Сестры Бронте
1
2
3
З. Т. Гражданская
Сестры Бронте, Гражданская З. Т., Год: 1953
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Обострение классовой борьбы в Англии, чартистское движение, поставившее перед писателями ряд важных социальных проблем, определили демократический пафос и реализм произведений Шарлотты Бронте и тот дух страстного протеста, которым пронизаны ее лучшие романы и творчество ее сестры Эмилии.
Сестры Бронте выросли в семье сельского священника, в Йоркширском графстве, в местечке Хэворт, расположенном недалеко от города Лидса, бывшего уже тогда крупным промышленным центром. Ближайший к Хэворту городок Кейли также превратился на глазах сестер Бронте в крупную железнодорожную станцию, в промышленный город с шерстяными и суконными фабриками. Однообразный, но поэтический йоркширский пейзаж, с любовью описанный сестрами Бронте в их произведениях, приобретал все более и более индустриальный характер.
Йоркшир и соседний с ним Ланкашир были не только важными промышленными районами страны, но и очагами рабочего движения. Восстания ланкаширских ткачей начались еще в 60-е годы XVIII века, в начале промышленного переворота. Здесь в 1811-1816 гг. развернулось движение луддитов.
В 30-х-40-х гг. XIX века в северных промышленных районах снова разгорелось рабочее движение. В Манчестере и соседних с ним фабричных городах происходили многолюдные митинги и демонстрации под революционными лозунгами, забастовка текстильных рабочих северных районов в 1842 г. послужила началом второго мощного подъема чартистского движения.
С этими же районами связана и последняя вспышка чартизма — созыв в Манчестере в 1854 г. рабочего парламента по инициативе Эрнеста Джонса.
В то же время Манчестер был центром активной деятельности фабрикантов-фритредеров, их борьбы против хлебных законов и пропаганды неомальтузианских ‘теорий’.
В этой обстановке ожесточенной классовой борьбы протекала писательская деятельность сестер Бронте. Английское буржуазное литературоведение обычно отмечает и несколько преувеличивает их изолированность от общественной жизни. Трагическое одиночество, действительно, долгое время было уделом сестер Бронте, бедность создавала непреодолимую грань между ними и богатыми буржуазными семьями, сословные предрассудки семьи не позволяли им сблизиться с народом. Но само это ощущение одиночества усиливало в них дух социального протеста, критическое восприятие общественных отношений. Они с огромным вниманием приглядывались к окружающей действительности, понемногу разрывали путы, наложенные на них мелкобуржуазной клерикальной средой, и все их творчество стало своеобразным отражением классовой борьбы и передовых идей их эпохи. Так, Шарлотта Бронте создала роман о рабочем движении (‘Шерли’), в котором живые впечатления от чартистских волнений переплетались с преданиями о луддитах. В романах сестер Бронте дана целая галерея отталкивающих образов помещиков и фабрикантов-эксплуататоров.
Отец писательниц, священник Патрик Бронте, происходил из крестьянской семьи. Он был сыном бедного ирландского фермера, в молодости работал ткачом и с величайшим трудов и лишениями добился образования. Проникшись кастовым, духом англиканского духовенства, он стыдился своих родственных связей с нищим ирландским крестьянством. Но из его устных рассказов дети узнавали и о поэтических ирландских легендах и о событиях недавних дней. Патрик Бронте был очевидцем луддитских восстаний. В годы луддитского движения он участвовал вместе с другими священниками в добровольческих отрядах, защищавших дома и машины фабрикантов от рабочих, его прихожане — ткачи не могли ему этого простить, в то же время он высказывался против жестоких репрессий, применяемых к рабочим, а позднее, во время стачек, посещал дома стачечников. За это его возненавидела местная буржуазия. Ему неоднократно угрожали убийством, и он привык носить пистолет в кармане своей пасторской одежды. Если Бронте осуждал луддитов, то в рассказах старой служанки Тэбби о тех же событиях звучала неподдельная ненависть к угнетателям-фабрикантам.
Детство писательниц было безрадостно. Мать их рано умерла, оставив сиротами шестерых детей. Роскошные дома местных фабрикантов и жалкие лачуги рабочего люда, где приходилось бывать дочерям священника, оставляли впечатление острого социального контраста. Постоянно наблюдая вопиющие классовые противоречия, сестры Бронте с детства прониклись сочувствием к обездоленным, жажда социальной справедливости помогла им преодолеть консерватизм, внушаемый им отцом.
Восьмилетняя Шарлотта и шестилетняя Эмилия вместе с двумя старшими сестрами были отданы отцом в 1824 г. в сиротский приют для дочерей духовенства, подготовлявший девушек к должности гувернанток. Школа Кован-Бридж оставила у сестер Бронте самые ужасные воспоминания и послужила Шарлотте прообразом Ловудского приюта, описанного в романе ‘Джен Эйр’. Недоедание, холод и грязь в помещениях, утомительные церковные службы, грубое и издевательское обращение воспитателей подрывали здоровье детей. Попечитель приюта пастор Вильсон, бессердечный педант, стал виновником гибели многих детей. Шарлотта Бронте с ненавистью изобразила его впоследствии в романе ‘Джен Эйр’ в образе попечителя Ловудского приюта, священника Брокльхерста, злобного ханжи и лицемера.
Две старшие дочери Патрика Бронте заболели туберкулезом и погибли одна за другой. Кроткую и талантливую Марию, подвергавшуюся в пансионе жестоким побоям и издевательствам, Шарлотта Бронте запечатлела в своем романе в образе Элен Бернс.
Чтобы спасти жизнь младших дочерей, Патрик Бронте вынужден был взять их из пансиона, где они пробыли только год. После смерти старших дочерей в семье осталось четверо детей: сын, Патрик Брэнуел, и три дочери — Шарлотта (Charlotte Bronte, 1816-1855), Эмилия (Emily Bronte, 1818-1848) и Анна (Anne Bronte, 1820-1849). Три последние стали писательницами.
Шарлотта была отдана в дальнейшем в частный платный пансион в соседнем местечке, где провела несколько лет, сначала в качестве ученицы, потом — в качестве воспитательницы. Здесь были еще живы воспоминания о вооруженных восстаниях луддитов, происходивших в окрестностях, о поджоге восставшими рабочими фабрики и убийстве фабриканта.
Встречаясь со своими сестрами во время каникул, Шарлотта усиленно занималась их образованием. Анну ей удалось взять в качестве ученицы в тот же самый пансион. Эмилия подготовилась к должности гувернантки. Этой тяжелой и неблагодарной работой сестры занимались большую часть своей короткой жизни. Им приходилось выносить всевозможные унижения, грубость хозяев — богатых фабрикантов — и их избалованных детей. Особенно страдала от этого и от разлуки с близкими самолюбивая и болезненно чуткая Эмилия. Столь же независимая и гордая по натуре, но обладающая большей выдержкой и неиссякаемой энергией Шарлотта легче выносила житейские невзгоды. Мечта трех девушек открыть собственный пансион и работать, не разлучаясь друг с другом, оказалась неосуществимой: у них не было для этого денег.
Все семейство Бронте отличалось исключительной талантливостью. Брэнуел и Шарлотта прекрасно рисовали, Эмилия и Анна имели редкие музыкальные способности, все четверо с детских лет писали стихи и романы.
Первые литературные опыты Шарлотты относятся к тринадцатилетнему возрасту, затем ее творческий энтузиазм заразил и младших детей. Шарлотта и Брэнуел сочиняли вымышленную историческую хронику фантастической страны Ангрии, Эмилия и Анна — предания о стране Гондал. В этой работе отразилась и огромная начитанность подростков, их знакомство с В. Скоттом, Шекспиром, Оссианом, библией и арабскими сказками и их постоянный интерес к политической жизни. События французской революции и наполеоновских войн, а также борьба за парламентскую реформу в Англии, сведения о которой дети черпали из торийских газет, — все это своеобразно преломлялось в их творчестве. История Ангрии, как и история острова Гондал, насыщена драматизмом и представляет собой цепь политических потрясений и переворотов. Но при этом Шарлотта больше уделяла внимания ‘точным’ фактам, описанию ‘исторических’ событий, Эмилию же больше привлекала патетика сильных страстей, бурные переживания ее героинь. Любопытно, что многие деятели английской истории, чаще консервативные (в частности герцог Веллингтон), также выступают в качестве героев этих своеобразных эпопей. В 1832 г., приехав из пансиона на каникулы, Шарлотта впервые включает в свою хронику эпизоды луддитских восстаний.
Свою ‘Историю Ангрии’ Шарлотта оформляла в виде крошечных книжек, соответствующих по размерам деревянным солдатикам Брэнуела, для которых якобы писались эти книги. Соединяя игру с литературным творчеством и проявляя при этом исключительное терпение, Шарлотта заполняла листки книжек микроскопическими буквами. Большинство этих игрушечных книг сохранилось до наших дней и может быть прочитано лишь при помощи лупы.
Скоро Шарлотта Бронте рассталась со своим фантастическим эпосом о несуществующей Ангрии. Ее тянуло к реалистическому творчеству.
Литературно-критические замечания, встречающиеся в ее письмах к подругам, написанных в юные годы, обнаруживают тонкий художественный вкус и самостоятельность суждений. Уже в этих письмах ощущается протест против ханжески-лицемерных взглядов буржуазного общества и той клерикальной среды, в которой выросла Шарлотта. Она испытывает религиозные сомнения, в письме от 10 мая 1836 г. она говорит, что библия не доставляет ей никакого наслаждения. Позднее, в 1842 г. она пишет: ‘Я считаю нелепыми методизм, квакерство и те крайности, в которые впадает и ‘Высокая’ и ‘Низкая’ епископальная церковь, но католицизм побивает их всех’. Эти высказывания Шарлотты Бронте, а также созданные ею сатирические образы английских священников показывают, как фальшивы утверждения некоторых буржуазных литературоведов, заявляющих, что основным источником ее творчества является… методистская религия.
В тех же письмах Шарлотта Бронте советует своей подруге Мери Тэйлор читать Байрона и называет его мистерию ‘Каин’ замечательным произведением. Если мы вспомним, с какой ненавистью относилась английская буржуазия к мятежному поэту и особенно к его богоборческой драме ‘Каин’, самостоятельность и смелость суждений юной дочери пастора станет очевидной.
