Слава о Вещем Олеге. Сочинение Д. Минаева, Майков Валериан Николаевич, Год: 1847
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Слава о Вщемъ Олег. Сочиненіе Д. Минаева. Изданіе X. С. Иванова. Санктпетербургъ. 1847. Въ тип. И. Фишона. Въ 8-ю д. л. 91 стр.
Еслибъ не особенныя обстоятельства, можно было бы очень-коротко раздлаться съ новымъ произведеніемъ г. Минаева, назвавъ его ‘Славу о Вщемъ Олег’ разводяпеніемъ пушкинской ‘Псни о Вщемъ Олег’. Но г. Минаевъ такой сочинитель, котораго непремнно надо превозносить до небесъ: иначе онъ печатію распуститъ о рецензент Богъ-знаетъ что. По-крайней-мр, мы испытали дйствіе его гнва. Нсколько мсяцевъ назадъ, мы публично сказали, что переводъ ‘Псни о Полку Игоревомъ’, принадлежащій сочинителю Славы о Вщемъ Олег, исполненъ неврностей и вовсе не отличается такимъ эстетическимъ достоинствомъ, которое заставляло бы читателя извинить переводчику его отступленія отъ древняго текста. Сверхъ того, отважились мы доказать выписками, что г. Минаеву нравится въ ‘Слов о Полку Игоревомъ’ то, что, по современнымъ понятіямъ, составляетъ его противохудожественную сторону — именно изъисканность образовъ и витіеватость выраженій. Все это навлекло на насъ сильное негодованіе ‘баяна’ (г. Минаевъ стоитъ на томъ, чтобъ называть свои поэмы ‘баликами ‘мы такъ уважаемъ его произведенія, что забгаемъ впередъ и даемъ ему-самому титло ‘баяна). Въ примчаніи къ изданной нын ‘баянк’, онъ отмстилъ намъ, расхуливъ критика, которому но понравился его переводъ ‘Слова’. Такъ-какъ во всхъ журналахъ и газетахъ, кром ‘Отеч. Записокъ’, трудъ г. Минаева встртилъ единодушное одобреніе, то мы принимаемъ стрлы его прямо на себя и съ полнымъ смиреніемъ (которое внушено намъ недавно нравственными ‘письмами’ одного извстнаго писателя) публично и торжественно предаемъ себя на судъ читателямъ нашего журнала, выписывая слдующія строки изъ примчанія къ баянк г. Минаева:
‘Представляемая мною Баянка {Примчаніе г. Минаева. ‘Баянка. Если вы, г. критикъ, еще на рукахъ кормилицы, обмолвились, на радость вашей муттерхенъ словомъ: Фаттэръ? Въ такомъ случа, я обязанъ объяснить, это совершенно новое для васъ выраженіе. Нашъ языкъ до такой степени испещренъ иноземщиной, что онъ въ современной литератур похожъ на Венгерскаго барабанщика въ цыфрованной куртк. Ради-то этихъ широкихъ причинъ, я ршился безъ вашего совта выставить свои разсказы подъ роднымъ стягомъ, замня слово: пьэса, Баянкой. Насъ дтей грубаго свера еще съ колыбели баюкали Русскія мамушки сладко-заунывными напвами. Баю, на язык Руссиновъ значитъ: говорю, разсказываю, даже припваю. Вотъ корень разбираемаго слова, котораго стебель вы не отъискивали въ царств извстныхъ вамъ растеній’.}, чисто историческая фантазія, но съ Русской рчью на язык, въ своеземной однорядк на тл.
По, кажется, нкоторые гг. рецензенты поклялись именемъ Индійской Бохвани разстрливать подобныя сочиненія, на голов поэтовъ.
‘Можетъ быть, этимъ сторожевымъ разбирателямъ, нравится чистое поле Русской поэзіи и прозы, гд они какъ баскаки разгуливаютъ безданно и невозбранно на страхъ воздлывателей слова, и геніально засыпаютъ подъ стукъ втренныхъ мельницъ, на которыхъ обдирается иностранная дикуша для угощенія благосклонной публики.
‘Гуляй дума (душа?). Вкругъ молчаніе, справа, слва,— пусто, нтъ ни встрчниковъ, ни поперечниковъ, подъ ногами растетъ трынъ-трава, а цвтутъ коленкоровыя незабудки, а чуть кто выглянетъ изъ родимой осоки, души его наповалъ какъ селезня! Не давай открывать ротъ вщателю, иначе, дескать, они перерастутъ тнь нашего могущества, и мы будемъ также ощупью разбирать проклятое русское богатырство, какъ обошли его съ флегматическимъ недоразумніемъ вокругъ перевода нашей древней поэмы С. о П. Игоря.
‘Если вы, г. критикъ, хотите выполоть дурную траву съ нашихъ нивъ, гд пробиваются первые ростки сказаній въ дух народномъ, для этого прежде всего должно имть въ Русскомъ тл Русскую душу! начитаться хорошенько нашей грамоты, изучить народныя псни и былины, чтобъ взойдти съ честью и славой въ гору познаній, гг тамъ напиться хоть шапкой живой воды изъ Словенскихъ колодцевъ, и вспрыснуть ею ваши мертвыя сужденія. Теперь же въ этой долин, гд вы стоите подъ густымъ туманомъ разномастныхъ мнній, вс ваши фальш-фейеры незамтно погаснутъ, и еще не въ воздух, а въ ствол скоропалительной трубки — гусинаго пера! Вашъ театральный громъ не запугаетъ Русскихъ витязей — кольчужниковъ, которые не пользуясь освщеніемъ болотныхъ свтляковъ, одни будутъ умть найдти дорогу къ Рускому сердцу!. (Стр. 73-7G).
Пораженный громомъ этой рчи, рецензентъ ‘Отеч. Записокъ’ не находитъ ничего лучше сдлать, какъ пасть во прахъ предъ покой баянкой. Не пайдись баянъ, — можетъ быть, рецензентъ вздумалъ бы опять длать ему свои замчанія, можетъ-быть, — почему знать?— можетъ-быть, сказалъ бы онъ, что содержаніе ‘Славы о Вщемъ Олег’ такъ ничтожно, что его едва стаетъ на балладу, да и ту — дескать тогда только можно прочесть съ нкоторымъ удовольствіемъ, когда она написана такъ, какъ умлъ писать одинъ Пушкинъ. Что же касается до амплификацій г-на Минаева, можетъ-быть, этотъ рецензентъ назвалъ бы ихъ отмнно скучными. Ко всему этому, можетъ-быть, прибавилъ бы онъ, что слогъ и языкъ г. Минаева — пестрая смсь образовъ и выраженій старинныхъ и народныхъ съ новйшими и книжными, а для примра сослался бы, хоть, на слдующіе стихи:
Смотрите жъ, гд Греція?
Она по лсамъ своимъ,
Отъ нашихъ ранъ лечится,
Она какъ мертвецъ теперь,
Подъ чарой волшебника
Стоитъ привидніемъ:
Черты у ней холодны,
Уста болью скорчены,
Руки въ низъ опущены,
Мускулы натянуты!
Она, эта Греція,
Восточно-богатая,
Въ рабыни къ намъ просится:
Чтобъ бить золотую дань
Олегу правителю.
Очень можетъ быть также, что рецензентъ замтилъ бы г-ну Минаеву, что тайна простонароднаго языка русской сказки не заключается въ дактилическомъ окончаніи стиховъ (— U U). Пожалуй, при этомъ случа, онъ не удержался бы замтить, что и ‘Илья Муромецъ’ написанъ стихами съ дактилическими окончаніями, и что все-таки въ ‘Иль Муромц’ нтъ ни на волосъ народности… Но не перечесть всего, на что могъ бы отважиться этотъ ‘баскакъ’, какъ называетъ своего критика г. Минаевъ, еслибъ ‘баянъ’ не принялъ противъ него ршительныхъ мръ заблаговременно Теперь онъ поетъ другую псню, теперь онъ сознается, что г. Минаевъ великій поэтъ, что изъ пустйшей легенды, изъ которой Пушкинъ могъ создать не боле, какъ легонькую балладу,— онъ, г. Минаевъ, далеко превосходящій Пушкина силой творческаго духа, сотворилъ поэму неслыханной красоты и недосягаемой глубины, что русская древность, воспроизведенная его неподражаемымъ искусствомъ, предстаетъ предъ изумленными взорами настоящихъ поколній во всемъ блеск своего превосходства, и что даже примчаніе къ ‘Слав о Вщемъ Олег’ исполнено ума и граціи. Чтобъ оправдать этотъ отзывъ, мы ближе познакомимъ читателей съ содержаніемъ ‘баянки’.
Она раздляется на четыре части или главы.
Гл. I. Сборъ дружины. Князь Владиміръ пируетъ съ дружиной. Баянъ забавляетъ его пснями и поетъ о ‘Вщемъ Олег’. На девяти страницахъ расказывается, какъ собирались русскіе витязи по приглашенію Олега — грабить Грецію и какъ своими рчами возбуждалъ ихъ Олегъ на это предпріятіе.
Сказалъ Олегъ рчь свою,
Сказалъ и взглянулъ вокругъ:
— ‘Что жъ вы стали витязи,
‘Стали не похвалитесь:
‘Природною долею,
‘Заносчивой волею,
‘Сбруей, дорогимъ сдломъ,
‘Летучимъ орломъ-конемъ? (Стр. 15).
Изъ дружины одинъ за другимъ выходятъ — Норманъ, Новгородецъ, Кіевлянинъ, Муромецъ, Ростовецъ, каждый изъ нихъ похваляется своими національными доблестями, и, не жаля бранныхъ словъ отдлываютъ другъ друга на славу. Новгородецъ говоритъ Норману:
‘Знаемъ не по слуху мы —
‘Вашихъ храбрыхъ витязей!
‘На бой вы сбираетесь
Походкой боярскою,
‘Съ поля жъ растекаетесь
‘Рысью поморянскою’ и проч. (Стр. 17).
Ростовецъ говоритъ Муромцу:
‘Кричитъ филинъ по лсу,
‘Бранитъ филинъ птицъ дневныхъ,
‘Филинъ не видалъ вблизи:
‘Ни благо кречета,
‘Ни чернаго ворона!
‘Такъ вамъ ли, мышатникамъ,
‘Тянуться на ратовье,
‘Съ Ростовскою Мерею’, и т. д. (Стр. 22).
Этотъ въ высшей степени занимательный споръ витязей наполняетъ десять страницъ баянки. Въ заключеніе Ростовецъ подрался съ Муромцемъ, чмъ и оканчивается первая глава.
Гл. II. Походъ на Царьградъ и прорицатель.— Самое начало этой главы показываетъ, какъ глубоко проникся г. Минаевъ своимъ образцомъ — т. е. ‘Словомъ о Полку Игоревомъ’, и какъ много выиграло его искусство отъ усвоенной имъ манеры неизвстнаго сочинителя ‘Слова’. Что можетъ быть великолпне и смле слдующихъ иперболъ:
Тутъ махнулъ Олегъ — золотымъ шитомъ,
Надъ собой сверкнулъ — кладенцомъ-мечемъ,
Какъ рать его врная,
Съ песковъ поднималася,
Вставала до звздъ она,
Въ чел, съ яснымъ мсяцемъ,
Громовою тучею
На бой опоясалась,
И только бы гаркнуть ей —
Богатырскимъ голосомъ,
И только бы свистнуть ей —
Молодецкимъ посвистомъ,
Казалось бы вихрь прошелъ
Вокругъ и пооколо,
Казалось бы дрогнули —
Подножья у дальнихъ горъ,
Бугры бы песчаные,
Какъ бисеръ разсыпались…
Пропускаемъ безъ выписокъ семьнадцать страницъ, заключающихъ въ себ разсказъ о встрч Олега съ волхвомъ, такъ же, какъ и описаніе воинственныхъ подвиговъ и шумныхъ пировъ его дружины. За неудобствомъ переписыванія цлой главы, остается молча удивляться — откуда берется у нашего баяна способность писать такъ много стиховъ на тэму столь бдную въ глазахъ обыкновеннаго смертнаго. Грабежи и попойки — вотъ всего-на-все два камешка, зыблящіеся въ калейдоскоп его тэмы (кажется, и мы начинаемъ понемножку усвоивать узорчатую манеру выраженія), а между-тмъ, сколько перестановленій тутъ сдлано! Смшно теперь и вспомнить о Пушкин съ его коротенькой балладой!
Гл. III. Договоръ съ царемъ Греціи. Третья глава есть истинное торжество творческой фантазіи: она заключаетъ въ себ мастерски-опоэтизированные г. Минаевымъ статьи олегова договора съ греческимъ императоромъ! Поэтъ излагаетъ этотъ мирный трактатъ въ пяти пунктахъ съ поразительною аккуратностью историка и съ неподражаемою кудреватостью народнаго поэта. Вотъ для образчика пунктъ III-й:
Когда Леонъ Греческій,
Узнаетъ, что Кіевъ нашъ
Иметъ дтей — князей!—
И что эти соколы,
Растутъ необряжены,
Роскошными явствами
Въ пирахъ ненакормлены,
Тогда Леонъ Греческій,
Обязанъ въ судахъ своихъ,
Послать нашимъ княжичамъ —
Обновы богатыя.
А эти наслдники
Въ Руси называются:
Ростовъ съ Переяславлемъ,
Да Муромъ съ Черниговымъ,
Да Любичъ съ Новгородомъ!
И вщій нашъ Князь Олегъ
Клянется: огнемъ, грозой
Перуна небеснаго,
Не тронуть концомъ копья
Богатыхъ всхъ волостей,
Вокругъ Царя-Города.
Гл. IV. Вщій конецъ Олега. Глава эта очень похожа на балладу Пушкина, но само-собой разумется, что у г. Минаева разсказъ вышелъ несравненно-изящне, а, главное, сильне. У Пушкина Олегъ говоритъ:
Кудесникъ! ты лживый, безумный старикъ!
Презрть бы твое предсказанье!
Мой конь и донын носилъ бы меня.
А у г. Минаева та же мысль выражена слдующимъ образомъ:
Разумныя рчи и вщій языкъ,
Я чтилъ, какъ святую судьбину,
Но еслибъ мн красный попался старикъ,
Его-бы, я долю, обрекъ на осину.
Поэма г. Минаева, кром примчаній въ проз, снабжена крайне-любопытнымъ предисловіемъ въ стихахъ. Не можемъ отказать себ въ удовольствіи познакомить читателей и съ этимъ произведеніемъ нашего поэта.
Въ начал предисловія, г. Минаевъ вспоминаетъ о томъ времени, когда Русскіе упорствовали обращаться къ западной цивилизаціи:
Давно ли Русь, потупя взоры,
Фату съ очей своихъ сняла,
И старосвтскіе уборы
Въ сундукъ наслдный заперла?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ее страшилъ нарядъ роброна,
Корсета сталь, высокій токъ,
И неразученный урокъ
На ладъ парижскаго бонтона. (Стр. II).
Но скоро, изволите видть, лукавый Западъ обольстилъ насъ своей гршной цивилизаціей:
Все отзывалось новизною,
Свтлицы были на растворъ,
И мы младенческой душою
Влюбились въ праздничный просторъ. (Стр. IV).
Что жь изъ этого вышло? А вотъ что:
И Русь теперь въ одежд новой,
Стоитъ какъ Янусъ двух-головой,
Вдругъ на два полюса смотря:
Назадъ, въ поля свои родныя,
Впередъ, за дальнія моря
Равно для сердца дорогія!
Здсь родилась она, цвла,
Молитвы первыя читала,
А тамъ въ отчизн идеала
Идеализмъ переняла.
Однакожь, говоритъ поэтъ, ныньче Русь поумнла, но, — прибавляетъ онъ,—
. . . . . . . . .на утр дней
Еще шалитъ, блажить ребенокъ,
Ему теперь всего страшнй
Свивальникъ сброшенныхъ пеленокъ.
На этомъ основаніи, г. Минаевъ не надется, чтобъ сказки его могли имть успхъ у современниковъ. За то онъ устремляетъ взоръ полный надежды въ отдаленное будущее и заключаетъ свое предисловіе слдующими стихами:
Я сказку длинную мою
Съ простонародными мечтами,
Архивной пыли отдаю.
Но можетъ быть настанутъ годы,
Когда мой легкой, слабый трудъ,
Раскрывъ заброшенные своды,
Потомки добрые прочтутъ!
Какъ тутъ понимать эпитетъ ‘добрые’ — не знаемъ.