НОВЫЙ ПОБОРНИКЪ НРАВСТВЕННОСТИ*).
Письмо въ редакцію ‘Библіотеки для Чтенія’.
(Библіот. для Чт., 1863, сент.)
НОВЫЙ ПОБОРНИКЪ НРАВСТВЕННОСТИ*).
Письмо въ редакцію ‘Библіотеки для Чтенія’.
(Библіот. для Чт., 1863, сент.)
Н. Нелишко.
Новый поборник нравственности, Страхов Николай Николаевич, Год: 1863
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861—1865.
С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.
*) Помщая это письмо, мы просохъ вашихъ читателей обратить вниманіе на критическую статью о сатирахъ г. Щедрина, помщенную въ этой же книжк. Она вполн высказываетъ нашъ взглядъ на блестящее дарованіе писателя, который можетъ, однакожъ, взяться иногда и не за свое и вдобавокъ пустое дло.
Собравшись писать къ вамъ по поводу однаго литературнаго явленія, именно повсти г. Щедрина, носящей заглавіе: Какъ кому угодно, я считаю нелишнимъ, милостивый государь, начать съ объясненія: кто я и почему пишу?
Именно, да будетъ вамъ извстно, что я не только читаю бгло и правильно, но и вполн понимаю то, что читаю. Вотъ мои достоинства, которыя осмлюсь поставить вамъ на видъ. Я знаю, что ихъ обыкновенно цнятъ очень низко, сколько мн извстно, одинъ только г. Косица имлъ счастливую мысль настойчиво хвалиться, что онъ Понимаетъ статьи, которыя читаетъ. Между тмъ, если похвальба справедлива, то онъ хвалился дйствительнымъ преимуществомъ. Читать-то, конечно, многіе хорошо умютъ, но понимать — дло совсмъ другое. Могу васъ уврить, милостивый государь, что въ настоящее время не мало гуляетъ по блому свту людей съ поднятой головою, съ смлымъ взглядомъ, съ рзвомъ словомъ, и которые, однако же, понимаютъ только то, что они сами изволятъ думать.
И мало ли случаевъ на каждомъ шагу, которые доказываютъ отсутствіе хорошаго пониманія. Зайдетъ ли рчь о какой нибудь серіозной стать, вы непремнно услышите и отзывъ такого рода: ‘Непонятно! Чортъ знаетъ, что такое! Какая-то ерунда!’ Заведется ли полемика, вс кричатъ: такого-то тамъ-то обругали! Попробуйте спросить: почему, въ чемъ дло? Обыкновенно вамъ отвтятъ: сильно обругали, ахъ какъ отдлали!— и часто больше вы ничего не добьетесь.
Впрочемъ, и пониманіе пониманію розь. Нетрудно понимать отчасти, понимать криво, понимать шиворотъ на выворотъ, но понимать тонко, до совершенной ясности, такъ чтобы вамъ была насквозь видна всякая мысль и всякое поползновеніе мысли,— вотъ пониманіе, къ которому я стремлюсь и котораго достигъ во многихъ случаяхъ. Ибо я изъ дтства пристрастенъ къ словесности, изъ дтства изощряю на ней свои способности. А наша словесность, кстати сказать, несравненно трудне для пониманія, чмъ какая бы то ни было другая. Въ самомъ дл, многія ея явленія до того блдны, неустойчивы, хаотичны, до того мало въ нихъ опредленныхъ чертъ и твердыхъ точекъ, что понимать ихъ бываетъ не легко. Я, однако же, старался и не унывалъ.
Недавно, впрочемъ, одинъ случай привелъ меня въ такое жестокое недоумніе, какое я едвали когда испытывалъ. Дло идетъ о г. Щедрин. Г. Щедринъ несомннно одно изъ самыхъ яркихъ свтилъ нашей словесности. Долгое время я читалъ его съ великимъ удовольствіемъ и только изрдка останавливался надъ разными пятнышками и заковычками, которыя не совсмъ были ясны. Но съ ныншняго года звзда г. Щедрина попала въ плеяду ‘Современника’, и тутъ-то и начинается недоумніе. Съ обыкновеннымъ моимъ тщаніемъ прочитывалъ я все, что принадлежало перу г. Щедрина въ каждой изъ книжекъ его журнала. И что же вы думаете? Представьте мое горе и мученіе, когда я началъ мало по малу чувствовать, что я не понимаю его! То есть, я не понималъ до конца, не понималъ такъ, чтобы мн была насквозь ясна каждая его мысль и каждое поползновеніе его мысли. Напрасно я читалъ и перечитывалъ его статьи. Вы знаете, онъ мастеръ, изъясняется картинно, рельефно, съ необыкновенно выразительнымъ подмигиваньемъ, прищелкиваньемъ и поплевываньемъ.
Но хотя онъ усердно подмигивалъ, прищелкивалъ и поплевывалъ, хотя я съ ревностнымъ вниманіемъ слдилъ за нимъ, я никакъ не могъ понять, что же, наконецъ, все это значитъ и къ чему клонятся эти непомрныя усилія. Я находилъ въ нихъ какую-то неясность, шаткость, неустойчивость, однимъ словомъ ‘вилянье’, если позволите мн на сей разъ выразиться слогомъ самаго г. Щедрина, слогомъ, подражать которому я вообще не намренъ, да и не чувствую въ себ для этого достаточно силы.
И вотъ я молчалъ, подавленный недоумніемъ и тщательно скрывая отъ другихъ жестокую неудачу, которую терпла моя проницательность. Я молчалъ и ждалъ, что будетъ дальше. Нетерпніе мое проникнуть смыслъ неожиданной загадки возрастало съ каждою книжкою ‘Современника’. Получаю, наконецъ, восьмую книжку, читаю съ замираніемъ сердца… и вдругъ — все ясно, все разоблачилось, передо мною вдругъ обнаружилась тайна, по которой я такъ томился.
Вы понимаете теперь, милостивый государь, волненіе, въ которое долженъ былъ меня повергнуть этотъ случай! Вы понимаете мою радость, когда все вдругъ для меня объяснилось и я насквозь увидлъ то, что прежде казалось мн смутнымъ! Вы понимаете, наконецъ, почему я почувствовалъ настоятельную потребность приняться за настоящее письмо, почему я долженъ написать его, чтобы указать другимъ на внезапное открытіе, мною сдланное и которое не всякій, можетъ быть, сдлаетъ!
Читайте, и вы увидите. Лукавый авторъ далъ своему разсказу заглавіе: Какъ кому, какъ-будто смыслъ его можетъ быть понятъ различно, на самомъ же дл нашъ сатирикъ уже въ самомъ заглавіи хотлъ осмять сомнніе тхъ, кто вздумалъ бы воспротивиться всесокрушающей сил истины. Онъ какъ будто говоритъ: толкуйте какъ угодно, смыслъ выйдетъ все-таки мой.
Дйствительно, цль разсказа ясна въ высочайшей степени. Г. Щедринъ имлъ въ виду осмять и поразить своей сатирой неправильный взглядъ на долгъ и обязанности. Именно, нкоторые думаютъ, что у человка собственно нтъ никакого долга, никакихъ обязанностей, а есть только потребности. Долгъ и обязанность,— думаютъ эти мыслители,— есть нчто такое, что исполнять тяжело, что непремнно требуетъ жертвы собственнымъ благополучіемъ. Между тмъ потребности есть нчто такое, что удовлетворять весьма пріятно. А такъ какъ пріятное несравненно лучше, чмъ тяжелое, то, по мннію этихъ мыслителей, наилучшее устройство между людьми будетъ то, когда никто не будетъ исполнять никакихъ долговъ, а вс будутъ заниматься только удовлетвореніемъ своихъ потребностей. Таковъ рецептъ для всеобщаго счастія. Если же нын люди не слдуютъ этому рецепту и не догадываются объ его существованіи, то причина этому будто бы въ томъ, что нкоторые злоумышленники, для удовлетворенія собственнымъ выгодамъ, выдумали понятіе долга и обязанности, что они внушили это понятіе людямъ, и, пользуясь имъ, заставляютъ людей служить себ и приносить себ жертвы.
