Заметки летописца, Страхов Николай Николаевич, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861—1865.

С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.

ЗАМТКИ ЛТОПИСЦА.

Эпоха, 1864, августъ.

Народное чувство ‘Московскихъ Вдомостей’

Элементарныя понятія

Наша исторія

Ренанъ о французской революціи

Чудеса ‘Русскаго Слова’

О злобно раскрываемыхъ объятіяхъ

‘День’ о преобразованіяхъ въ Польш.

Полезное объясненіе

Народное чувство ‘Московскихъ Вдомостей’.

Этотъ предметъ, вроятно, затрогивалъ вниманіе всякаго мыслящаго читателя. ‘Московскія Вдомости’ не рже всякаго другаго органа говорятъ о народномъ чувств, о чувств русской народности, какъ объ основ, на которой должны созидаться и съ которой должны сообразоваться вс наши мысли и желанія. Съ сожалнію, пониманіе этого чувства ‘Московскими Вдомостями’всегда оставляло желать нсколько большей ясности и опредленности. Недавно эта газета имла случай сдлать по этому предмету нкоторыя объясненія.

Вотъ это любопытное мсто (No 195):

‘Въ насъ видятъ какую-то уродливую, а вся бда состоитъ только въ томъ, что мы, чувствуя себя въ глубин души русскими, нераздльно съ тмъ и также глубоко чувствуемъ свою связь съ европейской цивилизаціей. Намъ простили бы, если бы чувство русской народности было у насъ темнымъ фанатизмомъ, дикою страстью, или тмъ, что называется кваснымъ патріотизмомъ. На насъ не обратили бы вниманія, если-бы это чувство развивалось у насъ въ фантазіи и вопреки здравому смыслу. Но намъ не могутъ простить то, что въ нашихъ понятіяхъ русское дло есть дло цивилизаціи и человчества, что мы въ тоже время остаемся въ предлахъ здраваго смысла и на земл. Такое сочетаніе кажется крайне неудобнымъ для всхъ вашихъ сепаратистовъ, оно является досадною неожиданное. Допускается имть какіе угодно идеалы и дли, но отнюдь не можетъ быть допущено живое, искреннее и толковое убжденіе, что истинный прогрессъ въ Россіи возможенъ только на основаніи русской народности, что русское государство можетъ сохранить силу и пріобрсти желаемое благоустройство только въ качеств русскаго государства, что политика русскаго правительства можетъ не иначе вести ко, не иначе удовлетворять своему назначенію, какъ принимая все боле и боле національный характеръ‘.

Въ этихъ важныхъ словахъ, которыми ‘Московскія Вдомости’ опредляютъ свое чувство русской народности, ту форму этого чувства, которая только имъ свойственна, которая дала имъ силу преимущественно передъ другими лицами и органами, весьма много справедливаго. Дйствительно, когда въ Европ узнали о пробужденіи нашего народнаго чувства, то, какъ на разительный примръ силы этого чувства, тамъ часто указывали на то, что даже г. Катковъ, человкъ извстный истинно-европейскимъ просвщеніемъ и либерализмомъ, стоитъ на сторон народнаго движенія и отнюдь не сочувствуетъ полякамъ. По понятіямъ Европы, тутъ было противорчіе, которое ее удивляло и раздражало, такъ какъ оно такъ или иначе бросало тнь на польскій мятежъ, давало понять, что просвщеніе и либерализмъ не стоятъ неминуемо за это дло. Такимъ образомъ голосъ ‘Московскихъ Вдомостей* въ польскомъ дл пріобрталъ особенную силу, какъ голосъ людей просвщенныхъ и либеральныхъ. Тмъ важне для насъ узнать и понять форму, которую приняло въ умахъ такихъ людей народное чувство, ‘Московскія Вдомости’ даютъ много отрицательныхъ чертъ этой формы. Они говорятъ, что они не впадали въ темный фанатизмъ, въ дикую страсть, или въ то, что называется кваснымъ патріотизмомъ, что они не предавались фантазіямъ, дергались въ предлахъ здраваго смысла и на земл. Все это отрицательныя черты, положительная же формула выражена въ такихъ немногихъ словахъ: русское дло есть дло цивилизаціи и человчества. Вотъ какъ слдуетъ думать, чтобы, сохраняя свое народное чувство, не впадать въ фанатизмъ и пр. и не идти противъ здраваго смысла.

Какъ же это понимать? Не значитъ ли это, что мы, русскіе, имемъ право на жизнь и силу только потому, что со временемъ цивилизуемся, объевропеимся и станемъ не хуже другихъ? О! конечно, нтъ, конечно не такъ это слдуетъ понимать. Если русское дло есть дло цивилизаціи и человчества, то, конечно, потому, что наша духовная жизнь, наше православіе, наша исторія, нашъ общественный складъ составляютъ важный элементъ въ европейской цивилизаціи, важный элементъ въ исторіи человчества. Только такимъ образомъ права русской народности получаютъ полное и незыблемое основаніе.

Элементарныя понятія.

Каждый здравомыслящій человкъ, конечно, согласится съ приведенными выше словами ‘Московскихъ Вдомостей’ о русской политик. Именно, что политика русскаго правительства можетъ не иначе вести ко благу, не иначе удовлетворять своему назначенію, какъ принимая все боле и боле національный характеръ.

Трудно усомниться въ такомъ положеніи, ибо оно, очевидно, вытекаетъ изъ самой сущности дла. Собственно говоря, никакое сколько нибудь жизненное правительство не было и не могло быть вполн безхарактернымъ или даже антинаціональнымъ. Въ этомъ случа возможны уклоненія, колебанія, ошибки и неясное пониманіе, но полная потеря національнаго характера, очевидно, равняется смерти или искусственной галванической жизни государства. Живое, органическое государство всегда національно, разница можетъ быть только въ томъ, на сколько ясно и сознательно оно понимаетъ свои національныя начала и требованія, чмъ ясне, тмъ для него лучше.

Къ сожалнію, идея отвлеченнаго государства у насъ очень распространена и мшаетъ пониманію самыхъ простыхъ истинъ. Эта идея встрчается тамъ, гд, повидимому, ея никакъ нельзя было бы и ожидать. Вотъ, напр., что говоритъ ‘Инвалидъ’ въ своей передовой стать 197:

‘Мы думаемъ, что правительству ни съ кмъ изъ своихъ подданныхъ не приходится ни мириться, ни ссориться, оно по самой иде своей должно быть чуждо всякой вражды къ разнымъ національностямъ, входящимъ въ составъ извстнаго государства, точно также какъ должно быть чуждо всякой склонности раздавать привилегіи одной національности передъ другой. Правительство выше всякихъ ссоръ съ своими подданными, имъ должна руководить идея справедливости и безпристрастія, личныхъ расчетовъ оно не вноситъ въ такое важное дло. Эти вещи все элементарныя которыя и объяснять не слдовало-бы’…

Не забудемъ, что ‘Р. Инвалидъ’ говоритъ это, отвчая на нападеніе, сдланное на него какимъ-то петербургскимъ корреспондентомъ ‘Indйpendance Beige’, слдовательно, въ нкоторомъ смысл объявляетъ на всю Европу, что это — элементарныя понятія, о которыхъ и говорить не стоитъ.

Наша исторія.

Въ 38 No ‘Дня’ есть прекрасное сопоставленіе нашей исторической жизни и исторической жизни Запада. (Изъ деревенской жизни. Письмо III. Ардаліона Р-кова). Вотъ оно:

Въ западной Европ всякое заматерлое зло, какъ бы оно ни было дико и несовременно, также трудно искоренять, какъ, напр., вырвать крпкій зубъ изъ живой челюсти. У насъ же, напротивъ — громаднйшая изъ реформъ совершается такъ тихо и спокойно, что напоминаетъ не хирургическую операцію, а скоре стрижку волосъ. Это зависитъ отъ того, что западный европеецъ въ своей политической исторіи жилъ всмъ сердцемъ, всмъ разумніемъ, всмъ существомъ своимъ, историческія событія и связанныя съ ними общественныя и политическія формы были для европейца самымъ что ни на есть серіозомъ (Ernst), самой что ни на есть сутью, даже религія сплелась тамъ съ политикой неразрывно — не только католичество, но и вс реформатскіе толки. Самый религіозный западникъ любаго вка могъ бы сказать вмст съ Фаустомъ:

‘Aus dieser Erde quillen meine Freuden,

Und diese Sonne scheinet meinen Leiden’…

‘И нмецкая философія до того доходила, что всякую историческую форму, какъ бы она ни была нелпа и возмутительна, жаловала въ чинъ логической категоріи, утверждая,, что все дйствительное разумно’.

