Шарлотта Ш-ц, Дружинин Александр Васильевич, Год: 1849 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ШАРЛОТТА Ш—ЦЪ
ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВІЕ.

(Посв. Ю. А. Л—ской.)

Alas! the love of woman! it is known

To be а lovely and а fearful thing,

For all of theirs upon that die is thrown,

And if’t is lost….

(Увы! всякій знаетъ, что любовь женщины есть милая, но опасная игрушка, потому-что для нея все стоитъ на этой карт, и въ случа проигрыша….)

Донъ Жуанъ. Пснь 2-я.

Я услся одинъ передъ каминомъ, въ опуствшей гостиной. Вс уже разъхались, пробило три часа, лампы горли тускло, въ высокой комнат будто еще слышался шумъ живого разговора и шелестъ маленькихъ ножекъ. Я пересидлъ свой часъ, и мн спать уже не хотлось, на душ было сладко и грустно, съ костей свалилось долой пять или шесть лтъ, и мн снова было девятнадцать лтъ отъ роду.

— Это что за задумчивость? Спросила хозяйка, поправляя огонь и усаживаясь по-ближе.

— Я думаю объ исторіи, которую разсказалъ вашъ берлинскій пріятель.

— Мн некогда было ее слушать. Коли хороша, такъ сочините изъ нея романъ.

— Боже меня сохрани! есть сюжеты, къ которымъ стыдно подойти съ вымысломъ, исторіи, которыя исчезаютъ отъ самой невинной амплификаціи. Недавно мы съ вами замчали, что исторія Маши Леско моглабъ быть развита боле,— мы ошибались: въ этой сухости и сжатости подробностей таятся драмы, кроется истина, передъ которою ничто лучшіе эффекты блестящихъ романовъ. Исторія, которую я слышалъ сегодня, на столько выше романа, насколько каждая женщина лучше своего портрета. Ея мсто не на печатныхъ листахъ, а въ дружескомъ, искреннемъ разговор.

— Разсказывайте же, мн спать еще рано.

— А мн ужь поздно. Слыхали вы про Шарлотту Ш—цъ?

— Нмецкую писательницу, которая давно когда-то жила въ Берлин?… и была въ Петербург?… Хорошенькая?

— Богъ знаетъ! вс называли ее красавицей. Я слыхалъ только, что она была очень бла и что у ней были большіе черные глаза. Она умерла 28 лтъ отъ роду, въ 1834 году, 29 декабря новаго стиля.

— У васъ дрожитъ голосъ и интонація очень восторженная….

— Зачмъ скрывать добрыя побужденія! Повторяю вамъ: я не зналъ и не могъ знать этой женщины. Все дло происходило въ Германіи, въ Петербург же она жила четыре мсяца. Говорю вамъ просто и смло: я врагъ сантиментальности и различныхъ порывовъ, въ настоящую же минуту, за то, чтобъ увидть хоть разъ эту женщину, даже за то, чтобъ имть возможность отъ всей души, нсколько минутъ, поплакать какъ дитя, надъ ея могилою, я отдалъ бы четверть своей жизни, что для меня не бездлица.

— Mon Dieu, mou Dieu! сказала она съ ужасомъ: — вы ли это? что это за разсказъ, перевернувшій васъ на-изнанку и обратившій васъ въ мальчика? Говорите же, сочиняйте романъ, придумывайте сцену и обстановку…. я слушаю.

— Не будетъ ни сценъ, ни романа, ни описаній, но если я еще не совсмъ глупъ, вы услышите что-нибудь выше этого.

— Шарлотта Софія Вильгофтъ родилась въ Гамбург и до замужства своего воспитывалась въ Лейпциг, у одной изъ своихъ богатыхъ родственницъ. Съ ранняго дтства, она изумляла всхъ своими блестящими способностями и сдлалась идоломъ своего семейства. Слабое здоровье наградило ее задумчивымъ характеромъ, но тмъ привлекательне была она въ рдкія минуты веселости. Въ эти минуты весь домъ сходилъ съ ума отъ прекраснаго дитяти, каждая его ласка, каждая улыбка цнились выше драгоцнностей. Удивительная способность къ музык, соединяясь съ чуднымъ голосомъ, длала изъ нея маленькое чудо, миніатюрное собраніе физическихъ и нравственныхъ совершенствъ. Въ 1822 году ей было уже шестнадцать лтъ отъ роду. Въ это время въ домъ ея родственницы началъ ходить молодой студентъ Лейпцигскаго университета, по имени Гейнрихъ Ш—цъ. Трудно было найти юношу, который бы боле общалъ въ будущемъ. Кончивъ свой курсъ въ Гттинген, онъ надлъ блую фуражку на свои длинные волосы и отправился за мудростью въ Лейпцигъ, предшествуемый въ цвт лтъ почетною извстностью какъ поэтъ и ученый. Стихотворенія его читались повсюду, при чемъ почти вс читатели, особенно женщины, знали, что авторъ ихъ очень молодъ и до крайности хорошъ собой. Понятно, какое впечатлніе произвелъ Гейнрихъ на Шарлотту, которая еще дитятей любила читать книги и съ комическою важностью нсколько разъ объявляла, что лучшая доля каждой женщины состоитъ въ томъ, чтобъ быть еще Dichterbraut, невстой поэта.

Молодой красавиц довольно долго пришлось быть невстой поэта. Три или четыре года прошло съ тхъ поръ, какъ оба ребенка (Гейнрихъ, несмотря на свою литературную славу, былъ далеко не взрослымъ человка), въ тихую осеннюю ночь, при свт луны, въ виду одного изъ прелестныхъ пейзажей Саксоніи,—

‘Sachsen,

Wo die schnen Mdchen wachsen’ —

поклялись другъ другу въ вчной любви и потолковали о средствахъ увнчать свою привязанность бракомъ, а до брака все еще было далеко: Гейнрихъ былъ бденъ и отъ роду имлъ только девятнадцать лтъ, къ тому же онъ былъ славолюбивъ, и ему горячо хотлось оправдать надежды, поданныя его талантомъ, принести къ ногамъ своей невсты славу неоспоримно, огромную, обильную блескомъ и матеріальными выгодами

Чтобы начало моего разсказа не показалось вамъ пошлою идилліею, я попрошу васъ представить себ положеніе германскаго общества въ двадцатыхъ годахъ. Блестящее, хотя нсколько лихорадочное литературное движеніе волновало всю родину философовъ, отъ Кенигсберга до Бадена, отъ Гттингена до Дрездена. Минхенъ готовился преобразиться въ Аины, подъ управленіемъ короля Людовика, страстнаго любителя искусствъ и художествъ. Олимпіецъ Гте маніемъ бровей воздвигалъ и низвергалъ ученыя знаменитости. Берлинъ соперничалъ съ Гттингеномъ и Рахиль Фаригагенъ писала о творц Вильгельма Мейстера: ‘онъ называется Гте, слдовательно все, что онъ видитъ и передаетъ намъ, есть великая истина’. Несмотря на неоспоримое величіе этого періода, развеселившаяся посл Наполеона, Германія frisait un peu la platitude. Непомрная жажда ученой и литературной славы занимала умы молодежи, женщины увлекались поэтами, какъ въ прежнее время увлекались звономъ шпоръ и гусарскими долманами, ничтожнйшій изъ юношей хранилъ въ своей памяти десятка любовыыхъ исторій, заключавшихся въ томъ, что едва влюбленныя сердца, поговоривъ при свт луны о величіи любви и о платонической привязанности, брали другъ друга за руки, испускали вздохъ и, поклявшись въ вчной преданности, расходились въ разныя стороны безъ всякихъ извиненій и встрчались черезъ нсколько лтъ безъ малйшаго замшательства.

Такимъ образомъ всякая двушка, нисколько не подвергаясь опасности, имла по нскольку сердечныхъ романовъ, одинъ посл другого, пока наконецъ, вышедши за-мужъ за толстаго филистера, предавалась окончательно хозяйственнымъ хлопотамъ, начинала одваться грязно и небрежно и изъ владычицы юныхъ душъ превращалась въ сварливую толстую ключницу.

Сантиментальность и любовный идеализмъ, развитые чрезмрно въ юномъ разряд нмецкаго народонаселенія, не могли вредить натурамъ, созданнымъ для варенія биръ-супа, но на высшихъ женскихъ организмахъ они отражались гибельнымъ образомъ. Шарлотта Вильгофтъ, настоящая Беатриче нмецкаго Данта, съ великими надеждами, предалась своей страсти съ полнымъ самозабвеніемтъ съ самоотверженіемъ, которое доходило до высокой поэзіи. Она цнила страстную любовь Гейнриха, но сама себя упрекала въ этой любви. Въ отвтъ на его письма, полныя нжности, она просила молодого поэта мене думать о ней и работать какъ можно боле, на славу искусства, на радость современниковъ. ‘Я теб мшаю, ты слишкомъ много обо мн думаешь’, повторяла она безпрестанно. Замтивъ, что имя Гейнриха рже прежняго встрчается въ литератур, бдная двушка обвиняла себя еще боле, и въ голов ея составился планъ, достойный семнадцатилтняго увлекающагося сердца. Ей показалось, что она, способная рождать поэтическія мысли въ самой положительной голов, стоитъ поперекъ дороги великаго поэтическаго генія, что ея любовь, привлекая къ себ вс мысли этого высокаго существа съ блестящей будущностью, отвлекаетъ его отъ труда, отъ погони за славою и наукою. Разсуждая такимъ образомъ, Шарлотта (если вы засметесь, я вашъ врагъ до конца жизни) начала думать о самоубійств и для пробы собралась уморить себя голодомъ.

Я бы распространился объ этой черт характера Фрейлейнъ Вильгофтъ, еслибъ насъ не ждалъ впереди разсказъ о другихъ подвигахъ, совершенныхъ въ зрломъ возраст. Дтское увлеченіе Шарлотты кончилось опасною болзнью, она не уморила, но измучила себя голодомъ. Всю свою жизнь она стыдилась этой выходки и ни съ кмъ не говорила о своей странной попытк.

Денежныя дла Гейцриха поправились, но ни слава, ни вдохновеніе, ни новыя произведенія не являлись. Дло въ томъ, что молодой писатель былъ такимъ же поэтомъ, какъ большая часть неглупыхъ людей въ осьмнатцать лтъ отъ роду. Въ этомъ-то привилегированномъ возраст и проявилась въ немъ поэзія, составляющая принадлежность молодыхъ мужчинъ. Король- прусскій, просвщенный цнитель талантовъ, далъ Гейнриху мсто при берлинской библіотек: будущность молодого человка была обезпечена, бракъ сдлался возможнымъ. Молодые люди обвнчались и провели нсколько мсяцевъ въ счастіи, которое по-видимому могло только возрастать съ каждымъ годомъ. Въ это короткое время душевнаго спокойствія, Шарлотта успла, безъ всякий претензіи на литературную извстность, написать нсколько небольшихъ сочиненій, которыя поставили ее далеко выше прославленной Беттины Арнимъ и сумасбродной Рахили Фарнгагенъ. Надо, впрочемъ, сказать и то, что Беттин и Рахили было въ то время далеко за тридцать, тогда-какъ двадцатилтняя, черноглазая Фрау фонъ Ш—цъ, обожаемая всми кружками, въ которыхъ только показывалась, соединяющая въ себ веселость дитяти съ свдніями синяго чулка, германскую восторженность съ чисто практическими привычками жизни, была въ одно время самымъ свтлымъ, граціознымъ явленіемъ и въ словесности и въ обществ.

Въ Германіи существовалъ и по всей вроятности и нын существуетъ гибельный предразсудокъ, прямо истекшій изъ хитросплетенной теоріи: ‘Искусство должно имть одну цль: искусство’. Всякій поэтъ, по мннію восторженныхъ любителей музъ, долженъ быть необходимо избавленъ отъ всхъ хлопотъ и мелочей положительной жизни и гордо итти по стез, обозначенной своимъ геніемъ, признавая за постыдную слабость всякую заботу о деньгахъ, будущности дтей и пропитаніи семейства. Вс эти интересы, священные для человка, получаютъ презрительное наименованіе грязи, тины, филистерства и жизненной прозы. Понятые людьми ограниченными, они длаютъ ихъ смшными, но, заронившись въ высокую душу женщины, такія идеи вызываютъ на подвиги безумнаго самозабвенія, что и видли мы въ планахъ самоубійства, составленныхъ семнадцатилтнею Шарлоттою. Въ семейной жизни германскихъ ученыхъ эти идеи зараждаютъ совершенное порабощеніе подруги жизни, низведеніе жены изъ товарищей въ должность кухарки и презрительное къ ней равнодушіе. Вы читали почти всхъ нмецкихъ писателей, знаете ихъ біографіи лучше меня: потрудитесь же припомнить, какую роль играли жоны многихъ великихъ дятелей.

Еслибъ Гейнрихъ имлъ славу Шиллера, его жен нечего было бы бояться такого униженія: она была выше обыкновенныхъ женщинъ, и дло говорило бы само за себя. Но бдный поэтъ съ большими надеждами продолжалъ подавать одн надежды, и изо всего запаса качествъ, изобличающихъ высокій талантъ, въ немъ росло и развивалось съ неестественною силою только одно, а именно — гигантское и безграничное самолюбіе. То была одна изъ тхъ одностороннихъ натуръ, которыя въ самомъ счастіи съ усиліемъ выискиваютъ и находятъ вс средства разрушать свое счастіе. Скромныя занятія своей должностью, безъ которыхъ Гейнрихъ не могъ бы и думать о возможности брака, убивали его своею сухостью и ничтожностью, и у него недоставало практическаго смысла признать, что обладаніе любимою женщиною стоитъ выше всхъ возможныхъ литературныхъ успховъ и блистательныхъ занятій. Чтобы показать, до какой степени мысли молодого человка были отвращены отъ практической стороны жизни, я приведу одно простое, но характеристическое обстоятельство. Посл сватьбы, молодые должны были сдлать небольшое путешествіе, и за нсколько дней до отъзда Гейнрихъ съ особеннымъ видомъ объявилъ, что онъ не позаботился о покупк необходимаго оружія, какъ-будто бы дло шло о поздк въ степи сверной Америки. Чтобы успокоить его, Шарлотта купила маленькій кинжалъ и подарила его мужу. Все путешествіе ихъ походило на восхитительную поэтическую грезу: они бродили пшкомъ, лазили по горамъ, не спали ночей, и въ этотъ періодъ своей жизни испытали наслажденія, посл которыхъ остается только благодарить Создателя и смло итти на-встрчу жизни, которая осыпаетъ человка такими радостями.

Съ пріздомъ въ Берлинъ начались горькіе дни для нашихъ любовниковъ. Надо отдать справедливость Гейнриху: всю жизнь свою онъ любилъ Шарлотту съ неслыханною нжностью, но кром этого достоинства, съ прибавленіемъ душевной доброты и чувствительности, не имлъ въ себ ни одного качества, необходимаго для супружеской жизни. Его спеціальность состояла въ томъ, чтобъ бродить съ трубкою по долинамъ Саксонской Швейцаріи и сочинять сонеты, сидя у подошвы Юнгфрау, всякій же посторонній трудъ казался ему мелкимъ и и позорнымъ. Шарлотта въ нсколько дней увидла, что будущность ея не такъ блистательна, какъ казалась съ перваго разу. Одинокая и затерянная въ чужомъ город, половину дня сидла она въ своей маленькой комнатк, съ нетерпніемъ ожидая, пока мужъ воротится изъ своей должности. Сколько разъ, поджидая мужа и въ задумчивости поглядывая въ окно, сравнивала она холодный и негостепріимный Берлинъ и его ряды новыхъ зданій, со своимъ стариннымъ роднымъ Лейпцигомъ, въ которомъ почти вс жители знаютъ другъ друга, озабоченныя толпы весело бродятъ по узкимъ улицамъ и сосди ведутъ разговоры, сидя у своихъ оконъ, въ десяти шагахъ другъ отъ друга. Дождавшись вечера, Шарлотта весело выбгала на-встрчу своему другу и защитнику, но бесда съ Гейнрихомъ представляла мало утшенія. Всякій день возвращался онъ домой больной и блдный, жаловался на скучныя занятія, жаловался на судьбу, приковавшую его къ мертвымъ книгамъ, на бдность, своею желзною рукою подавляющую вс его поэтическія стремленія, и бдная женщина видла, какъ худо скрытыя слезы свтились въ его глазахъ при подобныхъ разсказахъ.

Чмъ боле начиналъ Гейврихъ заноситься въ заоблачныя пространства и пренебрегать дйствительною жизнью, тмъ ясне и благородне становился образъ мыслей молодой женщины. Она уже не смотрла на мужа, какъ на великаго человка, передъ которымъ надобно исчезать поминутно, раскаяваясь въ дерзостномъ согласіи связать жизнь свою съ его жизнью, напротивъ того, Шарлотта хорошо поняла, что безъ нея этому человку остается безвозвратно погибнуть. Она дала себ страшную клятву быть ангеломъ-хранителемъ этого больного, но любимаго существа, и до послдней своей минуты осталась врна этому великодушному общанію. Двадцати лтъ отъ роду, она подняла свой крестъ съ энтузіазмомъ и любовью, и несла его, не утомляясь ни на минуту.

Все, что женщина можетъ только придумать для облегченія душевной болзни любимаго существа: нжныя попеченія, тихая услужливость, дружескія утшенія и веселая преданность — все это было выполнено юною героинею. Изъ своего бднаго помщенія она сдлала маленькій рай для своего мужа, и когда Гейнрихъ, угрюмый, измученный внутреннею тревогою, являлся домой, его встрчала жена съ улыбкою на устахъ, нсколько друзей, съ веселыми привтствіями и интересными разсказами, откровенная бесда передъ огнемъ, чтеніе любимыхъ его писателей. Всякій вечеръ Шарлотта садилась за фортепьяно, и при звукахъ ея чуднаго голоса разсыпались вс мрачныя мысли въ голов поэта, беззаботные друзья задумывались, слушая волшебный голосъ, а грустное лицо Гейнриха прояснялось боле и боле. Все, что было въ Берлин умнаго и знаменитаго, искало случая сблизиться съ скромнымъ библіотекаремъ и провести нсколько часовъ въ его маленькой квартир. Шарлотта была рада всякому, но въ своемъ благородномъ простодушіи она нескрывала своего желанія, чтобъ ея гости были постоянно веселы и никогда не говорили о печальныхъ предметахъ. Когда подумаешь, что эта женщина въ дтств своемъ замчательна была постоянною задумчивостью и на семнадцатомъ году въ припадк меланхоліи помышляла о самоубійств, трудно уберечь себя отъ страстнаго изумленія, пробуждаемаго этою эпохою ея жизни.

Супруги вызжали въ свтъ, и я спшу передать вамъ впечатлніе, произведенное Шарлоттою на людей, съ ней говорившихъ. Она была скромна и даже робка, робость не покидала ея даже при свиданіи съ людьми самыми близкими, на балахъ и вечерахъ ее принимали сперва за молодую пансіонерку, чему еще боле была причиною ея трогательная, нжная красота. Такъ-какъ въ свт ее любили безъ памяти, то при появленіи Шарлотты въ гостиной собирался самый избранный кружокъ, всякій наперерывъ говорилъ ей ласковое слово, вызывалъ ее на разговоръ и интересовался ея мужемъ, что всего боле ей было пріятно. Подъ вліяніемъ общей ласки, симпатическая натура Шарлотты быстро оживлялась, она становилась еще прекрасне, улыбка не переставала мелькать на ея губахъ, и разговоръ, живой, рзвый, веселый, не прекращался до поздней ночи. Она была откровенна какъ дитя и очень насмшлива, ея остроты и шаловливыя выходки ходили по городу. Но особенно привлекательна была Шарлотта, когда разговоръ касался свтской психологіи и вообще всхъ нравственныхъ тонкостей, о которыхъ любятъ говорить умныя женщины. Прежняя ‘невста поэта’, задумчивая обитательница философскаго Лейпцига, была на своемъ мст въ подобныхъ спорахъ, и еслибъ курсы нравственной и другихъ философій были написаны тмъ языкомъ, которымъ объяснялась Шарлотта, цлый міръ бросился бы въ философію. По отдльнымъ мыслямъ, извлеченнымъ изъ ея писемъ и разговоровъ, любопытно было бы прослдить понятія Шарлотты, имвшія отношеніе къ тогдашней ея жизни съ мужемъ. Я удержалъ въ памяти нсколько отрывковъ.

‘Я не называю покорностью судьб — писала она — вялое спокойствіе, обращающее человческую душу въ заброшенное поле, на которомъ, какъ дурная трава, отчаяніе ростетъ въ полной свобод. Истинная покорность судьб неразлучна съ борьбой, съ безпрестаннымъ и неусыпнымъ противодйствіемъ злу во всхъ его видахъ’.

Въ другомъ мст: ‘Чмъ глубже пустило дерево свои корни, тмъ трудне втру его опрокинуть. Всякая буря пройдетъ и безвредно разсется надъ головой человка, глубоко сосредоточеннаго въ самомъ себ. У высокихъ и скоро выросшихъ оранжерейныхъ деревъ корень бываетъ малъ и слабъ’.

Вотъ изумительно прекрасный отрывокъ одного изъ ея письма къ мужу:

Врный рецептъ для насъ обоихъ.

‘Во время нашей жизни и нашей любви (кажется, это одно и тоже) будемъ гоняться за удовольствіями, пускай этихъ цвтовъ ростетъ какъ можно боле на нашей дорог. Малйшая дурная трава, малйшее неудовольствіе (пусть оно будетъ заключаться хоть въ насморк или разбитой ламп), малйшая травка такой породы должна быть тщательно истреблена, безъ того, она можетъ разростись, превратиться въ гадкую плакучую иву, и ее останется только посадить надъ могилою нашей любви. Будемъ оживлять, укрплять и ободрять другъ друга, взявшись за руки опираясь одинъ на другого, мы можемъ пройти далеко. Пуще всего, будемъ веселы въ душ. Пускай смена лежатъ подъ землею и лежатъ долго: если они хороши, если посвъ былъ тщательно сдланъ, они выйдутъ и настанетъ день жатвы.

Твоя Шарлотта‘.

Еслибъ хотя одинъ лучъ свтлой поэзіи, которою безсознательно проникнуто было каждое самое простое слово Шарлотты, еслибъ такой лучъ освтилъ на короткое время глубокія потемки Гейнриховой души, можетъ быть, мы увидли бы въ немъ истиннаго поэта, но то, что давалось безъ груда женщин, едва вышедшей изъ ребяческаго возраста, было, недостигаемымъ кладомъ для упрямаго искателя вдохновенія.

Но раннее поэтическое развитіе Гейнриха, принятое вначал за присутствіе генія и заглохшее безъ всякой другой причины, кром своей преждевременности, безжалостно и на вчныя времена извратило всю натуру бднаго молодого человка. Въ то самое время, когда неодолимое очарованіе Шарлотты скликнуло вокругъ него кружокъ избранныхъ людей съ кредитомъ и благородными инстинктами, когда, покоряясь ея желанію, самое начальство Гейнриха заботливо выискивало вс мры, чтобъ облегчить его труды и доставить ему безмятежное существованіе, нашъ поэтъ снова впалъ въ уныніе и принялся самъ себя мучить. Онъ далъ замтить Шарлотт, что эти постоянныя развлеченія отвлекаютъ его отъ литературныхъ трудовъ, что ему было бы пріятно отъискивать вдохновеніе въ тишин своего кабинета. Малйшее желаніе Гейнриха была закономъ для его преданной супруги: въ теченіи нсколькихъ мсяцевъ, дверь ихъ дома была заперта для самыхъ близкихъ людей, должностныя занятія, уменьшились, и молодой человкъ могъ сидть съ перомъ въ рук цлые дни и ночи. Было что-то страшное и грустное въ этой отчаянной погон за творчествомъ. Въ двухъ шагахъ отъ любимой женщины, которая выжидала минуты отдыха, чтобъ тотчасъ же окружить его ласкою и заботливостію, которая ршилась въ это страшное время замнять ему все: и друзей, и развлеченіе, и вдохновеніе,— въ двухъ шагахъ отъ такого существа съ его горемъ и любовію, молодой безумецъ съ сосредоточеннымъ упрямствомъ продолжалъ просиживать ночи надъ составленіемъ жалкихъ, лихорадочныхъ произведеній. О результат его трудовъ легко догадаться: произведенія, задуманныя съ невроятнымъ усиліемъ, выполненныя подъ гнетомъ расположенія духа, близкаго къ мономаніи, не могли удовлетворять самолюбиваго юноши. Онъ прочитывалъ ихъ съ сосредоточенною злобою, уничтожалъ ихъ съ нкоторымъ наслажденіемъ, и снова принимался за работу, проклиная свое воспитаніе, свою жизнь, бдную опытомъ и познаніемъ людей, товарищей-литераторовъ, которыхъ творенія пользовались успхомъ. Въ одномъ только не хотлъ онъ дознаться: въ слабости собственныхъ силъ, на одно только существо онъ не имлъ духа излить свою жолчь и негодованіе: на Шарлотту, которой составлялъ онъ несчастіе, но которую любилъ выше всего на свт.

Не покидая своего мужа и на одну минуту, съ полною готовностью раздляя его невольное заточеніе, Шарлотта не довольствовалась однимъ утшеніемъ бднаго страдальца. Заботливость ея простиралась дальше: замтивъ, что Гейнриху улыбается мысль о путешествіи и разлук съ Берлиномъ, она тотчасъ же выискала средства осуществить эту мысль. Она вела переписку съ замчательными лицами во многихъ столицахъ Европы, и между прочимъ отъ одного изъ своихъ родственниковъ, бывшаго тогда въ Петербург, не разъ получала приглашеніе пріхать съ мужемъ погостить въ нашей столиц. Письма ея къ этому родственнику были также милы и откровенны, какъ и все ею написанное. Въ одномъ изъ нихъ, говоря о постоянномъ раздраженіи, въ которое повергаютъ Гейнриха его монотонныя служебныя занятія, она выразилась такъ: ‘Вамъ понятно, что въ моей голов часто мелькаетъ мысль о развод съ мужемъ, еще недавно я была вполн убждена, что ему слдуетъ итти къ своему назначенію безъ всякихъ супружескихъ заботъ, безъ всякихъ хлопотъ и мелочей, неразлучныхъ съ супружескою жизнію, и даже теперь еще такъ думаю — но что же длать, если мы такъ влюблены другъ въ друга! Долго эта мысль меня мучила, но я успла придумать мру, которая меня успокоила. Я пріучилась такъ располагать нашими доходами, что могу вести хозяйство съ самыми ничтожными средствами и если понадобится, то съумю сохранить ихъ еще боле. Такимъ образомъ Гейнрихъ не зависитъ ни отъ кого: онъ все равно, что одинокій человкъ, и я дышу спокойне, потому-что не стсняю его нисколько’. Въ отвтъ на одно изъ такихъ писемъ, Шарлотта получила самое дружеское, самое настоятельное приглашеніе явиться въ Петербургъ и поселиться въ немъ, на сколько времени ей и мужу ея, вздумается.

Весною 1833 года, супруги перехали въ нашу столицу, гд и встртили самый радушный пріемъ отъ богатаго семейства своихъ родственниковъ. Имъ отведено было роскошное помщеніе, и вс удовольствія Петербурга были къ ихъ услугамъ. Гейнриху доставленъ былъ случай създить на югъ Россіи, гд онъ, изучая азіатскія племена, по словамъ знатоковъ дла, оказалъ замчательныя способности оріенталиста. Охота, съ которою предавался онъ своимъ ученымъ изысканіямъ, и успхи его въ этомъ род занятій доставили Шарлотт нсколько мсяцевъ неописаннаго счастія, она не скрывала своей радости, при вид, что мужъ ея бросилъ поэзію и находить отраду въ наук. Давно уже, несмотря на свою снисходительность, перестала она врить въ поэтическое призваніе Гейнриха, и въ одномъ изъ своихъ писемъ, говоря о какомъ-то плохомъ поэт и великомъ турист, женатомъ на хорошенькой женщин, она замчаетъ съ своей наивною насмшливостью, что ‘если кому не далась поэзія въ улыбк любимой женщины, тотъ напрасно будетъ бгать по свту за сюжетомъ для поэмъ и романовъ’.

Тмъ отрадне было Шарлотт встртить своего Гейнриха по возвращеніи его изъ поздки на югъ Россіи. Здоровье его, разстроенное эксцентрическою жизнью въ Берлин, быстро возстановилось вслдствіе путешествія и спокойной жизни. Подъ вліяніемъ новыхъ ощущеній, характеръ Гейнриха потерялъ всю свою угрюмость, и онъ снова сдлался веселымъ, добродушнымъ и немного восторженнымъ студентомъ, завоевавшимъ въ Лейпциг сердце прекрасной обитательницы Саксоніи, гд, по сливамъ нмецкой псни, ‘растутъ хорошенькія двушки’. Простившись со своими добрыми родственниками, оставивъ посл себя самое свтлое воспоминаніе въ одномъ изъ петербургскихъ кружковъ, Генирихъ и Шарлотта, веселые, здоровые и счастливые, снова явились въ Берлин. Старые ихъ пріятели встртили молодыхъ людей съ удвоенною ласкою, съ удвоеннымъ вниманіемъ.

Съ ревностью и охотою предался Гейприхъ своимъ ученымъ трудамъ, по-видимому для него настала наконецъ пора умственной зрлости, и безумная погоня за поэзіею уже не могла возратиться боле, но это только казалось съ перваго разу. Дятельность и рвеніе, на которыя Шарлотта смотрла какъ на залогъ ученыхъ подвиговъ своего мужа, составляли только одну изъ особенностей его необузданной натуры, потерпвшей пораженіе на одномъ пункт и съ отчаянія кинувшейся на новую дятельность. За первыми успхами тотчасъ же послдовало охлажденіе, и Гейнрихъ мало-по-малу началъ стовать на науку, также, какъ передъ тмъ стовалъ на занятія по служб. Восточные языки показались ему занятіемъ недостойнымъ человка, который осьмнадцати лтъ отъ роду общалъ быть великимъ поэтомъ, и котораго юношескія стихотворенія съ жадностью читались двушками его родины. Съ такими понятіями немудрено было воротиться къ старымъ причудамъ.

Безтолковыя и болзненныя мысли съ новою силою начали бушевать въ голов Гейнриха. Ему показалось, что цлый свтъ въ заговор противъ его таланта, ему стало ясно, что его склонили къ изученію восточныхъ языковъ только затмъ, чтобъ на вчныя времена отклонить отъ дороги, избранной его геніемъ. Заботливость и развлеченія, которыми окружали его люди, преданные Шарлотт, казались ему горькою насмшкою или, что еще хуже, обдуманною системою вредить его дятельности. Когда Шарлотта съ улыбкою освдомлялась о его трудахъ и шутя подстрекала его усердіе, онъ готовъ былъ подумать, что и она даже изъ литературной ревности страшится его успховъ въ области поэзіи. При этомъ помышленіи, душа его рвалась и кровь болзненно волновалась, но Провидніе охранило его отъ послдняго припадка безумія: онъ не въ-силахъ былъ негодовать на любимую подругу и черныя подозрнія распадались при одномъ ея взгляд. Наконецъ онъ вообразилъ себ, что совершенное отдаленіе отъ свта, одиночество, невозмущаемое ни малйшею заботою, тишина пустыни или монастыря могутъ одни принести ему то, что цнилъ онъ выше всего на свт, а именно вдохновеніе. Эта несчастная мысль овладла имъ совершенно и въ нсколько недль развила въ немъ ипохондрію, близкую къ помшательству. Посреди припадковъ безсознательнаго, френетическаго бшенства, начали показываться въ Гейнрих первые симптомы страшнйшей изъ моральныхъ болзней, недуга, передъ которымъ самое сумасшествіе кажется излечимымъ и легкимъ,— недуга, называемаго апатіей.

Шарлотта поняла, что болзнь Гейнриха слдовало скрывать, по возможности, ото всхъ, кто его зналъ. Вчно ршительная и готовая на вс жертвы, она во все продолженіе первыхъ припадковъ была нянькою, докторомъ и прислужницей своего мужа, видя, что развлеченіями ему не пособишь, Шарлотта предприняла еще одно средство леченія, состоявшее въ томъ, что малйшая прихогь Гейнриха безпрекословно исполнялась въ ту же минуту.

Двери ихъ квартиры заперты были постоянно, вся прислуга отпущена, мертвая тишина комнатъ нарушалась только щелканьемъ маятника, живая и дятельная Шарлотта сидла по часамъ въ своемъ уголку, притаивъ дыханіе и не спуская глазъ съ своего друга. Желанія Гейнриха были исполнены: посреди многолюдной столицы Пруссіи онъ сыскалъ себ иваиду, пустыню, разгульное поле для своего творческаго воображенія!

Ему стало легче: ожесточеніе, апатія, черныя мысли пропали, полный гордаго доврія къ своимъ силамъ, онъ не хотлъ долечиваться и съ постели перешелъ къ письменному столу….

Опять возобновились прежнія сцены, прежній лихорадочный трудъ, начатый съ восторгомъ и уничтожаемый съ яростью, переходы отъ дятельности къ изнуренію и апатіи, опять возобновилась исторія прежняго затворничества, но теперь она была въ нсколько разъ ужасне. Но во столько же разъ выше и благородне явилась Шарлотта. Весь этотъ страшный мсяцъ Гейнрихъ не могъ засыпать иначе, какъ на ея колняхъ, его измученные глаза отдыхали только глядя на черные глаза Шарлотты, въ минуту злйшихъ порывовъ отчаянія онъ чувствовалъ, что прекрасныя руки схватывали его шею и голова клонилась на грудь обожаемой женщины, музыка и знакомое пніе по-временамъ разгоняли уныніе его души. Одинъ Богъ видлъ и оцнялъ подвиги молодой женщины въ этотъ длинный мсяцъ, одинъ Богъ зналъ то, что происходило въ эти дни между двумя супругами.

Черезъ мсяцъ ослабли физическія силы Шарлотты, духъ ея не упалъ, но у ней уже не было средствъ бороться доле….

Друзья Гейнриха и обожатели Шарлотты начали догадываться о положеніи юной героини: въ одинъ прекрасный день, не страшась навлечь на себя ихъ неудовольствіе, они вторгнулись въ запертую квартиру и нашли Гейнриха надъ своими стихами, въ жестокомъ припадк нервнаго разстройства. Шарлотта, блдная и слабая, казалась тнью прежней красавицы, лихорадка и мучительная тоска разрушили ея организмъ, но не могли ни на минуту одолть ея бодрости. Она встртила постителей съ радостью: сознавая вредъ такой жизни, она давно уже собиралась обратиться къ нимъ за совтомъ, но боялась хотя на минуту покинуть свое наблюденіе за Гейнрихомъ.

Тутъ же составился маленькій дружескій совтъ, вслдствіе котораго предписано было обоимъ супругамъ хать въ Киссингенъ для леченія тамошними водами, несмотря на позднее время года. Таковъ былъ превосходный организмъ Шарлотты, что посл нсколькихъ недль тщательнаго леченія здоровье ея, по-видимому совершенно разрушенное, поправилось съ необыкновенною скоростью, и она сдлалась еще прекрасне. Снова бодрая и веселая, снова твердая и готовая на новыя жертвы, она неумолимо ухаживала за Гейнрихомъ, который въ свою очередь получилъ облегченіе, но безъ всякихъ ршительныхъ результатовъ, а съ прибытіемъ въ Берлинъ почувствовалъ себя хуже прежняго. Болзнь его утратила характеръ обыкновенныхъ недуговъ и перешла въ чистую апатію.

Въ это время (ноябрь 183І года) близкіе къ ней люди начали примчать въ Шарлотт замчательное нравственное превращеніе. Она была несравненно спокойне прежняго, но въ поступкахъ ея примтна была какая-то разсянность, она чаще задумывалась и часто говорила, что время ея мечтательнаго дтства воротилось снова. Она была вполн убждена, что болзнь Гейнриха скоро будетъ излечена, но въ замнъ того о себ говорила иногда какъ о женщин, уже приготовившейся къ смерти. Одинъ разъ, когда разговоръ шелъ о необходимости полной откровенности между близкими людьми, и Гейнрихъ, обыкновенно молчаливый при другихъ, съ жаромъ поддерживалъ необходимость такой откровенности, она сказала: ‘ты очень хорошо знаешь, что моя душа всегда для тебя открыта, а между чмъ у меня есть тайна, относящаяся прямо до тебя. Когда-нибудь, для своего счастія, ты узнаешь-эту тайну, а до тхъ поръ ты ничего не добьешься’. И нсколько разъ посл того шутливымъ тономъ продолжала она говорить объ этой тайн, невинно поддразнивая ребяческое любопытство мужа.

Около того же времени, въ коротенькомъ журнал своемъ, помстила она такія строки:

‘Боже мой! какъ хорошъ кажется мн міръ съ тхъ поръ, какъ я отъ него отказалась: съ точки зрнія моихъ теперешнихъ мыслей, онъ заключаетъ въ себ проницательную прелесть, какъ лучи солнца передъ самымъ закатомъ.’

И эти слова, видимо относящіяся къ мужу:

— ‘Надобно проходить жизнь, какъ солдатъ проходитъ поле сраженія: каждую минуту помышляя о смерти, каждую минуту къ ней приготовляясь, пока наконецъ хладнокровіе сдлается второю натурою. Мы не можемъ умереть разомъ, время придетъ, когда одинъ изъ насъ угаснетъ передъ глазами другого. Врный и дорогой мой товарищъ! если въ этой битв мн назначена первая пуля — не смущаясь и не тоскуя, иди впередъ съ удвоенною смлостью, удвоенною энергіей.’

Ясно, что въ ум ЦІарлотты развивалась какая-то эксцентрическая, но высокая мысль, что она мечтала о достойномъ заключеніи своей жизни, полной возвышенныхъ подвиговъ. Какая же была эта мысль? Еслибъ ей было еще шестнадцать лтъ, еслибъ она дйствительно признавала въ Гейнрих будущаго генія, которому любовь ея заграждаетъ путь къ слав и творчеству, въ такомъ случа немудрено было бы постигнуть намренія Шарлотты, но мы уже видли, что давно-давно она положила истинную цну Гейнриху, а изъ всей своей дтской восторженной мечтательности сохранила только привязанность къ нкоторымъ софизмамъ, неодолимую приверженность къ одному человку и готовность къ самопожертвованію. Какое же намреніе крылось въ душ молодой красавицы?

Между разными остроумными системами, находившими себ врный пріютъ и защиту въ немного парадоксальной головк женщины, была одна теорія, и теорія весьма правдоподобная, о томъ, что почти вс душевныя болзни необходимо должны излечиваться чисто нравственными средствами. ‘Часто бываетъ достаточно — говорила она — одного сильнаго ощущенія, бды, испуга или внезапной потери, чтобъ спасти человка, передъ которымъ медицина признала свое безсиліе’.

‘Въ особенности’ — продолжала она — ‘видимъ мы безпрестанно въ жизни, что великія несчастія благотворнымъ своимъ вліяніемъ спасаютъ людей, которымъ по-видимому ничего не остается кром смерти. Провидніе посылаетъ намъ бды не для терзанія, а для спасенія нашего, и какъ часто, въ минуты невозвратнаго несчастія, у гроба самаго любимаго существа, облитый слезами, потрясаемый судорожными рыданіями, человкъ начинаетъ чувствовать въ себ искру новой жизни, обновленіе силъ’. ‘Припомните’ — продолжала она, подкрпляя свои доводы любимыми описаніями сценъ видимой природы — ‘припомните состояніе воздуха и растительности передъ грозою: что можетъ быть безотрадне и страшне унылой картины природы въ то время, когда тучи начинаютъ низко ходить по небу, воздухъ душенъ и раздражаетъ легкія, и жаръ солнца принимаетъ какую-то особенную теплоту, похожую на жаръ, переносимый во время лихорадки? Одинъ ударъ грома, дв минуты дождя — и вы не узнаете прежняго грустнаго пейзажа, не надышетесь освженнымъ воздухомъ’….

Все это было чрезвычайно умно, мило и почти справедливо, но изъ теоріи, переходя къ практик, становилось не безопаснымъ. Шарлотта не умла увлекаться вполовину и въ свтской гостиной съ жаромъ поддерживала парадоксы, отъ которыхъ бы отступилась въ тишин своей спальни. Во вс времена и во всхъ обществахъ, только одни мужчины обладали и обладаютъ незавиднымъ искусствомъ развивать, съ цлью противорчія и щегольства своими способностями, мннія и теоріи, отъ которыхъ черезъ минуту сами бываютъ готовы отступиться безъ всякаго сожалнія. Bah! il fallait dire quelque chose! надобно же было что-нибудь сказать! вотъ обыкновенный отвтъ свтскаго любителя парадоксовъ тому, кто захочетъ допытаться его истинныхъ убжденій. Съ женщинами не то: для женщины внутренній ея міръ есть святилище, котораго тайны никогда не принесутся въ жертву пустымъ интересамъ…

По всей вроятности, выказывая свои сокровеннйшія убжденія, Шарлотта не имла въ виду, что скоро придетъ время показать ихъ примненіе, но вс обстоятельства ея жизни неминуемо влекли ее къ этой точк, и великій кризисъ приближался. Ипохондрія и апатія Гейнриха, возрастая съ каждымъ днемъ, достигли наконецъ той степени, съ которой уже нельзя было имъ ни увеличиваться, ни уменьшаться. Вся энергія, все достоинство мужчины его покинули: какъ жалкій ребенокъ, по цлымъ днямъ онъ предавался тоск или капризамъ, то плакалъ и жаловался на судьбу, на людей и на жизнь, то сердился и досадовалъ, предаваясь необузданной вспыльчивости. Доктора давно уже признали невозможность облегчить его положеніе: немудрено, что они дали почувствовать необходимость какого-нибудь жестокаго, радикальнаго переворота, какъ единственнаго средства пособить больному, и въ-самомъ-дл, если къ кому-нибудь съ полнымъ правдоподобіемъ могла примниться шарлотина теорія о необходимости цлебнаго несчастія, такъ она должна была примниться къ особ Гейнриха.

Такъ думала Шарлотта, и, при ея понятіяхъ, она не могла думать иначе. Вс средства были испытаны, силы ея были истощены безъ малйшей пользы для больного. Восемь лтъ — не восемь недль и не восемь мсяцевъ — восемь лтъ она боролась и страдала, восемь лтъ закрывала она своею грудью существованіе милаго ей человка, и эти восемь лтъ не принесли съ собою никакого благотворнаго результата. Ей предстояло два пути, дв роли: быть безплодной затворницей или смлою героинею, безполезною сидлкою у постели мужа или его медикомъ. Какъ полководецъ, защищающій свою родину противъ вторженія превосходнаго въ силахъ непріятеля, она могла отступать шагъ за шагомъ, уклоняясь отъ битвы и глядя на раззореніе родного края, или, собравши вс свои силы, ринуться на ршительный бой, лечь костьми и завоевать побду.

Въ одномъ изъ римскихъ историковъ {Тит. Лив. Книга II, 48, 49 и слд.} встрчаемъ мы разсказъ, неизъяснимо прекрасный по изложенію и смыслу, который въ немъ заключается. Дло происходитъ въ первые годы республики: Римъ борется съ воинственными сосдями, внутри города бушуютъ распри и безпорядки. Недовольный народъ отказывается браться за оружіе, хищные обитатели Веи, понимая слабость своей вчной соперницы, вторгаются въ римскую территорію. Въ сенат говорятъ о томъ, чтобы запереть городскія ворота и готовиться къ осад,— послднее дло для желзнаго римлянина! Въ это время старый консулъ Фабій объявляетъ сенату, что онъ готовъ одинъ съ сыновьями и всми родственниками, всмъ племенемъ, носящимъ имя Фабіевъ, итти на встрчу ожесточеннаго непріятеля. Сенатъ даетъ ему согласіе, и старый воинъ удаляется домой при восторженныхъ крикахъ народа.

На-утро, глаза семейства Фабіевъ, облаченный въ блестящую хламиду полководца, во всемъ оружіи сталъ у воротъ своего дома. Все племя, вооруженное и выровненное, стало передъ нимъ и, по данному знаку, распустило свои знамена. Триста шесть воиновъ, триста шесть патриціевъ, достойныхъ засдать въ сенат и начальствовать легіонами, составляли это ополченіе, объявившее войну цлому народу. Проходя мимо Капитолія, Фабіи въ послдній разъ помолились богамъ своей родины и вышли изъ города. Оказавъ чудеса мужества, оттолкнувъ далеко отъ Рима своихъ непріятелей, все племя погибло посл отчаянной битвы, и только одинъ ребенокъ, будущая слава родины, спасся отъ общей участи.

Это великое самоубійство цлаго племени давно уже причислено {Нибуромъ и Макоулеемъ.} къ разряду поэтическихъ легендъ, но въ девятнадцатомъ столтіи слабая женщина, одна и безъ всякаго другого двигателя кром фанатической преданности къ несчастному, но любимому человку, совершила подвигъ, однородный съ подвигомъ, которому мы изумляемся въ баснословномъ разсказ древняго Рима. Только, по моему мннію, величественныя преданія о геройскомъ самопожертвованіи древнихъ героевъ не могутъ произвести на душу впечатлнія, производимаго самопожертвованіемъ молодой женщины, которая и тоскуетъ и колеблется и жалетъ о жизни, но все-таки готовится на свою жертву.

Предпріятіе, о которомъ помышляла Шарлотта, стоило ей многихъ терзаній и безсонныхъ ночей, она боялась подходить къ своей постели, потому-что въ тишин ночной печальныя мысли не давали ей покоя, и голосъ природы вопіялъ съ неукротимою энергіею. Да и какъ было ей не тосковать, можно ли было ей отвращать слухъ отъ этого голоса? Ей было двадцать семь лтъ отъ роду, она любила своего страдальца мужа, она была хороша собою, страстно любила искусства, окружена любовью и общимъ участіемъ. Надо было проститься со всмъ этимъ, надо было пріучить себя къ мысли о ранней могил. Чмъ больше думала Шарлотта о положеніи Гейнриха, тмъ боле убждалась она, что ея смерть одна можетъ возбудить его къ жизни.

Такъ, страшное несчастіе должно было одолть его апатію, но отчего же несчастіе это должно было заключаться въ смерти Шарлотты? Безъ всякаго сомннія, подобная мысль не разъ мелькала въ ум Шарлотты, слишкомъ привязанной къ жизни, слишкомъ убжденной въ своемъ призваніи быть подпорою несчастливца. Но въ томъ же и заключался неумолимый fatum ея положенія, вся жизнь, вс страсти отчаянно больного субъекта заключались въ одной особ Шарлотты, ко всему остальному міру онъ былъ тупъ и нечувствителенъ. Половина Германіи могла исчезнуть съ лица земли, вс жители Берлина, вс друзья и покровители Гейнриха могли погибнуть передъ его глазами, не одолвъ его апатіи, не возбудивъ его сочувствія. Сердце бднаго больного билось только для одного существа во всемъ мір, несчастіе могло подкрасться къ Гейнриху только по одной, понятной дорог. Поэтому Шарлотта сознавала себя обреченною на гибель. Чтобъ операція получила удачный исходъ, слдуетъ смло вонзить ножъ въ часть тла, еще свободную отъ гангрены, еслижь, изъ состраданія къ больному, докторъ начнетъ оперировать по помертвлому уже мсту,— зараза, которой путь не пресченъ какъ слдуетъ, поднимется выше и выше, неизбжная и неизлечимая.

Сознавая справедливость этого заключенія, Шарлотта тмъ не мене выискивала вс средства облегчить положеніе мужа, въ послдній разъ, расточая передъ нимъ сокровища своей души, ласки, утшенія и увщанія. Зима подошла, дни были коротки и темны. Гейнрихъ упорно отказывался выходить изъ дому, онъ не могъ сдлать ни малйшаго усилія въ свою пользу. Еще разъ наши супруги просидли нсколько дней и ночей съ глазу на глазъ, еще разъ Шарлотта попыталась пустить въ дло очарованіе, которымъ обладала,— все было напрасно: Гейнрихъ не могъ ни думать, ни чувствовать, ни работать. Будто пораженные чарами злого волшебника, эти два молодыхъ существа, съ печатью ума и красоты на истощенныхъ лицахъ,— по цлымъ днямъ сидли другъ противъ друга, изрдка мняясь грустнымъ взглядомъ и безотрадными словами. Всякій день Шарлотта боле и боле убждалась, что одно только средство могло спасти, и что средство это могло быть куплено только пною ея жизни. Въ замнъ того, она не сохмнвалась въ успх своей неслыханной мры. Жалкій боецъ при встрч съ ежедневными несчастіями, Гейнрихъ, посл страшнаго потрясенія, необходимо долженъ былъ нравственно воскреснуть къ новой жизни и новой дятельности. Надобно было поколебать сердце мужчины, сердце, надъ которымъ безполезно прошелъ цлый строй несчастій: бдность, холодность свта, обманутое славолюбіе, страданія любимаго существа! Увлекаясь софизмами, свободно врывавшимися въ ея истощенную страданіями душу, молодая женщина радовалась горячей любви, которая не слабла, горла еще въ сердц ея Гейнриха, расчитывая на любовь эту, какъ на лучшую сообщницу задуманнаго ею плана.

18 декабря, ночью, услышавъ голосъ своего мужа, Шарлотта подошла къ его постели. Гейнрихъ метался во сн, произнося ея имя: невыразимое страданіе написано было на его блдномъ лиц. Молодая женщина собиралась тутъ же разбудить его, но въ ту минуту, какъ она протянула руку, мужъ глубоко вздохнулъ, и тихое спокойствіе замнило на лиц его прежній ужасъ. Онъ сталъ дышать легче и спокойне, черезъ минуту онъ улыбнулся, сонъ его былъ легокъ и тихъ, не спуская съ него глязъ, не отходя отъ постели, Шарлотта радостно глядла на минутную перемну. Когда мужъ проснулся, она тотчасъ же захотла узнать, по какой причин онъ упоминалъ ея имя посреди своихъ отчаянныхъ стенаній. Подъ вліяніемъ пріятнаго пробужденія, Гейнрихъ разсказалъ ей свой сонъ: ему казалось, что подъ самыми окнами дома течетъ широкая, свтлая рка, и что оба они съ Шарлоттою стояли подъ окномъ, глядя на лазоревыя волны, и что будто она, посмотрвъ на мужа еще одинъ разъ, выпрыгнула изъ окна и исчезла въ вод. Сдлавъ отчаянный прыжокъ, Гейнрихъ кинулся за нею и долго нырялъ и бился въ вод, произнося любимое имя. Вс усилія были безполезны. Одинокій, избитый волнами, выкинутъ былъ онъ ими на какой-то пустой берегъ. Но въ ту самую минуту, когда ноги его коснулись земли и онъ со страхомъ оглядлся вокругъ себя, какое-то неизъяснимо сладкое чувство наполнило всю его душу…. На этомъ мст Гейнрихъ прекратилъ свой разсказъ, будто стыдясь анализировать высказанное уже ощущеніе {Исторія этого сна, до такой степени отзывающаяся сверхъестественнымъ, принуждаетъ насъ сказать, что она заимствована изъ журнала Quarterly Review 1844 года, въ которомъ помщено нсколько подробностей о жизни и сочинеліяхъ Шарлотты Ш—цъ. Особа, сообщившая намъ трогательный разсказъ, который представляется читателямъ, не могла знать этихъ подробностей.}. Шарлотта грустно улыбнулась и не хотла больше распрашивать. ‘Есть вещи, сказала она задумчиво, которымъ достаточно врить для того, чтобъ он совершились дйствительно‘. Съ этого дня внутренняя борьба была окончена, колебанія и надежды исчезли, одинъ фанатизмъ овладлъ душою юной женщины. Приведенныя нами слова были послднею мыслью мусульманина, готовящагося погибнуть въ неровной битв съ неврными.

Кинжалъ, подаренный Шарлоттою мужу въ первые дни ихъ брака, постоянно вислъ на стн въ кабинет Гейнриха. Шарлотта сняла его съ гвоздя, попробовала остріе и стала такъ глядть на него, что мужъ хотлъ отнять у ней оружіе.

— Полно, сказала она съ маленькимъ нетерпніемъ: — не ребенокъ же я и не обржусь острою игрушкою.

Пользуясь разсянностью мужа, она удержала кинжалъ и носила его постоянно при себ.

За нсколько дней до Рождества Христова, Шарлотта начала чаще вызжать въ свтъ и принимать у себя гостей. Домъ ея былъ открытъ только для лучшихъ пріятелей, но ихъ было такъ много, что каждый день являлись къ ней новыя лица. По прежнему, она была мила и очаровательна въ обращеніи, но заботливые друзья не могли не замтить особенной, нжной ласки, съ которою при прощаніи она провожала каждаго изъ нихъ до порога прихожей. Чувства ея просились наружу при разставаньи съ людьми, отъ которыхъ всю свою жизнь видла она только безкорыстную пріязнь и нжное сочувствіе къ своимъ интересамъ. Наканун Рождества, по случаю праздника, съ особенными обрядами встрчаемаго въ каждомъ германскомъ семейств, Шарлотту въ послдній разъ видли въ свт, на дтскомъ вечер у одного изъ ея ближайшихъ друзей. Блдность ея лица сначала обратила на себя заботливое вниманіе хозяевъ, но, замтивъ ея веселость и живой разговоръ, они прекратили свои распросы. ‘Никогда’ — разсказываетъ одинъ изъ бывшихъ тамъ же собесдниковъ — ‘никогда я еще не видалъ прекрасной Шарлотты въ такомъ блеск очарованія и граціи, какъ въ этотъ вечеръ. Она знала, что видитъ насъ въ послдній разъ, и будто старалась вконецъ увлечь насъ своимъ разговоромъ и прелестью каждаго движенія. Глаза ея блистали тихимъ, матовымъ, немного лихорадочнымъ огнемъ. Она очень любила дтей, и вс дти, участвовавшія въ праздник, были отъ нея безъ ума. Когда имъ розданы были игрушки, она оставила нашъ кружокъ и сла около дтей,— въ одну минуту они осадили ее со всхъ сторонъ. Ребятишки взлзли къ ней на колни, самыя маленькія услись на ея плечахъ, какъ пчелы къ цвтку, они лзли къ губамъ Шарлотты, закидывали ея голову назадъ и играли ея уборомъ. Хозяйка дала намъ знакъ глазами, и мы, прекративъ разговоръ, въ молчаніи глядли на прелестную картину, пока наконецъ госпожа Ш—цъ, изумленная нашимъ безмолвіемъ, тихо засмялась и шутя отогнала на почтительную дистанцію своихъ миніатюрныхъ поклонниковъ.

¹⁷/₂₉ декабря день былъ холодный и мрачный. Гейнрихъ, находившійся подъ вліяніемъ изнурительной лихорадки, цлый день упорно отказывался отъ пищи, вс старанія Шарлотты и просьбы ея по этому случаю остались безполезными. Обдъ продолжался нсколько минутъ, потому-что и Шарлотта не могла ничего сть. За обдомъ принесли имъ пригласительные билеты на концертъ г. Риса, и, противъ ожиданія, приглашеніе было принято. Уставши отъ частыхъ выздовъ въ послдніе дни, Шарлотта задумчиво сидла у стола до шести часовъ, потомъ она легла на диванъ и упросила мужа хать въ концертъ безъ нея, выставляя ему необходимость разсянія и поддержки связей. Убжденный ея доводами, Гейнрихъ въ послдній разъ поцаловалъ жену и вышелъ изъ дома. Тогда Шарлотта встала съ дивана, позвала единственную свою прислужницу, спокойнымъ и ровнымъ голосомъ дала ей нсколько порученій по хозяйству и, отпустивъ ее, осталась одна.

Невозможно знать, въ чемъ провела она послдніе два часа своей жизни. Извстно только, что она запечатала всю свою переписку въ нсколько конвертовъ, означивъ на каждомъ имя особы, написавшей письма, поврила-свои хозяйственные счеты, и деньги, оставшіяся отъ расхода, положила на чернильницу вмст съ дорогими вещами, которыя ей принадлежали. На письменномъ же стол оставила она письмо мужу,— письмо такого содержанія.

‘Милый другъ мой, въ твоемъ горестномъ положеніи не можетъ быть никакой перемны къ худшему. Напротивъ того, истинное несчастіе, сильное потрясеніе душевное можетъ и должно возстановить тебя. Сильныя горести даются намъ для изцленія нашего, и я ршаюсь на это — послднее средство. Мы оба страдали много и могли умереть отъ нашихъ страданій. Мое сердце — ты это давно знаешь — уже убито горемъ, я не думаю упрекать въ томъ тебя, я знаю, что ты меня горячо и много любилъ. Ты получишь изцленіе, полное, ршительное изцленіе, я не умю выразить, какимъ путемъ, почему именно ты его получишь,— но я твердо въ томъ убждена. Въ другомъ мір мы встртимся снова счастливыми и беззаботными, но до тхъ поръ теб предстоитъ бороться съ бдой и бодро подвигаться впередъ, пока жизнь твоя не кончится. Передай мое привтствіе всмъ, кого я любила и кто любилъ меня. На-вки твоя

Шарлотта.

Не слабй и не унывай духомъ, будь твердъ, великъ и силенъ.’

Въ каждомъ слов записки свтилось желзное убжденіе,— въ замнъ того, все письмо было, въ буквальномъ смысл слова, смочено слезами.

Потомъ она вошла въ спальню и тщательно заперла дверь. Будто собираясь провести ночь въ покойномъ сн, она сама раздлась, положила на обыкновенное мсто свое платье и надла ночной пеньуаръ. Лежа въ постели, она вынула изъ-подъ подушки кинжалъ, спрятанный за нсколько дней назадъ, и твердою рукою ударила имъ себя въ лвую сторону груди. Убдившись, что ударъ вренъ, она отбросила оружіе на коверъ и, завернувишсь въ свою ночную одежду, нсколько разъ тихо вздохнула и умерла, не перемнивъ положенія.

Въ это время воротилась служанка и, замтя, что барыня такъ рано отправилась въ спальню, подумала, не сдлался ли съ ней какой-нибудь припадокъ. Тихо подошла она къ дверямъ и, приложивъ ухо къ замочной скважин, услышала послдніе, тяжелые вздохи Шарлотты. Окликнувъ ее и не получая отвта, она съ тоскою кинулась къ выходу и въ дверяхъ встртила Гейнриха. Дверь была взломана, и несчастный мужъ съ рыдающею двушкою вбжали въ спальню.

Но жертва уже была совершена: Шарлотта безъ движенія лежала на подушкахъ, блдная, холодная и прекрасная, какъ мраморная статуя. Казалось, сама смерть сдлала для нея все, что могла, явившись безъ всхъ ужасныхъ атрибутовъ насильственной кончины. Шарлотта лежала на спин, нсколько капель крови едва были замтны на ея пеньуар, возл постели лежалъ кинжалъ, чистый и блестящій какъ дорогая игрушка.

О томъ, что говорилъ и что длалъ несчастный Гейнрихъ въ эти страшныя минуты, передъ трупомъ страстно любимой женщины, я не имю никакихъ свдній, да еслибъ и имлъ ихъ, то не взялся бы разсказывать и не съумлъ бы описать. Извстно только одно, что кончина Шарлотты не произвела никакого благотворнаго впечатлнія на дальнйшую жизнь несчастливца. Жертва эта принесена была напрасно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А. ДРУЖИНИНЪ.

‘Современникъ’, No 12, 1849

ШАРЛОТТА Ш—ЦЪИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВІЕ.

Читайте также:

ШАРЛОТТА Ш—ЦЪ
ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВІЕ.