Шекспир, Кронеберг Андрей Иванович, Год: 1840 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 52 минут(ы)

**ШЕКСПИРЪ. (*)**

Обзоръ главнйшихъ мнній о Шекспир, высказанныхъ европейскими писателями въ XVIII-мъ и XIX-мъ столтiяxъ.

(*) Эта статья извлечена изъ слдующихъ, въ послднее время вышедшихъ книгъ:

1) Collier’s New Facls regarding the life of Shakspeare, 1855, и New Anecdotes regarding the works of Shakspeare, 1859, 2) Boaden on the Sonnets of Shakspeare, 1857, 5) Brown on the Autobiographical Poems of Shakspeare, 1856, 4) De Quinccy’s life oi Shakspeare (Encyclopaedia Britannica, 1840).

1) Collier’s History of English Dramatic Poetry, 1851, 2) Dyce’s Editions of the Dramatic Works of George Peele, 1829, and of Robert Greene, 1851, 5) Courtenay’s Commentaries on the Historical Plays, of Shakspeare, 1840, 4) The Pictoral Edition of the Works of Shakspeare, edited by Charles Knight.

1) Mrs Jameson’s Characteristics of Women, 1852, 2) Coledrige’s Literary Remains (vol. 2. 1856, 5) Hallam’s Literature of the fifteenth) sixteenth, and seventeenth Centuries (vols. 2 und 5), 1859.

1) Ticks’s Dramaturgische Blatter, Breslau, 1826, 2) Horn’s Spakspeare’ Sbauspiele erlutert: Leipzig, 1825—1851, 5) Ulrici ber shakspeare’s dramatische Kunst und sein Verhllniss zu Kalderon und Gthe, Halle 1859.

Нтъ лучшаго способа узнать измненіе понятій, господствовавшихъ вообще въ европейской литератур съ конца шестнадцатаго столтія, какъ обозрть т точки зрнія, съ которыхъ, въ главныхъ пунктахъ этого періода, смотрли на творенія Шекспира. Не только въ драм, но и во всякомъ другомъ отдл искусства, степень дйствительнаго превосходства всегда въ точности соразмрна была съ степенью приближенія къ правильной оцнк дивныхъ созданій этого генія. Въ критик, съ самыхъ первыхъ слабыхъ начатковъ ея въ Англіи, творенія великаго драматиста, были текстомъ, котораго не опускалъ ни одинъ писатель, одни заглавія книгъ, посвященныхъ объясненію этихъ твореній, могутъ составить порядочный томъ. Между критиками было много людей геніальныхъ, съ обширною ученостью — людей, которые, будучи привлекаемы къ величайшему изъ новыхъ поэтовъ такимъ же непреодолимымъ очарованіемъ, какое привлекало философовъ и словесниковъ древней Греціи къ трону Гомера, были истинными представителями литературы своего времени, какъ въ період силы ея, такъ и въ період слабости. Но были другіе, ниже чмъ Илоты въ литературной республик, которые приставали къ тріумфальной колесниц, какъ единственному для нихъ средству достигнуть извстности, и эти люди, сходные въ семъ отношеніи съ лнтяями-школьниками, вскарабкивающимися на запятки кареты, сходствуютъ съ ними и въ томъ, что имъ удавалось иногда дохать до своей цли.

Лучшее свидтельство о величіи Шекспира можно извлечь изъ критикъ, составленныхъ на него разными писателями въ то время, когда наиболе унижали его, т. е. когда наимене его понимали. Ни одинъ писатель, сколько-нибудь одаренный поэтическимъ чувствомъ, изучая созданія поэта и выражая свои впечатлнія при чтеніи ихъ, не могъ не обнаружить того очарованія, которое производилъ на него этотъ волшебникъ. Не смотря на то, что философія критика бывала иногда самая поверхностная, что его теорія драматическаго искусства была совершенно-ошибочна, что онъ принимался за творенія Шекспира съ самымъ непріязненнымъ намреніемъ,— душа критика, безъ его вдома, подчинялась вліянію, котораго онъ никакъ не могъ преодолть. Принимаясь за драму Шекспира, чтобъ посмяться надъ нею, онъ невольно обнаруживалъ удивленіе и уваженіе къ ней, и слова его были подобны словамъ лжепророка, который принужденъ иногда, вопреки самому себ, высказать истину. Мы не можемъ останавливаться, чтобъ разсмотрть, какъ эта несообразность обнаруживается въ Англіи въ промежутокъ времени, протекшаго отъ начала междоусобной войны до конца семнадцатаго столтія. Разсмотримъ это явленіе въ восьмнадцатомъ вк.

Въ наук и искусств, равно какъ въ изслдованіи политическихъ вопросовъ, духъ того времени быль духъ отрицанія. Государственныя учрежденія мннія ученыхъ, памятники литературы, искусствъ, короче, вс предметы, предъявлявшіе притязанія на уваженіе, были приведены на судъ разума и должны были доказать основанія своихъ притязаній. Обязанность, выпавшая на долю людямъ этого вка, была обязанность піонеровъ, имъ надлежало медленно, отчасти-безсознательно, очистить мусоръ, завалившій дорогу человчеству, и при этомъ, особенно въ тхъ отдлахъ умственныхъ произведеній, которыя наибольше чужды такому холодному и практическому расположенію, иное старое и хорошее неминуемо должно было погибнуть отъ пренебреженія и насилія, а новое едва-ли могло еще быть построено. Въ искусств, характеръ оригинальныхъ произведеній, явившихся въ этомъ вк, отражался на мнніяхъ о образцовыхъ твореніяхъ, уже существовавшихъ. Попе покушался судить созданія Шекспира по Правиламъ поэзіи дидактической, Уарбртонъ былъ доволенъ тмъ, что актръ двора Елисаветы вроятно, по его мннію, былъ знакомъ съ произведеніями Юлія Цезаря Скалигера, Джонсон не читалъ ‘Отелло’, пока не написалъ ‘Ирены’. Вс главные критики этого времени представляли въ своихъ сужденіяхъ о Шекспир противорчія любопытныя, и на эти это противорчивыя сужденія, въ которыхъ такъ ясно отразился вкъ, мы желаемъ теперь обратить вниманіе читателей.

Въ то время, какъ взоръ критиковъ Шекспира обращенъ на книгу, они замчаютъ въ ней особенности, неоправдываемыя никакими правилами, которыя они привыкли признавать за непреложныя, когда они покушаются подвести каждую драму, какъ цлое, подъ принятыя ими начала, то открываютъ въ ней такія вещи, о которыхъ и не грезила ихъ философія, и почти каждое мнніе ихъ,— заключаетъ ли оно въ себ критическій анализъ, или разсмотрніе главныхъ началъ созданія,— есть осужденіе поэта, часто строгое, иногда даже сострадательно-презрительное. Но при всемъ этомъ догматическомъ самодовольств, сердце ихъ говоритъ противное. Даже среди того, что сказано въ упрекъ поэту, мстами прорывается удивленіе и опровергаетъ хулителя, и когда онъ навремя оставляетъ аналитическій разборъ и говоритъ о Шекспир просто по отношенію только къ тому впечатлнію, которое созданія его оставляютъ въ душ, то торжество естественнаго чувства надъ искусственной выдержкой мгновенно и полно. Это тайное вліяніе, разгорячая блестящее воображеніе Попе, заставляетъ иногда Джонсона сходить съ его педагогической каедры и почтительно признавать себя ученикомъ Шекспира, оно диктуетъ иногда понятныя слова Кэпеллю, котораго перо было безсильнымъ органомъ души чувствительной и проницательной. Надобно замтить два другія обстоятельства относительно того уваженія, которымъ пользовался Шекспиръ въ Англіи въ прошедшемъ столтіи. Какъ ни далеко, по мннію его критиковъ, подходилъ онъ къ ихъ мрк абсолютнаго совершенства, но они вс единогласно уступали ему первое мсто сравнительно съ другими драматическими поэтами, и сужденіе, такимъ образомъ формально произнесенное, было не только просто утверждаемо общественнымъ голосомъ, но и принимаемо съ жаромъ энтузіазма, который вроятно удивлялъ даже тхъ, кто произносилъ его.

Съ начала настоящаго столтія, вліяніе Шекспира на англійскую литературу было очень-велико, превосходство его генія признано было всми безспорно. Часто, особенно отъ распространенія преувеличенныхъ, восторженныхъ мнній нкоторыхъ журналистовъ, уваженіе къ величайшему изъ всхъ поэтовъ достигало такой высоты, что превращалось, въ буквальномъ смысл, въ идолопоклонство. Если и могли произойдти отъ этого какія-либо дурныя слдствія, то они могли быть устранены тмъ пытливымъ направленіемъ, которое служитъ характеристическимъ отличіемъ литературы нашего времени, равно какъ и признакомъ оживленія ея.

Усиленіе философскаго духа, который старается найдти настоящую точку зрнія, чтобъ разсмотрть литературный памятникъ какъ цлое, вмсто того чтобы вникать микроскопически въ подробности, необходимо повело къ тому, что критики сдлали самый важный шагъ къ полной оцнк Шекспира. Теперь рдко найдете вы человка, который бы говорилъ о Шекспир въ такомъ тон, въ какомъ прежде обыкновенно говорили о немъ, теперь едва-ли отъ кого-нибудь услышите вы, что это человкъ, который съ геніемъ соединялъ жалкій недостатокъ во вкус и въ сужденіи, и котораго творенія одолжены своимъ превосходствомъ единственно счастливому случаю. Мннія, подобныя этимъ, могли имть люди, которые были слпы до-того, что не видали въ Шекспир ничего особеннаго, кром поразительныхъ порывовъ силы, подавшихъ Дидро поводъ дать ему прозваніе Христофора, а Вольтеру назвать его ‘пьянымъ дикаремъ’. Но и того, кто ближе подходилъ къ правильному сужденію, должны были поражать странныя противорчія въ Шекспир. Въ-самомъ-дл, странно было, что Шекспиръ, котораго воображеніе создавало самые поэтическіе, самые роскошные образы, тутъ же уничтожалъ ихъ дйствіе, переступая самые опредленные рубежи своего искусства, странно что онъ, умвшій изображать страсти человческія съ такою силою, съ такимъ одушевленіемъ, какихъ не достигалъ ни одинъ изъ его предшественниковъ, часто набрасывалъ на дивныя картины свои холодный покровъ двусмысленностей и антитезъ, странно было, что Шекспиръ, иногда показывавшій себя способнымъ поддержать душевное волненіе на высшей его степени въ-продолженіе цлой сцены, тутъ же старался заставить зрителей или читателей забыть ужасное или умилительное впечатлніе посредствомъ грубой шутки, но поразительне всхъ этихъ странностей было то, что Шекспиръ, котораго отличительное превосходство состояло въ драматистической способности понимать и представлять человческій характеръ во всемъ его разнообразіи, способности, которая необходимо была соединена съ размышленіемъ и терпніемъ, равно какъ съ дятельностію воображенія,— въ вымысл расположеніи своихъ драмъ, гд представлявшіяся воображенію его лица должны были найдти себ мсто дйствія, терялъ вс эти сады ума и позволялъ руководить собою либо просто случаю, либо неразборчивому подражанію. Все это было очень-странно, и ваши предшественники, какія бы затрудненія ни препятствовали имъ ршить эту задачу, не были однакожь всегда слпы до того, чтобъ даже не желать этого ршенія. Можно указать на нсколько комментаторовъ и критиковъ прошлаго столтія, защищавшихъ Шекспира относительно многихъ изъ этихъ странностей, исключая послднюю, и защищавшихъ его на томъ основаніи, что качества, на которыхъ утверждены обвиненія, не составляютъ дйствительныхъ недостатковъ. Въ-самомъ-дл, касательно многихъ пунктовъ, какъ напр. касательно смси серьезнаго съ смшнымъ, или кажущимся смшнымъ, и пр., оправданіе было теоретически такъ полно, что наша современная критика не прибавила къ нему ничего существеннаго. Но за это важное изслдованіе принимались только случайно, мимоходомъ, что же касается до плана Шекспировыхъдрамъ, то критики либо положительно говорили, либо безмолвно допускали, что Шекспиръ, за исключеніемъ одного или Ихъ случаевъ, совершенно-неискусенъ и неудовлетворителенъ. Мы не должны однакожь предполагать, чтобъ и для ршенія этого вопроса не было ничего сдлано. Самъ Попе, одинъ изъ тхъ критиковъ, которые сильно настаивали на неправильность драматическихъ формъ поэта, выразилъ отношеніе между драмами Шекспира и тмъ что онъ и его современники называли правильною драмою, тмъ же самымъ уподобленіемъ, которое такъ часто употребляемо было въ наше время: онъ сравнивалъ одинъ родъ драмъ съ новйшими зданіями, построенными но образцамъ древняго зодчества, другой съ зданіями готическими, несоразмрными, но при всемъ томъ величественными. Предразсудокъ въ пользу точной правильности едва пережилъ его поколніе. Изъ трехъ единствъ Французской сцены, два старшія: единство времени и единство мста, находились на крайней степени ослабленія, когда наконецъ совершенна поразила ихъ палица Самуила Джонсона, младшее чудовище — единство дйствія, не считали слишкомъ-опаснымъ, потому его и оставили въ живыхъ. Но при всхъ послабленіяхъ (многія изъ нихъ были очень-значительны), ко горыя сдланы были относительно степени вольности въ план, совмстной съ сущностію новйшей драмы, все еще находили, что Шекспиръ переступалъ самые далекіе изъ всхъ предловъ, которые дозволено было переступать. Исключая нкоторыя сильныя положенія, изложенныя въ общемъ вид Джонсономъ, которымъ онъ самъ противорчить въ подробностяхъ, мы не помнимъ, чтобъ кто-либо изъ писателей прошедшаго столтія заходилъ такъ далеко, защищая въ этомъ отношеніи Шекспира, какъ лордъ Кэмесъ, онъ утверждалъ ршительно, хотя и неразвивая вполн своихъ доказательствъ, что въ драмахъ Шекспира нельзя найдти ни одной ненужной сцены, ни одной, которая была бы написана безъ всякой цли.

Въ нашъ вкъ, изъ кабинетовъ нкоторыхъ критиковъ вышло убжденіе, мало-по-малу проникшее въ души всхъ просвщенныхъ любителей литературы, что драмы Шекспира не только принадлежатъ къ разряду произведеній, который не заключаетъ въ себ ничего неправильнаго, но что он составляютъ въ этомъ разряд высшій изъ всхъ образцовъ, существующихъ или возможныхъ. Необходимымъ слдствіемъ такого убжденія и того усовершенствованія критики, которому мы одолжены имъ, была неизбжность мысли, что Шекспиръ, создавая свои драмы, дйствовалъ не по случаю, или слпому инстинкту, но самосознательно. Величайшій изъ всхъ поэтовъ почтительно признанъ былъ также совершеннымъ художникомъ, и нкоторыя возраженія, представленныя противъ этого заключенія, касаются только образа, въ которомъ предложена теорія, и падаютъ безвредно на самую теорію. Въ частныхъ примненіяхъ общаго предложенія боле мста для разногласія. Но до-сихъ-поръ, изъ всхъ особенностей, которыя казались странными и были порицаемы въ прежнее время, нтъ ни одной, которую теперь люди, имющіе вс права на довренность нашу въ этомъ отношеніи, считали бы за дйствительный недостатокъ Шекспира, исключая разв игру словъ, которая такъ часто встрчается почти во всхъ его драмахъ. Образцы лучшей критики Шекспира находятся въ двухъ книгахъ, лежащихъ теперь передъ нами и принадлежащихъ писателямъ,которые, при всей разности, понимали Шекспира, можетъ-быть, гораздо-лучше, и цнили его гораздо-сообразне съ его достоинствомъ, чмъ кто-либо другой въ наше время. Кольриджъ — первый писатель, начавшій въ Англіи проповдывать систематически здравое ученіе, онъ одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ представителей школы, которая проповдуетъ уваженіе къ ‘звзд поэтовъ’, полное, безусловное, которая смотритъ пристально на одни только его достоинства, и указываетъ на какіе-нибудь недостатки, не только рдко я неохотно, но и съ замтною недоврчивостію къ себ, отъ того, что, какъ говоритъ Кольриджъ, кажущееся теперь недостаткомъ, посл боле-зрлаго обсужденія, можетъ показаться красотою. Другой писатель — Галламъ: онъ также признаетъ превосходство генія и созданій Шекспира, подобно Кольриджу удивляется имъ, но удивляется не такъ безусловно.

‘Позвольте мн’ говорить Кольриджъ: ‘приступить къ уничтоженію, сколько будетъ въ моихъ силахъ, общенароднаго мннія, будто Шекспиръ былъ великимъ драматистомъ по одному инстинкту, будто онъ сдлался безсмертнымъ вопреки самому-себ и становился ниже людей съ дарованіями второстепенными, когда покушался на что-нибудь, кром драмы,— подобно тому, какъ пчелы съ удивительнымъ совершенствомъ устроиваютъ ячейки и выработываютъ медъ, но тщетно старались бы устроить гнздо. Какъ бы далеко ни уступалъ я въ искусств и заслугахъ тмъ, кои слдовали за мною, но, признаюсь, горжусь тмъ, что я первый но времени доказалъ публично, что предполагаемая неправильность и недостатки драмъ Шекспира были только грезами педантовъ, которые винили орла за то, что онъ не такъ великъ, какъ лебедь. Предметомъ всхъ моихъ чтеніи, начиная съ первой попытки въ Королевскомъ Институт, до настоящаго времени, было доказать, что во всхъ пунктахъ, отъ самаго важнаго до самаго мелочнаго, умъ Шекспира является соразмрнымъ съ его геніемъ,— скажу боле: его геній проявляется въ его ум, какъ въ самой возвышенной своей форм.

‘Составьте самый полный каталогъ человческихъ способностей, возьмите разумъ, волю, сознаніе, разсудокъ, фантазію, во. пораженіе и проч, потомъ составьте списокъ предметовъ, на которые обращаются эти способности, какъ-то: красотъ, ужасовъ, кажущихся прихотей природы, предметовъ идеальныхъ и дйствительныхъ, заключающихся въ недлимыхъ лицахъ и въ обществ, возьмите невинность, преступленіе, искушеніе, наслажденіе, мечты и проч., и затмъ сравните Шекспира, подъ каждою изъ этихъ главъ, со всми или съ кмъ-либо изъ писателей, прозаиковъ или стихотворцевъ, древнихъ или новыхъ: кто, имющій способность судить правильно усомнится въ результат? Спросите ваше собственное сердце, вашъ здравый смыслъ, можетъ ли такой человкъ быть — не говорю уже, пьянымъ дикаремъ, какъ назвалъ его этотъ жалкій недоучка, котораго французы, къ стыду своему, ставили выше лучшихъ своихъ знаменитостей, — но неправильнымь, необработаннымъ, дикимъ геніемъ, какъ лазы вали и какъ называютъ его англійскіе критики? Какъ? Уже-ли мы имемъ право смяться надъ чудодйствіемъ? Уже-ли Господь избираетъ глупцовъ для сообщенія человку высочайшихъ истинъ?… Законъ единства, имющій свои основанія не въ искусственной необходимости обычая, но въ самой природ,— единства чувства, всегда и везд сохраняется Шекспиромъ въ его драмахъ. Читайте ‘Ромео и Джюльетгу’: все въ этой драм дышетъ юностью и весною, здсь видите вы юность съ ея безуміемъ, добродтелями, опрометчивостью, видите весну съ ея благоуханіемъ, съ ея цвтами и съ ея кратковременностію, одно и то же чувство оживляетъ драму въ началъ, въ средин и конц ея.— Я имлъ прежде случай говорить подробно о трехъ единствахъ времени, мста и дйствія, разсматриваемыхъ въ-отношеніи къ драм, взятой отвлеченно, и въ-отношеніи къ частной сцен, для которой писалъ Шекспиръ, если только можно сказать, что Шекспиръ писалъ для какой-либо частной сцены, а не для всего человчества. Мн кажется, я усплъ въ нкоторой степени доказать, что первыя два единства были правилами мстными, проистекавшими отъ мстныхъ особенностей аинской драмы, что только послднее единство заслуживаетъ названіе начала, и что Шекспиръ всегда вренъ этому началу. Слову: ‘единство дйствія’, я бы предпочелъ другія слова, боле выразительныя, какъ напр. однородность, сообразность, цлость интереса, — слова, которыя заключаютъ въ себ отличіе между создающимъ искусствомъ механическаго таланта и творческою, производительною, жизненною силою вдохновеннаго генія. Въ первомъ, т. е. искусств таланта механическаго каждая часть созданія составляется отдльно и потомъ постепенно вс части соединяются не такъ какъ часы, длаемые для продажи (потому-что здсь каждая часть предполагаетъ предвоображеніе цлаго въ умъ), но какъ рисунки на пестрыхъ ширмахъ. Отъ-чего происходитъ гармонія, которая поражаетъ насъ въ самыхъ дикихъ ландшафтахъ, въ разнообразныхъ группахъ утесовъ, гармонія цвтовъ въ степяхъ, папоротникахъ, мхахъ, въ листьяхъ дуба и бука, въ роскошныхъ втвяхъ березы и другихъ горныхъ деревъ? отъ чего она поражаетъ насъ боле, чмъ какія-нибудь искусственныя насажденія? Отъ-того, что естественный ландшафтъ произведенъ одною силой, видоизмненной ab intra въ каждой составной части.’ (Coleridge’s Literary Remains, vol 2.)

‘Имя Шекспира’ говоритъ Галламъ: ‘есть величайшее имя въ нашей литератур,— оно величайшее имя и во всемірной литератур. Никто никогда не подходилъ близко къ творящей сил его духа, никто не имлъ такой силы, такого разнообразія воображеніи. Кольриджъ очень-удачно придалъ ему греческій эпитетъ, который данъ былъ прежде не знаю кому, только ужь вроятно человку, незаслужившему его въ такой степени: , тысядушный Шекспиръ. Изумительно-велико число характеровъ въ его драмахъ, не считая тхъ, которые являются мелькомъ, и все-таки имютъ свою индивидуальность, свое отличіе, представляютъ особенные типы жизни человческой. Онъ никогда не беретъ отвлеченнаго качества, чтобъ олицетворить, воплотить его, немного, какъ я думаю, заимствовалъ онъ и отъ живыхъ образцовъ, потому-что въ его комедіяхъ трудно найдти каррикагуры на извстныя лица. Сверхъ-того, ни онъ, ни современники его не писали для сцены въ настоящемъ смысл этого слова, какъ пишутъ въ наше время, когда слуги и служанки драматическаго искусства господствуютъ надъ самымъ изобртеніемъ и изобртателемъ, когда способности поэта должны подчиняться способностямъ актра. Если бъ это обстоятельство стсняло творческую шлу Шекспира, то какъ бы онъ могъ выводить въ каждой драм съ такою небережливостію столько характеровъ? Въ этомъ отношеніи онъ оставляетъ далеко за собою не только всхъ драматисИщ но и вообще всхъ поэтовъ. Сравните съ нимъ Гомера, греческихъ трагиковъ, итальянскихъ ^поэтовъ, Плавта, Сервантеса, Мольера, Алдисона, Ле-Сажа, Фильдинга, Ричардсона, Скотта, повствователей старыхъ и новыхъ школъ,— Шекспиръ одинъ далеко превосходитъ всхъ ихъ. Другіе писателя, можетъ-быть, сравнятся съ нимъ въ высокомъ, патетическомъ, въ красот языка, можетъ-быть они чужды нкоторыхъ его недостатковъ, но философія Шекспира, его короткое знакомство съ сердцемъ человческимъ, выражающееся либо въ гномической форм сентенціи, либо въ драматическомъ изложеніи характера, есть даръ, свойственный только ему одному. Если нельзя сказать, что этого дара совершенно-лишены англійскіе драматисты его періода и періода послдующаго, то по-крайНей-мр можно сказать, что этотъ даръ очень-мало обнаруживается въ нихъ, сравнительно съ Шекспиромъ’ Эти драматисты, какъ легко можно примтить, также далеко-ниже Шекспира и въ обсуживаніи своихъ драмъ. Я особенно обращаю вниманіе читателей на это качество, потому-что иностранные писатели, а иногда даже и наши, приписывали твореніямъ Шекспира чрезвычайную необработанность и грубость. Дйствительно, творенія его принадлежали вку грубому, и потому должны быть поставлены въ разрядъ такъ-называемой романтической школы, которая едва-ли и теперь стряхнула съ себя этотъ упрекъ. Но кто прочитаетъ вс драматическія произведенія, предшествовавшія драмамъ Шекспира или современныя имъ, или послдовавшія за ними до закрытія театровъ во время войны междоусобной, тотъ убдится, что он гораздо-мене правильны во всемъ, гд такъ желательна правильность, чмъ драмы Шекспира. Стоитъ только указать на ‘Венеціанскаго Купца’, ‘Ромео и Джюльетту’, ‘Макбета’, ‘Отелло’, ‘Мру за мру’, ‘Виндзорскія. Проказницы’. Планъ этихъ драмъ составленъ превосходно и завязка нкоторыхъ изъ нихъ необыкновенно-искусна. Даже и тамъ, гд изслдованіе плана можетъ возбудить порицаніе, господствуетъ единство интереса. ‘Зимней Сказки’ нельзя назвать образцомъ, которому должно бы слдовать, но мы чувствуемъ, что ‘Зимняя Сказка’ составляетъ одну исторію, — и даже, какъ одна исторія, она всдена съ совершеннымъ искусствомъ. Другое доказательство, что Шекспиръ обсуживалъ свои драмы, заключается въ томъ, что въ его драмахъ много дйствія, хотя и нтъ хлопотливой запутанности драмъ испанской сцены. Если интрига его драмы въ нкоторыхъ мстахъ немного-темна, это отъ-того, что онъ слишкомъ-точно копировалъ свою повсть или исторію. Уваженіе къ Шекспиру въ послдніе годы зашло такъ далеко, что Дрекъ и другіе, можетъ-быть, важнйшіе писатели, неохотно признавали нкоторые недостатки въ сто драмахъ. Но это — крайность, которая не приноситъ чести ни критику, ни поэту. Кром недостатковъ въ составленіи нкоторыхъ интригъ, недостатковъ простительныхъ, но не мене того все-таки недостатковъ, много можно найдти несовершенствъ въ стил Шекспира. Его двусмысленности, игра словъ, часто уничтожаютъ дйствіе его сценъ и охлаждаютъ впечатлніе, которое онъ хочетъ возбудить.’ (Hallam’s History of Literature., vol 3).

Между-тмъ, какъ мннія о Шекспир соотечественниковъ его подвергались такимъ измненіямъ, творенія его проникли и въ парижскіе салоны и въ кабинеты германскихъ ученыхъ.

Между критикой Французовъ и критикой Англичанъ, относительно драматической поэзіи, до нашего времени не было, значительной и существенной разницы. Непріятно и безполезно было бы говорить здсь о наглости, робости и холодности, характеризующихъ все, что писано было о великомъ поэт во Франціи, въ продолженіе восемнадцатаго столтія. По-этому, читатели позволятъ намъ опустить безъ вниманія нападки Вольтера и защиту Ла-Пласа, переводы и разборы л-Турнра и щеголеватыя подражанія Дюсиса. Даже и въ наше время, сужденія Французовъ о Шекспир чрезвычайно-пристрастны и неудовлетворительны. Мы не хотимъ предполагать, что послднее Французское сочиненіе, посвященное собственно исторіи литературы, именно ‘Essais Littraires’ г. Поля Дюпора служитъ представителемъ мнній всхъ Французскихъ литераторовъ, изъ Іона, господствующаго теперь во многихъ періодическихъ изданіяхъ ихъ, равно какъ изъ состоянія ихъ національной сцены (какъ ни мало подаетъ она надеждъ во многихъ отношеніяхъ), мы можемъ заключить, что общественное мнніе нсколько опередило т правила, которыя поддерживаютъ люди, считающіеся истолкователями законовъ литературныхъ. Но при всемъ томъ, если мы взглянемъ на списокъ знаменитыхъ именъ, которыя и здсь, какъ и везд, сгруппировались вокругъ Шекспира, какъ вокругъ центра, — въ-теченіе послднихъ тридцати или сорока лтъ, едва ли откроемъ какіе-либо ршительные признаки приближенія къ философской оцнк его твореній. Г-жа Сталь, въ начал этого періода, и г. Вилльмень, почти въ конц его, удовлетворяютъ насъ такъ же мало, какъ и Шарль Дюпенъ, стоящій между ими. Въ сужденіяхъ ихъ о Шекспир много силы мысли, много проницательности въ разбор, много жара въ удивленіи, много блестящаго краснорчія въ слог, конечно, отъ такихъ писателей, каковы Сталь, Дюпенъ, Вилльменъ или Гизо, ничего мене нельзя было ожидать, — но пунктъ, на которомъ, по-видимому, стоятъ вс они, очень-недалекъ отъ того пункта, на которомъ стояли лучшіе англійскіе критики въ конц восьмнадцатаго столтія. И т и другіе удивляются, но удивляются вопреки самимъ себ, и тхъ и другихъ сила поэта увлекаетъ неодолимо, но и т и другіе признаются, что чувство противорчитъ выводамъ ихъ разсудка.

Въ Германіи, Шекспиръ былъ принятъ совершенно-иначе. Въ настоящее время Нмцы твердо убждены въ справедливости двухъ положеній, которыя вы найдете въ любомъ эстетическомъ твореніи, вошедшемъ въ каталогъ лейпцигскихъ книгопродавцевъ, первое положеніе — то, что Нмцы понимаютъ Шекспира несравненно-лучше его соотечественниковъ, второе, что если Англичане понимаютъ сколько-нибудь Шекспира, то этимъ они обязаны имъ, Нмцамъ. Послднее положеніе ближе къ истин, чмъ первое, но ни то, ни другое не врно въ томъ смысл, какой подразумваетъ большая часть нмецкихъ писателей.

Главная цль этихъ замчаній запрещаетъ намъ входить въ подробности, необходимыя для того, чтобъ показать въ настоящемъ свт состояніе мнній о Шекспир въ Германіи, въ-теченіе восемнадцатаго столтія. По-этому, мы не будемъ приводить въ образецъ ни безтолковой небрежности Бентема, писавшаго въ начал XVIII-го вка, ни педантской снисходительности Іохера, жившаго въ середин того же вка, ни открытаго презрнія, выраженнаго такимъ ученымъ мужемъ, какъ Готшедъ. Но въ этомъ же вк явились въ Германіи два мыслителя, имющіе право стать выше всхъ современныхъ критиковъ европейскихъ, — два мыслителя, бывшіе основателями всей этой философіи, которая въ-послдствіи такъ развилась въ Германіи. Необыкновенный умъ Лессинга, ясный, проницательный, глубокій, чувствительный, раздробилъ иноземные предразсудки, обезображивавшіе современную литературу, на тысячу кусковъ, которые, падая, складывались какъ-будто случайно въ элементы новой системы. Умъ Гердера не столько аналитическій, сколько оригинально-творческій, докончилъ въ то же самое время дло разрушенія, и съ предусмотрительностію началъ возсозданіе. И Лессингъ и Гердеръ съ энтузіазмомъ принялись за изслдованіе законовъ драматической поэзіи и за изученіе Шекспира, какъ высочайшаго образца въ этомъ искусств, и тогда-какъ труды Лессинга по этой части были, съ немногими исключеніями, чисто-полемическіе, многіе изъ трудовъ Гердера носили на себ печать боле-положительнаго характера. Въ опытахъ послдняго, напечатанныхъ въ 1773 году, заключается вся сущность тхъ теоріи, которыя въ-послдствіи изложены были Шлегелями въ обширномъ вид. Но голосъ этихъ великихъ людей раздавался въ пустын. Виландъ, начавшій помогать имъ, съ отчаянія оставилъ дло, и Эшенбургъ, продолжавшій начатый Виландомъ переводъ Шекспира и напечатавшій также отдльное сочиненіе о Шекспир, хотя и не былъ слабъ, но не могъ выдержать борьбы. Между-тмъ образовалась національная школа германской поэзіи, главою которой были Гете и Шиллеръ. Геній Шекспира былъ солнцемъ, способствовавшимъ развитію сменъ ‘Разбойниковъ’, ‘Валленштейна’, ‘Гца Фон-Берлихингена’, и вся Германія, гордясь тмъ, что иметъ наконецъ свою собственную поэтическую литературу, съ восторгомъ привтствовала поэта, котораго лучшіе поэты ея признавали съ благодарностію своимъ учителемъ и образцомъ. Наконецъ явились труды Шлегеля. Его переводъ многихъ шекспировыхъ драмъ, быть-можетъ лучшій изъ всхъ переводовъ, сопровождали знаменитыя ‘Чтенія’ его о драматическомъ искусств и литератур и другіе критическіе трактаты, которымъ ‘Чтенія’ служили дополненіемъ.

Касательно того, что сдлано для оцнки Шекспира въ ныншнемъ столтіи, какъ въ Англіи, такъ и Германіи, можно составить себ нкоторое понятіе изъ книгъ, списокъ которыхъ приложенъ въ начал нашей статьи. Этотъ списокъ заключаетъ въ себ только замчательнйшія книги о Шекспир, явившіяся въ послдніе годы въ Англіи и Германіи.

Предъидущія двадцать-пять лтъ произвели многое, имвшее сильное вліяніе на умы. Удивленіе къ Шекспиру, усилившееся какъ въ Англіи, такъ и въ другихъ странахъ, было не столько игрокомъ, заученнымъ прямо изъ формальныхъ разсужденій, сколько результатомъ, который произведенъ былъ самымъ свойствомъ преобладающихъ родовъ поэзіи, и пріобрталъ боле силы по мр распространенія вліянія этой поэзіи, Но въ Англіи, въ начал этого періода, не только въ литератур производительной, но и въ критикахъ, было много такого, что препятствовало писателямъ имть прямое и скорое вліяніе на общественное мнніе. Уордсвортъ и Кольриджъ, коихъ мннія, относительно Шекспира, пріобрли философскую твердость, — прежде, чмъ германскіе критики сдлались извстными въ Англіи, были именно такими писателями, которыхъ уроки наимене понимались и принималисъ, и въ то время, какъ Шлегели и товарищи ихъ, въ начал ныншняго столтія, образовали въ Германіи школу, которая сдлалась народною, въ Англіи трудно указать на какое-либо сильное впечатлніе, которое произвели бы писатели на литературу — до появленія критикъ Газлитта. Съ странностями въ сужденіяхъ, уклонявшими его нердко въ сторону отъ цли, съ недостаткомъ совершенной гармоніи въ чувств, этотъ писатель соединялъ въ себ ясное сознаніе существенныхъ элементовъ драматическаго и вообще поэтическаго искусства, съ краснорчіемъ и силою при изложеніи своихъ мыслей, и обладалъ такими качествами для оцнки твореній Шекспира, какихъ въ совокупности прежде его никто еще не обнаруживалъ въ Британіи.

Между-тмъ, все содйствовало ускоренію разсвта. Умы лучшихъ англійскихъ литераторовъ уже озарены были правильными понятіями о драматической поэзіи, драматическіе памятники золотаго вка были тщательно изучаемы, и важнйшіе изъ нихъ изданы съ ученой критикой. Современная библіоманія сдлала доступною для публики огромную массу древней англійской литературы и такимъ-образомъ уничтожила тотъ недостатокъ, который должны были чувствовать ре прежніе комментаторы. Теперь, можно сказать, почва, которую такъ долго и такъ тщательно приготовляли, принесла уже, свои первые плоды, и эти плоды, будучи цнны сами-по-себ, подаютъ утшительную надежду на будущую жатву.

Въ числ новйшихъ твореній, стремящихся преимущественно къ общему критическому взгляду, первое мсто, безспорно, принадлежитъ твореніямъ Кольриджа, Галлама и г-жи Джемесонъ. О двухъ послднихъ можно сказать только, что т главы послдняго сочиненія Галлама, въ которыхъ онъ говорить о Шекспир, достойны его имени, и что очерки женскихъ характеровъ, являющихся въ драмахъ Шекспира, сдланные г-жею Джемесонъ, равнымъ образомъ заслуживаютъ той народности, которой они достигли. Умозрнія Кольриджа являются передъ нами въ той же отрывочной форм, которая, къ-сожалнію, характеризуетъ вс труды этого замчательнаго человка. Въ ‘Literary Remains’ мы находимъ извлеченія изъ его чтеній, начиная съ 1802 года, частію составленныя по рукописямъ самаго критика, частію по запискамъ его слушателей, находимъ отдльныя замтки, изъ коихъ многія принадлежатъ самому автору, а нкоторыя сузь только выписки изъ другихъ, находимъ противоположныя мннія безъ объясненія, отъ-чего авторъ измнилъ свое убжденіе, находимъ намеки на другія мннія, которыя, однакожь, недостаточно изъяснены. При всемъ этомъ, читателямъ, которыхъ не оттолкнутъ отъ себя или не обольстятъ нкоторыя особенности Кольри жа въ слог и сужденіяхъ, никакая книга не внушитъ такихъ драгоцнныхъ мыслей, какъ критики, разсянныя тамъ-и-сямъ въ ‘Remains’.

Въ отдл археологическомъ, мы должны упомянуть ‘Scbakspeare and His Times’ (Шекспиръ и его время) Дрека, сочиненіе, которое явилось гораздо-ране тхъ книгъ, которыя мы выставили въ-начал, оно особенно замчательно но собранію фактовъ и писано съ искреннимъ удивленіемъ къ поэту, хотя и иметъ притязанія на критическій авторитетъ,— притязанія, которыхъ не оправдываетъ ни оригинальностію своею, ни разборчивостію. Ближе къ нашему времени явилась скоттова ‘Жизнь Шекспира’ (Skottowe’s Life of Shakspeare), — трудъ старательный и полезный по изслдованіямъ касательно источниковъ драмъ Шекспира. Новйшему сочиненію г. Кртенея объ историческихъ драмахъ Шекспира нельзя по совсти приписать и этого качества. Въ-самомъ-дл, еслибъ даже Кртеней, какъ должно, выполнилъ свое намреніе, то все-таки онъ не прибавилъ бы ничего важнаго къ вашимъ свдніямъ о Шекспир,— потому-что нтъ никакой важности въ томъ, заслуживаетъ, или не заслуживаетъ Шекспиръ чести за мелочную привязанность къ историческимъ его авторитетамъ, — чести, которой г. Кртеней старается лишить его. Въ придирчивомъ, микроскопическомъ дух, въ которомъ писана его книга, мы не можемъ признать даже заслуги, которая могла бы принадлежать достаточному исполненію такого плана. Изъ груды собранныхъ имъ матеріаловъ другой писатель могъ бы выбрать что-нибудь такое, что годилось бы для лучшаго употребленія. Гораздо-пріятне заняться произведеніями двухъ новйшихъ разъискателей на археологическомъ поприщ.

Проницательность и непобдимое трудолюбіе г. Колліера необыкновенно увеличили запасъ фактовъ относительно древняго англійскаго театра и драматической литературы, даже относительно жизни самаго Шекспира. Какъ г. Колліеръ, такъ и г. Дайсъ, заслуживаютъ похвалу за то, что они первые начали утверждать необходимость ближайшаго познанія и правильной оцнки непосредственныхъ предшественниковъ Шекспира и современниковъ его въ ранніе годы его жизни, они первые начали доказывать, что это поведетъ къ яснйшему уразумнію собственныхъ его произведеній гораздо-врне, чмъ изученіе позднйшихъ драматистовъ временъ Елисаветы и Якова. Какъ бы мы ни были несогласны съ нкоторыми критическими заключеніями ихъ, но думаемъ, чти простое и превосходное изданіе драматическихъ твореній Пиля и Грина, сдланное Дайсомъ, и мене важныя драматическія произведенія того же времени, помщенныя Колліеромъ въ новомъ и улучшенномъ изданіи додлеева собранія, суть такіе матеріалы, которые далеко подвинуть впередъ изученіе безсмертнаго поэта.

Въ-теченіе послднихъ двадцати лтъ, были въ Англіи два особенно-замчательныя изданія твореній Шекспира, снабженныя примчаніями. Въ 1821 году, Джемсъ Босуэлль-младшій издалъ драмы Шекспира въ 21 части, по матеріаламъ, оставленнымъ Малономъ. Это изданіе, въ началахъ своихъ, не отступаетъ ни на шагъ отъ началъ, постановленныхъ предварительно самимъ Мэлономъ, достоинство его заключается въ исправленіи текста, его обработанный spicilegium изъ комментаторовъ любопытенъ и важенъ для изучающихъ Шекспира систематически. Найтовъ ‘живописный Шекспиръ’ (Knights Pictoral Shakspeare), котораго вышла только одна часть, издается по систем совершенно особенной. Въ немъ можно замтить одинъ недостатокъ — непостоянство въ Мнніяхъ касательно нкоторыхъ маловажныхъ пунктовъ, непостоянство, которое заставляетъ предполагать, что въ изданіи этой книги принимаетъ участіе нсколько писателей. Но если взять это изданіе какъ цлое, то оно общаетъ быть лучшимъ изъ всхъ изданій Шекспира, и, какъ книга популярная, предназначенная не для тхъ, которые желаютъ познакомиться съ коментаторами, но для тхъ, которые хотятъ только имть пособіе при изученіи Шекспира, оно равно удовлетворительно, какъ относительно своего плана, такъ и относительно исполненія.

Въ настоящее время, въ Германіи, кром безполезнаго множества опытовъ, помщенныхъ въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, явилось много книгъ, посвященныхъ или исключительно Шекспиру, или связанныхъ съ нимъ боле или мене. Писатели въ этомъ род, наиболе-извстные и наиболе-заслуживающіе быть извстными, суть: Лудвигъ Тикъ, покойный Францъ Горнъ и наконецъ самый новйшій писатель — Германь Ульрици.

Горнъ, человкъ съ большими странностями въ мысляхъ и въжизни, былъ трудолюбивый литераторъ, поэтъ, нувеллистъ и критикъ. Его книга въ пяти томахъ ‘Shakspeares Schauspiele erlutert’ (Драмы Шекспира объясненныя), относительно плана, представляетъ значительное сходство съ мене-обработаннымъ опытомъ Газлитта. Подробный разборъ каждаго характера служитъ основаніемъ для общихъ взглядовъ на каждою драму, и хотя многія изъ этихъ обширныхъ умозрніи остроумны и имютъ большое достоинство, но нить очень-часто теряется въ утомительномъ наслдованіи подробностей. Гораздо-боле вредитъ книг господствующая въ ней странность, которую, говоря точно, должно назвать не мистицизмомъ, не парадоксомъ, но врне — непрактическимъ, фантастическимъ взглядомъ на жизнь, этотъ взглядъ былъ возможенъ въ такомъ болзненномъ и одаренномъ такою пылкостію воображенія человк, каковъ былъ Горны Удивленіе Горна къ Шекспиру безгранично.

Еще важне опытъ доктора Ульрици о драматическомъ искусств Шекспира и отношеніи его къ Кальдерону и Гте. Эта книга — одна изъ самыхъ солидныхъ философскихъ критикъ, вышедшихъ изъ школы германской и, по своимъ достоинствамъ,— необыкновенно-важное прибавленіе къ собранію книгъ о Шекспир. Теорію, на которой основывается трактатъ, нельзя назвать совершенною, тамъ, гд она уклоняется отъ мнній, уже принятыхъ, она ощутительно нетверда. Мы не можемъ сообщить читателямъ общія разсужденія Ульрици, составляющія значительную часть его книги, не можемъ пуститься вмст съ нимъ, въ изслдованіе сущности драмы вообще и существеннаго различія во взглядахъ на жизнь, внушаемыхъ христіанствомъ и греческимъ язычествомъ. Опредливъ религіозное начало, Ульрици разсматриваетъ въ-отношеніи къ нему Шекспира и поэтовъ, которыхъ онъ сравниваетъ съ нимъ. ‘Особенный характеръ Шекспира’ говоритъ онъ: ‘состоитъ въ томъ, что въ его драмахъ христіанскій взглядъ на жизнь представляется въ большой Чистот, ясности и полнот. Онъ заключается особенно въ томъ, что везд въ его драмахъ два великіе элемента жизни человческой и всемірной исторіи,— божественный промыслъ и свобода человка — являются въ настоящей сил своей, въ органической связи и взаимодйствіи, и такимъ-образомъ во всей полнот своей истинности и реальности.’ Ульрици ршительно утверждаетъ, что въ драмахъ Шекспира ясно обнаруживается ученіе объ общей грховности человка и объ участіи божественной благодати въ спасеніи его, облеченное въ форму поэтическаго представленія, — ученіе, которое — прибавляетъ онъ — выпущено изъ вида во взгляд Гте на жизнь и которое Кальдеронъ или не понималъ, или представлялъ непоэтически. Все это можетъ быть для многихъ изъ насъ странно, но въ основаніи этого мннія лежитъ истина, важная не только сама-по-себ, но и представляющая тсное отношеніе къ роду мыслей великаго драматиста,— истина, которая можетъ служить путеводною нитью къ разршенію многихъ самыхъ темныхъ загадокъ въ твореніяхъ поэта. Развивая свою систему, Ульрици, какъ и можно ожидать отъ его односторонности, приходитъ нердко къ такимъ заключеніямъ, которыхъ невозможно допустить. Иногда онъ буквально выражаетъ главную идею, составляющую единство какой-либо драмы, однимъ существительнымъ именемъ, названіемъ нравственнаго правила:— ошибка, противъ которой онъ самъ протестуетъ. Не смотря на нкоторые недостатки, мы все-таки должны сказать, что удивительный анализъ твореній поэта, занимающій послднюю половину книги Ульрици, показываетъ, что авторъ ея вполн обладалъ необходимыми качествами для изложенія такого ученія.

Тикъ — одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ новйшихъ критиковъ Шекспира въ Германіи. Его ‘Древній Англійскій Театръ’, его ‘Школа Шекспира’, его ‘Четыре Драмы Шекспира’, наконецъ его переводы другихъ драмъ Шекспира, изданные имъ вмст съ Шлегелемъ, ставятъ его высоко, какъ переводчика. Равнымъ-образомъ и изъ критикъ его, разсянныхъ въ упомянутыхъ твореніяхъ и въ ‘Драматическомъ журнал’, видно, что онъ не только обладаетъ замчательнымъ количествомъ познаній, самыхъ полезныхъ для комментатора Шекспира, но и другими качествами, которыя очень-рдко можно найдти даже и у людей, лучше его понимавшихъ Шекспира. Познанія сто въ англійскомъ язык необыкновенно-глубоки, глубоки до того, что онъ могъ сдлать нкоторыя удачныя поправки Въ текст. Мннія Тика касательно способа выраженія Шекспира, особенно въ-отношеніи къ постепенному измненію его, конечно, предположительны до излишества, но при всемъ томъ и полезны, вообще, во всемъ, что только относится до критики слога и языка, наблюденія его весьма-важны. Но здсь и оканчиваются вс его заслуги. Ни въ разбор характеровъ, ни въ общемъ взгляд на драмы Шекспира, какъ на цлое, нельзя найдти ни глубокомыслія, ни критической основательности, нельзя найдти ничего, чмъ бы онъ опередилъ Лессинга, Гердера, Гте, Шиллера и Шлегеля, или даже Англичанъ, на которыхъ онъ вообще смотритъ съ крайнимъ презрніемъ. Тикъ не развитъ еще вполн своихъ мнній, изложенныя въ вид отрывочномъ, они только возбуждаютъ любопытство читателя какъ мннія Кольриджа, и когда большое твореніе его о Шекспир, общанное уже тридцать-пять лтъ, выйдетъ наконецъ въ свтъ, тогда быть-можетъ мы убдимся, что многія мннія, изложенныя имъ безъ показанія причины, имютъ основанія твердыя. Тогда мы узнаемъ, можетъ-быть, что предположеніе Тика, будто поведеніе Гамлета съ Офеліею изъясняется тмъ, что онъ прежде обольстилъ ее, иметъ прочную основу, тогда мы, можетъ-быть, убдимся, что Шекспиръ, заставляя Тимона въ конц четвертаго акта сказать, что онъ нашелъ одного честнаго человка и что этотъ человкъ былъ a steward (дворецкій, управитель,— и также Стюартъ), хотлъ сдлать комплиментъ покровителю своему, королю Якову. До-тхъ-поръ, пока Тикъ не объяснитъ множества подобныхъ мнній, мы не можемъ рекомендовать его въ руководители изучающимъ Шекспира.

Но обзоръ книгъ, писанныхъ о Шекспир, слишкомъ-долго отдалялъ насъ отъ самого Шекспира. Теперь можно попытаться собрать нкоторые результаты, къ которымъ ведутъ насъ упомянутыя творенія. И во-первыхъ, разсмотримъ, что новаго сказано въ нихъ о жизни Шекспира.

Къ исторіи его молодости прибавлено мало. Мэлонъ вполн знакомитъ насъ съ его семействомъ, множество преданій относительно раннихъ занятій его тщательно разобрано было и ‘этимъ и другими писателями, такъ-что для трудолюбія послдующихъ разъискателей въ этомъ отношеніи осталось очень-немного. Не вря отъ чистаго сердца исторіи, будто онъ былъ мальчикомъ у мясника, и исторіи о краж оленей, можно съ большею довренностію смотрть на предположеніе, что Шекспиръ, въ молодости, нсколько времени былъ писцомъ у стряпчаго, равнымъ-образомъ, мы можемъ думать, что старинный разсказъ Абри о томъ, будто Шекспиръ былъ деревенскимъ школьнымъ учителемъ, основывается на какомъ-либо похожемъ на это обе тоятельств. Извстные факты относительно шекспирова отца, перчаточника и альдермана, представляютъ намъ его человкомъ достаточнымъ, обднвшимъ уже тогда, когда Шекспиръ вышелъ изъ лтъ ребяческихъ. Сказаніе, будто Шекспиръ провелъ нсколько времени въ вольной школ въ Стратфорд, вроятно само-по-себ, и если въ-послдствіи бдность отца принудила его снискивать пропитаніе трудами, то нтъ основательной причины думать, что Шекспиръ не могъ снискивать себ пропитаніе занятіями въ какомъ нибудь низшемъ присутственномъ мст, или у какого-нибудь законоискусника. А что дйствительно онъ служилъ у какого-нибудь адвоката, это длаетъ въ высшей степени вроятнымъ не только его приказная фразеологія, но и насмшки Лоджа надъ Гамлетомъ, въ примненіи которой къ Шекспиру теперь немногіе сомнваются. Что онъ плохо зналъ по-гречески, это очевидно и не требуетъ объясненія, немногіе Англичане въ его время хорошо знали по-гречески, а положеніе Шекспира давало ему мало удобства быть въ числ такихъ знатоковъ. Что онъ зналъ по латин немного, какъ говоритъ Бен-Джонсонъ, съ этимъ также можно согласиться, но нельзя сказать, чтобъ онъ не зналъ вовсе латинскаго языка. Латинскія слова, латинскій способъ выраженія въ нкоторыхъ его драмахъ — служатъ тому доказательствомъ. Все это не противорчитъ дйствительно важной части опыта фермера, который доказываетъ, что нтъ причины думать, будто Шекспиръ занимался особенно латинью, мы не можемъ совершенно опровергнуть этого мннія, хотя, вроятно, Шекспиръ могъ читать латинскія книги и читалъ ихъ, что видно даже изъ классицизма нкоторыхъ его стихотвореній и изъ классическихъ изображеній, разсянныхъ въ разныхъ мстахъ его драмъ. Доказательство фермера, будто Шекспиръ не зналъ новйшихъ языковъ, совершенно-ничтожно, съ основательностію можно предполагать, что его познанія въ языкахъ французскомъ и итальянскомъ, хотя вроятно очень-поверхностныя, простирались до того, что онъ могъ иногда къ запасу своихъ матеріаловъ присоединить новую повсть непереведенную.

Документъ, напечатанный въ ‘Gentleman’s Magazine’ (за сентябрь 1856 года), подтверждаетъ прежнія подозрнія касательно позднйшаго подлиннаго факта, изъ молодости Шекспира, — его ранняго и, вроятно, несчастнаго брака. Этотъ документъ есть дозволеніе на бракъ Шекспира (William Shagspere) съ Анною Гэтуи (Hatwey), онъ писанъ поспшно и неправильно, и ведетъ къ заключеніямъ, которыя становятся несомннными отъ-того, что намъ извстно время рожденія перваго дитяти Шекспира.

Посл того мы встрчаемъ Шекспира въ Лондон. Давно уже перестали врить нелпой легенд, будто онъ держалъ лошадей у дверей театра, и другимъ подобнымъ преданіямъ, но до настоящаго времени ничего нельзя было сказать положительнаго о его денежныхъ обстоятельствахъ до конца шестнадцатаго столтія. Древнйшимъ документомъ, свидтельствующимъ о связи его съ театромъ, былъ патентъ 1603 года. Поправленіе длъ отца его въ 1596 году давало поводъ думать, что оно помогло поправленію длъ Шекспира, но на этомъ и долженъ былъ остановиться біографъ его. Теперь мы можемъ слдить за Шекспиромъ на театр гораздо-ране, и имемъ матеріалы, по которымъ узнаемъ доходы его отъ театра, посл того, какъ слава его утвердилась. Узнавая нкоторыя дополнительныя обстоятельства, содйствовавшія вступленію Шекспира на сцену, мы узнаемъ, что въ ноябр 1589 года, чрезъ нсколько мсяцевъ посл того, какъ ему свершилось двадцать-пять лгь, онъ былъ въ числ королевскихъ актеровъ въ Blackfriars, владлъ долею доходовъ этого театра, и въ списк шестнадцати актеровъ стоялъ двнадцатымъ. Въ 1596 году онъ быль однимъ изъ числа восьми главныхъ лицъ труппы, просившихъ таи’ ный совтъ о дозволеніи починить зданіе театра, и порядокъ именъ, среди которыхъ онъ стоялъ пятымъ, снова служитъ указаніемъ на его сравнительное положеніе, въ патент 1603 года онъ стоитъ уже въ числ первыхъ. Потомъ мы узнаемъ, что въ 1608 году доходы отъ театра раздлялись на двнадцать долей, изъ нихъ Шекспиръ и Бербэджъ имли каждый по четыре доли, и кром того, Шекспиру принадлежали гардеробъ и другія вещи. Шекспиръ, когда корпорація хотла удалить актеровъ изъ занимаемаго ими зданія, давъ имъ за то вознагражденіе, оцнилъ самъ свое имущество въ 1,400 фунтовъ, что на теперешнія деньги составить 6,000 или 7,000 фунтовъ. Вс эти ‘Новые факты’ собраны Колліеромъ.

Другая часть исторіи Шекспира въ столиц составляется изъ романической цпи приключеній, которыя, какъ предполагаютъ, скрылъ онъ подъ темными намеками въ своихъ сонетахъ. Былъ, какъ говорятъ, у поэта другъ и покровитель — молодой человкъ знатнаго происхожденія, одаренный высокими качествами нравственными и физическими, была прекрасная брюнетка, въ которую влюбленъ былъ поэтъ, но на связь съ которою накинутъ покровъ таинственности, дающій нкоторымъ поводъ думать, что связь эта была преступна. Любовница Шекспира, познакомившись съ молодымъ другомъ его, перенесла страсть свою къ нему. Глубоко-пораженный ея неврностію, поэтъ призналъ наконецъ въ этой двойной измн любовницы и друга казнь неба за преступную связь, онъ бросилъ навсегда неврную, но раскаявшагося друга снова прижалъ къ груди своей. Мы твердо убждены, что дйствительно могло случиться что либо похожее на этотъ романъ Док. Дрэкъ старался доказать, что героемъ этого романа былъ лордъ Соутгамптонь, но доказательства его слабы, г. Боденъ (Воаden’s on the Sonnets of Shakspeare), кажется, доказываетъ удовлетворительне, что это былъ Уилльямъ Гербертъ, въ-послдствіи графъ Пемброкъ. Занимательная книга Броуна ‘Brown’s on the Autobiographical Poems of Shakspeare’ (О біографическихъ стихотвореніяхъ Шекспира), въ которой авторъ боле всего старается разборами интересныхъ и живописныхъ стихотвореній Шекспира доказать свою теорію, которой нельзя не назвать мечтательною, парадоксальною, но которая существенно можетъ содйствовать яснйшему уразумнію ихъ, содержитъ въ себ много замчаній, удачно объясняющихъ эту исторію. Мы не можемъ входить въ подробности, въ тхъ стихотвореніяхъ, которыя ближе подходятъ къ фактамъ, дышетъ уныніе и угрызеніе совсти, и никакъ нельзя думать, чтобъ Шекспиръ самъ добровольно издалъ въ свтъ эти прекрасныя памятныя записки о заблужденіяхъ великаго человка. Что касается до поздки Шекспира въ Италію, что многіе старались доказать въ наше время, то этому едва ли можно врить, потому-что нтъ никакого положительнаго свидтельства, и притомъ это мнніе можетъ опровергнуть боле-тщательный разборъ тхъ мстъ изъ драмъ Шекспира, которыя нкоторыми приводятся въ свидтельство того, что онъ былъ знакомъ съ мстными особенностями.

Многіе изъ англійскихъ комментаторовъ утверждали, что Шекспиръ до двадцати-шести или двадцати-семи лтъ своей жизни не написалъ ни одной оригинальной драмы. Невроятность этого предположенія, которое замчено было даже нкоторыми старыми комментаторами, доказана Германцами. Этому предположенію противорчить самая природа вещей, факты относительно ранняго вступленія Шекспира на театръ, которые прежде были только подозрваемы, а теперь сдлались извстными, и даже то обстоятельство, которое приводятъ защитники предположенія въ доказательство его,— обстоятельство вроятное и даже несомннное, что Шекспиръ гораздо-прежде двадцатишести-лтняго возраста своего занимался передлкою драмъ, прежде написанныхъ другими, смотря по потребностямъ театра. Но мы не можемъ такъ ршительно опровергать предположеніе, которое издатели твореній Шекспира выводятъ изъ перваго. Нтъ причины, говорятъ они, считать за шекспировы нкоторыя драмы, которыя старе драмъ, находящихся въ обыкновенныхъ изданіяхъ. Это мнніе можетъ быть справедливо даже и тогда, когда первое предположеніе, на которомъ утверждаютъ его издателя и комментаторы, неосновательно. Но германскіе критики, начиная съ Шлегеля, ршительно возстаютъ противъ такого отверженія нкоторыхъ драмъ, изслдованія ихъ въ этомъ отношеніи чрезвычайно-любопытны, и мы истинно сожалемъ, что не можемъ изложитъ ихъ здсь вполн. Нтъ сомннія, что вопросъ о подложности и подлинности какого-либо литературнаго произведенія можетъ быть ршенъ только сравненіемъ внутреннихъ особенностей самого творенія съ другими, ему современными, нтъ сомннія также, что писатели, принадлежащіе къ одной націи, говорящіе однимъ языкомъ съ авторомъ, котораго творенія изслдываются, имютъ много преимуществъ предъ иностранцами. Но Нмцевъ ничто не останавливаетъ…

Заглавные листы старинныхъ изданіи, каталоги книгопродавческіе семнадцатаго столтія и нкоторыя предположенія новйшихъ ученыхъ содйствовали къ составленію огромнаго списка драмъ, принадлежащихъ будто-бы Шекспиру, но невключаемыхъ и обыкновенныя изданія. Изъ всхъ этихъ пьесъ, кажется, нтъ ни одной, которая не нашла бы въ Германіи хоть одного защитника своей неподложности. Тикъ предлагаетъ принять не мене одиннадцати драмъ, коихъ сюжеты совершенно-отличны отъ сюжетовъ драмъ, признаваемыхъ несомннно шекспировскими, кром того, надобно бы присовокупить къ числу твореній Шекспира нсколько существующихъ, необдланныхъ очерковъ другихъ драмъ, которыя, согласно съ мнніями нкоторыхъ критиковъ, мы должны считать за оригинальныя произведенія поэта, а не за передлки изъ другихъ писателей, какъ обыкновенно думаютъ.

Эти изслдованія заключаютъ въ себ столько любопытнаго и важнаго, что мы не можемъ совершенно опустить ихъ безъ вниманія. Читатели позволятъ намъ пропустить восемь изъ этихъ спорнымъ драмъ, потому-что он наимене имютъ права стать въ разрядъ произведеній Шекспира. Эти драмы суть: ‘The London Prodigal’ (Лондонскій Мотъ), ‘Sir John Oldcastle’ (Сэръ Джонъ Ольд-кэстль), ‘Lord Cromwell’ (Лордъ Кромуэль), ‘The Puritan’ (Пуританинъ), ‘The Yorkshire Tragedy’ (Йоркшейрская Трагедія), ‘The Merry Devil of Edmonton’ (Проказникъ Эдмонтонъ), ‘The Birth of Merlin’, и ‘The Two Noble Kinsmen’ (Два благородные Родственника). Драмы эти отвергаются совсмъ не потому что ихъ считаютъ слишкомъ дурными и отъ-того немогущими принадлежать Шекспиру: ихъ отвергаютъ потому-что он ни мало не походятъ на другія его драмы, ни но слогу, ни по самымъ сюжетамъ, ни по самому расположенію сюжетовъ, ихъ отвергають потому еще, что он, какъ извстно, писаны уже въ то время, когда вс особенности характера Шекспира развились вполн. Тикъ принимаетъ по-краиней-мр шесть изъ этихъ драмъ и перевелъ пять изъ нихъ) но его заключеніе непринято общимъ голосомъ даже, въ самой Германіи. ‘Мн было бы очень-любопытно’ говоритъ Ульрици: ‘узнать, почему Тикъ признаетъ за произведеніе Шекспира ‘Лондонскаго Мота’. Мы раздляемъ съ нимъ это любопытство, намъ любопытно равнымъ образомъ узнать, отъ-чего Тикъ приписываетъ Шекспиру ‘Сэръ Джонъ Ольд-кзстля’ тогда какъ изъ ‘Дневника’ Генслоу’ (Henslowe’s Diary), современнаго документа, въ подлинности и справедливости котораго нтъ никакого сомннія, видно, что эта драма написана въ 1569 году четырьмя авторами: Драйтономъ, Монде, Уилсономъ и Гатуэй, и что въ 1602 году она дополнена Деккеромъ.

Но иныя драмы, которыя можно относить къ промежутку времени между первыми годами возмужалости поэта и двадцать-восьмымъ или тридцатымъ годомъ его жизни, имютъ боле правъ на вниманіе наше. Почти совершенно-невроятно, чтобы даже самыя необработанныя изъ тхъ драмъ, которыя безспорно принадлежатъ Шекспиру, были первыми его попытками. Касательно нкоторыхъ изъ нихъ, мы знаемъ положительно, что форма, въ какой мы видимъ ихъ теперь, не есть та самая, которую он имли первоначально, и это обстоятельство содйствуетъ нсколько къ уменьшенію необходимости предполагать, будто Шекспиръ произвелъ другія творенія. Необходимость эта однакожь не устраняется совершенно, потому-что въ-самомъ-дл, когда трудно предположить, чтобъ человкъ, геній котораго въ-послдствіи разливалъ свои сокровища подобно источникамъ огромной рки,— въ лта пылкой юности довольствовался только двумя или тремя драмами, двумя стихотвореніями. Но трудно показать съ достоврностію отрывки, которые брошены были его безпечною рукою на втеръ и которыхъ въ-послдствіи, когда геній его созрлъ, онъ никогда не старался собрать. Трудность подобной попытки еще увеличивается тми обстоятельствами, въ которыхъ находилась тогда англійская сцена. Съ самыхъ дтскихъ лтъ Шекспира почти до самаго того времени, къ-которому можно относить пріздъ его въ Лондонъ, драматическое искусство находилось въ жалкомъ положеніи. Правда, мы не имемъ ни одного современнаго памятника, кром уэтстоновой драмы: ‘Promos and Cassanda’, но ни изъ этой драмы, ни изъ подробностей, которыя можно собрать о другихъ, не видно, чтобъ драматическое искусство подвинулось хоть на шагъ отъ того пункта, до котораго достигли Эдуардсъ и Гаскойнъ. Около 1585 года, когда Шекспиру былъ двадцать-первый годъ, открылась новая эра, и прежде, чмъ кончилось десятилтіе, явилось много драмъ, которымъ можно истинно удивляться, если взять въ соображеніе т обстоятельства, при которыхъ он явились. Величайшимъ изъ драматическихъ писателей этого кратковременнаго періода былъ несчастный Христофоръ Марлоу, котораго улучшенія въ драматической версификаціи имли не мене вліянія, какъ и соединеніе въ его драмахъ великолпія съ пріятною простотою, суровой силы съ тоскою. Съ другой стороны стоялъ Робертъ Гринъ, далеко уступавшій Марлоу въ тхъ качествахъ, которыя необходимы для высшихъ произведеній искусства, но одаренный богатымъ воображеніемъ, полуестественнымъ, полусхоластическимъ, и способностію подсматривать и рзко очерчивать отношенія обыкновенной жизни и характеры. Вокругъ Грина и Марлоу стали другіе писатели, подражавшіе въ своихъ драматическихъ исторіяхъ то веселости и украшеніямъ Грина, то величію изображеній и чувства Марлоу. Пиль, превосходившій другихъ въ искусств вести драматическій разговоръ, существенно принадлежалъ къ школ ‘Эдуарда II’, Кидъ въ двухъ частяхъ своего ‘Jeronymo’, творенія, обнаруживающаго необыкновенную силу, по униженнаго множествомъ нелпостей, подражалъ привлекательнымъ крайностямъ ‘Tamburlaine’. Но съ того времени, какъ явились первые блые стихи Марлоу, до его кончины, въ 1593 году, показалось много драмъ, Которыя не были написаны этими руководителями тогдашней сцены и которыя, при очевидномъ несовершенств и грубости, представляютъ такія достоинства, что, смотря на нихъ, дйствительно можно предложить тотъ же вопросъ, какой съ торжественнымъ видомъ предлагаютъ германскіе критики, относительно драмъ, непризнаваемыхъ за шкспировы. Если не Шекспиръ написалъ ‘Collier of Croydon’ Крайдонскій Угольщикъ), то кто же другой могъ около 1590 года написать эту драму? На ней не выставлено имени автора, и она совершенно похожа на т драмы, которыя выдаются за шекспировы мечтательными критиками и корыстолюбивыми книгопродавцами. Если не Шекспиръ написалъ трогательную, энергическую драму ‘Misfortunes of Arthur’ (Несчастія Артура), то кто другой въ 1587 году могъ написать ее? Правда, есть свидтельство, что она написана какимъ-то Гюгомъ съ помощію нсколькихъ товарищей, но разв не могло статься, что эти господа наняли молодаго актра записать ее для нихъ и присвоили себ славу сочиненія? Вроятно, читатели наши не думаютъ, что мы предлагаемъ эти вопросы серьзно.— Среди восторговъ, возбужденныхъ появленіемъ этой новой школы, пріхалъ въ Лондонъ Шекспиръ, долженствовавшій мене, чмъ въ десять лтъ, уничтожить господство ея. Пріятно думать, что онъ содйствовалъ боле развитію младенческаго искусства, чмъ обыкновенно полагаютъ, но изслдывая драмы, подобныя упомянутымъ, представляющія ясное клеймо времени (хотя нкоторыя могли быть дйствительно позднйшимъ произведеніемъ) и рзко-обнаруживающія вліяніе или Пиля, или Грина, или Марлоу, можемъ ли мы открыть въ нихъ слды юнаго таланта великаго поэта?

Первая группа твореній этого рода, приписываемыхъ Шекспиру, состоитъ изъ пяти драмъ: ни одной изъ нихъ нтъ въ общепринятомъ списк произведеній Шекспира. Касательно ‘Fair Em’ (Прекрасная Эма) и ‘Muccdorus’ нтъ надобности говорить много, пока не будутъ представлены основанія, по которымъ ихъ должно приписывать Шекспиру,— основанія потверже тхъ, на которыхъ укрпляются теперь ихъ притязанія. Что первая драма принадлежитъ Шекспиру, на это Тикъ приводитъ слдующую причину, которую мы передаемъ нашимъ читателямъ слово-въ-слово: ‘эта драма такъ дурна, что ее можно было бы приписать Грину или Марлоу, лучше принять ее за произведеніе молодаго человка, неимвшаго образованія, и очевидно неимвшаго призванія къ длу поэта.’ Если въ-самомъ-дл принять эту драму представительницею молодости Шекспира, то мы должны потерять всю надежду на молодаго генія. То же самое впечатлніе должна произвести и другая драма ‘Mucedorus’, бдная, слабая, чуждая поэзіи и драматизма, представляющая лснаго дикаря, медвдя, жалкихъ мужиковъ, и нелпыя дурачества самыхъ важныхъ лицъ. Третья трагедія ‘Arden of Feversbam’, относительно достоинства своего, не можетъ нанести безчестіе первымъ годамъ возмужалости Шекспира, но какъ по плану своему, такъ и по исполненію, она совершенно непохожа на первые драматическіе опыты Шекспира, безспорно признаваемые всми, между-тмъ, какъ съ другой стороны появленіе ея едва-ли можно относить къ такому времени, когда слогъ Шекспира еще не образовался. ‘Locrine’, языкъ которой, какъ фермеръ давно уже замтилъ, чрезвычайно-сходенъ съ языкомъ Лита Андроника’, есть одна изъ тхъ немногихъ драмъ, о которыхъ, какъ мы думаемъ, нельзя произнести ршительнаго заключенія. Это характеристическое твореніе своего времени, хотя оно и далеко ниже ‘Тита Андроника’ и многихъ другихъ. Тотъ же характеръ, соотвтственность своему времени, принадлежитъ, только въ высшей степени, ‘Царствованію Эдуарда III.’ Кэпеллъ первый обратилъ вниманіе на эту драму, первый началъ предполагать, что она, можетъ-быть, принадлежитъ Шекспиру, дйствительно, во всхъ отношеніяхъ, она одна изъ лучшихъ драмъ своего времени. Правда, она очень-неровна и планъ ея неискусно раздлъ на дв части, во во многихъ сценахъ обнаруживается такая ста мысли и выраженія, такое богатство картинъ, такая рзкая, хотя и грубая во многихъ мстахъ обрисовка характеровъ, что мы по справедливости должны поставить ее выше всхъ другихъ историческихъ драмъ шестнадцатаго столтія, исключая призванныхъ всми историческихъ драмъ Шекспира и ‘Edward II’ Марлоу. Одна изъ сильнйшихъ причинъ, почему мы не можемъ считаться за произведеніе Шекспира, есть то особенное сходство’ которое исторія ея представляетъ съ исторіею шекспирова ‘Генриха V’.

Второй классъ спорныхъ произведеній заключаетъ въ себ т драмы, коихъ авторы, подобно первымъ, неизвстны и на которыхъ Шекспиръ, боле или мене прямо, основалъ нкоторыя изъ своихъ твореній. Что Шекспиръ участвовалъ въ сочиненіи ‘Pericles’ (Периклъ), это допускаютъ вс, равнымъ-образомъ должно спустить это и относительно ‘Тита Андроника’, но эти драмы, самымъ назидательнымъ образомъ представляющія дв крайности драмы въ первые годы возмужалости Шекспира, трагическіе ужасы и поэтическій легендный разсказъ, принадлежатъ ли Шекспиру первобытнымъ своемъ вид, или передланы имъ изъ сочиненій другихъ писателей? Это одинъ изъ тхъ вопросовъ, на которые едва-ли можно будетъ дать когда-нибудь отвтъ удовлетворительный. Мы преимущественно склоняемся на сторону тхъ, которые думаютъ, что об эти драмы суть оригинальныя произведенія Шекспира. Старые образцы нкоторыхъ другихъ прозведеній Шекспира дошли до насъ. Самое худшее изъ нихъ ‘Chronicle History of King Leir’ (Исторія Короля Лира), изъ котораго едва-ли Шекспиръ заимствовалъ что-нибудь для своего новаго ‘Лира’, Францъ Горнъ, къ-сожалнію, называетъ самымъ вроятнымъ произведеніемъ молодыхъ лтъ Шекспира. Несравненно-больше достоинствъ иметъ старая драма ‘Taming of a shrew’ и матеріалами ея, Шекспиръ щедро воспользовался для своей драмы того же имени. Нтъ никакихъ вншнихъ доказательствъ, чтобъ старая драма была, подобно новой, произведеніемъ Шекспира, равно нельзя найдти внутреннихъ доказательствъ, которыя были бы вроятне остроумныхъ доказательствъ Тика. По мннію издателя ‘Живописнаго Шекспира’, ‘Taming of a Shrew’ (Усмиреніе Упрямицы), есть произведеніе Грина, или Грина и Пиля, онъ думаетъ, что Гринъ, въ одномъ мст своего ‘Repentance’, жалуется именно на то, что Шекспиръ употребилъ его сочиненіе въ свою пользу и въ пользу своихъ товарищей-актровъ.

Касательно историческихъ драмъ, факты собраны слдующіе. Изъ старой драмы ‘Ричардъ III’, которая сдлалась въ первый разъ доступною въ боссуэлевомъ изданіи мэлонова Шекспира, Шекспиръ для своего позднйшаго произведенія не заимствовалъ почти ничего, по-этому мы и откладываемъ ее въ сторону. Едва-ли боле извлекъ Шекспиръ для своихъ ‘Генриха IV’ и ‘Генриха V’ изъ ‘Famous Victories of Henry V’ (Славныя Побды Генриха V), драмы, которая была на сцен ране 1588 года. Шекспиръ совершенно оставилъ планъ этой драмы, въ очертаніи серьзныхъ характеровъ нтъ никакого сходства, а лица комическія принадлежатъ исключительно ему, однимъ-словомъ, едва-ли онъ имлъ что-нибудь общаго съ своимъ предшественникомъ, кром того разв, что оба они почерпали содержаніе изъ хроникъ. ‘Король Іоаннъ’, судя по языку, плану и обрисовк характеровъ, извлеченъ преимущественно изъ драмы въ двухъ частяхъ, напечатанной въ 1591 го,(у, и названной: ‘Troublesome Raigne of John King of England’ (Смутное Царствованіе Іоанна, короля англійскаго). Относительно цлаго ряда драмъ, взятыхъ изъ жизни Генриха VI, вотъ факты несомннные: нтъ ни одной старинной драмы, изъ которой была бы заимствована первая часть, вторая часть взята изъ ‘First Part of the Contention of York and Lancaster’ (Первая часть Спора Герцоговъ Йоркскаго и Ланкастерскаго), третья изъ ‘True Tragedy of Richard Duke of York’ (Истинная Трагедія Ричарда, Герцога Йоркскаго). Эти драмы напечатаны, одна въ 1594, другая въ 1595 годахъ, но очевидно об писаны гораздо-ране. Въ двухъ драмахъ безспорно приписываемыхъ Шекспиру, планъ, расположеніе, характеры взяты изъ этихъ драмъ безъ всякой существенной перемны, почти треть разговоровъ заимствована слово-въ-слово изъ нихъ, другая часть гораздо-боле трети состоитъ изъ передлокъ и распространеній, и, слдовательно, новаго въ этихъ драмахъ мене трети.

‘Famous Victories’ (Славныя Побды), по общему согласію, оставлены были въ приличной имъ неизвстности. Но что старая драма Король Іоаннъ’, подобно новой, есть оригинальное твореніе Шекспира, это доказывали Кэпелль, потомъ Стивенсъ, и, кажется, въ этомъ уврены вс главные критики германскіе. Главныя затрудненія, однакожь,— множество несообразныхъ предметовъ и несходство между двумя частями, — повели Ульрици къ предположенію, конечно остроумному, но недостаточному для удовлетворительнаго ршенія вопроса, именно, что эту старую драму Шекспиръ передлалъ изъ другой, еще старйшей драмы. Что касается до ‘Генриха VI’, то можно несомннно врить, вмст съ Стивенсомъ и Тикомъ, что вс три части ея во всхъ ихъ измненіяхъ принадлежатъ Шекспиру. Есть множество доказательствъ, что вс три драмы, во всхъ своихъ видахъ (первая часть вроятно была передлана такъ же, какъ и дв остальныя, только въ меньшемъ объем), суть произведенія одного творческаго духа и предназначены составлять части одного цлаго. Хотя слогъ во всхъ трехъ драмахъ не можетъ быть во многихъ мстахъ названъ ршительно-шекспировскимъ, и въ нкоторыхъ сценахъ ясно отливается отъ слога позднйшихъ его произведеній, однако онъ таковъ, какого можно ожидать отъ молодаго и пламеннаго человка, находящагося въ борьб съ собственною своею юношескою силою и впечатлніями твореній, пользовавшихся тогда общею любовію. Доказательство принадлежности этихъ драмъ Шекспиру, если не сильнйшее, то по-крайней-мр осязательнйшее, заключается въ сил страсти и рзкости характеровъ. Даже въ первой части очень-много такого, что можетъ пристыдить ‘Edward II’ Марлоу и ‘Edward III’ безъименнаго автора. Во второй и третьей частяхъ, это величіе плана и развитія, выказывающееся сквозь всю грубость и техническое несовершенство, есть исключительно собственность двухъ старыхъ драмъ. Не говоря ни слова о смерти Клиффорда въ страшномъ изображеніи отчаянія Бофорта (об сцены въ ‘Спор Йорка съ Ланкастеромъ’, York and Lancaster), о сцен смерти Йорка и изображеніи Генриха, наблюдающаго судьбу сраженія (об сцены въ ‘Истинной Трагедіи’) мы не можемъ отвергнуть, что Шекспиръ былъ авторомъ послдней драмы, не приписывая ему демонскаго характера Ричарда, который въ главныхъ чертахъ сильно обрисованъ въ старой драм. Здсь нельзя не замтить одного важнаго возраженія. ‘Какъ можно сомнваться’ спрашиваетъ Галламъ, ‘что Гринъ былъ авторомъ ‘Истинной Трагедіи’, когда онъ изъявляетъ притязанія на нее, если не въ опредленныхъ выраженіяхъ, то по-крайней-мр такъ, что не оставляетъ читателю никакого сомннія въ томъ, что подразумевалъ онъ?’ Мсто, на которое указываетъ Галламъ, есть именно то, о которомъ мы уже упоминали и гд Гринъ обвиняетъ Шекспира въ краж чужихъ мыслей, уличая его одною пародіей стиха, находящагося и въ ‘Истинной Трагедіи’, и въ передланной драм: ‘a tigers heart wrapt in a woman’s hide’ (‘сердце тигра, облеченное въ кожу женщины’). Мы несовершенно-согласны съ заключеніемъ Галлама. Кром того, что намекъ Грина на это обстоятельство чрезвычайно-нсясень и неудовлетворителенъ, можно сказать еще слдующее: ссылка Грина на ‘Истинную Трагедію’ есть, по нашему мннію, доказательство, что эта драма признаваема была за шекспирову, потому-что эпиграмма потеряла бы свою язвительность, если бъ пародированный стихъ не принадлежалъ тому автору, къ которому относилась эпиграмма.

Пора бы, кажется, всмъ критикамъ покинуть усилія опредлить въ точности годъ появленія каждой драмы Шекспира. Если бы можно было достигнуть такой точности, то это много помогло бы какъ объясненію того творенія, котораго годъ опредленъ, такъ и объясненію прочихъ, но ничего не можетъ быть хуже и скучне тхъ доказательствъ, на которыхъ основаны вс подобныя попытки, начиная отъ попытокъ Чамерса и Мэлона, до Дрэка и Тика. Все, что мы можемъ сдлать и что особенно необходимо для нашей цли, это — раздлить творенія Шекспира на группы, которыя въ разнообразіи своемъ показывали бы намъ постепенный ходъ развитія и дятельности поэта. Желая наскоро обозрть немногія изъ тхъ многоразличныхъ чертъ, которыя характеризуютъ періоды постепеннаго развитія шекспирова генія, мы раздлимъ развитіе его на три степени,— раздленіе, можетъ-быть слишкомъ-мелочное для нашей цли, хотя едва ли достаточное для боле-систематическихъ изслдованій. Предлы одного періода естественно сливаются съ предлами другаго, и намъ кажется, здсь не столько важно узнать опредлительно годъ, когда оканчивается одинъ періодъ и начинается другой, сколько уловить существенное различіе въ характер этихъ періодовъ.

Первый періодъ составляютъ первые годы возмужалости Шекспира, время несовершеннаго развитія его силъ. Можно предполагать, что этотъ періодъ оканчивается около 1593 года, когда Марлоу сошелъ въ могилу, которая вскор приняла и Грина. Если мы оставимъ въ сторон вс сомнительныя драмы, то съ достоврностію можемъ отнести къ этому періоду не боле трехъ произведеніи, которыя вс комедіи, это: 1) ‘The Two gentlemen of Verona’ (Два Веронца), объ этой комедіи мы не знаемъ, измняла ли она когда-либо существенно свой первобытный видъ: 2) ‘Love’s Labour Lost’ (Потерянный Трудъ Любви), эта комедія подвергалась многимъ измненіямъ, пока не получила той формы, въ какой видимъ мы ее теперь, 3) ‘Comedy of Errors’,вроятно она не была никогда передлана. Либо въ послдніе годы этого періода, либо въ первое годы періода ближайшаго, молодой поэтъ произвелъ первые очерки двухъ своихъ трагедій. Еще существуетъ ‘Romeo and Juliet’ (Ромео и Джюльетта) въ первобытномъ своемъ вид, старая книга in quarto, знакомая всмъ комментаторамъ, этотъ первый очеркъ драмы съ вроятностію относятъ къ двадцать-седьмому году жизни поэта. Гораздо-боле подверженъ сомннію вопросъ: составляетъ ли ‘Гамлетъ’, напечатанный въ 1605 году, котораго единственная копія найдена недавно въ библіотек герцога девоншейрскаго, первый очеркъ этой драмы? Мы не сомнваемся, особенно со времени этого открытія, что ‘Гамлетъ’, осмянный Лоджемъ въ 1589 году, былъ драмою Шекспира, и потому полагаемъ, что драма, бывшая тогда на сцен, потеряна, и что ‘Гамлетъ’ 1603 года представляетъ нчто среднее между необработаннымъ юношескимъ очеркомъ и усовершенствованнымъ ‘Гамлетомъ’, который былъ напечатанъ въ 1604 году. Драма, найденная въ библіотек герцога девоншейрскаго, какъ ни точно показанъ годъ ея, вроятно нсколькими годами старе знакомаго всмъ намъ ‘Гамлета’.Мы не можемъ останавливаться для защиты этой гипотезы. Покидая первый періодъ, оканчивающійся около тридцатаго года жизни поэта, мы должны припомнить, что въ немъ, кром драмъ, заключаются еще два большія, обработанныя и интересныя стихотворенія: ‘Venus and Adonis’ (Венера и Адонисъ) и ‘Rape of Lucrece’ (Насиліе Лукреціи).

Во второмъ період Шекспиръ является одушевленнымъ полною силою страсти и мысли, огнемъ, ‘который пылалъ на пепл его молодости.’ Можно полагать, что этотъ періодъ оканчивается около 1600 года, или около тридцать-шестаго года жизни поэта. Здсь онъ доходитъ до предла своего совершенства. Самыя возвышенныя творенія, явившіяся въ этотъ періодъ, заключаются въ великолпномъ ряд драмъ историческихъ, которыя вс принадлежатъ къ этому періоду, за исключеніемъ ‘Генриха VIII’. Изъ комедіи, до 1598 года написаны были, какъ можно полагать, по-крайней-мр четыре, именно: ‘Taming of the Shrew’ (Усмиреніе упрямицы), ‘Mid Summer Nigts’ Dream’ (Сонъ въ лтнюю ночь), ‘All’s well that ends Well’ (Все то хорошо, что кончается хорошо), ‘the Merchant of Venice (Венеціанскій купецъ). Въ дополненіе къ этимъ, около того же года или вскор посл него, были написаны четыре другія драмы: ‘Much ado About Nothing’ (Много хлопотъ изъ ничего), ‘As yow like it’ (Какъ вамъ угодно), Twelft Nigt (Двнадцатая ночь), ‘the Merry wives of Windsor’ (Виндорскія проказницы). Къ концу періода передлана была ‘Ромео и Джюльетта’. Послдній изъ сонетовъ, кажется, надобно относить къ тому же времени.

Послдній періодъ жизни поэта былъ періодомъ, въ который великость его вполн утвердилась. Здсь съ большею достоврностію, чмъ въ предыдущихъ періодахъ, можно опредлить хронологическій порядокъ пьесъ, который въ высшей степени интересенъ, потому-что показываетъ любопытныя измненія въ мысляхъ и чувствахъ поэта. Списокъ его произведеній въ этомъ період начинается четырьмя трагедіями, принадлежащими къ числу пяти великихъ его трагедій, вс он писаны въ первое десятилтіе семнадцатаго столтія. ‘Othello’ (Отелло), какъ сказано недавно, былъ на сцен въ 1602 году, новый ‘Гамлетъ’ вроятно явился черезъ годъ посл того, какъ напечатана была старая драма, ‘Лиръ’ написанъ въ-теченіе трехъ лтъ посл 1603 года, о ‘Макбет’ можно сказать положительно только, что онъ существовалъ въ 1610 году. Послдняя историческая драма, именно ‘Генрихъ VIII’, принадлежитъ также къ этому десятилтію, и вроятно къ послднимъ годамъ его относятся три римскія трагедіи вмст съ ‘Тимономъ’, ‘Троиломъ’ и аКрессидой’. Комедія ‘Measure for Measure’ (Мра за Мру) вроятно относится къ тому же времени. Римскія драмы составляютъ родъ перехода отъ поэтически-драматическаго величія трагедіи къ направленію, которое принялъ въ то время геній поэта, быть можетъ, въ-слдствіе того, что Шекспиръ промнялъ шумъ и безпокойство городской жизни на сельское уединеніе. Столкновеніе мысли съ мыслію, движенія съ движеніемъ, хаотическое состояніе нравственнаго чувства, которое, подобно мрачному облаку, висло надъ умомъ драматиста во дни его высшей славы, уступили мсто, среди отраднаго успоконвающаго вліянія природы и уединенія, тону мирно-созерцательнаго воображенія, которымъ достойно заключился рядъ дней величайшаго изъ поэтовъ. Легендные сюжеты которые, можно съ вроятностію предполагать, были уже нкогда обдланы имъ въ забытыхъ твореніяхъ его молодости, получили теперь драматическую грацію и явились свту въ вид ‘Cymbeline’ (Цимбелинъ), ‘The Winters Tale'(Зимняя Сказка). И затмъ воображеніе, страсти, наблюденіе жизни, и величественно-философическое размышленіе соединились, чтобъ населить островъ ‘Бури’ (The Tempest) самими поздними формами красоты, которыя постили земной сонъ его.

Нсколькихъ томовъ было бы недостаточно для изображенія, даже въ краткихъ очеркахъ, тхъ многообразныхъ впечатлній, которыя раждаются въ душ при разсматриваніи въ общемъ вид пого ряда неподражаемыхъ картинъ драматическихъ.Мы не въ состояніи соединитъ вс результаты новйшихъ критиковъ, но в.мсі съ тмъ и не можемъ совершенно отказать себ въ удовольствіе поговорить еще о драмахъ Шекспира, и по-этому, опустивъ не только драмы римскія, но и драмы историческія, какъ он ни важны и ни интересны, займемся только нкоторыми комедіями изъ двухъ первыхъ періодовъ жизни поэта и великими трагедіями послдняго періода.

Недостатки, обезображивающіе произведенія молодыхъ лтъ Шекспира, двухъ родовъ: одни принадлежатъ лично ему и происходятъ отъ его неопытности, техническаго неискусства и незрлости ума, другіе общи ему со всми его современниками.

Всегда много было охотниковъ осуждать эти недостатки, мы не можемъ на это ршиться, и лучше посмотримъ на т достоинства, которыя проглядываютъ сквозь нихъ. Возьмите даже дв первыя комедіи, самыя слабыя изъвсхъ созданій Шекспира. Если въ ‘Двухъ Веронцахъ’ отличительныя черты характера туманны и цлое оставляетъ въ душ нравственное недовольство, то должно припомнить, что это не только одно изъ самыхъ раннихъ произведеніи Шекспира, но быть-можетъ самое раннее въ своемъ род произведеніе англійской литературы: быть можетъ это — ‘первая англійская комедія, въ которой характеры извлечены изъ жизни общественной, характеры вмст идеальные и истинные.’ Мы видимъ, что въ самомъ первомъ своемъ опыт Шекспиръ поднимается въ область поэтическую, съ которой не спускается онъ ни вводномъ изъ послдующихъ своихъ твореній, видимъ, что онъ въ то же время подмчаетъ и воспроизводить явленія дйствительнаго міра съ точностію, которая ему не удается иногда только отъ того, что въ немъ еще невполн развилась способность драматическаго обобщенія. О драм ‘Потерянный Трудъ Любви’ должно сказать гораздо-боле. Едва-ли можно сомнваться, что эта драма, даже въ первоначальномъ своемъ вид, была твореніемъ, послдовавшимъ за ‘Двумя Веронцами’, она достаточно объясняетъ, какимъ-образомъ первые недостатки послужили урокомъ генію. Поэтъ уже собралъ новые запасы наблюденій надъ характеромъ человческимъ, сдлалъ быстрый шагъ къ составленію общаго типа, — его поэтическій міръ пріобрлъ въ одно время боле силы и изящества, но онъ чувствовалъ, какъ, не смотря на улучшеніе его искусства, было бы еще неблагоразумно для него предпринять созданіе, подобное тому, которое недавно такъ не удалось ему. Тотъ взглядъ на нравственныя отношенія жизни, который онъ такъ несоотвтственно выразилъ въ портретахъ легкомысленнаго и самолюбиваго Протея и кокетки Сильвіи, противопоставивъ имъ великодушную и доврчивую Валентину и романически-нжную Юлію,— въ новой драм уступаетъ мсто другому взгляду на общество, не столь глубокому, но гораздо-боле соотвтственному силамъ еще-неопытнаго художника. Здсь выходить на сцену группа лицъ, которыя фантастичны сами-по-себ и во всемъ, что они длаютъ, ихъ дйствія, въ драм, суть родъ мавританской пляски, гд каждый танцоръ надваетъ на себя поочередно шапку и бубенчики, и весело танцуетъ, до-тхъ-поръ, пока пляска внезапно не прервется. Фигура смерти присоединяется къ этому кругу, чтобъ сообщить торжественную мысль тому обманутому ожиданію, съ которымъ въ конц пьесъ стоять вс лица, смотря другъ на друга. Твореніе это, въ которомъ нтъ робости, несообразности первоначальнаго произведенія, начерченное съ одушевленіемъ и очевидною веселостію, удивительно въ своемъ род, какъ комедія иравовъ, въ которой, по выраженію Кольриджа, ‘характеры олицетворяй либо изъ собственной многообразности Шекспира посредствомъ способности мысленно ставить себя въ разныя положенія (by imaginative self-position), или изъ той многообразности, какую могли доставивъ ему провинціальный городокъ и наблюденіе школьника.’ Если можно предположить, что драма ‘Два Веронца’ наводитъ сомнніе на будущій успхъ Шекспира, то надобно сказать, что ‘Потерянный Трудъ Любви’ предсказываетъ въ поэт — генія.

Средній періодъ жизни Шекспира, который, какъ мы полагаемъ, долженъ оканчиваться около тридцать-шестаго его года, отличается боле другихъ періодовъ разнообразіемъ взглядовъ его на жизнь. Великость Шекспира, какъ трагика, явилась еще не во всей полнот своей, воображеніе его еще не достигло полнаго ясновиднія, и безконечная драма человческаго бытія еще не стояла безъ покрова предъ очами его во всей своей торжественности. Но тотъ взглядъ на отношеніе вещей, въ которомъ заключается сущность настоящей комедіи, былъ теперь родственъ уму его и былъ ясне, нежели взглядъ, принадлежавшій ему въ послдніе годы. Когда виднія, перешедшія въ его трагедіи, одно за другимъ занимали его душу, они преодолвали въ ней то полное надежды расположеніе, съ которымъ муза комическая всегда смотритъ на свтъ: комическій элементъ въ его трагическихъ созданіяхъ сильно отненъ висящимъ надъ нимъ величественнымъ облакомъ мрачнаго чувства,— свтъ и мракъ перемшаны, и одинъ элементъ является только для того, чтобъ сдлать боле-ощутительною силу другаго. Въ позднйшихъ комедіяхъ его, какъ напримръ, въ ‘Мр за Мру’, мы не можемъ ни на минуту покинуть убжденія, что поэтъ, котораго воображеніе начертало эти тягостныя для сердца картины, обращался недавно съ томами вьющими и мрачными, что онъ отвернулся на-время въ сторону отъ своего занятія, чтобъ горько пошутить, какъ шутитъ его датскій принцъ среди открытыхъ могилъ кладбища. Только въ самые поздніе годы веселыя мечты юности снова начали посщать его, — но никогда, даже и въ это время, не возвращался къ нему вполн чистый комизмъ мысли и изобртенія, подобно морю совершавшій приливъ и отливъ въ душ его въ послдніе годы шестнадцатаго столтія, — никогда, даже во время самой зрлой жатвы своей осени, геній его не пожиналъ такого обширнаго, такого изумительнаго разнообразія формъ въ концепціи и представленіи, какія разсяны были подобно цвтамъ въ саду, гд провелъ онъ лто своей зрлой и дятельной возмужалости. Мы можемъ бросятъ быстрый взглядъ только на немногія изъ тхъ картинъ, которыя начертала тогда рука его.

‘Сонъ въ Лтнюю Ночь’ есть именно то, что показываетъ заглавіе: это сонъ, на которомъ лежитъ магическая тусклость лтней ночи, полузакрывающая сцены, гд природа покоится въ самой роскошной красот своей. Но это также сонъ поэта,— такой сонъ, какой не снялся ни одному поэту. Все здсь призрачно, все недйствительно, но недйствительно и призрачно подобно тмъ обра. замъ, которые сонъ приноситъ на крыльяхъ своихъ изъ міра мечты. Лица, выступающія на сцену, чувства, которыя выражаютъ дйствія ихъ — все это воздушно. Четыре группы фигуръ, которыя несообразны сами-по-себ, и которыя едва ли какое-либо воображеніе могло бы соединить въ жизни дйствительной, смшиваются въ суматох чародйственной ивановской-ночи, и такъ-какъ мы смотримъ на нихъ при тускломъ свт луны, то они такъ же совершенно гармонируютъ передъ очами ума, какъ гармонируютъ самыя странныя виднія въ воображеніи спящаго. Волшебный рой, порхающій полуневидимо у источника, у заросшаго кустарниками ручья, или на берегу моря, дв героическія фигуры, героически и пышно-раскрашенныя, греческій пресловутый герой и воинственная любовница его, обутая въ трагическіе котурны-амазонки, — аинскіе любовники, лица поэтическія по мечтамъ своимъ, но дйствительныя по слабости и непостоянству своей привязанности, группа ремесленниковъ, которые безсознательно представляютъ поэзію, драматическое искусство и самую трагедію жизни, какъ предметъ веселія,— гд вс эти группы могутъ встртиться, могутъ дйствовать одна на другую, кром головы молодаго сновидца? И являлись ли гд-нибудь эти группы въ такой послдовательной драматической связи, исключая это созданіе, которое есть самое чисто-поэтическое изъ всхъ созданій Шекспира, и вмст съ тмъ одно изъ самыхъ обработанныхъ его произведеній?

Драма ‘Какъ вамъ угодно?’ есть высшее усиліе драматическаго искусства и отличается замчательнымъ соединеніемъ противоположныхъ качествъ. ‘Ни въ одной другой драм’ замчаетъ Галламъ ‘мы не находимъ такого соединенія свтлаго воображенія и очаровательной граціи молодости Шекспира съ глубокомысліемъ его зрлыхъ лтъ.’ Сцена нарочно идеализирована чертами, которыя составляютъ истинное мученіе для критиковъ, невидящихъ ничего дале буквы. Обстоятельства, мстность, имена и обычаи лицъ — все это перемшано. Дворъ герцога, котораго владній не найдете нигд на самыхъ лучшихъ географическихъ картахъ, служитъ какъ-бы преддверіемъ лсистой земли, которой слдовъ не огъищете ни въ одной стран пастушеской поэзіи. Открывается міръ, въ которомъ лицо природы улыбается на все и разливаетъ на все свтъ и радость, во въ которомъ, подчиняясь этому главному вліянію, для каждой группы дйствователей жизнь представляеть видъ, расцвченный личнымъ характеромъ ихъ и обстоятельствами. Для Орланда и Розалинды земля есть сцена мечтательная и весело-романическая, для Точстона она — театръ, въ которомъ онъ находитъ и предметы для своего безумно-страннаго юмора, и зрителей, которыхъ одобреніе удовлетворяетъ его торжествующему самолюбію, слабйшая личность всхъ другихъ характеровъ, исключая Жака, который стоитъ совершенно-отдльно отъ другихъ, и неподражаемаго сэра Оливера, видоизмняется въ свою очередь личностію главныхъ характеровъ. Мужики заимствуютъ — то романтическій оттнокъ отъ Розалинды, то оттнокъ врачества отъ Точстона,— и лишенный покровительства законовъ, герцогъ и его спутники являются поочередно то праздными караульщиками раненаго оленя, то рыцарскими почитателями несчастій Орландо, то цлью своенравія Розалинды. Цлое есть какъ-бы поэтическій маскарадъ, и когда уже лица готовы совсмъ скинуть съ себя маскарадныя платья, когда перестала звучать музыка, Жакъ беретъ тоническую ноту размышленія, не самаго глубокаго въ ряду размышленій Шекспира, но прекрасно-приспособленнаго къ сцен, къ которой оно относится: онъ составляетъ родъ хора для цлой драмы.

Шекспиръ, живя всегда (даже въ своихъ комедіяхъ) въ той или другой изъ областей идеальнаго міра, въ ‘Венеціанскомъ Купц’ длаетъ шагъ, который приводить его близко къ реальному. Въ ‘Сн въ Лтнюю Ночь’ замтно совершенное преобладаніе элемента поэтическаго. Въ ‘Какъ вамъ угодно’ и въ ‘Венеціанскомъ Купца’, идеальное и реальное, общее и частное, смшано и уравновшено съ такимъ совершенствомъ, которое длаетъ эти два созданія, каждое въ своемъ род, превосходнйшими изъ всхъ существующихъ образцовъ. Но форма той и другой драмы, составныя части поэтическаго въ каждой изъ нихъ, совершенно-несходны, и отъ различія въ этомъ — послдняя драма получаетъ характеръ силы, какъ въ чувств, такъ и въ дйствіи, между-тмъ, какъ его нельзя приписать первой. Въ исторіи Розалинды драма происходитъ на сцен, не только возвышающейся надъ скучнымъ уровнемъ жизни, но и отдаленной на поэтическое разстояніе, лица, перенесенныя изъ разныхъ мстъ какъ-бы силою волшебства, длаются туземцами баснословнаго лса, гд они бродятъ по сырымъ прогалинамъ на разсвт, ища слдовъ дикаго оленя, или въ вечерніе часы отдыхаютъ на берегу пустыннаго и отненнаго деревьями озера. Природа научаетъ ихъ спокойствію, взаимной привязанности и созерцанію, во не позволяетъ, чтобъ сильная страсть или необыкновенное приключеніе осквернили святость ея лснаго владнія. Въ ‘Венеціанскомъ Купц’ поэтъ не возвышается въ страну воображаемую, онъ переносится только на югъ, въ чуткую землю, спокойное лоно Адріатическаго-Моря отражаетъ въ себ венеціанскіе палаццы, сосны, фонтаны, террасы, виллы Порціи и темноголубое небо Италіи. Но везд, въ саду и въ залахъ дожа, на площади, подъ навсомъ жидовской избушки, мы чувствуемъ, что мы все еще въ мір, среди людей, которые толкаютъ другъ друга на многолюдной большой дорог жизни и спшатъ къ общей цли. Здсь дйствіе въ своемъ, соотвтственномъ ему мст, поэтому здсь странныя, изумительныя приключенія смняютъ одно другое, драма вторгается во владнія романтической повсти. Въ-продолженіе четырехъ актовъ драмы, мы переходимъ отъ одного кризиса къ другому, каждая изъ двухъ главныхъ завязокъ сама-по-себ невроятна и даже груба, но недостатки одной уравновшиваютъ и скрываютъ недостатки другой. Поэтическія мечты, соединенныя съ очарованіемъ любви, прикрываютъ исторію ящиковъ,— между-тмъ, какъ исторію фунта мяса облагороживають разнообразіе и неподражаемая врность характера, сильные порывы страсти и правдивый судъ, составляющій удивительную черту пьесы. Наконецъ, вс запутанныя обстоятельства, вс опасности миновали, любовь и ненависть получили соотвтственную награду. Многіе поэты посл этого спустили бы занавсъ на сцену, но Шекспиръ видлъ, что чего-то еще не доставало. Если бъ драма на этомъ и кончилась, то ее можно было бы назвать трагикомедіею, въ смысл укора, это была бы такая драма, въ которой нельзя было бы опредлить, ни размышленіемъ, ни врнымъ чувствомъ, какой изъ двухъ противоположныхъ видовъ жизни авторъ имлъ намреніе выставить въ ней особенно, преимущественно передъ другимъ. Главное дйствіе пьесы, въ обихъ втвяхъ своихъ, дошло до самой границы той области, въ которой назначено было ему двигаться. Простой случай помшалъ сценамъ въ Бельмонт сдлаться трагическими, сцена суда есть сцена дйствительно и высоко-трагическая во всемъ, исключая того обстоятельства, которое даетъ оборотъ ея развязк. Не то чувство, которое настоящая комедія должна бы оставить въ душ,— не ощущеніе тхъ отношеній человка къ силамъ высшимъ, которыя длаютъ самую слабость его источникомъ блаженства и примиренія,— остается въ душ нашей, когда мы медленно удаляемся съ Площади Св. Марка, еще волнуемые опасностями испытанія и, можетъ-быть, не мене тронутые ударомъ, поразившимъ всю думу Шейлока, его умственную силу, его еврейскую набожность и его ненависть къ утснителямъ и оскорбителямъ его націи и его имени. Пятый актъ постепенно и тихо облегчаетъ сердце отъ этого тяжкаго чувства. Веселая любовная шашня, нарочно-введенная предъидущую сцену, доставляетъ матеріалъ для этого акта, трагическія идеи, поставленныя въ отдаленіи, возвышаютъ контрастомъ новое впечатлніе и такимъ-образомъ оправдываютъ то мсто, которое он сами занимаютъ, драма оканчивается при звукахъ музыки, при свт луны, среди веселія спасенной невинности и соединенныхъ любовниковъ.

Мнніе Ульрици касательно главной идеи драмы ‘Much ado about Nothing’ (Много Хлопотъ изъ Ничего), чрезвычайно-остроумно. Онъ смотритъ на эту драму, какъ на представленіе контраста и противорчія между жизнію въ ея дйствительной сущности и видомъ, въ которомъ она представляется людямъ, вступившемъ въ борьбу съ нею. И это противорчіе, говоритъ Ульрици, выражено въ драматическомъ комментаріи на заглавіи драмы, въ ряд приключеній, которыя, не будучи сами-по-себ ни дйствительны, ни странны, ни важны, кажутся для дйствующихъ лицъ и тмъ и другимъ. Война, въ начал драмы, начинается безъ причины и оканчивается безъ всякаго результата, донъ-Педро, кажется, ищетъ Геро для себя, между-тмъ, какъ пріобртаетъ ее для своего друга, Бенедиктъ и Беатриче, не имя дйствительной вражды, ведутъ веселую войну на словахъ и вступаютъ въ бракъ, не чувствуя другъ къ другу дйствительной любви, главная поветъ основывается на кажущемся вроломств, и результаты его суть: кажущаяся смерть и похороны, вызовъ на дуэль, которая не доводятъ однакожь до драки, и бракъ, въ которомъ невста является подъ маскою и подъ чужимъ именемъ, слабость человческихъ желаній и плановъ еще съ сильнйшею ироніею выражается въ средствахъ, которыя приводятъ къ счастливой катастроф, — недальновидные агенты, предводимые Догберри, который есть истинный представитель идеи пьесы, суть низшіе и глупйшіе характеры во всей групп. Читатели поэта, можетъ-быть, усомнятся идти за его умозрительнымъ критикомъ всю дорогу въ путешествіи его ко храму отвлеченной истины, но нтъ основательныхъ причинъ сомнваться, что критикъ, по-крайней-мр большею-частію, въ этомъ путешествіи идетъ прямой дорогой. Интересно показать, какъ великое правило поэта избгать нечаянностей, правило, которое Кольриджъ считаетъ характеристическою чертою его, подчинено здсь, какъ и въ другихъ драмахъ, непосредственной цли автора. Въ ‘Венеціанскомъ Купц’, драм, которая иметъ цль высшую, ходъ дйствія постоянно оставляетъ насъ въ неизвстности, въ разсматриваемой нами драм, рамка которой гораздо уже и проще, а господствующій тонъ мысли легкій и веселый, поэтъ всегда водить насъ за занавсъ, сквозь весь рядъ обмановъ и недоразумній, составляющихъ повсть драмы. Прежде, чмъ онъ выводить на сцену какую-либо ошибку или обманъ, мы уже знаемъ, что это обманъ, и не можемъ сомнваться, что онъ откроется. Въ исторіи коварнаго умысла, совершеннаго относительно Геро, приключенія, по наружности, кажутся глубоко-трагическими и дйствующія лица поступаютъ именно въ этомъ дух, но мы, посвященные въ тайну, знаемъ, что тутъ нтъ ничего трагическаго, что цлое вращается въ той сфер, въ которой находитъ себ пищу комедія. Мы видимъ, Ксжь куклы наряжаются, видимъ, кто и какъ дергаетъ нитки, приводящія ихъ въ движеніе. Мы слышимъ разговоръ донъ-Жуана съ Боракіо, знаемъ, что Геро невинна, знаемъ, когда она выходитъ изъ церкви, что слухъ о смерти ея будетъ подложный, при брак мы проникаемъ сквозь маску, закрывающую лицо предполагаемой дочери Антоніо. Здсь развязка приходитъ къ намъ посл постепеннаго приготовленія. Ея не сопровождаетъ никакое внезапное потрясеніе, и для окончанія пьесы нтъ надобности въ веселой сердце-облегчающей сцен, подобной той, которая переноситъ насъ изъ залы, гд судятъ Шейлока, въ виллу Порціи. Въ продолженіе пьесы, самыя происшествія возбуждаютъ легкій интересъ, а это даетъ намъ возможность съ удовольствіемъ разсматривать мастерское изображеніе характеровъ.

Во всемъ круг литературы древней и покой, нтъ ничего, чтіэ можно было бы сравнить съ тмъ міромъ мыслей, чувствъ и образовъ, который раскрывается въ пяти великихъ трагедіяхъ Шекспира. Въ этихъ твореніяхъ вс силы, которыя умъ его обнаруживалъ до-сихъ-поръ отдльно, дйствуютъ совокупно, нкоторыя изъ нихъ, не бывъ прежде совершенно-развиты, являются теперь въ поразительной полнот. Разнообразіе видовъ, въ какихъ изображена жизнь человческая, разнообразіе дйствія, которое длаетъ эти виды ощутительными, разнообразіе характеровъ, врныхъ, живыхъ, непохожихъ другъ на друга, быстро-движущихся на быстро-измняющейся сцен, — разнообразіе группировки этихъ характеровъ при поочередномъ выход ихъ на сцену, разнообразіе и богатство поэтическаго воображенія — вотъ качества, поражающія насъ безсознательно и непреодолимо, когда изучаемъ эти образцовыя созданія, — но соединеніе этихъ качествъ такъ необыкновенно, что нельзя не чувствовать трудности обнять ихъ даже отчасти.

Въ трехъ изъ этихъ трагедій главная движущая сила есть страсть: въ ‘Ромео и Джюльетт’ — любовь юношеская, нжная, пожирающая, въ ‘Лир’ — родительская любовь старика, слишкомъ-сильная пружина для слабаго инструмента, который она приводитъ въ движеніе, въ ‘Отелло’ — свтлая, спокойная любовь супружеская,— зданіе, въ основаніи котораго глазъ не открываетъ ни непрочности, ни трещины. И конецъ всего этого — смерть. Въ исторіи веронскихъ любовниковъ, мы съ самаго начала чувствуемъ, какая судьба ждетъ ихъ, предчувствіе, которое проносится по сердцу любовниковъ подобно лтнему облаку, налегаетъ на сердца наши подобно постепенно опускающемуся мраку ночи. Въ легенд языческой Англіи владетъ нами такое же предвидніе: мы чувствуемъ, что старый король напрасно клянется богами своими, и что его слабость можетъ принести только одинъ плодъ — горькое страданіе. Но въ эдем блаженства, который цвтетъ вокругъ венеціанскаго Мавра, по-видимому нтъ ни одного змя, исключая того, который гнздится безотлучно въ сердц каждаго. Сначала мы не можемъ предвидть, что цвты этого эдема поблекнутъ, что въ него вторгнется врагъ и отравитъ ихъ ядовитымъ своимъ дыханіемъ.

Въ остальныхъ двухъ трагедіяхъ взятъ большій объемъ жизни. Въ обихъ главный предметъ — человческая, воля вообще, это начало дйствія, въ-отношеніи къ нему, желанія и страсти выказываются не боле, какъ источники, изъ коихъ проистекаетъ хотніе. Великая истина, заключающаяся и въ той и въ другой драм, есть недостаточность, совершенное ничтожество воли человческой, какъ средства для достиженія цлей, къ которымъ стремитъ человка страсть, развязка въ обихъ есть гибель главныхъ лицъ и гибель тхъ, судьба коихъ соединена съ ихъ судьбою. Но причины, изъ которыхъ проистекаетъ такой страшный конецъ, совершенно-различны въ обихъ драмахъ: он антитезы одна другой, хотя, взятыя вмст, заключаютъ въ себ колоссальное представленіе всхъ тхъ опасностей, которыя, разумется, гораздо въ меньшемъ размр, рубятъ счастіе и добродтель обыкновенной жизни. Въ ‘Макбет’ изображена воля, которая сильна сама-по-себ и усилена вншнею помощію, — воля, которой пылкія страсти доставляютъ пищу, а твердый разсудокъ доставляетъ средства,— но воля, которая недостаточно управляется совстію въ выбор цлей или средствъ. Въ ‘Гамлет’, какъ бы ни толковали эту новйшую загадку сфинкса,— слабость воли есть ключъ но всмъ таинствамъ, нельзя найдти двухъ комментаторовъ поэта, которые думали бы одинаково о томъ, отъ-чего происходила эта слабость. Гте думалъ, что это просто отъ неравенства силы духа съ тою особенною обязанностію, которая лежитъ на немъ, Кольриджъ приписывалъ это недостатку должнаго равновсія между вниманіемъ къ предметамъ чувствъ и размышленіемъ о дйствіяхъ души, Шлегель полагалъ, что это происходитъ отъ безпокойнаго желанія взвшивать вс возможныя послдствія дла, не приступая еще къ нему, наконецъ, Ульрици думаетъ, что слабость Гамлета есть безсиліе человка, основывающееся на сомнніи нравственномъ и религіозномъ,— сомнніи примирить съ внутреннимъ голосомъ своей души дйствіе, къ которому онъ побуждается извн. Какъ бы то ни было, но во всякомъ случа — воля здсь представляется слабою. И Макбетъ и Гамлетъ погибаютъ, какъ погибаютъ пылкіе любовники Вероны, какъ погибаетъ старикъ Лиръ. Макбетъ гибнетъ, надлавъ также много бдъ, какъ много онъ терплъ, каждое дйствіе его есть грхъ, преступленіе, посл того, какъ злые духи вдохнули въ него свою природу, и за то его бдствія, согласно съ цлями поэта, не только начинаются на земл, но, сколько позволяетъ жизнь смертная, здсь и совершаются. Гамлетъ погибаетъ посл страданія, которое не производитъ дйствія, онъ погибаетъ потому-что не можетъ дйствовать, въ положеніи, въ которомъ дйствіе есть условіе самососохраненія, онъ погибаетъ подобно слабому пловцу въ бурномъ мор, или лучше, подобно людямъ, погибающимъ при наводненіи, когда узкая отмель доставляетъ убжище единственно человку сильному, неблагодарно сталкивающему въ глубину слабыхъ и престарлыхъ.

Цлое зданіе каждой изъ этихъ драмъ, подобно архитектур великолпной колонны, гармонируетъ съ характеромъ, выражающимся въ ихъ основаніяхъ. ‘Ромео и Джюлъетта’, драма, представляющая страстную любовь, жива и быстра въ дйствіи. Маски, балконъ, брачная зала, усыпительный напитокъ, похороны и гробница — все это бжитъ одно за другимъ въ быстрой послдовательности, насаждая новая сцена есть слдствіе предъидущей. Только самое послднее изъ ршительныхъ происшествій, обстоятельство, воспрепятствовавшее монаху отнести письмо въ Мантую и приведшее такимъ-образомъ къ развязк, произошло отъ вліянія вншняго, и это самое обстоятельство, вмшательство съищиковъ и то время, какъ свирпствовала зараза, есть одна изъ тхъ чертъ, посредствомъ которыхъ читатель или зритель не можетъ продолженіе всей пьесы выпустить изъ вида поэтической страны, въ которой движется драма, не можетъ забыть климата жаркаго юга, съ пылкимъ воображеніемъ обитателей его, съ ихъ скоросплою жизнію. О совершенств созданія въ ‘Отелло’ нтъ надобности говорить много: даже самые холодные критики, послдняго столтія, которые во многихъ другихъ драмахъ видли одно безобразіе, были поражены превосходнымъ механизмомъ ‘Отелло’. Въ этой драмъ боле историческаго характера, чмъ въ ‘Ромео и Джюльетг’, но мене, чмъ въ другихъ драмахъ. Въ ‘Лир’, ‘ны котораго гораздо шире канвы многихъ другихъ драмъ, страсти, подобно потокамъ волкана, разливаются по всей стран, и интересъ историческій придаетъ важность и увеличиваетъ интересъ индивидуальный. Можно сказать даже, что господствующее стремленіе драмы — представить общія отношенія, принадлежащія всему роду человческому,— увеличивается отъ тхъ самыхъ обстоятельствъ, которыя переносятъ повсть ея изъ области лтописей въ область отдаленнаго преданія, какъ на-пр. странный, причудливый вымыслъ стараго короля, чтобъ испытать любовь своихъ дочерей, варварство вка, столь благопріятное для свободы изобртенія, и язычество, которое придаетъ вроятность, и дйствительную, и поэтическую, картин, изображающей жизнь и общество въ вид нравственнаго хаоса.

Въ ‘Макбет’ и ‘Гамлет’, гд человкъ представляется предъ вашими взорами, какъ существо, предназначенное къ дйствію,— сюжетъ обширно-историческій, и въ той и другой драм есть убійство и похищеніе власти, въ одной преступленіе совершается, въ другой оно отмщается. По-этому, то, что здсь нужно,— отчасти противуположно тому, чгъ нужно было въ другихъ драмахъ, здсь надобно было поэту извлечь повсть, служащую основою драм, изъ сферы простой исторіи. Два способа употреблены были для достиженія этой цли, они общи обимъ драмамъ. Первый способъ состоитъ въ образ представленія Главныхъ характеровъ. Они изображены не только съ мелочною подробностію и во всей пьес идутъ выдавшись рзче и выше другихъ (отъ чего личная судьба ихъ становится главнымъ, почти-единственнымъ источникомъ сочувствія), но сверхъ-того они, такъ-сказать, изолированы отъ другихъ лицъ и движутся Между ими подобно существамъ другаго міра. Вс согласны, что и то и другое врно относительно ‘Гамлета’. Онъ самъ есть трагедія и стоитъ одиноко, не имя друга, совтника и помощника, потому-что Гораціо есть собственно нуль въ дйствіи, и горькія мысли, глубокія чувства растерзанной души своей Гамлетъ высказываетъ одному небу. Въ-самомъ-дл, отъ притворнаго безумія, дозволяющаго Гамлету давать свободный выходъ многимъ изъ самыхъ тревожныхъ его мыслей, вся роль его длается какъ-бы однимъ продолжительнымъ монологомъ. То же и въ ‘Макбет’. Макбетъ и жена его стоятъ вмст, какъ части одного существа. Преступная чета никому не ввряетъ своихъ страшныхъ тайнъ, ея дйствія, надежды, ужасы — все это принадлежитъ ей одной, одиноко свершивъ замыслъ противъ царя, она также сидитъ одиноко на окровавленномъ трон,— одиноко встрчаютъ они и страшное наказаніе свое. Леди Макбетъ, превосходившая своего мужа силою духа, первая поражена не рукою человка, но мстящею десницею Промысла: совсть, никогда неумиравшая, никогда незасыпавшал, день я ночь терзавшая ея сердце, измняетъ ей во сн и открываетъ ея тайныя, внутреннія муки,— и вскор крикъ женщины возвщаетъ окончаніе борьбы, которой не могло выдержать слабое ея тло. Самъ Макбетъ, ослабвшій въ ршимости еще прежде смерти жены своей, лишившись ея, не иметъ ни надежды, ни заботливости, ни даже страха, въ немъ не остается ничего, кром болзненнаго утомленія жизнію и догорающей искры воинственнаго духа и личной гордости, которая увлекаетъ его въ поле на встрчу смерти отъ роковой руки его противника.

Второе средство, общее обимъ драмамъ, есть употребленіе сверхъ-естественнаго. Но употребленіе этого элемента поэзіи въ той и другой драм совершенно-различно. Въ ‘Макбет’, сверхъественное дышетъ зломъ, адомъ. Первые звуки, поражающіе слухъ нашъ въ этой драм, суть рчи и псни вдьмъ, въ Глухой равнин, при грохот грома, при блеск молніи, послднія слова преступной жертвы ихъ содержатъ въ себ презрительную и отчаянную недоврчивость къ ихъ пророчеству Напротивъ, видніе въ ‘Гамлет’ не земное и не злое: это тнь гршнаго, но злодйски-погибшаго смертнаго, скитающаяся по земл при сіяніи луны и возбуждающая Гамлета къ справедливой мести. Она является только тамъ и тогда, гд и когда необходимо явленіе ея для той цли, которой служитъ она орудіемъ, безъ шороха проносится она мимо стражей дворцовыхъ, невидима даже для преступной королевы. Она знаетъ уже страшную жизнь замогильную, но земныя привязанности еще не покинули ея, религія и сыновняя любовь, благоговйный ужасъ людей и живописное присутствіе ночи, придаютъ сценамъ, по которымъ тихо проходить туманная фигура ея, величественную, священную красу.

Но нтъ ничего столь несходнаго между этими драмами, и вмст съ тмъ нтъ ничего столь согласнаго съ главною идеею. Каждой изъ нихъ, какъ форма дйствія, составляющаго завязку. ‘Макбетъ’ говоритъ Газлиттъ, отличается столько же высокимъ воображеніемъ, сколько бурною силою дйствія, одно служитъ движущимъ началомъ другаго. Сверхъ-естественное усугубляетъ пылъ человческой страсти’. Какой контрастъ между этимъ бурнымъ дйствіемъ, которое на каждомъ шагу усиливается нечестивымъ соединеніемъ преступной воли человческой съ сатанинскимъ посредничествомъ,— и тмъ рядомъ приключеній, которыя въ ‘Гамлет’ выказываютъ безсиліе человческихъ плановъ и страстей. Въ ‘Гамлет’ приключенія многочисленны и разнообразны, но ни одно изъ нихъ не происходитъ отъ героя пьесы. Сначала драмы до конца, вс намренія его либо вовсе не исполняются, либо производятъ дйствіе совершенно-отличное отъ того, которое онъ предполагаетъ.

Мы не можемъ проститься съ этими безсмертными трагедіями, не взглянувъ по-крайней-мр на т общія впечатлнія, какія производятъ послднія сцены ихъ. ‘Я знаю’ говоритъ Лессингъ ‘только одну трагедію, которую сочинить помогла сама любовь: это ‘Ромео и Джюльетта’! Духъ любви дышетъ во всемъ этомъ видніи юнаго воображенія поэта со всею свжестью, со всею грустію, которую можетъ чувствовать ангелъ, изгнанный на землю и мечтающій о родныхъ небесахъ своихъ. Сквозь покровъ, котораго складки состоятъ изъ изображенія земныхъ страстей, запутанныхъ обстоятельствъ и другихъ элементовъ, иногда извиняемыхъ критиками, какъ ошибки неопытнаго художника, иногда смло называемыхъ умышленными и существенными красотами,— любовь постоянно мелькаетъ на сцен, приносивъ тревожную пустыню жизни миръ, надежду и согласіе. Посредствомъ одной изъ самыхъ удачныхъ измненій оригинальной повсти, служившей основою драм,— измненія, которое прежде понимали дурно, и которому теперь отдаетъ должную дань удивленія всякій врный цнитель Шекспира,— развязка смягчена выпускомъ раздирающей сердце сцены, когда Джюльетта пробуждается и видитъ, что Ромео борется съ предсмертными муками. Другъ за другомъ любовники погружаются въ объятія смерти, подобно дтямъ, которыхъ убаюкиваетъ мать. Но даже и здсь, даже и въ умилительный часъ смерти, берега Адижа не исчезаютъ изъ глазъ нашихъ: благоуханіе цвтовъ, столь рано завядшихъ, разносится далеко отъ гроба, на которомъ они были разсыпаны, согласіе и примиреніе проливаютъ утшеніе на весь городъ.

Боле торжественна, боле глубокомысленна, но не мене гармонически умилительна, не мене драматически-врна сцена, заключающая тревожную жизнь Лира. Какой страшный, поразительный урокъ — смерть злыхъ дочерей и Эдмонда, и какая умилительная картина — кончина Лира! Престарлый король сидитъ въ середин. Передъ нимъ лежатъ трупы преступныхъ дочерей его, но для него не нужно набрасывать покровы на страшныя, посинлыя отъ мукъ насильственной смерти лица ихъ, онъ не знаетъ, не помнить, не видитъ ничего, кром трупа Корделіи, покоющагося на его колняхъ. Онъ долженъ умереть, онъ не можетъ не умереть: что ему длать въ свт, въ которомъ нтъ боле души, любящей его,— въ свт, гд его разбитое сердце не можетъ ни дйствовать, ни чувствовать? Но онъ умираетъ тихо, — умираетъ счастливый, утшенный. Его увренность въ смерть дочери, послдній признакъ здравомыслія, прекращается, какъ-скоро разсудокъ снова начинаетъ слабть: онъ не вспоминаетъ ничего, кром ея кротости, ея любви,— любви, которая усладила его, подобно голосу ангела, посл всхъ его страданій. Снова набгаетъ на душу сомнніе и снова исчезаетъ, когда онъ смотритъ на лицо умершей. Блдныя уста ея, кажется, оживляются, когда онъ наклоняется, чтобъ поцаловать ихъ, и свтлая улыбка озаряетъ черты его, когда сердце замираетъ среди блаженной мечты.

Въ ‘Гамлет’ развязка поражаетъ васъ внезапностію, быстротою. Мы видимъ цареубійцу, орудіе его мщенія, соучастницу его преступленія и его жертву — въ такомъ положеніи, которое предвщаетъ намъ сцену веселую: черезъ минуту вс они лежать передъ нами мертвые. Дйствительно виновный погибаетъ за свою вину, вмст съ нимъ погибаетъ и тотъ, чье преступленіе состояло только въ слабости воли. По-видимому, посл того, какъ воля человка тщетно пытается развязать узелъ трагическій, его внезапно разршаетъ десница самого Промысла, и наши чувства говорятъ намъ, что мы должны смотрть на эту пьесу и на развязку ея, какъ на судъ Провиднія. Разсматривая дале кровавую сцену, мы видимъ, что она въ конц проясняется надеждою на возвращеніе невинности и спокойствія, но душа наша не можетъ покинуть (какъ не могла она покинуть среди всхъ переходовъ трагедіи) страшной загадки жизни, которую дйствіе только боле запутываетъ, а размышленіе длаетъ боле безнадежно мрачною, — загадки, которой ршеніе находится только въ смерти и въ тхъ откровеніяхъ, которыя отчасти снимаютъ покровъ съ міра замогильнаго.

Въ ‘Макбет’ все просто, чисто-трагически и прямо проистекаетъ изъ нравственнаго и религіознаго размышленія. Серьзнаго направленія не нарушаетъ ни одна игра словъ, ни одна шутка, потому-что единственная комическая сцена есть, по всей вроятности, вставка. Приговоръ неба велъ все, очевидно, къ доброму концу путями таинственными, подобно тмъ, по которымъ предназначено идти жизни дйствительной. Но сверхъ-естественныя внушенія поразили душу человка, и начинается время смутъ и преступленій, начинается царство крови, и невинность приносится въ жертву силамъ зла. Наказаніе не медлитъ ни минуты. Оно тотчасъ же слдуетъ за преступленіемъ, сопровождаетъ его, даже предшествуетъ ему въ ужасахъ угрызенія совсти, и сквозь рядъ страшныхъ, возрастающихъ жестокостей, за коими слдить возрастающее страданіе, какъ ищейка слдитъ за своею добычею, похититель и его страшная подруга доходятъ до конца поприща. Одна изъ самыхъ прекрасныхъ мыслей въ драм есть то, что леди Макбетъ умираетъ прежде своего мужа, потому-что это не только показываетъ его въ новомъ свт, равно интересномъ въ нравственномъ и психологическомъ отношеніи, но приготовляетъ постепенное смягченіе ужаса развязки, Макбетъ, оставшись одинъ, выказываетъ боле связи съ человчествомъ, которое онъ такъ давно покинулъ, его задумчивость становится боле патетическою, его сердечная болзнь пробуждаетъ сочувствіе, — и наконецъ когда онъ умираетъ смертію воина, къ строгому удовольствію, съ которымъ мы смотримъ на дйствіе губящаго его правосудія, не примшивается ни чувство гнва, ни чувство личной ненависти.

Но изъ всхъ трагическихъ драмъ Шекспира, драма ближе-подходящая къ классическимъ образцамъ по простот и совершенству своего плана, равнымъ-образомъ ближе прочихъ подходитъ къ духу языческаго классицизма относительно ея развязки и общаго впечатлнія на душу. ‘Отелло’ содержитъ въ себ, не только въ сущности, но и во вншнемъ проявленіи, много того ужасающаго фатализма, который оттняетъ изящное въ аттической трагедіи, въ немъ проявляется идея силы непреодолимой, безотчетной, обрекающей человчество на совершенную гибель. Ни одна драма Шекспира не оставляетъ посл себя на сердц такого тяжкаго бремени, такого горькаго чувства безнадежности. Источникъ такого чувства лежитъ не въ грустной судьб Дездемоны: эта судьба — только одинъ изъ элементовъ, но не главный элементъ, эффектъ трогательной сцены ея смерти искусно смягченъ и находится въ строгомъ подчиненіи главной цли, и взоры, плачущіе о судьб бдной жертвы Мавра, смотрятъ сквозь слезы съ оживающею надеждою на небеса. Страшный источникъ лежитъ въ слдующей за тмъ развязк. Отелло погибаетъ отъ собственной своей руки,— конецъ, какого въ другихъ драмахъ мы не находимъ, исключая ‘Лира’ и двухъ римскихъ трагедій, относящихся ко временамъ язычества. И даже самоубійство не такъ поражаетъ насъ, какъ то ужасное томленіе души, которое предшествуетъ ему, — отчаяніе, уничтожающее всякую мысль, всякое чувство, кром сознанія невыразимаго страданія. Ни одна облегчающая сердце сцена не смягчаетъ нашего ужаса, драма оканчивается, какъ скоро Мавръ испускаетъ духъ. Когда мы оглядываемся на причины, произведшія эту глубоко-трагическую катастрофу, намъ съ перваго взгляда кажется, что ничмъ нельзя нравственно оправдать ея ужаса. Жилище супружескаго блаженства, казалось, было стрегомо любовью и честью, и обитатели его, хотя и слабые, потому-что они смертны, казалось, не были запятнаны ни однимъ преступленіемъ, за которое заслуживали бы такого ужаснаго конца. Но въ это жилище мира прокрался искуситель и обольстилъ человка самого разрушить домъ свои.— Вс лучшіе критики боле или мене чувствовали запутанность нравственной загадки, лежащей подъ этимъ трагическимъ разсказомъ

Впечатлніе послдней ужасной сцены, ничмъ несмягченное, недолго остается въ душ. Когда послдніе образы мало-по-малу темнютъ въ нашей памяти, вытсняемыя группами прежнихъ сценъ, постепенно образуется картина, въ которой мы узнамъ съ благоговйнымъ удивленіемъ торжественное представленіе жизни человческой въ самыхъ страшныхъ ея видахъ. Если философія, изученіе свта, размышленіе о назначеніи человка,— какъ это назначеніе является ему въ его природной слпот, — не даютъ тонической ноты, чтобъ привести въ гармонію эту высоко-трагическую пснь, то религіозное созерцаніе открываетъ намъ зрлище, въ которомъ все становится глубоко и врно-значительнымъ. Мы оглядываемся назадъ на таинственно развернутыя страницы книги судебъ, въ которой вписанъ грхъ, содлавшій землю безплодною. Мы смотримъ впередъ сквозь мглу, хотя и не безъ надежды, на тотъ великій путь души, въ которомъ жизнь смертная составляетъ только одинъ шагъ. Мы видимъ начало зла, бродящее по земл въ образ человческомъ, обращающее въ орудіе гибели самыя прекраснйшія изъ тхъ качествъ, кои составляютъ сложную природу человка, находящагося въ родств и съ ангелами, и съ холодною глиною, оковывающею его безсмертный духъ. Когда искушенный сдлался убійцею, дло искушенія исполнилось только въ-половину. Душа его еще не совершенно-отравлена, сердце еще несовсмъ-разбито. Онъ долженъ взглянуть на незакрытое маскою лицо врага, которому служилъ, долженъ узнать, что все, что онъ ни сдлалъ, сдлалъ напрасно. Въ глубоко-безмолвной пауз, событія минувшія пробгаютъ по душ его, и онъ пробуждается изъ безпамятства съ сердцемъ вполн-разбитымъ. Каждое начало, длавшее прежде характеръ его сильнымъ и возвышеннымъ, уничтожается въ немъ, любовь, воображеніе, гордость — все погибаетъ въ страшномъ удар. Воинъ мужественный, онъ чувствуетъ, что его мужество ломается, какъ тростникъ, человкъ, котораго прежде ничто не могло разстроить,— плачетъ какъ дитя, послднее усиліе его побжденной воли достаточно только для-того, чтобъ довершитъ торжество зла, и благородный Мавръ погибаетъ самою страшною смертію.

‘Отечественныя Записки’, No 12, 1840

ШЕКСПИРЪ. (*)

Читайте также:

**ШЕКСПИРЪ. (*)**