Смерть, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. МЕРЕЖКОВСКІЙ

СИМВОЛЫ
(ПСНИ И ПОЭМЫ)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1892

СМЕРТЬ.
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОЭМА.

ПЕРВАЯ ПСНЬ.

Анакреонъ, поднявъ свой кубокъ,

Склонивъ на грудь румяный ликъ,

Бывало плъ любовь голубокъ,

Внчанный розами старикъ.

И ты, въ пріют музъ и грацій,

Безпечно дни провелъ, Горацій:

Пвцы, не вдая заботъ,

Свой медъ, какъ пчелы, собирали.

И былъ отраденъ ихъ восходъ,

Закатъ блаженный — безъ печали.

Такъ жилъ, вдали отъ всхъ тревогъ,

Художникъ древности, какъ богъ.

II.

Бывало, въ мирномъ кабинет,

И наши лирики могли

Хвалить, забывъ про все на свт,

Красоты неба и земли…

Теперь совсмъ иное время:

Поэтовъ втренное племя

Желзный вкъ поработилъ.

Царитъ надъ нами муза гнва,

И стихъ унылый сердцу милъ.

Веселья прежняго напва,

Друзья, не требуйте отъ насъ…

Но съ Богомъ въ путь: начну разсказъ…

III.

Нашъ городъ скучный и холодный

Въ стихахъ задумчивыхъ пою,

Нашъ Сверъ мрачный и безплодный,

Отчизну бдную мою.

Въ огромномъ Невскомъ и Литейной,

Въ ихъ красот прямолинейной,

Въ Нев, закованной въ гранитъ,—

Есть духъ суровый. Городъ бдный,

Недаромъ надъ тобой царитъ

На глыб камня Всадникъ Мдный:

Ты полонъ страха и тоски —

Подъ грознымъ маніемъ руки

IV.

Петровой! Въ город туманномъ,

Въ громадахъ улицъ — мысль одна,

Какъ лучъ въ кристалл многогранномъ,

Кругомъ везд отражена.

Въ холодномъ блдномъ небосвод,

И въ этой сверной природ

Таится кроткая печаль:

Когда гляжу на мрачный Невскій,

На отуманенную даль,—

Твоихъ героевъ, Достоевскій,

Припоминаю. Русскій духъ

И здсь, быть можетъ, не потухъ.

И здсь не дремлетъ въ людяхъ совсть,

И здсь на лицахъ молодыхъ

Я иногда читаю повсть

Страданій гордыхъ и нмыхъ. ‘

Люблю смотрть,^—какъ негодуетъ

Нева, лишь съ запада подуетъ

Могучій втеръ. Синій ледъ

Лучами теплыми расколотъ,

Къ морямъ волна его несетъ…

За то зимой въ столиц — холодъ,

И неподвижна, и мертва

Подъ снжнымъ саваномъ Нева…

VI.

Былъ часъ, когда сквозь дымъ душистый

Сигаръ, межъ фруктовъ, на стол,

Подъ лампой блещетъ золотистый

Ликеръ въ граненомъ хрустал,

Когда, минутъ не тратя даромъ,

Сидитъ за третьимъ самоваромъ

Чиновникъ бдный на Пескахъ,

Зоветъ соперниковъ для винта

Хозяинъ съ картами въ рукахъ,

Когда въ проходахъ лабиринта

У мрачныхъ театральныхъ кассъ

Шумитъ толпа и блещетъ газъ.

VII.

А за Невою, сномъ объятый,

Огромный рядъ домовъ почилъ,

На крышахъ снгъ голубоватый

Холодный мсяцъ озарилъ.

И онъ печальнымъ, робкимъ взоромъ

Сквозь окна съ ледянымъ узоромъ

Въ большую Комнату проникъ,

И блдный лучъ упалъ на стклянки,

На груды атласовъ и книгъ,

На микроскопъ, реторты, банки…

И романтичная луна

Глядитъ на все, удивлена:

VIII.

Не лепестки цвтущихъ лилій,

Не росы,— тихій, лунный свтъ

Посеребрилъ подъ слоемъ пыли

Анатомическій скелетъ.

Сидитъ хозяинъ въ креслахъ. Рядомъ

Съ лицомъ румянымъ, съ умнымъ взглядомъ

Холодныхъ глазъ — веселый гость.

Онъ зажигаетъ папиросу

И говорить: ‘Послушай, злость

Безцльна. Глупому вопросу

Ты придаешь трагизмъ. Поврь,

Гони природу нашу въ дверь,—

IX.

‘Она въ окно войдетъ. Мой милый,

Ты жилъ въ ученой кель, страхъ

Предъ міромъ чувствуя, унылый

И нелюдимый, какъ монахъ.

По первый пылъ двичьей ласки,

Лукавый смхъ, живые глазки,—

И какъ Борисъ мой ни уменъ,

Онъ — слпъ, онъ потерялъ разсудокъ,

Готовъ, Богъ всть въ кого влюбленъ,

Писать въ гирлянд незабудокъ,

Въ альбом, полномъ чепухи,

Сантиментальные стихи!

‘Отдайся чувствамъ мимолетнымъ,

Пока не поздно, и живи

Эпикурейцемъ беззаботнымъ,

Какъ я, не вдая любви,

Мняя женщинъ для забавы:

Он — капризны и лукавы.

Слегка внимательно ко всмъ,

Пусть сердце, прихоти послушно,

Для нихъ не жертвуя ничмъ,

Имъ измняетъ равнодушно:

Тогда, безъ тягостныхъ оковъ,

Ты будешь веселъ и здоровъ!..’

XI.

Но нашъ герой съ улыбкой грустной

Сказалъ товарищу въ отвтъ:

‘Въ длахъ любви — ты врачъ искусный.

Я принимаю твой совть.

Со мною длай что угодно!..

О, только-бъ вновь дышать свободно

И быть здоровымъ!.. Сознаю,

Что страсть комична и нелпа,

Стыжусь, и все-таки люблю

Я противъ логики и слпо,

Не знаю самъ, за что!..’ Онъ всталъ

И гнвомъ взоръ его блисталъ.

XII.

‘Нтъ, власть любви должна наука

Въ сердцахъ людей искоренить!..

Когда-бъ ты зналъ, какая мука

Быть вчно въ рабств: погубить

Насъ можетъ первая двчонка…

Въ рукахъ неопытныхъ ребенка —

Судьба моя!.. О, сколько разъ,

Когда мн знанье открывало

Свой міръ въ полночный, тихій часъ,

И пламя спирта согрвало

Стекло звенящее ретортъ,—

Я былъ такъ радостенъ и гордъ!

XIII.

‘Межъ книгъ и банокъ запыленныхъ,

Въ лабораторіи — одинъ,

Стихій, умомъ порабощенныхъ,

Я былъ въ то время властелинъ.

Теперь — я рабъ! Какая сила

Мой умъ и волю побдила?

Любовь!.. Отъ предковъ-дикарей

Я получилъ ее въ наслдство,—

Для размноженія людей

Природы выгодное средство…

Слпая, глупая любовь!..’

Но гость его утшилъ вновь:

XIV.

‘Исполни мой совть разумный.

Съ тобою вмст проведемъ

Мы эту ночь’… Въ Орфеумъ шумный

Они похали вдвоемъ.

Пока вдоль сумрачной Фонтанки

Влачатся медленныя санки,

И въ блеск звздъ глубокъ и тихъ

Надъ ними неба синій пологъ,—

Позвольте вамъ представить ихъ:

Борисъ Каменскій — физіологъ,

Веселый другъ его — Петровъ —

Одинъ изъ модныхъ докторовъ.

XV.

Печально люстры въ душномъ зал

Кутилъ полночныхъ сквозь туманъ

И лица женщинъ озаряли

Подъ слоемъ пудры и румянъ…

Табачный дымъ и запахъ пива…

Мелькаютъ слуги торопливо,

Скучая, медленно вокругъ

Гуляютъ пары. Здсь нердки

Скандалы… Монотонный звукъ

Какой-то глупой шансонетки,

Разгулъ и смхъ… Порой бокалъ

Въ азарт пьяный разбивалъ.

XVI.

Стыдливый мальчикъ, тихъ и робокъ,

Сюда идетъ въ шестнадцать лтъ,

Въ чаду вина, подъ звуки пробокъ

Онъ узнаетъ любовь и свтъ.

Сюда идетъ старикъ почтенный,

Подъ ношей долгихъ лтъ согбенный…

Петровъ нашъ веселъ и уменъ,

Какъ на пиру гораціанскомъ.

Его пріятель возмущенъ:

Немного прелести въ шампанскомъ

Онъ находилъ. Покинувъ залъ,

На вольный воздухъ онъ бжалъ.

XVII.

Нтъ! Идеалъ эпикурейскій

Его тоски не побдить:

Забывъ о пошлости житейской,

Онъ въ небо вчное глядитъ.

Тамъ, въ синев морозной ночи,

Мерцаютъ звздъ живыя очи…

Хотя насмшливо онъ звалъ

Свою любовь сантиментальной,

Все-жъ имя Ольги повторялъ

Съ улыбкой нжной и печальной,

Какъ робкой двушки мечта,

Была любовь его чиста,

ХVIII.

Познанья жаждою томимый,

Читалъ онъ съ дтства груды книгъ,

Позитивистъ неумолимый,

Огюста Конта ученикъ,

Старался быть вполн свободнымъ

Отъ чувствъ, научнымъ и холоднымъ.

Какъ равнодушно онъ внималъ

Людскому ропоту и стонамъ!.

Порывы сердца подчинялъ

Математическимъ законамъ.

Предъ нимъ весь міръ былъ мертвъ и нмъ,

Какъ рядъ бездушныхъ теоремъ.

XIX.

Въ неуловимыхъ переходахъ

Мы подражаемъ безъ труда

Европ въ галстукахъ и модахъ,

И даже въ мысляхъ иногда:

Боготворимъ чужое мннье,

И, въ благородномъ увлеченьи,

Не отдливъ отъ правды ложь,

Мы вримъ выводамъ заран.

Такъ въ наше время молодежь

Плняетъ Спенсеръ. Англичане

Надъ нею властвуютъ: законъ

Твоя наука, Альбіонъ!

XX.

Нашъ юный другъ — въ стремленьяхъ вчныхъ,

Въ живыхъ созданіяхъ вковъ,

Въ порывахъ духа безконечныхъ —

Самонадянъ и суровъ —

Старался видть только бредни

Пустыхъ мечтателей: послдній

Онъ выводъ знанья принималъ.

Отъ всхъ покрововъ и загадокъ

Природу смло обнажалъ,

Смотрлъ на міровой порядокъ

Въ одну изъ самыхъ мрачныхъ призмъ —

Сквозь безнадежный фатализмъ.

XXI.

Межъ тмъ въ очахъ его недаромъ

Порою вспыхивала страсть:

Напрасно, полнъ сердечнымъ жаромъ,

Онъ отрицалъ надъ нами власть

Того, что умъ понять не можетъ,

Что сердце мучитъ и тревожитъ.

Онъ зналъ поэтовъ, говорилъ,

Что ихъ читаетъ отъ бездлья,

А втайн искренне любилъ,

И много милаго веселья,

И много нжной доброты

Таили гордыя черты.

XXII.

Есть домикъ бдный и старинный

На Петербургской сторон —

Дворецъ Петра. Теперь, пустынный,

Онъ дремлетъ въ грустной тишин.

Тамъ образъ Спаса чудотворный:

Ликъ Византійскій,— древній, черный…

Тарелку съ деньгами дьячекъ

Въ часовн держитъ. Попъ усталый

Поетъ молебны — старичокъ

Сдой, подъ ризой обветшалой.

Огни таинственныхъ лампадъ

И свчи яркія горятъ…

XXIII.

Полно страданья неземного,

Чело Христа еще темнй —

Среди оклада золотого,

Среди блистающихъ камней,—

Остался Онъ такимъ же строгимъ,

Простымъ и бднымъ, и убогимъ.

Мужикъ, и дама въ соболяхъ,

И баба съ Охты отдаленной

Здсь рядомъ молятся. Въ очахъ

У многихъ слезы. Благовонный

Струится ладанъ. Ликъ Христа

Лобзаютъ гршныя уста.

XXIV.

Подъ длинной, черною вуалью

Въ толп, прекрасна и блдна,

Стояла двушка, печалью

И умиленіемъ полна.

Покорно сложенныя руки,

Еще слеза недавней муки

Въ очахъ смиренныхъ… взоръ глубокъ,

И просты темныя одежды,

Кидаютъ тнь на мраморъ щекъ

Ея опущенныя вжды.

И предъ иконой золотой

Она склоняется съ мольбой.

XXV.

Пока Борисъ, въ тоск мятежной,

Пытался тщетно позабыть

Свою любовь и первый, нжный

Ея ростокъ въ душ убить,

Чтобъ какъ нибудь насмшкой злобной

Отъ этой страсти неудобной

Освободиться поскорй,

Ей не пожертвовавъ ученой

Карьерой будущей своей,—

Въ то время Ольга предъ иконой

Въ толп молилась за него,

И, зная друга своего,

XXVI.

Предвидла борьбу, мученья

И много жертвъ, и много слезъ…

Полна глубокаго смиренья,

Она пришла къ теб, Христосъ,

Чтобъ укрпить свой духъ молитвой

Предъ этимъ подвигомъ и битвой:

Ее на трудъ благослови!

Она у грознаго преддверья

Своей безрадостной любви,

Страданья ждетъ, полна доврья,

И только молитъ силы дать

Его любить и съ нимъ страдать…

XXVII.

Но я ужъ слышу, критикъ строгій,

Твой недоврчивый вопросъ:

Зачмъ, свернувъ съ прямой дороги,

Въ свою поэму авторъ внесъ

Нежданно стиль религіозный?

О, нашихъ музъ диктаторъ грозный,

Ты хмуришь брови. Милый другъ,

И я, какъ ты, въ сомнньяхъ гршенъ,

Я раздляю твой недугъ,

И я безврьемъ не утшенъ,

Боговъ невдомыхъ ищу

И врить въ старыхъ не хочу.

ХХVIII.

Какъ ты, я шелъ въ огонь сраженій

За мыслью гордою вослдъ.

Позналъ всю горечь пораженій

И все величіе побдъ!

Какъ ты, я маски ненавижу…

Но тхъ презрньемъ не унижу,

Кто вритъ съ дтской простотой…

Свою скептическую шутку

Оставь, читатель дорогой,

И будь добре къ предразсудку,

Чужія слабости пойми:

Не смйся, братъ мой, надъ людьми!

XXIX.

О, я завидую глубоко

Тому, кто вритъ всей душой:

Не такъ въ немъ сердце одиноко,

Не такъ измучено тоской

Предъ неизбжной тайной смерти:

Друзья, кто можетъ врить, врьте!…

Нтъ, не стыдитесь вашихъ слезъ,

Святыхъ молитвъ и откровеній:

Кто бремя жизни съ врой несъ,

Тотъ счастливъ былъ среди мученій.

А мы… во всхъ дарахъ земли

Какъ мало счастья мы нашли!

XXX.

Жила у тетки старой Оля.

Ихъ домъ — надъ царственной Невой.

Тамъ — скука, роскошь и неволя,

И вяный холодъ ледяной.

Тамъ тетка — въ платьяхъ черныхъ, длинныхъ,

Въ покояхъ важныхъ и пустынныхъ.

Предъ нею — въ страх цлый домъ.

Но съ умиленными очами

И блднымъ, набожнымъ лицомъ

Неслышно тихими шагами

По мрачнымъ комнатамъ весь день

Старуха бродитъ, словно тнь.

XXXI.

Едва услышитъ имя Бога,

Подыметъ взоръ свой, полный слезъ…

Она курила очень много

Душистыхъ, тонкихъ пахитосъ:

Редстокъ любилъ ее, конечно.

Всегда жаля безконечно

Овецъ заблудшихъ и слпыхъ,

Въ своихъ палатахъ въ воскресенье

Она устроила для нихъ

Душеспасительное чтенье,

И чай носилъ въ кругу гостей

Во фрак сумрачный лакей.

ХXXII.

И томно тётушка вздыхала.

Какихъ-то свтскихъ дураковъ

И старыхъ двъ она сбирала

Для этихъ модныхъ вечеровъ,

Но до меня дошли извстья:

У тетки два большихъ помстья.

Она въ имніи родномъ,

Полна глубокаго искусства,

Была практическимъ дльцомъ,—

Забывъ евангельскія чувства,

И обирала мужика

Порой не хуже кулака.

ХXXIII.

Отвергнувъ ложныя мечтанья,

Цнила въ подданныхъ своихъ

Консервативныя преданья

Временъ блаженныхъ, крпостныхъ.

Но становилась либеральнй,

Вернувшись изъ деревни дальней.

Порой умла тонко льстить

И обладала рдкимъ даромъ

Особамъ важнымъ угодить

Филантропическимъ базаромъ.

Но ты, читатель, видлъ самъ

Въ столиц много этихъ дамъ.

XXXIV.

Казалась Оленька послушной,

Немного скрытной иногда,

Въ крас холодной, равнодушной

Въ лиц спокойномъ — ни слда

Мученій тайныхъ и стыдливыхъ.

Бесдамъ лицъ благочестивыхъ

Она, головку наклонивъ,

Внимать съ улыбкой безотвтной

Привыкла, злобу затаивъ.

Ей носитъ книги,— плодъ запретный,

Угрюмый гимназистъ кузенъ

Въ ея печальный, душный плнъ.

XXXV.

Она ихъ съ жадностью читала

Въ своей постели по ночамъ,

Она молилась и мечтала

Идти въ деревню къ бднякамъ.

И что съ ней будетъ тамъ,— неясно,

Темно и все-таки прекрасно.

Великодушныя мечты,

Вы такъ младенчески-наивны

И все же полны красоты!

Она тоскуетъ: ей противны

Весь этотъ міръ холодной лжи,-

Великосвтскія ханжи…

XXXVI.

Но завтра Ольга встанетъ рано,—

И снова англійскій урокъ,

Унылый lunch, и фортепьяно,

И Лтній садъ. Враждебный рокъ

Стсняетъ въ узкія границы,

О, двы сверной столицы,

Всю вашу жизнь!.. Холодный свтъ

Увидитъ Ольгу безмятежной,

Опять затянутой въ корсетъ,

Чай разливающей небрежно

Въ прозрачный, матовый фарфоръ

Гостямъ, подъ легкій разговоръ.

XXXVII.

‘Красива, но горда безъ мры’,

О ней двицы говорятъ,

Находятъ мертвымъ кавалеры

Ея очей глубокій взглядъ.

Она, безчувственнй и строже

Кумира мраморнаго, въ лож

Внимаетъ Фигнеру порой.

Ахъ, если-бъ знали, сколько боли

Подъ этой гордой красотой

Таится въ бдномъ сердц Оли,

Какъ ненавидитъ, гордый свтъ,

Она твой мертвый этикетъ!..

ХХХVIII.

Мгновенья отдыха такъ сладки:

У Ольги есть знакомый долгъ

Одной столичной меценатки

Съ изящнымъ вкусомъ и умомъ —

Салонъ немного эксцентричный,

Своеобразный, но приличный,

Въ немъ — хаотическій музей

Профессоровъ неинтересныхъ,

И государственныхъ мужей,

И литераторовъ извстныхъ,

И свтскихъ женщинъ, и актрисъ:

Тамъ съ Ольгой встртился Борисъ.

XXXIX.

Любимецъ солнца, житель юга,

Теб привычная весна

Мила, какъ старая подруга,

Или законная жена.

А мы… минуты нги краткой,

Какъ у любовницы, украдкой

Спшимъ похитить у весны!..

Намъ полдень замняютъ свчи,

И мы шесть мсяцевъ должны

Топить усердно наши печи.

И вдругъ — лучи, тепло, лазурь,

И дождь, и громъ весеннихъ бурь!..

XL.

О, только мы благоговемъ

Предо каждой почкою лсной,

О, только мы цнить умемъ

Лучи Авроры золотой!

На шумной улиц столичной,

Прислонена къ стн кирпичной,

Листвой пахучею шумитъ

Березка сверная! Боже,

Вдь этотъ листикъ, что дрожитъ

Подо втромъ пыльнымъ, намъ дороже,

Чмъ вс лавровые лса

И странъ далекихъ чудеса!

XLI.

Ужъ въ рощи прилетли птицы,

Зазеленли острова,

Изъ ледяной своей темницы

Освобожденная, Нева

На солнц блещетъ!.. Франтъ веселый,

Найдя, что душенъ мхъ тяжелый,

Въ ломбард шубу заложилъ

И, моды втренный любовникъ,

Костюмъ весенній обновилъ,

Но ходитъ опытный чиновникъ,

Не вря небесамъ роднымъ,

Въ калошахъ, съ зонтикомъ большимъ.

XLII.

И даже ты улыбкой неба,

Л у чемъ божественнымъ согртъ,

О, пасынокъ угрюмый Феба,

Пессимистическій поэтъ!

Ужъ по Нев на пароход,

Хотя-бъ въ елагинской природ

Взглянуть на первый вешній листъ

Похалъ и кассиръ изъ банка,

И офицеръ, и гимназистъ,

И въ старой шляпк гувернантка:

Стремятся вс поближе къ ней,

Къ богин псенъ и лучей —

XLIII.

Къ Весн!.. Тогда на ‘Стрлку’ тайно

Съ подругой детъ Ольга. Ждетъ

Её Борисъ. Какъ-бы случайно,

Они встрчаются, и вотъ,

На зло благочестивой тётк,

Одни похали на лодк…

Одни!… Какъ сердце въ ней дрожитъ

Отъ чувства новаго свободы,

Какъ дорогъ Ольг бдный видъ

Родимой, сверной природы:

На взморь — Лахта, корабли,

Кронштадтъ, дымящійся вдали,

XLIV.

На горизонт — пароходы,

Тростникъ, желтющая мель

Сквозь блдно-голубыя воды,

А на Крестовскомъ мохъ да ель

И сосенъ пни въ болот плоскомъ…

Чрезъ воды слабымъ отголоскомъ

Летятъ удары молотка

И чей-то крикъ съ далекой тони,

И взмахи веселъ рыбака:

Отъ этихъ звуковъ въ небосклон,

Въ лсахъ и водахъ — тишина

Еще ясне… Чуть волна

XLV.

Плеснетъ… Полетомъ быстрой птицы

Встревоженъ воздухъ, и суровъ,

Какъ шумъ прибоя, гулъ столицы,

Вечерній звонъ колоколовъ…

А тамъ, вдали — Елагинъ узкій,

Гд — смхъ и разговоръ французскій

И въ блдномъ неб — силуэтъ

Ограды съ тонкими столбами,

Ряды колясокъ и каретъ

На солнц блещутъ фонарями.—

Ихъ лодка, веслами шурша,

— Скользить по стеблямъ камыша…

XLVI, XLVII.

Онъ говорилъ: ‘мой другъ, отлично

Я понялъ женщинъ: въ нихъ всегда

Къ тому, что ясно и логично,

Непримиримая вражда!

Не фактъ, не опытное знанье —

Для нихъ незыблемо преданье

И увлекательный обманъ:

Имъ нужно тайнъ!.. Дороже свта —

Метафизическій туманъ!

Но спорю тщетно: безъ отвта,

Вы, вру прежнюю храня,

Молчите, слушая меня!’

XLVIII.

Она промолвила стыдливо:

‘Простите, споровъ я боюсь!

И чмъ страдаю молчаливо,

Чему я сердцемъ отдаюсь,—

О томъ я говорить не смю,

Стыжусь и какъ-то не умю…

Вы побждаете мой умъ,

Не побдивъ сердечной муки

И жажды врить’… Онъ угрюмъ

И злобенъ: ‘предпочесть наук —

Нелпость, сказки дикарей,

Завты тетушки своей!..’

XLIX.

Она въ отвтъ: ‘какъ вы неправы!

Да разв жизнь моя — не адъ?..

О, эти рчи, эти нравы,

Благочестивый маскарадъ!..

У нихъ въ душ — ни капли вры,

Они — лгуны и лицемры!..

Для нихъ религія — ступень

Къ чинамъ, къ богатству!.. Я ихъ вижу

И знаю, мучусь каждый день…

Я больше васъ ихъ ненавижу!..’

— Чему-жъ вы врите?..— Чему?..

‘Я врю сердцу моему!

‘Когда я въ небо голубое

Смотрю съ доврьемъ, какъ сейчасъ,—

Я знаю — что-то есть родное

И что-то любящее насъ.

Я врю съ простотой, какъ дти,—

Мы не совсмъ одни на свт:

Молитвы наши долетятъ

Къ тому, кто сострадаетъ горю!..

Вотъ — все. А догматы, обрядъ…

Мн все равно, о нихъ не спорю:

О, другъ мой, жалки вс слова,—

Не мысль, любовь моя права!

LI.

‘Того, что мн во мрак свтитъ,

Не отнимай, не прекословь:

Я знаю,— кто-то мн отвтитъ

Любовью на мою любовь…

Я знаю,— кто-то въ мір слышитъ,

Какъ сердце бьется, травка дышетъ…

Онъ — тамъ, въ далекихъ небесахъ,

Онъ — здсь и на земл, межъ нами,

Въ моей любви, въ моихъ очахъ,

Моими гршными устами

Съ тобой Онъ говорить теперь:

‘Будь проще, полюби, поврь!’

LII.

И очи, полныя слезами,

Горятъ, и все, чего она

Не можетъ выразить словами,

Договорила тишина.

Скользитъ ихъ медленная лодка…

И вопросительно, и кротко —

Молчанье неба и земли.

Заря, тростникъ надъ влагой спящей,

Волна, плеснувшая вдали,

И первый лучъ звзды дрожащей —

Все шепчетъ нжныя слова:

‘Будь проще, врь,— она права!’

LIII.

И Ольга, взявъ тихонько руку

Бориса, ждетъ… Но тщетно: скрывъ

Въ своей душ любовь и муку,

Онъ не отвтить на призывъ…

И вмсто счастья — въ сердц злоба.

О, какъ они страдали оба!

Великой, дтской вры пылъ

Онъ только мыслью гордой мрилъ,

Онъ сердца сердцу не открылъ,

Не полюбилъ и не поврилъ.

Тотъ мигъ умчался безъ слда:

Онъ не вернется никогда.

ПСНЬ ВТОРАЯ.

О Смерть, тебя пою! Ликуетъ

Мучитель слабыхъ, бичъ — въ рукахъ.

А жертва плачетъ и тоскуетъ:

И люди мнятъ: на небесахъ —

Возмездья нтъ. Но ты предстанешь,

Освободительница, взглянешь

Ты въ часъ возмездья роковой

Злодю въ очи строгимъ взоромъ,—

И какъ онъ жалокъ предъ тобой,

Какъ полонъ страхомъ и позоромъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пусть тлетъ, что достойно тлнья!

Отъ твоего прикосновенья

Народы, какъ цвты долинъ

Подъ вихремъ снжнымъ, увядаютъ,

Но вчно молодъ духъ одинъ:

Когда вс листья опадаютъ,

Зеленый лавръ еще свжй —

Въ холодномъ блеск зимнихъ дней!

III.

Блаженъ, кто смерть улыбкой встртитъ,

Какъ воинъ — доблестную брань,

Кто на призывъ ея отвтитъ,

Подавъ ей дружескую длань.

Такъ выпивъ ядъ, учитель строгій,

Сократъ, безъ горя и тревоги,

Благословивъ учениковъ,

Одежду на главу накинулъ

Съ послднимъ звукомъ мудрыхъ словъ,

И міръ нашъ радостно покинулъ,

И для него была свтлй

И легче смерть, чмъ сонъ дтей…

IV.

Но мы — безъ вры въ человка,

Безъ вры, въ Бога мудрецы,

Вполн практическаго вка

Благоразумные дльцы,—

Съ какимъ лицомъ, съ какой душою

Предъ неподкупнымъ Судіею

Предстанемъ мы? Иль, какъ роса,

Исчезнетъ весь нашъ родъ мгновенный.—

Лишь ты взойдешь на небеса,

О солнце правды, Богъ вселенной…

И проклянетъ нашъ поздній внукъ

Сей вкъ насилья, полный мукъ.

А ты, слпой законодатель

Литературныхъ, пошлыхъ модъ,

Всегда насмшливый читатель,

Ты чуждъ сомнній и заботъ:

О смерти думать — вотъ охота!..

Ты полонъ мелкаго разсчета,

Ты полонъ глупой суеты.

Но мы должны о тьм могильной,

Чтобъ наконецъ проснулся ты,

Напоминать теб насильно,

Пока для правды не утихъ

Въ устахъ пвца свободный стихъ!

VI.

Намъ смерть, какъ въ тучахъ — проблескъ неба,

Издалека приносить всть,

Что, кром денегъ, кром хлба,

Иное въ мір что-то есть.

Когда-бъ не грозная могила,

Какъ самовластно-бы царила

Несправедливость безъ конца,

Насилье, рабство и гордыня,

Какъ зачерствли-бы сердца!.

Теб, о грозная богиня,

Теб несу къ подножью ногъ

Сплетенный музою внокъ!

VII.

Вернемся къ повсти. Все лто

Въ деревн Ольга провела.

Въ глуши лсовъ, вдали отъ свта

Любовь печальная росла

И крпла. Ей Борисъ сначала

Писалъ, потомъ не получала

Она ни строчки и отъ мукъ,

Отъ слезъ едва не заболла,

Вернулась въ Петербургъ… и вдругъ —

Письмо!.. Взяла его несмло,

Ршиться долго не могла

Порвать конвертъ… Потомъ прочла:

VIII.

‘Простите мн мое молчанье.

Не мало дней прошло съ тхъ поръ,

Какъ въ длинныхъ письмахъ о свиданьи

Я велъ безпечный разговоръ.

Все измнилось: я былъ боленъ…

Никто въ судьб своей не воленъ.

Я жалкихъ словъ не выношу

И ненавижу стиль любовный,—

Все-жъ именемъ любви прошу,

Прошу васъ — будьте хладнокровны!

Разстаться мы должны навкъ:

Вамъ пишетъ мертвый человкъ.

IX.

‘Люблю васъ, но мой умъ, какъ прежде,

Правдивъ, логиченъ и суровъ:

Не врю никакой надежд

И знаю лучше докторовъ,

Что смерть — недалеко. Спокойно

Я жду, и, право, недостойно —

Себя обманывать: къ чему?

Смиренье облегчаетъ муки,

Я врю знанью моему

И, преданъ до конца наук,

Умру я въ мирной тишин:

Не приходите же ко мн.

‘Не нужно. Меньше я страдаю

Въ уединеньи. Съ жизнью связь

Порвавъ, я тихо умираю,

Отъ всхъ надеждъ освободясь.

Что длать? Оба мы — несчастны!

Но утшенія напрасны.

Спокойныхъ, одинокихъ мукъ

Не увеличивайте бремя.

Какъ я, смиритесь: вашъ недугъ

Излечитъ молодость и время,

Любовь исчезнетъ безъ слда.

Прощайте, Ольга, навсегда’.

XI.

Рецепты, стклянки изъ аптеки,

Подъ лампой рядъ забытыхъ книгъ…

Больной съ усильемъ поднялъ вки,

Его усталый, блдный ликъ

Хранилъ печальную суровость.

Газетную, пустую новость

Ему разсказывалъ Петровъ,

Безпечный другъ. Врачу неловко:

Онъ самъ такъ веселъ и здоровъ.

Съ обычной докторской уловкой,

Принявъ интимный, важный видь,

О пустякахъ онъ говоритъ.

XII.

Но этотъ смхъ, но взоръ холодный,

Невозмутимое лицо,

И даже брюки, галстукъ модный,

На пальц розовомъ кольцо

Борисъ глубоко ненавидлъ,

Какъ будто въ первый разъ увидлъ

И понялъ друга своего.

Онъ, отвращенья не скрывая,

Смотрлъ угрюмо на него.

Петровъ пощупалъ пульсъ, вставая:

‘Ну, до свиданья, милый мой’.

Тогда не выдержалъ больной:

XIII.

‘Я умереть хочу спокойно!

Мн надола болтовня…

Игрой въ участье недостойной

Зачмъ вы мучите меня?..’

Больного взоръ жестокъ и свтелъ.

Но умный докторъ не отвтилъ:

Скорй въ прихожую спшитъ,

Прервавъ неловкую бесду.

‘Давно пора мн на визитъ…

Я завтра вечеркомъ заду’.

И, подавивъ притворный вздохъ,

Шепнулъ прислуг: ‘очень плохъ’.

XIV.

Безмолвье комнату объемлегь,

И близкіе предметы въ даль

Уходятъ. За стной — онъ внемлетъ —

Порой чуть слышится рояль.

Какъ странны, чужды эти звуки!..

Онъ взялъ съ усильемъ книгу въ руки,

Прочелъ дв строчки… Все равно,—

Читать теперь уже не стоитъ:

Онъ книги разлюбилъ давно.

Его ничто не безпокоить…

Сквозь дымку смотритъ онъ на все,

Впадая тихо въ забытье…

XV.

Но вдругъ — звонокъ. Онъ встрепенулся.

Блеснула мысль: ужель она?

И сразу къ жизни онъ вернулся,

Душа смятеніемъ полна…

Вошла, обвивъ его руками,

Еще холодными устами

Припала къ трепетнымъ устамъ…

Борисъ шепталъ: ‘что это значитъ?..

Ты — здсь… Не врю я глазамъ!..

Ты, Ольга!..’ Онъ смется, плачетъ.

И смерти нтъ, недугъ исчезъ,

И онъ здоровъ, и онъ воскресъ!

XVI.

Сидлъ въ гостиной тетки важно,

Въ кругу внимательныхъ гостей,

И говорилъ на ‘о’ протяжно

Сдой старикъ архіерей.

Когда племянница вернулась,

Старуха, молча, оглянулась

Въ свой черепаховый лорнетъ

И, блдность Ольги замчая,

Промолвила: ‘въ мой кабинетъ

Прошу, зайдите посл чая’.

Съ флакономъ спирта и платкомъ,

Съ многозначительнымъ лицомъ

XVII.

Она ждала ее: ‘вы смли

Уйти: признайтесь-же — куда?’

— ‘Къ Каменскому. Не вижу цли

Скрывать…’ — Какъ, вы ршились?..— ‘Да’

— ‘Одна, безъ горничной!.. Прекрасно!..’

— ‘Меня удерживать напрасно:

Онъ боленъ, при смерти…’ Но здсь

Покину сцену мелодрамы *

И въ двухъ словахъ открою весь

Разсчеть глубокій умной дамы:

Ей нуженъ Ольгинъ капиталъ,

Ее давно онъ привлекалъ.

ХVIII.

Старуха говорила много,

Упомянула этикетъ

И честь родной семьи, и Бога,

И ‘votre pauvre m&egrave,re’, и свтъ,

Была вполн краснорчива,

Но, холодна и молчалива,

Ей внемлетъ Ольга: прежній страхъ

Исчезъ въ ея душ безслдно.

Ршимость строгая въ очахъ,

Хотя лицо немного блдно,

Тиха, спокойна и свтла,

Она въ отвтъ произнесла:

XIX.

‘Ma tante, я ложный стыдъ забуду,

Себя, быть можетъ, погублю,

Пускай! Къ нему ходить я буду,

Такъ нужно: я его люблю!’

Старуха поднялась со стула

И съ удивленіемъ взглянула:

‘Вы оскорбляете мой домъ!..

‘Sortez!..’ указываетъ двери

Она съ трагическимъ лицомъ,

Ршась прибгнуть къ строгой мр.

‘Страшитесь Божьяго суда!

Вы мн чужая навсегда.

XX.

‘Я съ вами больше незнакома:

Молиться буду я за васъ,

Чтобъ вамъ Господь простилъ… Изъ дома

Прошу васъ выхать тотчасъ’.

Она уходить, шлейфомъ длиннымъ

Шурша по комнатамъ пустыннымъ.

И Ольга собралась скорй:

Пошла къ себ наверхъ украдкой,

Простилась съ комнаткой своей.

Съ двичьей, старою кроваткой,

Связала въ бдный узелокъ

Блье, дв книги, образокъ

XXI.

И вышла. Къ прежней гувернантк

Она извозчика взяла,

Къ старушк доброй, англичанк,

Что на Васильевскомъ жила.

Во мрак улицы холодной,

Одна, въ бобровой шубк модной,

Подъ блымъ шелковымъ платкомъ

Она казалась очень странной

Съ своимъ несчастнымъ узелкомъ.

Печаленъ рядъ домовъ туманный

И фонарей дрожащій свтъ…

Но въ сердц Ольги страха нтъ.

XXII.

И шла къ тому, кого любила,

Она, все прошлое забывъ.

Откуда въ ней — такая сила?

Откуда въ ней — такой порывъ?

Она ли не росла въ теплиц 1

Въ благовоспитанной двиц

Сказалась вдругъ иная кровь,

Демократична и сурова.

О, русской двушки любовь,

Всегда на подвигъ ты готова!..

Такъ силы двственной души

Уже давно росли въ тиши…

XXIII.

Съ больнымъ сестрою милосердья,

Служанкой барышня была,

Сама, смясь, полна усердья,

Варила супъ и полъ мела.

Все длала легко и смло

И съ нжной строгостью умла

Улыбкой побждать капризъ,

Ее, не говоря ни слова,

Покорно слушался Борисъ…

Въ обитель мрачную больного,

Какъ утро вешнее, свтла,

Она поэзію внесла.

XXIV.

Теперь порядокъ въ книгахъ, въ цлой

Фаланг стклянокъ, въ чистот

Подушки съ наволочкой блой…

Слдя за супомъ на плит,

Она съ кухаркой подружилась,

И та въ нее почти влюбилась.

Мняетъ Ольга простыни

Больного нжными руками,

А руки т въ былые дни

Лишь въ пяльцахъ тонкими шелками

Умли шить, и нтъ при ней

Непоэтичныхъ мелочей.

XXV.

Борисъ не лгалъ, не лицемрилъ,

Онъ смерть предвидлъ, но, любя,

Какъ будто чуда ждалъ, не врилъ,

Еще обманывалъ себя:

Въ немъ страхъ въ борьб съ надеждой тайной…

Оставшись разъ одинъ случайно,

Держась рукой за шкафъ, за столъ

И стны, къ зеркалу, пугливо

Онъ, озираясь, подошелъ,

И долго съ жадностью пытливой

Смотрлъ, и самъ себ чужимъ

Казался. Все, что было съ нимъ,—

XXVI.

Онъ понялъ вдругъ и отъ испуга

Похолодвъ, съ тоской въ очахъ,

Печать смертельнаго недуга

Онъ узнавалъ въ своихъ чертахъ…

Вдругъ Ольга… ‘Что съ тобой?..’ Въ смущеньи

Остановилась на мгновенье.

Онъ отвернулся, покраснлъ.

Она прочла въ лип больного

Весь ужасъ смерти. Посмотрлъ

Онъ съ недовріемъ сурово,

Къ постели подошелъ и легъ.

Но все-жъ въ очахъ — нмой упрекъ…

XXVII.

Смутясь, они молчали оба.

Она не подымала глазъ…

Дыханье смерти,— холодъ гроба

Межъ нихъ повялъ въ первый разъ.

Онъ съ непонятнымъ раздраженьемъ

За каждымъ взоромъ и движеньемъ

Смущенной Ольги наблюдалъ,

На близость смерти неизбжной

Ловилъ намеки, избгалъ

Порывовъ искренности нжной.

Вылъ радъ, когда нашелъ предлогъ

И началъ ссору, и не могъ

ХХVIII.

Онъ побдить въ душ волненье:

‘Я отъ людей давно ушелъ,

Чтобъ умереть въ уединеньи…

Вы сами видите: я золъ,

Жестокъ и мелоченъ… Вы правы,—

Вы трудитесь для Божьей славы!

Я понимаю вашу цль:

Вамъ хочется меня заставить

Поврить въ Бога. Но ужель

И полумертваго оставить

Нельзя въ поко? Даромъ силъ

Не тратьте: я умру, какъ жилъ —

XXIX.

‘Лишь съ врой въ разумъ!.. Вы молчите,

Но вамъ притворство не къ лицу:

Я знаю, къ Богу вы хотите

Вернуть заблудшую овцу.

Подумайте, какая мука,

Когда порой вы даже звука

Не произносите,— въ глазахъ

У васъ я мысль о Бог вижу.

О, этотъ дтскій, глупый страхъ

Отъ всей души я ненавижу!..

Прошу васъ, уходите прочь,—

Вы мн не можете помочь!..’

XXX.

Ее въ порыв злобы бурной

Онъ съ наслажденьемъ мучилъ, мстилъ,

Богъ всть, за что: ‘уйди, мн дурно…’

Онъ слабымъ голосомъ молилъ.

Она въ отчаяньи уходитъ,

По городу безъ цли бродить,

Свтло, но въ тусклыхъ фонаряхъ

Вечерній газъ давно желтетъ

Въ прозрачномъ неб. На втвяхъ

Деревьевъ гроздьями блетъ

Пушистый иней: онъ везд —

И у прохожихъ въ бород,

XXXI.

И на косматой лошаденк,

На блокурыхъ волосахъ

Бгущей въ лавочку двчонки,

На мховыхъ воротникахъ…

Скрипятъ полозья, мчатся санки.

Кипящій сбитень и баранки

Разноситъ мужичокъ съ лицомъ

Замерзшимъ, въ теплыхъ рукавицахъ.

Веселье бодрое кругомъ —

И въ звонкомъ воздух, и въ лицахъ,

И въ блеск розовыхъ снговъ

На кровляхъ сумрачныхъ домовъ.

XXXII.

Ужъ въ освщенныхъ магазинахъ

И въ окнахъ лавокъ овощныхъ

Морозъ играетъ на витринахъ

Цвтами радугъ ледяныхъ.

Тамъ — масла сливочнаго глыба

И замороженная рыба,

Тамъ зайцы жирные висятъ.

Хозяекъ опытные взоры

Плняютъ дичи, поросятъ

И овощей зеленыхъ горы.

Лазурь вечерняя темнй…

И снжныхъ искръ, живыхъ огней

ХXXIII.

Какъ будто полонъ воздухъ синій…

А въ сердц Ольги — тишина.

Какъ посреди нмой пустыни —

Она въ толп совсмъ одна,

Мертва, безчувственна… Читаетъ

Спокойно вывски, не знаетъ,

Куда идетъ. Казалось ей

Такою призрачной, далекой

И непонятной жизнь людей.

Душа, затихнувъ, спитъ глубоко…

Но скоро бдная домой

Вернулась съ прежнею тоской

XXXIV.

И робко подошла къ постели:

Онъ бредилъ, на его щекахъ

Слезинки жалкія блестли…

Онъ съ тихою мольбой въ устахъ

И съ выраженьемъ дтской муки

Къ груди прижалъ худыя руки:

‘Да гд-жъ она?.. Вдь я люблю…

‘О, какъ я могъ!.. За что обидлъ

‘Голубку бдную мою…

‘Теперь она ушла… я видлъ,—

‘Ей было горько… не придетъ!..’

— Я здсь!— она его зоветъ,

XXXV.

‘Я здсь, мой милый!..’ онъ не слышитъ.

Напрасно Ольга обняла

Больного, онъ съ усильемъ дышетъ…

‘Она ушла, совсмъ ушла’…

И плачетъ тихими слезами

И долго мутными глазами,

Ея не видя, смотритъ въ даль.

Въ лип — покорная, нмая

И безнадежная печаль…

Полоска блдно-голубая

Свтлетъ въ окнахъ: первый, гулъ

Столицы слышенъ… Онъ уснулъ.

XXXVI.

И видлъ сонъ, идетъ куда-то

По длиннымъ комнатамъ, пустымъ

И мрачнымъ… Сердце въ немъ объято

Тревогой смутной. А надъ нимъ

По темнымъ лстницамъ и сводамъ,

По безконечнымъ переходамъ,

Какъ будто шумъ отъ сквозняка,

Былъ слышенъ свистъ однообразный,

Пронзительный. Въ груди — тоска,

Мечты унылы и несвязны…

Ужъ онъ усталъ, но все впередъ,

Впередъ по комнатамъ идетъ.

XXXVII.

И громче втра шумъ пустынный,

И сквозь таинственную мглу

Онъ видитъ — кто-то темный, длинный

Стоитъ, не двигаясь, въ углу.

И съ головы до ногъ упало,

Его закутавъ, покрывало.

Порой лишь складки черныхъ ризъ

Дыханье втра подымаетъ,—

Он колеблются, и внизъ

Одежда медленно сползаетъ…

Онъ чувствуетъ — послдній часъ

Пришелъ… И не отводить глазъ,

XXXVIII.

И смотритъ въ ужас смертельномъ.

Напрасно хочетъ онъ бжать…

Въ его томленьи безпредльномъ

Есть жажда наконецъ узнать,

Проникнуть въ страшный смыслъ загадки.

Онъ видитъ: трепетныя складки

Сейчасъ лицо откроютъ… Вотъ —

Все ниже, ниже покрывало.

Еще мгновенье,— и падетъ…

Вдругъ втеръ зашумлъ,— упало,

Онъ понялъ: это — смерть!.. И вдругъ

Проснулся. Въ комнат вокругъ

XXXIX.

Все было ярко въ зимнемъ блеск.

Сидла Ольга у окна…

И лучъ игралъ на занавск.

Борисъ почти не помнилъ сна,

Но поглядлъ кругомъ безстрастно…

И онъ почувствовалъ такъ ясно

И понялъ смерть, какъ никогда.

Отъ всхъ порывовъ, колебаній

И отъ надежды — ни слда.

И нтъ любви, и нтъ желаній!

Въ его душ, въ его очахъ —

Теперь одинъ безмолвный страхъ.

XL.

Больной о смерти думалъ прежде

По книгамъ, по чужимъ словамъ.

Онъ умиралъ въ слпой надежд,

Что смерть еще далеко, тамъ,

Въ грядущемъ гд-то. Онъ съуметъ

Съ ней помириться, онъ успетъ

Вопросъ обдумать и ршить

И приготовиться заран…

И — вотъ онъ понялъ: жизни нить

Сейчасъ порвется. Не въ туман,

Не въ дымк — подойдя къ концу,

Онъ видлъ смерть лицомъ къ лицу.

XLI.

И стоицизмъ его притворный,

И вс теоріи, какъ дымъ,

Исчезли вдругъ предъ бездной черной,

Предъ этимъ ужасомъ нмымъ.

И жизнь онъ мрить новой мрой.

Свой умъ напрасно прежней врой

Въ науку хочетъ усыпить.

Онъ въ ней опоры не находитъ.

Нтъ! Страха смерти побдить

Умомъ нельзя… А жизнь уходитъ…

Отъ всхъ познаній, думъ и книгъ

Какая польза въ страшный мигъ?..

XLII.

Какъ физіологъ, поневол

Онъ наблюдаетъ за собой,

И ждетъ, прислушиваясь къ боли

Однообразной и тупой,

Растущей медленно, зловщей.

Что это — смерти признакъ вщій,

Онъ понялъ, Ольг не сказалъ

Ни слова. Робокъ и послушенъ,

Онъ только жалобно стоналъ,

Къ словамъ участья равнодушенъ:

Онъ разлюбилъ ее давно,

Терплъ и думалъ: ‘вотъ оно!’

XLIII.

Плыло, сходило, приближалось,

Надъ нимъ ужъ вяло оно

И снова тихо расплывалось,

Какъ мутно-срое пятно.

‘Что это, что’?.. въ недоумньи

Онъ напрягаетъ умъ и зрнье,

Онъ хочетъ знать: отвта нтъ,

Молчитъ въ безсильи умъ тревожный…

Быть можетъ, это — глупый бредъ,

Быть можетъ, это — призракъ ложный?..

Но сердце, ужасомъ полно,

Недаромъ чуетъ: ‘вотъ оно!’

XLIV.

Покинуть міръ въ былое время,

Не зная смерти, онъ ршилъ,

Чтобъ сбросить сразу жизни бремя,

Когда терпть не хватить силъ.

И что-жъ? онъ смерть узналъ, увидлъ,

Но эту мысль возненавидлъ.

Теперь несчастнаго томитъ

Одна боязнь, что искушенья

Онъ наконецъ не побдить,

И будутъ такъ сильны мученья,

Что преждевременный исходъ

Онъ добровольно изберетъ.

XLV.

А пузырекъ завтный съ ядомъ

Такъ близко. Ночь. Недолгимъ сномъ

Забылась Ольга. Ящикъ рядомъ

Съ постелью въ столик ночномъ

Борисъ открылъ и стклянку вынулъ,

На Ольгу взоръ пугливый кинулъ,

И еле двигаясь, тайкомъ

Къ окну замерзшему подкрался,

Привсталъ и форточку съ трудомъ

Открылъ: холодный вихрь ворвался…

Въ окно онъ бросилъ пузырекъ

И отошелъ, и снова легъ.

XLVI.

Прошло два дня — сильнй страданья.

Ужъ онъ не помнилъ ничего.

И Ольга, слушая стенанья,

Порою голоса его

Не узнавала: были звуки

Чужіе въ немъ. Все хуже муки,

Непобдимй и страшнй.

Несчастный цлыми ночами

Молилъ: ‘убей меня, убей!..’

Въ слезахъ подушку рвалъ зубами,

И былъ ужасенъ вчный крикъ,

Не умолкавшій ни на мигъ.

XLVII.

Исчезли дни, исчезли ночи.

За темной шторой на стол,

Когда ужъ солнце блещетъ въ очи

Краснетъ лампа въ полумгл

И длится время безконечно…

Казалось Ольг, былъ ужъ вчно

И вчно будетъ этотъ крикъ,

Очей открытыхъ взоръ блестящій

И въ душномъ мрак блдный ликъ,

И робко жалости молящій

Его руки безумный жестъ.

Она не спитъ, почти не стъ,

XLVIII.

Очнется бдная порою

Случайно въ кухн гд нибудь,

И на мгновенье за стною

Утихнетъ крикъ, но отдохнуть

Стыдится Ольга и не сметъ,

Кухарка барышню жалетъ,

Тарелку супа принесетъ…

И състъ она дв ложки, стоя,

И хлба корочку возьметъ,—

Но ужъ пора: ей нтъ покоя…

Она спшитъ на казнь, и вновь

Со смертью борется любовь!

XLIX.

Подыметъ очи со слезами

И на колняхъ въ уголк

Стоитъ, закрывъ лицо руками.

Порой, въ безвыходной тоск

Молиться бдная пыталась…

Но вся душа въ ней возмущалась:

‘Ты благъ и милостивъ Господь,—

‘Зачмъ, зачмъ-же эти муки?..’

Негодованье побороть

Не можетъ и ломаетъ руки.

Потухъ въ душ послдній свтъ,

И шепчетъ Ольга: ‘Бога нтъ’.

Теперь Борисъ лежалъ безмолвный.

Затихъ усталый, слабый крикъ…

Но онъ не могъ, тревоги полный,

Остановиться ни на мигъ,—

Уже съ закрытыми глазами,

Все время шевелилъ руками

И то къ лицу ихъ подымалъ,

То снова, молча, безъ’ сознанья

Къ груди съ тоскою прижималъ.

‘Ахъ, лучше-бъ прежнія стенанья

‘И крикъ, чмъ эта тишина!’

Невольно думаетъ она.

LI.

Но четырехъ ночей усталость

Ее сломила. Въ глубин

Души безпомощная жалость

Еще томительнй во сн:

Чрезъ полчаса въ слезахъ проснулась,

Открыла очи, встрепенулась

И посмотрла на него…

И что-жъ? Ни боли, ни испуга —

Не оставалось ничего

Отъ побжденнаго недуга:

И тихъ, и свтелъ блдный ликъ,

Покой въ немъ — ясенъ и великъ.

LII.

Она почувствовала радость…

Онъ пробужденья Ольги ждалъ,

Въ немъ духъ невдомую сладость

Отдохновенія вкушалъ.

Въ смиреньи Ольга преклонилась:

Любовь со смертью примирилась:

И безконечно далеко

Отъ прежнихъ ужасовъ и муки,

Онъ дышеть ровно и легко,

Глядитъ, сложивъ покорно руки,

На Ольгу пристально, въ упоръ,

И новой мыслью полонъ взоръ.

LIII.

Онъ тихо шевелилъ губами:

Для словъ ужъ не хватало силъ,

Но дтски-ясными глазами

О чемъ-то Ольгу онъ просилъ.

Она приникла къ изголовью

И сразу поняла любовью,

Чего предъ смертью онъ хотлъ:

Взяла Евангелье, открыла,—

И взоръ больного заблестлъ.

Тогда весь міръ она забыла,

И вдохновенна, и свтла,

Слова великія прочла:

LIV.

‘Я жизни хлбъ, сходящій съ неба.

‘И возалкавшій человкъ,

‘Вкушая истиннаго хлба,

‘Лишь Мной насытится навкъ.

‘Я жизнь даю: возжаждетъ снова,

‘Кто пилъ изъ родника земного,—

‘Но утоляетъ навсегда

‘Лишь Мой источникъ тхъ, кто страждетъ.

‘Я жизни вчная вода,—

‘Иди ко Мн и пей, кто жаждетъ!’

Она умолкла, и полна —

Великой тайны тишина.

LV.

И то, чему не врилъ разумъ,

Что не могла она въ словахъ

Ему сказать,— онъ понялъ разомъ:

Она прочла въ его глазахъ,

Что онъ ужъ знаетъ все. А тло

Въ ея рукахъ похолодло.

И долго ни одна слеза

Земного горя не упала,

И друга мертвые глаза

Спокойно Ольга закрывала.

Въ ея душ — любовь и свтъ,

И нтъ разлуки, смерти нтъ.

LVI.

Когда-же въ окна посмотрла

На тусклый день, на мокрый снгъ,

Внезапно Ольга поблднла,

И одиночество навкъ

Тогда лишь поняла, проснулась…

Но вмст съ жизнью смерть вернулась…

Какъ будто вспомнила она,

Что нтъ его… И вдругъ сознаньемъ —

Ея душа озарена.

Безъ слезъ, убитая страданьемъ,

Упала, обнимая трупъ,

Касаясь мертвыхъ, блдныхъ губъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

LVII, LVIII, LIX, LX, LXI.

О вкъ могучій, вкъ суровый

Желза, денегъ и машинъ,

Твой духъ промышленно-торговый,

Царитъ, какъ полный властелинъ.

Ты начерталъ рукой кровавой

На всхъ знаменахъ: ‘въ сил — право!’

И скорбь, пророковъ и пвцовъ,

Святую жажду новой вры

Ты осмялъ, какъ бредъ глупцовъ,

О вкъ нашъ будничный и срый!

Разсчетъ и польза — твой кумиръ,

Тобою властвуетъ банкиръ,

LXII.

Газетъ, рекламъ бумажный ворохъ,

Недугъ безврья и тоски,

И къ людямъ ненависть, и порохъ,

И броненосцы, и штыки.

Но вдь не пушки, не твердыни,

Не крикъ газетъ тебя донын

Спасаетъ, русская земля!

Спасаютъ т, кто въ наше время

Въ родныя, бдныя поля

Кидаетъ вчной правды смя,

Чье сердце жалостью полно,—

Безъ нихъ-бы міръ погибъ давно!..

LXIII.

Кладите рельсы, шахты ройте,

Смирите ярость волнъ морскихъ,

Пустыни вчныя покройте

Стями проволокъ стальныхъ,

И дерзко вшайте надъ бездной

Дугою легкой мостъ желзный,

Зажгите въ вашихъ городахъ

Молніеносныя лампады,—

Но если нтъ любви въ сердцахъ —

Ни въ чемъ не будетъ вамъ отрады!

Но если въ людяхъ Бога нтъ,—

Настанетъ ночь, померкнетъ свтъ…

LXIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какъ въ древнихъ стнахъ Колизея

Теперь шумитъ лишь втеръ, вя,

Растетъ репейникъ и полынь,—

Такъ наши гордыя столицы

И мраморъ сумрачныхъ твердынь

Исчезнетъ все, какъ лучъ зарницы,

Чуть озарившей небосклонъ,

Пройдетъ — какъ звукъ, какъ тнь, какъ сонъ!

LXV.

О, трудно жить во тьм могильной,

Среди безвыходной тоски!

За пессимизмъ, за плачъ безсильный

Насъ укоряютъ старики:

Но въ прошломъ есть у васъ родное,

Навки сердцу дорогое,

Мы — дти горестныхъ временъ,

Мы — дти мрака и безврья!

Хоть на мгновенье озаренъ

Вашъ ликъ былъ солнцемъ у преддверья

Счастливыхъ дней… Но свтъ погасъ —

Нтъ даже прошлаго у насъ!

LXVI.

Вы жили, вы стремились къ цли,

А мы томимся, не живемъ,

Не видя солнца съ колыбели!..

Разувреніе во всемъ

Вы намъ оставили въ наслдство.

И было горько наше дтство!

Мы гибнемъ, и стремимся къ ней,

Къ земл родимой, на свободу,—

Цвты, лишенные корней,

Цвты, опущенные въ воду,

Объяты сумракомъ ночнымъ,

Мы умираемъ и молчимъ!..

LXVII.

Мы безконечно одиноки

Боговъ покинутыхъ жрецы.

Грядите, новые пророки!

Грядите, вщіе пвцы,

Еще невдомые міру!

И отдадимъ мы нашу лиру

Теб, божественный поэтъ…

На гласъ твой первые отвтимъ,

Улыбкой первой твой разсвтъ,

О Солнце будущаго, встртимъ,

И въ блеск утреннемъ твоемъ,

Тебя привтствуя, умремъ!

LXVIII.

‘Salutant, Caesar Imperator,

Te morituri!’ Весь нашъ родъ,

Какъ на арен гладіаторъ,

Предъ новымъ вкомъ смерти ждетъ.

Мы гибнемъ жертвой искупленья.

Придутъ иныя поколнья,

Но въ оный день, предъ ихъ судомъ

Да не падутъ на насъ проклятья:

Вы только вспомните о томъ,

Какъ много мы страдали, братья!

Грядущей вры новый свтъ,

Теб — отъ гибнущихъ привтъ!

Читайте также: