствовать только убжденіемъ, примромъ, распространеніемъ правильныхъ понятій, законодательное же разрушеніе общиннаго владнія было бы явнымъ нарушеніемъ свободы и права.
Помстивъ въ прошломъ мсяц замтку по крестьянскому длу, полагаю нужнымъ привести здсь выписки изъ передовой статьи ‘Московскихъ Вдомостей’, имющей отношеніе къ тому же предмету. Статья, надписанная эМосвва 27 января’, начинается такъ:
‘Будущій историкъ нашего времени, посреди разныхъ, характеризующихъ его явленій, съ изумленіемъ остановится передъ тою неслыханною игрой, которую ведутъ теперь ловкіе люди передъ публикой, нисколько не стсняясь и даже пользуясь ея присутствіемъ. Историка поразитъ та неутомимость и увренность, съ которыми эти люди ведутъ свою игру, и онъ будетъ съ напряженнымъ интересомъ разыскивать, кого же и какими путями хотли обмануть эти искусные люди. Повсть о томъ, какъ Яго опутывалъ своими стями великодушнаго и доврчиваго Отелло, исполнена глубокаго интереса, во сколько же кратъ интересъ долженъ быть сильне, когда дло идетъ не о вымысл, не о потаенной темной интриг, въ которой замшана участь одного или нсколькихъ лицъ, а о мистификаціи, имющей предметомъ своимъ дла цлой страны и нагло передергивающей свои карты передъ глазами цлаго міра! Мистификація, о которой мы говоримъ, иметъ своимъ предметомъ русскія дла и расчетъ игроковъ основанъ на особыхъ обстоятельствахъ, характеризующихъ въ настоящее время русскія дла. Публичность есть у насъ элементъ только что народившійся, она имется у насъ лишь на столько, чтобы давать чувствовать свое отсутствіе. У насъ бываютъ лишь нкоторые проблески публичности, но солнце публичности еще не всходило. Вотъ этому-то состоянію неполной публичности, этому-то полусвту и стало быть, полумраку, въ которомъ дла наши находятся этой неопредленности и зыбкости тней и освщеній, этой, бездн недоразумній, отсюда происходящихъ,— обязана своимъ началомъ и отвагой своихъ расчетовъ та интрига, которой подвергаются теперь русскія дла и которая издвается надъ русскою публикой’.
Нельзя не согласиться съ этимъ блистательнымъ вступленіемъ, такъ много въ немъ правды. Легко можетъ быть, однако же, что и такого историка не окажется. Въ такомъ случа очень легко можетъ случиться, что современныя обстоятельства никогда и ни для кого не будутъ имть того глубокаго интереса, который иметъ для читателей и зрителей всего міра повсть о томъ, какъ Яго опутывалъ своими стями великодушнаго и доврчиваго Отелло. Но можетъ быть также, что и самая дйствительность не иметъ въ себ ничего столь разительнаго и изумляющаго. Можетъ быть, эти ловкіе и искусные люди вовсе даже не такъ ловко и искусны, чтобы ихъ игра имла интересъ шекспировской драмы. Можетъ быть дло идетъ гораздо проще.
Статья ‘Московскихъ Вдомостей’ приводитъ дале дурныя всти, которыя печатаются за границей о московскомъ дворянств, а именно въ петербургской корреспонденціи газеты ‘Indpendance Beige’ и въ сообщеніяхъ, которыя почти въ тхъ же выраженіяхъ были сдланы въ нкоторыя нмецкія газеты, особей по въ ‘Кельнскую Газету’.
‘Это’,— говорятъ авторы петербургской корреспонденціи (‘Ind. В.’),— ‘старая партія дворянъ, недовольныхъ тенденціями ныншняго царствованія. Въ эпоху крестьянской эмансипаціи эта партія не смла выражать свое неудовольствіе, а теперь она пытается, подъ прикрытіемъ своего ультра-патріотизма, возвратить свое вліяніе на правительство’.
‘О русскомъ дворянств’,— сказано дале,— ‘авторы этой корреспонденціи разсказываютъ ужасы, которые до сихъ поръ оставались неизвстны исторіи’.
Противъ этихъ-то клеветъ и вооружаются ‘Московскія Вдомости’ въ своей стать. Он говорятъ слдующее:
‘Ныншнія дворянскія совщанія происходили публично, на нихъ присутствовали многія тысячи людей и съ участіемъ слдили за ихъ развитіемъ. Всякій можетъ засвидтельствовать, что въ этомъ собраніи своемъ московское дворянство было исполнено того же самаго духа, съ какимъ, въ апрл 1863 года, оно подписывало свой адресъ. Въ этомъ многочисленномъ собраніи были лица всевозможныхъ свойствъ и воззрній, были лица, занимающія или занимавшія важныя должности, были лица испытанныя въ преданности Государю и Россіи,— и что же? Мы можемъ утвердительно сказать, что во всемъ этомъ собраніи не было ни однаго человка, который протестовалъ бы или могъ бы, по совсти, протестовать противъ духа, господствовавшаго въ этомъ собраніи. Мы обязаны сказать это здсь, на мст, когда враги наши въ своихъ корреспонденціяхъ такъ безславятъ насъ передъ Европой, расчитывая на молчаніе нашей печати. Никогда русское дворянство не было боле свободно отъ духа сословной исключительности и отъ какихъ либо своекорыстныхъ расчетовъ, никогда оно не было такъ мало наклонно сожалть о совершившейся великой реформ и роптать о своихъ потеряхъ, никогда не было оно одушевлено въ большей степени искреннею преданностію своему Государю.