‘Русскій человкъ,— совершенно наоборотъ,— въ земной разумности, въ земной правд искони не признавалъ ничего существеннаго, считая ихъ за одну видимость, чуть не за тлнъ и суету. Истинная правда, истинная разумность всегда для него Ienseit… Какъ полярную противоположность нмецкому ‘все дйствительно разумно’ — можно привести одну изъ нашихъ народныхъ легендъ.— Жилъ у попа батракъ,— чудной такой. Ничего по-людски не длалъ: идетъ мимо кабака — на кабакъ Богу молится, идетъ мимо церкви — въ церковный крестъ каменьями швыряетъ, старецъ убогій за Христовой милостыней обратился къ нему,— онъ старца убогаго прогналъ и обругалъ… Вотъ и схватилъ народъ батрака и привелъ къ попу съ жалобою… И зачалъ батракъ толковать правду небесную.’Мимо кабака я шелъ, а тамъ пьяницъ множество, и провидлъ я близость смертнаго ихъ часа, и взмолился я ко Господу, чтобы не далъ имъ во грх погибнуть. Мимо церкви шелъ, а нечистая сила кругъ креста увивается, и отпугалъ я ее каменьями Святогорскими. Нищаго отогналъ? Такъ это не нищій, а злодй и богачъ скаредный’. Былъ тотъ батракъ — не батракъ, а ангелъ Господень, жилъ онъ на земл урокъ одинъ, тутъ урокъ и докончился. Сказавши правду небесную супротивъ правды земной, принялъ онъ свой прежній ангельскій видъ и вознесся на небо’.

‘Въ этой легенд выразилась самая сокровенная суть русской народности. Не признавая ничего существеннаго въ исторической (т. е. земной, конечной) жизни, мы — какъ говорится въ школахъ — ‘не занимались исторіею’, оттого такъ страшно и отстали отъ западниковъ, за то исторія насъ и не испортила, не смотря на вс совершившіяся надъ нами неправды. Он не отравили намъ крови, не произвели дискразіи, а просто заразили насъ болзнью чисто-наружной. Разумется, мы должны бросить и непремнно бросимъ нашу заоблачность, чтобы вступить въ исторію надлежащимъ манеромъ, но тмъ не мене за нами останется огромное преимущество: исторія становится все гуманне и гуманне, ужасовъ, прожитыхъ Европою и положившихъ на нее неизгладимую печать, намъ никогда переживать не придется’…

‘Исконному стремленію русскаго человка — отршаться отъ всякой -опредленности и не признавать въ ней ничего существеннаго — противорчитъ, повидимому, другой недостатокъ нашего чиновничества, столь же знаменитый какъ и лихоимство, разумю бумажность и формализмъ, доведенные до невроятной степени’ Можно присовокупить, что сильнйшій формализмъ выразился у насъ не въ одной бюрократіи, но и въ старообрядчеств, этомъ обоготвореніи буквы. Какъ и почему? Очевидно, потому же самому, почему, наприм., противу чувственныхъ порывовъ строже и обстоятельне предостерегаетъ тотъ моралистъ, въ комъ чувственность наиболе развита. ‘Если я, при своей распущенности, да отступлю отъ буквы, то совсмъ пропаду’. Вотъ психологическое основаніе нашего приказнаго формализма и нашего старообрядства’.

Здсь многое сказано прекрасно. Присоединю сюда два замчанія, которыя сами собою напрашиваются: одно насчетъ русской жизни, другое насчетъ нмецкой мысли.

Наше свойство — отршаться отъ всякой опредленности, не признавать ничего существеннаго во временномъ и историческомъ, не заниматься исторіею, а витать за облавами — авторъ выставляетъ какъ великое благо, какъ нчто спасшее насъ отъ многихъ золъ. Нужно прибавить, что это самое свойство есть вмст для насъ великое зло, что оно лишило насъ многихъ благъ. Въ самомъ дл: въ то время какъ мы не занимались исторіей, другіе длали нашу исторію, въ то время когда мы отршались отъ всего временнаго, отъ всякой опредленности, другіе тмъ усердне предавались временному и были ужь очень опредленны. Такимъ образомъ, рядомъ съ глубокимъ поклоненіемъ духу стояло, какъ его неизбжное слдствіе, грубое, ни чмъ не одухотворенное поклоненіе плоти. Мы пренебрегали временнымъ и историческимъ, за то мы и несли на себ, и несемъ до сихъ поръ вс слдствія такого пренебреженія, наше временное и историческое представляетъ многія темныя и тяжелыя черты.

Дале — авторъ заявляетъ твердую надежду, что мы непремнно вступимъ въ исторію надлежащимъ манеромъ.

Нельзя не надяться на это, но нельзя и не замтить, что процессъ такого вступленія, вроятно, будетъ очень длиненъ и труденъ. Не легко отршиться отъ многовковаго глубокаго настроенія. — —

Относительно же нмецкой мысли не безполезно будетъ замтить, какъ трудно и двусмысленно наше отношеніе къ ней. Мы воспитаны на ея формахъ и употребляемъ ея пріемы. Авторъ приведеннаго отрывка, желая точне выразиться, употребилъ даже нмецкія слова Ernst, Ienseit. Онъ осуждаетъ положеніе ‘что дйствительно, то разумно’, а между тмъ разсуждаетъ по той самой логик, которая создала это положеніе, такъ, напримръ, онъ старается, и весьма удачно, объяснить явленіе старообрядчества, старается открыть его разумную необходимость, а не объясняетъ его одними невжествомъ, глупостію, случайностію и т. п.

Самое злое и врное, что было сказано противъ философіи, которой принадлежитъ въ сущности невинная формула ‘что дйствительно, то разумно’, сказано Шеллингомъ, именно, что это мысль, въ которой ничего не мыслится.Съ маленькою поправкою на это можно! согласиться. Къ аристотелевскому положенію: ничего нтъ въ ум, чтобы не было прежде въ чувств, Лейбницъ, какъ извстно, счелъ нужнымъ прибавить: кром самаго ума. Такъ точно къ шеллингову опредленію: мысль, въ которой ничего не мыслится, можно бы прибавить: кром самой мысли. Можетъ быть съ такой точки зрнія мы легче помиримся съ этою философіею и не будемъ отрицать ея достоинствъ.

Ренанъ о французской революціи.

Въ предисловіи къ своимъ Essais de Morale et de Critique Ренанъ высказываетъ мнніе о французской революціи, весьма замчательное въ устахъ француза вообще и можетъ быть для многихъ неожиданное въ устахъ такого человка какъ Ренанъ. По поводу одной изъ своихъ статей, писанной въ 1851 году, онъ говоритъ:

‘Тогда я питалъ еще относительно революціи и формы общества, порожденной революціею, предразсудки, которые такъ распространены во Франціи и которые могли быть поколеблены только суровыми послдовавшими уроками. Я считалъ революцію синонимомъ либерализма, и, какъ это послднее слово довольно хорошо представляетъ для меня формулу самаго высшаго развитія человчества, то фактъ, который, по обманчивой философіи исторіи, знаменуетъ наступленіе либерализма, казался мн въ нкоторомъ род какъ бы священнымъ. Я не видлъ еще язвы, сокрытой въ соціальной систем, созданной французскимъ духомъ, я не замчалъ еще, что въ своемъ насиліи, въ своемъ кодекс, основаннымъ на совершенно матеріалистическомъ пониманіи собственности, въ своемъ пренебреженіи къ личнымъ правамъ, въ своей манер — принимать въ расчетъ только недлимое и видть въ недлимомъ только пожизненное существо, безъ нравственныхъ узъ,— революція заключала зерно погибели, которое должно было весьма скоро повести за нею царство посредственности и слабости, исчезновеніе всякой великой иниціативы, видимое благосостояніе, но такое, котораго условія разрушаютъ другъ друга. Конечно, если бы было доказано, что черезъ двсти лтъ просвщенные люди будутъ смотрть на 1789 годъ, какъ на время окончательно основавшее въ мір политическую, религіозную и гражданскую свободу, какъ на эпоху, открывшую собою боле высокую фазу развитія человческаго духа, лучшую, боле благородную, боле свтлую эру, то нтъ человка обожающаго прекрасное и доброе, который не долженъ бы былъ считать 89 годъ за точку отправленія своей вры и своихъ надеждъ. Но если принципы 89 года имютъ то значеніе, которое имъ часто придаютъ, если они заключаютъ въ себ, какъ слдствіе, пониженіе умственной жизни и либеральной культуры, если они должны вести за собою деспотизмъ матеріальныхъ интересовъ и, подъ предлогомъ равенства, униженіе всхъ, подъ опасностію въ противномъ случа вызвать проклятія мало просвщеннаго либерализма, то должно, отдавая честь чувствамъ, одушевлявшимъ виновниковъ этого необыкновеннаго движенія, сдлать то, что они сами, конечно, сдлали бы,— отрицать слдствія, которыхъ они не желали и не предвидли. А что всего важне — нужно, чтобы фанатическая привязанность къ воспоминаніямъ одной эпохи не стала помхою въ существенномъ дл нашего времени — въ основаніи свободы чрезъ возрожденіе индивидуальнаго сознанія. Если 89 годъ составляетъ препятствіе для этого, отречемся отъ 89 года. Нтъ ничего пагубне для націи, какъ этотъ фетишизмъ, по которому она ставитъ дломъ своего самолюбія — защищать извстныя слова, такъ что, прикрывшись этими словами, можно вести ее до послднихъ граней рабства и униженія’.

‘Я знаю, что многимъ подобный страхъ за будущее покажется анахронизмомъ и что въ немъ увидятъ явленіе той меланхоліи, въ которой, какъ говорятъ, меня упрекали нкоторыя лица, снисходительныя къ настоящему, такъ какъ и оно къ нимъ снисходительно. Но у каждаго свой характеръ, хотя иногда я бываю готовъ позавидовать дару этихъ счастливыхъ натуръ, всегда и легко удовлетворяющихся, признаюсь, что размысливши, я начинаю гордиться своимъ пессимизмомъ, и что, если бы я почувствовалъ въ себ его смягченіе при томъ же состояніи вка, я тщательно сталъ бы искать, какая струна ослабла въ моемъ сердц. Быть можетъ наступитъ время, когда такая строгость смягчится и если что нибудь могло бы способствовать этой перемн, то, конечно, то, чтобы лица, оптимизмъ которымъ я не на* хожу справедливымъ, не длаясь меланхоликами (что, я думаю, вовсе не въ ихъ характер), дошли до пониманія, что то, что составляетъ радость однихъ, можетъ не составлять счастія всхъ’.

Чудеса ‘Русскаго Слова’.

Каждая книжка Русскаго Слова повидимому, должна бы быть упоминаема въ моихъ замткахъ, ибо въ каждой, попадаются такія крупныя странности, что неопытный человкъ сталъ бы ихъ заносить въ лтопись, какъ заносили нкогда лтописцы всякія дива: явленіе кометъ, рожденіе чудищъ и т. п. Но такъ какъ я человкъ бывалый и опытный, то меня не такъ легко удивить, я вижу, что эти чудеса ‘Русскаго Слова’ слишкомъ однообразны, имютъ все тотъ же источникъ и совершаютъ, такъ сказать, правильное теченіе. Они вс основаны на недоумніяхъ, вс сводятся на формулу: не понимаю, значитъ вздоръ — простйшій пріемъ отрицанія, имющій чрезвычайную силу и убдительность для всхъ непонимающихъ. Затмъ слдуютъ варіаціи: О жалкіе люди, занимающіеся вздоромъ! О трата силъ надъ вздоромъ! Бросьте и возьмитесь за настоящее дло! и т. д.

Въ августовской книжк ‘Русскаго Слова’ г. Писаревъ говоритъ:

‘Ученыя работы Гриммовъ громадны, но приносятъ ли он какую нибудь дйствительную пользу хоть одному живому человку въ мір? Мн кажется, что на этотъ вопросъ можно смло и ршительно отвчать: нтъ. (Ужь точно ли они ученыя? Науки-то, говорятъ, полезны). Гриммы тоже самое, что Рафаэль, за котораго Базаровъ гроша мднаго не хочетъ дать. (Значитъ ихъ наука скоре искусство, чмъ наука). Базаровъ выражается рзко (можно датъ мдный грошъ), но мысль его вполн справедлива’ Если-бы въ Италіи было десять тысячъ живописцевъ равныхъ Рафаэлю, то это нисколько не подвинуло бы впередъ итальянскую націю ни въ экономическомъ, ни въ политическомъ, ни въ умственномъ отношеніи. (А въ эстетическомъ? Говорятъ, что переворотъ, совершенный Рафаэлемъ въ его искусств, вытекалъ изъ одного начала съ умственнымъ переворотомъ того времени, что онъ поддерживался этимъ умственнымъ переворотомъ и съ своей стороны самъ его поддерживалъ). И если бы въ Германіи было десять тысячъ археологовъ, подобныхъ Якову Гримму, то Германія отъ этого не сдлалась бы ни богаче, ни счастливе. Безобразіе ея политическаго устройства, пошлость ея юнкерства и неимоврное филистерство всякихъ патріотическихъ обществъ, при десяти тысячахъ Гриммовъ, продолжали бы существовать точь въ. точь въ такомъ-же вид, въ какомъ они существуютъ теперь. Поэтому я говорю совершенно искренно, что желалъ бы лучше быть русскимъ сапожникомъ или булочникомъ, чмъ русскимъ Рафаэлемъ или Гриммомъ. (Вроятно въ томъ ожиданіи, что когда у насъ будетъ десять тысячъ сапожниковъ, то мы подвинемся впередъ въ экономическомъ, въ политическомъ, въ соціальномъ и въ умственномъ отношеніи). Каждый Рафаэль обожаетъ свое искусство, и каждый Гриммъ обожаетъ свою науку, но ни тотъ, ни другой не задаютъ себ убійственнаго вопроса: зачмъ? (Вопросъ точно убійственный, только для нихъ ли?). Я имю несчастіе задавать себ этотъ вопросъ, и когда прикладываю его къ дятельности Рафаэлей и Гриммовъ, то не нахожу на него отвта. (Въ самомъ дл несчастіе!) Поэтому я не могу, не хочу и не долженъ быть ни Рафаэлемъ, ни Гриммомъ, ни въ малыхъ, ни въ большихъ размрахъ. (Желаніе весьма удобоисполнимое, столь же легкое, какъ легки вс эти разсужденія. Въ самомъ дл, что можетъ быть легче, какъ НЕ БЫТЬ Рафаэлемъ?)’.

А вотъ выдержки изъ другой статьи той же книжки — Библіографическій листокъ:

‘Нсомннно и признано всми (ужъ и всми!), что невольничество есть самый лучшій исходъ, котораго можетъ желать цвтной человкъ, придя въ соприкосновеніе съ бдою расою, потому что онъ достается въ удлъ только наиболе развитымъ и сильнымъ расамъ, большая же часть ихъ не могутъ вовсе существовать рядомъ съ кавказскимъ племенемъ и вскор совершенно вымираютъ’.

Нсколько дале говорится:

‘Вообще, какъ анатомія, такъ и наблюденіе надъ психическими способностями туземныхъ расъ Африки и Америки показываютъ такую громадную коренную разницу между краснокожими, эскимосами, полинезійцами, неграми, кафрами, готтентотами съ одной стороны и блымъ человкомъ — съ другой, что настаивать на братств этихъ расъ могутъ только чувствительныя барыни, какъ г-жа Бичеръ-Стоу’.

Такая разница! такая разница! Громадная! коренная!

‘Различіе, существующее между блой расой съ одной стороны, неграми, американцами и полинезійцами — съ другой, слишкомъ бросается въ глаза, чтобы можно было серіозно толковать о возможности существованія между ними отношеній, сколько нибудь похожихъ на существующія между людьми одной и той-же расы. Опытъ доказалъ, что американцы и океанійцы не могутъ требовать отъ блыхъ даже жизни (т. е. вымираютъ), что же касается до негровъ, то, конечно, европейцы поступаютъ жестоко, похищая ихъ изъ родной земли и увозя на свои плантаціи, гд съ ними обходятся также отвратительно, какъ съ животными. Но изъ этого еще вовсе не слдуетъ, что возможно равноправное существованіе въ одной и той-же стран благо и чернаго племенъ. Сладкіе романы и проповди негрофиловъ также неспособны уничтожить органическую разницу и сдлать чернаго блымъ, какъ милостивая грамота испанскихъ королей, que fulano se tenga por blanco (такой-то можетъ считать себя блымъ)’.

Престранные эти испанскіе короли! Они способны были дать черному человку права благо. А кожа-то? Кожа-то вдь оставалась черною. Испанскіе короли на замчали, что кожа и права одно и тоже, что если кожа черная, то и права черныя. Очевидно, они понимали разницу и сходство совершенно иначе, чмъ составитель библіографическаго листка ‘Русскаго Слова’. Они видли разницу между цвтомъ кожи и правами — составитель не видитъ. Они находили, вроятно, коренное сходство между блымъ и чернымъ человкомъ, составитель сходства не видитъ, а видитъ, напротивъ, коренную разницу. Какъ измняются понятія людей вслдствіе прогресса и цивилизаціи!

О злобно раскрываемыхъ объятіяхъ.

Объ этомъ странномъ явленіи поетъ тотъ же поэтъ, Ив. Г. М., который восплъ слезы гражданина, спящія въ равнин. Въ августовской книжк ‘Современника’ есть его стихотвореніе: Отверженная. Почему-то мн кажется, что читатель уже сразу, по одному заглавію понимаетъ въ чемъ дло, что онъ уже знаетъ содержаніе этого стихотворенія, хотя бы и не читалъ его. Поэтъ начинаетъ:

‘Не смотри на нее ты съ презрньемъ’.

