H. М. СОКОЛОВСКІЙ
H. М. СОКОЛОВСКІЙ
ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ
ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ
(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ СЛДОВАТЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА И. Г. ОВСЯННИКОВА
1866.
ШАМШЕВЪ.
ШАМШЕВЪ.
Шамшеев, Соколовский Николай Михайлович, Год: 1866
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Въ углу, образуемомъ Чикмасовскимъ лсомъ и ркой Кубарью, безпорядочно раскинулась не знакомая съ новйшими планами и фасадами татарская деревня Мурзаево. Какъ видно изъ историческихъ актовъ, Мурзаево принадлежитъ къ древнйшимъ поселеніямъ нашей мстности: грамотой Алекся Михайловича пожалованы были жившимъ въ ней татарскимъ мурзамъ (отсюда и самое названіе деревни) земли, лсныя и бортяныя угодья,— объ этихъ земляхъ мурзаевцы съ 1798 года ведутъ безконечный искъ, воплотившійся въ дло ужасающихъ размровъ, питавшее нсколько чиновныхъ генерацій и извстное по всмъ иинстанціямъ, по коимъ во время своей многолтней жизни проходило оно, подъ характернымъ названіемъ ‘Голіаъ-дло.’
Мурзаевцы на далекое разстояніе пріобрли незавидную извстность, какъ отъявленнйшіе конокрады. Страсть къ грабежу прежнихъ степняковъ прародителей размнялась въ мурзаевцахъ только на мелкую монету: и въ настоящее время для мурзаевца каждая деревня, каждый отдльный хуторъ — непріятельская земля. Азанча мурзаевскій чаще взбирается на вышку мечети наблюдать, нтъ ли за мурзаевцемъ погони, не дутъ ли съ толпой понятыхъ и обыскныхъ людей незванные, чиновные гости, чмъ заунывно-звонкимъ голосомъ, далеко раздающимся по пустыннымъ окрестностямъ, призывать правоврныхъ къ обычной молитв. Какъ дика страна, гд раскинулось Мурзаево,— такъ дики и нравы его обитателей. Вокругъ Мурзаева, на сколько глазъ можетъ обнять не затканное лсомъ пространство, нтъ ни однаго поселка, ни одного людского жилья, въ самомъ Мурзаев прозжій рдко встртитъ человка, только стаи злйшихъ собачищъ съ громкимъ лаемъ проводятъ его отъ одного конца деревни до другого, остановка не привлечетъ здсь праздную, болтливую толпу любопытныхъ, — прозжій подмтитъ только нсколько безпокойно-враждебныхъ взглядовъ, отъ которыхъ становится не совсмъ легко на душ. Впрочемъ, Мурзаево рдко и видитъ на своихъ кривыхъ закоулкахъ постороннія лица: оно пріютилось въ сторон отъ большихъ дорогъ, да и прозжіе соглашаются лучше сдлать нсколько лишнихъ верстъ (особенно если дло къ ночи), чмъ держать путь черезъ Мурзаево. Мурзаевскія женщины извстны по всей окрестности самымъ строгимъ прудеризмомъ: посторонній глазъ никогда не видалъ лица ихъ. Лтомъ пробыть въ Мурзаев нсколько часовъ тяжело, чувствуешь на себ давленіе враждебной атмосферы, а зимой такъ и того хуже: нависшую въ морозномъ воздух тишь прерываетъ только вой волковъ, стаями рыскающихъ вокругъ Мурзаева, да отвтный на него, еще боле тянущій за душу, вой собакъ, чующихъ близость заклятыхъ враговъ. Подъ вліяніемъ этого невыносимо-гнуснаго концерта, сложившейся въ народ извстности о подвигахъ мурзаевцевъ, угрюмыхъ лицъ и безпокойныхъ взглядовъ, воображеніе начинаетъ болзненно работать и представлять картины все боле и боле не веселаго содержанія, отъ которыхъ не можетъ отвязаться въ продолженіи безконечно-тянущейся зимней ночи.
Почти каждый мурзаевецъ иметъ въ наружности свой рзко характерный отпечатокъ. Опасный промыселъ, жизнь полная треволненій, замкнутость, окружающая глушь создали изъ мурзаевцевъ крпкихъ людей. Въ мурзаевцахъ нтъ, той приниженности, распущенной апатіи, что отличаетъ ихъ сосдей — мордву, чувашей, отчасти и русскихъ. Типъ мурзаевца ближе всхъ подходитъ къ типу волка, общность положенія и промысла, одного между двуногими, другаго между четвероногими обусловливаетъ это сходство — мурзаевецъ выглядываетъ, разъ, закаленнымъ крупнымъ воромъ, а во-вторыхъ, господиномъ, котораго обижать не слдуетъ, который при случа постоять за себя съуметъ.
Въ особенности мурзаевецъ выходитъ изъ общаго фона разнохарактерной толпы на деревенскихъ ярмаркахъ и базарахъ, сермяга, подмтившая взглядъ мурзаевца, устремленный на ‘скотинку’, начинаетъ безпокойно жаться, думать какъ бы поскоре, по добру по здорову, убраться домой…
Мурзаевцы — это страшная язва, божья кара для девевенскаго міра. Лошадь — все богатство крестьянина, его поилица и кормилица: лишеніе лошади, особенно въ страдную, работящую пору, ставитъ крестьянина въ безвыходное положеніе. Мурзаевецъ не задается никакими соображеніями, онъ крадетъ и уводитъ все, что можетъ украсть и увести, все, что плохо бережется и запирается. Свой промыселъ, конокрадство, мурзаевцы возвели почти что въ науку, систематизировали его: масса скучившихся избъ расположена такимъ образомъ, что покраденное, попавшее на одинъ дворъ, черезъ нсколько мгновеній переходитъ на дворъ избы, стоящей въ противоположномъ конц, и оттуда прямой дорогой препровождается въ лсъ или въ поле, въ Чикмасовскомъ лсу устроены такіе пріюты, до которыхъ добраться человку, не совсмъ знакомому съ трущобой, положительно невозможно, мурзаевскіе притоны и ухожья, способствующіе неимоврно быстрому переходу покраденнаго, тянутся на далекія пространства и теряются въ глубин степей, по мурзаевскимъ кривымъ закоулкамъ нтъ ничего легче, какъ улепетывать отъ погони, улепетывающему открытъ входъ въ каждую избу, въ каждый дворъ, задними ходами которыхъ онъ тотчасъ же скрывается изъ виду преслдующихъ, опасность, угрожающая одному мурзаевцу, поднимаетъ на ноги всю деревню, длается общимъ достояніемъ: на сколько возможно каждый старается принести посильную пользу. Рука мурзаевцевъ въ воровскомъ промысл наметана удивительно.
Впрочемъ, мурзаевцу и нельзя быть не ловкимъ, въ ловкости и смтк его единственное спасеніе. Говорю: мурзаевцы у всхъ окружающихъ какъ бльмо на глазу, ихъ ненавидятъ хуже чертей, слово ‘мурзаевецъ’ обратилось въ брань, это славне чмъ воръ, варнакъ, каторжникъ. Выведенный изъ терпнія подвигами мурзаевцевъ, — окружающій міръ сермягъ лихорадочно-напряженно ждетъ только удобнаго случая, чтобъ высказать свою глубоко-затаенную, долго накипавшую злобу. Много льется мужицкихъ слезъ, много горькой доли прибавляется къ ихъ житью, благодаря воровскимъ подвигамъ мурзаевцевъ, но за то горе и мурзаевцу, по неосторожности или неловкости попавшемуся въ руки враговъ: напередъ можно сказать — не жить ему на свт, все припомнится ему. Мурзаевскія обиды влекутъ за собой кровавое, часто утонченное жестокое возмездіе со стороны обиженныхъ. Мурзаевца не представятъ по начальству, не поведутъ въ судъ. На мурзаевца точутся зубы долгіе годы, куски хлба, отнимаемые имъ у нищихъ, возбуждаютъ чудовищный аппетитъ, ждать тутъ нечего: на чистомъ пол, тамъ же гд совершено преступленіе или устигнутъ преступникъ, учреждается не признаваемый законами, но тмъ не мене безъапеляціонно приговаривающій самосудъ. Приговоръ этого страшнаго судилища придавленныхъ и мстящихъ извстенъ мурзаевцу, его мало того что убьютъ, надъ нимъ сначала еще натшатся. Говорю: долго накоплявшаяся сконцентрировавшаяся ненависть — грозно проявляетъ себя при расплат, она глуха къ мольбамъ. Если Кубарь-рка въ полноводье несетъ разбухшій, посинвшій трупъ мимо Мурзаева и если изъ мутныхъ волнъ порой покажется бритая голова — то это значитъ, что сосдъ мститъ грабителю за обиды.
Мурзаевцы тоже не ходятъ заявлять о гибели своихъ братій, въ глухомъ молчаніи замираютъ совершившіяся драмы, никто изъ постороннихъ не ведетъ счета сложившимъ на воровскомъ промысл свои удалыя головы. ‘Безъ всти пропавшіе’ есть почти въ каждой семь мурзаевцевъ, хотя многіе изъ этихъ ‘безъ всти пропавшихъ’ давно уже покоятся на родимомъ кладбищ и ихъ могилы для живыхъ, если и служатъ урокомъ, но только для слдущаго правила: воруй, но не попадайся.
Опасности не удерживаютъ мурзаевцевъ отъ ихъ промысла. Напротивъ, между мурзаевцами и окружающимъ ихъ міромъ идетъ постоянная, разжигающая круговая порука: выведенное изъ терпнья крестьянство ‘тшится’ и убиваетъ пойманныхъ мурзаевцевъ, мурзаевцы воруютъ и въ раззоръ раззоряютъ крестьянство, а при случа тоже не дешево расплачиваются съ жизнью. Словомъ, въ молчаливо залегшемъ вокругъ Мурзаева чернозем, совершается каждочасно упорно ожесточенная борьба, изъ которой до насъ только рдко, рдко донесется пронзительно-страшный, подавленный стонъ.
Постоянство опасностей, жизнь всегда на сторож, выковываютъ изъ среды мурзаевцевъ уже не мелкотрусливыхъ воришекъ, готовыхъ на плутню, на мизерный обманъ, по сильныхъ, выносливыхъ грабителей, избытокъ жизненныхъ соковъ которыхъ могъ бы далеко не безполезно оросить и улучшить окружающую почву.
Что же за условія, подъ которыми слагались мурзаевцы и живутъ до настоящаго времени.
Ихъ много… Остановимся, да и то мимоходомъ, только на нкоторыхъ. Мурзаевцы, по прямой, нисходящей линіи происходятъ отъ тхъ узкоглазыхъ степняковъ, чьи назды навсегда останутся намъ памятны. Раса шла здсь цликомъ, не принимая въ себя чуждыхъ элементовъ,— условія же времени имли, какъ я сказалъ, и здсь только одно послдствіе: размнъ крупной монеты на боле мелкую, орда преобразовалась въ Мурзаево, грабители-властелины въ грабителей-конокрадовь. Съ кровью переходили къ мурзаевцамъ отцовскія преданія, цивилизація шла мимо, ненарокомъ даже не задвая Мурзаево и его сосдей, даже больше — она явилась въ отношеніи ихъ только своей изгарью, поддонками. Цлыя столтія прошли, какъ мурзаевцы засли въ углу Кубарь-рки и Чипмасовскихъ лсовъ и, засвъ, замкнулись въ самихъ себ, въ міръ отъ отцевъ и ддовъ перешедшихъ понятій о нравственности, собственности, прав и суд — лучъ свта не проникъ еще въ эту, особнякомъ, ревниво скучившуюся, массу… Если современнаго мурзаевца переселить за пятьсотъ лтъ тому назадъ, то онъ, я увренъ, не почувствовалъ бы себя въ неловкомъ положеніи и тотчасъ вошолъ бы въ общее теченіе тогдашней жизни, также сталъ бы драться, грабить, жечь и славословить пророка.
Залегшій вокругъ Мурзаева сермяжный міръ, не имлъ въ себ данныхъ, чтобы произвести благотворное вліяніе на міросозерцаніе дикихъ степняковъ, онъ самъ стоялъ на низшей степени нравственнаго и экономическаго развитія, его собственный кодексъ состоялъ изъ приниженности и покорности, его взглядъ на собственность и право заключался въ отрицаньи права и собственности. Собственное участіе мурзаевцевъ въ новомъ стро жизни ограничивалось соприкосновеніемъ или съ тмъ только, что составляло самую темную, самую печальную сторону этой жизни, какъ напр. назды повершителей ‘Голіафа’, или съ тмъ, что по отсутствію и ничтожности благодтельныхъ результатовъ, могло казаться въ глазахъ мурзаевцевъ только тяжкимъ, ничмъ невознаградимымъ бременемъ. Для разршенія вопросовъ, предлагаемыхъ новой жизнію, для поставленія себя въ нормальныя отношенія къ ней, мурзаевцы не могли прибгать ни къ какимъ теоретическимъ выкладкамъ, ни къ какимъ тонкимъ соображеніемъ, они видли только ближайшіе къ нимъ факты и, исходя изъ этихъ фактовъ и переданныхъ имъ преданій, все подводили къ одному, имъ близкому, знаменателю. Правда, на глазахъ мурзаевцевъ ихъ кровные наказывались плетьми, ссылались въ Сибирь, пополняли убыль въ каторжныхъ, но во всемъ этомъ мурзаевецъ видлъ только необходимое послдствіе борьбы съ окружающимъ міромъ, временное торжество враговъ, подобнаго рода примры не подрывали его убжденій относительно глубокой безнравственности совершаемыхъ имъ подвиговъ, воровской (принципъ — въ глазахъ мурзаевца — оставался по прежнему святъ и ненарушимъ. Охраняемый цикломъ своихъ врованій и преданій, при страдальческомъ положеніи однихъ, при грубо-эгоистическихъ, нечистыхъ поползновеніяхъ другихъ, въ мозгу мурзаевца не зарождалась мысль о примиреніи съ требованіями новой жизни. Исходя изъ предвзятыхъ понятій, мурзаевецъ во всемъ видлъ торжество сильнаго. Уже по своей мусколезности онъ не могъ примкнуть къ жалкому міру своихъ сосдей, — Мордвы, Чувашей… Роль, разыгрываемая этими вырождающимися, хилыми инородцами, была совсмъ не по плечу для порывистой дятельности степняка…
Стремленіе къ дятельности мурзаевцевъ — не размнялось на промысловую работу. Орда засла вдали отъ центральныхъ пунктовъ заводской промышленности, только сохой и косулей добываетъ себ кусокъ хлба окружающій Мурзаево міръ. На всхъ фабрикахъ Татары считаются самыми ловкими, смтливыми рабочими, но около Мурзаева на разстояніе двухсотъ верстъ не было ни одной фабрики, стало быть промысловая дятельность не могла притянуть въ себ степныя силы.
Не притягивала къ себ эти силы — и землдльческая культура, земля, въ образ безконечнаго иска, воплотившагося въ ‘Голіаъ-дло’, только вытягивала эти силы, заставляла ихъ еще больше, еще настойчиве прибгать къ воровскимъ подвигамъ. Всепоглощающіе повершители этого дла не были знакомы съ процессомъ насыщенія, удовлетвореніе только разжигало ихъ аппетитъ…
Мурзаевцамъ до сихъ поръ чаще всего приходилось имть дло съ тми продуктами нашей цивилизаціи, что являлись въ лиц Трушковыхъ, Чабуковыхъ и проч. Понятно, что при характер дятельности послднихъ, стремленія мурзаевцевъ и ихъ подвиги могли только принимать все боле и боле широкіе размры. Для Чабуковыхъ въ мурзаевцахъ былъ вчный, неизсякаемый источникъ доходовъ,— для мурзаевцевъ въ Чубуковыхъ — неизмнный покровъ и защита.
Шамшевы (къ фамиліи которыхъ принадлежало дйствующее лицо — Ибрагимъ Шамшевъ) были родовитыми конокрадами изъ мурзаевцевъ: отецъ Ибрагима сосланъ въ Сибирь на поселеніе, дядя и старшій братъ числятся въ безъ всти пропавшихъ, — одна изъ этихъ незавидныхъ участей по всей вроятности, рано или поздно, выпадетъ и на долю Ибрагима. Учиться конокрадству Ибрагимъ началъ съ малыхъ лтъ, его воспоминанія ограничиваются приводомъ краденыхъ лошадей, обысками, утеками, воровать же самостоятельно Ибрагимъ началъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ сталъ помнить себя, т. е. весьма давно. До сихъ поръ, благодаря ловкости, а также отчасти и счастью, Ибрагиму все сходило съ рукъ, правда, разъ онъ былъ устигнутъ мордвой деревни Бурманги, но подоспвшіе кстати односельцы выручили его изъ страшной бды и онъ отдлался одними только побоями.— Два раза Шамшевъ попадался въ острогъ (въ город, значитъ, прикладывалъ свое искусство къ длу), но оба раза его выпускали на свободу, по неимнію достаточныхъ доказательствъ. ‘Брагимка’ пользовался извстностью далеко по окрестностямъ, на базар ему въ одиночку было показываться не совсмъ удобно (особенно въ мстахъ сосредоточія выпивки): крестьянство ждало только случая, чтобы придраться къ нему и, впредь до окончательной расплаты, хоть жесточайшимъ образомъ отдубасить его. Вслдствіе своей извстности, Ибрагимъ долженъ былъ постоянно переносить свою дятельность въ мста боле отдаленныя отъ Мурзаева, съ прибытіемъ такаго гостя нельзя было поздравить туземцевъ: они скоро начинали чувствовать его присутствіе.
Говорю: Шамшевъ занимался конокрадствомъ давно, привычка у него обратилась въ страсть: подмтивъ жертву, онъ переносилъ лишенія, скрывался въ трущобахъ и, въ большей части случаевъ, достигалъ таки своей цли. Въ своихъ воровскихъ подвигахъ онъ являлся прежде всего диллетантомъ, самоуслаждающимся подвигомъ.
Въ послдній разъ воровство не сошло Шамшеву даромъ съ рукъ, — его устигли.
Дло было такъ: изъ-за Волги прискакалъ хозяина постоялаго двора, крестьянинъ Трубцовъ, и заявилъ, что въ прошедшую ночь, черезъ разломъ забора, увели у него лучшую кобылу и что подозрніе онъ иметъ на прибывшаго наканун и ночевавшаго татарина. По его словамъ, Трубцовъ проснулся далеко еще до птуховъ и увидавъ, что собака задушена, что нтъ ни татарина, ни кобылы, бросился самъ по дорог, ведущей къ городу (городъ отъ постоялаго двора находится на разстояніи 30 верстъ), а работника послалъ въ противоположную сторону. Верстъ за восемь — Трубцову попался обозъ и возчики объявили, что встртили татарина на пар лошадей (одна совершенно походила, по описанію возчиковъ, на уведенную), мчавшагося по направленію къ городу. Подобныя же свднія доставили Трубцову и другіе, встртившіеся съ нимъ, прохожіе и прозжіе. Въ половин пути слдъ Шамшева исчезъ, только по не совсмъ яснымъ свдніямъ, собираемымъ по окружнымъ деревнямъ, можно было догадаться, что похититель старается сбить съ толку ожидаемую погоню, ‘замчаетъ’ свой слдъ. Верстахъ въ десяти отъ города слдъ изчезъ окончательно (впослдствіи оказалось, что Шамшевъ — это былъ онъ — цлиной пробрался на Волгу и уже ркой, дло зимой было, прибылъ въ городъ). Почти потерявъ надежду выручить похищенное, Трубцовъ явился въ городъ и заявилъ о случившемся. Въ каждомъ город есть нсколько личностей, спеціальность которыхъ — притонодержательство, переводъ и храненіе краденаго. Къ числу такихъ личностей принадлежалъ татаринъ же ‘Бахрйка’. Первымъ дломъ по заявленіи Трубцова было бросятся къ ‘Бахрйк’. Успли придти только что во время. Шамшевъ шолъ къ воротамъ отворять ихъ, пара запряжонныхъ въ обшевни лошадей (въ корню кобыла Трубцова) стояли совсмъ готовыми къ пути, подъ длиннымъ навсомъ постоялаго двора. Увидавъ полицейскихъ солдатъ, толпу понятыхъ и между ними Трубцова — Шамшевъ разомъ смекнулъ, что дло плохо, что пришли за нимъ. Быстро оглянувшись во вс стороны и увидавъ, что бжать некуда, что сила и ловкость не выручатъ, Шамшевъ въ одинъ моментъ преобразился въ мертвецки пьяваго. Привели Ибрагима, а онъ ни рукой, ни ногой, бормочетъ только что-то по татарски.
Допросъ производить было невозможно, стали осматривать сани Шамшева и нашли въ нихъ топоръ, цпъ, ломъ и арканъ (любимыя орудія конокрадовъ): стали осматривать самого Шамшева и въ широкомъ пояс его нашли изрзанныя и изломанныя части церковныхъ вещей чаши, верхнихъ досокъ евангелія, потира и т. д.
Черезъ два дня отъ одной сельской церкви, за Волгой, было подано объявленіе объ взлом ея неизвстными людьми и о похищеніи изъ нея денегъ, разнаго рода вещей и окладовъ съ образовъ…
На другой день привели Шамшева къ допросу.
Шамшеву лтъ сорокъ. Въ наружности и фигур Шамшева рзко удержались вс характерныя черты монгольскаго типа: средняго роста, кряжистый, широкоплечій, съ сильно развитыми скулами, съ узкопрорзанными глазами, приспособленными къ чертовски дальнимъ разстояніямъ, съ угрюмо нависшими чорными бровями, Шамшевъ смотрлъ и воромъ настоящимъ и, надо правду сказать, лихимъ наздникомъ. Какъ степная, поджарая лошадь, Шамшевъ былъ одна изъ тхъ мускульныхъ натуръ, которыхъ выработываютъ глухія, непроглядныя ночи, назды, схватки, утеки и прочія принадлежности опаснаго ремесла и которымъ ни по чемъ всевозможныя физическія лишенія. Въ глухомъ мст встрча съ подобными людьми не совсмъ безопасна. Судя по давности занятія воровскимъ промысломъ, по двукратному пребыванію въ острогахъ, можно было бы ожидать, что при допрос Шамшевъ будетъ очень ловко вывертываться, — но вышло напротивъ: ни остроги, ни промыселъ не создали изъ Шамшева ни оратора, ни практика юриста. Это былъ дикарь, цликомъ взятый изъ непроходимой глуши, непереваривающій никакихъ тонкостей діалектики, устигнутый, онъ только отгрызался, какъ волкъ. Видно было, что Шамшеву, какъ юридическому лицу, было совсмъ не по себ, что давать отвты составляетъ для него страшный трудъ, что онъ чувствуетъ себя въ положеніи рыбы, вытащенной изъ воды. Опасность, предстоящая впереди Шамшеву, вслдствіе захвата на постояломъ двор ‘Бахрйки’, была, конечно, во сто кратъ меньшая, чмъ та, которой онъ подвергался ежедневно въ продолженіи нсколькихъ десятковъ лтъ, во можно быть уврену, что Шамшевъ съ удовольствіемъ согласился бы промнять новую встрчу съ бурмангинской мордвой на полчаса допроса: тамъ онъ сознавалъ себя въ родной стихіи,— съ нимъ имлись цпъ, топоръ, выносливый конь, тамъ онъ могъ работать, — разсчитывать на силу, ловкость, въ ночной свалк съ врагами, не смотря на грозную участь, онъ дышалъ свободне. Стны канцеляріи, юридическіе обряды налегали на чистокровнаго конокрада сильне, чмъ толпа разъяренныхъ враговъ.
Но отвчать слдовало. Чтобъ отдлаться скоре, Шамшевъ коротко и ясно поставилъ вопросъ: пришелъ въ городъ пшкомъ, въ первомъ кабак напился пьянымъ, потерялъ сознаніе и спрашивать потому его больше не о чмъ. По своего рода характерности отвтовъ мы выпишемъ нкоторые изъ нихъ. (Оговариваюсь, Шамшевъ говорилъ ломано-русскимъ языкомъ,— сознавая себя не въ силахъ держаться подлинника, мы не будемъ и стараться поддлаться подъ него.) Шамшевъ давалъ отвты больше односложные. Спрашивали его: откуда онъ взялъ пару лошадей, захваченныхъ на постояломъ двор Бахря?
— Какихъ лошадей? Сказалъ, что пшкомъ въ городъ пришолъ.
— Чьи же лошади, что у Бахря въ поднавс стояли?
— Можетъ и его: коль у Бахрйки стояли, такъ Бахрйку и спрашивай.
Дальше Шамшевъ относительно пары лошадей, на которыхъ явился въ городъ, не пошолъ: не его лошади — и конечно. Бахрй сталъ уличать, Бахрю отвчалъ, что ему, какъ вору настоящему, вры давать не слдуетъ.
Явился на очередь другой вопросъ, о церковныхъ вещахъ, найденныхъ въ пояс.
Шамшевъ удивленнымъ даже представился: какъ де меня о томъ спрашиваютъ, о чемъ я и слыхомъ не слыхалъ!
— Да вдь у тебя он въ пояс найдены, а поясъ на теб былъ, какъ же безъ твоего вдома они туда попали?
— А я почемъ знаю. Можетъ самъ же ты по злости туда ихъ подсунулъ. Я пьяный былъ человкъ, а съ пьянымъ, что хочешь, то и длай.
— Обыскъ былъ при понятыхъ, подсунуть нельзя.
— Опять я не знаю. Теб сказано: ты ихъ подсунулъ, — стало такъ и пиши.
Отрзалъ значитъ и этотъ пунктъ.
Но отъ ночевки на постояломъ двор Трубцова Шамшеву отказаться было нельзя: тамъ находилось три совершенно постороннихъ свидтеля.
— У Трубцова на постояломъ двор былъ?
— Былъ.
— Зачмъ такъ далеко захалъ отъ своей стороны?
— Шара-бара покупалъ.
— Гд же деньги для торговли?
— Деньги?.. Обронилъ.
— На какой же ты лошади къ Трубцову пріхалъ?
— На своей.
— Гд же она теперь?
— Сдохла.
— Какъ такъ?
— Такъ же. Нишго не знаешь, какъ лошади дохнутъ? Загорлась, да и сдохла.
— Въ какомъ мст?
— Межъ Ерыклой и Кудлаевымъ.
— Ты долженъ мсто указать, гд она пала.
— Мста не найду.
— По какой причин?
— По той причин, что ее теперь волки съли.
— А шлею?
— И шлею съли.
— А сани?
— И… сани я продалъ, на себ повезъ.
— Кому?
— Мужику встрчному, — а кто онъ такой, не справлялся.
— За сколько продалъ?
— За цлковый.
— Деньги гд?
— Пропилъ.
Больше отъ Шамшева ничего не добились. Говорю — онъ былъ плохой ораторъ и юристъ.
Такъ заключилъ Шамшевъ свои характерные отвты:
— Ты много меня не спрашивай, ничего больше не скажу. Коли виноватъ я, такъ въ острогъ посылай.
Шамшевъ попалъ, конечно, и на этотъ разъ въ острогъ. Когда мулла сталъ переводить ему постановленіе о заключеніи въ тюремномъ замк, такъ Шамшевъ будто нсколько повеселлъ.
Впрочемъ, и въ острог Шамшевъ держалъ себя все тмъ же степнымъ дикаремъ: онъ не якшался ни съ русскими, ни съ татарами. Сосредоточенный въ самомъ себ, Шамшевъ вчно ходилъ одинокій, поодаль отъ другихъ, — его, какъ и Акима-Ходока (смотри ниже) больше другихъ душили стны острожныя, больше другихъ подмывало на волю. У Шамшева только нервы были закаленне, чмъ у Ходока, да цль иная: Ходокъ удовлетворялся степниной безпредльной, просторомъ безконечнымъ, жаждалъ свободы для нея самой, для Шамшева же свобода была понятна только въ связи съ разбойнически-воровской жизнью, съ темными ночами, съ волчьими пріемами.
Шамшеву необходимо было напряженное состояніе, лихорадочное ожиданіе опасности, переходы отъ удачи къ полнйшему фіаско. Для Шамшева быть свободнымъ значило: скрываясь по глубокимъ оврагамъ, по темнымъ лсамъ, затаивъ дыханье да крпко стиснувъ рукоять топора, выглядывать намченную добычу.
Шамшевъ жилъ въ эти минуты…