Слпой.
Слпой.
Разсказъ П. Милля.
Посвящается А. Франсу.
* * *
* * *
Переводъ съ французскаго Т. Хитрово.
‘Современникъ’, кн.I, 1915
Слепой, Милль Пьер, Год: 1915
Время на прочтение: 6 минут(ы)
…Онъ шелъ, опершись на руку солдата 75-го линейнаго полка, тяжелымъ, неловкимъ шагомъ, слегка закинувъ голову.
Высокіе холмы по берегамъ Роны и Соны открывались передъ ними, неся восьмиэтажные дома. Церковь, возвышаясь надъ садами и слишкомъ новыми крутыми лстницами, напоминала фальшивые замки-крпости, которыя англичане строятъ на побережьи, надъ модными пляжами. Въ этотъ день, хотя и зимній, тумана не было, благодаря очень рзкому морозу. Солнце сверкало въ прозрачномъ воздух и вс предметы имли веселый видъ.
— Славный городъ Ліонъ! сказалъ солдатикъ, чтобы затять разговоръ.
— Не знаю, отвтилъ его спутникъ. Я не здшній.
— Такъ вы теперь совсмъ ничего не видите? ни чуточки? А вамъ не случалось прізжать сюда раньше? Вы совсмъ ослпли?
И онъ повторилъ для себя самаго, чтобы лучше представить себ виднное, какъ длаютъ почти вс крестьяне и многіе рабочіе:
— Вы не видите домовъ, суда, лошадей. Вы не можете совсмъ идти безъ помощи?
— Нтъ, оборвалъ другой.
Солдатъ казался опечаленнымъ, его грусть была смшана со смущеніемъ, съ той неловкостью, которую ощущаютъ при мысли о чужомъ несчастіи, которому не могутъ помочь, которому нельзя даже посочувствовать вполн, потому что невозможно вполн понять его. Они шли по набережнымъ довольно долго, не говоря ни слова.
— Вотъ военный госпиталь, произнесъ, наконецъ, солдатъ.
Онъ вздохнулъ съ облегченіемъ.
Человкъ, котораго онъ велъ, остановился тотчасъ, какъ остановился онъ. Солдата стсняло молчаніе спутника и онъ заговорилъ съ привратникомъ.
— Вотъ, объяснилъ онъ. Человкъ этотъ прибылъ по желзной дорог, съ нимъ бумага, подписанная врачемъ Романскаго госпиталя, и онъ одинъ… Его провожатые остались почему то въ Вэв. Когда онъ услышалъ: ‘Ліонъ!’ онъ вышелъ, но оставался стоять около вагона.
— У меня бумага въ военный госпиталь, твердилъ онъ.
Дежурный но станціи прочелъ его бумагу и сказалъ:
— Вы не видите. Такъ васъ проводятъ.
— Я былъ на станціи и дежурный послалъ меня.
— Ладно, сказалъ привратникъ. Можете идти.
Человкъ продолжалъ стоять неподвижно и молча тамъ, гд оставилъ его проводникъ.
— Вашъ отпускъ? письмо врача?
Онъ покорно досталъ изъ кармана бумаги.
— …Э, ваше имя Берегибогъ? Чудное имя!
Отвта не было. Привратникъ продолжалъ:
— Вы слпы, но не нмы? Ваши глаза не мшаютъ вамъ отвчать.
Однако позвалъ служителя и приказалъ отвести пришельца въ первый этажъ. Служитель былъ съ нимъ очень мягокъ, потому что народъ всегда жалетъ слпыхъ.
— …Берегибогъ, 78-го класса, сказалъ докторъ. Знаю. Товарищъ изъ Романо писалъ мн: анархистъ, симулянтъ. Принесите офтальмоскопъ.
Это былъ военный врачъ съ тремя нашивками, еще молодой, съ живымъ и умнымъ лицомъ, на которомъ читалась твердая воля и послдовательная мысль. Онъ любилъ свое дло съ тмъ же страстнымъ увлеченіемъ, что и въ начал службы.
— Вы принадлежали къ клубу анархистовъ, сказалъ онъ. За нсколько дней до призыва вы не явились въ мастерскую на фабрику и заявили, что внезапно ослпли. Такъ сразу? Предупреждаю васъ, что это неправдоподобно. Въ Роман не было офтальмоскопа. Тамошній врачъ посылаетъ васъ сюда. Сейчасъ мы узнаемъ наврно.
Онъ говорилъ со спокойной и безстрастной твердостью. Разв этотъ человкъ не имлъ права лгать? Но надо было доказать ему, что онъ лжетъ. Это была его, доктора Роже, обязанность.
— Если бы еще вы притворялись, что ваше зрніе ослабло, только ослабло. Это запрещено… Но такъ! Разскажите, какъ это случилось?
— Я шелъ по дорог въ Сентъ-Этьенъ съ товарищами,— медленно разсказывалъ Берегибогъ.— День былъ солнечный. Вдругъ у меня голова закружилась, словно меня громомъ ударило. Я упалъ на камни и сказалъ товарищамъ: ‘Я ничего не вижу’.
Роже слушалъ его, длая видъ, что занятъ установкой офтальмоскопа и не смотритъ на разсказчика. Потомъ внезапно протянулъ руку къ его лицу. Растопыренные указательный и средній палецъ остановились на разстояніи едва ли одного сантиметра отъ раскрытыхъ глазъ. Это старинное, самое употребительное, испытанное средство.
Испытуемый не мигнулъ.
— Чортъ возьми!— вырвалось у врача.— Вы сильны…
И онъ приказалъ служителю:
— Закройте все.
Служитель заперъ дверь, закрылъ окна и опустилъ тяжелыя темныя занавсы. Въ комнат воцарилась искусственная унылая ночь. Офтальмоскопъ былъ готовъ, докторъ бросилъ ослпительный свтъ въ оба зрачка. Отраженные зеркаломъ лучи нестерпимо ярки, каждый, кто пытался смотрть прямо на фонарь локомотива или автомобиля, знаетъ это. Берегибогъ не моргнулъ глазомъ.
— Ловко! насмшливо замтилъ докторъ Роже. Вы долго упражнялись, правда? Но всего предусмотрть нельзя. Ваши зрачки реагируютъ на свтъ.
Если человкъ пробудетъ нсколько секундъ въ темнот и внезапно свтъ упадаетъ на его глаза — зрачки сокращаются. И онъ не можетъ помшать имъ сократиться, какъ нельзя запретить мимоз сложить свои листочки, если ихъ коснулись. Такъ хочетъ природа. Врачъ торжествовалъ.
— Ваши глаза въ порядк. Никакого пораженія. Пригодны къ служб, другъ мой.
— Я не виноватъ, что есть болзни, неизвстныя врачамъ, отвтилъ Берегибогъ съ такимъ безразличіемъ, словно говорилъ о комъ то другомъ.— Повторяю вамъ, я ничего не вижу.
— Это все равно, что уврять, будто у васъ нтъ ногъ. Я вижу что вы видите… Ступайте.
Солдатъ Берегибогъ, признанный годнымъ къ служб, просидлъ въ тюрьм мсяцъ за то, что симулировалъ болзнь, длающую
<пропущены 23--26>
дрожащій, казался боле взволнованнымъ чмъ его паціентъ. Сидя на стул, сложивъ на колняхъ руки, онъ улыбался тихонько. Полковникъ Лекамюсъ потребовалъ, чтобы онъ подкрпился… ‘добрый стаканъ рома, или что нибудь въ этомъ род?’. Онъ отказался, вжливо, но тономъ равнаго.
— Послушайте,— говорилъ докторъ Роже.— Вы только что подверглись очень суровому испытанію. По самой его суровости вы должны чувствовать, что оно послднее. Я позволилъ продлать этотъ опытъ, потому что я хотлъ знать истину, потому что это мое ремесло, моя обязанность, моя страсть знать. Теперь я потребую вашего освобожденія. Вы знаете, что освидтельствованіе въ комиссіи пустая формальность, что безъ возраженій принятъ будетъ мой рапортъ: увольненіе по 2-му пункту, то есть безъ вознагражденія, солдата Берегибогъ, захворавшаго до поступленія на службу. Рапортъ готовъ. Я при васъ подписываю его. Но мн хочется спросить васъ. Васъ подвергли очень суровому надзору, почти преслдованію. Васъ заставили выдержать суровое испытаніе, я согласенъ. Такъ вотъ, врите вы моему слову?
Берегибогъ подумалъ и отвтилъ просто:
— Врю.
— Я зналъ это,— такъ же просто сказалъ врачъ.— Клянусь вамъ, что если вы мн отвтите я ничего не измню въ рапорт. Черезъ два дня, въ полдень, вы будете совершенно свободны. Но я хочу знать, ошибалась ли наука. Неужели же меня обманули признаки, благодаря которымъ я счелъ вашу слпоту притворной? Вы отвтите?
Человкъ утвердительно кивнулъ головой.— Итакъ, я спрашиваю васъ, дйствительно ли вы слпы?
Берегибогъ поднялся. Онъ улыбался все шире… Сдлавъ два шага онъ взялъ отрывистымъ и точнымъ жестомъ книгу со стола главнаго врача, маленькую книгу, которую тотчасъ узналъ докторъ Роже. Раскрылъ на первой страниц и безъ запинки прочелъ холоднымъ тономъ:
Главныя правила субординаціи. Такъ какъ дисциплина доставляетъ главную силу армій, то необходимо, чтобы каждый начальникъ добился отъ подчиненныхъ повиновенія полнаго и неизмннаго, чтобы приказанія исполнялись буквально, безъ колебанія или ропота, за нихъ отвтственность несетъ начальствующій, и Протестъ низшему чиномъ дозволенъ только по выполненіи приказа.
— Довольно!— сказалъ докторъ.
—… Каждый солдатъ.,— продолжалъ Берегибогъ,— обязанъ при и съ хъ обстоятельствахъ, днемъ и ночью, даже вн службы, почтеніемъ и преданностью къ старшему чиномъ по арміи или флоту, къ какому бы роду оружія или части они ни принадлежали.
Слпой, мнимый слпой, блдное лицо котораго свтилось теперь дерзостью, хотлъ продолжать, но докторъ Роже перебилъ его такимъ надменнымъ тономъ, что онъ остановился.
— Васъ спрашивалъ не начальникъ, а человкъ, который далъ слово никогда не вспоминать о вашемъ признаніи. Не слдуетъ длать для него слишкомъ тяжелымъ его долгъ — сдержать слово, потому что… потому что это подло!
Глаза Берегибога сдлались влажными.
— Прошу прощенія,— сказалъ онъ измнившимся голосомъ, печальнымъ и искреннимъ,— живымъ голосомъ. Это слабость, которую мн слдовало бы побороть, но я не могу выносить мысли, что меня считаютъ подлецомъ… Сейчасъ только что сть могла оборваться и вы рисковали этимъ — или позволили рискнуть — гораздо мене для того, чтобы удовлетворить любознательность ученаго, чмъ для того, чтобы побдить меня, признайтесь. Но вы были почти уврены, что она не оборвется. Такъ же и я. Если бы вс поступали какъ я только во Франціи, если бы нигд больше не послдовали моему примру, Франція могла бы подвергнуться нападенію. Но рискъ кажется мн такимъ незначительнымъ, что я имю право пренебречь имъ. Да къ тому же я уклонялся отъ отбыванія повинности и съ опасностью для жизни.
— А!— насмшливо сказалъ докторъ Роже,— это большое мужество. Но если событіе, которое вы отказываетесь предвидть, случится, вашимъ соотечественникамъ придется охранять жизнь вашу, которую вы такъ предусмотрительно сохраните, и жизнь вамъ подобныхъ. Подумать только, что Франція въ наши дни — единственная страна, гд законы и обычаи позволяютъ все думать, все говорить, все писать! единственная, гд, не теряя мста и не рискуя подохнуть съ голода, можно отрицать Бога, и не только въ толстыхъ книгахъ, которыхъ никто не читаетъ, но и въ мерзкихъ листкахъ! единственная, гд Богъ всть кто можетъ позволить себ призывать людское стадо жить безъ власти и закона — безъ власти и закона это стадо, у котораго ни одной мысли собственной нтъ: славная штука!— Да прекрасная родина, и вамъ все равно, уцлетъ ли она? Мы должны сохранить ее потому, что мы — хранители перегоннаго куба, изъ котораго можетъ быть ничего не выйдетъ, а можетъ быть — философскій камень. И потому еще, кажется мн, что это страна, гд думаютъ наимене плоско.
— А если мой поступокъ былъ также необходимой составной частью въ вашемъ перегонномъ куб?— спросилъ Берегибогь.
Докторъ Роже не отвтилъ.
Одно мгновеніе обоимъ хотлось открыться другъ другу, признаться въ глубокомъ сомнніи, которое оставляютъ всегда въ правдивой душ аргументы противника. Но одна и та же мысль остановила обоихъ: къ чему? Надо оставаться такимъ, какимъ ты чувствуешь себя на самомъ дл. Иначе будешь всего только диллетантомъ. И на что ты нуженъ тогда?