Ну да, это самое и есть, стариннйшая тема!

‘Отъ себя ее прочь не гони,—

Лучше въ душу ея съ сожалньемъ

И съ участіемъ теплымъ взгляни’…

Прекрасныя и благонамренныя мысли, къ несчастію, только слишкомъ извстныя. Говоря дале о бдственномъ Положеніи отверженной, поэтъ восклицаетъ:

‘И не пасть, когда злобно объятья

Раскрываетъ одинъ лишь развратъ!?’

Какая неопытность въ употребленіи словъ и въ познаніи жизни! Открытыя объятья — знакъ ласки и привта, а никакъ не злобы. И таковъ порокъ, какъ извстно всякому, хотя мало знакомому съ жизнью человку. Порокъ обольщаетъ, заманиваетъ, завлекаетъ свои жертвы, въ этомъ-то и заключается его опасность.

Въ томъ же стихотвореніи замчателенъ стихъ:

‘Дай ей руку подняться помочь’.

Вроятно, онъ выражаетъ ту прекрасную мысль, что мы должны протягивать руку падшимъ, чтобы помочь имъ подняться. Очень хорошая мысль!

‘День’ о преобразованіяхъ въ Польш.

Смыслъ историческихъ современныхъ событій часто бываетъ для насъ очень темень, т. е. именно смыслъ глубокій, внутренній, существенный. Вслдствіе нашей близости въ событію намъ слишкомъ сильно бросаются въ глаза мелочи, подробности, частности, и мы изъ-за нихъ не видимъ смысла цлаго. Очень обыкновенно въ. этомъ случа мы начинаемъ питаться какимъ-то мелочнымъ пессимизмомъ, который мечется отъ подробности къ подробности и везд видитъ только нескладицу и предметы для очужденія. Мы бываемъ похожи на человка, который стоитъ у самого дома и бранитъ царапины и пятна на его стн, потому что не видитъ какъ они исчезаютъ и сглаживаются въ стройной громад цлаго зданія. Такое настроеніе, если ему поддаться, ослабляетъ и отупляетъ душу. Поэтому, нужно освжать себя, вдумываясь въ т глубокія причины, которыми движутся современныя событія. Всякое великое событіе, даже еслибы оно было печальное событіе, носитъ въ себ великій торжественный смыслъ, вдумываясь въ который, человкъ смиряетъ свои легкомысленныя мечты и начинаетъ глубже уважать жизнь, выше цнить ея блага, понимать ея строгое и глубокое значеніе.

Вотъ почему, нельзя ни встрчать съ радостію попытокъ объяснять внутренній смыслъ современныхъ явленій. Какъ извстно, ‘День’ отличается особенною чуткостію въ этомъ отношеніи. Его всегда занимаетъ внутренняя, духовная сторона каждаго дла. Особенною силою и ясностію замчательны его передовыя статьи въ NoNo 9 и 38, касающіяся преобразованій во внутреннемъ устройств Польши, преобразованій, въ которыя, такъ сказать, разршилось все польское дло. Приведемъ изъ этихъ статей главныя мста. Статья въ No 9, надписанная Москва 5 марта, начинается такъ:

‘Развитію польской народности положено на дняхъ Россіей такое новое широкое основаніе, котораго до сихъ поръ не могла выработать вся тысячелтняя исторія Польши. Четыре указа, изданные 19 минувшаго февраля и, вроятно, извстные всмъ нашимъ читателямъ, объ устройств крестьянъ въ Царств Польскомъ, вносятъ новую историческую идею., вводятъ новый элементъ въ политическую и общественную жизнь Польши, досел не дйствовавшій въ ея исторіи,— элементъ простонародный или крестьянскій.— Если Россія въ 1815 году, по собственному сознанію поляковъ, воскресила имя Польши’, уже обреченное забвенію, уже исчезнувшее съ географическихъ каргъ Европы, если 60 лтъ тому назадъ — знаменитый Костюшко съ горячею благодарностью привтствовалъ императора Александра І-го названіемъ ‘воскресителя’,— то Россія въ настоящее время иметъ не мене права на признательность польскихъ ‘патріотовъ’, хотя теперь и отказываетъ ей въ этомъ прав недальновидность современнаго польскаго патріотизма,— хотя признательность ‘патріотовъ’ вовсе, вроятно, и не входила въ соображенія Русскаго правительства при изданіи четырехъ указовъ. Не имя только польскаго народа воскрешаетъ теперь Россія, но, разчищая отъ наносныхъ слоевъ непочатые, глубоко сокрытые въ почв, свжіе родники польскаго народнаго духа, упрочиваетъ самое бытіе польской народности, которому безумная, выродившаяся польская шляхта грозила искаженіемъ и извращеніемъ, гибелью и смертью — не одною вещественною и политическою, но и духовною’…

‘Можетъ быть, въ настоящую минуту не только поляки, но многіе изъ насъ, русскихъ, склонны обсуживать указы 19 февраля единственно съ точки зрнія ближайшихъ современныхъ выгодъ и интересовъ, можетъ быть ни т, ни другіе не согласятся съ нашимъ мнніемъ и не захотятъ признать въ благодтельномъ устройств польскаго простонародья какого нибудь благодянія для польской народности. Можетъ быть даже напротивъ, и т, и другіе,— одни, т. е. поляки — съ упрекомъ, другіе не безъ нкотораго чувства самодовольства,— станутъ усматривать въ новой соціальной реформ, совершающейся въ Польш, дйствіе чисто-государственныхъ эгоистическихъ побужденій, строгій расчетъ государственной пользы, и уподоблять новую государственную мру искуснйшимъ и мудрйшимъ мрамъ Пруссіи и Австріи въ отношеніи къ Познани и Галиціи. Иностранныя газеты уже готовы провозгласить новыя распоряженія — своекорыстнымъ политическимъ маневромъ, прибгающимъ въ демократизму, какъ къ врнйшему средству — возбудить въ кра соціальную вражду, возстановить сословія другъ противъ друга и, съ помощью польскаго крестьянства, сломить польскую шляхту, а вмст съ нею и польскую народность’…

‘Мы желали-бы защитить Россію и отъ этихъ несправедливыхъ упрековъ и отъ этихъ недостойныхъ похвалъ. Намъ кажется, что для врной оцнки историческаго событія — оно должно быть разсматриваемо само въ себ, совершенно независимо (во сколько это возможно) отъ какихъ-бы то ни было толкованій современниковъ, непосредственно въ немъ заинтересованныхъ. Поставленное мысленно въ перспектив исторической дали, озаряемое мысленно съ высоты исторической, освобожденное отъ всхъ вншнихъ современныхъ случайностей, оно нердко представится взору совершенно инымъ, чмъ вблизи, въ живой исторической ежедневности,— и откроетъ въ себ присутствіе такой исторической идеи, которой и не подозрвали въ немъ современные дятели, и которой они, невдомо для себя, служили орудіемъ и выраженіемъ. Конечно, трудно предусмотрть съ точностью вс возможныя послдствія данной мры или событія въ отдаленномъ будущемъ, конечно, вс подобныя соображенія боле или мене гадательны и потому подвержены обману и ошибк,— но, съ другой стороны, при сужденіи объ историческихъ явленіяхъ, совершающихся передъ нашими глазами, чувствуется невольная потребность поставить свою мысль вн потока страстей и случайностей,— стряхнуть съ нея соръ и пыль современной дйствительности, на сколько это дано человку’.

‘Кажется, едва ли уже можно отрицать въ наше время, что виною гибели Польши было неправильное развитіе ея общественнаго организма и уклоненіе ея отъ основныхъ славянскихъ бытовыхъ и духовныхъ началъ. Не говоря уже о латинств, подчинившемъ ее вліянію латинскаго — слдовательно, не славянскаго — міра, латинскихъ просвтительныхъ началъ, латинской цивилизаціи,— внутренняя исторія Польши (отчасти благодаря тому же латинству) представляетъ уродливое непомрное развитіе одного органа на счетъ всхъ другихъ,— общества на счетъ государства и простаго народа. Государство расплылось въ общество — въ шляхту, простой народъ, который во всхъ славянскихъ земляхъ составлялъ и составляетъ необходимое условіе полноты общественнаго развитія, именно какъ простой народъ, какъ живая непосредственная, самородная сила, подобная сил зерна или корня въ организм растеній,— простой народъ былъ лишенъ всякаго политическаго значенія, духовно презрвъ и низведенъ на степень вещественнаго матеріала. Польская шляхта не только не удостоивала признавать въ немъ присутствіе какой либо органической силы,— не только отвергла въ крестьянин его значеніе, какъ поляка, но и его достоинство, какъ человка. Польская шляхта не только именовала себя ‘Польскими государями* (историческое выраженіе), но и ‘Польскимъ народомъ’, ‘Польскою націей’,— и, дйствительно, слово ‘Польша’ — и въ исторіи и въ жизни было тождественно съ словомъ ‘Польская шляхта’. Развитіе пошло въ древесину и листву, въ ущербъ кор и корню, вытянувшійся и почти обнаженный стволъ едва держался на отощавшемъ корню… Польш грозила смерть не только политическаго бытія, но и польской народности, и смерть эта давно уже бы совершилась, если бы въ числ орудій исторической кары не было славянской державы,— Россіи. Намъ нтъ дла до того, какъ относились къ историческимъ событіямъ современники,— думали ли они или не думали объ исполненіи своего славянскаго призванія. Мы знаемъ и видимъ только одно: что Польша давно бы перестала существовать, давно бы и помяну о ней не было, еслибъ она досталась единственно Пруссіи и Австріи, еслибъ Россія не возстановила — сначала ея политическаго бытія, а въ настоящее время — цльности ея расколотаго организма чрезъ оживленіе польскаго корня, чрезъ подъемъ польскаго простонародья. Отнын польское крестьянство является новымъ жизненнымъ агентомъ, новымъ дятелемъ въ историческихъ судьбахъ Польши. Польскому общественному судну, воплощенному въ образ легкомысленной польской шляхты, недоставало,— говорили мы не разъ,— того груза, того упора, который не даетъ судну носиться по прихоти волнъ и втровъ,— и этотъ грузъ и упоръ, этотъ сдерживающій и вмст охранительный элементъ водимъ мы въ польскомъ крестьянств. Отнын отъ самихъ поляковъ, отъ самой польской шляхты по преимуществу, будетъ зависть дать стройное развитіе польскому общественному организму. Но для этого ей необходимо признать новый соціальный элементъ не какъ враждебное, чуждое польской жизни, начало, а какъ необходимое условіе истиннаго прогрессивнаго движенія польской народности,— въ той полнот и на томъ новомъ пути, какіе указываются измнившей славянству Польш — боле ея врною славянскимъ началамъ — Россіей’.

‘Но’,— возразятъ нкоторые Польскіе патріоты,— ‘мы и сами готовы были-бы сдлать для польскаго народа то, что длается нын русскимъ правительствомъ. Мы охотно обошлись-бы безъ благодянія, приносимаго намъ рукою иноплеменниковъ, благодянія, имющаго цлью привлечь на сторону нашихъ враговъ наше сельское населеніе. Вы имете въ виду не благо нашей страны, а пользу вашего государства. Изъ чуждыхъ намъ интересовъ, вы возбуждаете антагонизмъ между нами, выгодами и льготами матеріальными вы подрываете духовную силу народности, вы подражаете примру Австріи, которая, облагодтельствовавъ крестьянъ, сумла тмъ самымъ заглушить въ нихъ чувство народности до такой степени, что галиційскіе польскіе крестьяне уже не хотятъ именоваться поляками, а называютъ себя имперцами‘… Мы глубоко сожалемъ о послднемъ факт, нашему славянскому чувству возмутительно видть ослабленіе славянской народности въ какомъ-бы то ни было славянскомъ племени, тмъ боле — онмеченіе нашихъ ближайшихъ славянскихъ братьевъ,— и еще боле — превращеніе ихъ въ австрійцевъ — не по вншней только зависимости, но по мысли и сердцу: такого нравственнаго паденія славянъ не желали бы мы никакихъ пользъ государственныхъ ради, да и ошибочны вс соображенія государственной пользы, какъ скоро они основаны на подобномъ извращеніи нравственнаго достоинства подданныхъ! Но совсмъ не то — уже явила и явитъ Россія въ своихъ отношеніяхъ къ Польш, и вншнее сходство дйствій и мръ въ Россіи и Австріи или Пруссіи приводило и приводитъ къ результатамъ, совершенно противоположнымъ’.

‘Какой бы оцнк ни подвергалось наше право, по врно то, что историческія судьбы въ настоящее время вручили Россіи власть надъ Польшей, т. е. надъ тою частью Польши, которая только у насъ однихъ и благодаря намъ однимъ — и называется этимъ дорогимъ для поляковъ именемъ. Что ожидаетъ Россію и Польшу въ будущемъ, намъ неизвстно,— но то намъ извстно, что только въ русской Польш сохранились живучесть, энергія, сила польской народности,— что Россія не обезнародила поляковъ въ Польш, благодаря высокому нравственному достоинству своего неумнья, своей неспособности къ тому темному государственному искусству, которымъ такъ славятся нмцы, и которое помогло Пруссіи обратить Познань въ нмецкую провинцію… Оно же разршило и Австріи воспользоваться галиційской рзней 1847 г., какъ законнымъ раціональнымъ средствомъ, оправдываемымъ нмецкою штатс-наукой. Новйшія мры, принятыя Россіей, полныя энергіи и разума, существенно отличаются, по нашему мннію, отъ мръ австрійскихъ и прусскихъ. Россія вноситъ нын въ бытіе Польши тотъ славянскій элементъ, которымъ она сама такъ богата, который нигд не получилъ такого развитія и примненія въ жизни, какъ въ Россіи,— элементъ простонародный, элементъ по преимуществу земскій,— элементъ, недостававшій Польш. Мы сильно сомнваемся, чтобы надленіе крестьянъ землею и правами могло быть когда либо совершено польскою шляхтою съ тмъ славянскимъ радикализмомъ, съ какимъ оно совершено у насъ, самою Россіей,— и если, такъ называемый, Польскій Народовой Жондъ и объявилъ въ прошломъ году рядъ распоряженій, дарующихъ крестьянамъ — льготы, впрочемъ, только экономическія, и все же меньшія, чмъ указы 19 февраля, то эти дйствія польской шляхты являлись до такой степени вынужденными, неискренними, до такой степени противорчащими всему духу, всмъ преданіямъ польской шляхты, что не способны были внушить и не внушили ни малйшаго доврія польскому крестьянству, да и ни въ какомъ случа не могли получить правильнаго и здороваго развитія. Эти мры со стороны Жонда носили на себ характеръ демократически-революціонный, пытались возбудить и возбудили бы можетъ быть такія демократическія страсти въ народ, съ которыми Жондъ никогда бы и не справился и которыя окончательно погубили бы Польшу. Въ этихъ мрахъ, принятыхъ Жондомъ, не чувствовалось присутствія той славянской идеи, которая, признавая и упрочивая права сельскаго населенія, давая широкое мсто его значенію и участію въ общественной жизни, иметъ характеръ по преимуществу бытовой, а не политическій, и совершенно чужда того искуственнаго и насильственнаго равенства, того грубаго, принудительнаго единообразія, котораго такъ чаютъ французскіе деспоты-соціалисты.— Мы можемъ съ гордостью сказать, что наша крестьянская реформа 19 февраля есть продуктъ коренныхъ славянскихъ началъ, глубоко лежащихъ въ нашемъ народномъ дух, что она явилась дломъ не только правительственнымъ, но и общественнымъ, и что она, давая новую жизнь нашему простонародному элементу и обновляя ею жизнь всего нашего общественнаго организма, въ то же время не иметъ ничего общаго съ началами французскаго демократизма или соціализма. Мы сами, во сколько мы привыкли смотрть на явленія нашей собственной жизни сквозь призму иностранныхъ понятій, мы сами въ этомъ отношеніи можетъ быть еще не довольно строго цнимъ и разумемъ смыслъ нашего крестьянскаго освобожденія. Но не смотря на всю нашу подражательность иностраннымъ теоріямъ, это освобожденіе, благодаря пребывающему въ насъ историческому и бытовому инстинкту, совершилось самымъ своеобразнымъ образомъ — до такой степени, что иностранные политико-экономы до сихъ поръ не могутъ вмстить правду нашего соціальнаго переворота въ своемъ ученомъ сознаніи и подвести подъ него раціональныя основанія Западной науки. Крестьянское освобожденіе 19 Февраля — это наша всенародная, всемірно-историческая проповдь, это наше знамя, т-то знамя, которое мы можемъ высоко предносить предъ всми иноплеменными народами, которое мы призваны внести, можетъ быть, во вс ближайшія къ намъ и по преимуществу славянскія страны. И мы вносимъ его въ Польшу. Силою вещей, напоромъ внутренней исторической идеи, живущей и дйствующей въ насъ, мы являемся съ этою проповдью и къ полякамъ,— мы не можемъ не проповдывать,— мы возвращаемъ поляковъ къ тмъ славянскимъ экономическимъ и бытовымъ началамъ, отъ которыхъ уже давно уклонилась Польша’.