Вотъ доктрина, противъ которой вооружился г. Щедринъ всею силою своего сатирическаго ума. Чувствуя всю важность предмета, г. Щедринъ, какъ видно, намренъ дать своей сатир обширные размры. Настоящій разсказъ, о которомъ мы говоримъ, составляетъ только вступленіе. ‘Не будучи въ состояніи’,— говоритъ авторъ,— ‘написать нравоучительный романъ, я предпочитаю достигать своей цли посредствомъ ряда доступныхъ мн очерковъ, въ которыхъ поочередно будутъ являться люди, относящіеся равнодушно къ своимъ обязанностямъ’.
Вы тотчасъ увидите, милостивый государь, почему именно нужно было взять людей равнодушныхъ къ своимъ обязанностямъ, такихъ, которые тяготятся своими обязанностями, не чувствуютъ никакого внутренняго побужденія къ ихъ исполненію. Въ этомъ-то вся и сила, въ этомъ-то вся коварная злость сатирика, что онъ выбралъ такихъ людей и прикинулъ къ нимъ препрославленную теорію потребностей.
Въ самомъ дл, вся сила этой знаменитой теоріи заключается въ томъ главномъ пункт, что долгъ будто бы постоянно противорчитъ потребностямъ, что исполненіе долга всегда непріятно, требуетъ мучительнаго принужденія, составляетъ тяжелое испытаніе. ‘А такъ какъ обязанности, въ коихъ человку упражняться предоставлено, разнообразны и многочисленны, и такъ какъ притомъ умъ человческій неистощимъ въ изобртеніи для себя новыхъ таковыхъ же, то ясно, что жизнь человка усерднаго должна равняться поджариванью, на неугасимомъ огн производимому. Этому человку всегда недосугъ, ибо нтъ той минуты, которая не несла бы за собой и своей обязанности. Даже посидть на мст некогда, а все долженъ бжать и поспшать’.
Такъ излагаетъ г. Щедринъ мннія, которыя вздумалъ опровергнуть. Полюбуйтесь же теперь, какъ ловко и искусно онъ это сдлалъ. Противорчіе между потребностями и обязанностями — явленіе весьма нердкое, о которомъ немало говорили и думали. Гд есть различіе, тамъ бываетъ и противорчіе. Долгъ говоритъ одно, а потребности могутъ говорить совсмъ другое. Но здсь нужно различать между разными случаями. Бываютъ случаи, когда потребности, по своему содержанію, стоятъ выше того, что называется долгомъ, а бываютъ случаи, когда потребности ниже долга. Этотъ второй случай и есть самый обыкновенный и всего чаще случающійся. Въ самомъ дл, кто обыкновенно страдаетъ отъ противорчія между долгомъ и потребностью? Страдаютъ люди, у которыхъ потребностей, сколько нибудь соотвтствующихъ иде долга, вовсе нтъ, у которыхъ душа чувствуетъ только грубыя, своекорыстныя, животныя потребности. Для такихъ людей всякія требованія, напримръ, требованія долга, недоступны и непонятны, они знакомы имъ только понаслышк. Но такъ какъ хуже другихъ быть не хочется, такъ какъ имъ боязно и стыдно откровенно признаться въ своихъ чувствахъ и желаніяхъ, то вотъ они и принуждены лицемрить и передъ другими, и передъ собою. Вотъ у такихъ людей и гнздится въ душ постоянное противорчіе между поползновеніями ихъ натуры и предписаніями долга.
Давай-ка изображу я, думалъ г. Щедринъ, какихъ людей мучаетъ раздвоеніе между потребностями и обязанностями. Давай-ка покажу въ картинахъ и наглядно всю мерзость, которая копошится во внутреннемъ мір такихъ субъектовъ. Пусть полюбуются мыслители, мечтавшіе о благ человчества, для какихъ людей они изобрли свою теорію потребностей, пусть увидятъ, какою нелпостью и гадостью является эта теорія, когда ее прикинуть къ этимъ людямъ.
