Солнце сердца, Итин Вивиан Азарьевич, Год: 1923

Проза
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF
Вивиан Азарьевич Итин
Избранные произведения
Том II. Урамбо

Солнце сердца

(Новониколаевск, 1923)

Эмпедокл

Моя душа — огонь, Аидоней,
Ее туда влечет, где он таится, —
К источнику сжигающих огней:
Подобное к подобному стремится.
Куст белых роз и юноша и дева,
Я знаю жизнь и знаю цену ей.
Моя душа полна тоски и гнева,
О исцели ее, Аидоней!
Всегда, всегда под гнетом снов и Рока
Проходит жизнь, как странная мечта,
И от любви до низкого порока
В ней неизменны ложь и суета.
И чем больней безумнее и глуше
Стучат и стынут бедные сердца,
Тем ярче к ней, все к ней стремятся души…
Но Истина уходит без конца.
Возьми мой прах, о кратер величавый,
Мне скучно дольше жить и дольше ждать,
Омой мне сердце беспощадной лавой,
Лишь мертвое перестает рыдать!..
Моя душа — огонь, Аидоней,
Ее туда влечет, где он таится,
К источнику сжигающих огней, —
Подобное к подобному стремится.

Синий жемчуг

I

Кто исчислит богатства Дедала?
С чем сравнится его ореол?
Он построил дворцы из коралла,
Что пурпурный приносит атолл.
Там алмазы из Индии знойной,
Голубые, как детские сны,
Жемчуга есть бледнее луны
И рубины, как сон беспокойный…
Но пределы немыслимы грезам
И безумный искатель чудес,
Он отдался туманным наркозам
О жемчужинах в море небес.
И с тех пор есть одно постоянство
В каждой грезе, что к солнцу влечет
Ледяные пустые пространства,
Где в блаженстве сгорает пилот.

II

На незримых волнах атмосферы,
Средь тончайших эфирных зыбей,
Я лечу в лучезарные сферы,
Увлеченный мечтою своей.
Бездны неба прозрачны и ярки,
Синева, словно сон, глубока,
И везде — триумфальные арки
Вознесли надо мной облака
И, как сон из туманной поэмы,
Напевает восторженно винт,
Что увидевший неба эдемы
Не вернется в земной лабиринт.
Остановится сердце пилота,
Остановится легкий мотор,
Но душа не изменит полета
В неземной поднимаясь простор.

Двойные звезды

Двойные звезды есть в пространстве,
Горят согласно их сердца,
В закономерном постоянстве
Куда-то мчатся без конца.
И вечным холодом эфира,
Как морем тьмы, окружены —
В провалах черного сапфира
Все медленней и глубже сны.
Но силы бешеные бьются
В крови остывших звезд всегда,
Когда-нибудь пути сойдутся
И вспыхнет новая звезда.
И снова длится жизни танец,
Замкнут опять все тот же круг —
Лишь золотой протуберанец
Лучам откроет окна вдруг.

Кино

Плакаты в окнах в стиле неизменном:
‘Большая драма!’ — ‘В вихре преступлений!’
Порочных губ и глаз густые тени
Как раз по вкусу джентльменам…
А на экране — сыщики и воры:
И жадны разгоревшиеся взоры.
Конечно, центр — сундук миллионера
И после трюки бешеной погони:
Летят моторы, поезда и кони
Во имя прав священных сэра…
Приправы ради кое-где умело
Сквозь газ показано нагое тело.
Чтоб отдохнуть от мыслей и работы
И мы пришли послушать куплетистов,
Оркестр из двух тромбонов и флейтистов
Дудит одни и те же ноты…
Как легкий дым в душе сознанье тает
И радости от зла не отличает.

‘Кому доступно совершенство?..’

Кому доступно совершенство?
Телам, что в первый раз слились?
В безумьи есть свое блаженство
И зачарованная высь.
Нет, не обычные объятья
Мы друг от друга ночью ждем, —
Такого голубого счастья
Мы в этом мире не найдем.
Но если огненные боги
Свои нам чары отдадут,
В какие страшные чертоги
Нас пропилеи приведут!

‘Наш домик маленький и тесный…’

Наш домик маленький и тесный
И мебель — стул, кровать и стол,
Но в нашем сердце он — чудесный
Морей коралловых атолл.
Мы здесь с тобой — ночные воры,
Мы счастье страшное крадем.
Его, через моря и горы,
С тобой, как знамя, пронесем.
Качают розовые волны
Друг с другом сжатые сердца,
И всеобъемлюще огромны
Глаза блаженного лица.
Мы будем счастливы недолго,
Но завтра ты придешь опять!..
И пусть потом — проклятье долга,
Как траур, будешь коротать.

‘Мне это необходимо, я знаю…’

Мне это необходимо, я знаю,
Целовать чьи-то чужие губы,
Пока рассвет холодный и грубый
Не рассеял туманные тайны.
Если можешь — прости за это.
Я болею твоей же болью…
Но сердце, — сердце поэта
Все равно не изменишь любовью.

‘Ты, хорошенький, дашь мне десять?..’

— Ты, хорошенький, дашь мне десять?
Комната у меня своя.
А слева ущербный месяц,
В комнате большая кровать.
С кровати встала старуха,
Зло посмотрела в глаза,
Уходя, уронила глухо:
— В ‘Треугольник’ хотели взять.
Раз живешь со всеми в стойле,
Нужно быть таким, как все.
— Что же, спой, — говорю я Оле
В черную пасть занавес.

‘Дух — словно океан огромный…’

Дух — словно океан огромный,
Чем ниже в глубь его уйдешь,
Тем чудищ все странней изломы, —
Где ложь, где правда — не поймешь.
Воспоминания и грезы,
Как стебли дымные встают
И словно огненные розы
В мозгу расплавленном цветут.
Но сердце бьется равномерно.
В глазах спокойный долгий свет:
Ведь хорошо узнать наверно,
Что никакой надежды нет.
И можно делать все, что хочешь
И смерть — послушная раба… —
В дневной тоске, в угаре ночи,
Лишь позови — придет любя.

Бесцельность

Во мне горят огромные мечты,
Кристаллы грез огромной красоты.
Они, как сон, в моей душе замкнуты,
Они живут в тягчайшие минуты.
Но для кого возможны эти сны
В немых снегах чудовищной страны,
Где вечно гибнет воля к воплощенью
И мысль покрыта тусклой страшной тенью?
Невероятный, беспокойный сплин
И блеск недосягаемых вершин,
Такая жажда отдавать и биться!..
Но тот же Мир мне непрерывно снится.
Великий или Тихий океан?..
Зачем? — В притонах будешь так же пьян, —
Там страсти падают все ниже, ниже
И жизнь становится понятнее и ближе.
О эти прихоти блуждающей души,
Рожденные в безжалостной глуши
Одних и тех же яростных стремлений,
Однообразных жалких вожделений!
Ах все равно нам быть или не быть, —
И жизнь и сон затем, чтобы забыть
В их сменах утомительно бесцельных
Отраву дум спокойных и смертельных!

Знак бесконечности

Над ровным полем летчик, новый сын Дедала,
Чертил волшебные восьмерки в облаках,
И, вдруг, упал… Затих мотор: лишь кровь стучала,
Живым огнем вздувая жилы на висках.
Что значит жить. — Смешно бежали люди в черном
Спеша и задыхаясь… Сняли шапки вдруг.
Нагнулись… спорили. Неловко взяли труп
И понесли, закрыв его, в плаще просторном.
А в поле мертвом, молчаливом, как провал,
Осталась сломанных частей немая горка,
И почему-то в памяти моей вставал
Знак бесконечности — упавшая восьмерка.

Наступление

В цепи стрелков, в степи оледенелой
Мы целились меж ненавистных глаз,
И смерть весь день так сладко близко пела,
Что колдовала и манила нас.
Потом, заснув в татарской деревушке,
В ночную тьму, как волки, вышли вновь,
Нас привлекали вражеские пушки
И сок волшебный — человечья кровь.
Враги ушли и мы за ними гнались,
Ночь и мороз объяли кругозор.
В безбрежном снеге люди утопали,
И странно загорался черный взор.
Нам попадались трупы отступавших,
И, кто был жаден, раздевали их:
И в смерти жил, светясь на лицах павших,
Чудесный сон видений голубых.
То был покой бессмертный и огромный,
Манивший рядом лечь у колеи, —
Но в нас гудел какой-то пламень темный
И мы, изнемогая шли и шли.
В душе цвело неясное безумье,
Воспоминанья брошенных невест,
А над землей сияло пятилунье —
Таинственный небесный крест.
Мы шли вперед и, словно камни рифов,
Встречались избы тихих деревень:
Мы воскрешали время древних мифов
И на штыках рождался новый день!
Наш новый день — начало испытаньям,
И снова в цепь рассыпались стрелки,
Стараясь отогреть своим дыханьем
Замерзшие ружейные курки.
И снова грохот легендарной битвы,
И доблести высокий, гордый лет:
О кто поймет проклятья иль молитвы
Бормочет, задыхаясь, пулемет!
Как Данте, я спускаюсь к центру Ада
Душа страны объята мертвой тьмой,
Безжалостное сердце радо!
Безжалостное сердце — спутник мой.