‘Такимъ образомъ реформа въ быту польскихъ крестьянъ, производимая Россіей, не иметъ ничего общаго съ тми реформами, которыя произведены Австріей или Пруссіей. Она есть неизбжное послдствіе, такъ сказать, эманація нашей собственной русской реформы, и на эту связь какъ бы указываетъ и самое число 19 февраля, одинаково знаменующее свободу крестьянства въ Россіи и Польш. Такъ разумемъ мы новыя мры, принятыя Россіей въ Царств Польскомъ, разсматривая ихъ совершенно независимо отъ тхъ случайныхъ и временныхъ соображеній, можетъ быть и несогласныхъ съ нашими, которыми въ данную минуту могли отчасти руководиться наши государственные дятели… Эти соображенія никакъ не могутъ для насъ заслонять истиннаго историческаго смысла, лежащаго въ явленіи, ни ослабить, ни исказить его значенія’.

Трудно не согласиться съ главными положеніями этой статьи. Своеобразность нашей крестьянской реформы, отличіе ея начала отъ начала европейскаго соціализма и демократизма, связь этой реформы съ устройствомъ крестьянъ въ Царств Польскомъ, отличіе этихъ мръ отъ искусственныхъ мръ Австріи и Пруссіи, и все это вмст какъ признакъ нашей крпкой самобытной жизни, разливающейся теперь и на Польшу — вотъ главныя черты, указываемыя въ стать, они чрезвычайно мтки и глубоки. Чтобы еще боле убдиться въ этомъ, вспомнимъ, въ какомъ превратномъ свт часто понимались и выставлялись у насъ эти самыя событія и явленія, и вспомнимъ отчего происходило такое превратное пониманіе. Оно, главнйшимъ образомъ, происходило отъ прикидыванія къ явленіямъ русской жизни чужихъ, западныхъ мрокъ, отъ подведенія этихъ явленій подъ ходячія западныя понятія, служащія для многихъ единственнымъ путемъ пониманія. Изъ этого источника возникали тысячи недоразумній, ложныя ожиданія, ложные страхи, и все это, конечно, вело къ печальнымъ слдствіямъ, къ разочарованіямъ и ошибкамъ. Передъ нами цлая исторія недоразумній, которую написать было бы очень любопытно. Возьмемъ какой нибудь наглядный примръ. Для газеты ‘Всть’ — ‘День’ есть ничто иное, какъ органъ самаго яраго демократизма и соціализма (подлинныя ея слова). Гд источникъ такого разительно-ложнаго сужденія? Источникъ въ томъ, что русскій духъ и русское пониманіе ‘Дня’ совершенно чужды газет ‘Всть’, и она судитъ о немъ по французскимъ мркамъ.

Такъ точно иные прикладываютъ къ нашему крестьянскому длу англійскія мрки и приходятъ поэтому къ самымъ превратнымъ сужденіямъ. Общее зрлище всхъ подобныхъ недоразумній и всхъ послдствій этихъ недоразумній весьма поучительно и когда нибудь, безъ сомннія, найдетъ своего историка.

Статья ‘Дня’ объ указахъ, относящихся до народнаго просвщенія въ Царств Польскомъ, надписанная Москва 19 сентября, написана совершенно въ томъ же дух, какъ и предыдущая, и составляетъ какъ бы ея продолженіе. Вотъ главныя мста:

‘Не можемъ не выразить искреннаго и полнаго сочувствія съ слдующими словами рескрипта, свидтельствующими о высокомъ уваженіи къ наук и о благородной вр въ ея свободу., не дозволяя ни себ, ни кому бы то ни было’,— говоритъ 3-и пунктъ рескипта,— ‘превращать разсадники науки въ орудіе для достиженія политическихъ цлей, учебныя начальства должны имть въ виду одно лишь безкорыстное служеніе просвщенію, постоянно- улучшая систему общественнаго воспитанія въ Царств и возвышая въ немъ уровень преподаванія’. Таковъ принципъ, положенный рескриптомъ въ основаніе всего дла’.

‘Съ этой точки зрнія, отношеніе, въ которое становится государство къ народному образованію въ Царств Польскомъ, есть, по нашему мннію, единое правильное — какъ для Польши, такъ и для Россіи, такъ и везд и всюду: это отношеніе чисто вншнее, нисколько не тенденціозное, правительство указываетъ пути и средства къ образованію, по не опредляетъ, какъ бывало прежде, ни направленія, которому образованіе должно слдовать, ни тхъ началъ, которыя должны быть проводимы въ народъ и общество помощью педагогіи, оно не вмшивается въ собственный миръ науки, не посягаетъ на ея независимость, не исключаетъ той или другой отрасли знанія, какъ несогласной съ правительственными политическими видами, не предписываетъ — ни чему учить, ни какъ учить. Извстно, что при прежней систем управленія, которая водворена была въ Польш посл мятежа 1831 года, правительство особыми инструкціями давало извстное, соотвтственное своимъ цлямъ, направленіе каждой наук. Классическое образованіе въ гимназіяхъ признано было вреднымъ и замнено, такъ называемымъ, реальнымъ, въ томъ, вроятно, предположеніи, что практицизмъ непремнно ослабитъ тотъ пресловутый духъ патріотизма, которымъ гордится польская шляхта. О томъ — къ чему, къ какому совершенно противоположному результату привела эта система,— едва ли есть надобность и напоминать. Рдко оказывается исторіею подобная многоцнная услуга, чтобы послдствія такъ скоро обличили неправильность основанія и чтобы плоды почти непосредственно слдовали за посвомъ! Такимъ образомъ, система -прежняго общественнаго воспитанія быстро понизила уровень не только образованія, но и общественной нравственности въ Царств Польскомъ… Въ ложное отношеніе въ наук и просвщенію стало и управленіе маркиза Велепольскаго, сдлавшаго общественное образованіе орудіемъ — къ достиженію своей политической цли. Онъ ввелъ въ дйствіе тотъ самый принципъ насильственнаго духовнаго единенія, которымъ и теперь руководствуются нмцы въ Познани и Шлезвиг, и который, при перемн обстоятельствъ, могла бы теперь Россія съ такимъ-же полнымъ правомъ примнить и къ Польш. Маркизъ Велепольскій, помощью государственной силы, подчинилъ все образованіе вднію и контролю латинскаго духовенства и шляхты и лишилъ разнообразные народности обитающія въ Царств Польскомъ, всякаго права на самостоятельное духовное развитіе. Греко-уніаты приневолены были доканчивать свое воспитаніе въ католическихъ академіяхъ. Русскіе жители въ Люблинской губерніи обязаны были учиться только польской, а не русской грамот, и т. д., и т. д.’.

Странно слагаются историческія судьбы Польши! странный жребій, по отношенію къ ней, выпадаетъ, какъ намъ кажется, Россіи — благой и высокій жребій всяческаго освобожденія Польши отъ ея же собственной польской лжи и возвращенія ея къ славянскимъ началамъ. Къ чему, наконецъ, приведетъ насъ исторія, въ какой степени можетъ сама Россія выполнить такое призваніе — этого мы предршать не станемъ, но тмъ хуже для Польши или, врне сказать, тмъ лучше для Польши и тмъ хуже для польской шляхты, что Россія можетъ выступить на борьбу съ нею подъ знаменемъ — (не политической, а) соціальной и духовной свободы. Еслибъ польская шляхта была разумне, она не выпустила бы этого знамени изъ своихъ рукъ,— но тогда и судьбы Польши были бы иныя. Но польская шляхта имла въ виду одн свои шляхетскія вольности, а не общую свободу народную, и подчинила вс духовные и нравственные интересы интересамъ политическаго властолюбія. Попранное шляхтичами начало соціальной свободы обращается теперь противъ нихъ же самихъ и поражаетъ ихъ на смерть,— и, конечно, въ тысячу разъ легче было бы имъ погибнуть отъ насилія и казней, чмъ отъ вянія духа разумности и свободы. Конечно это вяніе стало слышаться недавно, мы не можемъ, конечно, поручиться, чтобъ направленіе, принятое нын, не подверглось никогда измненіямъ, но уже и того, что совершено, достаточно для опредленія взаимныхъ историческихъ отношеній Россіи и Польши или, по крайней мр, пути, которымъ Россіи приходится, повидимому, слдовать. Дйствіе ея въ Польш можетъ быть теперь дйствіемъ чисто освободительнымъ въ томъ новомъ смысл, который объяснили мы выше, т.е. освободительнымъ отъ польской-же внутренней лжи. Очевидно, что это дйствіе можетъ простираться только до тхъ предловъ внутри которыхъ сама Россія остается врна своимъ исконнымъ народнымъ славянскимъ началамъ…. На этой почв она сильна,— иметъ, что передать и Польш, и всему міру’…

