Семь ужасов
Семь ужасов
Рассказ Ламеннэ
Семь ужасов, Ламенне Фелисите-Робер, Год: 1854
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В то время года, когда желтеют листья, один старик с вязанкой хвороста за плечами медленно возвращался в свою хижину, приютившуюся на склоне холма.
И с той стороны, куда открывался холм, между разбросанными там и сям деревьями, видны были косые лучи солнца, уже опустившегося за горизонт, они играли на облаках, окрашивая их в бесчисленные цвета, мало-помалу догоравшие.
И старик, придя в свою хижину, его единственное имущество вместе с маленьким полем, которое он возделывал, — свалил с плеч вязанку хвороста, сел на деревянную скамью, почерневшую от дыма очага, и опустил голову в глубокой думе.
И время от времени из его тяжело вздымавшейся груди вырывалось короткое рыдание, и он говорил разбитым голосом:
— У меня был один-единственный сын, — они взяли его у меня, была одна коровенка, — они взяли ее у меня, как подать за поле.
И затем еще более слабым голосом повторял:
— Мой сын, мой сын!..
И слеза смочила его старческие веки и не могла скатиться.
И вот, когда он сидел такой печальный, он услышал, как кто-то сказал ему:
— Отец мой, да будет благословение Божие над тобой и твоими близкими.
— Близкими моими, — сказал старик, — у меня нет больше никого, я одинок.
И, подняв глаза, он увидел у дверей странника, опиравшегося на посох, и, зная, что это Бог посылает гостей, он сказал ему:
— Да воздаст тебе Господь за твое благословение. Войди, мой сын: все, что есть у бедняка, принадлежит другому бедняку.
И, зажегши вязанку хвороста на очаге, он стал готовить путнику ужин.
Но ничто не могло его отвлечь от удручавшей мысли: она всегда была у него на сердце.
И путник, узнав, что его так горько печалит, сказал ему:
— Мой отец, Бог испытывает тебя руками людей. Однако есть горести, много большие, чем твои. Не угнетенный страдает сильнее, а угнетатели.
Старик покачал головой и ничего не ответил.
Путник продолжал:
— Ты скоро поверишь тому, чему сейчас не веришь.
И, усадив его, он положил руки на его глаза, и старец погрузился в сон, похожий на тот тяжелый, смутный, полный ужасов сон, который овладел Авраамом, когда Бог показал ему будущие бедствия его рода.
И ему казалось, что он перенесен в огромный дворец и очутился возле одной кровати, рядом с которой лежала корона, и на этой кровати спал человек, и старец видел то, что происходило в этом человеке так, как видишь днем, когда бодрствуешь, все, что проходит перед глазами.
И человек, который спал на этой золотой кровати, слышал как бы смутные крики множества народа, который просил хлеба. Этот шум был подобен шуму волн, разбивающихся о берег во время бури. И буря усиливалась, и шум усиливался, и человек, который спал, видел, как волны растут с минуты на минуту и бьются уже о стены дворца, и он делал неслыханные усилия, чтобы бежать, и не мог, и мука его была чрезвычайна.
И в то время, как старец с ужасом смотрел на этого человека, он был внезапно перенесен в другой дворец. Тот, который спал там, походил больше на труп, чем на живого человека.
И во сне своем он видел перед собою отрубленные головы, и головы эти говорили, раскрывая рты:
— Мы были преданы тебе, — и вот награда, которую мы получили. Спи, спи, но мы, — мы не спим. Мы караулим час мщения: он близок.
И кровь застывала в жилах этого спящего человека. И он говорил про себя:
— Если бы я, по крайней мере, мог оставить свою корону этому ребенку, — и его блуждающие глаза обращались к колыбели, на которой была королевская лента.
Но в то время, как он начинал успокаиваться, утешаясь несколько этой мыслью, другой человек, похожий на него чертами лица, схватил ребенка и раздробил его об стену.
И старик почувствовал, что он теряет силы от ужаса.
И в тот же миг он был перенесен одновременно в два разных места, и эти места, будучи сами по себе раздельны, для него являлись как бы одним местом.
И он увидел двух человек, которых по возрасту можно было принять за одного человека: и он понял, что они были вскормлены одной и той же грудью.
И их сон был сном приговоренного, которого ждет по пробуждении казнь. Тени, окутанные в окровавленные саваны, проходили перед ними, и каждая, проходя, касалась их, и члены их стягивались и корчились, как бы желая укрыться от этого прикосновения смерти.
Затем они поглядели друг на друга с ужасной усмешкой, глаза их загорелись и руки судорожно сжали рукоятку кинжала.
И старик увидел затем одного бледного и тощего человека. Подозрения толпою вились над его кроватью, брызгая своим ядом ему в лицо, бормотали тихим голосом зловещие слова и медленно впивались своими когтями в его череп, покрытый холодным потом. И подобие человека — бледное, как саван — приблизилось к нему и молча указало ему пальцем на багровую полосу на своей шее. И у бледного человека, лежавшего в кровати, колени начали биться друг о друга, рот его раскрылся от ужаса, и глаза страшно расширились.
И старик, проникнутый ужасом, был перенесен в еще больший дворец.
И тот, который спал там, дышал с чрезвычайными усилиями. Черное привидение сидело скорчившись на его груди и глядело на него, оскалив зубы. И оно шептало ему на ухо, и слова его превращались в видения в душе этого человека, которого оно сжимало и давило своими костями.
И он видел вокруг себя неисчислимое множество народа, испускавшего ужасные крики:
— Ты обещал нам свободу, а дал рабство!
— Ты обещал нам управлять сообразно с законами, а законы твои — твои прихоти.
— Ты обещал нам беречь хлеб, наших жен и детей, а удвоил нашу бедность, чтобы увеличить свои богатства.
— Ты обещал нам славу, а дал нам презрение народов и их справедливую ненависть.
— Встань, встань и иди спать вместе с клятвопреступниками и тиранами.
И он почувствовал, как эта толпа сбросила его с кровати и потащила, и он ухватился за мешки с золотом, но мешки прорвались, и золото высыпалось и рассыпалось по земле.
И ему привиделось, что он бродит, как нищий, — бродит по миру, что он хочет пить и просит ради Христа воды, а ему дают стакан, полный грязи, что все избегают его, все проклинают его, потому что лоб его отмечен клеймом предателей.
И старик с отвращением отвел от него свои глаза.
И в двух других дворцах он видел еще двух людей, выдумывающих казни.
— Ибо, — говорили они, — где мы будем хоть в некоторой безопасности? В земле под нашими ногами—подкопы, народ нас ненавидит, даже маленькие дети в своих молитвах просят Бога и вечером и утром, чтобы Он избавил землю от нас.
И один приговорил к ‘жестокому заточению’, то есть ко всем мукам тела и души и к голодной смерти тех несчастных, которых он подозревал в произнесении слова ‘отечество’, а другой приказал заключить в каменный мешок двух молодых девушек, отобрав сначала их имущество, виновных только в том, что они в больнице ухаживали за своими ранеными братьями.
И в то время, как они усердно занимались этой работой палачей, прибыли к ним их гонцы.
И один из гонцов сообщал:
— Ваши южные владения разбили свои цепи и их обрывками прогнали ваших правителей и войска.
И другой доносил:
— Ваши знамена разорваны на берегах широкой реки: ее волны уносят обрывки.
И при этих известиях два короля корчились на своем ложе.
И старик увидел третьего короля. Он изгнал Бога из своего сердца, и в его сердце взамен Бога поселился червь, который без устали точил его, и когда муки короля усиливались, он бормотал глухие проклятия, и губы его покрывались кровавою пеной.
И ему привиделось, что он находится на обширной равнине, один с червем, который не покидает его.
И эта равнина — кладбище, кладбище зарезанного народа.
И вдруг земля колеблется, могилы раскрываются, мертвые встают и наступают толпою на него, и он не может ни пошевельнуться, ни вскрикнуть.
И все эти мертвецы, мужчины, женщины, дети молча глядят на него, и немного времени спустя они все, тоже молча, берут могильные камни и кладут вокруг него.
И камни растут до колен, потом до груди, потом до рта, и он напрягает всю силу мышц шеи, чтобы вздохнуть еще хоть один раз, а постройка все растет… И когда она была кончена, ее вершина терялась в темных облаках.
Силы начали покидать старика, душа его переполнилась ужасом.
И вот, пройдя несколько пустых комнат, он увидел в маленькой комнате, на кровати, которая скудно освещалась бледным светом лампы, изнуренного годами человека.
Вокруг кровати стояли семь ужасов: четыре — с одной стороны, три — с другой.
И один из ужасов положил руку на сердце престарелого человека, и тот задрожал, и члены его затрепетали, и эта рука оставалась там, пока еще чувствовала теплоту.
И после того другой ужас, еще более холодный, сделал то же, что и первый, и затем все положили свои руки на сердце престарелого человека.
И в нем произошли вещи, которых невозможно передать.
Он увидел вдали, по направлению к полюсу, ужасный призрак, который сказал ему:
— Отдайся мне, и я тебя согрею своим дыханием.
И своими ледяными пальцами человек страха писал договор, я не знаю какой договор, но каждое слово было подобно предсмертному хрипению.
И это видение было последним.
Старик, очнувшись, возблагодарил Провидение за ту долю, которую оно ему уделило из страданий жизни.
И странник сказал ему:
— Надейся и молись, молитвой достигнешь всего. Твой сын не потерян для тебя, твои глаза увидят его прежде, чем закроются. Ожидай с миром дней Господа.
И старик ждал с миром.
Источник текста: журнал ‘Пробуждение’, 1917, No 8.