Семейное предание, Голицын Н. Н., Год: 1844 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

**СЕМЕЙНОЕ ПРДАНІЕ (*).**

Какъ часто рдкій перлъ, волнами сокровенный,
Въ бездонной пропасти сіяетъ красотой!
Какъ часто лилія цвтетъ уединенно,
Въ пустынномъ воздух теряя запахъ свой.
Жуковскій.

(*) Этотъ разсказъ былъ написанъ для дяди моего, князя Александра Николаевича Голицына. Преданіе, хранящее нкоторыя черты изъ жизни его родителя, послужило ему развлеченіемъ въ болзненномъ его положеніи, посл глазной операціи. Не обольщаясь литературною славою, сочинитель, однакожъ, надется, что вс чтущіе добродтель въ памяти незабвеннаго, съ удовольствіемъ замтятъ доблести отца, столь живо отразившіяся въ сыновнемъ сердц вельможи-христіанина. Въ отрадной увренности, что онъ еще живетъ въ сердцахъ признательныхъ, сочинитель имъ посвящаетъ свой разсказъ.

Время, унеся за собою въ истребительномъ полет цлые ряды годовъ, оставляетъ о быломъ нердко одну неясную тнь воспоминаній, но память добрыхъ длъ, сохраненная въ семействахъ отъ роковаго вліянія, живетъ доле въ примрахъ, достойныхъ любви и подражанія. Наконецъ и она умолкаетъ вмст съ отжившимъ поколніемъ. Желая сохранить отъ совершеннаго забвенія одинъ подобный примръ, сообщу нкоторыя черты изъ жизни роднаго моего дда — неизвстнаго на сцен политической, но котораго подвигъ, совершившійся въ частномъ быт, можетъ не мене того имть цну въ глазахъ любителей добра, а столкновенію повствуемаго лица съ лицами историческими желалъ бы я, чтобъ разсказъ мой былъ обязанъ возможнымъ разнообразіемъ.

Князь Николай Сергевичъ Голицынъ еще засталъ царствованіе Петра-Великаго и жилъ въ дтств въ Петербург, въ дом своего родственника, князя Дмитрія Михайловича Голицына, откуда ходилъ въ классы во вновь-заведенную въ то время школу при лютеранской церкви св. апостоловъ Петра и Павла на Невскомъ-Проспект. Государь часто за хаживалъ по утрамъ къ сановнику, чтобъ сообщатъ свои новыя предпріятія или требовать его мнній. Князь Дмитрій Михайловичъ имлъ обыкновеніе никого но принимать къ себ, не кончивъ утренней молитвы. Нердко случалось, что прибытіе высокаго постителя было ране срочнаго часа, но, не любя нарушать заведеннаго порядка — ‘узнай Николушка’ — говорилъ государь молодому князю Голицыну: ‘когда кончитъ старикъ свои дла’.— Однажды, когда Петръ, посл большаго обда у князя Дмитрія Михайловича, сидлъ съ нимъ въ бесдк, гд за дессертомъ разсуждали о длахъ, малолтный князь Николай Сергевичъ, не зная, кто въ бесдк, вбжалъ въ нее. Князь Дмитрій Михайловичъ закричалъ: ‘Зачмъ пришелъ? Мшаешь!’ А государь, подозвавъ къ себ, далъ ему копеечку и веллъ выйдти.

Неистощимый въ предпріятіяхъ, неутомимый въ дл, Петръ любилъ посвящать краткіе досуги обозрнію новыхъ учрежденій своихъ во всхъ родахъ и присутствовалъ за публичномъ испытаніи воспитанниковъ перваго выпуска Петропавловской Школы. Тутъ не ускользнулъ отъ его вниманія воспитанникъ, превзошедшій многихъ товарищей своими успхами, и получилъ изъ рукъ государя серебряный рубль на лакомство. Этотъ воспитаникъ былъ тотъ самый, чьей памяти посвященъ разсказъ. Князь Голицынъ всю жизнь хранилъ этотъ рубль, какъ драгоцнный памятникъ.

Не скудный повидимому даръ — выраженіе тогдашней простоты нравовъ, но животворное одобреніе того, кто обращалъ на себя удивленіе просвщенной Европы, указывало въ-послдствіи молодому человку съ счастливыми дарованіями, хорошимъ именемъ и независимымъ состояніемъ-на зарю утшительной будущности, но недолго волновали душу блестящіе и столько же обманчивые призраки счастія.

По долгу службы и памяти сердца, князь Голицынъ былъ свидтелемъ печальной церемоніи надъ гробомъ Великаго, видлъ знаменитаго нашего духовнаго витію, какъ онъ, произнося: Петра-Великаго — погребаемъ! залился слезами и долго не могъ продолжать своего образцоваго слова, слышалъ, какъ стонъ стоялъ въ соборной церкви, разсказывалъ какъ очевидецъ, что у многихъ гренадеръ имъ созданной гвардіи ружья попадали изъ рукъ отъ изнеможенія отчаянной горести — при возданіи послдней земной почести въ Боз почившему внценосцу. Быть-можетъ, въ эти самыя минуты слышался ему тайный голосъ предчувствія, что вмст съ нимъ хоронитъ онъ и свои надежды.

Семейное преданіе не сохранило изъ жизни князя Голицына ни одной замчательной черты во весь пятилтній промежутокъ до воцаренія Анны Іоанновны и возвышенія Бирона, но въ это время личное мщеніе временщика громовою тучю разразилось на знатнйшіе роды въ Россіи въ лиц князя Дмитрія Михайловича Голицына, котораго ускоренное паденіе усилило торжествующую партію, и молодой князь Голицынъ готовился до дна испить чашу бдствій. Опустошительнымъ пожаромъ тянулся четвертый годъ испытаній Россіи, цпенвшей при вид страшилища, произносившаго ужасное ‘слово и дло’ страшилища, которое называлось ‘языкомъ’. Въ эту эпоху терроризма своего рода, служба князя Голицына еще длилась, но уже не сулила молодому человку ничего отраднаго въ будущемъ, кром гибельной пропасти при каждомъ неосторожномъ шаг. Русскимъ въ Россіи уже не было мста: первыя мста гражданскія и военныя раздавались однимъ иностранцамъ, и братъ временщика Карлъ былъ возведенъ на степень генерал-аншфа.

Въ одно утро князь Голицынъ является къ своему новому начальнику по наряду въ ординарцы, и видитъ генерала, сидящаго у окна въ большихъ креслахъ, въ халат и колпак, передъ нимъ столъ съ чашею пунша и впряженными пистолетами, а самъ генералъ съ избыткомъ уже былъ надленъ дарами Вакха.— ‘Умешь ли стрлять изъ пистолета?’ — Умю, ваша свтлость, но не могу хвалиться искусствомъ’.— Не продолжая боле разговора, Биронъ вынулъ изъ пунша половину лимона, выжалъ, потомъ, снявъ, колпакъ, поставилъ ее себ на голову и, подавая пистолетъ, сказалъ князю Голицыну: ‘сшиби’.— Вс отговорки были напрасны, и неопытный стрлокъ дрожащею рукою прицлился вверхъ. Покачавъ иронически головою, Биронъ встаетъ съ креселъ, приказываетъ на свое мсто ссть князю Голицыну и, поставивъ ту же половинку лимона ему на голову, беретъ со стола другой заряженный пистолетъ, неврною ногой отсчитываетъ извстное число шаговъ, прицливается-и сшибаетъ лимонъ, не задвъ даже волосъ. Стрльба изъ пистолета была предметомъ хвастовства въ кругу подобныхъ ему пріятелей, и нердко, въ разгул, онъ изъ низкихъ оконъ своего дома подшибалъ у проходящихъ по улицамъ женщинъ бывшіе тогда въ мод высокіе каблука — мало заботясь о роковомъ промах палъ тми, которыхъ онъ избиралъ пистолетною цлью. Ужасна была неожиданность выстрла для проходящихъ, но можно ли выразить, что чувствовалъ князь Голицынъ въ эти безконечныя минуты флегматическаго приготовленія, когда передъ его глазами ршался страшный вопросъ о жизни и смерти?