‘Польшею называла себя одна шляхта, отвергая и презирая народъ,— Россія вводитъ народъ въ сферу общей польской гражданской и соціальной жизни. Польша, т. е. прежняя шляхетская Польша — благодаря антиславянскому и антидемократическому вліянію на нее латинскаго Запада, сосредоточиваетъ поземельную собственность въ рукахъ привилегированнаго класса людей,— Россія надляетъ крестьянъ землею, врная кореннымъ славянскимъ соціальнымъ началамъ. Шляхетская Польша строила зданіе политической свободы сверху, на фундамент безправности и рабства простаго народа, славянская Россія возвращаетъ гражданскую полноправность простому народу и закладываетъ фундаментъ свободнаго самоуправленія крестьянскихъ общинъ, этого древнйшаго залога свободы у славянскихъ народовъ… Шляхетская Польша тснитъ всми возможными для нея способами — вроисповданія, несогласныя съ вроисповданіемъ латинскимъ,— Россія провозглашаетъ начало свободы вроисповданій… Кстати, на дняхъ публикованъ указъ однороднаго же характера: объ уничтоженіи тлеснаго и о смягченіи прочихъ уголовныхъ наказаній въ Царств Польскомъ, а также и объ отмн нкоторыхъ странныхъ, ‘оставшихся тамъ’,— какъ сказана въ указ,— ‘отъ прежняго времени мстныхъ постановленій’ — напр., наказаніе розгами подсудимаго во время производства слдствія и т. д.’…

‘До сихъ поръ дло касалось только вншней стороны жизни, соціальной и экономической. Воспитаніе принадлежитъ уже къ сфер духовной, иметъ дло съ душею народа. Здсь задача несравненно трудне и едва ли, повидимому, исполнима для какого бы то ни было правительства. Но настоящіе указы разршаютъ и эту задачу удовлетворительнымъ образомъ, преимущественно для начальныхъ училищъ. Что же касается до высшихъ разсадниковъ образованія, то объ нихъ упоминается только вскользь, и объ нихъ посл дуютъ новыя особыя постановленія. Нельзя не замтить, что по отношенію къ этимъ послднимъ — задача Россіи усложняется тмъ боле, чмъ мене удовлетворяется она сама идеаломъ своихъ собственныхъ гимназій, прогимназій и университетовъ. Но пойдемъ дальше — и прослдимъ, и въ новыхъ законахъ тотъ-же характеръ освободительнаго дйствія, на который мы указали выше. Шляхетская Польша тснитъ и гонитъ употребленіе національнаго языка тхъ отдльныхъ народовъ, которые поселены въ ея предлахъ, она заставляетъ русскихъ, литовцевъ и нмцевъ учиться не иначе, какъ по польски, и исключаетъ преподаваніе церковно-славянскаго языка въ училищахъ русскихъ греко-уніатовъ, которые все-же ближе къ православію, чмъ къ латинству и которыхъ богослуженіе совершается на церковно-славянскомъ язык. Россія, предоставляя полякамъ въ Польш полную свободу учиться по польски, не только не стсняетъ развитія польскаго языка, но признаетъ его господствующимъ языкомъ Царства, и, даруя всмъ прочимъ національностямъ равное право учреждать свои собственныя начальныя училища, не возбраняетъ, однако же, имъ вводить въ этихъ училищахъ и преподаваніе польскаго языка. Шляхетская Польша отнимала у крестьянскихъ обществъ всякое право контроля надъ первоначальнымъ образованіемъ или надъ народными школами, сосредоточивая этотъ надзоръ въ лиц ксендза и помщика и обращая образованіе въ ихъ рукахъ — въ духовное и политическое орудіе. Такая система прямо указывала русскому правительству на необходимость и пользу системы совершенно противоположной’…

‘Такимъ образомъ — дйствіе Россіи по отношенію къ Польш съ эпохи освобожденія крестьянъ получило характеръ дйствія отрицательно-освободительнаго и чрезъ это самое — положительно-образовательнаго и зиждущаго. Мы говоримъ, разумется, о главныхъ, основныхъ чертахъ этого отношенія, не останавливаясь на мелкихъ подробностяхъ и на мрахъ административныхъ временнаго и случайнаго свойства. Мы не касаемся вопроса о томъ, въ какой степени подобная система усвоена сознаніемъ самихъ правительственныхъ лицъ и въ какой степени можемъ мы ожидать отъ исполнителей — строгой послдовательности въ приведеніи ея въ дйствіе. Важне всего для насъ то соображеніе, что путь, на который вступаетъ теперь Россія относительно Царства, боле, по нашему мннію, соотвтствуетъ ея историческому призванію, чмъ вс прежніе, и указываетъ на необходимость для самой Россіи развиваться вполн согласно съ своими собственными народными началами,— въ чемъ одномъ можетъ она почерпать нужную для себя и плодотворную силу. Намъ могутъ замтить, что тутъ нечего и поминать объ исторіи и призваніи, что освободительный характеръ современныхъ распоряженій правительства предписывается благоразумной политикой… Но мы этого вовсе и не отрицаемъ. Мы только свидтельствуемъ о томъ историческомъ жребіи, который, какъ намъ кажется, выпадаетъ Россіи — ослаблять враговъ своихъ, польскихъ шляхтичей, и усмирять Польшу — соціальной свободой и воздйствіемъ славянскихъ соціальныхъ началъ. Этого дара никто не могъ бы ей дать кром Россіи, и никогда бы не дождалась она этого дара отъ своей шляхты! Мы видимъ въ новйшихъ правительственныхъ распоряженіяхъ ту историческую знаменательность, которая не зависитъ ни отъ какого личнаго расчета того или другаго дятеля и, приноситъ свои плоды — иногда даже вопреки этому расчету. Мы желаемъ только, чтобъ Россія, сознавъ даруемое ею благо, шла по своему новому пути послдовательно и неуклонно’.

Затмъ ‘День’ подробне излагаетъ содержаніе рескрипта и указовъ. Главныя основанія ихъ слдующія:

‘Рескриптъ выражаетъ надежду, что ‘плодотворная научная дятельность’ всего лучше предохранитъ польское юношество отъ ‘несчастныхъ безразсудныхъ увлеченій’. Онъ’съ довріемъ возлагаетъ на вновь созданныя сельскія общества ближайшее попеченіе о распространеніи сельскихъ школъ и снабженіи ихъ нужными средствами’. Онъ требуетъ отъ учащихъ и отъ учащихся, равно какъ и отъ надзирающихъ за ученіемъ, ‘безкорыстнаго служенія просвщенію’, вн всякихъ политическихъ цлей. ‘Предоставляя польскому юношеству возможность обучаться на его природномъ язык’,— говоритъ 4 пунктъ рескрипта,— ‘надлежитъ, вмст съ тнь, принять во вниманіе, что населеніе Царства состоитъ изъ лицъ, принадлежащихъ къ равнымъ племенамъ и вроисповданіямъ. Каждое изъ нихъ должно быть ограждено отъ всякаго насильственнаго посягательства’ и въ этихъ видахъ предоставляется право каждой народности образовать свои отдльныя училища. ‘Въ школахъ общихъ, особенно же низшихъ, обученіе должно быть введено на природномъ язык большинства населенія, т. е. или на польскомъ, или на Русскомъ, или на нмецкомъ, или на литовскомъ, смотря по мстности и происхожденію жителей’. Задача Россіи, по отношенію къ Царству Польскому’,— заключаетъ рескриптъ,— ‘должна заключаться въ полномъ безпристрастіи ко всмъ составнымъ стихіямъ тамошняго населенія».

Въ заключеніе,’День’ возражаетъ противъ мысли о регламентаціи, являющейся возможною при этомъ новомъ устройств просвщенія въ Польш.

‘Доказано’,— говоритъ онъ,— ‘что вс попытки регламентировать народное образованіе, приводятъ къ послдствіямъ самымъ неблагопріятнымъ и неожиданнымъ для правительства, и что стремленіе уловить и направить самый духъ образованія — дискредитировало самое образованіе, налагало на него несочувственную печать казенности и производило въ учащихся или естественное чувство противорчія, или полнйшее безразличное, пассивное отношеніе къ преподаванію — слдовательно, самое безплодное, чтобъ не сказать боле. Въ Польш нтъ элемента вредне для русскаго правительства (да и для самой Польши), какъ латинство. Не будь Польша католическою, не было бы, вроятно, и польскаго во проса Поэтому, съ точки зрнія нкоторыхъ нашихъ публицистовъ, стремящихся обрусить Польшу, слдовало бы, поступая логически, уничтожить и самый католицизмъ въ Польш. Однако же, это вещь нравственно невозможная, да и никто никогда въ Россіи не ршался объ этомъ й помыслить, не исключая и самихъ публицистовъ. Нельзя же ‘не допустить учителемъ закона Божія въ народномъ училищ — служителя храма того вроисповданія, къ которому принадлежитъ народъ! Но, допустивъ по необходимости преподаваніе латинскимъ ксендзомъ, латинскаго катихизиса, вы тмъ самымъ допускаете въ области народнаго образованія участіе такого элемента духовнаго, противъ вредныхъ дйствій котораго нтъ никакихъ вншнихъ, формальныхъ, доступныхъ свойству правительства гарантій. Очевидно, что излишняя забота о гарантіяхъ является не только напрасною, но и положительно вредною, ибо она можетъ стснить свободу преподаванія и лишить его всякаго доврія со стороны польскаго населенія. Едва ли поэтому не слдуетъ признать лучшимъ обезпеченіемъ въ этомъ случа — полную свободу обученія и нравственное отношеніе правительства въ длу образованія, такъ какъ съ преобладаніемъ вліянія польскаго духовенства, эта свобода, которою не могутъ же, конечно, не дорожить и поляки, неминуемо должна была бы исчезнуть. Нкоторые наши публицисты, обращающіе особенное вниманіе на гарантіи для русскаго господства, возлагаютъ всю свою надежду на начальниковъ учебныхъ дирекцій… Но мы полагаемъ, что будущіе директора едва ли захотятъ быть чмъ-то въ род католическихъ directeurs de conscience, т. е. директорами народной совсти,— особенно же помня требованіе рескрипта, что учебныя начальства не должны обращать разсадники наукъ въ орудія для достиженія политическихъ цлей’…

