РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
РАЗСКАЗЫ БАРНАВО.
Пьера Милля.
Пер. съ французскаго А. С. Полоцкой.
III.
Китайцы.
III.
Китайцы.
Черный дымъ…
Редіардъ Киплин.
——
——
——
——
——
——
‘Русское Богатство’, No 10, 1911
Китайцы, Милль Пьер, Год: 1911
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Варвары западнаго неба, привезшіе ихъ сюда, смотрли, какъ они работаютъ и умираютъ. Впрочемъ, и сами они работали и умирали.
Говорятъ, что подъ каждой шпалой желзной дороги лежитъ трупъ, вдоль всхъ четырехъ миль этого подъема Палабалы, на которой маленькіе локомотивы карабкаются, пыхтя, какъ будто призраки, задерживаютъ ихъ колеса. Умирали бельгійцы, умирали итальянцы, умирали особенно чернокожіе Нижняго Конго. Эти послдніе умирали мерзко, какъ свиньи, потому что это жалкій народъ, насквозь пропитанный алкоголемъ и негодный ни къ чему. Три года длилось это массовое убійство, а скорбная дорога почти совсмъ не подвинулась впередъ. Видли ли вы, какъ муравьи, нагруженные большимъ яйцомъ, взбираются вереницей на втку дерева? Они карабкаются, точно слпые, прилпившись къ кор. И вотъ, въ какомъ-нибудь мст, которое на видъ не представляетъ собой ничего боле труднаго, чмъ весь остальной путь, есть что-то. Что? неизвстно, но вс муравьи, вс поочередно падаютъ, и на ихъ мсто приходятъ новые, новые безъ конца. Такъ было вначал съ желзной дорогой Конго. Люди падали, милліоны исчезали безслдно. Европа посылала новые милліоны и новыхъ людей.
Начальникъ дороги, изобртатель этого пути, обладалъ геніемъ истинныхъ завоевателей, то есть врилъ, что останется побдителемъ, и умлъ насиловать волю людей. Онъ не останавливался ни передъ чмъ, чтобы побдить. Итальянцевъ и бельгійцевъ, жителей Конго и чернокожихъ Санъ-Доминго — всхъ ихъ онъ бросилъ на приступъ, и отъ ихъ тлъ остались только кости и прахъ. Тогда онъ послалъ купить людей въ Китай. Онъ зналъ, что тамъ живетъ четыреста милліоновъ въ невообразимой тснот, отравляя другъ друга своимъ дыханіемъ. Онъ врилъ, что неистощимые слои этихъ южныхъ китайцевъ, умренныхъ, выносливыхъ, рожденныхъ близь тропиковъ, явятся человческимъ удобреніемъ, которое сможетъ оплодотворить Африку. Это былъ человкъ гигантскаго роста, тяжеловсный, когда онъ поднималъ руку для приказаній, казалось, что онъ поднимаетъ тяжесть. Въ этотъ день онъ пришелъ посмотрть, какъ подвигаются работы въ вышк. Инженеръ Гильмэнъ сказалъ ему:
— Они тоже умираютъ!
Китайцы терпливо работали — т, кто еще оставался въ живыхъ: двсти изъ тысячи. У нихъ были худыя тла и куриныя груди, они были безъ штановъ, а вокру бедеръ у нихъ висли куски синей ткани. Благодаря своей желтой кож и широкимъ, несмотря на худобу лицамъ, они были похожи на зрлые нарывы. Лица у нихъ были перекошенныя, уши заостренныя, глаза узкіе, а ротъ вчно кривился, какъ у мальчика, который вотъ-вотъ расплачется. Когда они наклонялись надъ своими инструментами, позвонки выступали на ихъ спинахъ. Впередъ! Азія должна оплодотворить Африку на пользу Езроп.
Гильмэнъ посмотрлъ на начальника и увидлъ у его ногъ лужу. Сверянинъ, тяжелый гигантъ, таялъ на солнц. Онъ оставлялъ за собой эти лужи пота цлый день и тмъ не мене не останавливалъ своего шествія, не отказывался отъ своего желанія. Ну, что же! Онъ тоже можетъ умереть. Онъ исполняетъ свой долгъ въ битв.
— Въ вышк семьдесятъ градусовъ,— сказалъ Гильмэнъ.— Это невозможно выдержать. Китаецъ это китаецъ, но вдь и онъ человкъ, а кровь человческая разлагается.
Начальникъ пожалъ плечами. Онъ посмотрлъ на вершину Налабалы, затмъ перевелъ взглядъ немного ниже, на перевалъ, гд по проекту должна была пройти дорога. Это было безводное и печальное ущелье, черезъ которое онъ мечталъ перевозить богатства центральной Африки: твердые желтоватые зубы слоновъ, круглые шары каучука,— вс т богатства, которыя со времени исчезновенія большого до историческаго озера Конго собираетъ въ своей огромной котловин, которую надо рыть заступами.
На поверхности земли африканскій гнейсъ точно размякъ отъ солнца и воздуха. Китайцы рыли аккуратно, не торопясь. Ниже скала была непроницаемо тверда: ее взорвали порохомъ. Три китайца кончали отдлять кирками большую глыбу, которую онъ вырвалъ бы одной рукой. Онъ пришелъ въ отчаяніе.
Дойти до потока М’позо! Его обширный и ясный умъ, охватившій цлое и представлявшій его себ осуществленнымъ, разскалъ его на части, систематически ограничивался стремленіемъ къ каждой изъ этихъ частей, по порядку: отрядъ китайцевъ долженъ дойти до М’позо, хотя бы они вс перемерли! Начальникъ представлялъ себ воды потока, мысленно окунался въ нихъ. Они мчались съ шумомъ, съ грохотомъ, зеленыя, глубокія и чистыя, и лишь мстами на нихъ блли пузырьки воздуха, захваченные ими въ ихъ бг. Глазъ не могъ оторваться отъ нихъ, движеніе длало видимой каждую молекулу ихъ жидкости. Воображеніе было такъ сильно у этого сильнаго человка, что дйствовало на его тло. Отъ одной мысли о поток онъ почувствовалъ себя освженнымъ. Потъ пересталъ струиться съ его членовъ, его тло охладилось, возбужденіе улеглось.