Ну, и изобразилъ! Для начала, чтобы какъ можно рзче и выпукле указать на свою руководящую идею, г. Щедринъ взялъ предметъ, гд не требовалось большой тонкости пониманія, гд сущность дла прямо бросается въ глаза. Въ самомъ дл, для перваго очерка онъ выбралъ обязанности дтей къ родителямъ и родителей къ дтямъ. Очевидно, легче ничего невозможно было и выбрать. Тутъ уже совершенно ясно, что если, напримръ, мать и сынъ чувствуютъ сколько нибудь по человчески, то ихъ обязанность любить другъ друга есть вмст и ихъ естественная потребность. Тутъ несомннно, что отношенія между родителями и дтьми бываютъ окончательно дурны только въ томъ случа, если или родители дрянь, или дти дрянь. Если же и т и другіе не дрянь, то тутъ можетъ быть множество столкновеній и разногласій, но въ конц концовъ громкая нота взаимной любви покрываетъ всякую разноголосицу. Если же, наконецъ, среди людей съ крпкою душою и теплымъ сердцемъ является иногда потребность, которая заглушаетъ и эту ноту, которая разрываетъ и эту твердую цпь, то тогда остается только преклониться и благоговть передъ подобнымъ нарушеніемъ обязанностей. Бываютъ дйствительно случаи, когда человкъ долженъ, какъ сказано, оставить отца своего и матерь свою и проч.
Но вдь дло у насъ идетъ не о такихъ случаяхъ, не объ этой, такъ сказать, героической жизни: дло идетъ и жизни обыкновенной. Въ обыкновенной жизни, когда въ семейств сумбуръ и разладъ, знайте наврное, что есть тутъ какая нибудь пакость. Или отецъ пьяница, или мать — femme galante (примры, приводимые самимъ г. Щедринымъ), или господствуетъ какая нибудь другая подобная потребность. Такъ что показать на отношеніяхъ между родителями и дтьми, что противорчіе между обязанностями и потребностями иметъ источникомъ и основаніемъ нчто гнусное — весьма удобно, и нельзя выбрать лучшаго предмета, для того, чтобы сразу и во всей рзкости выразить свой взглядъ на эти вещи.
Полюбуйтесь же теперь, какую язвительную, тонкую и прелестную форму умлъ продать г. Щедринъ изображенію простой и элементарно-ясной истины! Со временемъ, если г. Щедринъ твердо укрпится на избранномъ имъ пути, онъ подаетъ блестящія надежды стать великимъ поборникомъ нравственности. При той психологической тонкости, съ которою онъ схватываетъ все мерзкое, онъ можетъ быть необычайно полезенъ въ нашей литератур. Наша литература отчасти заражена нкоторымъ благодушнымъ оптимизмомъ, нкоторою преувеличенною врою въ доброкачественность человческой души. Г. Щедринъ, при его художественной гадливости, могъ бы показать осязательно для всхъ, что зло не такъ легко уничтожается и добро не такъ легко достигается) какъ многіе предполагаютъ. Многіе думаютъ, что людямъ дурно жить на свт только оттого, что они дурно стасованы, что стоитъ только ихъ перетасовать получше — и все пойдетъ хорошо. Г. Щедринъ можетъ совершенно наглядно изобразить намъ, что какъ ни тасуй свиней или ословъ^ они все-таки останутся свиньями или ослами. Многіе думаютъ, что какъ ни дурны и зловредны дйствія людей, они слагаются изъ элементовъ будто бы годныхъ на хорошее и способныхъ произвести это хорошее, если ихъ употребить какъ слдуетъ. Г. Щедринъ можетъ въ картинахъ и въ дйствіи представить, что гнусность есть всегда гнусность, и что какъ ни переворачивай и не перетряхивай дрянь, изъ нея, кром дряни, ничего не выйдетъ. Вотъ богатыя темы для его будущихъ созданій. Вотъ важныя, полезныя и многосодержательныя истины, которыя онъ способенъ разработывать и пояснять съ величайшимъ успхомъ.
