Уйда
Уйда
Садик Гарри
Садик Гарри
1.
1.
2.
2.
3.
3.
4.
4.
5.
5.
6.
6.
7.
7.
8.
8.
9.
9.
10.
10.
11.
11.
Садик Гарри, Уйда, Год: 1902
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Автор: Мария Луиза Раме (англ. Maria Louise Rame), предпочитала подписываться: Мари Луиза де ла Раме, псевдоним: Уида (англ. Ouida), годы жизни с 7 января 1839, Бери-Сент-Эдмундс, по 25 января 1908, Виареджо, писательница, активистка за права животных.
— Иди домой. Гарри, — полно тебе возиться в саду… Ведь дождь идет!..— сказала старуха мальчику, одетому в рубашку, с матросской шляпой на голове.
— Ну, вот, бабушка, — разве мне что сделается от дождя? — отвечал мальчик из сада. — Он только освежает, немного!..
— Простудишься, голубчик. Иди домой!.. — повторила бабушка.
Маленький Гарри глубоко вздохнул и вошел в кухню: он снял шляпу и сейчас же принялся тщательно соскабливать землю с лопатки, как заправский садовник.
— Молодец, мой мальчик!.. — сказала старушка, проводя рукой по курчавым, длинным волосам ребенка.
Гарри не то вздохнул, не то проворчал что-то и жадно посмотрел из кухни в сад сквозь сетку теплого апрельского дождя.
— Ведь мне еще сколько ‘анютиных глазок’ рассадить надо, — проворчал он.
— Ну, завтра успеешь! — утешала его бабушка.
— Да, завтра, — легко сказать, а каково дожидаться, когда вам семь лет. До завтра — целый век!..
Небольшой дом, в котором жил Гарри с бабушкой, был старинный, — один из домов приюта, учрежденного еще в царствование королевы Елизаветы. Старина сказывалась во всем — и в непомерно тонких стенах, и в крытых соломой крышах, и в маленьких, как дыры, пробитых окнах. Около каждого приютского дома был разбит маленький садик, кончавшийся луговиной.
В этих домах ютились восемнадцать стариков, и среди них — маленький Гарри, или, как его называли, садовник-Гарри. По уставу богадельни, собственно, здесь никому нельзя было жить моложе 70 лет. Но Гарри попал сюда случайно: его, сироту, неизвестно кто, подкинул во дворе, около солнечных часов, и здесь как-то утром его нашла жившая в приюте старушка Букер.
Старушка Букер после долгих слез и просьб у заправил городской думы, у одного из которых она прежде жила нянькой и вынянчила три поколения, — выхлопотала разрешение оставить ребенка у себя, вопреки уставу богадельни. а не отсылать в воспитательный дом. — и Гарри остался в приюте.
Гарри не знал, что он подкидыш, — ему никто не намекал на это, — и был уверен, что он родной внук старой Букер, а потому и носит имя Гаральда Букер.
— Ему, бедняге, нечего знать об этом, — рассуждали между собою обитатели богадельни.
И они свято хранили эту тайну, не желая огорчать Гарри и разочаровывать его в том, что он не внук мистрис Букер.
Они хоть и были великие сплетники и не щадили осуждать своих соседей, — по огорчить малыша у них не хватало дух а, — ведь, это все равно что. растоптать у него на грядках цветы, за которыми он ухаживал с такой любовно, нежностью и заботливостью.
Ну, и бабушки Букер они тоже побаивались. Бабушка Букер — была у них на первом месте, благодаря связям с семейством одною из заправил богадельни, это раз. Во-вторых, у бабушки Букер были скоплены кое-какие деньжонки в сберегательной кассе, — и она считалась богачкой.
Много вынянчила бабушка Букер на своем веку детей с любовью, — так же радиво выхаживала она и своего приемыша Гарри.
А Гарри был славный мальчик: глаза — как фиалки у него в палисаднике, личико — нежное-нежное… На вид он был такой хрупкий, нежный, но здоровьем и крепостью его Бог не обидел.
По целым дням, бывало, копался он в садике, отведенном старой Букер, и на других соседних участках, — не зная отдыха и других развлечений, — и благодаря этому, у них в саду и в соседних садиках цвели целые ковры разнообразных цветов.
Один из богаделенских стариков был садовник: сам он от одолевавшего его ревматизма работать уже не мог, — но он охотно обучал Гарри, — как надо ухаживать за цветами и другими растениями, и понятливый, способный Гарри живо перенял от него его знания и опытность в деле садоводства.
Иногда из города заходил сюда и другой садовник — подравнять стриженые деревья, оправить газон, — и от него много перенял Гарри.
Гарри привык к приютским старикам, живя среди них, — привык уважать их и берег их покой. Осторожно, бывало, катает свою тележку, тихо играет с мячиком, бегает с волчком на площадке, без крика и шума. Ребятишки соседские смеются, бывало, над ним: заберутся на деревья и швыряют оттуда камешками, дразнят Гарри… Гарри и внимания на обидчиков не обращает, — сидит у себя в саду и только о том и заботится, — как бы от камешков охранить гнезда воробьев и стрижей под звстрехами крыш да своего друга — кота Прима, — этого нежного добродушного кота. ‘Их оставить нельзя, рассуждал сам с собою Гарри, — мальчики их обидеть могут!..’
Бабушка Букер. видя, как мальчик покорно и безответно сносит обиды, насмешки и шутки уличных ребят, думала с горечью: — ‘Неужели Гарри — трус?.. Не дай Бог!..’
Старушка видела на своем веку среди своих питомцев все больше — драчунов и озорников, — знала, что те могли давать сдачу и сами охотно задирали слабейшего. Вот оттого-то ее и страшила деликатность ее приемыша.
Гарри чувствовал себя необычайно гордым и счастливым, когда, бывало, кто-нибудь из богаделенских стариков зазовет его к себе и попросить окопать, грядку, ополоть траву или попросит одолжить семян и отводков.
По соседству все знали сад Гарри, — и многие с особой охотой дарили мальчику какие-нибудь редкие семена или отводки растений.
Богадельня, где жил Гарри, была устроена в Минтоуне, фабричном английском городе. Город быль шумный, — повсюду слышался грохот машин, фабричные гудки, клубы черного дыма застилали все небо. В шахтах, на окраине города, беспрестанно раздавались взрывы, когда взрывали породу.
Богаделенские домики ютились в уединенном квартале, среди тихих, тесных переулков, оттененных столетними ветвистыми деревьями.
Здесь и воздух был чистый, здесь могли пышно расти цветочки и трава… Неподалеку от богадельни, за городом — тянулись широкие луга и поля, и Гарри часто убегал туда и возвращался оттуда с охапкой цветов. с вырытыми кусками дерна для садиков богадельни.
Часто задумывалась бабушка Букер над мальчиком. Хоть и бережлива она была и осмотрительна в тратах, а все же на ребенка расход идет не малый. И то надо, и другое… Деньги уходят и уходят, — а что станется с малышом, когда она умрет?..
Бабушка Букер завела в сберегательной кассе книжку для Гарри и откладывала туда, что могла, про черный день…
Она нежно любила мальчика, и ей хотелось хоть немного обеспечить его на будущее время.
Как-то они сидели за чайным столом, на котором среди посуды стоял букет цветов, собранных мальчиком у себя в саду. И старушка, и Гарри очень, любили цветы, и последние всегда бывали у них на столе, — этим уж заведовал Гарри.
Старушка наливала чай, а мальчик принес блюдечко и готовил из молока и кусочков хлеба кушанье коту Приму.
— Кем ты думаешь быть, когда вырастешь, голубчик? — спросила вдруг бабушка Букер мальчика.
Мальчик удивленно посмотрел на нее и сказал.
— Как кем? Конечно, садовником, бабушка!..
— Да, это хорошее дело, конечно, — раздумчиво заметила старушка, — и в Библии написано, что праотцы наши занимались земледелием.
Но она все-таки была несколько смущена: она была бы более довольна, если бы Гарри высказал желание стать солдатом или матросом.
— Видишь ли, милый, — сказала она, — занятие это хорошее и почтенное, но… у садовников от сырости и холода развивается ревматизм, — а это очень мучительная болезнь.
Мальчик удивленно потрогал руки, ноги и спину, чтобы убедиться, что он еще до этого не дошел…
— А ведь птицы ревматизмом не страдают, бабушка. — сказал он. — И в холоде, и в сырости живут, и ночи на воле проводят — и все ничего!..
— Ах, душечка, у них же перья, и они не раздеваются, — с досадой сказала старушка Букер. — Ты же не птица. А потом, разве у тебя нет охоты отправиться куда-нибудь путешествовать, посмотреть — как на белом свете люди живут, и себя показать?..
Гарри покачал головой и сказал:
— Нет, бабушка, мне и здесь хорошо. И никуда я от тебя и вашего дома не уеду. Что же будет с моим садиком, если меня не будет здесь?.. Да мне ничего лучшего и не надо, — продолжал он, осторожно перебирая стоявшие в стакане астры.
Бабушка Букер усмехнулась и сказала:
— Ну, если бы все так рассуждали, то и Нового Света никогда бы не открыли… Ну, да, впрочем, что теперь об этом толковать: вырастешь, по другому заговоришь!..
— Нет, никогда, — решительно сказал Гарри, задумчиво глядя на бабочку, бившуюся о стекло. — Как бабочка и всего-то три дня живет, а все хочет куда-то улететь!..
Старушка понурилась.
— Да, и путешественники, конечно, иной раз погибают рано.
Ей вспомнился ее единственный сын, который утонул во время бури в Китайском море, лет около сорока назад. На глазах у нее навернулись слезы, и она, чтобы скрыть, их от Гарри, привлекла его к себе и поцеловала в голову.
— Да, голубчик мой, лучше уже оставайся со мной, и со своими цветами, — копайся в нашем садике…
Она гладила его золотые кудри, и руки у нее дрожали от волнения… Кто знает, — доживет ли она до того времени, когда Гарри станет взрослым?..— ‘А хотелось бы мне видеть его, когда он будет таким!’ — подумала она.
Гарри, между тем, и не подозревал грустных мыслей старушки: он жевал ломоть хлеба и с любопытством следил за бабочкой, перелетавшей с цветка на цветок…
— Вот, бабушка, какие они славные, — даже досадно, что они приносят такой вред, когда бывают гусеницами, — сказал он серьезно.
— А ну-ка, расскажи про них, что ты знаешь, — сказала старушка.
И Гарри сейчас же охотно принялся рассказывать, потому что бабушка удивительно как умела слушать. Привыкла она интересоваться тем, что занимало детей, за которыми она, бывало, ходила, и дети это всегда ценили и охотно посвящали ее в свои детские тайны и рассказывали ей все, что занимало их…
Гарри считал себя вполне, счастливым, живя с бабушкой. Ему шел только восьмой год, когда над обитателями богадельни разразилась нежданно-негаданно гроза… Случилось так, что городской голова дал мысль Городскому Совету сломать старые уродливые дома, которые портили эту часть города, и расчистить место для новых построек. А старикам и старухам из богадельни выдавать пособие и предложить устроиться — как кому заблагорассудится, у родных или знакомых… Ежегодно им будут выдавать пенсию, а когда умрет последний из стариков, — можно будет и вовсе прекратить выдачу пособий, которая давалась в память той, которая основала эту богадельню: капитал же от проданной земли обратить в городские доходы. Когда весть о том дошла до богадельни, бедные люди смутились и заволновались… У немногих только оставались еще родные, да и те, конечно, будут тяготиться ими, а то и вовсе откажут в приюте. Куда же тогда деваться?.. А у многих и вовсе никого не было — ни родных. ни знакомых. Где уж там?..
А потом, и привыкли все к старому насиженному месту, — и лишиться его для них было все равно, что слепому остаться без вожатого!..
Но хуже всего чувствовал себя и более всех затосковал маленький Гарри. Господи!.. как только помнит он себя, — привык он и к этим стенам, и к палисадникам: привык бегать по лужайке, играть в тени деревьев у палатки, дремать под звон колоколов на часах ближайшей церкви. Привык он в ясные дни завтракать и просто сидеть в своем садике, вдыхая ранний аромат им самим взлелеянных заботливо цветов… Да, наконец, ведь это сад — его собственный после тех трудов, которые он положил на него, вскапывая его, засаживая цветами и ухаживая за ними!..
И вдруг теперь — уйти отсюда, бросить все что так дорого и мило ему?.. Нет, это невыносимо тяжело, — это слишком жестокое наказание для него!.. Да если бы еще надо было только уйти отсюда, — тогда он мог бы хоть изредка забегать сюда и любоваться на свой садик. А ведь сюда нагрянут рабочие, — все уничтожат, разломают их дома, и от садика Гарри под их руками не останется ничего, кроме груды мусора!..
Так думал маленький Гарри, — но у городского головы, у которого была большая фабрика, и который был человек сухой, деловитый, были на этот с счет иные соображения.
— Конечно, этого так оставить нельзя, — рассуждал он, презрительно тыкая тросточкой в обросшие мохом стены богаделенских домиков, засовывая ее в трещины, откуда в разные стороны расползались мокрицы, сороконожки, пауки…
Для этого делового человека — старинные дома, с их массивными стенами, покрытыми мохом и плесенью, — были никуда негодной рухлядью. На этом месте можно было настроить фабрик, боен, пивоваренный завод, — ведь целый квартал занимают эти развалины, и все эти новые проекты могли быть полезны для города, но мнению головы, который мечтал, что земля будет продана ему, и он будет получать с нее большие доходы.
Между тем как голова осматривал постройки, ему под ноги подвернулся кот Прим, голова чуть не упал на него и в досаде ударил кота тростью так, что кот, перепуганный, отскочил в сторону.
— За что вы бьете и обижаете нашего кота?.. Он такой славный и добрый!.. — воскликнул с горечью Гарри, схватывая кота и лаская его.
— Что это за грубиян такой? — рассердился важный, надменный голова, которого все боялись.
Ему доложили об истории Гарри, — и голова стал придираться и спросил. — по какому праву мальчик живет здесь, вопреки устава богадельни?.. Он казался очень недовольным этим открытием, когда уходил.
— Нельзя было быть таким грубым с ним, Гарри, — сказала бабушка Букер приемышу после ухода головы. — Дети не должны высказывать порицания взрослым.
— А за что он обидел Прима?.. Бедный Прим не может высказать ему своей обиды, как мы!.. — ответил Гарри. — Знаешь, бабушка, он, наверно, злой и нехороший человек. Посмотри, — вон он сбил головки настурций, вместо того, чтобы любоваться ими и понюхать их!..
Бабушка Букер была смущена не меньше других. Конечно, Городскому Совету много придется хлопотать, прежде чем начнут разрушать их старое пепелище. Но, в конце концов, Совет добьется своего, — самое главное, что на это было обращено внимание. Ей об этом сказал и один из заправил, у которого она раньше служила в няньках, он не мог отстаивать богадельни, потому что против него было большинство членов Городского Совета. Они настаивали, чтобы здания были разрушены, а земля продана им.
Обитатели богадельни решили горячо отстаивать свои права, которыми пользовались еще до них столько людей в течение почти трехсот лет. Собрали бедняки из своих скудных сбережений все, что могли, наняли адвоката, который должен был подать прошение голове и хлопотать за них.
— Что уж там, — говорил старый привратник богадельни, Джон Стерн, — раз что пожертвовано народу, — того отнимать никак невозможно!..
Все это очень верно, — но борьба была слишком неравна. Дело в том, что некогда одна богачка, Элеонора, выстроила эти богаделенские дома, положила капитал на имя этого учреждена, и проценты с пожертвованного капитала должны были идти на поддерживание богадельни. Заботы о ней были ею поручены городу Мильтоуну.
Но в те времена Мильтоун был маленький городок, где не ценились ни земля, ни постройки. А теперь город развился, разбогател, окружился богатыми фабриками, и земля вздорожала необычайно. Заправилы городских дел давно уже с завистью посматривали на участок земли, занимаемый богадельней, и хотели во что бы то ни стало присвоить его городу.
Адвокат, как рассмотрел все дело, — так и рукой махнул: объяснил бедным людям, что бороться трудно, почти невозможно. Городской голова в ответ на его прошение — ответил грубо и резко, что все эти старики — люди, выжившие из ума, и мешают городу развиваться и богатеть…
Гарри все слышал, что говорили при нем старики и старухи, обсуждавшие общее положение дела, — слышал и соображал: он был понятливый и вдумчивый не по летам. Общая тревога захватила и его…
Нет, этого не должно быть! Разве можно уйти отсюда и все отдать на разрушение?!
— Неужели никто не может заступиться за нас? — спрашивал он беспрестанно Джона Стерна.
Старик только качал седой головой.
— Эх, милый! Само собой, никого не найдется среди нас… Только первый министр, пожалуй, мог бы сделать для нас что-нибудь…
— В самом деле, он может Джон?
— Эва! Господи!.. Конечно, может… Власть-то у него какая!.. Ну, да что об этом толковать зря?.. До него, что и до Бога, — далеко!.. Куда уж нам!..
— А кто такой первый министр, Джон?..
Джон Стерн читал газеты и знал решительно все, что творится на белом свете. Он сейчас же начал рассказывать про первого министра, и кто он такой, и что делает, — а Гарри слушал его жадно, стараясь не упустить ни одного слова.
— А где он живет? — спросил он, наконец.
— Где? Да, думаю, в Лондоне. Где ему еще быть? — отвечал Джон.
— Да ведь может же кто-нибудь рассказать ему о нашем горе?
Джон горько усмехнулся.
— Ах, чудак! Да эти господа так же далеки от нас, как и солнце. Разве до них дойдешь?
Гарри, совсем сбитый с толку, грустно посмотрел на него.
— Ну, ведь, и он тоже человек, — задумчиво сказан он.
Джон только рукой махнул…
Гарри был сам поражен неожиданно осенившей его смелой мыслью. Она внезапно зародилась в нем, и о ней знал только он сам да, пожалуй, еще кот Прим. Гарри не решался высказать ее кому-нибудь, потому что чувствовал, что даже бабушка не одобрить ее и сочтет Гарри за сумасшедшего, которого надо лечить. Ну, и не надо никому говорить, не надо ни с кем советоваться. Гарри и сам такой решительный и привык изыскивать всевозможные средства, когда надо было привести в исполнение свои намеченные планы.
Прежде всего, он отправился к себе в комнату и сказал бабушке Букер:
— Дай мне, пожалуйста мою копилку, бабушка.
Бабушка не стала его расспрашивать, — зачем ему это надо: вынула из комода жестяной ящичек, с картинкой на крышке, и отдала Гарри. Ящичек был тяжелый от медных монет: Гарри опускал туда все, что ни зарабатывал по мелочам, что ни получал от бабушки на лакомства.
— Ты положить хочешь что-нибудь? — мельком только спросила бабушка, видя, что Гарри повернулся уходить с своим сокровищем.
— Нет, я хочу ее разломать.
— Господи!.. Да зачем тебе?
— Мне нужны деньги.
— Эх! Да зачем, голубчик, деньги-то?
Гарри засмеялся.
— Мне бы не хотелось говорить тебе, бабуся!
Бабушка чуть, были, не рассердилась. Этакий карапуз, а туда же — секреты от нее какие-то имеет!.
— Да ведь копилка моя? — спросы Гарри, заметив бабушкино раздражение и неудовольствие.
— Твоя-то — твоя, а все-таки…
— Ну, если она моя, — так разве я не могу распорядиться ею?
— Обмануть тебя могут, родной мой, — уже мягче сказала бабушка Букер, — если ты хочешь кому-нибудь показать ее…
— Нет, я никому ее показывать не буду, — мне только нужны деньги…
Забравшись в укромный уголок на дворе, Гарри разломал ящичек и высыпал все деньги на камень. Тут были разные монеты — и медные, и серебряные. Он пересчитал их, — было всего накоплено за два года — около семи рублей на наши деньги.
Деньги эти он копил с определенной целью — купить бабушке новое платье. Но теперь дело было важнее… Гарри завязал деньги в платок, бросил копилку и отправился в свой садик. Там он тайком выкопал ямку под кустом, уложил все свое сбережение и заровнял сверху землей.
‘До завтра — будет сохранно тут’, — подумал он и вернулся домой. Кот Прим видел все это, но смотрел на своего друга свысока: уж он-то своими коготками умеет копать землю куда лучше Гарри…
Но, кроме кота Прима, следила за Гарри, незамечаемая им бабушка Букер. Она была очень довольна такой осмотрительностью внука. Скажи на милость, — он думает, что деньги хранить в доме опасно, мальчик не так-то глуп’, — подумала она, успокоилась и решила не поднимать больше вопроса о деньгах. Пусть его!
Весь этот день Гарри был необычайно молчалив и задумчив, — даже кушал без обычного аппетита, а как бы нехотя. Беспрестанно он заглядывал через окно в свой садик, и глаза его останавливались на заветном кусте. И хотя был чудный весенний вечер, и Джон Стерн предложил ему пойти прогуляться, — Гарри даже от этого удовольствия отказался, хотя очень любил гулять с Джоном. Он сказал ему, что надо поливать сад, потому что земля сухая. И действительно, он возился у себя в садике до восьми часов, а потом поужинал и улегся поскорее спать…
Комнатка Гарри была под самой крышей, и окна ее выходили на соседнюю крышу, где ютились стрижи и воробьи. Всю ночь Гарри спал очень тревожно, и ночь тянулась для него необычайно долго. Первое чириканье воробышков на заре разбудило его, и он вскочил, как встрепанный, наскоро умылся и бросился в кухню. Каждое утро на его обязанности лежало растопить печку, поставить на огонь чайник, и потом уже он мог идти работать в сад.
Но сегодня, когда Гарри поставил чайник, собрал на стол посуду, ножи и хлеб, — он на работу не пошел, а вместо того надел праздничное платье и отправился в сад, к заветному кусту и поспешно вырыл деньги. Затем он осторожно достал из рабочего столика бабушки копию с поданного голове прошения. Теперь, поймав Прима, Гарри стал укладывать его в корзинку бабушки, рассуждая: ‘Если бабушка увидит Прима на месте, — она не будет горевать об исчезновении Гарри’.
Однако, кот Прим, не зная, в чем дело, — упрямился и не желал лезть в корзину, и, в конце концов, пришел в ярость и стал вырываться из рук. Гарри ничего не мог поделать с ним. Между тем, на колокольне часы пробили три четверти шестого, и Гарри вспомнил, что первый поезд в Лондон из Мильтоуна отходит четверть седьмого, и заспешил. Он побежал в сад, нарезал лучших цветов, связал их букетом и незаметно пробрался мимо Джона Стерна, который преспокойно дремал около калитки, ничего не подозревая…
Пробравшись за калитку, Гарри побежал со всех ног по пустынным улицам по направлению к станции.
В такой ранний час на станции было очень мало народа, но уже раздавались пронзительные свистки, голоса служащих и шум поездов, Гарри, не обращая ни на что внимания, прямо пробрался к кассе и попросил дать ему билет третьего класса до Лондона и обратно. Ему сказали, что поезд с третьим классом пойдет позже, — и это было ужасно неприятно…
— А сколько стоить билет второго класса? — спросил Гарри, боясь, что у него не хватить денег на билет.
— Два шиллинга (4 р. 50 к.), — сказал кассир. — Только торопитесь, а то поезд уйдет!..
Гарри поспешно высыпал деньги, часть которых рассыпалась по полу. На билет ему все таки хватило, — какая-то женщина подняла две монеты и сунула Гарри в руку. Гарри, немного растерянный, взволнованный, бросился бежать вдоль платформы, пробираясь между толкавшими его людьми, около поезда носильщик втолкнул его в первый попавшийся вагон.
Гарри едва успел усеться на место, — как паровоз дал свисток, запыхтел и помчался прочь от станции…
Гарри только теперь пришел в себя и ужаснулся своей решимости. ‘Ах, бедная бабуся! — подумал он, — что подумает она, что будет делать? Ведь я ей даже записки не оставил о себе!..’
Но теперь горевать об этом было поздно. Курьерский поезд мчался на всех парах. Гарри прижался в уголок вагона, около двери, покрыл цветы платком, чтоб они не завяли, и закрыл глаза. Сидевшие против него пассажиры только посматривали на него, качали головой и улыбались, радуясь на него. Он был такой славный, такой маленький, и возбуждал к себе полное доверие и участие…
Поезд шел до Лондона почти без остановок, и потому было еще очень рано, когда он приехал в Лондон… Суета, шум, толкотня на столичном вокзале ошеломили Гарри, и он растерялся первое время. Слезы подступили ему к горлу. — Но он напрягал все силы, чтобы не поддаться малодушному страху и быть мужественным до конца. А это было не легко от непривычки, потому что у себя ведь он мало выходил из дома и всегда находился в обществе стариков и своей бабушки. Единственно, что сейчас давало ему силу претерпеть все до конца — это сознание, что от его поездки зависит участь их богадельни. Подавляя робкое чувство в сердце, он двинулся вслед за толпой, бережно охраняя свой букет.
— Скажите, пожалуйста, — обратился Гарри к первому полицейскому, — где это здесь живет первый министр?..
— Проходи, проходи, малыш!.. — небрежно сказал ему полицейский.
Гарри отошел от него и обратился с тем же вопросом к метельщику улиц.
— На башне Виктории, — крикнул метельщик, и в ту же минуту все, кто стоял около или шел мимо, громко рассмеялись.
Гарри беспомощно оглянулся. Он чувствовал себя не хорошо, — голова у него закружилась от шума, грохота и уличного движения. К тому же, он еще сегодня ничего не ел, и от слабости у него дрожали ноги.
Гарри приблизился к извозчику и спросил его с отчаянием:
— Скажите мне, где живет первый министр?
— А что, — завтракать к нему собрался? — засмеялся тот.
— Нет, мне надо его видеть, — серьезно сказал Гарри. — Не можете-ли вы мне указать, — где он живет?..
— Сейчас я тебя довезу, если у тебя есть деньги!..
Он открыл дверцу каретки перед Гарри.
Мальчик показал извозчику монету — около рубля.
— Этого хватить?
— Хорошо уж, так и быть, — сказал снисходительно извозчик.
— И половины довольно, чтобы довезти до ‘бульдога’ — сказал соседний извозчик, — а он вон сколько с мальчика дерет. Да и завезет его, наверно, не туда…
— Разве вы меня повезете не к первому министру? — спросил Гарри. — И про какого ‘бульдога’ говорите вы?..
— Садись, садись, — уж я тебя свезу к ‘бульдогу’, — сказал извозчик, усмехаясь, между тем как вокруг них все так и покатывались со смеху…
С горечью в сердце Гарри отвернулся. Он едва удерживался от слез, — до того остро чувствовал он свое одиночество и беспомощность. Но для дела — слабости поддаваться было нечего. Он снова обратился к извозчикам.
— Прошу вас — скажите мне, — куда мне идти к первому министру, и я пойду пешком.
Но те, конечно, только смеялись и издевались над ним. Вокруг них стали собираться прохожие, прислушиваясь, и, в свою очередь, тоже посмеиваясь и отпуская грубые, пошлые шутки.
— Почему вы все такие грубые? У нас люди проще и добрее!.. — горько сказал Гарри.
Но вдруг какой-то проходивший мимо господин остановился, оглянул мальчика любопытным взглядом с ног до головы и спросил его:
— А зачем тебе нужен первый министр, мальчик? Ведь ты из деревни, кажется?
— Мне его надо повидать по делу бабушки, Джона и наших стариков…
Господин улыбнулся с состраданием.
— Едва ли тебя пустят к нему, — но попытать счастья можно. Если у тебя есть деньги, — возьмем извозчика.
Гарри хватился, было, своих денег, — и ужас овладел им: ото всех денег у него оставалось 25 к. В толкотне кто-то вытащил у него все деньги.
— Куда же они девались? — растерянно оглядывая всех, бормотал Гарри. А вокруг него все смеялись.
— Дайте, сударь, мне 25 к., — я довезу мальчика, — предложил один из извозчиков.
Незнакомец вынул деньги и добродушно сказал Гарри:
— Вот, возьми деньги на проезд. Да только смотри, не оплошай, когда будешь говорить с первым министром.
Гарри поблагодарить неизвестного добряка и сел в карету. Он был взволнован, весь бледный, как полотно, и только крепко сжимал в руках букет, точно в нем было все его спасение…
‘Если не повидаю его, — я и домой не вернусь!..’ — упорно думал Гарри про себя.
Собственно сейчас его тревожило совсем ничтожное обстоятельство, — это то прозвище, которым называли первого министра. Ведь ‘бульдоги’ — такие злые, жестокие собаки, от которых не раз страдал бедный кот Прим, — а министра называют именно так. ‘Неужели он так же злобен и жесток? — тоскливо думал Гарри. — А ведь от него зависит все, как говорил Джон Стерн, — все спасение их убежища!.. Не бросить ли сейчас все дело и вернуться домой?.. Бабушка, конечно, простит его, что он сбежал без спросу, как только узнает, что он задумал!..’
Потом Гарри вспомнил о том, что без него некому будет полоть его цветы, и он глубоко вздохнул.
— Бедные мои лилии!.. — прошептал он, — как они теперь страдают!..
В это время каретка остановилась перед большим зданием.
— Приехали!.. — сказал кучер, обращаясь к Гарри.
Перед мальчиком возвышался большой мрачный дворец, с длинной галереей вдоль фасада. В передней, у входа, было видно, — стояли два лакея в ливреях.
Гарри робко позвонил, и тотчас же важный привратник открыл дверь и свысока, с презрением окинул его взглядом.
— Можно мне видеть господина первого министра? — спросил Гарри дрожащим голосом.
Дверь тотчас же захлопнулась перед его носом.
Гарри недоумевающе посмотрел вокруг себя и подумал: — ‘Должны же они отворить ее…’
Много других людей подходили к этой заветной двери, звонили, — и привратник отворял дверь и говорил с ними.
Но на Гарри он не обращал никакого внимания…
Гарри несколько раз обращался к нему, и наконец, привратник вышел и из себя и крикнул на него:
— Пошел прочь!.. А не то я кликну полицейского.
— Я вам говорю, — упрямо сказал Гарри, — что мне нужно видеть господина первого министра!..
И снова — никакого ответа. Усталый, измученный, мальчик опустился на ступени лестницы. Отсюда он мог видеть переднюю, где стояли несколько человек прислуги, видеть широкую, богато убранную лестницу с дубовыми перилами и богатыми коврами.
Потом Гарри увидел, как какой-то солидный господин стал сходить по этой лестнице. Его мощная некогда фигура была согбена от долгих лет, как-будто он чувствовал на себе тяжесть их и той власти, которая была возложена на него. Когда этот господин вышел на крыльцо, Гарри снял шляпу, и, прежде чем привратник успел остановить его, — обратился прямо к вышедшему господину:
— Извините меня, сударь, — не вы ли будете первый министр?..
Важный господин окинул его взглядом мельком и дал знак привратнику — не трогать мальчика. Эта миниатюрная фигурка мальчика, с нежно-золотистыми вьющимися волосами, напомнила господину его маленького сына, умершего давным-давно, ребенком…
— Что тебе, маленький друг? — спросил первый министр, спускаясь по ступеням крыльца.
Гарри осмелел и приблизился к нему:
— Сударь, мне очень надо переговорите с вами по делу.
Министр снисходительно улыбнулся. Даже его сослуживцы, равные ему, не обращались с ним так просто и свободно!..
— Джон Стерн, — проговорил Гарри, подходя еще ближе и не обращая внимания на сердитые взгляды прислуги, — сказал мне, что вы только одни можете уладить наше дело. А Джон — очень умный, — читает газеты, и знает решительно все. Ну, вот, я и явился к вам за этим…
Лицо министра сразу повеселело. Он отправлялся на прогулку в парк. и у него было свободное время.
— Сэр… — начал, было, важным голосом какой-то чиновник, подходя к министру.
Но тот не дал ему договорить, — повернулся назад, дал знак Гарри — следовать за собой и отворил дверь в какую-то комнату… Гарри отважно перешагнул через порог кабинета — такого просторного, необычайно торжественного и полутемного, хотя сердце его и билось неспокойно, хотя его и бросало то в жар, то в холод… Его поддерживало только сознание того дела, ради которого он очутился здесь…
— Ну, чего же вы хотите от меня, дитя мое? — спросил первый министр. Он был уверен, что мальчика прислали просить о вспомоществовании, и только его красивое, добродушное лицо располагало почему-то к себе этого делового, серьезного человека.
— Джон Стерн говорил мне, — начал было, Гарри, но министр прервал его:
— Оставьте его в покое, вашего Джона. Говорите, — чего бы вы хотели от меня…
— Да ведь они хотят разорить все наши домики! — воскликнул Гарри необычайно горячо, — они хотят уничтожить все постройки, срыть мой садик, настроить там каких-то фабрик, а нас всех выгнать вон!.. Да!.. Бабушка не выживет этого, — умрет, и я умру с горя… И гнезда стрижей они разорят, — это уже наверно. Ну, конечно, Прима мы можем взять с собой, — но и для него это будет ужасное горе… Он так привык к своему месту… И разрушать-то они хотят все это именно теперь, когда я только что выходил розы и такие редкие махровые астры. И у себя я их вывел, и в других садиках. Понимаете?.. А они возьмут да и завалят их мусором, и вместо моего садика будет фабрика… На что это похоже?..
Гарри не мог говорить дальше, — слезы душили его и перехватывали горло…
— Ничего не понимаю, голубчик, — сказал министр, пожимая плечами, — Какие такие дома? Где они? Не объясните ли вы мне все дело по порядку, потолковее?..
Гарри сунул руку в карман и вытащил смятый лист копии с прошения голове.
— Мы, знаете, сложились и наняли адвоката, и он составил прошение!..
Лицо министра сразу изменилось и приняло сухое, сдержанное выражение. Он сразу предположил, что Гарри быль подослан к нему взрослыми кляузниками…
Он быстро пробежал глазами прошение и понял, в чем дело.
— Да, эти богаделенские дома должны быть проданы, — холодно сказал он, — а вместо них будут построены другие, более крупные здания. Это в порядке вещей. Мне нечего вмешиваться в дела города…
Он подозрительно посмотрел на Гарри и спросил:
— Они подослали вас сюда, не правда ли?..
Гарри вспыхнул и поднял голову.
— Нет, я пришел сам… И об этом никто не знает. Даже бабушка!..
— А кто же вам дал денег на дорогу?
— Я разломал копилку, — она моя собственная, и на эти деньги я приехал сюда!..
— Ого!.. Да вы человек решительный и самостоятельный, как я вижу, — сказал министр. — Вы, вероятно, очень деловиты. А дорогу-то как же вы сюда нашли?..
— Спрашивал у встречных.
— А ко мне зачем вы отправились?.. Дело ведь это касается только вашего города Мильтоуна…
— А потому, сударь, — что раз что дано народу, — того отнимать нельзя!.. — повторил!. Гарри слышанный недавно от Джона слова…
— О, да, это правда!.. Но, знаете ли, мне положительно никак нельзя вмешиваться в такое дело!..
— Нет, нет, вы должны вмешаться, — в полном отчаянии воскликнул Гарри. — Они не смеют отнять от нас, бедняков, то, что нам принадлежит. И Джон это говорит, и адвокат это говорил. А вот только у нас денег нет, чтобы бороться с городскими властями… А то бы нас не тронули, и мы бы продолжали жить по-прежнему. Вот, я вам целый букетик астр принес, — они дорогой завяли, — вот какие невзрачные стали, но вы поставьте их в воду, — и они оживут. Они из моего садика, который я сам устраивал… Ах, я бы и кота Прима привез, — но он царапается!..
— Благодарю вас, — сказал министр, — принимая из рук мальчика цветы, — я велю поставить их в воду, — а насчет кота — хорошо, что вы его не привезли!..
Министр рассеянно понюхал цветы, положил их на стол и задумался. ‘Вероятно, он намерен попросить денег’, — подумал он и обернулся к Гарри.
— Как вас зовут, мой милый? — спросил он.
— Гаральд Букер, сударь!..
Министр надписал на полях прошения имя.
— Вы живете в той самой богадельне?
— Да… вместе с бабушкой…
— И все живущие там не желали бы уходить оттуда?..
— Ну, конечно, сударь!.. — Гарри сверкнул глазами и подобрал дрожащие губы. — Мы лучше умрем, чем уйдем оттуда, — все равно это нам грозит гибелью. Ведь это наши собственные дома, — мы привыкли к своим углам… А потом наши сады, лужайки…
Министр рассеянно слушал его и затем вдруг сказал приветливо Гарри:
— Ну, хорошо, возвращайтесь домой, дорогой мой… Потом вы услышите обо мне…
— Но вы запретите им продавать дома? — робко спросил Гарри.
— Об этом я скажу, когда рассмотрю то дело, о котором вы хлопочете! Да… ну, вот… а теперь возьмите вот это, — купите себе, чего захочется, по дороге. Вы, кажется, очень устали!..
И он протянул мальчику золотую монету. Гарри отступил шаг назад и засунул руки в карманы.
— Нет, мне денег не надо! — краснея, сказал он.
— А как же вы копилку наполняли?..
— Я зарабатывала сударь, — я ведь работал в садах у наших жильцов.
— Ну, знаете, я вас особенно уважаю за это, мой друг!.. — произнес серьезно министр и ласково провел рукой по шелковистым волосам мальчика.
— Вы так любезны, — прошептал Гарри, — почему вас называют ‘бульдогом’?..
— Ну, я не всегда так любезен бываю, — усмехнулся министр. Пока до свидания!
Он повернулся, вышел в переднюю и сказал одному из лакеев:
— Там я оставил на столе букет цветов, — поставьте их в воду, Джон, у меня на столе… А мальчика проводите на вокзал, возьмите ему билет и найдите хорошее место в вагоне — до Мильтоуна… А до отъезда угостите его завтраком…
Министр кивнул головой Гарри и вышел из подъезда к своему экипажу… На душе у него было легко и хорошо, — этот мальчик нравился ему и так напоминал его умершего сына…
‘Он не забудет, нет, — думал, между тем, Гарри, — ведь вот не забыл же он велеть поставить в воду цветы!.’
Да, он чувствовал, что дела обстоять хорошо, — но был сдержан и не высказал вслух своих предположений.
Он совершенно успокоился и с особенным аппетитом проголодавшегося человека принялся за поданный ему завтрак, после которого его повезли в карете на вокзал…
Уже солнце закатывались, когда маленький Гарри прибыл на станцию Мильтоун, он тотчас же отправился в богадельню, подошел к воротам и вошел во двор с таким невозмутимым видом, как-будто он никуда и не уезжал, а бродил все время тут же.
— Господи!.. Да это Гарри!.. — воскликнул старый Джон, увидев его. — Что ты наделал, — чуть со свету не сжил бабушку Букер. Уехал,— и не сказал куда. Как мы, по твоей милости, перемучились за тебя!..
— Ну, если бы я сказал, что еду к министру, вы бы меня ни за что не отпустили!.. — ответил мальчик.
И, не обращая внимания на изумленный вид Джона, он прямо прошел в свой садик и стал невозмутимо, как-будто с ним не произошло ничего особенного, — развязывать связанные мочалками цветы и оправлять их.
— Ну, скажи, — и тебе в самом деле удалось видеть первого министра? — спросил Джон, подходя к мальчику и поднимая на лоб очки.
Мальчик молча кивнул головой.
— И… и… он обещал сделать для нас все?
— Ну, уж этого я не могу сказать.