Все чаще в письмах Шарлотты Бронте к ее сестрам и подругам прорывается и социальный протест, жалобы на общественную несправедливость, на загубленные возможности и силы. В письме от 7 августа 1841 г. она пишет: ‘Мне трудно сказать, какое чувство сдавило мне горло…: какое-то страстное возмущение против непрерывной подневольной работы, мучительная жажда крыльев — крыльев, которые дает только богатство — мучительная потребность видеть, познавать, учиться!..’. ‘Я знаю, что мы обладаем способностями, — говорится в ее письме от 29 сентября того же года, — я хочу, чтобы они нашли применение’.
Однако девушки из бедной семьи в ту пору не смели и мечтать о занятиях литературой и искусством — только одной Шарлотте приходили иногда в голову эти дерзкие планы. Все свои надежды сестры возлагали на брата Брэнуела. Но у него нехватило сил и энергии для борьбы с нуждой. Он начал пить, опускался все ниже и ниже и погиб молодым, ничего не сделав. Это было жестоким ударом для его сестер.
Первая попытка Шарлотты добиться литературного признания потерпела крах.
В 1837 г. она вместе с робким письмом послала одно из своих стихотворений поэту-лауреату Роберту Саути. В своем ответном письме Саути заявил начинающей писательнице, что литература — не женское дело, так как она отвлекает женщину от хозяйственных обязанностей. Шарлотта Бронте тщетно пыталась подавить в себе жажду творчества.
В 1842 г. Эмилия и Шарлотта приняли решение отправиться в Брюссель и поступить ученицами в бельгийский пансион. Шарлотта надеялась, что, овладев в совершенстве французским языком, они смогут впоследствии открыть собственный пансион. Две взрослые серьезные девушки, уже привыкшие к самостоятельному труду, чувствовали себя одинокими среди легкомысленных юных пансионерок, девочек из богатых семейств. При этом Эмилия тосковала по родине.
Девушки получили помощь и поддержку со стороны профессора риторики Константина Эже, преподававшего в пансионе литературу, который заметил и оценил выдающиеся способности молодых англичанок. Шарлотта Бронте надолго сохранила привязанность к своему брюссельскому наставнику и неоднократно обращалась к нему с письмами, в которых патетика французских риторических оборотов не могла заглушить искреннего чувства душевной боли, недовольства окружающей жизнью.
Вернувшись в Англию, сестры тщетно пытались открыть свой пансион. Они не имели ни материальных средств, ни связей в аристократических домах, и никто не приехал учиться в угрюмый, бедно обставленный пасторский дом в Хэворте.
Нужда, болезнь брата и ослепшего отца, убожество провинциальной клерикальной среды — таковы были условия, в которых протекала жизнь трех талантливых девушек. Шарлотта все чаще высказывала в своих письмах чувства неудовлетворенности и разочарования. ‘Когда-то Хэворт был для меня счастливым местом, но теперь не так — я чувствую, что мы погребены здесь заживо, — а мне так хочется путешествовать, работать, жить полной жизнью!’, — пишет она в письме к подруге 24 марта 1845 г. Шарлотта все острее чувствовала, что ‘этот дом на кладбище — всего только большая могила с окнами’. То, что переживала она в эту пору, выразилось позднее в страстном возгласе: ‘Британцы! взгляните на ваших дочерей, многие из которых увядают на ваших глазах от тоски и чахотки! Ведь жизнь для них — безотрадная пустыня…’.
В то время как Шарлотта негодовала и страстно рвалась к практической деятельности, ее сестра Эмилия пыталась найти прибежище в мире творчества. Мертвящая среда наложила на эту богатую натуру свой отпечаток: она стала болезненно-замкнутой и угрюмой, дичилась посторонних и, казалось, считала своей главнейшей обязанностью хозяйственные дела. Но во время работы на кухне около нее всегда лежала тетрадь, в которую она записывала новые строфы. Наблюдая тягостную провинциальную жизнь, царящие вокруг невежество и несправедливость, она начала работать над своим романом ‘Холмы бурных ветров’. Ее стихи и роман превратились, но выражению Ральфа Фокса, в сплошной крик боли.
Младшую сестру, кроткую и жизнерадостную Анну, Эмилия и Шарлотта видели редко — она работала гувернанткой в отдаленной местности.
В 1846 г. Шарлотте, Эмилии и Анне Бронте удалось, наконец, издать сборник своих стихотворений. Стихи были подписаны мужскими псевдонимами — Керрер, Эллис и Эктон Белл. Сборник не имел успеха, хотя журнал ‘Атенеум’ отметил поэтическое мастерство Эллиса (Эмилии) и его превосходство над другими авторами сборника.
В 1847 г. сестры закончили работу над своими первыми романами и под теми же псевдонимами послали их издателям в Лондон. Романы Эмилии (‘Холмы бурных ветров’) и Анны (‘Агнеса Грей’) были приняты, роман Шарлотты (‘Учитель’) — отвергнут. Второй роман Шарлотты Бронте ‘Джен Эйр’ произвел на рецензентов благоприятное впечатление и появился в печати в октябре 1847 г. — раньше, чем вышли романы Анны и Эмилии. Он имел шумный успех и, за исключением реакционного ‘Куортерли ревью’, был восторженно оценен печатью. ‘Холмы бурных ветров’ и ‘Агнеса Грей’ были напечатаны в декабре 1847 г. и также имели успех.
Однако ни литературная известность, ни улучшение материального положения не принесли сестрам Бронте счастья. Их силы были уже надломлены лишениями и тяжелым трудом. Эмилия ненадолго пережила своего брата Брэнуела: она скончалась, как и он, от туберкулеза в конце 1848 г. Анна умерла весной 1849 г. Шарлотта осталась одна, без верных спутниц, с которыми привыкла делиться каждой своей мыслью. Подавляя отчаяние, она работала над романом ‘Шерли’, одна из его глав имеет характерное заглавие: ‘Долина тени смерти’.
Роман ‘Шерли’ вышел в октябре 1849 г. Хлопоты по изданию и необходимость посоветоваться с врачами заставила Шарлотту поехать в Лондон. Эта поездка расширила круг ее знакомств и литературных связен, она давно уже переписывалась с известным критиком-позитивистом Льюисом, а теперь лично познакомилась с Теккереем, в числе ее друзей была Элизабет Гаскелл, написавшая впоследствии первую биографию Шарлотты Бронте.
В 1853 г. был опубликован последний роман Шарлотты ‘Вильетт’. В то же время она работала над вторым изданием стихов и романов своих умерших сестер, писала о них воспоминания.
В 1854 г. она вышла замуж за служившего в приходе ее отца священника Артура Белла Николса. Беременность и тяжелая простуда окончательно подорвали ее расстроенное здоровье, она умерла в марте 1855 г., 39 лет от роду.
История трех талантливых сестер Бронте, погубленных бедностью, социальным бесправием и семейным деспотизмом, является предметом сентиментальных вздохов и сожалений в буржуазном литературоведении. Многие английские биографы стремились представить трагедию сестер Бронте как случайное явление, как результат воздействия печальных обстоятельств на болезненно утонченную психику писательниц. На самом деле эта трагедия — гибель талантливых женщин-тружениц в капиталистическом обществе — была закономерным и типичным явлением.
В большинстве многочисленных критических и биографических трудов о сестрах Бронте, вышедших за рубежом в последние десятилетия, нет достаточно глубокой характеристики их творчества. Почти все эти работы принижают значение критического реализма Шарлотты Бронте. Эта тенденция проявляется нередко в противопоставлении ей творчества Эмилии, искусственно наделяемого декадентскими чертами. Иногда же наиболее талантливым в семействе Бронте объявляется неудачник Брэнуел.
Уже первый роман Шарлотты Бронте ‘Учитель’ (The Professor, 1847), отвергнутый издателями и опубликованный только после ее смерти, в 1857 г., представляет значительный интерес. В письме к критику Льюису (6 ноября 1847 г.) по поводу романа ‘Джен Эйр’, отвечая на его упреки в мелодраматизме и романтических крайностях, Шарлотта Бронте вспоминает свой первый роман, в котором она решилась ‘взять Природу и Правду своими единственными руководителями’. Это стремление к реализму, несомненно, присуще роману ‘Учитель’, и оно же, по признанию самой писательницы, послужило препятствием для его напечатания. Издатели отклонили роман, ссылаясь на то, что он недостаточно интересен для читателя и не будет иметь успеха, но, в сущности, они были испуганы теми откровенными социально-разоблачительными тенденциями, которые в нем заключались. Только увлекательная фабула и необычайная сила в изображении чувств, предвещавшая сенсационный успех, заставили их преодолеть свою робость и напечатать второй, не менее разоблачительный роман писательницы — ‘Джен Эйр’.
В романе ‘Учитель’ Шарлотта Бронте проявляет присущее ей мастерство типизации, это главное достоинства писателя-реалиста. Она создает сатирический образ фабриканта Эдуарда Кримсворта, руководимого только жаждой наживы, попирающего все человеческие чувства, эксплуатирующего родного брата. В противопоставлении двух братьев, жестокого богача Эдуарда и честного бедняка Вильяма, в простой наглядной форме, напоминающей народные сказки, проявляется демократизм Шарлотты Бронте. Писательница разоблачает предпринимательскую алчность и грубый эгоизм буржуазных воспитателей юношества в образах Пеле и г-жи Ретэ — директора и начальницы брюссельских пансионов, их мелочные расчеты, заставляющие их, наконец, сочетаться браком и объединить доходы со своих ‘предприятий’, атмосфера шпионажа и придирок, которой они окружают молодых и независимых педагогов, — все это изображено писательницей с неумолимым сарказмом.
Критические суждения героев Шарлотты Бронте об английской действительности создают правдивую и страшную картину жизни английского народа. ‘Поезжайте в Англию,… поезжайте в Бирмингем и Манчестер, посетите квартал Сент-Джайлз в Лондоне — и вы получите наглядное представление о нашей системе! Вглядитесь в поступь нашей надменной аристократии, взгляните, как она купается в крови и разбивает сердца… Загляните в хижину английского бедняка, бросьте взгляд на голодных, скорчившихся у почерневших очагов, на больных,… которым нечем прикрыть свою наготу…’.
Уже в этом первом романе писательница создает характерный для нее образ положительного героя — бедного, трудолюбивого и независимого человека, — образ, который затем будет полнее развит в романе ‘Джен Эйр’. Эта демократическая тема честной и гордой бедности раскрывается в образах главных действующих лиц — учителя Вильяма Кримсворта и учительницы Фрэнсис Генри. Оба эти образа автобиографичны, в обоих отразилась тяжелая жизненная борьба и душевная стойкость самой писательницы. Но Шарлотта Бронте стремится обобщить и осмыслить свои житейские наблюдения, придать своим героям социально-типические черты.
Одиночество положительного героя в корыстном мире, раннее крушение его лучших юношеских порывов, иллюзий и надежд подчеркиваются писательницей во всех ее романах. Так, в романе ‘Учитель’ бедняк Вильям Кримсворт не получает ни поддержки от своих родственников, ни ответа на свои письма к друзьям, приехав к единственному брату-фабриканту, он встречает презрение, враждебную холодность. Брат предлагает ему изнурительную, низкооплачиваемую работу: нужда заставляет его принять это предложение. Трудолюбивая молодая учительница Фрэнсис окружена в пансионе стеной молчаливого презрения, ее безжалостно выбрасывают на улицу под первым же предлогом. Эта одинокая девушка твердо знает, что должна рассчитывать только на себя, в минуту нужды и болезни никто не протянет ей руку помощи.
С этим связана характерная для главных героев Бронте психологическая черта: крайняя внешняя сдержанность при бурных душевных движениях. Одиночество, унижение и страстная жажда независимости выработали в них эту черту. ‘Мой тон был спокоен. Я всегда говорил спокойно’, — с горькой иронией замечает Вильям Кримсворт, повествуя о самых тяжелых минутах своей жизни, о готовых вырваться наружу чувствах негодования, возмущения. Этот внутренний огонь, спрятанный под внешним спокойствием, озарит потом и образ Джен Эйр, маленькой скромной гувернантки.
Реализм романа ‘Учитель’ проявляется и в описаниях повседневной работы клерка или педагога, и в зарисовках индустриального или городского пейзажа, и в сатирических портретах избалованных бессердечных буржуазных девиц из брюссельского пансиона. Но в некоторых отношениях роман остается только пробой пера талантливой романистки. Неумелая композиция, сухость и робость в изображении чувств, недостаточная яркость красок — все эти художественные недостатки Шарлотта Бронте преодолела в следующей своей книге. Некоторые идейные недостатки романа, однако, остались присущими и ее дальнейшему творчеству. Положительный образ главного героя и его личная судьба исчерпывают все позитивные искания писательницы. Традиционный счастливый конец приносит героям материальное благополучие: сначала — возможность открыть собственный пансион, а потом — то самое положение сельских сквайров, которое противоречит собственным идеалам писательницы, ее призывам к интересному и полезному труду. Крайне надуманным представляется образ добродетельного резонера-фабриканта Хэнсдена, в уста которого романистка часто вкладывает свои собственные критические замечания об английской действительности.
Центральное место в творчестве Шарлотты Бронте занимает роман ‘Джен Эйр’ (Jane Eyre, 1847). В нем писательница выступает пламенной защитницей женского равноправия, пока еще не политического (избирательных прав для женщин не требовали даже чартисты), но равенства женщины с мужчиной в семье и в трудовой деятельности. Общий подъем чартистского движения в 40-е годы выдвинул среди других важных проблем современности и вопрос о бесправном положении женщины. Не будучи официальной участницей борьбы за женскую эмансипацию и даже отрицая в письмах феминистские тенденции своего творчества, Шарлотта Бронте избегла многих отрицательных сторон феминизма, но до конца осталась верна прогрессивному и несомненному для нее принципу равенств полов. В письме к Льюису по поводу романа ‘Шерли’ она пишет, что вопрос об умственном равенстве женщины и мужчины для нее настолько ясен и очевиден, что всякое обсуждение его кажется ей излишним и вызывает чувство негодования.
В решении женского вопроса, как и в литературном творчестве, Шарлотта Бронте сближалась со своей любимой писательницей Жорж Санд, которая в 40-е годы пришла к выводу, что спасение для женщины — не только в праве на свободу и равенство в любви, но и в упорном самостоятельном труде. Шарлотта Бронте постоянно восхищается талантом Жорж Санд, называя его титаническим и проникновенным, лучшим ее романом она считает ‘Консуэло’. История талантливой и трудолюбивой Консуэло и образ ее сыграли определенную роль при создании образа Джен Эйр. Подобно Жорж Санд, Шарлотта Бронте не отделяет судьбу и борьбу женщины от судьбы неимущих, угнетенных классов: ее героиня подвергается обидам и унижениям, прежде всего потому, что она бедна.
В душе Джен Эйр живет стихийный протест против социального угнетения. Еще в детстве Джен открыто восстает против своей богатой лицемерной тетки и ее грубых, избалованных детей. Став воспитанницей сиротского приюта, она в беседе с Элен Бернс высказывает мысль о необходимости сопротивления. ‘Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар — иначе и быть не может — притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас!’
Этот дух протеста и независимости ни на минуту не покидает Джен Эйр и придает ее образу живое обаяние, он определяет многочисленные конфликты, в которые она вступает с окружающей ее средой. Самое объяснение Джен в любви принимает характер смелой декларации о равенстве: ‘Или вы думаете, что я автомат, бесчувственная машина?.. У меня такая же душа, как у вас, и безусловно такое же сердце!.. Я говорю с вами сейчас, презрев обычай и условности и даже отбросив все земное!’.
Не удивительно, что подобные слова, вложенные в уста героини, бедной гувернантки, вызвали возмущение реакционных критиков. Они находили, что объяснение Джен Эйр в любви оскорбительно для женщины. В злобной рецензии, помещенной в журнале ‘Куортерли ревью’ (декабрь 1848 г.) и принадлежавшей перу некоей мисс Ригби, Шарлотта Бронте объявлялась женщиной, ‘которая давно уже потеряла право на общество лиц одного с нею пола’. По словам критика, ‘Джен Эйр горда, а потому и крайне неблагодарна, богу было угодно сделать ее одинокой и беззащитной сиротой, и тем не менее она никого не благодарит — ни друзей, ни руководителей своей беспомощной юности, и меньше всего Вседержителя, — за одежду и пищу, за заботу и воспитание. Автобиография Джен Эйр — целиком антихристианское сочинение. Оно проникнуто ропотом против комфорта богатых и лишений бедняков…’.
На вершине счастья, будучи невестой любимого человека, Джен Эйр сохраняет самообладание и трезвость. Она стоит на страже не только своей чести, но и своей независимости. Ее пугает опасность превращения в рабыню, в игрушку мужа. Джен Эйр отвергает роскошные подарки жениха, упорно напоминает ему о том, что она бедна и некрасива, и продолжает выполнять обязанности гувернантки. Гордая в самой скромности, она свято дорожит своим личным человеческим достоинством. Жажда самостоятельного честного труда и независимости — одна из самых привлекательных черт героини.
Интересно проследить, как стихийное возмущение против лицемерного буржуазного мира заставляет иногда Шарлотту Бронте, верующую дочь священника, восставать против мертвящей морали англиканской церкви. Наиболее отталкивающий образ в романе — священник Брокльхерст, попечитель приюта и, в сущности, истязатель девочек-сирот в Ловудской школе. Рисуя этот образ, типичный для реакционно-клерикальной среды, Шарлотта Бронте прибегает к сознательному заострению отрицательных черт, к приемам гротеска.
Другой представитель духовенства, Сент-Джон, вызывает у читателя не меньшее отвращение, хотя Шарлотта Бронте часто упоминает об идеально правильных чертах его лица, о его внешне безукоризненном поведении. Это педант и фанатик, приносящий все живые чувства и человеческие отношения в жертву своему воображаемому ‘религиозному долгу’.
Душевная черствость Сент-Джона сочетается с крайним лицемерием. Он предлагает Джен Эйр брак без любви и совместную миссионерскую деятельность в Индии, прикрываясь фразами о высшем христианском долге. Но для него это лишь способ приобрести покорную и безропотную подругу, в этом сказывается проявление сухого эгоистического расчета. Недаром Джен Эйр отвечает ему гневной отповедью. Она говорит, что презирает и его самого и его любовь. Противопоставление бескорыстного и пылкого чувства Рочестера лицемерным и ханжеским рассуждениям миссионера, разоблачение тупого фанатизма и бессердечия в образе Сент-Джона говорят о большой смелости и честности Шарлотты Бронте. Но писательница не в состоянии преодолеть полностью своих религиозных иллюзий и несколько идеализирует ‘призвание’ миссионера. Образ Сеит-Джона противоречив. В конце романа писательница пытается отчасти реабилитировать его.
В романе ‘Джен Эйр’ критика жестокого и лицемерного буржуазно-аристократического общества звучит с полной силой. Поистине страшны картины Ловудского приюта, где девочек-сирот воспитывают самыми бесчеловечными методами. Эта система воспитания приводит к тому, что наиболее слабые дети погибают, так погибает кроткая, одаренная Элен Бернс. Более выносливым и крепким внушают дух покорности и ханжеского смирения.
Правдиво показано бессилие благородной и умной мисс Темпль, которая лишь считается начальницей приюта, но вынуждена терпеть издевательства богатых попечителей над ее ученицами. Так Шарлотта Бронте раскрывает бесправное положение интеллигенции.
С едкой иронией Шарлотта Бронте рисует светское общество, собравшееся в замке мистера Рочестера, жестокость, эгоизм и внутреннюю пустоту аристократки Бланш Ингрэм, охотящейся за богатым женихом, и ей подобных. Буржуазное семейство Рид обрисовано скупыми штрихами, но с суровой и беспощадной правдивостью. История главного героя, Рочестера, носит резко разоблачительный характер. Это трагическая история человека, сначала ставшего жертвой гнусной торговой сделки между двумя богатыми семьями, а потом прикованного на всю жизнь к душевнобольной женщине. Шарлотта Бронте выступила здесь против английских законов о семье и браке и тех денежных расчетов, которые разъедают и губят буржуазную семью.
Одиночество человека в мире собственников, полное равнодушие окружающих к его личным достоинствам и переживаниям, остается постоянной темой творчества Шарлотты Бронте. В романе ‘Джен Эйр’ это трагическое ощущение заброшенности и одиночества становится уделом больного, обедневшего и ослепшего Рочестера и самой Джен, покинувшей его замок. Особенно характерны в этом отношении испытания неимущей и никому не нужной Джен, которая, потеряв свои скромные сбережения, скитается без гроша в кармане по большим дорогам, ей приходится ночевать в поле, под стогом сена, никто не впускает ее под кров, она тщетно пытается добыть хотя бы кусок хлеба в обмен на свой шейный платок. В стране, кишащей безработными и бездомными, всякий бедняк возбуждает враждебное подозрение сытых людей и равнодушно обрекается на голодную смерть. Шарлотта Бронте выступает в романе ‘Джен Эйр’ и как тонкий психолог, умеющий раскрыть самые сложные душевные движения, и как незаурядный мастер пейзажа. Она подмечает все характерные черты родного йоркширского ландшафта, порою унылого и хмурого, затканного дождем, порою залитого лунным или солнечным светом.
К. Маркс во время пребывания в окрестностях Манчестера пишет 10 июня 1869 г. своей дочери Женни о холмах, ‘окутанных той голубой дымкой, которой так восторгается Керрер Белл’ {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXVI, стр. 17.}.
Одним из основных художественных достоинств романа ‘Джен Эйр’ и залогом его успеха была та сила чувства, которой пронизаны речи и поступки Джен Эйр и Рочестера. Здесь подлинный реализм сочетается с революционно-романтической традицией Байрона и Шелли. Даже передовые английские писатели того времени редко решались на такое смелое изображение страстной любви. Тем более неожиданным для английской публики был лирический голос подлинной страсти, зазвучавший со страниц романа, написанного скромной провинциальной гувернанткой. Совершенно понятно ханжеское негодование охватившее некоторых рецензентов, прежде всего ту же мисс Ригби в ‘Куортерли ревью’.
Лагерь реакции был возмущен появлением таких романов, как ‘Джен Эйр’ Ш. Бронте и ‘Ярмарка тщеславия’ Теккерея. Противники писательницы поняли внутреннюю связь смелых выступлений романистки с подъемом рабочего движения в Англии и на континенте Европы. Журнал ‘Куортерли ревью’ прямо утверждал, что роман ‘Джен Эйр’ ‘порожден тем же духом, который опрокинул авторитет и нарушил все законы, божеские и человеческие, за границей и поощряет чартистский бунт у нас в стране…’. Подобный отзыв реакционного критика может быть приведен как высшая похвала роману, пронизанному духом социального протеста.
Но протест Джен Эйр и ее недовольство существующим общественным устройством, при всей их искренности и пылкости, непоследовательны. Единственный путь, который писательница рекомендует своим читателям и своей героине, — индивидуальная борьба за самоусовершенствование, за внутреннюю свободу. Финал романа — возвращение Джен Эйр к ослепшему Рочестеру — превращается писательницей в своеобразный апофеоз героини. Идиллический мирок семейного счастья, который ей удалось создать для себя — пусть и озаренный светом жертвенного служения любимому человеку, — совершенно отгораживает ее от внешнего мира.
В ‘Джен Эйр’ есть высокая романтика в изображении чувств, придающая своеобразную прелесть этой книге и неотъемлемая от ее вольнолюбивого бунтарского духа. Но роман не свободен и от наивных традиционных романтических штампов. Мрачный образ сумасшедшей жены Рочестера и таинственные происшествия в его замке напоминают готические романы XVIII века, которыми зачитывались сестры Бронте. Именно этот недостаток отмечает Н. Г. Чернышевский, записавший в своем дневнике 18 августа 1849 г. по прочтении перевода ‘Джен Эйр’ в ‘Отечественных записках’: ‘…весьма хорошо, жаль только, что и здесь хотят вмешать трагические сцены до мелодраматического и страшные приключения — этого не следовало’ {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах, т. I, стр. 310.}.
Ряд маловероятных счастливых случайностей облегчает судьбу героини. Так, внезапно полученное наследство дает ей возможность приобрести материальную независимость и вознаградить друзей, выручавших ее в нужде, эти друзья, благодаря счастливому совпадению, оказываются ее близкими родственниками.
Религиозность Шарлотты Бронте сказалась в некоторых ее рассуждениях, исполненных официального благочестия. В романе часто говорится о вещих снах и таинственных предчувствиях, оттенок мистицизма чувствуется в эпизоде, когда Джен Эйр слышит за десятки миль призыв своего возлюбленного. Но и религиозность не удержала Шарлотту Бронте от осуждения лицемерного ханжества англиканской церкви, от отрицания христианской морали непротивления.
Роман ‘Шерли’ (Shirley, 1849) посвящен движению луддитов в 1812 г., но он был, вместе с тем, непосредственным откликом писательницы на современные ей события чартистского движения. В 40-е годы XIX века роман о первых стихийных восстаниях рабочих приобретал особенную актуальность.
В романе показана упорная борьба рабочих с предпринимателем Робертом Муром, который выбрасывает их на улицу, вводя на своей фабрике новые машины. С глубоким сочувствием писательница рисует страдания безработных ткачей, нищету, царящую в их лачугах. Безработный Вильям Феррен, кроткий, терпеливый человек, с болью в сердце смотрит на своих ребятишек, сидящих в унылой комнате, из которой продана вся обстановка, вокруг миски с жидкой похлебкой. Младшие дети, проглотив свою скудную порцию, тщетно просят еще. Вильям, не вынеся этого, спешит уйти: ‘Две слезы, похожие на первые капли перед бурей, блеснули в его глазах’. Так рождается ненависть. Шарлотта Бронте показывает всю закономерность этой ненависти. Она говорит о периоде континентальной блокады и кризиса 1812 г.: ‘Что до страдальцев, единственным достоянием которых был труд и которые потеряли теперь и это наследие, которые не могли добиться работы,… не могли добиться хлеба, то их покинули на произвол судьбы… Нищета рождает ненависть…’.
Доведенные до отчаяния ткачи останавливают подводы с новыми ткацкими станками, выписанными фабрикантом, ломают машины и сбрасывают их в болото. Мур находит на одной из пустых подвод записку: ‘Пусть это будет предупреждением от людей, умирающих с голоду, оставивших дома умирающих с голоду жен и детей…’.
Шарлотта Бронте дает монументальные картины восстания. С оттенком сурового пафоса она рассказывает о ночной осаде луддитами дома и фабрики Мура. Рабочие ломают ворота и врываются на территорию фабрики. ‘Крик восставших сопровождал этот взрыв гнева — …крик восставших йоркширцев. Ты никогда не слыхал этого вопля, читатель? — спрашивает Шарлотта Бронте. — Очень хорошо для тебя — берегись, если он полон ненависти к тебе или к тем людям и убеждениям, которыми ты дорожишь… Ярость изливается в крике ненависти: львы встают, потрясая гривой, и бросаются на воющих гиен, класс, полный гнева, встает против класса, и буржуазия обрушивает всю свою злобу и раздражение на голодную и разъяренную массу рабочих’. И как бы в подтверждение этих слов солдаты, присланные правительством на помощь Муру и спрятанные им на фабрике, начинают стрелять.
Шарлотта Бронте приписывает изображаемым ею рабочим высокую организованность, которая на самом деле не была характерна для луддитских восстаний, для периода неоформленных, анархически-бунтарских столкновений. Романистка несомненно имеет в виду свою эпоху, действия чартистов, когда говорит: ‘Ноттингем — один из их штабов, Манчестер — другой, Бирмингем — третий. Связные передают распоряжения вождей, все подчиняется строгой дисциплине, ни один удар не наносится без зрелого размышления’.
Образ фабриканта Роберта Мура типичен для английской буржуазии того времени. Вся его кипучая деятельность продиктована и пронизана жаждой наживы. Это эксплуататор детского труда, душитель рабочего движения. Рассчитав на своей фабрике, снабженной новыми машинами, взрослых рабочих, он заменил их детьми — обычное явление на английских фабриках начала XIX века. И вот, ‘ребятишки торопливо сбегаются на звон колокола, как привыкли сбегаться и в метель, и под проливным дождем, и в трескучий мороз’. Мур пересчитывает детей у ворот и педантично штрафует опоздавших хотя бы на одну минуту. Он приглашает солдат для охраны своей фабрики, организует вместе со своим другом, пастором Хэлстоном, сопротивление предпринимателей рабочему движению и жестоко расправляется с восставшими.
Писательница стремится показать социально-экономическую обусловленность поведения героев, а также солидарность английской аристократии и буржуазии. Духовенство и дворянство активно поддерживают фабрикантов в их борьбе с рабочими. Пастор Хэлстон со своими помощниками возглавляет вооруженную группу, защищающую фабрику Мура. Молодая помещица Шерли Кильдар, главная героиня романа, пытается успокоить рабочих филантропическими мерами, но тут же говорит с откровенным цинизмом: ‘Если моя собственность подвергнется нападению, я буду защищать ее, как тигрица… Как только бедняки соберутся в толпу, я буду против них, потому что я аристократка’. Фабрика Мура построена на арендованной у Шерли земле, по собственному признанию Шерли, она получает с этой фабрики добрую половину своих доходов. Не удивительно, что она чувствует себя тесно связанной с Робертом Муром, помогает ему деньгами и советами, спасает его от банкротства. ‘Пусть только они заденут интересы Роберта, его фабрику — и они будут иметь дело со мной!’ — говорит Шерли о рабочих.
Вторая героиня романа, племянница пастора Каролина Хэлстон, наивно воображает, что Роберта Мура и Шерли связывает любовь. На самом деле это более прочная в буржуазном мире связь — деловые отношения помещицы и ее богатого арендатора. Иллюзии влюбленной Каролины, представляющей себе Мура рыцарем без страха и упрека и спешащей к нему на помощь в момент опасности, подвергаются жестоким насмешкам Шерли. Диалог двух девушек во дворе осажденной фабрики свидетельствует о трезвой наблюдательности Шарлотты Бронте.
‘… — Я не боюсь — я помогу ему!..
— Чем? Вдохновляя его на подвиги? Чепуха!.. Это не турнир, а борьба не на жизнь, а на смерть — за деньги, за кусок хлеба!
— Но ведь я должна быть с ним!
— Как дама сердца? Вся его любовь принадлежит фабрике, Кэри! Там его машины и ткацкие станки, этого вполне достаточно, чтобы его воодушевить! Он отдаст жизнь не за красоту и любовь, а за свои гроссбухи и сукна!’
Горячо сочувствуя рабочим и осуждая своекорыстие Мура, Шарлотта Бронте в то же время понимает, что попытки рабочих уничтожить новую технику, вернуться к старым докапиталистическим отношениям, обречены на провал.
‘- Что вы можете сделать? — говорит фабрикант Мур. — Разрушить мою фабрику и убить меня?.. Но другая, более мощная фабрика поднимется из развалин и другой, более жестокий хозяин окажется на моем месте’.
Шарлотта Бронте подчеркивает, что корыстолюбие Мура типично для буржуазии вообще. ‘Из всех национальных свобод им нужна только свобода торговли’, — пишет она, явно намекая на своих современников, манчестерских фритредеров. Мастерски воспроизводя сложный исторический фон своего романа (наполеоновские войны, континентальная блокада, кризис и неурожай 1812 г. в Англии, голод и страдания народных масс), она клеймит презрением предательское, антипатриотическое поведение английской буржуазии и характеризует ее следующим образом: ‘Этот класс всецело поглощен заботой о своих барышах. Они слишком равнодушны ко всем нуждам нации, кроме одной заботы о процветании английской (т. е. их собственной) торговли. Рыцарские чувства, самоотвержение, понятие о чести совершенно чужды их сердцам. Управляя государством, они постоянно будут толкать его на унижение — и не из христианских побуждений, а во имя Маммоны’. По саркастическому замечанию писательницы, английские буржуа отдали бы Наполеону и верхнюю и нижнюю одежду, лишь бы удержать кошелек.
Искренняя жажда мира, которую испытывает английский народ, так же как и патриотический подъем русского народа в войне с Наполеоном, противопоставлены своекорыстному отношению буржуазии к вопросу о войне и мире. Мур, размышляющий только о рынках для своих товаров, ‘увидел, как гроза обрушилась на Россию… увидел, как Россия поднялась, яростная и непреклонная, на защиту своих морозных пространств, своих провинций, изнывающих под гнетом рабства, невежества и мрачного отечественного деспотизма, от ярма чужеземного захватчика’. В оценке войны 1812 г. Шарлотта Бронте сближается с Байроном — суровое осуждение царизма и крепостного права сочетается у нее с глубоким уважением к героизму русского народа.
Беспощадная в своем реалистическом разоблачении английской буржуазии, Шарлотта Бронте создает также целую сатирическую портретную галерею английских церковников. Здесь и воинствующий революционер, педантичный и жестокий пастор Хэлстон, и тупоумные молодые священники, пьянствующие и мечтающие о невестах с богатым приданым {Характерно, что в русском переводе ‘Шерли’ (‘Библиотека для чтения’, 1851, т. 105-107) по цензурным условиям не только были выброшены все эпизоды классовых столкновении, но и действующие в романе пасторы заменены некими фантастическими ‘лесничими’.}.
В обстановке сплетен и корыстных расчетов, прикрываемых внешней чопорной благопристойностью, задыхается умная искренняя Каролина. Ее горячее чувство к фабриканту Муру в течение многих лет не находит ответа: бедная невеста ему не нужна.
Пейзаж, среди которого развертывается действие романа, поражает своим мрачным колоритом, угрюмый пейзаж призван подчеркнуть в романе трагическое положение английских тружеников, атмосферу народного гнева и отчаяния. Большинство сцен разыгрывается ночью, в окрестностях промышленного города, под черным дождливым небом, окрашенным заревом горнов.
Интересен и сложен образ Шерли. В нем Шарлотта Бронте попыталась воплотить свою мечту о сильной духом, морально независимой и деятельной женщине. Недаром в уста Шерли она вкладывает страстные речи о душевной силе женщин, которая помогла им вынести вековое рабство и вырастить сотни человеческих поколений. В уме Шерли возникает романтическая картина тысячелетней борьбы женщины со смертью, мощный образ Евы, матери титанов, сливающийся с образом природы.
Красота, энергия и блестящее остроумие характеризуют образ Шерли. Она самостоятельна в своих решениях и, издеваясь над кастовыми предрассудками своей аристократической семьи, выходит замуж за бедного учителя Луи Мура (брата фабриканта Роберта). Но ее образ получился противоречивым. Верность жизненной правде писательницы-реалистки заставляет Шарлотту Бронте вкладывать в уста очаровательной Шерли Кильдар холодные и циничные рассуждения о доходах, о необходимости бороться с восставшей чернью, и перед читателями предстает типичная английская помещица, охранительница существующих устоев, может быть, не менее жестокая, чем Мур, хотя и усердно прибегающая к филантропии, чтобы умерить гнев народных масс.
Достоинства социального романа ‘Шерли’ не могут скрыть от внимательного читателя некоторых его недостатков. Противоречиво отношение писательницы и к образу Роберта Мура. Поставив его в сложную обстановку кризиса, блокады, конкуренции, грозящего банкротства, наделив его неукротимой энергией и ‘байронической’ внешностью, писательница временами готова оправдать его как носителя и защитника промышленного прогресса. Показывая его моральную деградацию в погоне за наживой, она считает пределом его падения измену Каролине, которую он любит в глубине души, и попытку завладеть рукой и приданым богатой Шерли. В то же время расстрел восставших рабочих, организованный Муром, не получает должной суровой оценки. Мур сравнивается с шекспировским Кориоланом, временно, в силу своего индивидуализма, отвернувшимся от народа. Покушение рабочих на жизнь Мура, полученная им тяжелая рана приводят его к весьма неубедительному для читателя моральному ‘возрождению’. Он женится на Каролине и начинает добросовестно выполнять буржуазно-филантропическую программу Шерли, продолжая в то же время выкачивать из рабочих прибыли и расширять свое ‘дело’.
Идейные позиции Шарлотты Бронте были противоречивы. С одной стороны, в ее романе сказались мощное влияние чартизма и социальная зоркость писательницы, с другой стороны, в изображении рабочего движения в ‘Шерли’ проявилось отчасти воздействие христиански-филантропических иллюзий и буржуазного позитивизма, с которым Ш. Бронте, однако, упорно боролась. Она не могла, подобно лейкистам или Карлейлю, идеализировать докапиталистические отношения — для этого она была слишком передовым, демократически мыслящим человеком, но перспективы исторического развития были для нее неясны. Вера в более счастливое будущее человечества, жажда справедливости заставляли ее обращаться к утопическому идеалу, к мечтам о добрых фабрикантах.
Шарлотта Бронте признает справедливость возмущения трудящихся и бессмысленность буржуазной филантропии. Роберт Мур говорит Шерли: ‘Благотворительность никогда не успокоит рабочий класс, не сделает его благодарным, да это было бы даже неестественно… Если бы порядок вещей был другой, они не нуждались бы в нашей благотворительности, и они это чувствуют… И кроме того, кого они должны благодарить?..’ Но под влиянием Шерли и перенесенных испытаний он также вступает на путь филантропии.
В конце романа маленькая фабрика превращается в большое предприятие, она окружена целым городом, где, опекаемые Шерли и Каролиной, живут рабочие. В этой индустриальной идиллии ощущается некоторое влияние социальных утопий Роберта Оуэна, а отчасти (через посредство Жорж Санд) и французских утопистов. Люди большой энергии и организаторского таланта, подобные Роберту Муру, и высокой моральной чистоты и твердости, подобные Шерли, могут, по мнению Шарлотты Бронте, своими силами улучшить материальное положение рабочих и понемногу изменить и самый социальный порядок.
Но Шарлотта Бронте не может надеяться на благородные побуждения фабрикантов. Недаром в конце романа она с нескрываемой иронией рисует картину коммерческого ажиотажа в момент окончания войны и снятия блокады. ‘Ливерпуль рвался и фыркал, как гиппопотам, застигнутый в камышах бурей. Некоторые американские купцы пустили себе кровь, боясь удара. Все, как подобает благоразумным людям, готовились с первой же минуты процветания броситься в самую гущу спекуляции…’
Противоречивость взглядов Шарлотты Бронте проявилась и в обрисовке некоторых образов рабочих в романе ‘Шерли’. Наибольшими симпатиями писательницы пользуется кроткий Вильям Феррен, не пошедший с луддитами и ставший подходящим объектом для буржуазной филантропии. Вожак восставших, одноногий ткач Барракло, арестованный Муром, представлен как свирепый демагог. Носителем народного гнева и ненависти к Муру становится старый ткач-пуританин Майкл Хартли, который открыто обличает его и пытается его застрелить. Но вместе с тем Майкл Хартли характеризуется в романе и как чудак, наполовину поэт, наполовину пророк и немного помешанный. Настоящих образов народных вождей, какие выдвинулись в эпоху чартизма, Шарлотта Бронте не дает.
Для сюжета своего последнего романа ‘Вильетт’ (Villette, 1853) Шарлотта Бронте отчасти воспользовалась воспоминаниями о своем пребывании в бельгийском пансионе {Villette (‘городок’) — распространенное в Англии название Брюсселя.}. Роман этот представляет важный этап в развитии положительного образа главной героини, углублении ее психологии. Это знакомый нам образ, уже встречавшийся на страницах ‘Учителя’ и ‘Джен Эйр’, с присущими ему характерными чертами независимости, трудолюбия и глубоких чувств, скрытых под спокойной и сдержанной внешностью. Такова и бедная учительница — героиня романа ‘Вильетт’. Само имя Люси Сноу символизирует и ее внешнюю бесстрастность и тот жизненный холод, с которым она столкнулась (первоначально Шарлотта Бронте хотела назвать ее мисс Фрост {Snow — снег, frost — мороз.}). Но под этим спокойствием, за этим безрадостным существованием таится огромное нерастраченное душевное богатство, страстная жажда любви, деятельности, счастья. Шарлотта Бронте ставит вопрос о праве каждого человека на наслаждение радостями жизни и о невозможности подлинного человеческого счастья для огромного количества обездоленных и неимущих в условиях капиталистического мира. Люси Сноу совершенно одинока. ‘Где друзья мои на земле? Куда я иду? Что мне делать?’ — с горечью спрашивает она себя. Без средств и рекомендаций, но одержимая страстным желанием ‘вмешаться в общий поток жизни’, она едет из Англии в Брюссель в поисках работы. Сцены скитаний Люси по Брюсселю, как и скитания Джен Эйр, символизируют одиночество человека в буржуазном обществе, в море эгоистических расчетов и корыстных отношений. Так же одинок и влюбленный в Люси Сноу преподаватель литературы и риторики — Поль Эмманюэль, человек чистого сердца и глубоких страстей. Он достоин счастья не менее, чем Люси, и также не получает его, он делается жертвой интриг и денежных расчетов окружающих, которых считает самыми близкими людьми. ‘История эта не нова — альфа ее — жажда наживы, и омега ее — корысть!’ — патетически восклицает Шарлотта Бронте.
Любовь Люси Сноу к соотечественнику, доктору Джону Грэму, пережитые ею душевные бури остаются незамеченными и безответными. Грэм женится на другой, прекрасной и доброй девушке. В образах Джона Грэма и его жены Полли Шарлотта Бронте воплощает свою мечту о счастливых, духовно и физически прекрасных людях, не знающих горьких разочарований. Она говорит о них, как об избранных детях природы, любуется их безмятежной семейной жизнью, но тут же противопоставляет им других, таких, как Люси Сноу и Поль, чьим уделом остаются борьба и горе. В мире, где все могли бы быть счастливыми, счастье выпадает на долю лишь немногих — таков смысл этого противопоставления. И при этом мы не можем забыть, что Джон Грэм — избалованный единственный сын состоятельной матери, с детства окруженный комфортом, что Полли де Бассомпьер — графиня. Счастье становится возможным для них потому, что они богаты.
Шарлотта Бронте отказывается в этом романе от традиционного счастливого конца. Верная жизненной правде, она не пошла навстречу обывательским требованиям читателя. Поль, пробудив ответное чувство в сердце Люси Сноу, вынужден уехать в Вест-Индию по поручению своих корыстолюбивых родственников и друзей, опутавших его всевозможными обязательствами. Люси ждет его три года и, наконец, получает письмо о его скором возвращении. Но роман кончается мрачной картиной бури, бушевавшей несколько дней, потопившей множество кораблей, разрушившей множество надежд. Мы так и не узнаем, спасся ли Поль. Читатель может представить себе, если хочет, его благополучное возвращение, но в этом предложении писательницы звучит горькая ирония.
Пейзажный фон романа необычайно мрачен. Дождь и бушующий ветер сопровождают почти все его действие. Обстановка, в которой развертывается сюжет, как бы подчеркивает тоску и уныние героини. Люси Сноу блуждает по улицам Брюсселя под дождем, сидит у открытого окна в ужасную грозовую ночь, пишет письма на чердаке, где ветер проникает во все щели. Даже яркие солнечные дни кажутся ей мрачными: она проводит летние каникулы одна в четырех стенах душного пансиона, никому не нужная, с разбитым сердцем, без общества и почти без пищи.
Прелюдией к роману служит рассказ умирающей старой девы, мисс Марчмонт, об ее женихе, погибшем накануне свадьбы. Эта трагическая история, рассказанная под вой ветра, предопределяет весь характер романа: это должна быть повесть о несбывшихся надеждах, о горьком одиночестве.
Реалистическое мастерство Шарлотты Бронте проявилось в сатирических образах эгоистичных, капризных богатых девушек, учениц пансиона, и особенно его содержательницы, алчной и бездушной г-жи Бек.
Но на романе ‘Вильетт’ отразился в какой-то мере и упадок английской литературы, начавшийся после подавления чартизма и революций на континенте Европы. Шарлотта Бронте отходит (по сравнению с ‘Шерли’) от острой социальной тематики, углубляется в мир личных переживаний своей героини, иногда переходящих в душевную депрессию, именно поэтому буржуазные литературоведы нередко считают этот роман (а не ‘Джен Эйр’) шедевром Шарлотты Бронте. Роман перегружен зловещими эпизодами, как бы почерпнутыми из романов Анны Радклиф. С историей Поля и Люси Сноу переплетается фантастическое предание о средневековой монахине, чей призрак появляется в саду или на чердаке пансиона в самые патетические моменты. В дальнейшем выясняется, что все эти таинственные явления были подстроены ученицами пансиона, но рационалистическое объяснение чудес имелось и у Радклиф. Все эти мелодраматические эффекты, некогда осужденные Чернышевским в романе ‘Джен Эйр’, снижают художественную убедительность и силу романа.
Большого внимания заслуживают эстетические взгляды Шарлотты Бронте. Всю жизнь она боролась за принципы критического реализма. Об этом свидетельствуют не только художественные произведения, но и многочисленные высказывания в ее письмах.
Стремясь к социальной типизации, к смелому и непосредственному отражению реальной действительности, отказываясь от всякого рода экзотики и фарисейской фальши, она тем самым присоединилась к славной когорте лучших английских реалистов середины XIX века. Воспитанная в ранней юности на книгах лейкистов, она, как и ее сестра Эмилия, не поддалась их влиянию и порвала с реакционным романтизмом. Но лучшие традиции английского революционного романтизма, романтизма Байрона и Шелли, были плодотворно использованы ею и в художественном творчестве и в теоретической борьбе за реализм.
Особенно сложной была ее борьба против зарождающегося натурализма, выступавшего под флагом наиболее ‘последовательного’ реализма. Она вела горячую полемику с позитивистом Льюисом, который пытался направить ее творчество по пути фактографической записи повседневных событий, мелкого бытописательства, который предлагал ей использовать только личный эмпирический опыт и отказаться от права заострять и обобщать факты силою поэтического воображения. За этими эстетическими советами скрывался призыв к большей умеренности социальной критики. Изображение ярких событий, сильных страстей и выдающихся характеров навлекало на Шарлотту Бронте упреки Льюиса в склонности к романтизму, к преувеличениям. Писательница, однако, встретила его поучения резким отпором и выступила в защиту того ‘романтизма’, против которого ополчался Льюис. Но по существу это была защита реализма, типизации, идейности, прав писателя на творческое обобщение.
Протестуя против рекомендуемых ей правил бытописательного романа, она писала, что она нашла у Джен Остин (которую Льюис рекомендовал ей как образец) только ‘тщательные дагерротипные портреты обыденных лиц, заботливо распланированный сад с подстриженными газонами и изящными цветами. Но ни широкой, живой картины, ни открытого вида, ни свежего воздуха… Я бы не смогла ужиться с ее элегантными леди и джентльменами в их изысканных, но тесных жилищах’ (12 января 1848 г.).
По поводу романа ‘Шерли’ она писала Льюису 1 ноября 1849 г., подчеркивая свое отличие от салонных писательниц: ‘Я желала бы, чтобы вы не считали меня женщиной. Мне бы хотелось, чтобы все рецензенты считали Керрера Белла мужчиной — они относились бы к нему справедливей. Я знаю, вы будете применять ко мне мерку того, что вы считаете приличным для моего пола, и осудите меня там, где я окажусь недостаточно изящна… Будь, что будет, я не могу, когда я пишу, вечно думать о себе самой и о том, в чем состоят изящество и очарование, подобающие женщине, …и если авторство мое может быть терпимо лишь на этих условиях, я лучше скроюсь от глаз публики и больше не буду ее беспокоить!’.
Протестуя против узкого эмпирического подхода к жизненным явлениям, который навязывал ей Льюис, она пишет ему ранее, 6 ноября 1847 г., по поводу ‘Джен Эйр’: ‘Вы советуете мне также не уклоняться от почвы личного опыта, так как я слабею, попадая в область вымысла… Я чувствую, что и это верно, но не находите ли вы, что личный опыт каждого индивидуума очень ограничен?’ Сама писательница предпочитает иной путь: ‘Когда авторы пишут,… в них как будто пробуждается какая-то посторонняя сила, которая настоятельно требует признания, устраняя всякие иные соображения, настойчиво требуя определенных слов… пересоздавая характеры, придавая неожиданный оборот событиям’…’ (письмо от 12 января 1848 г.). ‘Когда воображение рисует нам яркие картины, неужели мы должны отвернуться от них и не пытаться их воспроизвести? И когда его зов мощно и настоятельно звучит в наших ушах, неужели мы не должны писать под его диктовку?’ (письмо от 6 ноября 1847 г.). Вся эта пылкая защита воображения представляет на самом деле требование типического обобщения, большой творческой работы над произведением.
Борясь с объективизмом, насаждаемым в буржуазной литературе позитивистами, Шарлотта Бронте требует от писателей произведений, пронизанных искренним чувством, ‘страстных по отношению к добру и злу’. Она пишет: ‘Я не сомневаюсь, что м-с Бичер-Стоу почувствовала ужасы рабства всем сердцем, с детских дней, гораздо раньше, чем написала свою книгу’ (письмо Смиту от 30 октября 1852 г.). Она считает, что именно чувство превращает ‘смертельный яд сатиры Теккерея в очищающий эликсир’.
Теккерей, наряду с Жорж Санд, был любимейшим писателем Шарлотты Бронте. Посвящая ему второе издание ‘Джен Эйр’, она назвала его ‘социальным преобразователем своего времени, главой того отряда работников, который стремится исправить несправедливый порядок вещей’.
Шарлотта Бронте и сама по праву может быть отнесена к этому отряду писателей, разоблачающих общественную несправедливость.
По характеру своего творчества Шарлотта Бронте не повторяет Теккерея и не подражает ему. Ей не хватает мощи и глубины его сатирического мастерства, но она идет дальше Теккерея в своих демократических симпатиях. Она сумела создать положительный образ женщины-труженицы, тогда как Теккерей был всего слабее именно в образах положительных героев.
Важнейшим произведением Эмилии Бронте является ее роман ‘Холмы бурных ветров’ (Wuthering Heights {Wuthering — труднопереводимый эпитет, заимствованный писательницей, по всей вероятности, из йоркширского местного диалекта, основанный на звукоподражании, он передает вой ветра в бурю.}, 1847). Сюжет романа навеян отчасти семейными преданиями, но в гораздо большей степени — наблюдениями самой писательницы над жизнью йоркширских фермеров и помещиков. По воспоминаниям ее старшей сестры, Эмилия Бронте хорошо знала окрестных жителей: знала их обычаи, язык, их семейные истории. Ее особенно интересовали предания о трагических событиях их жизни.
Унылая жизнь английской провинции, полная мертвящих предрассудков и тайных преступлений, совершаемых во имя наживы, изображена в романе Эмилии Бронте. Действие романа происходит в начале XIX века, но Эмилия Бронте не рисует исторического фона, не соблюдает исторических перспектив, как это делает Шарлотта в своем романе ‘Шерли’. Мы чувствуем в романе эпоху, современную писательнице.
Некоторые биографы пытались преувеличить роль Брэнуела, брата Эмилии Бронте, в создании этого романа, они уверяли (без должных оснований), что он помогал своей сестре советами, если не прямым участием, что некоторые эпизоды его биографии легли в основу истории центрального героя — Хэтклифа, мстящего окружающим за свое поруганное чувство. Но все это — произвольные домыслы.
Современное буржуазное литературоведение охотно противопоставляет книгу Эмилии Бронте произведениям ее сестры Шарлотты. При этом роман ‘Холмы бурных ветров’ искусственно наделяется чертами декадентского романа с его мистицизмом, эротикой и психо-патологическими мотивами. Сопоставление произведений Шарлотты и Эмилии Бронте, по мнению ряда авторов, должно свидетельствовать о превосходстве романа психологического над социальным. ‘Джен Эйр’ объявляется ‘совершенно банальной книгой’ в отличие от романа ‘Холмы бурных ветров’. В романе Эмилии Бронте буржуазные критики видят идеализацию смерти и ‘великолепное сочетание мистицизма и натурализма, …воплощение философии Эмилии, пользующейся людьми, как символами’. Во введении к американскому изданию стихов Эмилии Бронте превозносится роман ‘Холмы бурных ветров’ на том основании, что в нем будто бы ‘ощущается нереальность земного мира и реальность потустороннего’.
Подобные измышления направлены, прежде всего, к тому, чтобы принизить реалистическое социально-разоблачительное творчество Шарлотты Бронте, но английские и американские буржуазные литераторы при этом беззастенчиво клевещут и на Эмилию Бронте. Идя самостоятельным и самобытным путем, Эмилия Бронте выступает в своем романе ‘Холмы бурных ветров’ как социальная писательница, разоблачающая власть ‘бессердечного чистогана’ с не меньшим пылом, чем ее сестра, хотя ее социальные обобщения и облекаются зачастую в форму романтической символики.
Это понимают и подчеркивают прогрессивные английские критики и писатели, очень высоко ценящие Эмилию Бронте. Ральф Фокс пишет о ‘Холмах бурных ветров’ в своей книге ‘Роман и народ’: ‘…это, конечно, роман, ставший поэзией, и это, вне всякого сомнения, одна из самых необыкновенных книг, когда-либо созданных человеческим гением, но она является всем этим лишь потому, что эта книга — вопль отчаянного страдания, вырванный из груди Эмилии самой жизнью… Вопль страдания был исторгнут у Эмилии ее эпохой, и никакое другое время не могло ее подвергнуть таким пыткам, вырвать у нее слова боли, ужасной муки, в выражениях такой потрясающей силы… Автор настоящей книги… не видит в романе Эмилии ничего, что являлось бы ‘чистой’ поэзией в том смысле, в каком это странное выражение употребляется людьми, которые так его любят. Это наиболее страстный и ужасающий вопль страдания, какой когда-либо даже викторианской Англии удалось исторгнуть у человека’.
Сравнивая книгу Эмилии с ‘Джудом Незаметным’ Гарди и ‘Путем всякой плоти’ Батлера, Ральф Фокс считает, что эти три книги ‘были манифестами английского гения, возвещавшими, что в капиталистическом обществе невозможно достигнуть полноты человеческого существования’.
Английский критик Т. А. Джексон в своей книге ‘Старые верные друзья’ подчеркивает, главным образом, гуманизм Эмилии Бронте и говорит, что она сумела реалистически показать борьбу между добром и злом, между угнетателями и угнетенными. ‘Контраст между веселой, прекрасной добротой и тупой, животной бесчувственностью и жестокостью передается то в меняющемся облике самих холмов, то в контрастах настроений и намерений действующих лиц, то в изменениях обстоятельств, и, наконец, в развязке, вытекающей из взаимодействия всех этих условий’.
Главный герой романа, Хэтклиф, — бедный приемыш, подобранный и воспитанный богатой семьей Ирншоу. С детских лет он становится объектом грубых издевательств со стороны Хиндлея, сына и наследника Ирншоу. Способному и талантливому мальчику не разрешают учиться, заставляют его носить лохмотья и питаться объедками, превращают его в батрака. Страстно полюбив свою сверстницу, сестру Хиндлея, Кэтрин, и узнав, что она просватана за богатого соседа — сквайра Линтона, Хэтклиф убегает из дома. Через несколько лет он возвращается разбогатевшим и становится злым гением семейств Линтонов и Ирншоу. Всю свою жизнь он посвящает мести за свою загубленную юность и растоптанную любовь. Он спаивает и разоряет своего врага Хиндлея, завладевает его имением, превращает его маленького сына Хэйртона в своего работника, подвергая его всем тем унижениям и издевательствам, которые когда-то испытал сам. Не менее жестоко он расправляется и с семьей Линтонов. Он соблазняет и похищает Изабеллу, сестру Эдуарда Линтона, своего соперника, встречаясь с Кэтрин, он твердит ей о своей любви, и подавленное чувство к товарищу детства пробуждается в ней с новой силой. Она теряет рассудок и умирает, родив дочь, младшую Кэтрин. Ни сходство этой девочки с ее умершей матерью, которую он так любил, ни отцовское чувство к собственному сыну (от Изабеллы Линтон) не могут удержать Хэтклифа от новых интриг, он стремится теперь завладеть и имением Линтона. Пользуясь полудетским увлечением маленькой Кэтрин его сыном, пятнадцатилетним чахоточным подростком, он хитростью заманивает девочку к себе в дом и силой и угрозами заставляет ее повенчаться с умирающим мальчиком. Он проявляет исключительную жестокость по отношению к родному сыну, отказывается позвать к нему доктора и оставляет его умирать без всякой помощи на руках Кэтрин. В то же время умирает сраженный похищением своей дочери Эдуард Линтон, и все его имение переходит, согласно британским законам, к мужу его дочери, т. е. к несовершеннолетнему сыну Хэтклифа, а после его смерти — к его отцу. Так, наивность и доверчивость детей, болезнь сына — все используется Хэтклифом для одной цели — обогащения. Он, в сущности, становится убийцей собственного ребенка и истязателем своей шестнадцатилетней невестки. Измученная Кэтрин, подавленная деспотизмом Хэтклифа и окружающим беззаконием, гордо замыкается в себе, озлобляется и из доверчивой веселой девочки превращается в угрюмое, молчаливое существо. Она с презрением отворачивается от полюбившего ее Хэйртона, который влачит в Холмах бурных ветров (имении Хэтклифа) жалкую жизнь неграмотного батрака. Но финал романа приносит неожиданное спасение отчаявшимся, беспомощным юноше и девушке. Хэтклиф, завершив дело мести, которое он считал делом всей своей жизни, погружается всецело в воспоминания о своей единственной любви. Он бродит ночью по окрестным холмам в надежде увидеть призрак своей Кэтрин и сознательно доводит себя до галлюцинаций, безумия и смерти. Умирая, он завещает похоронить себя рядом с Кэтрин старшей. Кэтрин младшая, душевные раны которой понемногу заживают, делается хозяйкой имения и выходит замуж за Хэйртона.
Образ Хэтклифа, искалеченного обществом, поставлен писательницей в центре романа и выражает его основную мысль об одиночестве и моральной гибели человека с его жаждой любви, дружбы, знаний в буржуазном мире. Джексон говорит об этом образе: ‘Многие пытались (и совершенно неосновательно) увидеть в Хэтклифе прототип пролетариата. Он в гораздо большей степени символ того, во что буржуазное общество стремится превратить каждого человека — озлобленного врага своей собственной человеческой природы’. Богатая натура Хэтклифа изуродована социальной несправедливостью, все его способности направлены ко злу. Это растлевающее влияние буржуазно-помещичьей среды показано и на других образах романа: неуклонно совершается моральное падение избалованного богатством Хиндлея, одичание заброшенного Хэйртона, сын Хэтклифа, запуганный и развращенный отцом, растет не только больным, но и вероломным, трусливым, жестоким ребенком, дикие порывы грубости проявляет старшая Кэтрин, привыкшая к рабскому повиновению окружающих, доброта и жизнерадостность младшей Кэтрин вянет и разрушается от соприкосновения с жестоким миром. Самое чувство любви в обстановке социального неравенства превращается в источник обид и страданий, перерастает в жажду мести. ‘Любовь женщины и мужчины стала бесприютной скиталицей среди холода болот’, — говорит Ральф Фокс, имея в виду роман Эмилии Бронте.
Заслуга писательницы — в суровом разоблачении мнимой идиллии английских провинциальных усадеб. Беспросветное пьянство, побои, вырождение, жадность, издевательство над неимущими, больными и слабыми, денежные махинации и аферы — такова реальная действительность этого мира богатых фермеров и сельских сквайров, правдиво изображенная Эмилией Бронте. Эта молчаливая замкнутая девушка проявила редкую наблюдательность и смелость, возможную только в накаленной обстановке классовых боев и свойственную только передовым демократическим писателям.
Эмилия Бронте еще меньше, чем Шарлотта, была склонна отказаться от революционно-романтических традиций, от того мира ярких образов и сильных страстей, который был создан передовыми английскими романтиками. Все сестры Бронте испытали на себе могучее влияние Байрона. В образе Хэтклифа мы сталкиваемся с героем, близким к некоторым героям Байрона, отщепенцем, мстителем, возненавидевшим весь мир, все приносящим в жертву единой всепоглощающей страсти. Но проклятием всей его жизни становится власть денег, которые вместе с тем служат ему страшным орудием.
Эмилия Бронте испытала и значительное влияние поэзии Шелли, оно сказалось в особенности в ее восприятии и изображении природы. Страстно ненавидя религиозное ханжество, писательница пыталась противопоставить ему свою самостоятельную философию, представлявшую разновидность пантеизма. Природа, романтически изображаемая как вечно меняющееся одухотворенное начало, живет в ее романе вместе с людьми. Смерть означает для писательницы лишь слияние с великим духом природы. Ее герои, Кэтрин и Хэтклиф, не нашедшие счастья на земле, тяготятся жизнью и рады освободиться от ее ненавистных условий. Религия и закон своей мертвящей властью разлучили их и обрекли на вечную разлуку. Но за гробом их ожидают не христианский рай или ад, а давно желанное соединение. Призрак Кэтрин блуждает по холмам и болотам в течение двадцати лет в ожидании своего возлюбленного. После смерти Хэтклифа фермеры видят уже две тени.
Ральф Фокс объясняет появление призрака Кэтрин как символическое воплощение обид и страданий человека в эпоху торжествующего капитализма. Рассказчик, от лица которого Эмилия Бронте ведет повествование, ночуя в бывшей комнате Кэтрин, слышит стук в окно, видит бледное лицо, прижатое снаружи к стеклу, и маленькую окровавленную руку, просунувшуюся сквозь разбитое стекло. Призрак просится в комнату.
‘- Уже двадцать лет, — жаловался дрожащий голос, — двадцать лет… Я скитаюсь уже двадцать лет!’
Ральф Фокс называет эту сцену самой потрясающей во всей английской литературе. Она действительно пронизана глубоким драматизмом. Но в ее символике сказывается и некоторое тяготение писательницы к мистической фантастике, навеянной отчасти, повидимому, образами народных баллад и преданий.
Композиция романа сложна и оригинальна. Это несколько повествований, включенных одно в другое. Сначала арендатор Хэтклифа, лондонский житель, рассказывает о странных впечатлениях, полученных им в Холмах бурных ветров. Затем он слушает и передает читателю рассказ миссис Дин, домоправительницы Линтонов и няньки обеих Кэтрин. В основном, все оценки и выводы, пронизанные демократизмом и теплой человечностью, вкладываются в уста этой старой крестьянки.
Язык романа поражает своим разнообразием. Эмилия Бронте стремится передать и страстную, грубую, отрывистую речь Хэтклифа, и спокойное эпическое повествование миссис Дин, и веселую болтовню маленькой Кэтрин, и бессвязный бред старшей Кэтрин, охваченной безумием. Она тщательно воспроизводит йоркширский диалект старого работника Джозефа, чьи лицемерные пуританские сентенции звучат как унылый аккомпанемент к совершающимся в доме преступлениям.
Эмилия Бронте оставила много стихотворений. Ее поэзия носит трагический и страстно-протестующий характер. Она изобилует прекрасными картинами природы, всегда созвучными переживаниям человека. Писательница рассказывает о весеннем пробуждении полей, по которым она бродит с сердцем, переполненным радостью. Но чаще ей приходится плакать в темные бурные ночи. Летний ночной ветерок вызывает ее из дома под сень деревьев:
Он зовет и меня не бросит,
Но целует еще нежней:
— Приходи! Он так ласково просит:
Я с тобой против воли твоей!
Разве мы не друзья с тобою
С самых радостных детских лет,
С той поры, как любуясь луною,
Ты привыкла мой слушать привет?
И когда твое сердце остынет
И уснет под могильной плитой,
Хватит времени мне для унынья,
А тебе — чтобы быть одной! {*}
(‘Ночной ветер‘).
{* Переводы стихотворений Э. Бронте принадлежат автору главы.}
В мире природы Эмилия Бронте подыскивает параллели человеческим чувствам.
Большинство стихотворений имеет мрачный характер, пронизано горькими жалобами на одиночество и несбыточными мечтами о счастье. Повидимому, даже близкие не подозревали всех душевных бурь и терзаний молодой писательницы:
Слыша голос, что так звонко льется,
Видя ясные глаза ее весь день,
Не поймут, как ей рыдать придется,
Лишь ночная ляжет тень.
(1839)
В поэзии Эмилии Бронте часто встречаются образы молодых узниц, томящихся в глухой темнице, преждевременно погибших героев, над чьими могилами снова кипит бурная жизнь.
Она пишет об одном из таких героев:
Его отчизна цепи стряхнет,
И будет вольным его народ
И смело пойдет навстречу надежде,
Но лишь ему не воскреснуть, как прежде…
Сначала свободы его лишили.
Теперь он в другой темнице — могиле.
Характерны для ее поэзии и образы одиноких гордых ‘байронических’ скитальцев. Таков неизвестный гость, входящий бурным вечером в пастушескую хижину. Дети и взрослые пугаются его, так как ‘след неведомых скорбей таила тьма его очей’. Один из таких героев говорит о себе:
С тех самых пор, как я рожден,
Весь путь мой был — борьба,
Меня преследовал закон,
И люди, и судьба.
За кровь пролитую ко мне
Враждебны небеса.
В какую даль, к какой стране
Направлю паруса?
Среди пространств, среди времен
Спасти от пустоты
Мой дух, что злом порабощен,
Одна лишь можешь ты!
Моим страданьям меры нет,
Но я страдаю вновь…
Верни мне слезы долгих лет,
Верни мою любовь!
В этом монологе чувствуется и несомненное влияние Байрона и созвучие с трагическим образом Хэтклифа, которого общество сделало злодеем.
В стихах Эмилии Бронте совершенно отсутствует та слащавая ортодоксальная религиозность, которая характеризует произведения Саути или Вордсворта. В своей поэзии она гораздо ближе к лирике Байрона или Шелли, чем к поэзии лейкистов. Большая часть ее стихотворений посвящена природе, трагическим событиям в фантастической стране Гондал или интимным переживаниям человека. Но в тех немногочисленных стихотворениях, которые можно было назвать религиозными, которые представляют собою обращения к богу, звучит только страстная жажда независимости, подвига и свободы:
В молитвах одного прошу:
Разбей, сожги в огне
То сердце, что в груди ношу,
Но дай свободу мне!
Писательница мечтает пронести сквозь жизнь и смерть ‘свободную душу и сердце без цепей…’
Эпические отрывки, которых немало среди стихотворений Эмилии Бронте, посвящены не мистическим чудесам (как у лейкистов), а страстям и страданиям живых людей. Это, в сущности, отрывки из той вымышленной истории страны Гондал, над которой Эмилия работала всю жизнь, по-своему преломляя в ней бурные социальные потрясения своей эпохи. Ее героини, особенно прекрасная Августа Джеральдина Альмеда, королева, изгнанная из страны Гондал и тщетно борющаяся за престол, испытывают величайшие страдания и бедствия: они теряют возлюбленных, домашний кров, свободу, томятся в тюрьмах, покидают своих детей на холодном снеговом ложе. Августа Джеральдина Альмеда погибает, предательски убитая своей соперницей.
В одной из своих небольших поэм, написанной в 1846 г., Эмилия Бронте рисует события революции и гражданской войны. Она пишет о богатом урожае, неубранном и затоптанном копытами коней, о народе, который разделился, ‘сражаясь под двумя знаменами’. Монархисты собираются повесить маленького мальчика, сына республиканского офицера. И хотя Эмилия Бронте во имя гуманности протестует в этой поэме против всякого кровопролития и сочувственно рисует образ молодого роялиста, здесь сказываются непосредственно отголоски французской революции 1789 г. и признание того факта, что республиканцы ‘посвятили свой меч освобождению народа’.
Поэзия Эмилии Бронте косвенно отражает потрясения и классовые бои конца XVIII — первой половины XIX века и выразительно передает страстные мечты обездоленных и угнетенных людей о счастье, на которое они имеют право.
Анна Бронте прожила всего 29 лет, причем последние 10 лет этой короткой жизни были заполнены непрерывным, беспросветным трудом гувернантки, не оставлявшим ей времени для творческой работы. Но она успела создать два интересных романа — ‘Агнеса Грей’ (Agnes Grey, 1847) и ‘Арендатор Вайльдфелл-Голла’ (The Tenant of Wildfell Hall, 1849). В первом романе она рассказывает о жизни и злоключениях гувернантки, дочери бедного священника, во втором изображает женщину, покинувшую своего мужа, богатого сквайра, чтобы спасти от его растлевающего влияния своего ребенка, и поселившуюся под чужим именем в глуши. После смерти мужа героиня выходит замуж за молодого фермера, искренно ее полюбившего. Этот роман отмечен большей зрелостью замысла и сюжета, чем первый, представляющий собой лишь своего рода галерею образов. Но эту портретную галерею Анна Бронте рисует с критической и разоблачительной целью, бичуя социальные пороки английских правящих классов. Сначала примитивная и грубая буржуазная семья Блумфилдов, в которой мать оскорбляет гувернантку, а дети избалованы до предела, затем эгоистическая и надменная дворянская семья Мерреев, подчеркивающая свое презрение к дочери священника, — таковы хозяева Агнесы. Анна Бронте не щадит и церковников. Сатирически обрисован молодой проповедник Хэтфилд: одетый в шелковую рясу и благоухающий духами, он произносит громовые проповеди о неумолимом боге — проповеди, ‘способные заставить старую Бетти Холмс отказаться от греховного наслаждения своей трубочкой, бывшей ее единственным прибежищем в скорбях за последние 30 лет’. Анна Бронте отмечает, что голос пастора, грозно рокочущий над головами бедняков, становится воркующим и нежным, как только он обращается к богатым сквайрам.
Агнеса Грей, скромная, тихая девушка, не способна к тем резким выражениям возмущения и протеста, с которыми мы встречались в романе ‘Джен Эйр’. Она довольствуется ролью наблюдательницы, спокойно, но неумолимо отмечающей пороки окружающего ее общества. Но и в ней иногда вспыхивает жажда сопротивления: так она убивает птичек, которых ее воспитанник, кумир семьи, собирался подвергнуть изощренным мучениям с согласия своих родителей, из-за этого поступка она потеряла работу. Агнеса Грей с горечью думает о том, что религия должна была бы учить людей жить, а не умирать. Мучительный вопрос ‘Как жить?’ отчетливо вставал перед Анной Бронте, и она тщетно искала ответа в религии.
В своих книгах Анна Бронте, подобно Шарлотте Бронте, отстаивает независимость женщины, ее право на честный, самостоятельный труд, а в последнем романе — на разрыв с мужем, если он оказался недостойным человеком.
По яркости образов, изображению чувств, мастерству диалога и описаний природы Анна Бронте значительно уступает своим сестрам.
Значение творчества всех сестер Бронте для истории английской литературы и английской общественной мысли не подлежит сомнению.
Источник текста: История английской литературы. Том II. Выпуск второй. Глава 5. — М., Издательство Академии Наук СССР, 1953.