В. Н. Кельсіевъ.
В. Н. Кельсіевъ.
Mala societas dpravai bonos mores.
(Дурныя общества портятъ добрые нравы).
В. Л—евъ.
‘Нива’, No 31, 1873
В. Н. Кельсиев, Л—ев В., Год: 1973
Время на прочтение: 5 минут(ы)
4-го октября прошлаго года, какъ мы извщали въ свое время нашихъ читателей, смерть похитила изъ нашего кружка замчательнаго человка, съ прекраснымъ литературнымъ талантомъ, мягкимъ, любящимъ сердцемъ, многосторонними познаніями и величайшими несчастіями въ жизни,— а именно: В. И. Кельсіева. Можно было подумать, что въ моментъ его рожденія, добрые и злые духи, сознавъ появленіе на свтъ недюжиннаго человка и окруживъ густою толпой его колыбель, поднесли ему на память каждый дары свои: живой, многообъемлющій умъ, богатую фантазію, картинность вымысла и легкость слова, особую способность къ изученію и усвоенію языковъ, глубокую впечатлительность, неутолимую жажду познаній, рдкую память, любвеобильное сердце, — и съ ними вмст: слабую волю, шаткій характеръ, зыбкую почву стремленій и тотъ песчаный фундаментъ, на которомъ всякое прекрасно задуманное и съ увлеченіемъ выстроенное зданіе, при первомъ напор враждебныхъ житейскихъ волнъ, рушится въ великомъ паденіи и представляетъ вмсто архитектурнаго chef-doeuvre’а — печальную груду развалинъ, въ образ ранней и одинокой могилы.
Съ приближеніемъ годовщины со дня смерти нашего незабвеннаго сотрудника, мы спшимъ дать общанный читателямъ портретъ его съ краткимъ очеркомъ его характера.
Кельсіевъ происходилъ отъ мордовскихъ аульныхъ князей (праддъ его, принявшій при Екатерин подданство Россіи, назывался князь Ютмекъ Кельсій, но потомокъ, не желая отыскивать правъ наслдственнаго титула, не оформленнаго бумажными документами, остался, какъ и отецъ его, просто Кельсіевымъ). Одаренный отъ природы сангвиническимъ темпераментомъ, онъ и въ паружпости и въ привычкахъ много выказывалъ азіатскаго. Курчавые съ лоскомъ волосы, маслянистые, съ грустнымъ оттнкомъ глаза, выдающіяся въ лиц скулы и мягкій, гортанный голосъ, съ прибавкой къ этому постоянной наклонности къ восточному кейфу и мусульманскому фатализму, — все говорило въ немъ не за холодную кровь. Пристрастившись еще, съ ранняго дтства къ чтенію книгъ, но не имя дльнаго руководителя въ выбор ихъ и съ жадностію напавъ на т пикантные и вредные романы, которыми въ 40-хъ годахъ иностранные писатели и русскіе переводчики эксплуатировали юныя и горячія головы, — Кельсіевъ, подъ диктовку ихъ, рядилъ себя попеременно то въ альмавиву Ринальдини, то въ колетъ мушкатера, то въ компаніи Плика и Плока пиратствовалъ въ водахъ океана. Распаленная фантазія, дйствовавшая подъ тактъ горячечнаго пульса, постоянно рисовала ему жизнь при бенгальскомъ огн, и, волнуя неокрпшій еще мозгъ и формирующіяся страсти,— постоянно ставила его на ходули съ рискомъ при первомъ faux pas свернуть себ шею. Отрезвить, расхолодить, угомонить бднаго юношу — было некому: оставшись съ молоду безъ домашняго кровнаго регулятора, не опекаемый, а чаще распекаемый тми, отъ кого онъ завислъ и которыхъ поэтому чаще всхъ бжалъ,— онъ въ ту опасную пору, когда складываются умъ, характеръ и воззрнія на жизнь и выбирается торная, испробованная опытомъ дорога будущей дятельности,— строилъ воздушные замки, или мчался отъ одной мечты къ другой. Къ счастію, онъ вскор былъ опредленъ въ коммерческое училище, гд и пробылъ около 10 лтъ. Правильный методъ образованія и полный надзоръ за образомъ мыслей повліяли на него благодтельно. Кельсіевъ созналъ въ себ задатки прирожденныхъ способностей, развитыхъ и обработанныхъ здсь наукою, и далъ слово примнить ихъ къ общественной польз. Относясь ко всему съ паосомъ и все начиная съ увлеченіемъ, онъ началъ перебирать т изъ отраслей знанія, которыя сильне другихъ интересовали его молодой умъ, и предпочелъ прочимъ филологію. Бросясь съ жадностью Тантала на изученіе языковъ, по преимуществу восточныхъ (по сил кровной симпатіи) и ободренный блестящими успхами, онъ не ограничился умреннымъ числомъ языковъ (что не подвергая его изнуренію, дало бы возможность изучить каждый радикально и всесторонне), а разомъ, какъ спрутъ впился всми своими средствами въ цлую массу (живыхъ и мертвыхъ, историческихъ и новйшихъ) съ цлію сравнительнаго ихъ анализа, корнесловныхъ изысканій, группировки по расамъ и проч.,— однимъ словомъ, какъ бы съ ршительнымъ намреніемъ и факирскимъ обтомъ разршить загадку смшенія языковъ, совершившагося при вавилонскомъ столпотвореніи и заткнуть за поясъ 70 толковниковъ, преподнеся ученому міру законы всхъ кунеическихъ и буквенныхъ писаній и издавъ сравнительную грамматику отъ сиро-халдейскаго до нмецкаго языковъ.
Въ это время уже начиналась памятное читателямъ броженіе пятидесятыхъ годовъ, особенно сильное въ тхъ кружкахъ молодежи, къ которымъ принадлежалъ Кельсіевъ. На бду, вс эти ложныя обаянія захватили Кельсіева въ пору общаго, поголовнаго обаянія, имвшаго совсмъ другія, священныя причины, — при объявленіи крымской войны. въ эту эпоху, когда оскорбленное народное чувство, грубо затронутая честь, долгъ защиты отечества и призывный голосъ царя, заявлявшаго во всеуслышаніе объ изолированномъ положеніи Россіи, вслдствіе коварнаго обще-европейскаго заговора,— подняли на ноги весь православный людъ,— добрый духъ указалъ Кельсіеву на путь къ слав и на возможность осуществленія его геройскихъ грозъ. Надобно при этомъ сказать, что внцомъ качествъ Кельсіева, была страстная любовь къ отечеству. Всеобщій патріотизмъ, разлившійся тогда отъ стнъ священнаго кремля до стнъ недвижнаго Китая — заговорилъ въ Кельсіев, по мр его пылкой воспріимчивости: вс манжурскія и монгольскія, санскритскія и сиро-халдейскія изысканія полетли подъ столъ, просьба о поступленіи въ военную службу написана, будущіе лавры — политы и вспрыснуты какъ слдуетъ, и филологіи данъ безсрочный отпускъ. Время ли теперь заниматься языками, когда вновь дванадесять языковъ тснили отечество отовсюду, съ видимымъ намреніемъ заставить его прикусить язычокъ?!… О! mea Patria!.. Нтъ! Иль на щит, иль со щитомъ!.. Но вдругъ,— распоряженіе по военному министерству, чтобы вольноопредляющіеся новички не были допускаемы въ дйствующія войска впредь до особаго распоряженія, а находились бы въ резервахъ — поражаетъ Кельсіева въ самое сердце…
Раздраженный этою неудачею и относя причины ея не къ естественному ходу вещей, а къ чему-то сверхъестественному,— Кельсіевъ, въ чаду геройскаго настроенія, бросился очертя голову въ другую среду, общавшую сразу поставить его чуть не на Вандомскую колонну. Подонки старо-польской партіи, періодически бродившіе съ 30-хъ годовъ при каждомъ удобномъ случа и при каждой новой войн Россіи злорадно выжидавшіе аустерлицкаго солнца, открыли тогда и здсь отдлъ своей трясины, куда они усердно вербовали легкомысленную молодежь, призывая во имя человчества подъ модное знамя съ надписью ‘Libert, galit et fraternit!’ Кельсіевъ отдался этой крамольной компаніи. Укоризны совсти и задатки здраваго смысла въ конц концовъ все-таки какъ-бы тяжелымъ похмльемъ легли на душу Кельсіева, и онъ, по любимой привычк истолковывать все отвлеченнымъ образомъ, хотя и восклицалъ ‘Un sort, plus fort que le crime, m’eatraine vers cet abime’, но все же этотъ конекъ не видимо изображалъ ослицу Валаама, громко упрекавшую пророка.
Какъ отправился Кельсіевъ въ Америку, какъ онъ не дозжая былъ занесенъ бурею въ Плимутъ, а оттуда своимъ бурнымъ характеромъ въ Лондонъ,— какъ отказался отъ подданства Россіи и сдлался эмигрантомъ — все это извстно нашимъ читателямъ изъ его біографіи, помщенной въ ‘Нив’ прошлаго года, гд также описаны его странствованія и въ Лондон, и въ Турціи, его работы на пользу своему длу, вс его упованія и разочарованія,— а потому объ этомъ я говорить не буду, а прямо перейду къ тому времени, когда онъ наскучавшись вдоволь въ своей бездятельности, истомленный морально неудачами, обманутый въ своихъ надеждахъ и врованіяхъ, покинутый своими собратіями по эмиграціи, разбитый горемъ — утратой жены и дтей, остался одинъ сиротою и ршился во что бы то ни стало воротиться домой, въ родную сторону, въ свое отечество, хотя бы это стоило ему жизни.
И вотъ онъ стоитъ на берегу рки — границы между Турціею и Россіею, и хочетъ сдаться… Не обстоятельства заставили его сдаться, не нужда, не ожиданіе выгодъ, какъ говорятъ его враги (даже и посл смерти въ некрологахъ), а только свойственная всякому русскому любовь къ отечеству — не съ выгодой, а съ перспективой прогуляться въ сторону блыхъ медвдей и соболей, называемую Сибирью. Но и это не устрашаетъ его, онъ перемнилъ свои воззрнія, забылъ свои заблужденія, отрезвился отъ пировъ, наполнявшихъ его молодую голову, на него пахнуло русскимъ духомъ отъ тамошнихъ старовровъ — и духъ этотъ пробудилъ въ немъ сознаніе принадлежности къ Руси и къ русскимъ — и онъ пошелъ впередъ не останавливаясь, не оглядываясь, какъ сдлали бы немногіе на его мст.
И вотъ онъ мчится во всю прыть русскихъ троекъ въ Питеръ и вступаетъ на литературное поприще обновленный въ себ и самъ новый и интересный многимъ. Не буду я описывать его жизни въ Петербург, его трудовъ но литератур, — это уже извстно читающей публик, а особенно читателямъ ‘Нивы’, въ которой покойный принималъ такое дятельное участіе, а просто скажу: миръ праху твоему добрый человкъ.