H. М. СОКОЛОВСКІЙ
H. М. СОКОЛОВСКІЙ
ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ
ОСТРОГЪ И ЖИЗНЬ
(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ СЛДОВАТЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА И. Г. ОВСЯННИКОВА
1866.
ЛЮБОВНЫЯ ДЛА.
ЛЮБОВНЫЯ ДЛА.
Любовные дела, Соколовский Николай Михайлович, Год: 1866
Время на прочтение: 14 минут(ы)
‘Ваше Превосходительство! Внемлите слезному прошенію всхъ мужей, громогласно взывающихъ къ высокой особ Вашего Превосходительства! Водворите радостный миръ въ ндрахъ семействъ, дотол наслаждавшихся небеснымъ блаженствомъ! Утрите благодтельной десницей Вашей слезы, толико обильно льющіяся изъ очей опозоренныхъ супруговъ! Предайте неумолимой кар законовъ адскаго обольстителя неопытныхъ женщинъ, вышеупомянутаго Губернскаго Секретаря Наумова! Изгоните изъ среды мирныхъ гражданъ сего хитраго, аки змій, совратителя невинныхъ созданій! Сердце Вашего Превосходительства отверсто стонамъ злосчастныхъ,— преклоните же и на сей разъ ухо свое къ стону сему!’
Ерунда эта (съ малой частью которой мы знакомимъ читателя) въ простомъ перевод означала: губернскій секретарь Наумовъ плнилъ супругу мщанина Воробьева, и за то получилъ отъ нея самоваръ, супругъ Воробьевой, крайне взволнованный похищеніемъ, какъ сердца супруги, такъ и самовара, явился къ обольстителю, былъ битъ, самъ билъ, но не получилъ ни самовара, ни супруги… Вслдствіе сего и была подана вышепрописанная ламентація….
Впрочемъ, прежде чмъ приступить къ подробному сказанію о семъ происшествіи, длаю небольшое, приличное случаю отступленіе.
Во время моей практики мн приходилось разбирать много длъ, относящихся до обоюднаго сожитія супруговъ, и надо сказать правду: это были самыя грязныя, и въ то же время самыя скучныя дла. ‘Судящіеся’ не женировались ни передъ собой, ни передо мной,— семейныя дрязги и дла по части амура на наготу выводили, скрежета зубовнаго, пламенія глазъ и тому подобныхъ, несомннныхъ, по увренію писателей высокихъ романовъ, признаковъ ревности, поруганной любви et caetera между судящимися супругами не замчалось, а все больше на счетъ жесточайшей руготни, похабностей да попрековъ прозжались.
Помню, безсрочно-отпускной фельдфебель прошеніе подалъ, что вотъ-де, между прочимъ его законная супруга въ неврности пребываетъ. Я вызвалъ об тяжущіяся стороны, Супругъ старался доказать, что его дражайшая половина въ повиновеніи ему не состоитъ.
— Я, Ваше Б-діе, дома цлый мсяцъ не жилъ, намаялся на чужой сторон, пріхалъ къ ней, приласкатся захотль, а она, словно фря какая. Ей вотъ надо вс косы вытеребить, такъ она будетъ знать, кто господинъ ей есть.
— Да ты што все за косы! и такъ по твоей милости не много ихъ осталось, вс вытеребилъ. Знки то свои поганые нальешь, такъ чай и непомнишь, какъ меня объ стну башкой колотишь. Теперь ужъ я умна стала, руки то обшибаю, такъ ты и лзешь начальство своими глупостями безпокоить.
— Изволите видть, Ваше Б-діе, какая есть она у меня, проклятая баба! У Вашего Б-для спуску мн не даетъ, а дома ехидъ настоящій, только и льстится, что къ Андрюшк, мн же единажды даже усъ вытеребила, отъ превеликаго сраму на улицу не могъ показаться, мальчишки задразнили: ‘кавалеръ, кричатъ, усы то, знать, на войн съ туркой оставилъ’.
— А теб озырю записному спуску давать? Да и што ты мн все Андрюшкой Дудкинскимъ глаза то мозолишь? А ништо не помнишь, што ты мн намеднись сказалъ?
— Што я теб сказалъ?
— То-то, што! Я, Дмитрій Иванычъ, денегъ у него на хлбъ спросила, а онъ говоритъ: черта теб лысаго намсто денегъ! Сама, говоритъ, ихъ выручай, хоть подъ заборъ ложись… Онъ мн даже такое велніе прописалъ.
— Какое это велніе?
— А такъ и прописано было: что я хочу, то и длаю, хотя десятокъ цлый въ день любовниковъ къ себ наведу, а онъ не указъ мн.
Я полюбопытствовалъ познакомиться съ новымъ родомъ записи и спросилъ, гд она?
— Разъ подмазался ко мн, я ему и отдай: ништо у бабъ то умъ есть?
Супругъ не отказался отъ записи, напротивъ, онъ отстаивалъ сильно свое право на нее.
— Што жъ, што я теб велніе написалъ? Тогда написалъ, а теперь не моги и думать! Мой приказъ сполняй, на то ты моя жена есть.
Надо вообще удивляться наивности всхъ начинавшихъ дла по части неврностей. Собственна говоря, толку изъ нихъ быть не могло, доказать фактически, особенно при канцелярскомъ судопроизводств, неврность обвиняемой или обвиняемаго почти нтъ никакихъ средствъ. Впрочемъ, и начинавшіе дла не хлопотали много о доказательствахъ, предположенной цли у нихъ не было,— спросишь:
— Чего же ты хочешь?
— Чтобъ по закону, значитъ, жила, потому безъ закону какъ жить можно?
— Да разв можно заставить жить по закону, когда она не хочетъ? Ты чмъ судиться-то обращайся-ка съ ней получше, такъ она теб и будетъ настоящей женой.
— Это тои-сь не бить ее?
— Да, между прочимъ, и не бить.
— Эвтого нельзя, Ваше Б-діе, отъ нея теперича житья нтъ, а тогда и совсмъ заполонитъ, потому таковская баба, добромъ не выручишь.
— Что жъ слдствіемъ то сдлаетъ?
— Ужъ помогите, Ваше Б-діе, что Богъ, то и вы. Мы завсегда къ начальству идемъ, ужъ очень баба дуритъ, какъ есть вс ребятишки разные.
— Да, другъ любезный, запретить длать такіе дла разв можно?
— Ужъ помогите.
Подите и длайте что знаете, водворяйте миръ и тишину въ ндрахъ семейныхъ, производите слдствія, исписывайте кипы бумагъ…
Вызовешь свидтеля, скажешь:
— Тебя вотъ свидтелемъ выставили. Парфенъ Чикмаревъ жену въ неврности обвиняетъ, такъ ты дескать, знаешь?…
— А, прахомъ пропадай они и съ длами то ихними! Отъ работы только отрываютъ. Чай такія дла не въ явь творятся, дверь то на крюкъ запираютъ. Вотъ я ему пойду да въ шею то накладу, такъ онъ знать и будетъ, какъ меня въ свидтели выставлять.
Большая часть свидтелей въ такомъ тон отвчаютъ.
Впрочемъ, надо замтить, что вс дла по части несоблюденія супружескихъ заповдй возникали больше между горожанами. Крестьяне и вообще то небольшіе охотники вести ближайшее знакомство съ чиновными особами, а тмъ больше не любятъ выводить они за кругъ міра ‘ложей своихъ поруганіе.’ Склонность горожанъ къ подобнаго рода дламъ можно объяснить тмъ, что они народъ боле цивилизованный, къ нимъ сливается вся грязь современной ‘образованности’ безъ возможности стока ея, многіе изъ ‘горожанъ’ воспитываются на романсахъ, въ род: ‘возьми въ руки пиштолетикъ, прострли ты грудь мою’, сливки общества, квинтъ-эссенція его находится въ ближайшемъ съ ними соприкосновеніи, пріятнымъ манерамъ есть отъ кого позаимствоваться: съ высшимъ халуйствомъ во ежедневныхъ столкновеніяхъ пребываютъ. Разъ супруга обличала супруга своего въ нелюбезномъ съ ней обращеніи.
Говорила супруга:
— Истиранилъ ты меня, аспидъ, всю: кровь выпилъ, корявое твое рыло! На томъ свт мста теб не будетъ.
Брякнулъ супругъ преужаснйшимъ басомъ въ отвтъ супруг:
— Помилуйте, сударыня, я ли васъ до страсти не обожалъ.
Потомъ страстный обожатель оказался человкомъ весьма практическимъ: какъ conditio sine qua non примиренія и забвенія всего прошлаго, онъ требовалъ съ супруги новаго сюртука и сапогъ, супруга шла только на сюртукъ.
Таковъ общій характеръ ‘любовныхъ длъ’ которыя являются чуть ли не каждый день, впрочемъ вы короче ознакомитесь съ ихъ типомъ, когда я разскажу вамъ вс подробности, возникшія изъ ламентаціи мщанина, онъ же портнаго цха мастеръ, Воробьева.
Главныхъ персонажей въ ламентаціи три: оскорбленный супругъ, адскій обольститель ‘невинныхъ созданій’ — Губернскій Секретарь Наумовъ и жертва его прельщеній, яблоко раздора: супружеское ложе, поруганное злодемъ, а паче самоваръ, полученный имъ отъ обольщенной.
Всхъ замтне въ этой жизненной комедіи личность обольстителя. Наумовъ это типъ (конечно не высшихъ сферъ, тамъ вншность почище) провинціальнаго Ловеласа,— ему года двадцать три и состоитъ онъ въ качеств литератора при губернскомъ правленіи, одвается онъ съ особенной шикарностью. Черную гриву свою Наумовъ мажетъ до показанія источниковъ съ оной. Съ немалой для себя опасностью Наумовъ носитъ признаки эспаньелки и усовъ. Физіономія Наумова вообще одна изъ тхъ глупо фатальныхъ рожъ, которыя встрчаются у франтовъ всхъ полетовъ и барынямъ очень нравятся. Наумовъ и радъ и нерадъ былъ поданному на него прошенію,— радъ потому, что онъ и прежде слылъ между своей братіей опаснйшимъ сердцедомъ, что крайне льстило его самолюбію, прошеніе же утверждало за нимъ пріятное реноме, не радъ же потому, что непосредственное начальство о подвигахъ его могло узнать и непріятностей ему надлать, ибо всякое начальство цломудренно есть и разврата въ подчиненныхъ не поощряетъ.
Обольщенная Наумовымъ жертва была дочь бдныхъ, но благородныхъ родителей и даніе воспитывалась въ одномъ изъ закрытыхъ заведеній, — судьб только не угодно было, чтобы Софья Ивановна украсила своей особой домашній очагъ какого нибудь мстнаго чиновника, она бросила ее въ объятія презрннаго ‘портняжки’. Время конечно изгладило изъ Софьи Ивановны много граціозныхъ линій, наложенныхъ благородствомъ рожденія и воспитанія, но что она дама благородная и воспитанная, тому доказательствомъ были ея жалобы на нервы.
Говорила Софья Ивановна, когда супругъ уличалъ ее въ близкихъ конесансахъ съ Наумовымъ:
— Ахъ, Боже мой, онъ вс нервы мои разстроилъ! Вы Дмитрій Ивановичь, какъ человкъ образованный, можете понять, какъ непріятно благородной дам слушать эдакія непристойности.
Неблагородный Воробьевъ такъ отвчалъ своей благородной супруг:
— А ты зачмъ творишь непристойности-то! Ты думаешь я незнаю, что Панька-то не мой, а Наумовскій, — у него и знки то его, разбойничьи!
— Ахъ отстаньте, прошу васъ.
Благороднымъ движеніемъ головы Софья Ивановна выразила свое негодованіе на мужнины неблагопристойности.
Грація Софьи Ивановны однако не дйствуетъ на супруга:
— Вотъ теб барское то рыло на сторону надо свернуть!
Я останавливаю, хоть на весьма короткое время дальнйшее проявленіе ража, напоминаніемъ мста.
Воробьевъ былъ плюгавенькій человкъ, до крайности не казистый и весь провонявшій мастерской. Любить его въ самомъ дл было трудновато, даже и не такой благовоспитанной дам съ нервами, какова была Софья Ивановна. Въ своихъ показаніяхъ Воробьевъ постоянно ссылается на обильный источникъ въ немъ обожаемаго элемента.
Вообще дло разобрать было трудно, поставить вопросъ прямо нельзя.
Спрашивалъ я Воробьева:
— Ты чего ищешь-то?
— Оскорбленіе ужь оченно поносное.
— То-есть, что вотъ драка-то у васъ вышла?
— Драка-что-съ? Мало-ли люди деруться и я охулки на руку не положилъ, даромъ что они въ губернскомъ управленіи служатъ.
— Стало быть ты желаешь, чтобы Наумовъ былъ преданъ суду за связь съ твоей женой?
— Это врно-съ. Потому, ктожь ихнему баловству потакать будетъ? И ее мерзкую проучить надоть.
— И жить ты съ ней больше не желаешь?
— Для чего же не жить-съ? Хоша мн весьма прискорбно ненатуральности ихъ видть, всежъ отъ того ихъ не убудетъ. И притомъ передъ алтаремъ Божіимъ мы съ ними внчаны…
За тмъ со стороны оскорбленнаго супруга послдовало совершенно неожиданный переходъ.
— Я воленъ свою вещь требовать: самоваръ на мои денежки купленъ, за него двадцать два рублика я отдалъ, потому не хозяинъ я разв его?
— Ну, а на мировую ты согласенъ?
— Я и допрежъ того Ивана Семеныча завсегда уважалъ? потому платье — они у меня заказывали и хоша промежъ насъ такія непріятности вышли, однакоія на ихъ сердцевъ не имлъ.
Прежде всего я послалъ повстку о явк къ слдствію Воробьевой.
Впрочемъ вамъ надо разсказать поподробне изъ за чего началось дло, впослдствіи изъ обоюдно подаваемыхъ жалобъ, раздувшееся въ громадные размры.
Наумовъ жилъ у Воробьева въ качеств нахлбника (у Воробьева былъ свой домъ и довольно большая мастерская онъ былъ одинъ изъ самыхъ зажиточныхъ ремесленниковъ) и, какъ надо съ достоврностью полагать, въ этотъ самый періодъ плнилъ сердце его супруги, супругъ, какъ онъ мн и самъ говорилъ, давно примчалъ близкія ихъ отношенія, чему доказательствомъ служилъ и сынишка Панька, весьма лицомъ близкій къ чиновному Ловеласу, но оставлялъ втун свои наблюденія и выводы. Наумовъ съхалъ съ квартиры и ревность въ Воробьев пробудилась, впрочемъ въ размрахъ столь незначительныхъ, что онъ ходилъ въ новое жилище обольстителя и проигрывалъ цлыя ночи напролетъ въ карты, — въ стуколку. Супруга Воробьева тоже навщала своего любовника, частью одна, частью купно съ супругомъ. Такого рода отношенія наврное удержались бы на долго, еслибы въ мирную группу яблокомъ раздора не упалъ самоваръ. Наумовъ, по истощенію финансовъ, свой самоваръ заложилъ, Воробьева, какъ существо любящее, ршилась пожертвовать собственнымъ благополучіемъ для удовольствія любовника и въ отсутствіе супруга, взявъ самоваръ, отправилась съ нимъ къ Наумову. Воробьевъ, возвратившись домой и замтивъ отсутствіе самовара и жены, тотчасъ догадался, гд они пребываютъ и отправился на квартиру Наумова. Здсь онъ засталъ картину идилическаго свойства. Супруга его кушала чай съ своимъ любовникомъ. Немного тратя словъ, Воробьевъ схвативъ самоваръ и думалъ удалится во свояси, приглашая къ тому же и супругу, но Наумовъ, оскорбленный такимъ самоуправствомъ въ его квартир, сталъ самоваръ отнимать. Вслдствіе чего произошла драка, имвшая въ итог: въ 1-хъ лишеніе изъ головы Наумова нсколькихъ, весьма роскошныхъ локоновъ, во 2-хъ постановку подъ глаза Воробьева жесточайшаго фонаря и въ 3-хъ подачу Воробьевымъ слезной петиціи о похищеніи самовара и объ изгнаніи дерзскаго обольстителя изъ среды мирныхъ гражданъ. Врне, всего послдняго въ результат не оказалось бы, дло покончилось бы домашнимъ образомъ, если бы самоваръ, какъ трофей, не остался въ рукахъ обольстителя.
Жена Воробьева, посл драки, къ мужу идти тотчасъ же не ршилась, потому знала о готовящейся ей расправ и удалилась къ матери. Супругъ скорбя о потер самовара и жены и желая выместить сердце свое, пошелъ на другой день мимо квартиры жениной матери и пустилъ камнемъ въ окошко, но во время бгства былъ усгнитутъ и битъ женинымъ братомъ. Въ новой драк принимала дятельное участіе и нервная дама, вытеребившая не малое количество волосъ изъ головы супруга и сама потерпвшая довольный афронтъ.
Подано было прошеніе со стороны супруги, гд прописывалось строгое соблюденіе ею супружескихъ заповдей и невдомо за что повсюду преслдующее ее тиранство мужа, разбитіе окна представлено было, какъ явное покушеніе, черезъ какое-то неизвстное орудіе, на совершеніе супругомъ убійства, — о вытеребенномъ же изъ главы супруга виск конечно умалчивалось.
На повстку явилась къ слдствію Воробьева. Это была еще молодая, недурная собой особа, съ той манерностью, по которой всегда отличишь благородную кость: грація имлась.
Посл первыхъ привтствій, я объяснилъ Воробьевой въ чемъ заключается жалоба, поданная на нее супругомъ: ‘въ любовной де связи съ Губернскимъ Секретаремъ Наумовымъ и въ якобы тайномъ похищеніи самовара.’
Первая часть обвиненія не особенно сильно подйствовала на Воробьеву.
— Помилуйте, это все напрасно, онъ клевещетъ на меня. Конечно я не такъ воспитана, чтобъ мн быть за какимъ нибудь портняжкой и Иванъ Семенычъ, какъ благородный кавалеръ, мн весьма пріятенъ, но я завсегда оставалась врна моей клятв, сказала Воробьева.
— А что вы скажете на счетъ самовара?
— Это еще больше меня поражаетъ: можетъ ли дама съ моимъ воспитаніемъ идти на столь гнусное дло?
— Однако самоваръ оказывается у Наумова?
— Чтожъ такое? Я имла нужду въ деньгахъ и заложила самоваръ Иванъ Семенычу. Притомъ же мой супругъ самъ покушался лишить меня жизни.
— И при этомъ покушеніи вы ему вырвали цлый високъ?
— А за…
Но не кончивъ начатаго, Софья Ивановна повернула въ другую сторону.
— Кто это вамъ такія ужасти на меня наговорилъ? Это все напрасно. Одинъ Богъ знаетъ мою невинность. Онъ защититъ меня! У ныншнихъ людей нтъ сердца.
Софья Ивановна сначала взглянула на меня какимъ то особеннымъ, злодйски-кокетливымъ манерномъ, потомъ постаралась заплакать, что посл нкоторыхъ усилій и привела въ исполненіе. Давъ ей время успокоиться, я сталъ проводить ту мысль, что всмъ судящимся лучше всего не доводить распрю до настоящаго суда. Софья Ивановна сначала и слышать не хотла о примиреніи, потомъ мало по малу поддалась на мое предложеніе — слдовало поставить супруговъ очи на очи.
Встрча супруговъ нисколько не выходила изъ общаго уровня встрчъ обыкновенныхъ, какъ будто между ними ничего не было, только язвительностью они старались перещеголять одинъ другаго.
— Мое вамъ почтеніе, Софья Ивановна!
— Мое вамъ почтеніе, Петръ Борисычь!
Пауза.
— Оченно вамъ благодарны, Софья Ивановна!
— Не за что-съ. Не за что? Не угодно ли вамъ взглянуть, сколько у меня волосъ на голов осталось. Своими ручками ихъ выдрали.
— Сами бы меньше безчинствовали.
Темпъ перемняется.
— Чгожъ т стерв спуску давать, коли ты къ полюбовникамъ станешь шляться?
— Фи, что это вы говорите!
— Ты и въ двкахъ-то такая была. Только слава, что барышня! Помнишь чай, какую я тебя замужъ взялъ?
Я пріостановилъ обнаруженіе супружескихъ тайнъ, какъ до дла не имвшихъ отношенія, и старался свести пренія на главную цль встрчи: обоюднаго прекращенія поданныхъ жалобъ.
— Я съ моимъ удовольствіемъ, потому завсегда весьма любилъ Софью Ивановну, во время ихъ болзни даже, какъ нянька, за ними ухаживалъ.
— А вы? спросилъ я Софью Ивановну.
— Я ни въ чемъ не виновна противъ Петра Борисыча, имъ только угодно было эдакія непристойности на меня возводить.
— А зачмъ ты у него на колнкахъ-то сидла?
— По вашему изъ эдакихъ пустяшныхъ дловъ подозрвать меня можно въ чемъ.
— А Панька-то чей?
— Да что ты, мерзавецъ, все съ Панькой то ко мн лзешь, незнай еще, что и Машка-то отъ тебя принесетъ!
Опять съ моей стороны новыя усилія къ умиротворенію страстей, опять по умиротвореніи, супруги изъявили желаніе тихо и безмятежно проводить остатки дней своихъ.
— Только вы, Дмитрій Иванычъ, запретъ ей положите, чтобъ она съ Ванькой своимъ больше не видлась.
— Чтожъ такое для меня Иванъ Семенычъ? Что онъ деликатный мужчина.
— Деликатъ! Подь вся улица знаетъ, какой онъ для тебя деликатъ!
— Это вы только одни имъ меня завсегда попрекаете.
— Да вотъ, чтобъ она нон же мой самоваръ принесла.
Такое простое требованіе со стороны начинавшаго успокоивается супруга вызвало у Софьи Ивановны очен не граціозное движеніе: кукишъ, поднесенный къ самому носу супруга.
— На-ка, выкуси! Онъ такой же твой, какъ и мой!
Роковой самоваръ явился на сцену и прахомъ пошли вс увренія супруговъ во взаимной любви: снова пошли ругань и подпреки Паньками, не соблюденнымъ двствомъ, Машками, тиранствами и т. п. Объ уступкахъ ни та, ни другая сторона и слышать не хотла, самоваръ точно перлъ какой безцнный былъ.
— Нтъ, ужъ какъ вамъ угодно, а съ ней ничего добромъ не подлаешь. Какъ законъ разберетъ, такъ и будетъ, сказалъ супругъ, заканчивая длинную сцену.
— И мн защита отъ твоего тиранства тоже въ закон будетъ. Разбойничать по улицамъ вашему брату, портняжкамъ, не приказываютъ, отвтила супруга.
— Такъ не хотите мировой жалобы прекратить?
— Какъ ужъ судъ прикажетъ. Я до царя пойду, чтобъ ее паскудную въ рабочій домъ посадили.
— Самъ, чортъ курносый, не попади туда прежде! Я тоже дорогу къ царю найду: добрые люди пока жуть.
— Съ деликатомъ чай своимъ вмст пойдешь?
— Ты съ Машкой не пойди!
Опять таже исторія. Останавливать, напоминать, что при слдствіяхъ ругаться неслдуетъ безполезно,— напоминовеніе удерживаетъ только на минуту, — всето почти слдствіе состоитъ изъ сплошной руготни.
Да, какое же можетъ быть тутъ слдствіе? спроситъ иной читатель, не совсмъ знакомый съ нашими мудреными порядками.
А такое же: о любовной-де связи супруги моей съ нечестнымъ обольстителемъ, объ уварованномъ, чрезъ тайное похищеніе, самовар и о жестокихъ, нанесенныхъ мн побойствахъ — это съ одной стороны, о намреніи лишить меня жизни черезъ выбитіе неизвстнымъ орудіемъ окна — это съ другой.
Явился по повстк и Наумовъ. Какъ особа чиновная, стало быть знающая нсколько наши многообъемистые законы, Наумовъ очень хорошо понималъ, что, ‘по суду’ никакихъ для него печальныхъ послдствій быть не можетъ. Посл предъявленія Наумову существа жалобы, онъ началъ оправдываться, но такимъ образомъ, что если записывать, что онъ говорилъ, то выходило оправданіе, — если же слушать — то: ‘да, дескать, мы изъ таковскихъ, спуску ихному брату давать не любимъ.’
— Чтожъ, Дмитрій Иванычъ, онъ меня на мст преступленія поймалъ? спросилъ двухмысленно улыбаясь ловеласъ.
— Нтъ, онъ этого не показываетъ.
— Чмъ же онъ докажетъ свое обвиненіе? Явно, что оно ложное. Разв я когда нибудь ршусь на столь ужасный грхъ, какъ обольщеніе замужней женщины!
За этимъ послдовало новая улыбка коварства со стороны ловеласа, въ перевод означавшая: ‘дурни, дескать, эти мужья! Станемъ мы, молодцы, женамъ ихъ въ зубы смотрть!’
Впрочемъ, Наумовъ согласился очень скоро покончить (начальства побаивался!) дло съ Воробьевымъ мировой.
— Да, еслибъ и подлинно я былъ въ связи съ его женой, такъ разв я такой сволочи не найду! Много ихъ шляется, мн и такъ отъ нихъ отбою нтъ.
— Только одно изъ первыхъ условій прекращенія дла — возвращеніе самовара.
Правленскій демонизмъ разомъ стушевался.
— Это что же-съ? Значитъ, я безъ самовара останусь? Ну ужъ нтъ-съ! Пускай своимъ порядкомъ дло дальше идетъ, а я самовара не отдамъ.
— Да вдь онъ не вашъ?
— Онъ въ заклад у меня. Я собственныхъ денегъ за него шесть рублей серебромъ Софь Ивановн отдалъ. Вотъ, не угодно ли и росписку къ длу пріобщить.
Наумовъ явно, что вралъ: росписку онъ получилъ только для выгороженія себя, но доказать это было не возможно: Воробьева сама подписала ее.
Мужу и любовнику давалась очная ставка. Встрча самая мирная.
— Вы на меня прошеніе изволили подать, Петръ Борисычь? первый началъ разговоръ Наумовъ.
— Да-съ.
— Яко-бы я нахожусь въ любовной связи съ вашей женой?
— Грха таить нечего: ваши амуры половина города знаетъ, — вонъ намеднись Языковъ меня вами въ Дум попрекнулъ.
— Языковъ-то пускай болтаетъ, — только вы-то чмъ докажете? Ништо на самомъ мст вы поймали меня со своей женой.
— Чай отъ Паньки-то не отопретесь, вдь ваше дтище, глупо улыбаясь, доказывалъ Воробьевъ существованіе связи.
— Что жъ у него на лбу надпись что ли есть, что онъ мой, на глупую улыбку еще глупйшей отвчалъ Наумовъ.
— Да мн сама Софья Ивановна сказывала, что гршила съ вами?
— Когда же это было? Я что-то не припомню?
— А въ позапрошломъ году, когда она умирать собиралась. Такъ-и-такъ говоритъ, смерть моя приходитъ, покаяніе я теб приношу: гршила я съ Иванъ Семенычемъ.— Ты, говоритъ, прости меня, поминовеніе помоей душеньк подай, чтобъ не мучилась на томъ свт. Плакала даже, говоримши такія слова.
— Вольно же ей врать-то было!
— Когда врать. Чай смертный часъ!
— Чтоже вы тогда прошеніе на меня не подавали?
— Потому тогда вы безчинства со мной не длали. Смирнехонько жили. А теперь вишь что затяли. Нешто спускать вамъ? Самоваръ то до сей поры у васъ.
При слов ‘самоваръ’ въ голос Воробьева послышались боле угрожающія ноты, съ жирныхъ губъ ловеласа при томъ же слов изчезла улыбка.
— А разв я Софь Ивановн щепками отдавалъ?
— Это какъ-съ?
— А также-съ. Я уже предъявилъ г. слдователю росписку Софьи Ивановны, что самоваръ въ заклад у меня за шесть рублей находится.
Лицо Воробьева выразило полнйшее недоумніе при этомъ новомъ и неожиданномъ для него оборот дла.
— Ну ужъ эвтому не бывать! Эвто вранье при себ оставьте? Съ женой моей живете, меня избили да еще кровью моей владть хотите. Что это за порядки? Видно у васъ и Бога-то совсмъ нтъ, только что прозываетесь благородными.
— Конечно, благородный, не вашъ братъ.
— Только бляху-то ко лбу прилпили, а стало у васъ и душонки-то совсмъ нтъ.
— Г. слдователь! прошу васъ заслушать эти слова. Въ присутствіи вашемъ мн мщанинъ Воробьевъ оскорбленіе тяжкое наноситъ. Какъ дворянинъ, я не могу терпть этого и прошу составить протоколъ.
Сцена пошла crescendo…
Слдствіе тянется другую недлю: вся семейная мерзость выплываетъ наружу, ‘судящіеся’ не церемонятся, такъ комьями грязи и хлещутъ другъ друга въ лицо: прописывается, какъ пьяный Воробьевъ побойства чинилъ надъ женой, наровя все въ грудь да по причинному мсту, потому-де что жена въ это время беременна была, пріобщаются къ длу клоки волосъ, летвшіе съ головъ Наумова и Воробьева во время битвы,— Машку Фокинскую на сцену тянутъ, Воробьева длаетъ тонкіе намеки на счетъ молоденькой сестры своей, являются чиновные свидтели, принимающіе присягу за полштофъ водки… Дти, жаль, очень малы, а то наврное и ихъ бы потянули на мерзостное позорище.
Промозглый смрадъ съ каждымъ днемъ становится все мерзе и мерзе.
Оставалось переспросить еще половину свидтелей. Я приходилъ въ отчаяніе. Но въ одинъ прекрасный день вовсе неожиданно являются ко мн Наумовъ, Воробьевъ и его супруга. Отъ первыхъ двухъ нсколько букетцемъ припахивало. Я спросилъ, въ чемъ искать причину ихъ прихода.
— Да вотъ дло-то прекратить желаемъ. Ужъ мы и прошеніе такое изготовили.
— Миритесь, значитъ?
— Въ согласіи жить желаемъ.
— А самоваръ?
— Ужъ грхъ пополамъ, только Иванъ Семенычь штофчикъ мушкатели поставилъ. Богъ съ нимъ со всмъ! Оно конечно обидно, оченно достаточно Иванъ Семенычь мн непріятностей принесли и Софья Ивановна тоже, да ничего-съ, до старости заживетъ.
Опять дурацкая улыбка появилась на всхъ губахъ. Софья Ивановна даже прыспуть изволили.
Первый шагъ къ неожиданной для меня развязк сдлалъ Наумовъ. Дошло до правленскаго ловеласа свдніе, что ближайшее начальство вдаетъ, какіе есть люди развратные подъ десницею его и какъ, вмсто длъ добродтельныхъ, съ истиннаго пути невинныхъ женщинъ совращаютъ, а потому вышелъ такой приказъ отъ цломудреннаго начальства: буде онъ, Наумовъ, покаяніе не принесетъ, у оскорбленнаго имъ супруга прощенія не испроситъ, отъ пагубныхъ замашекъ клятвенно не отрчется, то — посадить его на низшій окладъ и впредь имть на замчаніи. Приказъ подйствовалъ: грхъ взятъ былъ пополамъ, роковой самоваръ возвращенъ собственнику, а радостный миръ водворенъ въ ндрахъ семействъ, дотол наслаждавшихся блаженствомъ.
Мои офиціальныя отношеніи къ дйствующимъ лицамъ закончились, вмст съ представленіемъ дла въ надлежащую инстанцію. Не разъ посл того я встрчалъ Воробьева съ супругой, какъ подобаетъ гражданамъ — миръ царствовалъ на лицахъ ихъ, въ блаженномъ спокойствіи пребывали, встрчалъ и Воробьева съ Наумовымъ, Наумова съ Софьей Ивановной, и тоже спокойствіе и умиротвореніе царили надъ главами ихъ.
Мсяцевъ черезъ пять пришелъ я въ губернское правленіе, тамъ съ Наумовымъ столкнулся.
— Ну, какъ поживаете? спросилъ и его.
— Ничего-съ.
— А Воробьевы?
— Я другой мсяцъ у нихъ не бываю.
— Что такъ?
— Да надола она мн очень, опять къ двченк одной приревновала, браниться стала, я ее въ шею и вытолкалъ. Плевать я на нее хочу, у меня получше найдется. Мужъ, тоже лзетъ съ Панькой, вишь давай на прокормъ ему.
— Софь-то Ивановн, я полагаю, печально, что вы оставили ее?
— Какъ бы не печально! У нихъ Знаменскій квартирантомъ сталъ, ужъ меня въ кумовья звалъ. Вдь он что-съ?— суки!
Наумовъ улыбнулся, весьма довольный своимъ милымъ сравненіемъ.
— Много у меня было ‘любовныхъ длъ’. Вс на одинъ манеръ, разница только въ подробностяхъ: отъ одного мастерской воняетъ, отъ другаго тончайшими ароматами — одно на самовар все сосредоточено, въ другомъ объ самовар заботы не имютъ, потому дйствующія лица въ достаточнымъ количеств земными благами надлены, Основной же нравственный букетъ везд одинаковъ: пошлость и пошлость…