Возвращение*

Вс. Горнову

Все полки заняты поэтами,
(Как мы в них любим каждый звук!),
И стол с любимыми портретами —
Воскресших грез волшебный круг.
Все, все остались, все нетронуты,
Как будто не было войны…
Нет, я вчера из этой комнаты
Ушел, а ночью видел сны…
Такие длинные, нелепые —
Как будто я стрелял в людей,
Как будто всадники свирепые
Загнали бешеных коней.
Как будто в ночи, вьюги зимние
Я, словно дух, блуждал в полях
И слушал песни заунывные
В татарских дымных деревнях.
О если бы не ряд потерянных
Друзей, встающий предо мной
И длинный перечень расстрелянных,
Я б мог поверить в мир иной!
Мир, непохожий на действительность,
Как мысль бессмертная моя,
Иль речи мерная медлительность,
И эта комната твоя…
Но нам доступны достижения,
Когда с тобой, по вечерам,
Мы совершаем приношения
Своим прекрасным божествам.
И грезы грезами сменяются,
Сквозь дым другие снятся сны,
То словно лилии качаются,
То расцветают плауны.
Без сожаленья и раздумия
На этом солнечном пути
Прекрасно в царствие безумия
В чужие вымыслы уйти…
Потом, язык богов молчаньями,
Как он прекрасными, прервать
И золочеными мечтаньями
Свою печаль заколдовать.
Ведь где-то есть еще поэзия,
Есть бесконечная весна.
И голубая Полинезия,
И голубая тишина.
Там никогда не слышно выстрелов,
Там небо нежное, как лен.
И вместо страшных клеток выстроен
Дворец из пальмовых колонн.
Туда с тобой, мой друг единственный,
Уйдем в зеленый монастырь,
Где всюду — океан таинственный
И солнце, и ветра, и ширь
.

В трибунале

Душа… Но есть двойные души…
Кто сможет обвинять, когда
Все напряженнее и глуше
Трепещет светлая мечта?
Быть может, я был грозным зверем,
Когда родился средь волков.
Я сознаюсь, не лицемеря —
Я только луч во мраке снов.
Убийцы могут быть святыми,
Как звери, жаждущие жить…
И что-то плачет вместе с ними —
Кого я требовал убить.

Похороны моей девочки

А. Итиной

1

Она как будто бы летит.
Остались глазки не закрыты,
Застывший вдруг метеорит
Сдавили синие орбиты.
И так всевидящ этот взгляд,
И так зовет к себе за грани:
— О, не вернется жизнь назад,
Конец последний не обманет!
А рядом с нами дикари
Едят кутью, не плача воют…
Как странно голова горит,
Какая пустота порою.

2

Она слишком была человечьей,
В три месяца — громко смеялась,
А в шесть — лепетала длинные речи:
Папа и мама… папа и мама…
Нужно быть сильным зверем,
Чтобы жить на земле проклятой…
Я в морозы, в солнце поверил,
Я был в море и был солдатом.
Но смерть не меня большого,
Всего в синяках и шрамах,
Отняла ребенка больного,
Чтоб сильнее большого изранить.
И туда, где умеют молиться,
Я кричу, в кресты и могилы:
— Если это ваш бог — убийца,
Передайте, — меня не забыл бы!

3

Я не я… О если бы проснуться!
Стать, как прежде, первым звероловом,
Со своим ребенком радостным и голым
Поступь мамонта в траве следить,
Темным логом долгие минуты
Светлой страстью пьяным быть…
Теплый ветер дышит океаном,
Чешет шкуру старую тайги,
Тянет хвоей и сухим бурьяном,
Наши груди ясны и легки…
В нашем мире верные ловитвы,
Смерть же только ясный спутник битвы…
— Смерти нет, когда упруги груди,
Сладки материнских два сосца,
На большом костре сегодня будем
Мы медвежьи жарить жирные сердца,
А потом час тихий будет — ни борьбы, ни мести,
Чуток воздух ночи, мы спокойны вместе…

4

— После смерти, после каждой смерти
Расцветает снова красота.
Разве можно, разве можно верить,
Что бессильна светлая мечта?
Пусть безумье, я безумью верю!
Что нашли мы в дыме наших книг, —
Разве меньше тысячи поверий
Говорит один последний миг?
Громче грома жизни, громче зова смерти
Миг непредставимой высоты.
Разве можно, разве можно верить,
Что из глины кладбищ я и ты?

5

Мой дух оглох от вечной бури,
От жажды синих берегов,
У нас могилы без крестов,
Но тем сильнее зов лазури.
Лесной пожар души затих
Псы утомленья раны лижут.
Иду и вижу и не вижу,
Что ноши нет в руках пустых.
Опять начну на все готовый,
Кровавя губы, новый путь, —
Но выдержит ли сердце, грудь
Дробить привыкшее оковы?

Homo Sapiens

Я овладел огнем — огонь горит во мне.
Я победил моря — во мне остались бури.
Быстрее птиц я мчусь в пустой лазури.
Но пустота живет в моем бездонном сне.
Я все узнал, все уловил в тенета
Огнеподобной воли и мечты.
Но сколько раз в темнице звездочета
Я сам сжигал заветные листы!
Душа жила средь смерти и безумья,
Жгла бледной страстью мозг ее жрецов,
И как удары были их раздумья,
И превращались идолы в рабов.
Упорней всех со мной боролись люди,
Топтали толпы радостный посев.
Но я придумал тысячи орудий,
Чтоб усмирить их беспокойный гнев.
Бессильный зверь теперь пощады просит,
Покорный падает к моим ногам,
И каждый день он жертвы мне приносит,
Каких не приносил своим богам…
Я победил моря — во мне остались бури.
Я овладел огнем — огонь горит во мне.
Я выше гор и выше птиц в лазури,
Мне — мощь стихий и красота поэм!..
Но все-таки я умираю в грезах,
И непонятный сон меня томит,
И мысль, как демон в сказочных наркозах,
В провалы неба без конца летит.
Не зная воли, все ж к лучам стремится
В тюрьме рожденный солнечный орел,
Так дух предвидит некий ореол
И жаждет навсегда освободиться!

‘Любить хаос горящих миров…’

Заповеди 1917—1922

Любить хаос горящих миров и детский выговор.
Быть нежнее звериных шкур и листьев мимозы.
Стальной рукой подписывать смертный приговор
И звать миллиарды во имя солнечной грезы.
Увидеть все воды и земли, рабочим, бродягой свободным.
Сжечь тело солнцем тропик и сибирской зимой.
Стать бандитом, рабом, героем — кем угодно —
И навсегда остаться самим собой.
Глядя, одноглазый, поверх винтовки, на волны бешенства бурные,
Рассказывать неслыханные поэмы.
Тридцать три года просидеть сиднем, как Илья Муромец
И вдруг своротить мировые системы.
Создавший богов больше, чем все боги Мира.
Светлее множества солнц единая мысль моя.
— Аз есмь Господь Бог твой и не сотвори себе кумира,
Кроме себя!

Приказываю

— Я
Приказываю: во что бы то ни стало
Перепрыгните через себя!
Это мало —
Штопать заплаты веков:
— Меньше хижин, больше дворцов!
Солнце, солнце —
В сети поймать!
Сердце солнца
Моря и суши,
А души
Поэты должны сковать…
Как спрут, издохла в шарманке
И, гнусавя, гниет пустота.
Найдут в словаре ‘вагранки’
И думают — красота,
Нет!
Кометы огней заводов,
Сквозь мрак и дали
Планет,
Пробьются могучей лавой,
Но переплавить
Сердце в солнце —
Труднее стали!
Я,
Из своей тайги,
Один
Об этом солнце
Мечтами
Кричать буду —
Медведям Белым.
Полярному Кругу. —
Всем!
Всем,
Эй, шевелите ушами!
— Каждый, — слышишь?
— Под страхом расстрела,
— Еще!
— Еще!
— Выше!

Электрификация

Чтобы в рай нашу землю закинуть, —
Как тетиву натянем назад.
Электричество — плюс и минус:
Революция та же гроза.
Наждаку насыпайте в подшипник,
В ствол банана — гвоздите медь.
Подсевайте репейник в пшеницу,
Чтобы бос перестал жиреть.
Лишь разрушенный мир поневоле,
Будет нашим — безногий спрут —
Все равно, ведь, привыкли мы к боли,
Все равно нескончаем наш труд.
После гроз, после взрывов и смерти
Остается чудовищный дым,
Мы при босах потели, как черти,
Для себя чудеса создадим.
Ни границ, ни врагов, — только шири,
Да наследие гроз — бурелом,
Но в пустые просторы Сибири
Мы творящим потоком войдем.
В нашем радостном сердце крылатом
Солнцем венчик простой расцветет, —
Ведь мельчайший таинственный атом
Бесконечность сокровищ несет…
Но пока лучший жребий не вынут,
Будем помнить, средь бурь и преград:
Чтобы в рай нашу землю закинуть,
Как тетиву натянем назад.

В гавани

Резкий ветер поднимает воду.
Корабли качаются в тумане.
Испугались бурь островитяне
И, дрожа, ругают непогоду.
Только мальчики довольны очень.
На высоких сваях ставят метки:
— Ветер, может быть, окрепнет к ночи
— И тогда потонут наши клетки.
Без конца, задумчиво и странно,
Стонут в вышине тугие тали,
Словно горечь бесконечной дали
Им навеял воздух океана.
Струи ветра жестки и упорны.
Волны, гневной пеною покрыты,
Как народ, могучий, непокорный,
Затопляют черные граниты.

В тайге

Дрова листвяжные кубами,
Мохнатый лунь у входа нем.
Проходит, лязгая зубами,
Король завьюженных поэм.
У елей лапы леших ветви,
Коряги, заваль, гниль и мхи,
И в этом сне тысячелетнем
Такие гордые стихи!
Скользим на лыжах, сжавши ружья,
И волны крови вены рвут,
И мысли звонкие, как стужа,
В страну волшебную ведут.

‘Ты весь тайга, я весь пришелец…’

Ив. Ерошину

Ты весь тайга, я весь пришелец, —
Но так же мне поют снега
И пагоды недвижных елей,
Медвежьи темные лога.
И кажется — не променяю
Наш грубый радостный простор
На чудо городского рая,
На кружево далеких гор…
Но поклянемся: в белом дыме
Седой метельной пустоты
Зажечь огнем непредставимым
Невероятные мечты!

‘Я люблю борьбу…’

В. Зазубрину

Я люблю борьбу и, чем — трудней, тем больше.
И, борьбу звериную любя,
Словно плечи, жаждущие ноши,
Научился побеждать себя.
Здесь борьба труднее революций,
В главном штабе разума, когда
С темной кровью мысли бьются —
Враг незримый режет провода.
Террор ясен и убить так просто.
В наших душах нам нужней чека —
Пулей маузера, в подвалах мозга,
Пригвоздить ревущие века.
А иначе на предельной доле
Как сдержаться? Перейдя черту,
Тангенс высочайшей воли
Вдруг проваливается в пустоту.
И охвачены крикливым шумом
Бесконечных голодов и жажд,
Сколько раз в кровище их безумий
Мы поскальзываемся, дрожа!..
Жаждой радости и дрожью горя
Беззаветно полня чрево бытия,
Нужно пальцы чувствовать — на горле
Своего второго Я.

Наша раса

Л. Сейфуллиной

Непонятная дышит сила,
Переплескивает через край.
Это мы перешли могилы,
Увидали нездешний край.
Все, что вспомнишь — невероятно,
Сердце солнечный наш цветок
Леденело в кровавых пятнах
По наземам скифских дорог.
Иль в распаренной вшивой теплушке —
После вьюг ‘буржуазный’ уют —
Нашу дымную грозную душу,
Воспаленную душу свою.
Непонятная дышит сила,
Переплескивает берега…
О, как радостно жутко было
По невидимым тропам шагать!
За врагом быстроногим и ловким,
По пятам, опустить штыки…
На прикладе ижевской винтовки
Острой пулей царапать стихи.
Ничего, что мой томик Шекспира
На цыгарки свертели в пути, —
Взбита старая мира перина,
Будет радостней жизнь любить…
Непонятная дышит сила,
К непонятной влечет судьбе, —
Это бьется, сжигая, по жилам
Солнце разных зовущих небес.
На плечах светозарная масса,
Лучезарной памяти сад…
Небывалая наша раса
Никогда не вернется назад!

Солнце сердца

Л. Рейснер

Как будто цикада из прерий
Победно поет пулемет.
Прожектор сияющий веер,
Тревожный раскинул полет.
Гранитные черные горы
Качаются в клочьях небес, —
То выстрел с матросской Авроры —
Рассвет легендарных чудес.
Кометы, шрапнель, над Невою
Грызут истуканов дворца.
И огненной красною кровью
И солнцем пылают сердца.
В безмерные буйные бури
Мы бродим и бредим с тобой,
Что грезы о светлой Гонгури
Витают над темной землей.
В тумане волшебной, великой,
Как солнце, растет красота…
Победные, страшные крики
С железного слышны моста.
С тобой проститься не успели мы,
За легкой славой ты ушла,
Но все ж путями нераздельными
Дорога наша залегла.
Расстались с прошлым без возврата мы.
Я полюбил, как зверь, снега, —
Сибирь, где башнями косматыми
Качает черная тайга.
И — кто за прежнее поручится? —
Быть может, бешено любя,
В корабль враждебный с камской кручи я
Безмолвно целился в — тебя!
Мы не один раз умираем
И любим много, много раз,
Но есть единственный экстаз —
Его огня не забываем,
Когда любя мы умираем.
Я был искателем чудес
Невероятных и прекрасных,
Но этот мир теперь исчез
И я ушел в дремучий лес,
В снега и вьюг и зим ужасных.
Пред мной колышется дуга
И мысли тонут в громком кличе,
Поют морозные снега
И в беспредельном безразличьи
Молчит столетняя тайга.
Но кто бы знал, какими снами
Я наполняю зимовье,
Когда варначьими тропами,
Как души черными ночами,
Людское рыскает зверье!
О проклятье!
Ноги стерты —
Сорок верст в пургу и вьюгу
Каждый день…
Версты,
Версты! —
Путь победный
Средь враждебных,
Дымных, темных,
Одиноких
Деревень.
Каждый день
Ремни тугие
Давят левое плечо,
Каждый день
Ветра степные
Жгут сожженное лицо.
Мы не люди —
Духи вьюги,
Неустанный
Ураган..
Каждый день
В огне и буре
Кружит белый нас буран…
Пламень алый
Стяг походный,
Неисходный
Путь вперед —
Без конца в пургу и вьюгу, —
Версты,
Версты!
Друг за другом!
А нашли в степи лачугу —
Лишь один не спи и стой
Одинокий часовой.
Что за белой пеленой?
В этой белой, белой буре
Сны ли, годы иль века
Мы не спим и караулим
Голубые берега?
Солнце сердца
Сердце ранит,
В сердце радость
И тоска…
В ореоле
Льдистых радуг
Солнце — огненное знамя
Жжет холодными мечтами
Предзакатные снега.
Меж солнцем дня, спустившимся на Запад,
И Западом попавшим на Восток,
Настала ночь огромная, как рок,
И скрыла Мир в своих мохнатых лапах.
Не спят лишь волк и двое часовых.
Застава замерла в бреду тяжелом
И зимний ветер воет темным долом,
Поет поэмы о победах злых.
Буран ужасней ветра пулемета
И много нас погибло на постах…
— Эй, что за призрак движется в кустах,
Ни враг, ни тень, безмолвный, как забота?!
Нас вечно — двое против двадцати,
Пред нами вечно — бури и пространства,
В мечте всемирной есть печать славянства —
Кто смог бы столько мук перенести?
И не понять не знавшим нашей боли,
Что значит мысль, возникшая на миг:
— Ведь это я стою с винтовкой в поле,
Ведь это мой средь вьюги бьется крик!
— Спусти курок, то лишь бродяга,
Лесной бродяга — старый волк,
Добычи, видно, ждет бедняга, —
Убитых не оставит полк.
Ты — замечтался… Шум столицы…
Ученых напряженный спор…
Полузабытые страницы,
Какие бросил Пифагор?..
Покой и роскошь библиотек, —
Прекраснейшая всех святынь!
И серый мрамор старых готик…
И одиночество пустынь…
Очнись, замерзнешь, — в эти миги
Никто не вспомнит грязь и вшей
И наши страшные вериги —
Свинцовый гнет патронташей!
— Посмотри, как близко серый…
Ах, какая тьма взвилась!
Словно черные химеры
Затевают мертвый пляс.
Караульный что ли дремлет,
Время ль хочет перестать?
Так и клонит сон на землю
Лечь и больше не вставать.
Все быстрее и нелепей
Теней ночи хоровод.
Уж не вражьи ль это цепи…
— Эй, товарищ, кто идет?!
Вьюга длится, длится, длится,
Словно злобный вой зверей,
Ветер северный томится,
Как бы жизнь задуть скорей.
Тьма огромна и глубока
И растет, растет, растет,
Словно с дальнего востока
Солнце черное встает.
Только солнце сердца бьется
В тьме степей и смерти льдов,
Только солнца раздается
Одинокий грозный зов.
Преодолеть слепой стихии
Должны мы огненный ожог.
Как сердце алый свой поток,
Нас сердце бросило России.
Сильнее волю закали
Сквозь строй невиданных походов,
В едва мерцающей дали,
Сияет высшая свобода!
И если ночь вокруг темней,
Мы разбросаем маяками,
В тайге и пропасти степей,
Сердца, зажженные кострами.
Пусть ненавидеть будут нас, —
Таежный зверь огней боится,
Пусть часто видишь: вражий глаз
Из тьмы раздвинутой косится —
Мы сдвинем Азию на юг!
И Солнце в первозданной тундре
Начертит свой палящий круг,
Ползучих роз лаская кудри.
Здесь будет центр всемирных грез,
Здесь — в беспредельной нашей шири!
И сказкой вспомнится гипноз
Пустынь таинственных Сибири…
Мечта иль явь? — наш путь один.
Дойдем изнемогая в ранах.
Мы — в стихшем сердце урагана —
Бродило будущих лавин.
Сквозь бури, морозы и пламя
Я душу, как чудо, пронес.
Привычное алое знамя
Лишь отблеск сиявших нам грез.
Разливы, вошедшие в русло,
Ленивей, как прежде, текут,
И старого беженца гусли
О прежних победах поют.
Я помню, как светлые бреды,
(Железнее стала душа),
И светлые наши беседы,
И плески в морских камышах.
Но сердце, мой спутник, не радо,
Что в бурю встречается мель.
Ненужного счастья не надо,
Не в счастья последняя цель.
Есть высшее цепи инерций.
Есть воля прекрасней Стожар…
О солнце, все солнце и сердце
Тебе — Мировой Пожар!

Медуза

‘Поймите мысль, как будто пеленой Здесь скрытую под странными стихами’
Данте. Ад. IX.

В огне мечты моей безумной музы
За Данте молча к Дите я иду
Смотреть в глаза чарующей Медузы.
Огни, как души, мечутся в чаду.
Как дым огней колышется тревога,
Но страха нет и я спокойно жду.
Уходит вглубь знакомая дорога
И прежние опять мне снятся сны, —
Я смел смотреть в слепящий образ Бога,
Я погружал себя в терзанья Сатаны
И я устал от муки и от странствий,
Я жажду тайн последней глубины.
Одни глаза в аду не видел Данте,
Я должен знать их черную мечту —
Ей испытать отлитый волей панцирь.
Сознанье гаснет медленно в бреду,
В глазах мелькают огненные маки,
За Данте молча к Дите я иду…
И, вдруг, померкли звезды в зодиаке,
Огни сменил сияющий испуг,
И грозный, призрак встал пред мной, как факел.
Сильнее смерти был чудесный лук
Жестоких губ, хранящих все экстазы
Каких-то грез, каких-то странных мук.
И пламенели черные алмазы
Огромных глаз, сильнейших чем любовь,
Над ними, тенью лун ущербной фазы,
В лучистом блеске изгибалась бровь…
Но выше, там, чудесные камеи,
Терзая душу без конца и вновь,
Глаза другие странно пламенели,
Чудовищные адские цветы…
Я вздрогнул их узнав. То были змеи.
Тогда остановились все мечты,
И только воля бешено боролась.
Сознанье, словно луч, из пустоты
Рвалось, дрожа узором ореола,
Но падало опять в слепой провал
И пела кровь, как струны арф Эола.
О, невозможное, и я теперь дрожал,
Я — сын Земли, где много так чудовищ
То ледяной экстаз торжествовал, —
Склонись! Пади! Иль сердце остановишь
Но сердце жег палящий светлый газ
Желаньем неизведанных сокровищ.
Немой, как дервиш кончивший намаз,
Как зачарованный одной дилеммой
Иль словно лань, огнем змеиных глаз,
Я любовался грозной диадемой
Нежнейшее венчающей из тел.
И так стояли человек и демон.
Томился дух. За мигом миг летел,
Но не менялась часовая хорда.
Я молча улыбался и смотрел
Все более бестрепетно и гордо…
И, вдруг, в змеином взоре, вспыхнул страх,
И все затмил, как боль в душе аккорда.
То было нечто, словно слизь в морях,
В лазурных безднах — бледные гротески…
Я отвернулся. Тень легла в глазах…
Мы шли назад. Подъемы были резки.
Средь бездн, как луч. скользил метеорит
И плакал круг Паоло и Франчески.
Мы шли туда, где жизнь моя летит,
Где, как в Аду, я слышал больше стоны…
Блестит зарница. Спутник мой молчит.
В забвеньи темном тонет тень Горгоны.
Почти окончен легендарный путь.
Я вижу свет, сознаньем вознесенный.
В порыве высшем поднимая грудь,
Задумчиво и ясно в стихшем кличе,
Прошу я рассказать мне что-нибудь
О бесконечности, о Беатриче.

Комментарии

Примечания

Эмпедокл — сицилийский философ и поэт V века до Р. X. Существует легенда, что он бросился в кратер Этны. Этот момент, вместе с отражением его философии, изображен в стихотворении ‘Эмпедокл’.
Дедал — легендарный художник-архитектор. По преданию он первый поднялся в воздух на искусственных крыльях.
Атолл — коралловый остров.
Протуберанцы — взрывы, извержения раскаленных светящихся газов на звездах.
Пропилеи — преддверие эллинских храмов.
Бос — надсмотрщик, хозяин.
Тангенс — ‘перейдя черту’ прямого угла, из + превращается в —.
Страна Гонгури — См. В. Итин ‘Страна Гонгури’ (повесть-утопия), Госиздат, 1922.
Гонгури — дочь автора, умершая 1-IX-1922 года.

Солнце сердца

В. Итин писал стихи всю сознательную жизнь, однако опубликовал лишь один поэтический сборник — ‘Солнце сердца’, вышедший в Новониколаевске (Новосибирске) в 1923 г. Этот сборник приводится нами полностью и составляет первую часть данного раздела. Во второй части приведены несобранные стихотворения В. Итина, в основном публиковавшиеся в журн. Сибирские огни. В подборку не включен ряд ранних и слабых стихотворений, сохранившихся в архиве Л. Рейснер, с некоторыми из них читатель может ознакомиться в сб. Итина ‘Стихи: 1912—1937’ (Минск, 2007). Также не включены несколько ‘обязательных’ стихотворений о Ленине, Сталине и колхозах (справедливость требует указать, что подобных стихов у Итина крайне мало). Таким образом, за вычетом указанных текстов, приводимая подборка практически исчерпывает сохранившееся поэтическое наследие В. Итина. Можно предположить, что многие его стихотворения погибли вместе с архивом, конфискованным при аресте в 1938 г.

Возвращение

Вс. Горнов — уфимский друг автора.

Похороны моей девочки

А. Итина — жена автора А. И. Итина (Чирикова). Их дочь Гонгури умерла 1 сентября 1922 г. в возрасте 11 месяцев.

‘Ты весь тайга, я весь пришелец…’

И. Е. Ерошин (1894—1965) — советский поэт. Наиболее известен сб. ‘Песни Алтая’ (первое изд. 1935).

‘Я люблю борьбу…’

Впервые: Сибирские огни, 1922, No 5, ноябрь-декабрь.
В. Я. Зазубрин (Зубцов, 1895—1937) — писатель, до 1928 г. ответственный секретарь жури. ‘Сибирские огни’. Прославился благодаря роману ‘Два мира’ с натуралистическими изображениями ужасов гражданской войны. Повесть ‘Щепка’ (1923) о ЧК и красном терроре оставалась неопубликованной до 1989 г. В 1937 г. был арестован и расстрелян.

Наша раса

Впервые: Сибирские огни, 1922, No 5, ноябрь-декабрь.
Л. Н. Сейфуллина (1889—1954) — писательница, автор ряда нашумевших в 1920-х гг. повестей — ‘Правонарушители’, ‘Перегной’, ‘Виринея’.

Солнце сердца

Впервые (с некоторыми разночтениями): Сибирские огни, 1922, No 3, июль-август.

Медуза

Впервые: Сибирские огни, 1922, No 3, июль-август, со следующим редакционным прим, вероятно, написанным самим автором:
В своем нисхождении к центру ада, Данте изображает сотни чудовищ и чудовищных картин. И только в глаза горгоны Медузы, у адского города Дите, он не посмел взглянуть, потому что для средневекового монаха это было олицетворением сокровенных и страшных глубин человеческого духа, от проявления которых каменеет воля. Данте скрылся от Медузы, не увидев ее.
Этим, единственным в своем роде, эпизодом ‘Божественной Комедии’ навеян сюжет ‘Медузы’ В. Итина. ‘Знакомою дорогой’ Данте он идет завершить его достижения — бесстрашной волей преодолеть и сбросить маску очарования Медузы. Стихотворение написано тем же размером, терцинами, как и поэма Данте (Ред.).
Итин Вивиан Азарьевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Стихотворения, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1866
  2. Стихотворения, Байрон Джордж Гордон, Год: 1825
  3. Стихотворения, Столица Любовь Никитична, Год: 1915
  4. Стихотворения, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1874
  5. Стихотворения, Бодянский Осип Максимович, Год: 1877
  6. Стихотворения, Бодлер Шарль, Год: 1882
  7. Стихотворения, Вилламов Владимир Александрович, Год: 1870
  8. Стихотворения, Сокольский Герасим Васильевич, Год: 1815
Электронная библиотека