Въ нсколькихъ мстамъ были пробиты ходы во внутрь, гору атаковали, какъ черви грызутъ дерево, всюду, гд находился слабый пунктъ, какая-нибудь расщелина, куда могло войти остріе инструмента И борьба не прекращалась. Это успокоило его. Ему надо было видть, ходить, работать самому. На утес Конго дорога должна была идти по самому краю, прилпившись къ скал, какъ гнздо ласточекъ. По ней современемъ побгутъ локомотивы, господствуя надъ огромной, безполезной ркой, загроможденной камнями, недоступной для судовъ.
— Идемте къ седьмому,— сказалъ онъ Гильмэну.
‘Седьмой’ былъ седьмой километръ, гд начинался утесъ. На обрывистомъ склон скалы строили отвсную стну, этимъ выигрывали ширину въ пять пальцевъ на метръ. Воздвигая эту стну, создавали мсто для двухъ рельсовъ.
Гильмэнъ сказалъ:
— Вчера здсь упалъ одинъ китаецъ. Онъ скатился до самаго низу.
— Ну,— сказалъ начальникъ,— тло нашли?
— Другіе,— пробормоталъ инженеръ,— отправились искать его и…
Онъ окончилъ свою фразу еще тише, совсмъ тихо. Начальникъ сдлалъ рзкое движеніе:
— Ихъ не увезли! Ихъ не увезли! Разв я вамъ не говорилъ, чтобы ихъ увезли? Мы подписали. А вы спрятали ихъ ящики подъ утесомъ? Славное кладбище. Пусть возьмутъ грузовые суда, шаланды, вс суда, какія есть, пусть ихъ отвезутъ пока въ Кому. Мы общали.
— Изъ этого ничего не выйдетъ,— отвтилъ Гильмэнъ.— Это скверный грузъ. Суда не хотли его брать.
Китайцамъ общали отвезти ихъ гробы въ Китай, если они умрутъ. Слова не сдержали. Начальникъ не зналъ этого. Суевріе этого дльца, крестьянина по происхожденію, бывшаго солдата, теперь ворочающаго мірами, внушало ему уваженіе къ данному слову. Это правило игры. Прежде всего нельзя плутовать. Это даже приноситъ несчастье: можно насиловать людей, но не обкрадывать ихъ. Гильмэнъ склонилъ голову подъ потокомъ великолпныхъ и ужасныхъ ругательствъ.
— Хотя бы это стоило сто тысячъ, двсти тысячъ, надо было построить погребальныя суда! Имъ общали. Мы выбросили здсь двадцать милліоновъ, а на это, на это!.. Когда хотятъ создать великана, не скряжничаютъ на пеленкахъ.
Слова гремли, какъ тяжелыя телги. Онъ продолжалъ,
— И если бы они знали…
— Они спустились искать товарища,— отвтилъ Гильмэнъ.— И многіе уже знаютъ.
Китайцы знали.
Въ этотъ же день Чао-Уанъ и А-Синъ, спустившись въ оврагъ, чтобы похоронить упавшаго товарища, увидли подъ утесомъ длинный рядъ гробовъ. Они узнали ихъ, потому что сами собирали доски для нихъ и вырзывали на крышкахъ заклинанія, которыя прогоняютъ древнихъ демоновъ и защищаютъ отъ демона смерти, самаго злобнаго, молодого и вроломнаго.
Тогда они почувствовали надъ собою колыханіе мягкихъ крыльевъ Чонгъ-Туэ.
Они сдланы изъ воды и изъ втра, изъ того, что неуловимо и наполовину уловимо. Все — Чонгъ-Туэ: природа такъ полна духовъ, что гніетъ отъ нихъ. По скольку мы не подпадаемъ подъ вліяніе клеветъ тупоумныхъ купцовъ, мы видимъ Китай сквозь призму энтузіазма Вольтера, который самъ видлъ его сквозь туманъ корыстныхъ похвалъ іезуитовъ, и мы ничего не понимаемъ въ немъ. Китай, это — четыреста милліоновъ анимистовъ, аристократія которыхъ перешла къ раціонализму, благодаря философу, по имени Конфуцію. Но анимистовъ все-таки еще достаточно. Вотъ чего не говорятъ книги. Есть драконы подъ землей, вызывающіе землетрясеніе, есть они и въ неб, и это они причиняютъ кораблекрушеніе, есть они и въ воздух, и эти распространяютъ болзни. Рки имютъ своихъ драконовъ, горы своихъ, то же самое поля, провинціи, дома, все на свт. Есть добрые драконы, которыхъ императоръ производитъ въ мандарины, и которые получаютъ повышенія. Но съ ними, какъ съ людьми, даже съ добрыми: имъ нельзя доврять. Ихъ число растетъ съ каждымъ днемъ: отъ всхъ мертвыхъ отдляется личинка, которая остается на земл, невидимая, вчная, почти всегда пагубная.
Вполн вроятно, что эти носящіяся въ воздух личинки подобны той форм, изъ которой он вышли, т. е. подобны больнымъ и мертвымъ: слдовательно, он угрюмы, прилипчивы, раздражительны и гнилы. Не можетъ быть ничего боле разумнаго и боле ужасающаго, чмъ это предположеніе китайцевъ, и вотъ почему христіанство — великая, свтлая, драгоцнная религія. Души нашихъ мертвецовъ — на неб или въ аду, гд ихъ хорошо охраняютъ. У Святого Петра имются ключи, у сатаны рогатина, стны надежны. Вотъ уже тысяча девятьсотъ лтъ, какъ наши покойники находятся въ заточеніи для нашего полнаго спокойствія. Мы ихъ охраняемъ, мы даже молимся за нихъ, мы можемъ спокойно прогуливаться по поверхности земли,— мы, европейцы. Но китайцы! Они умираютъ отъ страха.
Когда желтокожіе рабочіе Налабалы узнали, что гробы остались подъ утесомъ, они поняли, почему ихъ преслдуетъ несчастье: Чонгъ-Туэ мертвецовъ, которыхъ не отвезли на ихъ родину, которые были лишены приношеній и заботъ своей семьи, мстили живымъ. Злокачественная лихорадка,— говорили врачи,— изъ госпиталя, большого досчатаго барака, похожаго на большой гробъ, когда умиралъ новый китаецъ. Слова! На самомъ дл это Чонгъ-Туэ приходили, чтобы навербовать рекрутъ, набрать себ товарищей. Они приходили, съ каждымъ днемъ боле сильные и боле злые, такъ какъ были лишены почестей, воскуреній, возліяній, дыма, алкоголя и кушаній, невсомой пищи этихъ невсомыхъ существъ, всегда голодныхъ, хотя и не способныхъ умереть съ голоду, и всегда яростныхъ.
Чао-Уангъ былъ вождемъ тхъ рабочихъ, которые остались въ живыхъ. Онъ ршилъ, что надо вернуться въ Китай.
Ни одно судно не согласилось бы взять китайцевъ, но они сообразили, что прибыли съ востока. Судно, которое привезло ихъ, шло по направленію солнца, мчась такъ, какъ будто каждый день хотло нагнать свтило передъ его закатомъ. Оно склонялось къ югу только для того, чтобы потомъ опять принять тоже направленіе. Какъ большинство ихъ соотечествениковъ, Чао-Уангъ и его товарищи думали, что Китай находится въ средин земли, и что солнце выходитъ изъ воды за нимъ каждое утро. Они не имли понятія о громадности разстояній, и однообразное движеніе воды скрыло отъ нихъ быстроту движенія судна. Они думали, что пшкомъ черезъ три мсяца они вернутся къ тому пункту, изъ котораго вышли. Когда солнце заходило, А-Сингъ бросилъ рукоятку своей кирки по направленію къ свтилу, и желзо упало накрестъ, указавъ сверъ и югъ.
Они приняли эту предосторожность, потому что не могли бжать при свт, а звзды этого полушарія были имъ незнакомы: явленіе, которое также сыграло немалую роль въ ихъ безпокойств.
Счастье благопріятствовало имъ: первыя ночи посл ихъ бгства были свтлыя, а луна движется по направленію солнца. Китайцы, укравъ въ одномъ изъ магазиновъ на берегу рки рису, другихъ крупъ и сухой рыбы, двинулись за луною. Днемъ они прятались, прижавшись другъ къ другу, въ ямахъ подъ кустарникомъ. Когда-же наступала темнота, они опять трогались въ путь. Такъ какъ ихъ искали со стороны Атлантическаго океана, думая, что они отправились въ какой-нибудь портъ Португальскихъ колоній, чтобы ссть тамъ на судно, то ихъ не нашли. У многихъ изъ нихъ были постыдныя привычки, и отъ этого тсная связь маленькой группы еще увеличилась.
Въ первую же ночь А-Сингъ, одинъ изъ китайцевъ, сказалъ:
— Ольга съ нами.
Ольга была европейская собака одного европейскаго доктора, который умеръ, какъ и остальные, отъ абсента, истощенія и тоски, умеръ боле печальной смертью, чмъ остальные, такъ какъ сознавалъ, что умираетъ. Ольга долго не хотла позволить унести своего хозяина, что было довольно естественно, такъ какъ она была, хотя и европейской, но все таки собакой и не понимала, почему, какъ только докторъ пересталъ двигаться, другіе блые сейчасъ же уложили его въ ящикъ и спрятали подъ каминъ. Она долго выла, и ея вой заставлялъ живыхъ думать о смерти, и потому въ эту эпоху она получила отъ живыхъ блыхъ безчисленное количество пинковъ. Тогда она пришла въ лагерь китайцевъ. А-Сингъ сталъ вжливо искать у нея блохъ. Когда ему удавалось найти блоху, онъ старался не оставить ея у себя и давалъ ее състь Ольг.
Это любезное приношеніе продукта охоты въ обыча между благовоспитанными нищими Пекина. Ольгу оно тронуло. У нея была страстная натура, и когда она хотла чего-нибудь, то всегда всми силами. Она визжала, когда хотла выйти, когда хотла спать, когда чувствовала потребность въ ласкахъ и особенно въ д. Китайцы думали, что, такъ какъ она изъ Европы, то, наврно, уметъ говорить, и только они не понимаютъ ея языка. Они полюбили ее. Это была единственная особа другого пола среди нихъ и, слдовательно, морализующій элементъ въ ихъ обществ. На третью ночь они убили ее: она была изъ Европы, а они не хотли имть въ своей сред европейцевъ.
Они перешли Инкисси, Куилу, другія рки, мстность вокругъ была безплодная и гористая, покрытая только травой, сожженной дикарями Конго, и маленькими чахлыми деревцами. Потомъ земля подъ ихъ ногами опустилась, и они вышли на большую, поросшую травой равнину, похожую на рисовое поле безъ зеренъ, еще дальше имъ встртилось нчто врод озера съ островомъ въ середин.
Это было озеро Стэнли-Пуль, по берегу котораго живутъ бельгійцы и французы. Зная, что городъ этихъ послднихъ расположенъ на сверо-запад, Чао-Уангъ ршилъ обойти это озеро съ юга.
Съ этого момента китайцы ршились идти и днемъ. Ихъ было теперь не больше сотни. На зар, когда они увидли солнце, Китай имъ показался очень близко. Полные надежды, вошли они въ лсъ.
И въ этомъ большомъ лсу они умерли. Не будемъ разсказывать, какъ они умерли, не будемъ писать, чтобы писать. Они умерли, не правда-ли, вотъ и все, а они шли къ солнцу! И въ конц, какъ вы увидите, остался только Чао-Уангъ.
Многіе были съдены бангалайцами. Вдь бангалайцы дятъ людей. Это необыкновенно уродливый народъ. Они длаютъ себ надрзъ, который идетъ отъ носа къ верхушк лба, и вливаютъ туда яды, отъ которыхъ кожа вздувается. Рубецъ иметъ видъ гребня, и бангалайцы похожи на черныхъ злыхъ птуховъ. И они дятъ людей. Китайцы — не совсмъ люди: никто, даже негры, не думаютъ, что китайцы вполн люди, что было бы слишкомъ глупо. Но все таки это мясо, и бангалайцы хорошо пообдали.
Другихъ сълъ лсъ. Онъ былъ чудовищный и пустынный. Они шли по нему пять мсяцевъ, видя свтъ только тогда, когда рка прорзывала чудовищную зеленую плсень. Они строили плоты, придумывали остроумныя вещи, сплетали ліаны, чтобы перейти черезъ рку. Они тоже какъ-то разъ убили туземцевъ и украли у нихъ пироги. Въ теченіе нсколькихъ дней они поднимались вверхъ по Конго.
Въ воздух стоялъ вчный волнующійся туманъ. Утромъ, ища солнца, китайцы видли его только сквозь пелену тумана, и каждый день въ полдень шелъ сильный дождь. Часто налетали ураганы, которые ломали деревья и волновали воду: тогда они думали, что міру грозитъ гибель. Рка была такъ широка, что, когда на ней не было острововъ, съ середины не было видно береговъ. Бельгійскія суда плавали по ней. Когда встрчались острова, китайцы теряли направленіе: странныя теченія образовывали нчто врод приливовъ и отливовъ.
Они заблудились и попали въ сти, которыя бангалайцы разставляютъ для ловли рыбы. Въ этотъ день у бангалайцевъ опять было мясо.
Т, которые остались въ живыхъ — ихъ было десять человкъ,— опять углубились въ лсъ, избгая деревень, а ихъ здсь немного, за исключеніемъ береговъ рки. Въ лсу не было никого. Слишкомъ высокія деревья убиваютъ маленькія растенія и даже животныя не находятъ себ здсь пищи. Слышно, какъ поютъ невидимыя птицы, а гд-то высоко въ воздух карабкаются обезьяны. На земл встрчаются только наскомыя, зми и падаль. Китайцы подбирали все это. Часто отъ запаха мертвыхъ муравьевъ ихъ тошнило. Какъ-то разъ въ воздух распространилось благоуханіе, сладкое, какъ ароматъ любимой комнаты.
Но это не былъ запахъ цвтовъ: это благоухали грибы. Отъ первыхъ же кусковъ, которые они съли, у нихъ началась рвота. По счастью, они въ томъ же мст въ перегно нашли большихъ, отвратительныхъ на видъ червей, которые не были ядовиты. Здсь же А-Сингъ, приподнявъ провалившійся въ грязь стволъ, замтилъ какое-то ужасное существо, которое шевелилось. Это было животное, похожее на шаръ, съ колючимъ хребтомъ и глазами — глазами изъ живого золота! Оно было все покрыто чмъ-то въ род клея, къ которому прилипла грязь и всевозможные отбросы. А-Син поскребъ животное прутикомъ. Бока шара стали надуваться и опускаться, когда же А-Сингъ концомъ прутика укололъ животное, оно двинулось впередъ. Это была жаба.
Она была величиною съ человческую голову. Желтые пузыри, поднимавшіеся отъ ея живота къ хребту, были похожи на цвты, сгнившіе на навоз, а колючій хребетъ на ея спин былъ похожъ на кустарникъ. Изъ ея пасти сочился отвратительный ядъ. Спрятавшись снова въ грязь, она издала протяжный жалобный звукъ, какъ это длаютъ вс жабы, когда зовутъ своихъ самокъ.
А-Сингъ, который былъ очень голоденъ, подумалъ, что, можетъ быть, можно ее състь! Но это животное внушало ему страхъ. Онъ сталъ искать длинную заостренную втку, чтобы убить ее издали. Въ это время Чао-Уангъ вскричалъ:
— Не убивай ее! Она такъ стара! Это — Богъ лса!
Огромные размры жабы заставляли ихъ думать, что она прожила цлые вка. А если она прожила вка, она знала все. Она властвовала надъ всей этой гнилью, потому что пережила ее. Мудрость міра — въ старикахъ, и кто живетъ долго, становится Богомъ, знающимъ добро и зло. Эта мысль, которая не пришла бы въ голову варварамъ Европы, была не совсмъ ложной. Это животное во всякомъ случа принадлежало къ античной рас. Оно происходило отъ большихъ, тяжелыхъ пресмыкающихся, которыя царили одни на земл, когда она вся еще была, какъ теперь подъ экваторомъ, смсью нагртой грязи и теплой воды, подъ вчными облаками, между пылающей лавой центра и безумнымъ солнцемъ.
— Не убивай ея, это — Богъ лса!
Да, жаба, казалось, воплощала въ себ самый лсъ. Она была грязная, влажная, зеленоватая и желтоватая, огромная, великолпная, безформенная, студенистая, щетинистая, вся вздутая отъ ужаснаго сока, и глаза ея знали все, эти глаза изъ живого золота, прекрасные, печальные глаза! Зачмъ ей было оставаться здсь, нечувствительной къ страху, если она не была Богомъ?
Бока жабы трепетали. Она, обезумвъ, звала самокъ. Безъ сомннія, это мсто, ужасающее своей болотистостью, было благопріятно для ея племени, потому что и въ самомъ дл здсь было много самокъ. Он, невидимыя, сидли на своихъ яйцахъ, ждавшихъ оплодотворенія. Спрятавшись за деревьями, боле высокими, чмъ башни, и за упавшими стволами, боле недоступными, чмъ стны, он отвчали двумя нотами, которыя смнялись одна другой безъ перерыва. Грибы продолжали издавать свой ароматъ, сладкій, какъ благоуханіе любимой комнаты.
Китайцы упали ницъ, крича:
— Мы не убьемъ тебя, Богъ-жаба! Охраняй насъ. Мы дадимъ теб пость. Мы знаемъ, что ты сильна. Идемъ съ нами!
Они отправились искать для нея червей и мухъ. Чао-Уангъ сплелъ корзину, собралъ тряпки и сдлалъ изъ нихъ ложе, на которое уложилъ животное.
И жаба пошла съ нами. Она пла по цлымъ днямъ и по цлымъ ночамъ.
Подъ деревьями становилось все мрачне и мрачне. Китайцы шли вдоль молчаливыхъ и однообразныхъ ркъ, одинъ видъ которыхъ пронизывалъ непонятнымъ ужасомъ. Вода въ нихъ была совершенно черная, съ черныхъ деревьевъ струилась вчная сырость, а на берегахъ былъ непроходимый кустарникъ, огромныя ліаны, искривленныя, какъ корни, паразиты-орхидеи съ непристойными цвтами, ванильныя растенія и зми. Солнце, солнце, какъ идти къ солнцу? Его не было видно. Днемъ все было пропитано туманомъ, ночью мракъ былъ такой тяжелый, что, казалось, ударялъ по щекамъ, какъ крылья летучей мыши.
Большое стадо слоновъ прошло по китайцамъ, не видя ихъ, какъ люди проходятъ по муравьямъ. Выйдя изъ рки, гд они только что выкупались, они весело углубились въ чашу высокихъ прибрежныхъ растеній, надъ которыми возвышались ихъ спины и головы. Ихъ огромныя туши погружались всми четырьмя ногами во влажную землю. Жуя сочный тростникъ, они обмахивались своими большими ушами съ такой силой, что вокругъ нихъ поднимался втеръ, отъ котораго шевелились листья.
У наиболе старыхъ были клыки длиной больше человческаго тла и на поверхности совершенно растрескавшіеся, какъ будто грязь пыталась сгноить даже эту нетлнную кость.
Одинъ китаецъ былъ раздавленъ. Но когда слоны удалились, другіе китайцы увидли, что они протоптали среди растеній широкую аллею, которая вела къ самой вод. И они увидли и солнце. Темныя листья стали зелеными, яркаго и радостнаго зеленаго цвта. Улитки, похожія на большихъ моллюсковъ, карабкались по втвямъ, чтобы высосать сокъ изъ трещинъ. Какая то голубая птица улетла къ свту. Чао-Уангъ могъ указать пальцемъ горизонтъ востока.
Немного времени спустя отравленныя острія, воткнутыя въ землю, ранили оставшихся въ живыхъ въ ноги, причинивъ имъ невыносимыя мученія. Гангрена распространилась по всему тлу. Они страдали такъ сильно, что нкоторые изъ нихъ покончили самоубійствомъ. Потомъ засвистли стрлы. Тонкія, какъ иглы, он были смочены грознымъ ядомъ, и, когда одна ихъ нихъ достигла цли, между деревьями можно было увидть бгущую тнь, тонкую, какъ тнь ребенка. Это были лсные карлики, защищавшіе свои владнія. Не будучи людодами, они убивали съ яростью, такъ какъ долгій и жестокій опытъ научилъ ихъ бояться другихъ людей.
А-Сингъ и Чао-Уангъ были бы убиты, какъ ихъ товарищи, если бы не странное приключеніе.
Они забились въ чашу и не осмливались выйти изъ нея. Сначала они ли ракушекъ, листья и маленькихъ піявокъ, которыхъ давили. Въ конц концовъ, чувствуя себя очень слабыми и думая, что умираютъ, они, чтобы спрятать свои тла отъ Чонгъ-Туэ, набросали другъ на друга втокъ и заснули.
Ихъ разбудила чья-то ласка. Открывъ глаза, они увидли, что надъ ними склонилась лсная карлица.
Она была совершенно нагая, и тло у нея было не черное, а цвта желтаго воска. Лицо было перекошенное, черепъ убгалъ назадъ, груди были крошечныя, а животъ слишкомъ большой. Она смотрла на нихъ съ серьезнымъ, но не злымъ видомъ и пальцемъ указывала на жабу. Чао-Уангъ распростерся передъ животнымъ и сдлалъ знакъ, что это — Богъ, тогда карлица тоже склонилась передъ величіемъ фетиша. Китайцы показали знаками, что голодны: съ помощью очень маленькаго лука, стрла котораго вмсто пера была украшена листомъ, она убила имъ обезьяну. И, вернувъ ихъ такимъ образомъ къ жизни, она послдовала за ними. Но когда Чао-Уангъ и А-Синъ, въ которыхъ вспыхнуло желаніе, хотли овладть ею, она посмотрла на нихъ съ удивленіемъ, выскользнула изъ ихъ рукъ и долго не возвращалась.
Впослдствіи она съ помощью знаковъ и нсколькихъ словъ изъ своего языка, которымъ научила ихъ, дала имъ понять, что самки и самцы ея племени живутъ отдльно почти весь годъ и соединяются только въ извстный періодъ, когда ими овладваетъ любовное неистовство,— какъ это происходитъ у стадъ оленей и оленьихъ самокъ. Этотъ періодъ совпадаетъ съ тмъ, когда дичь, боле обильная и мене свирпая, тоже собирается для любви: тогда ее легче убить и, слдовательно, да имется въ большемъ количеств. Желудокъ ежедневно наполняется, кровь становится боле богатой, а въ зависимости отъ этого про. буждается и инстинктъ воспроизведенія,— пробуждается и смшиваетъ оба пола, ночью, вокругъ большихъ костровъ, среди танцевъ.
Мавэ была двственница, созрвшая для оплодотворенія. Она знала, что сезонъ любви скоро наступитъ и что. тогда она позоветъ самца вмсто того, чтобы убгать отъ него. Во время этого сезона ни одна двушка, ни одна женщина не можетъ и, слдовательно, не должна сопротивляться.
Во всякое другое время вс должны избгать мужчины кусать его и убивать, такъ какъ тогда любовь является только оскорбленіемъ. Такъ повелвалъ имъ инстинктъ. Однако смутная жажда материнства заставляла иногда двушекъ и старыхъ женщинъ, у которыхъ не было дтей, помогать раненымъ и умирающимъ съ голоду. Этому-то чувству и повиновалась Мавэ, къ тому же у нея было предчувствіе, что великій сезонъ близокъ.
Это было странное созданіе, живое и боязливое, какъ рыба. Неловкость и слабость китайцевъ успокаивали ее. Но, когда они издавали звукъ на своемъ язык, она длала прыжокъ и исчезала на цлые часы. Эти иностранныя слова ужасали ее больше, чмъ попытка насилія. Она взбиралась на деревья не такъ, какъ это длаютъ цивилизованные люди: не обхватывая стволъ руками, а упираясь ладонями рукъ и подошвами ногъ въ кору дерева, то-есть на четверенькахъ. Имъ не разу не удалось заставить ее разсмяться: карлики, будучи почти животными, не умютъ смяться. Она была внимательна, серьезна, почти печальна, а моментами странно томна. Китайцамъ нравилось проводить рукой по ея груди и вдоль всей спины, какъ это длаютъ съ кошками: она свертывалась въ клубокъ отъ удовольствія, а ея губы приподнимались, обнажая десны и зубы. Эту милость природа оказываетъ существамъ, для которыхъ любовь невозможна, за исключеніемъ очень короткаго момента оплодотворенія: все ихъ тло становится чувствительнымъ къ ласкамъ.
Для китайцевъ лсъ измнилъ свой видъ. Мавэ знала его, какъ муравей знаетъ травы луга. Она не боялась его. Идти стало легко и даже пріятно, лсъ, казалось, смялся передъ этими двумя еще угрюмыми мужчинами и живой статуэткой, бжавшей рядомъ съ ними. По вечерамъ они совершали колнопреклоненіе передъ богомъ, котораго Чао-Уангъ по прежнему несъ съ собою. Чудовище теперь почти непрерывно спало. Когда оно просыпалось, чтобы пость мухъ, его золотыя орбиты необычайно сверкали и оно тихонько шипло.
А-Сингъ и Чао-Уангъ замтили, что у карлицы глаза были приподняты къ вискамъ, какъ у женщинъ ихъ родины. Это еще усилило ихъ чувство къ ней. Ихъ общее воздержаніе охраняло ихъ отъ ревности. Эти моменты были для нихъ такъ сладостны, что имъ казалось, будто они курятъ опіумъ.
Но вотъ въ высокой зелени передъ ними открылась равнина, первая, которую они встртили со времени Стэнли-Пуля. Она была покрыта пальмовыми деревьями, бавольникомъ и панданусомъ. Разноцвтныя колибри казались ея единственными обитателями. Лихорадочно двигая своими крошечными крыльями, чтобы держаться въ воздух, он кончикомъ во его клюва, изогнутаго и гибкаго, какъ хоботокъ наскомыхъ, высасывали медовую воду, содержавшуюся въ блыхъ, розовыхъ и лиловыхъ чашечкахъ цвтовъ. На верхушкахъ втвей большіе красные пауки сплели свои сти такъ высоко, что нитей не было видно. Казалось, то были звзды, остановившіяся между небомъ и землей.
У Мавэ вырвался крикъ восхищенія и она схватила А-Синга за руку. Лицо ея совершенно измнилось. На немъ въ первый разъ выразилось довріе и покорность. Она начала думать о великомъ сезон. Чао-Уангъ сдлался очень мраченъ и заставилъ ихъ идти быстре. Понадобилось два дня, чтобы пересчь эту равнину. Затмъ они опять вошли подъ темные своды деревьевъ.
Вечеромъ они расположились на ночлегъ близь болота, подъ палисандрами, стволы которыхъ поблли отъ лишаевъ. Толстый и влажный мохъ покрывалъ землю. Они заснули вс трое возл тлвшаго костра.
Среди ночи Чао-Уангъ проснулся. Листва сотрясалась отъ шума, который онъ уже разслышалъ: это былъ призывъ жабъ-самокъ, сидящихъ на своихъ яйцахъ. Ихъ были здсь, наврно сотни. И эта ночь была не такая, какъ вс ночи, даже для Чао-Уанга. Онъ полъ, его страхъ прошелъ, въ своемъ тл онъ чувствовалъ силу, а жаба-богъ рядомъ съ нимъ, надувъ легкія и горло и громко свистя свои дв неравныя ноты, страшныя и зловщія, похожія на крикъ сильной боли, готовой перейти въ радость, съ трудомъ поднялась на стнки корзины. Упавъ на землю, она потащилась къ сладострастной грязи, гд стонало ея племя. Чао-Уангъ. протянулъ руки ко мху, гд спала Мавэ.
Ея тамъ не было. А-Сингъ исчезъ вмст съ ней. Онъ понялъ: великій сезонъ наступилъ, сезонъ, когда соединяются оба пола. Онъ крикнулъ:
— А-Сингъ! А-Сингъ!
Онъ не получилъ отвта: но у его уха прожужжала стрла. Это была стрла Мавэ, она хотла его убить, потому что выбрала своего самца и думала, что, разъ она выбрала, битва неизбжна.
Онъ опять крикнулъ:
— А-Сингъ, убей ее и иди со мной, или со мной!
А-Сингъ отвтилъ:
— Убирайся.
Онъ присоединилъ къ этому ужасныя ругательства, такъ какъ онъ сошелъ съ ума, и убжалъ далеко, далеко, наоборотъ, въ ту сторону, гд солнце заходитъ.
Такъ лсъ, не будучи въ состояніи убить его, все-таки завладлъ А-Сингомъ. И онъ не вернулъ его. Чао-Уангъ въ теченіе нсколькихъ дней искалъ его, чтобы убить.
Китайцы плачутъ очень рдко: онъ плакалъ навзрыдъ.
Онъ долго блуждалъ по лсу, пока достигъ, наконецъ, опушки.
Увидя горизонтъ, онъ не сразу поврилъ своимъ глазамъ. Холмы съ отлогими склонами были покрыты такой тонкой, ровной и короткой травой, что онъ провелъ по ней рукой, какъ по ковру. Стада буйволовъ, жирафъ и антилопъ мирно паслись, не выказывая ни малйшаго безпокойства. Большіе ястреба описывали въ воздух круги, которые показали ему, какъ высоко было небо, гордое голубое небо! За нимъ, какъ утесъ, поднимался лсъ.
Чао-Уангъ принялся громко издваться. Онъ положилъ жабу на землю.
— Вотъ земля травъ,— сказалъ онъ.— Ты же богъ лса! Здсь ты не имешь больше силы — и… и я совсмъ не люблю лса!
И, взявъ большой камень, такой тяжелый, какъ только могъ, онъ бросилъ въ животное. Оно лопнуло, какъ козій мхъ, съ кровью, ядомъ, нечистыми жидкостями, оно лопнуло на радостной, лишенной деревьевъ земл.
Вотъ какъ Чао-Уангъ отомстилъ лсу.
Его подобрали чернокожіе занзибарцы, мусульмане и торговцы рабами. Не изъ жалости, а потому, что онъ былъ живой диковинкой. Его коса, которую онъ сохранилъ, расплелась, и такъ какъ остальная часть головы не была выбрита, то все тло его было покрыто спутанной гривой, полной земли, кусочковъ дерева и червей. Когда его раздли до гола, его тло оказалось совершенно разрушеннымъ: въ паху у него была опухоль, на ногахъ язвы, двухъ пальцевъ на ног не доставало: ихъ съли наскомыя. Но больше всего поражала его борода, которая разрослась большими, рдкими и прямыми волосками: одинъ волосъ здсь, другой тамъ, одинъ направо, другой налво, по всему подбородку были разсяны клочья, похожія на пучки бамбука. Въ довершеніе всего мысли у него путались, онъ бредилъ. И это было единственнымъ, чего арабы не замтили, такъ какъ не знали его языка.
Лишь нсколько времени спустя одинъ изъ нихъ догадался заговорить съ нимъ на плохомъ англійскомъ язык. Чао-Уангъ отвтилъ на такомъ же испорченномъ язык, но испорченномъ по своему. Чернокожему занзибарцу стоило большого труда понять его.
Искажая то, что онъ плохо понялъ, и не желая выказать свои сомннія, онъ разсказалъ своимъ товарищамъ, что идіотъ съ грязными волосами пришелъ изъ лса и что тамъ его преслдовали пресмыкающіяся съ человческими лицами, бросавшія стрлы. Таковъ былъ смыслъ, который онъ согласовалъ со словами Чао-Уанга, и остальные не были удивлены. Они удовольствовались тмъ, что спросили, не видлъ ли идіотъ съ грязными волосами людей съ собачьей головой и зми, короля темнаго озера: она живетъ въ великолпномъ каменномъ дом и ей прислуживаетъ огромное количество влюбленныхъ женщинъ. Двственный лсъ, какъ ночь и смерть: такъ какъ они неизвданы, то ихъ наполняютъ чудесами.
Чао-Уангъ спросилъ ихъ, куда они идутъ, и, когда они сказали, что въ Занзибаръ, онъ не понялъ, но караванъ шелъ къ востоку и этого было для него достаточно. Ему изъ жалости давали объдки, и онъ, прихрамывая, шелъ рядомъ съ рабами, изъ которыхъ самые счастливые должны были быть проданы іеменскимъ арабамъ, людямъ справедливымъ и кроткимъ, остальные же, посаженные на европейскіе крейсеры и лицемрно освобожденные, были осуждены умереть на нмецкихъ и англійскихъ плантаціяхъ подъ лживымъ названіемъ добровольныхъ наемниковъ.
Переходы смнялись переходами. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день Чао-Уанъ увидлъ у самыхъ своихъ ногъ водное пространство, которому не было конца. Это былъ Индійскій океанъ. Подъ теплымъ втеркомъ маленькія легкія волны ударялись о берегъ, по песку бгало множество крабовъ, море до самаго горизонта отражало небо, какъ разбитое зеркало.
Прибыли суда и увезли рабовъ. Другое судно привезло Чао-Уанга въ Занзибаръ.
Первые люди, которыхъ онъ встртилъ здсь, были парсы, праздновавшіе свадьбу. Спускалась ночь, и новобрачные шли къ своему жилищу среди свчъ и огней, чудеснаго символа вчнаго свта, благодтельнаго начала міра. Друзья новобрачныхъ, увнчанные цвтами, пли.
— Это — Индія,— подумалъ китаецъ,— я не слишкомъ отдалился отъ своего пути къ Срединной Имперіи.
Но скоро онъ снова встртилъ чернокожихъ, цлыя массы ихъ: мозамбикцевъ, отъ кожи которыхъ несло соленой рыбой, зулусовъ съ высокими фигурами и воинственными лицами, сомалійцевъ съ ногами безъ икръ, чернокожихъ абиссинскихъ евреевъ и всевозможные виды метисовъ, которыхъ производитъ смшеніе всхъ расъ, и европейцевъ, наконецъ,— португальцевъ, англичанъ, нмцевъ, французовъ и бельгійцевъ. Они были здсь, какъ и съ другой стороны Африки. Чао-Уангъ совершилъ весь этотъ огромный путь, испыталъ вс эти ужасы, чтобы снова найти ихъ и найти тми же самыми — въ тхъ же костюмахъ, такими же наглыми, непонимающими и грубыми. Онъ прошелъ отъ одного океана до другого, и это все еще не была его родина.
Путаница въ его мозгу дошла до своего апогея. Онъ потерялъ послдніе остатки воли. Онъ блуждалъ по улицамъ, растерянный больше, чмъ въ лсахъ области вчнаго дождя, ни одной минуты не помышляя о самоубійств, превратившись въ животное, ищущее только угла, гд оно могло бы лечь и заснуть. Въ этотъ часъ ночи улицы были еще боле шумны, чмъ въ моментъ его прибытія. Вс блые, которые останавливаются въ Занзибар, отправляются ли они въ копи Трансвааля или Мадагаскаръ, нанялись ли они на желзнодорожныя работы въ Уганд или въ торговые нмецкіе дома, боятся смерти. Это или несчастные, или авантюристы, жертвы бдности, люди преступленія или честолюбія, не философы, священники ила ученые. Они прізжаютъ на англійскихъ пароходахъ, не предвидя, не представляя себ, чмъ можетъ быть міръ, куда они отправляются, какъ далекъ этотъ міръ и какъ непохожъ онъ на старый. Поэтому у нихъ сейчасъ же является потребность напиться до забвенія и отправиться къ женщинамъ. И это вовсе не потому, чтобы вс они были порочны. Многимъ изъ нихъ очень хочется плакать. Но вино скрываетъ отъ нихъ то, что они видятъ, и, главное, вызываетъ знакомыя картины, воскрешаетъ воспоминанія, которыми они длятся съ другими пьяницами. Это они называютъ знакомиться. И они идутъ къ женщинамъ, какъ маленькія дти, потому что боятся смерти.
Поэтому въ Занзибар много женщинъ, на вс вкусы: негритянки, француженки, англичанки, румынки и даже японки.
Японки живутъ возл нмецкаго консульства, недалеко отъ улицы торговцевъ слоновой костью. Проходя по этой улиц, Чао-Уангъ былъ пораженъ, услыша смшанный изъ французскаго, итальянскаго и испанскаго жаргонъ, на которомъ объясняются на Дальнемъ Восток.
Онъ попросилъ милостыни на этомъ жаргон жалобнымъ тономъ шанхайскихъ нищихъ.
Мадемуазель Тло Поцлуя, которая провожала совершенно пьянаго англійскаго гостя на веранду, полную всевозможныхъ препятствій: ящиковъ съ шампанскимъ, поставленныхъ на полъ, столиковъ, кушетокъ, насторожила уши при этой музык, напоминавшей ей страны, въ которыхъ она когда-то бывала. Такъ какъ она была добрая двушка, она позвала Чао-Уанга и поставила передъ нимъ миску съ рисомъ и маленькими сушеными рыбками. А когда онъ полъ, она спросила у него, кто онъ и откуда.
Въ воздух стоялъ запахъ прокисшаго шампанскаго и виски, помады, дешевыхъ духовъ. Но былъ здсь и запахъ перечныхъ деревьевъ, доносившійся съ поля, засаженнаго ими, а полная луна медленно спускалась къ западу — величественная и ясная луна, сіяніе которой наполняло небо.
Чао-Уангъ разсказалъ все: все, что съ нимъ случилось, что онъ выстрадалъ. И Тло Поцлуя, душа которой осталась дтской, восхищалась, такъ какъ сказка была прекрасна и необыкновенна.
Окончивъ, Чао-Уангъ прибавилъ:
— Ты почти изъ моего племени. Твоя кожа не иметъ ужаснаго запаха кожи блыхъ, похожаго на запахъ тигра, потому что, какъ тигры, они питаются мясомъ. И я знаю, что твоя родина — страна Восходящаго солнца. Это въ ней родится солнце и, слдовательно, моя родина находится передъ ней. Научи меня, какъ мн пройти туда, я поползу на колняхъ, если нужно.
Тло Поцлуя покачала головою.
— Солнце не родится у насъ,— сказала она.— Оно выходитъ каждое утро изъ воды или изъ-за холмовъ, смотря по мстности, въ Японіи, какъ и въ другихъ странахъ. Я разспрашивала блыхъ, которые прізжаютъ сюда. Они разсказали мн невроятныя вещи, изъ которыхъ я поняла, что земля круглая. Цль, къ которой ты направляешься, ложная. Солнце не родится и не умираетъ. Умираютъ только люди, животныя и растенія. Солнце же и земля вчны. Вотъ, во что я врю, потому что мн сказали это блые, а они знаютъ все.
— Тло Поцлуя,— вскричалъ съ плачемъ Чао-Уангъ,— то, что ты говоришь, невозможное чудо. Но, если даже это такъ, если земля круглая, то мн нужно только обойти ее, чтобы опять увидть Китай.
— Нтъ,— сказала — она:— везд блые!
— Ты очень добра,— сказалъ Чао-Уангъ.— Я бденъ, и ты дала мн пость. Да радуются тни твоихъ предковъ твоимъ заслугамъ и да живутъ вчно въ слав. Объясни мн, почему блые помшаютъ мн увидть мою родину.
— Потому что они не отвезутъ тебя туда. Они поведутъ тебя туда, гд ты имъ нуженъ. Видлъ-ли ты когда-нибудь, чтобы лошадь или быкъ умерли на лугу, гд родились? Земля обширна и блые одни умютъ находить на ней дорогу. Для другихъ людей ни одна дорога не ведетъ туда, откуда они вышли. И даже эти блые, какъ мало ихъ возвращается обратно изъ тхъ, кто однажды прозжалъ здсь! Земля слишкомъ велика даже для нихъ, она пожираетъ ихъ. Я тоже хотла бы опять увидть Японію. И вотъ я здсь.
Она взяла трубку съ крошечной головкой и очень толстымъ бамбуковымъ стволомъ, зажгла маленькую лампочку и поднесла къ ней какое-то вещество на краю иголки. Тогда Чао-Уангъ спросилъ ее съ загорвшимися глазами:
— Это ты въ Японіи научилась курить опіумъ?
— Нтъ,— сказала она,— въ Сайгон. Одинъ французъ научилъ меня жечь черный дымъ! Онъ умеръ. А я попала сюда.
— У тебя есть деньги?— спросилъ китаецъ. Она не отвтила въ эту ночь, такъ какъ боялась его. Но поздне Чао-Уангъ объяснилъ ей свой планъ.
Чао-Уангъ остался въ Занзибар. Онъ держитъ здсь съ Тломъ Поцлуя курильню опіума, куда приходятъ европейцы. У него особенное чутье на европейцевъ, которые любятъ опіумъ! И когда щеки у нихъ достаточно впалы, руки достаточно влажны и дрожатъ, онъ очень доволенъ, потому что эти блые тоже не увидятъ своей родины изъ-за чернаго дыма.