СОФЬЯ ПУШКАРЕВА.
Повcть.
Warum willst du dich von uns Allen
Und unsrer Meinung entfernen,
Ich schreibe nicht euch zu gefallen,
Ihr sollt was lernen.
Goethe.
I.
II.
Ш.
IV.
V.
VI.
VII.
IX.
X.
Софья Пушкарева, Гегидзе Борис Михайлович, Год: 1901
Время на прочтение: 175 минут(ы)
Каждый смотритъ на міръ со своей точки зрнія и то, что кажется одному обыкновеннымъ и скучнымъ, для другого часто является прелестнымъ.
Для четырнадцатилтней Сони Любимовой все было прекрасно на дтскомъ рождественскомъ вечер, куда она пріхала въ первый разъ въ своей жизни. Красота этого дня, начавшаяся еще рано утромъ, когда она стала завивать себ волосы въ клочки газетъ и примрять платье, все время усиливалась и усиливалась, и когда Соня пріхала въ клубъ, она попала точно въ особое сказочное царство.
Раздвшись въ уборной, приколовъ бантики и расправивъ волосы, съ веромъ въ тонкихъ рукахъ, одтыхъ въ блыя перчатки, Соня съ мамой вышли въ аванъ-залъ. Было какъ разъ во время — самый разгаръ танцевъ. Аванъ-залъ былъ полонъ народу, взрослыми и въ особенности дтьми. Отовсюду слышался говоръ, смхъ, и все это походило на жужжаніе улья. Пройдя въ главный залъ и скользя неувренно по блестяще-гладкому полу маленькими ножками, обутыми въ темныя съ помпонами туфли, и стараясь не разъединиться съ мамой, она остановилась около толпы не танцующихъ, полукругомъ плотно облегавшей залъ. Два кадета, увидавъ ее, потснились и посмотрли на нее сверху, когда она проходила. Она вышла впередъ, въ кругъ, гд танцовали, и остановилась.
Вся огромная зала была залита свтомъ, исходившимъ изъ переливавшихся огнями люстръ, прившенныхъ къ потолку. Было такъ свтло, что она даже на мигъ зажмурилась. Сотни мальчиковъ и двочекъ, начиная съ самыхъ маленькихъ въ разноцвтныхъ рубашечкахъ, панталончикахъ, голубыхъ и розовыхъ платьицахъ, гимназистовъ въ синихъ съ серебреными галунами мундирчикахъ, кадетовъ съ красными шитыми золотомъ воротниками и кончая взрослыми барышнями и офицерами съ звенвшими шпорами, все это танцовало, кружилось, сіяло и смялось. Маленькіе неуклюже перебирали ножками, стараясь не сбиться съ такта, съ серьезными лицами, старшіе скользили легко, плавно, точно плыли. И все это вертлось, и все это неслось куда-то, и все было счастливо и прелестно.
‘Какъ прекрасно, какъ хорошо здсь’ — была первая невыраженная словами мысль Сони.— ‘Нужно также мн, какъ вс эти мальчики и двочки, вертться, сіять и быть счастливой’. Она подумала это и улыбнулась мам, точно говоря: ну а когда-же мн начинать?
Высокая полная дама, стоявшая вблизи, обернулась и, увидавъ Анну Семеновну, подошла къ нимъ.
— И вы здсь,— сказала она, здороваясъ съ Анной Семеновной.— Вывезли дочку.
— Да, въ первый разъ,— сказала Анна Семеновна.— А вы тоже съ дочкой?
— Нтъ, съ сыномъ. Стою и любуюсь, какъ онъ танцуетъ,— сказала, смясь, полная дама.— Нтъ, право, онъ очень хорошо танцуетъ. Такой кавалеръ. Вы его не знаете? Вотъ онъ, вотъ здсь, посмотрите.
Одна пара, двочка въ нжно-сиреневомъ плать и красивый пятнадцатилтній мальчикъ — гимназистъ, проплыли скоро-скоро около нихъ. Двочка, опустивъ глаза, смотрла на свои быстро мелькавшія ножки и прижималась къ кавалеру. Гимназистъ смялся и говорилъ ей что-то.
— Сережа,— громко окликнула полная дама, когда они были близко отъ нея.
— Ахъ, мама,— сказалъ гимназистъ, увидавъ мать и, улыбнувшись счастливой дтской улыбкой, исчезъ уже въ толп. Полная дама провожала его глазами.
— А вы что-же стоите? — сказала она Анн Семеновн.
— Кавалера нтъ.— Надо съ кмъ-нибудь познакомиться,— отвтила Анна Семеновна.
— Вотъ что! Пустяки какіе… Вотъ, позвольте, сейчасъ Сережа подойдетъ ко мн. Тогда будетъ кавалеръ для Сони. Хочешь, Соня?
Соня улыбнулась ей. Она тоже смотрла на промелькнувшую пару и проводила ее глазами.
‘Какъ хорошо-бы танцовать съ нимъ, какъ эта двочка въ сиреневомъ плать’,— подумала она. Она была совсмъ какъ очарованная. Она такъ перенеслась въ этотъ сказочный міръ, глядя на танцующихъ, что совсмъ забыла о себ, и очнулась только, когда ее громко кто-то позвалъ.
— Соня, Соня… Вотъ теб кавалеръ,— услышала она и обернулась. И, обернувшись, она не поврила тому, что увидла: тотъ прекрасный гимназистъ, что сейчасъ промелькнулъ передъ ней и съ которымъ она пожелала танцовать, стоялъ передъ ней и, улыбаясь, смотрлъ на нее темными счастливыми глазами.
— Это мой сынъ, Сережа, танцуйте съ нимъ,— сказала полная дама, улыбаясь.
— Здравствуйте,— проговорилъ гимназистъ, на скоро пожимая ея тонкую руку.— Позвольте васъ просить на вальсъ.
И не спрашивая ея согласія, онъ наклонился къ Сон, увренно и осторожно обнялъ ее, а другой рукой коснулся ея нжныхъ дрожащихъ пальцевъ. И сейчасъ-же Соня, сама не сознавая, что надо длать, невольно, подъ звуки музыки, стала выдлывать па. Все закружилось и поплыло мимо нихъ. Но Соня не смотрла ни на кого, а опустивъ глаза, невольно прижималась къ кавалеру.
— Какъ хорошо,— сказалъ ей гимназистъ, когда они прошли одинъ туръ и длали другой.— Не правда-ли?
— Да,— прошептала Соня.
— Вы часто бываете здсь?
— Нтъ, я въ первый разъ.
— О, такъ вамъ должно быть весело,— сказалъ онъ, поворачивая къ ней раскраснвшееся веселое лицо.— А я такъ очень часто… Вы здшней гимназіи?
— Да.
— Я васъ никогда не видалъ… И я здшней… Это хорошо.
— Да, merci,— сказала Соня. Они остановились. Голова у нея кружилась и всевертлось — ‘Что со мной? Гд я’? — думала она, идя подъ руку съ гимназистомъ къ Анн Семеновн и смотря на быстро мелькавшія передъ ней пары…
Кончился вальсъ. Наступилъ перерывъ, въ продолженіе котораго вс гуляли подъ руку и разговаривали… Часть вышла въ гостиныя. Шумъ и разговоры усилились. Сыграли первую ритурнель кадрили. Вс забгали, засуетились, перевязывали стулья по двое блыми платками. Многіе сли на мста.
Соня сидла въ гостиной и была въ отчаяніи.
Ее никто не пригласилъ на кадриль. Вс ея подруги были уже приглашены и ходили, разговаривая, подъ руку со своими кавалерами. Но ея никто не зналъ. Вс ходили, суетились, заботились о себ и не обращали. на нее вниманія… Сначала еще была надежда. Но время шло и надежды танцовать кадриль длалось меньше… Когда сыграли ритурнель, Соня поняла, что все пропало, и сидла убитая. Когда кто-нибудь проходилъ, Соня съ тайной надеждой смотрла на него. ‘Возьмите меня. Я такъ хорошо одта, я хорошо танцую и я такая хорошенькая. Вамъ будетъ интересно со мной. Возьмите’,— говорилъ этотъ взглядъ… Но всякій, посмотрвши на нее, только проходилъ мимо.
‘Вс счастливы и вс танцуютъ, а я нтъ. Боже мой, отчего это на меня такое несчастіе?! Чмъ хуже я другихъ, Зины, Кати… Боже мой, ты вдь все можешь, сдлай такъ, чтобы я танцовала’,— думала Соня. Ей было больно и стыдно. Ей казалось, что вс знаютъ, что ее не пригласали, и вс потому смотрятъ на нее и смются. Ей было теперь все равно и неинтересно: и свтъ, и музыка, и танцы, и веселіе всхъ. ‘Ну, теперь все кончено. И зачмъ я пріхала сюда! И зачмъ вс радуются, когда такъ скучно’,— думала она. Около нея пробжали подъ руку офицеръ съ барышней, улыбаясь.
Прошелъ высокій толстый кадетъ, высоко и браво неся впереди себя стулъ. Онъ взглянулъ на Соню и, какъ показалось ей, презрительно улыбнулся.— ‘Какой ты гадкій. Какъ я тебя не люблю’,— подумала Соня. Она, готова была заплакать. Заиграли вторую ритурнель. Все кончено — сейчасъ начнутъ кадриль..’. Соня встала и пошла въ уборную. Ей хотлось убжать отъ всхъ, скрыться, чтобы никто не видлъ ея позора.
— Позвольте васъ просить… Вы не танцуете? — раздался знакомый голосъ сзади нея.
Шибко, шибко забилось сердце… Радость охватила ее, Она обернулась: Сережа Истоминъ, съ которымъ она танцовала вальсъ, стоялъ около и смотрлъ, ожидая ея отвта.
— Да, танцую… конечно… идемъ,— сказала Соня, сама не сознавая, что она говоритъ. Она знала только то, что ея несчастье кончилось, что она будетъ танцовать, какъ вс. Все сразу измнилось для нея. Все сдлалось мило и прекрасно. Она подала ему руку и они пошли въ залъ.
‘Какъ я рада, какъ мн весело, какъ все прелестно’,— думала она, входя въ залъ подъ руку съ такимъ красивымъ, славнымъ кавалеромъ.
Кадриль началась.
Везд, во всемъ, бываетъ своя высшая точка. Для Сони этимъ зенитомъ счастья на этомъ радостномъ вечер была кадриль. Начиная съ того времени, когда вс въ первой фигур, взявшись за руки, плавно побяжали впередъ, и кончая тми разнообразными фигурами, какія были въ конц шестой, когда вс, раскраснвшіеся, счастливые, точно носились по всему залу — все это было прелестно, счастливо, свтло. Сережа смялся, шутилъ и смшилъ Соню. Визави ихъ былъ тотъ самый толстый кадетъ, который, какъ показалось Сон, смялся надъ ней. Теперь онъ сразу сдлался милымъ для Сони. Въ пятой фигур, ‘вояже’, они вчетверомъ, взявшись за руки, сильне всхъ скользили по паркету, налетали на другихъ, толкали ихъ и хохотали.
Толстый кадетъ топалъ ногами на всю залу и смшилъ Соню. Вся зала была усыпана танцующими дтьми въ разноцвтныхъ бальныхъ платьицахъ и мундирчикахъ. Ярко сіяли и переливались люстры. Какъ золото, горли вычищенныя трубы музыкантовъ. Громко и радостно играла музыка. Везд былъ говоръ, оживленіе, радостныя лица. Все было молодо, счастливо и прекрасно. Везд былъ свтъ. Но лучше и красиве всхъ для Сони былъ ея кавалеръ. Соня все время смялась и разговаривала съ нимъ, смотря на него радостными, влюбленными глазами. Зерно нжнаго чувства, незамтно для нея, было посяно въ ней и все разросталось.
Соня Любимова — Софья Николаевна, какъ ее звали впослдствіи — была дочь статскаго совтника Николая Яковлевича Любимова и его жены Анны Семеновны. Николай Яковлевичъ окончилъ гимназію въ 40-хъ годахъ, но не попалъ въ университетъ и, не имя никакихъ средствъ, поступилъ на службу мелкимъ чиновникомъ. Онъ былъ однимъ изъ тхъ людей, которые, не имя никакихъ блестящихъ качествъ, однимъ трудомъ и долгою службой добиваются довольно видныхъ должностей съ окладомъ въ 2—3 тысячи рублей. Николай Яковлевичъ, благодаря родственнымъ отношеніямъ съ губернатеромъ, получилъ эту должность довольно скоро, до 40 лтъ. Онъ зналъ, что эта должность была для него предльною и, такъ какъ она была достаточно почетна и матеріально обезпечена, онъ и не сталъ желать чего нибудь большого и жилъ, какъ живутъ чиновники его круга, пріятно, прилично и, главное, такъ, что вс его сослуживцы уважали его.
Когда Николаю Яковлевичу было 32 года, онъ женился. Сдлалъ онъ этотъ важный шагъ въ жизни не потому, чтобы влюбился въ Анну Семеновну — кром далекаго дтства, онъ ни въ кого не влюблялся — и не потому, чтобы хотлъ имть себ друга въ жизни. Николай Яковлевичъ женился по тому простому разсчету, что нельзя жить всю жизнь безъ жены, холостякомъ, и что рано или поздно вс женятся. Выборъ его былъ вполн удаченъ. Анна Семеновна Зврева происходила изъ дворянскаго рода, ей было тогда 18 лтъ, и она была, какъ разъ то, что нужно: не особенно умна и не глупа, не богата, но и не бдна. Лицо ея нравилось Николаю Яковлевичу… И Николай Яковлевичъ женился на ней.
Дальнйшая супружеская ихъ жизнь была опять таки какъ разъ то, что нужно. Николай Яковлевичъ и въ молодые годы не волновался ‘высокими мечтами’ и тому подобными ‘юнощескими глупостями’, а когда женился, сталъ жить вполн оолидно, разумно, хорошо. Большихъ радостей и непріятностей не было, за то были радости небольшія, но врныя. День ихъ опредлялся чаемъ, завтракомъ, обдомъ, гуляньемъ и сномъ, а цлая жизнь опредлялась полученіемъ ордена, постами, праздниками, поздками на дачу. И живя такимъ образомъ, они знали, что устроили свою жизнь хорошо и ‘какъ слдуетъ’.
Были у нихъ дти: два мальчика и одна двочка. Мальчики умерли еще младенцами, а двочка осталась жива и была названа Соней.
Дтство Сони протекло очень обыкновенно, какъ и вообще вся ея жизнь. Это время дтства казалось Сон, когда она была ребенкомъ, мало счастливымъ и худшимъ, чмъ остальная ея будущая жизнь, которою живутъ взрослые и о которой она тогда очень мечтала. Въ сущности же, это было такое же дтство и отрочество, какъ дтство и отрочество тысячъ другихъ женщинъ, безцвтное и тепличное… И, не смотря на это, оно было въ дйствительности самое лучшее и счастливое время ея жизни.
Самое раннее ея дтство было, какъ и у всхъ почти дтей: няня, прогулки съ ней въ общественный садикъ, игры съ другими дтьми, приходившими туда же, песочныя котлеты и домики, серсо и мячъ. Были чистыя минуты, когда она молилась о завтрашней погод и о здоровь папы и мамы, няни и бабушки, были свтлыя радости, когда была хорошая погода и еще когда бывала имянинницей. Были горести такія же чистыя, какъ и радости, когда пропадалъ мячикъ, умирала кошечка или ее наказывали, оставляя безъ третьяго блюда. Главное же, было хорошо потому, что въ это время не было эгоизма, отравлявшаго всю послдующую жизнь. Это было время, когда весь міръ былъ обращенъ къ Сон одною свтлою стороной и казался ей безграничнымъ счастьемъ, когда она любила всхъ, потому что не умла еще не любить. Слезы и радости эти рдко повторялись въ жизни и даже потомъ были совершенно забыты.
Когда Соня стала подростать, Анна Семеновна занялась ея воспитаніемъ. На воспитаніе это, какъ всегда бываетъ, вліяли привычки и взгляды того круга взрослыхъ людей среди которыхъ жили ея родители. То, что казалось этому кругу хорошимъ, то тщательно развивалось. То же, что окружающимъ казалось дурнымъ, даже если оно и не казалось такимъ Николаю Яковлевичу и Анн Семеновн, тщательно уничтожалось, какъ что-то дйствительно гадкое. Николай Яковлевичъ и Анна Семеновна, какъ и многіе люди, давно разучились думать и длать по-своему. И чмъ мене они считали что-нибудь разумнымъ и понятнымъ, тмъ боле они настаивали на выполненіи этого.
Главной заботой Анны Семеновны было то, чтобы двочка была весела, здорова и красива, чтобы у нея красиво лежали волосы и были перевязаны красивой ленточкой. Главной радостью было то, что двочка была хорошенькой, веселила ее и вс ею восхищались. Главною мыслью было то, чтобы ея Соня была какъ можно счастливе въ жизни, даже если это счастье основывалось на несчастьи другихъ. И путь для этого въ дтств для Сони при ихъ средствахъ былъ такой: учиться въ гимназіи, быть здоровой, веселой и, главное, хорошенькой свтской барышней, не утруждая себя никакими мыслями изъ тхъ, которыя называются серьезными, думать, что все въ мір прекрасно и что нужно жить весело и быть такою же барышней, какъ вс ея подруги и какъ приличествуетъ двочк хорошаго дома. Взгляды Николая Яковлевича были такіе же. Такіе же были и у всхъ ихъ знакомыхъ.
Восьми лтъ ее стали учить. Мысль о томъ, чтобы умть читать, какъ взрослые, восхищала ее раньше. Но когда Соню принялись учить русской и французской грамматик, классамъ и разрядамъ чиселъ, она впервые почувствовала отвращеніе къ чтенію, которое сохранила на всю жизнь. Къ десяти годамъ она поступила въ Маріинскую гимназію, каждый день аккуратно учила уроки и аккуратно забывала то, что учила, до экзаменовъ. Къ экзаменамъ это все подзубривалось, выравнивалось, выкладывалось передъ учителями, сидвшими за зеленымъ столомъ, и потомъ забывалось и оставляло одно лишь смутное воспоминаніе. Цль ученія была простая, легкая и разумная: впитать въ себя, какъ губка, то, чему учатъ въ гимназіи, получить, однимъ словомъ, дипломъ и образованіе, потому что вс благородныя барышни длаютъ это. Надо преодолть все и узнать, что такое вра, надежда христіанскія, благодать искупляющая и предваряющая, церковь, какъ невидимое общество святыхъ, Фридрихъ Барбаросса, крестовые походы, удльная система и Ричардъ Львиное сердце, ученіе о трехъ перпендикулярахъ, двугранные углы и равенство призмъ, котелъ Папэна и электричество и многое другое, что написано въ учебникахъ,— чтобы умть поговорить въ обществ кое-о-чемъ и… затмъ ужъ нечего знать. Ученіе кончено — какъ хорошо! А затмъ уже можно выходить замужъ.
И въ этомъ взгляд на сущность женскаго ученія сходились и Соня, и ея подруги, и Анна Семеновна съ Николаемъ Яковлевичемъ, и вс другіе родители, и т, кто такъ или иначе думалъ о воспитаніи двочекъ, и гимназическое начальство — и потому взглядъ этотъ былъ твердъ, вренъ и неоспоримъ.
Самая гимназическая жизнь Сони была также очень обыкновенна: маленькіе романы, ухаживаніе за учителями, разговоры о секретахъ и танцы въ свободное время въ гимназіи. Дома: кром ученія уроковъ, занятія музыкой, вышиванія, прогулки съ мамой по городу — безъ мамы ее не отпускали, что считалось неприличнымъ — и сонъ, укрпляющій десятичасовой сонъ. Иногда приходили къ ней подруги, устраивали игры, танцы, иногда она уходила въ гости. И такъ текла ея жизнь, спокойная, женская, пріятная.
Соня была очень хорошенькая и это было, по мннію Анны Семеновны и всхъ знакомыхъ, большимъ счастіемъ. По мннію же Сони,— это было и счастіемъ, и несчастіемъ. Несчастіемъ это казалось ей въ ея дтств, когда она сама не придавала значенія своему лицу, но когда Анна Семеновна и Николай Яковлевичъ придавали ему большое значеніе. Не хотли сдлать вполн хорошенькой и пріучали ко всему ‘нарядному и изящному’: къ красивымъ, но неудобнымъ платьямъ, къ придающимъ таліи граціозность корсетамъ. И это ей не нравилось въ дтств. Но время шло и мало-по-малу она стала привыкать къ этому, и ея платье и бездлушки, которыя казались ей прежде такими ненужными, стали ее интересовать. Въ нихъ открылась для Сони новая невдомая ей прелесть. И чмъ боле она выростала, тмъ боле тайныхъ и новыхъ прелестей открывали ея платья и красота лица. Прежде ей было неловко, когда знакомые Анны Семеновны и Николая Яковлевича говорили ей, что она хорошенькая. Ей хотлось тогда убжать отъ нихъ и спрятаться куда-нибудь. Теперь ей это стало пріятно и льстило ей. Ей стали нравиться поклоненіе, успхъ на вечерахъ и зависть этому успху ея подругъ. Она стала долго просиживать передъ зеркаломъ и замчать, что ей къ лицу. Чмъ дальше, тмъ ясне она стала сознавать силу своей красоти и больше любить все то, что было связано съ красотой.
Въ этомъ возраст отрочества и юности было одно дйствительно хорошее. И это было — первая любовь.
Соня была тогда въ IV класс. Это было то время, когда она приготовлялась душой и тломъ сдлаться двушкой, но еще не была ею — время особой, только этому времени свойственной прелести полу-ребенка. Переходъ къ той Сон, которой она сдлалась потомъ, назрвалъ, но не совершался, и потому все, что въ ней было хорошаго, инстинктивно вырывалось наружу. Это была пора, когда она боле всего сопротивлялась взглядамъ родителей и, стараясь не думать о своемъ лиц, невольно стала отгадывать его красоту. Она была тогда особенно эксцентрична. То ей хотлось быть мальчикомъ и бгать, какъ они, то она, сама не зная отчего, стыдилась ихъ.
Какъ уже мы видли, она познакомилась со своей первой любовью — Сережей Истоминымъ на Рождеств въ клуб. Они условились видаться и, насколько было возможно для Сони, видались, Были у нихъ прогулки, катанія на конькахъ вмст, объятія и даже поцлуи. И все это было отлично отъ того, что окружало Соню, и было невинно и исполнено той свтлой и нжной прелестью, которая только бываетъ у невинныхъ, влюбленныхъ первою любовью дтей. Окончилось все это просто: Сережа перешелъ въ другую гимназію, и они разстались надолго… навсегда.
Воспоминаніе объ этой любви долго жило въ душ Сони. Около того же времени въ ней постепенно совершился поворотъ отъ прежней Сони къ новой, свтской и изящной барышн. Она сама не знала, когда и какъ это произошло. Но когда это произошло, она длалась новой съ каждымъ годомъ все боле и боле. Смена, которыя такъ долго и тщательно сяли окружавшіе ее,— принялись и стали быстро рости.
Она, наконецъ, усвоила себ тотъ взглядъ, что она создана для веселой богатой жизни и что главное для женщины — красота.— На мужчинъ она стала смотрть, какъ на особыя существа, совсмъ отличныя отъ женщинъ, какъ на ‘кавалеровъ’. Съ ними нужно было совсмъ иначе держаться и единственно возможное отношеніе молодой двушки къ мужчин было отношеніе легкой игры, ухаживанія, флирта. Было неприлично выходить къ молодому мужчин иначе, какъ нарядно одтой и въ корсет. Было дурно одной вечеромъ гулять съ мужчиной. И для того, чтобы говорить съ ними, были особые предметы разговора, особый способъ и особый, неизъяснимый и непонятный для того, кто его не знаетъ, языкъ. Это называлось правилами приличія и знаніемъ общественности, и всему этому скоро Соня научилась.
Было еще въ послднемъ класс гимназіи одно увлеченіе у Сони и это была ея послдняя чистая любовь. Это — любовь къ Катеньк Бекманъ, ея подруг по классу. Катя была славная, двушка подростокъ со свтлыми порывами и мечтами. Не смотря на то, что он во многомъ были полныя противоположности, а можетъ быть именно потому, он очень сошлись. Катенька не то, чтобы ясно знала, въ чемъ было благо, и вслдствіе этого знанія стремилась къ нему, но она всмъ существомъ своимъ какъ бы чувствовала его значеніе и въ томъ была особенная прелесть. Везд, гд она появлялась, она распространяла атмосферу счастья, смха, невинности. Этотъ прелестный подростокъ таилъ въ себ безконечныя возможности духовной жизни.
Соня съ первой встрчи почувствовала къ Кат особое, непонятное ей влеченіе. Видть Катю, сидть около нея, брать ее за руки и разговаривать было для Сони высшимъ счастьемъ. Скоро он сошлись втроемъ: Катя, Соня и еще одна гимназистка, Вра Троицкая. Въ класс ихъ звали неразлучными.
Вра Троицкая была миловидная брюнетка, дочь помщика, веселая, свтская барышня. Она совмщала въ себ и часть тхъ качествъ, какія были въ Сон, любовь къ свтской жизни и элегантность, и стремленіе къ добру и веселость, какія были у Кати, и потому сошлась съ обими.
Это время дружбы было свтлымъ лучомъ въ послднихъ гимназическихъ годахъ Сони. Сколько было счастливыхъ минутъ и часовъ, которые он проводили вмст, сколько безконечныхъ разговоровъ, сколько сладкихъ мечтаній о будущемъ. Все было свтло, ярко и счастливо.
Семнадцати лтъ Соня кончила гимназію, побывала въ послдній разъ на акт, выслушала рчи начальника и начальницы, обмнялась карточками съ учителями, съ подругами и расплакалась, прощаясь съ Катей и Врой, которыя узжали въ другіе города. Он общали переписываться и никогда не забывать другъ друга…
То, что для Сони составляло въ продолженіе многихъ отроческихъ лтъ столь сильное желаніе, въ чемъ она видла цль всего ученія и достиженіе чего казалось ей такимъ огромнымъ счастьемъ — кончить гимназію и стать взрослой, то, наконецъ, случилось.
Еще въ послднихъ классахъ гимназіи, а тмъ боле по окончаніи ея, главной мечтой и заботой Сони было выйти замужъ за того, кто ей понравится. Къ этому главному условію Соня присоединяла остальное, мене важное, хотя и очень пріятное: хорошее состояніе и хорошую карьеру у мужа. Для Анны Семеновны и Николая Яковлевича, какъ людей, знающихъ жизнь, главная забота была въ томъ, чтобы Соня сдлала хорошую партію.
Въ тотъ годъ, когда Соня кончила гимназію, дла Любимовыхъ съ матеріальной стороны были особенно плохи. Они уже прожили небольшое приданое Анны Семеновны, и имъ приходилось длать долги, чтобы поддержать ту приличную и комфортабельную жизнь, къ которой они привыкли. По этой причин и еще потому, что наступило самое важное время, когда Сонечку нужно было выдавать замужъ, они стали длать долги, чтобы казаться боле состоятельными, чмъ были. Для этого служили вызды съ дорого стоющими нарядами, для этого хорошая квартира, для этого пріемные дни, на которые звалась молодежь и которые обходились въ 20—30 рублей.
На вечерахъ этихъ всмъ было скучно: хозяевамъ и гостямъ. И тмъ, и другимъ все это давно надоло. Но, не смотря на это, вс устраивали вечера и собирались другъ къ другу, потому что такъ было принято. Называлась это jours fixes.
У Любимовыхъ бывало человкъ 10—15. Нсколько пожилыхъ людей, товарищей Николая Яковлевича, которые все время играли въ винтъ, дв-три пожилыхъ дамы, которыя сидли весь вечеръ съ хозяйкой, разговаривали и скучали. Молодежь играла въ игры: индюшку, мннія, разговаривала, танцовала и вообще проводила время такъ, какъ проводятъ время на всхъ вечерахъ такого рода, Потомъ подавали ужинъ, вино и вс расходились.
Изъ всей этой мужской молодежи въ первый же годъ выдлились не то, чтобы женихи, но такіе молодые люди, которые могли сдлать предложеніе Сон, ухаживали за ней,— однимъ словомъ, по мннію Анны Семеновны и Николая Яковлевича, могли быть смло названы кандидатами въ женихи Сон. Ихъ было трое… почти трое.
Одинъ изъ нихъ былъ путеецъ, Путиловъ, красивый мужчина съ большими блокурыми усами. Оцъ строилъ мостъ недалеко отъ города и потому, что онъ былъ инженеръ,— получилъ выгодное назначенье, сорилъ деньгами и вс маменьки ухаживали за нимъ. Анна Семеновна считала его самымъ лучшимъ, пріятнымъ и желанныхъ женихомъ для Сони.
Вторымъ былъ Быковъ, Иванъ едоровичъ — Jean, какъ его звали — секретарь вновь открытаго въ город суда, милый, воспитанный Быковъ, сынъ едора Ильича, богатаго узднаго предводителя. Этотъ Быковъ, помимо своихъ другихъ достоинствъ, имлъ одно очень важное: онъ былъ ‘незамнимъ въ обществ’. Нужно ли было устроить интересную игру, развеселить барышень, придать оживленіе разговору,— Быковъбылъ мастеръ на вс руки, и его обожали вс дамы. Впрочемъ, онъ не ухаживалъ за Соней и ничмъ не выдлялъ ее отъ другихъ барышень — это была его черта: ухаживалъ одинаково за всми… но для Анны Семеновны и Николая Яковлевича онъ все-таки былъ кандидатомъ въ женихи для Сони, хоть-бы потому, что былъ женихомъ вообще. Третій кандидатъ былъ Овчининъ, офицеръ. Это былъ собственно кандидатъ не серьезный. Онъ, правда, могъ сдлать предложеніе и хотлъ сдлать — онъ былъ влюбленъ въ Соню,— но не удовлетворялъ условіямъ обезпеченности. Онъ былъ, такъ сказать, кандидатомъ въ запас, на случай, если не…
Вс эти три жениха, а въ особенности Путиловъ и Быковъ, были въ особенномъ почет у Николая Яковлевича и Анны Семеновны, выражавшемся въ хорошемъ вин за ужиномъ, милой, почти родственной любезности и частымъ приглашеніи ‘бывать за просто’. Оба, зная это, длали видъ, что ничего не замчаютъ. И это обстоятельство показывало, по общему мннію, ихъ высокую порядочность и воспитаніе.
Среди этихъ пріемовъ, да вечеровъ въ клуб, да театральныхъ представленій, какъ дорога среди шоссейныхъ столбовъ, текла жизнь Сони. Теперь, когда она кончила гимназію, ей совсмъ некуда было двать время. Она вставала въ 9 часовъ, пила чай, одвалась и такъ время проходило до полудня. Въ 12 она завтракала, отправлялась по лавкамъ и, если ничего не нужно было купить, она просто смотрла новую матерію, полученную изъ столицы. Придя домой, она иногда читала романы, чтобы убить время. Въ эти часы къ нимъ приходили знакомые запросто или съ визитомъ, а если никого не было, Соня вышивала или работала съ машиной.
Такъ шло время. Наступалъ обдъ. Посл обда, часовъ въ 6, она опять шла гулять съ Анной Семеновной. Вечеромъ же, если никого у нихъ не бывало и сами они не отправлялись куда-нибудь, было скучно. Тогда Соня играла на рояли и старалась какъ можно раньше лечь спать. Такъ проходили дни, недли, мсяцы. Такъ прошелъ годъ.
Среди этого однообразнаго сраго фона перваго года посл гимназіи, какъ лучъ свта среди тьмы, только одно было ярко и сильно — чувство радости отъ физической красоты и все то, что было связано съ нею. Какъ лтній цвтокъ, Соня съ каждымъ мсяцемъ становилась все лучше и лучше. Надежда успха и блистанія среди мужчинъ, лелянная еще въ гимназіи, начинала сбываться. На вечерахъ, куда она вызжала, лколо нея всегда была толпа кавалеровъ. Мужчины ухаживали за ней, говорили комплименты и цловали ей руки. Она была рада этому и горда успхомъ. Ей нравилось, когда она, немного поднявъ голову, шурша платьемъ, декольте, съ голыми прекрасными руками вступала въ залъ, помахивая веромъ, и проходила среди почтительно уступавшихъ ей дорогу и провожавшихъ ее взглядами мужчинъ. Она замчала ихъ и ей была непріятна ихъ циничность и въ то же время пріятно, что любуются ею. Она — еще такъ недавно двочка-гимназистка, на которую никто не обращалъ вниманія, она теперь знала, что вс эти взрослые люди, пожелай только она, сейчасъ подойдутъ, будутъ говорить ей комплименты и радоваться тому, что она съ ними пройдется. Она, какъ пчелка на солнц, грлась въ этомъ успх.
‘Какъ хорошо, что я такъ прелестна,— думала она иногда сама съ собою.— Какъ важно для женщины быть красивой. Неправда то, что Вра мн говорила, будто красота не главное, а есть какія-то высшія цли въ жизни. Вотъ она главная моя цль. Я ее чувствую, я ее знаю. Сіять своей красотой, наслаждаться, быть окруженной мужчинами и потомъ быть любимой, да… любимой, и любить его — вотъ счастіе! Всегда, во всю мою жизнь я буду ставить выше всего красоту. И я буду счастлива всегда. Какъ хорошо, что я красива, какъ хорошо’…
Приходили мужчины, садились около нея, любовались ею и своими словами и отношеніемъ подтверждали, что она права. Она говорила съ ними, смялась, кокетничала и наслаждалась.
Но ни это счастье успха, ни поклоненіе мужчинъ, ни вся безпечная свтская жизнь не могли затмить двухъ тяжелыхъ сторонъ двической жизни Сони. Это — отсутствіе свободы и денегъ.
Первое въ особенности быле тяжело. Какъ всякому живому существу, ей хотлось зависть только отъ себя самой, подчиняться только своимъ взглядамъ и самой распоряжаться своимъ временемъ. Но этого-то у нея, какъ и у всхъ ея подругъ, не было. Сколько бы она ни выростала, какой бы ни становилась развитой и опытной, все равно она не могла прибавить себ самостоятельности ни на одну іоту, и была подъ вчнымъ контролемъ у родителей. Они, всегда только они одни говорили: сдлай то-то и то-то,— то прилично и можно молоденькой двушк, а этого нельзя. И всегда оказывалось нельзя то, что было пріятно и съ точки зрнія Сони разумно, и всегда было можно то, что тяжело. Изъ за попытокъ къ этой свобод были столкновенія, были слезы. Но ни ссоры, ни слезы эти, ничто не могло измнить дла. Она похожа была на блку въ клтк, которая можетъ бжать все только въ одномъ направленіи. Кузенъ Петя, студентъ, разсказывалъ ей часто о своихъ шалостяхъ съ товарищами, и всегда Сон было завидно и досадно слушать его.— ‘Пет все возможно, и онъ свободенъ, хотя онъ моложе меня, а мн нельзя’.— Она чувствовала себя во власти родителей, какъ зврекъ въ стк.
Другая темная сторона этого года жизни Сони было отсутствіе своихъ денегъ и полная зависимость въ этомъ отношеніи отъ родителей. Нужно ли было купить, новую шляпу, или выбрать матерію на платье, или похать на извозчик, за всмъ этимъ приходилось обращаться къ папа. Николай Яковлевичъ, хотя никогда не отказывалъ ей въ деньгахъ, но, видимо, былъ недоволенъ. Онъ старался скрыть, но Соня чувствовала это и это было ей непріятно. Сегодня, завтра все обращаться, все просить, и такъ всегда и вчно, чувствовать себя какъ бы ребенкомъ, не имющимъ ничего своего, въ восемнадцать лтъ, съ стремленіемъ къ самостоятельности — все это мучило Соню и часто заставляло ее думать о томъ какъ, наконецъ, измнить все это.
И на вопросъ, все чаще и сильне требовавшій разршенія, на жгучій вопросъ, какъ сдлать, чтобы быть свободной и имть свои деньги — былъ одинъ только отвтъ: выйти замужъ.
Соня раньше, какъ многія двушки, имла о замужеств свое особое представленіе. Ей казалось, что жизнь замужнихъ женщинъ исполнена какой-то особой, необъяснимой, ей только свойственной прелести и она слогка мечтала о ней и хотла выйти замужъ, навеселившись вдоволь сначала. Теперь же, когда она поняла, что только въ замужеств она можетъ найти деньги и свободу и что все веселье двичей жизни есть только одинъ обманъ, она больше, чмъ когда нибудь, захотла быть замужней. Нужно было какъ можно скоре выйти замужъ и нельзя было ждать, когда представится тотъ, кого полюбишь. И она нечувствительно для себя отбросила свое первое требованіе: выйти за любимаго человка. Ища богатаго мужа, она стала смотрть на всхъ мужчинъ, съ кмъ встрчалась, только съ этой точки зрнія. И вс подруги, и родныя, и знакомыя, желавшія ей добра, одобряли этотъ ея взглядъ.
Въ клуб былъ семейный вечеръ. Собралось много народу и было очень оживленно. Оркестръ игралъ кадриль. Дирижеръ-артиллеристъ, высокій блондинъ, окончивъ шестую фигуру, весь потный и красный, съ измученнымъ лицомъ, обмахиваясь платкомъ, бгалъ по зал, звеня шпорами, и кричалъ танцующимъ окончательно охрипшимъ голосомъ, по-французски, эволюціи новой, имъ придуманной фигуры. Но отъ того ли, что его не было слышно или вс устали и никто не обращалъ вниманія на его слова, никто не слушался и вышелъ безпорядокъ. Одни должны были поднять руки и во время не подняли, другіе не сдлали должное chane и зашли не туда, куда нужно было. Все смшалось, спуталось и вс, наконецъ, остановились, смясь этому безпорядку и отчаянію дирижера.
Соня танцовала съ дирижеромъ. Ей было весело. Она чувствовала, что она сегодня хороша и была довольна этимъ и тмъ, что она танцуетъ съ дирижеромъ у всхъ на виду, и радовалась своему обычному успху и блистанію красоты. Когда кончилась кадриль и она вышла изъ уборной, гд, взглянувъ на зеркало и полюбовавшись собой, она слегка напудряла лицо, она пошла отыскивать Анну Семеновну и нашла ее въ столовой за чайнымъ столомъ. Анна Семеновна сидла не одна. Около нея были съ правой стороны толстый отставной военный генералъ, давнишній знакомый, и слва какой-то незнакомый Сон мужчина, среднихъ лтъ, въ пенснэ, съ сухимъ выраженіемъ лица.
— Ну, что, натанцовалась? — сказала ей Анна Семеновна, когда она подошла.— Устала? Хочешь чаю? Садись. Да, вдь ты не знакома,— прибавила она, видя, что господинъ всталъ,— Николай Александровичъ Пушкаревъ. Новый гость въ нашемъ город…
Соня сла около Пушкарева и стала обмахиваться веромъ. ‘
— Устала,— сказала она, улыбаясь матери.
— Да?— проговорила Анна Семеновна, не смотря на нее и слушая внимательно генерала. Соня стала снимать перчатку съ лвой руки и оглядывала проходящихъ. Снявъ перчатки и положивъ свои полныя прелестныя руки на столъ, она стала медленно прихлебывать чай. Анна Семеновна, воспользовавшись тмъ, что генералъ остановилъ на минуту свою рчь, обернулась къ ней и, взглянувъ на нее любящимъ взглядомъ, сказала:
— Гд же ты своего кавалера оставила?
— Онъ занятъ, бдный, дирижерствомъ. Совсмъ измучился,— сказала Соня, улыбаясь.
— Ну ничего. Тебя Николай Александровичъ не откажется завять,— сказала Анна Семеновна тмъ тономъ, который былъ понятенъ только Сон и говорилъ ей: ну, вотъ теб новый кавалеръ.
Николай Александровичъ сдлалъ утвердительное движеніе, которое должно было показать, что онъ всмъ сердцемъ принимаетъ это предложеніе. Но, не смотря на это, онъ продолжалъ молчать. Когда это молчаніе стало длиться слишкомъ долго, такъ что сдлалось неловко, Соня, удивляясь въ душ этому странному невжливому молчанію, сама завязала тотъ легкій салонный разговоръ, вести который ей было такъ легко и привычно.
— Вы недавно въ нашемъ город? — спросила она, не поворачиваясь къ нему, но глядя разсянно вдаль.
— Три дня только.
— И долго думаете пробыть?
— Право, не знаю. Это будетъ зависть отъ многихъ обстоятельствъ,— произнесъ онъ, не подымая глазъ и смотря на ея полную руку, игравшую ножомъ.— Какъ мн понравится.
— Если такъ,— сказала Соня, чуть улыбаясь и чувствуя, что она по своей привычк начинаетъ оживляться разговоромъ,— то вы, вроятно, скоро удете. Веселья вы здсь не найдете.— Она стала смотрть на лицо Николая Александровича. Она такъ углубилась въ это разсматриваніе, что не слыхала его отвтовъ и, чтобы не дать замтить это, улыбнулась этому отвту неопредленной улыбкой.
Они замолчали. И снова молчаніе сдлалось настолько долгимъ, что оба почувствовали его неприличіе и старались найти предметъ разговора.
— Отчего вы не танцуете? — спросила первая Соня, переведя на слова первую попавшуюся ей мысль.
— Я не умю, т. е. не умю хорошо, а плохо танцовать, по моему, не стоитъ.
— Вотъ пустяки! Кто здсь хорошо танцуетъ? Вс какъ-нибудь.
— Я совсмъ не умю,— сказалъ Николай Александровичъ.
Они замолчали. Соня взяла виноградъ и, ощипывая ягоды длинными красивыми пальцами, сидла такъ, какъ будто она была очень занята своимъ дломъ.
— Я васъ оставляю. Пойду посмотрть съ генераломъ, какъ танцуютъ,— сказала Анна Семеновна.
Это ‘васъ’ ни для кого не было замтно и не могло быть замтно, но для Сони оно было исполнено особаго опредленнаго смысла. И Соня, смотря на Анну Семеновну, улыбнулась этому смыслу.
Анна Семеновна и генералъ ушли. И сейчасъ же Соня почувствовала, что надо было скоре приводить въ исполненіе это ‘васъ’.
— Вы любите танцы? — спросилъ вдругъ самъ Николай Александровичъ. Этотъ вопросъ былъ такъ неожиданъ, что Соня смутилась. Она думала о томъ, что вотъ теперь ей снова приходится смотрть на этого молодого человка, какъ на многихъ другихъ раньше, какъ на возможнаго жениха. И въ этомъ смысл было это ‘васъ’. И глядя на него, она испытывала сложное чувство непріятности и какойто удовлетворенной радости въ одно и то же время.
— Да, очень,— сказала она, отвчая на вопросъ Николая Александровича.
— Счастливицы вы, женщины, въ этомъ отношеніи,— сказалъ оживленно Николай Александровичъ:— мы, мужчины, обыкновенно лишены этого удовольствія.
— Кто же вамъ мшаетъ?
— Какъ вамъ сказать, мы отвыкли отъ этого. Я говорю про штатскихъ. Посмотрите,— большинство не танцуетъ, военные…
— Военные лучше васъ,— перебила Соня. И улыбнувшись ему и блестя глазами, добавила:— по крайней мр въ танцахъ.
— Въ танцахъ — пожалуй, вы правы. Это ихъ единственно неотъемлемыя достоинства.
— Вы не любите военныхъ?
— А вы?
— Я? — сказала Соня, смотря на него широко-раскрытыми блестящими глазами, какъ будто удивляясь, какъ можно спрашивать объ этомъ. — Я? да, я люблю ихъ.— Она засмялась. Нтъ, вы не можете понять, какой смшной вопросъ вы мн задали! — сказала она сквозь смхъ. — Разв можно ихъ не любить?
— Если бы я былъ женщиной, то я бы тоже предпочиталъ ихъ штатскимъ. Мы хороши — простите за откровенность — какъ мужья, но не какъ кавалеры.
— Нтъ, это неправда. Я шучу. Я заступлюсь за васъ, если вы не умете сами за себя заступиться, я лично,— она подняла глаза и остановила взоръ на Никола Александрович,— стала бы охотне танцовать со штатскими, чмъ съ военными.
Она полуобернулась къ нему, чтобы взять ножикъ, и красота ея плечъ поразила Николая Александровича. Онъ смотрлъ и любовался ихъ близной, ихъ округленностью, ласкавшею глазъ, изяществомъ линіи поворота шеи и тмъ мстомъ, гд идетъ между плечъ продольный манящій разрзъ — смотрлъ на все это влюбленными въ это тло глазами и не хотлъ, и не могъ оторваться, точно красота ихъ заворожила его.
— Да… разв такъ,— медленно, какъ будто что-то припоминая, произнесъ онъ, когда Соня обернулась и нарушилось очарованіе.— Но во всякомъ случа вы предпочли бы танцовать съ военнымъ, чмъ разговаривать со штатскимъ?
— Смотря съ кмъ,— сказала она, взглянувъ прямо на него и дразня его этими словами. Она вдругъ встала. Грудь ея колыхалась, и ея обнаженность жгла его.— ‘Да очень, очень красива’,— мысленно сказалъ онъ себ.
— Идемте ходить,— предложила она. И они пошли въ залъ. Зеркало отразило ихъ вмст, его сухую высокую фигуру во фрак и ея стройное, въ бальномъ плать, молодое, мистами обнаженное тло и ея прелестную съ взбитыми по мод волосами голову. Глаза ихъ встртились въ зеркал и глаза Николая Александровича сказали то, чего не могли сказать губы.
— Вы говорите: смотря съ кмъ. Ну… а если бы со мной?.. Признайтесь, вы бы предпочли танцовать съ кмъ-нибудь, чмъ ходить со мной,— засмялся непріятно и натянуто Николай Александровичъ.
— Я васъ такъ мало знаю,— отвтила уклончиво Соня.
— И потому предпочли бы танцовать,— докончилъ онъ полу-шутя, полу-серьезно.
— Вы хотите, чтобы я вамъ доказала, что нтъ.
— Я увренъ, что вы не докажете,— сказалъ онъ, чувствуя, что ему ужасно хочется другого.
— Ну, хорошо. Давайте пари,— сказала она, улыбкой показывая, что она исполняетъ его желаніе.
— О чемъ?
— О чемъ хотите… Впрочемъ, нтъ. Если вы проиграете, вы должны въ наказаніе сидть со мной цлый вечеръ,— сказала она, думая про себя, что какъ ни непріятно, но все же нужно длать это важное и понятное для нея дло. ‘Выйти замужъ — свобода, счастье… влюбить его и выйти’,— проносилось въ ея голов.
— Дайте вашу руку,— сказала она. — Пойдемъ.
Они пошли и оживленно разговаривали, пробиралсь въ гостиную среди другихъ паръ. Около нихъ ходили, смялись, шумли, и везд было шуршаніе платьевъ, блескъ туалетовъ и обнаженныхъ тлъ, тихія слова, улыбавшіяся лица и везд яркій, ржущій глаза свтъ.
Былъ третій часъ ночи. Музыканты играли безконечную кадриль-монстръ.
По четыремъ стнамъ зала сидли длинными рядами танцующіе: фраки, мундиры смнялись женскими бальными платьями. Но не смотря на этотъ поздній часъ, вншнее, кажущееся веселіе. не уменьшалось, и съ еще болыинмъ стараніемъ скользили танцующія пары, еще боле покраснли лица и обмахивались верами и платками отъ жары. Было очень душно, и какая-то тонкая пыль носилась въ воздух.
Въ одной изъ гостиныхъ, мягко освщенныхъ цвтными фонарями, сидли на мягкихъ креслахъ съ кривыми ножками Соня и Николай Алексайдровичъ и разговаривали о томъ, о чёмъ часто говорятъ мужчина и женщина — о любви. Въ гостиной было уютно и тихо и вс звуки бала, долетавшіе сюда, таяли здсь. Изрдка проходили пары — и на минуту нарушали ихъ уединеніе.
— Любовь — это такая серьезная вещь для насъ, женщинъ, и такая ничтожная для мужчинъ,— говорила Соня, смотря внизъ на свои маленькія ножки въ блыхъ туфелькахъ, положенныя одна на другую.
— Но почему же только для васъ? Разв мы не любимъ? Нтъ, мн скоре кажется наоборотъ. Это мы, мужчины, способны искренно любить. Я не знаю, лучше ли это, или хуже, но это такъ.
— Нтъ, не говорите этого. Вы не правы. Когда женщина любитъ, она вся отдается любимому человку, она о немъ только думаетъ, а мужчина… а мужчина… Я, право, не знаю, какъ мужчина… — сказала Соня, засмявшись. И когда она засмялась, съ ней засмялось все: и носъ, и губы, и, главное, большіе, прекрасные, наивно-смотрвшіе на него глаза.
— Мужчина не отдается женщин. Онъ беретъ ее и даетъ ей себя, свою силу, власть,— сказалъ Николай Александровичъ, пораженный красотой ея смха.
— Власть, какую власть?
— Власть души, ума.
— Ума? — переспросила машинально и удивленно, какъ бы не довряя значенію его словъ, Соня. Ей вспомнился при этихъ словахъ кузенъ Петя, и она сейчасъ перевела, по привычк не думать, эту мысль на слова:— Вотъ интересно, какую это власть ума передастъ своей жен мой двоюродный братъ Костя,— сказала она, улыбаясь и какъ бы сдерживаясь, чтобы не разсмяться.
— Вы думаете, я пойманъ? Это исключенія.
— Они такъ часты.
— Вы находите?
— Не знаю.
— Какъ не знаете?
— Такъ, не знаю… Однако уже вальсъ играютъ,— сказала Соня разсянно, прислушиваясь къ звукамъ музыки.
— Вы хотите танцовать?
Соня улыбнулась.
— Нтъ, вдь я ваша плнница. Нтъ, не хочу…— и когда она это сказала, сейчасъ же подумала о томъ, какъ скучно сидть съ этимъ человкомъ и какъ пріятно было бы потанцовать немного. Но она всми силами старалась показать, что ей весело и интересно говорить съ Николаемъ Александровичемъ. Она такъ привыкла къ этому постоянному обману, что, какъ хорошій актеръ, иногда позволяла себ шалость, отступленія отъ строгости роли, потому что сознавала въ себ власть, когда нужно, снова возвратиться къ игр. И теперь она, сдлавъ эту шалость, не слушала его.
— Если вы находите этотъ плнъ для васъ стснительнымъ, то вы можете прекратить его,— проговорилъ, красня, Николай Александровичъ.
— Не хочу. Мн съ вами вовсе не скучно.
— Но и не весело.
— Посмотрите, какая хорошенькая!… — сказала Соня, не отвчая ему и указывая веромъ на одну барышню, шедшую по залу.— Не правда ли?
Она подняла при этомъ плечи и повела шеей, какъ будто придерживая спустившееся съ плечъ платье. Она обернулась нсколько въ профиль и опять, какъ раньше, маленькія горвшія уши и нжный контуръ ея шеи поразили Николая Александровича неожиданной прелестью. Ему вдругъ страшно захотлось приложить губы къ атласу этихъ плечъ, и онъ ничего не слышалъ, смотрлъ и не понималъ.
— Вы не слушаете,— сказала Соня, поворачиваясь къ нему.
Декольте ея было низко, и онъ видлъ разрзъ ея груди, видлъ, какъ она колыхалась при дыханіи и словно нарочно дразнила его… И ему захотлось, какъ животному, обладать этой красотою, цловать ее, наслаждаться.
— Нтъ, да, такъ… — сказалъ онъ, самъ не понимая, что говоритъ.
— ‘Я понимаю тебя: ты любуешься мною. Ну любуйся и знай, что все это можетъ быть твоимъ’,— говорила она, ея взглядъ, улыбка.
— Послушайте, такъ вы все-таки находите, что одни вы, мужчины, способны искренно любить? — сказала Соня, окончивъ свою шалость и теперь снова возвращаясь къ своей роли.
— Вы не можете судить правильно о женской любви… Вы… простите, я буду говорить прямо — вы, конечно, никого еще не любили, и это понятно, вы такъ молоды,— сказалъ Николай Александровичъ, одушевляясь разговоромъ.
— Я?..— произнесла Соня, останавливая на немъ свои глаза и будто удивляясь его вопросу,— зачмъ вамъ это знать?
— Простите, но это не простое любопытство. Это… Впрочемъ, не отвчайте, если не хотите. Я такъ спросилъ, невольно…
— Почемъ вы знаете, быть можетъ, я была влюблена. Этого не говорятъ. Вотъ вы бы не сказали, если бы я у васъ спросила объ этомъ.
— Нтъ, отчего же, я бы сказалъ. Что тутъ такого?
— Ну скажите…
— Вы хотите этого?
— Ну да, хочу… Ну, я жду… Что-жъ вы?..
— До сихъ поръ… нтъ.
— До… сихъ… поръ,— медленно повторила Соня.— Ну а теперь?… — Соня смло взглянула на него.
— ‘Теперь ты мн нравишься’ — такъ явственно сказали его глаза, что она не стала настаивать на отвт и замолчала. Они сидли другъ противъ друга, смотрли и не находили больше словъ. То, что нужно было сказать,— уже сказано, то, что нужно было длать, принадлежало будущему. Оба они чувствовали, что, не смотря на незначительность разговора, между ними установилась какъ-то особая неизъяснимая связь. И оба не понимали, какъ и когда это случилось.
Въ сосдней комнат послышался смхъ и отдльныя громкія слова. Зашуршала и отдернулась портьера, и Анна Семеновна съ другой дамой вошла въ гостиную. Дама эта была извстная всему городу Nadine Безбдова, одна изъ самыхъ богатыхъ и самыхъ неудачныхъ въ поискахъ за женихами старыхъ двъ.
Nadine Безбдова принадлежала къ тому разряду взрослыхъ двицъ, которыя, обладая отъ природы недурной наружностью и хорошимъ приданымъ, тмъ не мене не нравятся мужчинамъ и никакъ не могутъ выйти замужъ. Она стала вызжать съ 17-ти лтъ, чтобы сдлать партію, и не пропускала ни одного вечера, ни одного развлеченія. Все, самое модное, красивое изъ новостей женскаго туалета, прежде всего было на Nadine. Но, не смотря на все это, Nadine, вызжавшая уже 12 лтъ и сильно подурнвшая, все такъ же безуспшно стремилась къ своей цли и не только не примирилась со своей судьбой, но теперь на каждаго мужчину смотрла лишь, какъ на возможнаго жениха.
Увидавъ Соню и Николая Александровича вмст, она улыбнулась, по привычк думая, что ея улыбка такъже красива, какъ и раньше, и пошла къ нимъ.
— Ахъ, Соня, вы здсь. Я васъ ищу, а вотъ вы куда забрались… — говорила она, показывая желтые зубы,— очень рада.. Вы прізжій? — сказала она, когда ей представили Николая Александровича.
— Да, я недавно здсь…— отвтилъ Пушкаревъ.
— И надюсь, не будете скучать. Мы…— она взглянула на Соню,— мы сумемъ развеселить васъ. Это наша обязанность. Ну, разсказывайте намъ, какъ вамъ понравился нашъ городъ?— проговорила она, садясь и, очевидно, готовясь веселить Николая Александровича.
— Я слишкомъ мало знакомъ съ нимъ,— сказалъ Николай Александровичъ. И слово за слово они завязали разговоръ.
Анна Семеновна взглянула на Пушкарева и на Соню. Соня тоже посмотрла на нее. Ихъ взоры встртились и сказали другъ другу то, чего не могли вымолвить губы.
— Ну что, теб весело? — спросила громко Анна Семеновна.— ‘Ужъ не скучаешь ли ты съ нимъ и не хочешь ли танцовать? Какъ знаешь, но это будетъ очень глупо’,— говорили ея глаза.
— Да, очень,— отвтила Соня и взглядъ ея тоже сказалъ: ‘Мн скучно, но я знаю, для чего это нужно. И я исполню это’.
Анна Семеновна обратилась къ Nadine:
— Пойдемте, Надежда Осиповна. Мн еще вамъ нужно кое-что сказать. Мы не докончили разговора.
— Нтъ, подождите. Мы докончимъ это потомъ. У насъ начался такой интересный разговоръ съ Николаемъ Александровичемъ,— сказала Nadine. Она боялась, что ей не дадутъ поговорить съ этимъ новымъ мужчиной, быть можетъ, впослдствіи ея женихомъ.
— Мы сейчасъ придемъ, Надежда Осиповна. Тогда вы наговоритесь. Теперь только на минутку,— сказала, стараясь быть спокойной, Анна Семеновна.
Nadine не обернулась къ ней, и въ ея взгляд было столько ршимости ни за что не выпустить на этотъ разъ кавалера, что Анна Семеновна поняла, что ей не удастся долго оставить Николая Александровича съ Соней наедин. Она вздохнула и сла.
— Такъ вы, значитъ, утверждаете, что счастье въ жизни создается нами,— говорила Nadine, теперь все забывъ, кром разговора съ Пушкаревымъ.— Нтъ, я никогда не соглашусь съ этимъ. По моему, счастье зависитъ отъ случая.
Анна Семеновна и Соня сидли и смотрли другъ на друга молча. Nadine весело болтала. Николай Александровичъ отвчалъ нехотя и смотрлъ на Соню. Когда это стало продолжаться слишкомъ долго, Анна Семеновна еще разъ вздохнула и съ видомъ готовности на все встала и подошла къ Nadine.
— Такъ пойдемте, Надежда Осиповна. Вы мн не отдали еще мои вещицы, а я сейчасъ узжаю,— произнесла она такимъ ршительнымъ тономъ, что Nadine поняла, въ свою очередь, что разговору приходитъ конецъ.
— Сейчасъ, два слова,— обернулась она къ Анн Семеновн, хватаясь какъ утопающій за соломенку. Но въ это время Николай Александровичъ всталъ, подошелъ къ Сон и заговорилъ съ нею.
Анна Семеновна посмотрла на Nadine.— ‘Вы видите, онъ самъ къ ней идетъ’,— говорилъ ея взглядъ. Nadine подошла къ Николаю Александровичу и подала ему руку.
— До свиданія, надюсь еще увидаться. Я съ большимъ удовольствіемъ съ вами бесдовала,— сказала она, все улыбаясь.
Когда он ушли, Соня посмотрла имъ вслдъ и вдругъ ей сдлалось непріятно и отъ обращенія съ Nadine, и отъ того, что она завлекаетъ Николая Александровича, не любя его, и что она унижаетъ себя этимъ. Она вспомнила другой вечеръ, когда она вызжала въ первый разъ, гд все было такъ хорошо и свтло — она вспомнила все это и вздохнула.
— О чемъ вы? — спросилъ Николай Александровичъ.
— О чемъ?… такъ ничего… о прошломъ.
— Что жъ, оно было разв такъ интересно? — спросилъ насмшливо Николай Александровичъ.
— Очень.
— И вы бы желали возвратить его?
‘Поздно, поздно теперь раскаиваться,— подумала Соня, отвчая себ на какой-то вопросъ.— Нужно не думать, но длать то, о чемъ думала давно’.— Ахъ, вы спрашиваете…— сказала она, спохватившись.— Да, конечно, желала бы, впрочемъ… не знаю.
— Но вы не сказали, нравится ли вамъ кто-нибудь теперь? — спросилъ Николай Александровичъ, вопросительно взглянувъ на нее и потомъ опуская свой взоръ на полъ.
Соня ничего не отвтила Она чувствовала такую непріязнь и легкое отвращеніе къ тому, съ кмъ она принудила себя говорить нсколько часовъ, такъ ей захотлось кончить эти разговоры и, главное, такъ было стыдно за себя, что она не могла себя принуждать больше и встала.
— Вы куда? — спросилъ Николай Александровичъ.
— На минутку въ уборную,— сказала она, уходя.
— Такъ вамъ никто не нравится? — повторилъ настойчиво Николай Александровичъ, вставая.
Она опять ничего ему не сказала и даже не обернулась. Шурша шелковой юбкой, она быстро шла по гостиной. Николаю Александровичу были видны ея покатыя, красивыя плечи, сильно обнаженныя сзади, и прядь тонкихъ волосъ, поднятыхъ надъ шеей къ прическ. И эти волосы, и плечи, и мускулистая, словно выточенная, шея раздражающе дйствовали на него. Онъ смотрлъ, какъ она шла, здоровая, изящная, красивая и какъ она исчезла въ уборной.
‘Конечно…’ — сказалъ онъ мысленно себ, отвчая на какой-то возникшій въ его ум вопросъ. Онъ посмотрлъ на себя въ зеркало и, нахмурившись, отвернулся и сталъ ходить взадъ и впередъ.
Теперь — кто ей теперь нравится, какъ бы я желалъ это знать. Какъ бы я хотлъ быть имъ,— подумалъ онъ. Онъ прошелся нсколько разъ.— Какъ она молода и прекрасна. Неужели это то? — подумалъ онъ, ощущая въ себ новое неуяснимое чувство какого-то счастья, жизни, сумасшествія.— Быть не можетъ.— Онъ сказалъ это себ, но въ глубин души почувствовалъ, что это уже совершилось, и ему оно было пріятно и страшно. И онъ не сталъ больше объ этомъ думать, а слъ въ кресло и сталъ припоминать ее, ея слова, движенія, радуясь чему-то пріятному, что было уже въ нихъ, и тому, что это пріятное и прекрасное сейчасъ снова, лишь она войдетъ, начнется. Онъ облокотился на столъ рукой и шепталъ про себя: ‘какъ хорошо, хорошо’!..
Войдя въ уборную, Соня подошла къ зеркалу, посмотрла на себя спереди, полуобернулась, поправила ленточку и улыбнулась себ. Идти назадъ къ Николаю Александровичу она не хотла. Посл долгаго разговора съ нимъ, который она вела безъ всякаго удовольствія, она испытывала радость освобожденія отъ узъ, связывавшихъ ее. Она прошлась нсколько разъ по уборной, подошла къ двери, которая выходила въ аванъ-залъ, и стала смотрть на проходящихъ. Хорошенькій, очень молодой, только что выпущенный изъ училища офицеръ, знакомый Сон, вошелъ въ столовую, блестя золочеными украшеніями новаго сюртука. Увидвъ Соню, онъ улыбнулся и, звеня шпорами и скользя въ тактъ доносившимся звукамъ вальса, подбжалъ къ ней.
— Пойдемте танцовать, Софья Николаевна,— издали закричалъ онъ ей веселымъ молодымъ голосомъ, сжимая ей крпко руку, когда подошелъ ближе.
Соня покачала головой.
— Что, вы не хотите?.. Почему?
— Такъ, не хочется.
— Да не можетъ быть! Вотъ удивительно, чтобы молоденькая барышня не хотла танцовать. И вдобавокъ такая хорошенькая,— сказалъ онъ просто и прямо, глядя на нее добрыми смющимися глазами, увренный въ томъ, что нельзя сердиться на его комплименты.— Вотъ ни за что не поврю, идемте, право, а?..
Если бы кто-нибудь изъ мужчинъ сказалъ Сон то, что сказалъ этотъ офицеръ, то Соня бы разсердилась. Но съ этимъ молоденькимъ веселымъ офицеромъ у Сояи съ перваго же дня знакомства установились такія простыя отношенія, что Соня не могла себ представить, какъ бы она стала сердиться на него, до того онъ былъ простой, добренькій офицеръ. И не только съ Соней — со всми барышнями онъ былъ въ такихъ простыхъ, дружественныхъ отношеніяхъ, такъ что его даже не считали мужчиной, а просто кавалеромъ для танцевъ.
— Какой вы странный!.. Мн не хочется,— сказала Соня, невольно улыбаясь ему.
— Вотъ, улыбаетесь. Наврно шутите, ха, ха! Не поврю, ни за что не поврю, хотя убейте. Un tour вальса. Хорошо? Вашу руку,— говорилъ онъ, засыпая Соню вопросами.
— Я, право, не знаю…— сказала Соня, сдаваясь. Ей очень хотлось потанцовать, но вмст съ тмъ было неловко заставлять Николая Александровича такъ долго ожидать себя. Эти чувства боролись въ ней. И первое естественное чувство длать то, что хочется, какъ всегда, побдило.— ‘Что изъ того, что я разъ пройдусь. Вдь не пьяница же я, въ самомъ дл’,— подумала она и, подавъ руку офицеру, пошла въ залъ.
Сдлавъ два тура, съ закружившеюся немного отъ танца головой, она снова вошла въ уборную. Въ уборной передъ зеркаломъ стояла подруга Сони по гимназіи, Лиза Куломзина, недурненькая брюнетка, уже вышедшая замужъ и скоро узжавшая въ другой городъ.
— Что, танцовала? — сказала Лиза, не оборачиваясь и видя Соню въ зеркал.
— Да, немного… прелесть,— проговорила Соня, испытывая волнующее пріятное ощущеніе нги и головокруженія, которое она всегда испытывала во время танцевъ.
— Я тоже танцовала. Жара какая. Мужъ тащитъ домой, а я не хочу.
— Останься.
— Да… а ты?
— Елизавета Алексевна… Софья Николаевна. Мы за вами!..— раздались голоса.
Въ двери уборной стояли два офицера: одинъ — тотъ, съ которымъ Соня только что танцовала, другой — постарше. Они смотрли на уборную, не отваживаясь туда войти, но вмст съ тмъ показывая своимъ видомъ, что, если понадобится, они войдутъ туда и сдлаютъ это неприличіе съ такой милой шаловливостью, что на нихъ нельзя будетъ сердиться.
— Что это, господа. Какъ не стыдно, точно дти. Дамы одваются, а они входятъ,— притворно сердито сказала Лиза.
— Pardon, Елизавета Алексевна, но уже сейчасъ кончаютъ вальсъ. Насилу упросилъ дирижера продолжить на пять минутъ только для васъ.