Въ настоящемъ случа, г. Щедринъ исполнилъ свою задачу превосходно и всякій, безъ сомннія, принесетъ ему дань заслуженной хвалы. Онъ представилъ намъ въ лицахъ и картинахъ дурное или, скоре, дрянное семейство, въ которомъ нтъ никакихъ добрыхъ семейственныхъ отношеній, и показалъ, что корень зла заключается въ сквернйшихъ потребностяхъ, которыми обладаютъ вс члены этого семейства, и въ полнйшемъ отсутствіи всякихъ потребностей, сколько нибудь чистыхъ и человчныхъ.
Милое семейство состоитъ изъ матери, трехъ сыновей внука и внучки. Никакой родственной любви между ними нтъ. Такая любовь, равно какъ и другія вещи, на которыя они ссылаются, напримръ, долгъ, молитва, грхъ спасеніе души и т. п. знакомы имъ только по преданію, въ сущности все это остается для нихъ вещами посторонними и не иметъ никакого корня въ ихъ душ. Въ сущности, сыновья ухаживаютъ за матерью только потому, что посл нея остается наслдство, раздлъ котораго отъ нея зависитъ. Кром этого общаго для всхъ интереса, у нихъ есть еще и особыя настоятельныя потребности, которымъ они ревностно служатъ, а именно у двухъ старшихъ — желаніе составить себ карьеру на служб, а у младшаго — побуйствовать и поразвратничать. Внучка родительницы этихъ милыхъ сыновей также иметъ весьма опредленную потребность, именно копить деньги. Наконецъ, въ довершеніе картины, внукъ — совершенный идіотъ, у котораго кром животныхъ потребностей,— manger, boire и sortir, есть разв еще желаніе болтать какіе-то неудобопонятные звуки.
Такія-то лица, не связанныя никакою связью и питающія одни эгоистическія желанія, авторъ сводитъ въ одну общую картину. Весь разсказъ состоитъ въ томъ, какъ сыновья и внуки прізжаютъ изъ Петербурга въ деревню поздравить главу семейства Марью Васильевну съ именинами и черезъ нсколько дней узжаютъ восвояси. Понятно, что тутъ является множество комическихъ столкновеній, превосходно изображенныхъ авторомъ. Члены милаго семейства сходятся вмст не по желанію повидаться, а по заведенному обычаю, по непонятной для нихъ обязанности, главное-же — по стремленію подольститься къ маменьк и выиграть побольше выгодъ въ ея духовномъ завщаніи. Эти люди не имютъ между собою ничего общаго, они пли не терпятъ, пли боятся другъ друга, и потому, сошедшись вмст, причиняютъ другъ другу множество толчковъ и непріятностей.
Если бы я имлъ мсяцъ-другой свободнаго времени то я охотно посвятилъ, бы его на то, чтобы анализировать смыслъ каждаго изъ тхъ, иногда весьма тонкихъ, противорчій между долгомъ и потребностью, которыя такъ мтко схвачены г. Щедринымъ въ его разсказ. Теперь же я принужденъ только сказать: прелестно, превосходно! и спшить къ заключенію.
Заключеніе же будетъ вотъ какое:
Люди, у которыхъ потребности противорчатъ обязанностямъ, большею частью походятъ на героевъ этого разсказа — Сеню, Митю и едю, то есть такіе пошляки, такіе животноподобные эгоисты, что даже съ именемъ матери у нихъ связывается представленіе только о духовномъ завщаніи, которое посл нея останется.
Во-вторыхъ, мученія этихъ людей суть только комическія мученія, для которыхъ изобртена поговорка: подломъ вору и мука! Въ самомъ дл, прочитавши разсказъ г. Щедрина, конечно, ни одинъ человкъ въ мір не скажетъ: ахъ, бдные! какъ жаль, что понятіе долга мшаетъ имъ предаваться своимъ потребностямъ! Напротивъ, читатель душевно радуется каждому несчастію этихъ милыхъ героевъ. Кажется, если бы едя дйствительно отдубасилъ Сеню (какъ у него на то руки чешутся), а Митя упряталъ бы куда нибудь подальше едю (какъ онъ этого тайно и желалъ), то читатель былъ бы еще боле доволенъ.