Съ этимъ взглядомъ согласится всякій, кто только повритъ, что самая крпкая сила въ мір есть сила нравственная, что нтъ въ мір прочной побды, кром побды нравственной, что всякія соображенія государственной пользы поведутъ только ко вреду, если они основываются не на возвышеніи и укрпленіи нравственнаго достоинства подданныхъ, а не его извращеніи. Поэтому справедливо можно желать духовнаго исцленія и возвышенія поляковъ, справедливо можно радоваться преобразованіямъ, имющимъ такую цль.

Полезное объясненіе.

Августовская книжка ‘Современника’ можно сказать удивила красотой Европу, какъ выражается Чичиковъ. Она содержитъ въ себ статью противъ ‘Эпохи’ еще боле бранную и еще мене нуждающуюся въ отвт, чмъ дв іюльскія статьи. Тамъ мы названы уже не швалью, а ‘ракаліями‘. Я ничего и не сказалъ бы объ этомъ, если бы вся эта брань не возбудила, наконецъ, между читателями нкотораго смятенія. Читатели недоумваютъ, сердятся и приходятъ въ изумленіе. Во всхъ газетахъ, въ ‘Инвалид’, въ ‘Голос’, въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ толкуютъ о соблазн и скандал, разразившемся въ русской литератур. Даже гд?— въ ‘Олонецкихъ Вдомостяхъ’, въ корреспонденціи изъ гор. Вытегры раздаются упреки и увщанія. Наконецъ, въ редакціи ‘Эпохи’ получаются письма и цлыя статьи, наполненныя негодованіемъ и недоумніемъ относительно подвиговъ ‘Современника’.

И дйствительно — это явленіе очень странно, дйствительно трудно понять, какъ люди пишущіе, вмсто того, чтобы разсуждать, острить, подсмиваться и т. д., вдругъ начинаютъ браниться чуть не по извощичьи. Нтъ ничего мудренаго, если читатели удивляются такому ходу длъ. Позволю себ сказать нсколько словъ, съ тмъ, чтобы объяснить читателямъ, въ чемъ разгадка странности, показать имъ, что собственно дивиться нечему.

Все дло въ тхъ понятіяхъ. о полемик, которыхъ держится ‘Современникъ’. Понятія эти таковы, что читатели никакъ не могутъ о нихъ догадаться, они все берутъ слишкомъ высоко и потому удивляются. Но стоитъ мн только указать эти понятія и для читателей все будетъ ясно.

‘Современникъ’ недавно объявилъ, что онъ для своихъ полемическихъ цлей употребляетъ всякія, даже неодобрительныя средства. Что же это значитъ? Законныя, одобрительныя средства полемики суть остроуміе, мткость взгляда, ясность пониманія. Съ этими средствами можно одолть всхъ, одержать всякую побду. ‘Современникъ’ объявилъ, что онъ ршился прибгнуть въ другимъ средствамъ.

Какія же это другія средства?

Есть два такихъ средства, любезные читатели. Одно — голословная брань, оскорбительныя выраженія, какія только могутъ явиться въ печати, другое — искаженіе истины, извращеніе настоящаго смысла дла, путаница и затемнніе всякаго рода.

На чемъ же основано дйствіе этихъ средствъ? На непониманіи читателей. ‘Современникъ’ полагаетъ, что читатели поврятъ ему на слово, что они въ большинств случаевъ не въ силахъ сами разобрать, въ чемъ дло. ‘Современникъ’ думаетъ, что читатели очень простодушны, что если онъ печатно назоветъ кого нибудь литературною ракаліею, то читатель тотчасъ же повритъ ему и потеряетъ уваженіе къ тому, кого бранятъ такимъ образомъ. ‘Современникъ’ угрожаетъ намъ напечатать статью, въ которой будетъ сказано, что въ ‘Эпох’ ‘явились статьи, которыхъ ни за что на свт не пустилъ бы въ свой журналъ Михаилъ Михаиловичъ, такова, напр., статья Фейербаха о г. Страхов и статья Музыки о г. Сров,— путаница въ заглавіяхъ допущена г. Постороннимъ Сатирикомъ (авторомъ общанной статьи) на основаніи вышесказаннаго предположенія, что теперь въ ‘Эпох’ не авторы сочиняютъ статьи, а сами статьи сочиняютъ и водятъ за носъ авторовъ’.

‘Современникъ’ грозитъ это напечатать и думаетъ, что подобное глумленіе и умышленное извращеніе дла (насчетъ покойнаго Михаила Михаиловича) могутъ повредить намъ въ глазахъ читателей.

Вотъ полемическія средства ‘Современника’. Каковы средства, таковы и цли и поводы полемики. ‘Современникъ’ полагаетъ, что начать полемику можно только по злости въ лицу, съ которымъ полемизируешь, что всякая полемика есть обида, что за нее нужно мстить и т. д. Поэтому ‘Современникъ’ обижается, длаетъ угрозы, толкуетъ о своемъ милосердіи, предлагаетъ условія перемирія и т. д. Однимъ словомъ, точно дло идетъ о вражд и борьб между лицами, а не о борьб идей. Припомнимъ то время, когда г. Антоновичъ, по замчанію нкоторыхъ литературныхъ враговъ своихъ, стоялъ во глав русской литературы. Это продолжалось четыре мсяца. Въ январ (1862) онъ написалъ статью противъ славянофиловъ, въ феврал — противъ г. Юркевича, въ март — противъ г. Тургенева, въ апрл — противъ насъ. Въ этой стать единственной причиной нашей полемики противъ ‘Современника’ выставлялась наша возбужденная будто бы не многими, но мткими отзывами объ насъ ‘Современника’. Кром того, ‘Современникъ’ ставилъ себя въ очень выгодное положеніе, говоря, что мы все имъ занимаемся, онъ хвалился какъ знакомъ величія и силы, что на него было обращено столько вниманія. Теперь, какъ видно, дло перемнилось. Въ послдней книжк онъ жалуется, что мы поступили съ нимъ неделикатно, что въ 1863 г., едва вышла его первая книжка, какъ мы напали на него въ стать: Сказаніе о дураковой плши {Статья покойнаго И. Г. Долгомостьева. Поздн. примч.}, въ которой стать мы доказывали, что ‘Современникъ’ 1) не уметъ мыслить, 2) не уметъ понимать, 3) проповдываетъ ужасающія нелпости. И это на основаніи одной только книжки.

Дйствительно, деликатности тутъ было мало, но — вотъ чего никогда не можетъ понять ‘Современникъ’,— мы и не хотимъ, и не хотли никакой деликатности, если подъ деликатностію разумть уступку и поблажку мнніямъ, съ которыми мы не согласны. Мы всегда враждебно относились къ мнніямъ ‘Современника’, мы и впредь всегда будемъ враждебно къ нимъ относиться. Мы начали полемику съ ‘Современникомъ’, а не онъ съ нами, мы вели ее постоянно и постоянно будемъ вести ее.

‘Современнику’ непонятно, какимъ образомъ можно чувствовать такую глубокую вражду къ извстнымъ идеямъ, онъ полагаетъ, что все дло длается по злоб и по обид. Такое пониманіе очень мелко.

Не личности насъ трогаютъ. Насъ занимаетъ не г. Пыпинъ, не г. Антоновичъ, не г. Щедринъ. Намъ антипатичны т идеи, которыя они поддерживаютъ всякими правдами и неправдами. Противодйствовать этимъ идеямъ мы считаемъ за долгъ, за служеніе истин.

ЗАМТКИ ЛТОПИСЦА.

Эпоха, 1864, августъ.

Народное чувство ‘Московскихъ Вдомостей’.

Элементарныя понятія.

Наша исторія.

Ренанъ о французской революціи.

Чудеса ‘Русскаго Слова’.

О злобно раскрываемыхъ объятіяхъ.

‘День’ о преобразованіяхъ въ Польш.

Полезное объясненіе.

Читайте также: