Смерть М. Е. Салтыкова.
Смерть М. Е. Салтыкова.
‘Русская мысль’, кн.V, 1889
Смерть М. Е. Салтыкова, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович, Год: 1889
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Русская литература и русское общество понесли въ конц прошлаго мсяца тяжелую утрату: 28 апрля скончался М. Е. Салтыковъ. Литература теряетъ въ немъ первостепеннаго писателя, сохранявшаго, несмотря да давнюю жестокую болзнь, всю силу яркаго таланта, всю крпость глубокаго ума, новйшее произведеніе покойнаго Пошехонская старина подавало право надяться, что оно не будетъ послднимъ плодомъ мощнаго творчества нашего славнаго сатирика. Общество лишилось въ немъ громкаго, неустрашимаго, краснорчиваго голоса, къ вщему звуку котораго оно до такой степени привыкло въ теченіе тридцати лтъ, что теперь, когда онъ смолкъ, почувствуется нкоторый проблъ въ нашей умственной жизни, отсутствіе извстнаго, періодически повторявшагося, дкаго и сильнаго впечатлнія, которое сдлалось какъ бы составною частью этой жизни и потребностью нашего общественнаго организма.
Общественное значеніе Салтыкова было такъ велико, что въ этомъ отношеніи съ нимъ не равнялся ни одинъ изъ нашихъ писателей посл Гоголя, котораго Салтыковъ и былъ прямымъ преемникомъ, роднымъ сыномъ по роду таланта и по свойству своей общественной заслуги. Передовое мсто онъ добылъ себ сразу Губернскими очерками, которые появились въ Русскомъ Встник въ 1856 году. Достаточно напомните, что произведеніе это дало новое направленіе тогдашней литератур, приблизивъ ее къ такъ называемой ‘злоб дня’, поставивъ передъ ней на первомъ план задачу публицистическую. Періодъ такъ называемой ‘обличительной’ литературы теперь понимается слишкомъ узко тми, кто представляетъ его неб лишь въ области газетныхъ разоблаченій разныхъ мелкихъ злоупотребленій и безобразій. Изъ того періода вышли нсколько замтныхъ писателей, у которыхъ обличеніе стояло на высот беллетристической сатиры. Рдкій изъ литераторовъ того времени не увлекся этимъ направленіемъ. Его испытывалъ на себ и Тургеневъ, выступавшій сперва съ сатирою, обращенной въ об стороны, но затмъ склонявшійся все боле и боле на одну изъ нихъ.
Наиболе сильнымъ представителемъ этого направленія, въ форм ближе всего подходившей къ тому роду, который называется въ поэзіи сатирою, былъ Салтыковъ. Вліяніе его на общество и авторитетъ въ литературномъ кругу въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ годахъ были огромны. Посл смерти Добролюбова и отъзда Н. Г. Чернышевскаго, Современникъ не имлъ сотрудника боле вліятельнаго, тмъ Салтыковъ. Традиція Современника, какъ извстно, перешла потомъ къ Отечественнымъ Запискамъ, которыхъ редакторомъ сдлался Салтыковъ по смерти Некрасова. Переходъ Отечественныхъ Записокъ подъ редакцію Некрасова въ 1868 году состоялся одновременно съ выходомъ Салтыкова изъ гражданской службы и окончательнымъ перездомъ его въ Петербургъ. Посл закрытія Отечественныхъ Записокъ въ 1884 году, Салтыковъ являлся уже только гостемъ въ тхъ изданіяхъ, въ которыхъ помщалъ послдующіе свои труды. Ни составъ ихъ редакцій, ни направленіе ихъ отъ него уже не зависли. Но самъ онъ оставался — Салтыковымъ, стоя одиноко, продолжалъ быть силою, оторванный временемъ и обстоятельствами отъ фаланги работавшихъ съ нимъ прежде талантливыхъ публицистовъ, он представлялся для нашего времени не только первостепеннымъ сатирическимъ писателемъ, какимъ останется навсегда, но еще голосомъ изъ того недавняго прошлаго, гд сокрыты корни и ныншняго умственнаго строя. Если Гоголь признается родоначальникомъ того направленія, въ которомъ литература пришла на помощь и въ утшеніе обществу, предпочла задачамъ чистаго искусства великое назначеніе — предоставить въ себ органъ общественнымъ стремленіямъ, дать обществу тотъ собирательный голосъ, какого оно не могло имть иначе, то Салтыковъ, повторяемъ, наиболе непосредственно связуетъ насъ съ Гоголемъ, наиболе воинственно продолжалъ дло людей сороковыхъ годовъ, подъ новымъ знаменемъ — того умственнаго движенія, которымъ русское общество было охвачено въ годы великихъ реформъ и въ которомъ, какъ бы то ни было, взяло свое начало все то, что въ насъ есть живаго и въ настоящее время. Въ этомъ смысл къ Салтыкову, боле чмъ къ кому-либо, идетъ названіе ‘учитель’ (matre), съ какимъ во Франціи обращаются къ великимъ художникамъ слова, красокъ и звуковъ.
Конечно, не, все имъ написанное одинаково художественно, потому что, будучи великимъ художникомъ, онъ, однако, врный основному принципу своего направленія, видлъ призваніе свое не въ художеств, но въ общественномъ служеніи, не надвалъ тоги Рафаэля или хотя бы альмавивы Пушкина, но работалъ и ходилъ въ повседневной блуз журналиста. Мысль въ немъ не цвла, но кипла и выбрасывалась взрывами. Форм онъ не придавалъ значенія и весьма часто являлся художникомъ поневол, когда хотлъ быть только журналистомъ. Множество настоящихъ жемчужинъ юмора и глубокой мысли, отлившейся въ мастерскихъ отдленіяхъ и замткахъ, разбросано имъ въ такихъ очеркахъ, какъ, наприм., Письма изъ провинціи, которыя онъ самъ считалъ простыми фельетонами, видлъ въ нихъ обыкновенную черную работу журналиста. Призваніе свое онъ признавалъ въ томъ, чтобы зорко, непрерывно слдить за каждою новою фальшью, каждымъ новымъ искаженіемъ, пустою позировкой и горькою неправдой, какія приносило теченіе, каждую онъ умлъ изъ него выхватить, очиртить отъ притязательной скорлупы тонкимъ рзцомъ или грубымъ, но острымъ ножомъ, такъ чтобы она бросалась всмъ въ глаза своею рзкою правдивостью, и показывалъ ее обществу, наклеивъ на нее ярлыкъ столь врный и яркій, что изслдованный предметъ такъ и оставался навсегда съ этимъ названіемъ. Молодое поколніе уже и не отдаетъ себ отчета, какъ много созданныхъ Щедринымъ опредленій, кличекъ и оборотовъ вошло въ нашъ литературный языкъ. И въ этомъ отношеніи большое его сходство съ Гоголемъ.
Правда, какъ авторъ крупныхъ беллетристическихъ произведеній, Салтыковъ стоитъ ниже Гоголя, но въ совокупности своего творчества, всего имъ созданнаго, онъ не уступаетъ Гоголю, а какъ общественный дятель онъ явился выше своего предшественника. Гоголь, какъ разъ наоборотъ Салтыкову, былъ, прежде всего, художникъ, который только въ силу своего сатирическаго таланта и даже не совсмъ сознательно сдлался общественнымъ борцомъ. Салтыковъ, напротивъ, былъ такимъ художникомъ, который въ общественномъ дл видлъ все свое призваніе. Притомъ, если отдльныя произведенія его мене крупны, чмъ у Гоголя, за то типы, имъ изслдованные и поставленные имъ въ общественный музей, были мене уловимы для писателя, обслдованы боле сознательно и сами по себ представляютъ нчто боле тонкое, чмъ Гоголевскіе взяточники, невжды, обжоры, скупцы и т. д. Въ типахъ Салтыкова видно боле многостороннее и боле причинное изслдованіе русской жизни.
Возьмите, напримръ, типы разныхъ губернаторовъ въ Исторіи одною города, Помпадуровъ, Ташкентцевъ, разнаго рода Благонамренныхъ, возьмите опредленіе различныхъ общественныхъ теченій, рзкіе и живые образы семейныхъ отношеній въ Головлевыхъ и Пошехонской,— все
это вмст составляетъ галлерею безчисленныхъ жанровыхъ картинъ и портретовъ, написанныхъ ярко, реально и, при всей реальности, страстно,— черта, которой также недоставало величайшему изъ нашихъ сатириковъ, Гоголю. Даже независимо отъ его Писевыведенные Гоголемъ типы взяточниковъ, самодуровъ и проч. еще могли инымъ читателямъ представляться какъ бы случайными, для многихъ могла еще оставаться тайною истинная причина уродливыхъ явленій жизни и ‘незримыхъ слезъ’ писателя. Наоборотъ, у Салтыкова въ рукахъ не только сатирическій бичъ, но и зеркало причинности, которымъ онъ наводитъ яркій свтъ на все бичуемое.
Надо прибавить, что кругозоръ Салтыкова былъ шире, чмъ самая русская жизнь, что мысль его проникала глубже того слоя, въ которомъ лежатъ корни нашихъ особыхъ, мстныхъ недостатковъ. Чувствительному и гнвному его уму не давали покоя вс язвы, отъ которыхъ страждетъ человчество. Нердко вырывалось у него мимоходомъ слово, а иногда выливались страницы, полныя горькой скорби надъ участью слабыхъ, отмченныя глухимъ протестомъ противъ общаго рока, противъ безсилія правды, противъ торжества недоразумній. Но умъ Салтыкова былъ не только глубокъ, и не только страстенъ, онъ былъ силенъ. Вотъ почему онъ не расплывался въ какомъ-либо всемірномъ пессимизм, а сосредоточивался и напрягался, главнымъ образомъ, въ одну сторону, въ боле близкую, боле непосредственную,— туда, гд всего больне жметъ дйствительность.
Отъ насъ далека мысль дать на этихъ немногихъ страницахъ сколько-либо достойный Салтыкова литературный очеркъ его дятельности. Мы должны ограничиться наброскомъ того характера, какой представляла среди васъ эта могучая фигура изъ прошедшаго, остававшаяся досел съ нами и возвышавшаяся надъ всмъ современнымъ, какъ живой памятникъ того, къ чему шло русское общество, какъ указатель пути, который несомннно лежитъ передъ нами и въ боле свтломъ будущемъ. Трогательное и величавое, поистин, явленіе представлялъ собою непреклонный страдалецъ, который уже ничего не ждалъ отъ жизни для себя, а въ близкомъ — даже для своихъ идей, часто говорилъ о себ: ‘довольно ужь, пора быть концу, надоло’,— и во все это долгое время страданій продолжалъ горть все тмъ же, не ослабвавшимъ боевымъ огнемъ, переносилъ свое закаленное, безпощадное перо съ однихъ листовъ на другіе, по мр того, какъ время и обстоятельства вырывали прежніе изъ рукъ его.
Человка этого, рожденнаго съ сердцемъ добрымъ, съ тою удвоенною способностью страдать, которая есть печальная привилегія натуръ избранныхъ, жизнь напоила оцтомъ и желчью, насытила злобою на препятствія, на разочарованія, на пошлость и фальшь, на безсиліе порывовъ, на болзни… Когда, бывало, посл нсколькихъ произнесенныхъ словъ, онъ задыхался отъ кашля, въ лиц выражалось гнвное страданіе, а руки безпомощно опускались,— въ такія минуты онъ казался живою аллегоріей своей судьбы и положенія не своего только, но и многихъ, многихъ съ нимъ людей… Нтъ боле Салтыкова и нтъ ему преемника. Но самого его не забудетъ никто изъ его знавшихъ, а написаннаго имъ никогда не забудетъ Россія.