Замчу здсь кстати, что въ разсказ г. Щедрина вполн соблюдено правило нравоучительныхъ повствованій, именно:
въ конц наказанъ былъ порокъ —
И торжествуетъ добродтель.
Въ самомъ дл, самое счастливое изъ лицъ повсти есть, конечно, матушка Марья Васильевна. Несмотря на вс толчки, она благодушествуетъ и довольна своими именинами. И она возбуждаетъ дйствительное сочувствіе. Не говорю о томъ, что сія энергическая дама обладаетъ великолпнымъ складомъ рчи, выражается слогомъ, который едвали уступитъ слогу самаго г. Щедрина,— нтъ, и во внутреннемъ, въ душевномъ отношеніи въ ней нельзя не замтить чего-то, тогда какъ въ ея сыновьяхъ сыновняго ужь вовсе нтъ.
Наконецъ, въ-третьихъ и послднихъ, изъ разсказа г. Щедрина совершенно явствуетъ, что изъ такихъ людей, какъ Сеня, Митя и едя, и слдовательно, вообще изъ людей, въ которыхъ потребности борются съ обязанностями, никакого порядочнаго человческаго общества составить невозможно, что, какъ ихъ ни переворачивай и ни перетасовывай, выйдетъ одна белиберда и больше ничего.
Таковы плодотворные и весьма важные для нашего общества выводы изъ повсти г. Щедрина. Что до меня, го я отъ всей души радуюсь появленію этого разсказа. Но… (всегда является это проклятое но!) но нельзя, скажу прямо, не пожелать г. Щедрину побольше осторожности и самой строгой осмотрительности. Путь, на который онъ вступаетъ, весьма опасенъ и нтъ никакой надобности держаться его. Положимъ, проповдывать нравственность похвально, положимъ, первый опытъ дался г. Щедрину какъ нельзя лучше, но нельзя не бояться, что такія попытки не всегда сойдутъ ему съ рукъ удачно. Вдь и теперь дло обошлось не совсмъ благополучно. Передъ разсказомъ объ именинахъ и посл его разсказа помщены г. Щедринымъ какія-то вступленія и заключенія, какія-то объясненія и разсужденія, которыя слдовало бы вовсе вычеркнуть. Говоря откровенно, они производятъ впечатлніе какого-то ни на что негоднаго тряпья, развшаннаго около хорошенькой картинки.
И такъ, опасность есть, и г. Щедринъ долженъ обратить на нее вниманіе. Онъ обладаетъ драгоцннымъ даромъ неба, блестящимъ талантомъ, онъ долженъ уважать свой талантъ, долженъ дорожить имъ, беречь и охранять его отъ всякаго вреда. Какія бы ни были тамъ другія потребности и надобности, нельзя легкомысленно приносить имъ въ жертву свой талантъ. Первое условіе, при которомъ можетъ развиваться и раскрываться талантъ, есть свобода его проявленій, его независимость отъ всякихъ побужденій, кром его собственныхъ, талантливыхъ побужденій. Вотъ почему всякое писаніе на заданные темы дурно и вредно. Вы хлопочете о нравственности? Но поврьте, что въ вашихъ созданіяхъ, если они будутъ вольно и прямо вытекать изъ вашего таланта, всякій понимающій человкъ найдетъ гораздо боле и гораздо лучшихъ указаній и наставленій, чмъ въ томъ случа, когда вы станете нанизывать ваши образы и картины на какую нибудь тощенькую идейку.
На тему потому не слдуетъ писать, что всегда слдуетъ писать на множество темъ, нужно, чтобы созданіе напоминало собою жизнь, слдовательно, могло бы быть источникомъ множества выводовъ и, не подставкою для одной крошечной мысли, а вообще пищею для мышленія.