‘Во времена бироновщины стны могли слышать’ — говоритъ преданіе, и потому ни мало не мудрено: лишнее ли слово изъ устъ неопытнаго на-счетъ происшествія у Карла Бирона готовило новыя козни, или давно-обдуманному намренію противниковъ не доставало только причины, хотя слабой, по оффиціяльной, къ произнесенію приговора, ршившаго участь князя Голицына безсрочнымъ заточеніемъ въ Выборг. Преданіе не сохранило объ ртомъ ничего положительнаго. Какъ бы то ни было, цль достигалась все боле и боле. Князь Дмитрій Михайловичъ уже давно топился въ шлиссельбургской крпости, но ненасытное мщеніе искало новой жертвы, и еще одинъ членъ былъ отторгнутъ отъ остова старой аристократіи. Замтимъ, од ракожь, что, не смотря на переводъ его изъ поручиковъ гвардіи въ выборгскій гарнизонъ тмъ же чиномъ, хотли и самую ссылку облечь въ благовидную форму, поручивъ ему смотрніе за работами выборгскихъ укрпленій. Такъ, брошенный среди громадныхъ утесовъ и необозримыхъ лсовъ дикой Финляндіи, одинъ между злополучныхъ отверженцевъ общества, князь Голицынъ томился въ грустномъ одиночеств, въ дымной землянк, ибо другаго жилья не было,— прислушиваясь къ однообразному завыванью рабочихъ людей, подымавшихъ тяжелые матеріалы. Наконецъ умолкалъ и этотъ послдній голосъ жизни, и мертвая тишина смняла далекое эхо, но вдругъ прерывалась страшными пороховыми взрывами, которыми въ утесахъ прорзывались рвы подъ крпостныя стны. Вышедъ однажды изъ душнаго жилища’ смотрлъ онъ за производствомъ работъ. Между грудами обломковъ гранита, кой-гд курился дымъ надъ котлами съ скудною пищей и пылали костры, вокругъ которыхъ отъ-времени-до-времени сходился народъ отогрваться, яркій пламень былъ въ рзкой противоположности съ туманнымъ небомъ унылаго края.

Вдругъ кто-то подаетъ князю Голицыну бумагу отъ его начальства, и что жь онъ въ ней видитъ? ему общаютъ возвращеніе на прежнее мсто и милость, но это общаніе надлежало купить перемною фамиліи… Долго злополучный изгнанникъ оставался въ какомъ-то оцпененіи, даже не видлъ, тутъ ли еще или уже скрылся принесшій ему пакетъ. Жестокая внутренняя борьба колеблетъ несчастнаго, досел у безчувственнаго ко всему вновь стали воскресать надежды и сладкія мечты юности: ему представилась и родная Москва съ ея прекрасными окрестностями, и Петербургъ съ мстомъ его воспитанія и первыми успхами по служб, и домъ отцовъ съ любезными сердцу родными, и все, что такъ пило и что отняли у него люди! Испекло разстояніе, распались преграды, все такъ близко, такъ возможно, мыслей но летитъ онъ въ мста знакомыя… еще разъ хочетъ пробжать бумагу, чтобъ увриться въ отрадной истин, но жестокій договоръ о перемн фамилій снова поражаетъ его, рука, державшая бумагу, опускается… передъ нимъ т же предметы — т же, что и вчера, и теперь. Страшно раздирается душа несчастнаго, отчаянно восклицаетъ онъ: ‘Боже! Боже!’ и, закрывъ обими руками лицо, удаляется.

Въ глубокой лощин, среди бывшей каменоломни, которая образовала оврагъ, таилась хижина, срубленная на-скоро изъ барочныхъ кокоръ и прислоненная съ трехъ сторонъ къ вковымъ исполинамъ гранитныхъ скалъ, частью разрушенныхъ или почернвшихъ отъ пороховыхъ взрывовъ. Набросанный съ соломой еловый лапникъ составлялъ крышу и довершалъ наружный видъ бднаго жилища изгнанника. Нердко низменный входъ заносила мятель, при сильномъ втр, который свободно бушевалъ въ пустын. Вообще, наружность хижины, походившей боле на землянку, вполн соотвтствовала внутренности, мало отличавшейся отъ нашей обыкновенной степной избы: тотъ же земляной полъ и та же русская печь на поджарник, прислоненная къ лвой отъ входа стн. Въ переднемъ углу находился родовой древній образъ Спасителя, вдвинутый въ тотъ же уголъ столъ съ книгами, передъ нимъ складной лагерный стулъ, на стн повшенныя шпага и шляпа, желзная кровать, покрытая зеленымъ военнымъ плащомъ. На ростъ человческій отъ полу прорубленныя два волоковыя окна, съ пузырною перепонкой вмсто стеколъ, проливали на вс предметы какой-то грустный свтъ, отъ котораго комната всего боле походила на тюрьму, и въ этой тюрьм, забытый всми, жилъ князь Голицынъ, не зная конца своему томленію.

Часто видали, какъ онъ по цлому дню услаждалъ тяжелое одиночество свое чтеніемъ житія святыхъ, потомъ, меполмпъ вечернюю молитву повергался за жесткое ложе, и бросивъ бремя душевной скорби, наслаждался тмъ небеснымъ даромъ чистой, неомраченной порокомъ совсти, котораго не могъ лишить его гонитель. Его жертва была здсь, во напрасно ждалъ онъ себ еще новаго торжества. Ршимость спшила взять верхъ въ растерзанной душ, жребій брошенъ — свобода и вчное заточеніе: князь Голицынъ ршаетъ выборъ и отвергаетъ предложеніе перемнить фамилію, прославленную его предками, непосрамленную потомкомъ. Закаленный въ злополучіяхъ характеръ уже созрлъ для подвига, научась презирать несчастье и убдись истиною, что во казнь, а одно преступленіе постыдно — истиною, отразившеюся въ его душ утшительнымъ свтомъ той высокой, всепрощающей любви, которая научила его въ-послдствіи не только не мстить, во даже благотворить врагамъ.

Насталъ золотой конецъ испытаніямъ, какимъ-то чудовищнымъ метеоромъ пронеслось надъ русской землей краткое регентство Бирона, вмст съ нершеннымъ вопросомъ: кому правительствовать, а важне того: кому царствовать посл кончины Императрицы Анны Іоанновны, во сбылись завтныя надежды Русскихъ, и съ именемъ Елизаветы ожила святая Русь. Правосудное возмездіе законовъ готовилось карать одно преступленіе, не отступая притомъ отъ мръ человколюбія, потому-что смертная казнь была отмнена, невинности, гонимой прихотью временщика, отдавалось ея право, и возвращенный изъ шести-лтней ссылки князь Голицынъ былъ вновь принятъ въ гвардію. Надобно было жить въ то время говорили старики, чтобъ понять всю цну настоящаго, которое такъ быстро измнило весь прежній порядокъ. Какъ въ врномъ убжищ достигнутой пристани, посл испытанной грозы и бури, въ тсномъ кругу родной семьи, князь Голицынъ любилъ припоминать о веселомъ елизаветинскомъ двор, начинавшемъ принимать формы боле-утонченныя и оспоривать блескъ современнаго двора Лудовика XV.

Въ это время, князь Голицынъ былъ посланъ въ Ярославль съ порученіемъ по служб. Ярославскимъ воеводою былъ тогда Бобрищевъ-Пушкивъ. По дламъ возложеннаго за него порученія, князь Голицынъ былъ съ нимъ въ частыхъ сношеніяхъ, и здсь видалъ Бирона — не прежняго временщика, котораго одинъ взглядъ ршалъ нердко участь, но отринутаго любимца счастія, вельможу въ опал, выжидавшаго, казалось, хоть взора привтнаго, какъ милости, но этому чувству уже не было мста въ общей непримиримой ненависти, вс отворачивались, какъ-будто высказывая сбывшійся надъ винъ таинственный глаголъ судебъ: Мнози же будутъ первіи послдній’.

Домъ воеводы ярославскаго былъ самымъ пріятнымъ домомъ въ город. Если съ бывшимъ встарь русскимъ гостепріимствомъ хозяина вообразимъ свтлый умъ его жены, милую дочь, которая пріятную наружность и счастливыя дарованія соединяла со всми душевными качествами своей матери, то не покажется ни мало удивительнымъ, что князь Годицинъ короче сблизился съ домомъ сановника, скоро сдлался другомъ этого семейства, гд умъ и любезность непринужденная управляли обществомъ, еще неподвластнымъ ни требованіямъ роскоши, которая не распространяла тогда своего владычества, ни другимъ мелочнымъ требованіямъ, о которыхъ молчитъ преданіе, вроятно потому-что ихъ не знали.

Веселья шли своимъ порядкомъ, ими распоряжала та, съ которой въ краткомъ очерк мы уже познакомили читателя, ея изобртательный умъ придавалъ всему заманчивое разнообразіе. Вечеринки оживлялись играми, балы смнялись маскарадами, предпринимались загородныя прогулки и катанья по Волг. Однажды, придумавъ былъ домашній русскій театръ, не слишкомъ богатый и теперь собственнымъ репертуаромъ, еще бднйшій въ то время. Нсколько трагедій Сумарокова и комедій Мольера и Реньяра съ немногими нмецкими драмами въ прозаическихъ переводахъ той самой, кому принадлежала слава нововведенія, послужили первыми опытами въ декламаціи знаменитаго Волкова и нашего счастливаго совмстника Лекеня и Гаррика — Дмитревскаго. Но возвратимся къ тому, кто испытанными превратностями судьбы сдлался неспособнымъ длить большую часть удовольствій общества, они сосредоточились въ той, которая наполняла для него весь міръ собою, и, можетъ-быть, внимательное участіе къ живымъ разсказамъ о несчастіяхъ заронило первую искру взаимной любви, этой врной поруки счастья цлой жизни…

Въ двнадцати верстахъ отъ города, по московской дорог, возвышается радъ селомъ древній пятиглавый храмъ во имя казанской Божіей Матери, сооруженный благословеніемъ святителя Димитрія Ростовскаго. У подошвы небольшой возвышенности, называемой Карабитовой-Горою — въ долин, гд протекаетъ свтлая Котрость, виднлся сквозь густую зелень вковой рощи низменный деревянный домъ.

Утомленіе душевное вело за собою разстроенное здоровье. Князь Голицынъ вышелъ въ отставку, и если принесъ къ жертву неполную дань служб, то заплатилъ другую дань проливающеюся мрою… Сосредоточивъ жизнь въ объятіяхъ врной любви и дружбы, онъ живалъ тутъ каждое лто. Здсь нердко видали Бирона котораго влекли подъ гостепріимный кровъ ласки хозяина. Давились тому сосди и переговаривали между собою: ‘какъ можно сближаться съ такимъ человкомъ!’ Памятны имъ были дла прежняго временщика, но, казалось, мало знали они прежняго несчастливца выборгской землянки. Шаткое колесо фортуны повернулось: Биронъ впалъ въ несчастье, и этого было довольно, чтобъ въ душ князя Голицына ничто другое не имло мста, кром одного сочувствія своего прежняго съ его настоящимъ положеніемъ, и это самое, вопреки негодованіямъ страсти, внушало ему за зло платить добромъ.

…Была осень. Въ одной изъ комнатъ сельскаго дома, среди вечерняго сумрака топился каминъ, передъ каминомъ сидла молодая дама. Черные, выразительные глаза высказывали въ одно время и умъ и доброту, изъ-подъ чепца можно бъ было видть черныя волосы, еслибъ они не были покрыты пудрой, но всеобщая давъ самовластной мод того времени, казалось, боле возвышала ея прекрасныя черты и близну лица, оттненную чернымъ платьемъ, которое живописно облегало стройный, величавый станъ. Передъ софой стоялъ накрытый столъ съ чайнымъ приборомъ, около стола было что-то похожее на древній треножникъ съ горячими угольями, на немъ чайникъ. Употребленіе самоваровъ еще не было извстно. Трое дтей играли на ковр…

Вдругъ слышится шорохъ: входитъ князь Голицынъ, съ нимъ вмст человкъ роста боле чмъ средняго. Невозможно было ршить къ какой націи исключительно принадлежало его одяніе, по странному смшенію характеровъ временъ и народовъ. На немъ было короткое темнаго цвта бархатное полукафтанье , опушенное соболемъ, въ род венгерки съ золотыми выкладками, а на пей шитая орденская звзда,украшенная драгоцнною осыпью рукоять турецкаго ятагана выглядывала изъ-за богатаго персидскаго кушака, и современная прическа покрывалась инеемъ пудры. Въ рук держалъ онъ хлыстикъ и польскую бархатную шапку съ золотыми шнурками, перчатки съ крагенами и огромные сапоги съ ужасными шпорами напоминали рыцаря среднихъ вковъ или ‘плачевнаго образа’. Не смотря на то, величавая осанка исторгала къ нему невольное уваженіе, а живость въ пріемахъ была въ рзкой противоположности съ чертами лица пожилаго человка. Это былъ Биронъ.

— Другъ мой, Катя, напой насъ чаемъ, сказалъ князь Голицынъ, вошедши въ комнату: — мы съ принцемъ не на шутку озябли на охот.

— А мн прежде всего должно извиниться предъ молодою хозяйкой за этотъ костюмъ.

— Вы напрасно извиняетесь, принцъ, я рада видть это одянье, оно приводитъ мн на память, что кто-то называлъ охоту — правомъ сильнаго…

— Вотъ , что называется поразить меня моимъ же собственнымъ оружіемъ, я побжденъ и не подниму перчатки. Скажу одно — я привыкъ къ дятельности, измнились обстоятельства, но при мн моя максима: жить и дйствовать. Да! не къ этой жизни былъ я призванъ!.. Но, кстати, еслибъ это черное платье не напоминало горестной эпохи, я всегда хотлъ бы видть его на васъ.

— Не могу согласиться съ вами, чтобъ могъ идти къ кому-нибудь цвтъ, въ которомъ мы привыкли видть одно выраженіе нашей скорби. Гляжу на это платье и содрагаюсь при мысли о сердечномъ глубокомъ траур…

— Возвращаясь съ охоты, помнится, мы говорили о прошлыхъ временахъ. Я спрашивалъ, гд ты служилъ, тебя не было тогда въ Петербург… (Разговоръ была прервана общими молчаніемъ.) Что это значитъ?

— Не троньте этой струны: она издастъ для васъ слишкомъ-непріятные звуки…

— Для меня! Что же было съ тобою? Скажи, Бога ради, скажи!

— Принцъ, Тотъ, предъ Кмъ ничто не скрыто, вдаетъ, что я хотлъ истребить изъ памяти все прошлое, но вы требуете, и я неохотно повинуюсь. Вы помните укрпленія Выборга? помните офицера, опредленнаго смотрть за крпостными работами?..

— Такъ офицеръ, переведенный изъ гвардіи…

— Самый тотъ, котораго вы видите передъ собою, это онъ — изгнанникъ, несчастливецъ выборгской землянки — мужъ мой.

— Творецъ небесный! И это ты! и я… у того самого, кто такъ сильно оскорбленъ мною! Ты одинъ принялъ меня подъ гостепріимный кровъ свой, одинъ ты не отвергъ отверженнаго всми, — а сколько тхъ, на кого я сыпалъ милости… Великодушный другъ!…

— Принцъ, я давно забылъ все. Вы не знали меня…

— Не зналъ! По это ли мое оправданіе? я имлъ въ рукахъ власть, мечталъ служить одной истин. Чего не принесено ей въ жертву! Милосердый Боже!

— Зачмъ раскрылъ я прошедшее!

— Не жалй о томъ. Этотъ день никогда не истребится въ моей памяти, онъ останется днемъ моего примиренія съ человчествомъ, и ты будешь этимъ примирителемъ. Буду всегда уважать твои принципіи, твердый въ несчастіи, великодушный съ врагами, ты дйствуешь — какъ настоящій Римлянинъ…

— Скажите, принцъ, что мужъ мой поступаетъ какъ Русскій, какъ христіанинъ…

— Христіанинъ… Да! какъ отрадно, какъ утшительно называться имъ тому, чья душа такъ проникнута этимъ божественнымъ свтомъ, какъ твоя! Звучно отозвалось въ душ моей это имя. Ты отплатилъ мн по духу этого высокаго ученія. Дай возможность и мн хотя слабою жертвою возблагодарить тебя…Что я говорю! Мн ли возблагодарить!…Но доверши свое расположеніе.

— Все, что могу, принцъ, готовъ исполнить.

— Послушай, не оскорбись моимъ требованіемъ, отдайте мн старшаго изъ вашихъ дтей: онъ будетъ моимъ третьимъ сыномъ… Вижу удивленіе. Но не все Биронъ будетъ изгнанникомъ, и рано или поздно — герцогъ курляндскій вступитъ въ права свои.

— Вполн умемъ цнить ваше предложеніе, но вы извините во мн мать, которая никому въ свт не уступитъ святости правъ своихъ. Отецъ однихъ чувствъ со мною, не такъ ли, другъ мой?

— Эти чувства раздлены, принцъ, вы сами отецъ.

— Я ихъ постигаю, но не-уже-ли судьба ршилась мшать мн оправдать лучшія намренія? Не-уже-ли вс мои дйствія были однимъ ослпленіемъ власти? Казалось, все обдумалъ, все разсчелъ впередъ, и забывалъ, что есть другая отчизна — отчизна добрыхъ… Но мн пора, дай руку! ты достоинъ счастья…

——

Коротко еще было время съ наступленія лучшихъ дней: многое измнилось въ кругу описаннаго нами семейства. Не стало въ немъ гостепріимнаго воеводы, смолкли прежнія веселья, чтобъ чрезъ длинный рядъ годовъ ожить въ преданіи, вмст съ памятью о подвиг великодушія среди частной семейной жизни, подъ снью вры и любви къ ближнему. Такъ, не уклоняясь отъ спасительнаго пути, прошелъ князь Голицынъ всю тяжесть испытаній и за безропотное терпніе былъ награжденъ истиннымъ семейнымъ счастіемъ, бывъ мужемъ той, въ которой читатель, вроятно, узналъ дочь бывшаго воеводы Бобрищева-Пушкина.

Князь Николай Голицынъ.

Село Троицкое.

17 сентября. 1844.

‘Отечественныя Записки’, No 4, 1846

СЕМЕЙНОЕ ПРДАНІЕ (*).

Читайте также:

**СЕМЕЙНОЕ ПРДАНІЕ (*).**