С. Елпатьевскій
Съ береговъ Роны.
І.
II.
С берегов Роны, Елпатьевский Сергей Яковлевич, Год: 1904
Время на прочтение: 8 минут(ы)
С. Елпатьевскій. Разсказы. Том 2. С.-Петербургъ. 1904.
Ярко и весело свтитъ майское солнце, блестятъ непорочной чистоты зеленыя листья недавно распустившихся деревьевъ, зеленымъ ковромъ стелется молодая трава. Перегоняя другъ друга, быстро несутся шумныя, бурливыя волны Роны, словно пушечные выстрлы доносятся изъ глубины горъ глухіе удары динамитныхъ взрывовъ, кукуетъ кукушка въ лсу.
Рядомъ со мной маленькое поле. Швейцарскій мужикъ только что положилъ свою кирку и завтракаетъ. Я смотрю, какъ онъ стъ мясо и сыръ и какую-то зелень, пьетъ красное вино, весело болтаетъ съ дтьми и женой, сидящей тутъ же въ шляпк съ перекрещенной на груди косынкой,— и мн кажется, что это пикникъ и что снявшій сюртукъ господинъ съ трубочкой въ зубахъ пришелъ не работать, а дышать чистымъ воздухомъ, любоваться проснувшейся зеленью, снжными вершинами, бурно несущейся Роной. Вотъ онъ опрокидываетъ бутылку, допиваетъ послдній стаканъ и высоко поднимаетъ надъ головой своего мальчика, словно хочетъ показать ему сіяющую вдали блую вершину Монблана. А дальше такіе же пикники, такіе же кавалеры безъ сюртуковъ и дамы въ шляпкахъ, и группы дтей. Общество перебрасывается остротами на своемъ старинномъ патуа, смется, веселится…
Кругомъ горы… Съ свера, юга, востока и запада, громоздясь другъ на друга, съ темными лсами, срыми скалами, блыми снговыми вершинами, тсно окружили он широкую долину и провожаютъ бурную Рону справа и слва туда, гд скалы раздвинулись широкимъ оваломъ, и въ зеленыхъ берегахъ, подъ синимъ небомъ, нжится голубое Женевское озеро. Виноградныя лозы обвили срыя скалы, зелеными пятнами ползутъ по склонамъ фруктовые сады, въ тихихъ уголкахъ у подножія горъ пріютились веселыя деревни, какъ городки, и города, какъ деревни, красивые отели, изящныя виллы. Вьются блыя ленты шоссе, безшумно бгаютъ кругомъ долины маленькіе позда,— у каждой деревни они на минуту останавливаются, берутъ и отдаютъ людей и товары и съ тихимъ посвистомъ бгутъ дальше къ слдующей деревушк, къ слдующему городку.
Тамъ, выше, съ ревомъ несутся горные потоки и брызжетъ пной водопадъ, зеленютъ пышные луга, тянутся широкія площади обработанныхъ полей, кое-гд по склонамъ горъ ютятся деревушки въ 8—10 домовъ. Большія швейцарскія коровы тяжело несутъ обремененныя молокомъ вымя, погромыхивая колокольчиками, прыгаютъ по утесамъ стройныя альпійскія козы. А еще выше, темная ель угрюмыми рядами покрыла горы, стелются сугробы, и ледъ заковалъ маленькое горное озеро, и вьюга носится надъ вершинами… Тамъ нтъ деревень, только рдкіе одинокіе домики красными и блыми пятнами мелькаютъ по склонамъ горъ.
Я былъ въ одномъ изъ нихъ. Только что выстроенный маленькій домикъ стоялъ на границ елей и сугробовъ и, какъ птичье гнздо, повисъ на утес надъ глубокой пропастью, на дн которой, какъ зеленый зврь съ блой гривой, прыгалъ съ камня на камень и грозно ревлъ горный потокъ. Какъ крики галчатъ, неслись дтскіе голоса въ открытыя окна бленькаго домика, милая двушка съ сіяющими гордостью глазами показываетъ мн переписанныя красивымъ почеркомъ ученическія тетради и все старается объяснить мн, какъ хорошо ршаются въ ея школ ариметическія задачи и какія рисуются географическія карты. Двнадцать паръ веселыхъ и смлыхъ дтскихъ глазокъ съ любопытствомъ разсматриваютъ меня. Я смотрю на пышащія здоровьемъ дтскія личики, слушаю, какъ весело и одушевленно поютъ они свой національный гимнъ и вторитъ имъ шумящая ель и несущійся на дн пропасти горный потокъ…
Я спускался внизъ, рядомъ со мной все ревлъ горный потокъ, прыгали съ утеса на утесъ альпійскія козы, замирая, шумла ель, а звенящіе дтскіе голоса, казалось, все неслись за мной изъ открытыхъ оконъ повисшаго надъ пропастью домика, который долго темною точкой виднлся вверху…
Внизу меня встртили опять деревенскія дти, старшія дти. Они шли со своимъ учителемъ на прогулку, мряли землю, снимали планы, собирали ботаническія и зоологическія коллекціи. Я зналъ, что они скоро окончатъ свою школу и пойдутъ на отхожіе промыслы, куда уходятъ лишніе швейцарскіе люди, учить и воспитывать русскихъ, нмецкихъ и англійскихъ дтей, заводить новыя дла въ новыхъ странахъ,— въ Южную Америку, на Яву и Суматру, на дикіе острова дикихъ морей, и, вмст съ тмъ, вспоминалъ, какъ жители сосдняго протестантскаго кантона смялись надъ моей католической деревней и говорили мн, что тамъ живутъ дикіе, отсталые, консервативные люди, — ‘les sauvages’.
Въ деревн было тихо. Чуть шумлъ фонтанъ на деревенской площади, улицы были пусты, въ открытыхъ окнахъ кафе виднлись одинокія фигуры иностранцевъ съ красными бедекерами въ карманахъ. У крыльца стараго дома, гд я жилъ,— ему шло седьмое столтіе,— восьмидесягилтній старикъ копошился около маленькаго колеса, прилаженнаго къ проведенному отъ горнаго потока жолобу, и по обыкновенію что-то мололъ, что-то пилилъ на своей крохотной мельниц.
Я усталъ ходить по горамъ, но не усталъ любоваться ими и не перестаю думать все о томъ же,— объ этихъ горахъ, о людяхъ, живущихъ въ нихъ.
И у нихъ было суровое, студеное время… Бурные потоки размывали горы и обрушивались цлыя скалы, огромныя снжныя лавины сметали сады и дома, губили людей и скотъ, засыпали деревни. Съ свера, юга, востока и запада, какъ снжныя лавины, спускались съ горъ полчища чужихъ людей, — шли римскіе легіоны, шли рати закованныхъ въ броню рыцарей, врывались нмцы, французы, итальянцы. Цлые вка звонъ оружія и громъ выстрловъ раздавались въ горахъ, и кровь красными струями обагряла прозрачныя воды озеръ и бурливыя волны Роны. Вка усмиряли люди свои горы, бились швейцарскіе топоры и мечи о кованныя латы — и потомъ тихо и уютно стало въ зеленыхъ горахъ, веселыхъ долинахъ.
Грозные потоки несутъ теперь въ деревни электричество, приводятъ въ движеніе маленькія колеса домашнихъ мельницъ. Каменныя укрпленія сдерживаютъ снжныя лавины, и медленно таютъ сугробы въ горахъ, все лто открывая новыя пастбища, свжіе луга.
Только оставшіеся съ тхъ давнихъ студеныхъ временъ старые разрушающіеся замки, какъ умирающіе коршуны, сидятъ на высокихъ скалахъ и потухающими глазами угрюмо смотрятъ на полныя жизни и радости цвтущія долины, да, какъ побдные выстрлы, несутся глухіе удары изъ глубины горъ, — оттуда, гд люди все бьются съ непокоренными остатками покоренныхъ горъ.
И чужіе люди все дутъ изо всхъ концовъ міра въ уютныя долины, гд не видно крпостей и солдатъ, не слышно грома выстрловъ,— дутъ смотрть страну, гд рядомъ лежатъ вчные снга и зрютъ персики, растутъ ели и каштаны, гд вмст, какъ братья, живутъ кальвинисты, католики и лютеране, нмцы, французы, итальянцы и евреи, составляя союзъ мира и труда, образуя одну страну, одно отечество…
Я сказки вспоминаю,— старыя дтскія сказки,— какъ добрый молодецъ добывалъ себ невсту-царевну, перелеталъ черезъ горы и лса, бился съ великанами и трехглавыми зміями, ршалъ мудреныя загадки, которыя задавали ему волшебники… Давно швейцарскій мужикъ нашелъ себ путь-дорогу, гд ‘самъ сытъ и конь не голоденъ’, давно побдилъ великановъ и трехглавыхъ зміевъ и добылъ себ невстуцаревну. Давно состоитъ съ ней въ законномъ брак и сидитъ дома, устраивая свое гнздо, воспитывая дтей… И мудреныя загадки ршилъ. Все такъ правильно и просто и неуклонно, какъ ложе Роны въ крутыхъ горахъ, и веселымъ аккордомъ звучитъ людской смхъ и дтскіе крики, и гимны, и шопотъ зеленыхъ листьевъ, и говоръ Роны, и дальніе выстрлы въ горахъ. Только тамъ, въ глубин долины, кукушка все о чемъ-то тоскуетъ, мечтаетъ, чего-то ищетъ…
Одинъ по одному, съ кирками и лопатами на плечахъ, идутъ мимо меня швейцарскіе мужики, веселые и довольные, какъ люди, проведшіе хорошій день на открытомъ воздух.
Я знаю, посл трудового дня они соберутся группами въ свои любимыя кафе и, потягивая вино, при свт электрическихъ лампъ будутъ читать газеты и обсуждать дла своей общины, кантона и федеральнаго союза. И непремнно поднимется споръ все о томъ же, что вотъ уже вторую недлю занимаетъ умы моей деревушки: о выкуп государствомъ желзныхъ дорогъ. Будутъ говорить pro и contra, но я знаю, къ чему придетъ большинство. Федеральный совтъ хочетъ ловкимъ манеромъ провести общины… О, они отлично понимаютъ эти махинаціи! Онъ желаетъ имть въ своемъ распоряженіи много денегъ и цлую армію служащихъ и вліять на выборы… Въ газетахъ уже появился слухъ, что онъ собирается даже медицину сдлать государственнымъ учрежденіемъ и предоставить населенію безплатное лченіе, — очевидно, онъ пытается сосредоточить въ своихъ рукахъ вс функціи и всю власть и постепенно отобрать у общинъ и кантоновъ ихъ вольности и прерогативы. А потомъ заведетъ настоящую армію, какъ въ другихъ странахъ, и будетъ длать политику… Да, но они, bons valaisans, потребуютъ референдума и сумютъ своимъ властнымъ: ‘non’ отвтить на хитрые происки федеральнаго совта. На этомъ пункт вс сойдутся и будутъ говорить, какъ опасно давать много воли федеральному совту и какъ ревниво нужно беречь вольности общинъ и кантоновъ… Поговорятъ и о томъ, что длается въ другихъ государствахъ, — тамъ, куда ушли на отхожіе промысла ихъ братья и сестры, сыновья и дочери.
А потомъ разойдутся и отправятся въ свои старинные дома и мирнымъ сномъ довольныхъ, сытыхъ людей уснутъ на старыхъ кроватяхъ, на которыхъ спали ихъ дды и прадды, — т, которые бились съ горами и рыцарями, устраивали своимъ внукамъ тишину и уютъ этихъ домовъ, и научили ихъ говорить ‘non’ и ‘oui’ въ отвтъ на вопросы, которые ставитъ жизнь…
Солнце зашло за горы и темныя извитыя линіи прорзали долину. Тяжелыя облака ползли съ вершинъ, густыми клубами окутывали горы, деревни и города,— и сіяющая долина Роны померкла, и все стало смутно, сро и печально. Безлюдно и тихо кругомъ, только кукушка, казалось, еще громче и печальне куковала свою вчную псню.
И я все думалъ: что она ищетъ, о чемъ тоскуетъ въ этой стран довольныхъ людей, гд все такъ ясно и правильно?
И постепенно все уходило отъ меня, и предо мной вставали другія мста, гд все смутно, сро и печально, гд все вопросъ и загадка, гд такъ подходяще кукуетъ кукушка.
Медленно катится задумчивая рчка. Въ хрупкой ольх, подъ хилыми ракитами тихо льется она, бредетъ вправо и влво, возвращается назадъ, и снова долго бродитъ по степи, словно все ищетъ пути, словно думаетъ, кинуться ли ей къ Волг матушк широкой, въ море Каспійское, податься ли къ Дону тихому, въ море Азовское, пропадать ли тутъ въ степи широкой на черныхъ земляхъ, на желтыхъ пескахъ… По узкимъ степнымъ балкамъ, по низкимъ берегамъ тихой рчки, подъ хилыми ракитами, тамъ люди живутъ. Кажется, брели они по степи долгимъ, труднымъ путемъ и остановились отдохнуть, наскоро построили себ жилища изъ глины и втвей лозы, покрыли ихъ соломой, а потомъ снимутъ урожай и дальше пойдутъ. И, должно быть, дологъ и труденъ былъ путь,— такъ блдны люди, такіе усталые глаза и такъ обносилась одежда. И такъ мало донесли они.
Было ли у нихъ прошлое? Есть ли настоящее? Куда бредутъ они?
А кругомъ поля. Желтыя, зеленыя, красныя, ровными полотнами безконечно тянутся они къ тмъ синющимъ вдали высокимъ могиламъ, гд лежатъ бродившіе раньше въ степи такіе же люди. Узенькія дорожки вьются между полосами хлбовъ, забгаютъ къ соломеннымъ домикамъ и снова теряются въ безконечныхъ поляхъ. Тамъ, на степномъ бугр, он сошлись, переплелись узломъ и снова разбжались во вс стороны…
Тамъ сидитъ Никола Милостивый… Сидитъ Никола на столбик, навсикомъ укрытый, средь широкаго поля. Старъ Никола. Отъ солнца жаркаго, отъ морозовъ лютыхъ, отъ осеннихъ дождей плакучихъ облупились его щеки, пордла сденькая бородка, и только выцвтшіе блдно-голубые глаза все смотрятъ изъ-подъ навсика. И тянутся предъ нимъ желтыя и зеленыя полосы безконечныхъ полей — далеко, далеко, вплоть до тхъ туманныхъ могилъ.
Давно сидитъ Никола Милостивый и все смотритъ, какъ растутъ поля, все бережетъ, чтобы не пропали люди подъ соломенными крышами, не высохли рчки въ степи. Напоятъ землю теплые дождички, согретъ жаркое солнышко, нальется полный колосъ, — тогда Никола радуется, и въ тихія, теплыя ночи, при свт вспыхивающихъ зарницъ, можно видть, какъ улыбается подъ навсикомъ старенькое, сденькое лицо и весело смотрятъ ласковые блдные глаза. А кругомъ таинственный шелестъ идетъ по полю и медленно склоняются предъ Николой Милостивымъ спющіе желтые колосья. Тогда радуются люди. Въ свтлой риз, окруженный свчами и клубами ладана, смотритъ Никола на собравшійся поклониться ему народъ. Время отъ времени раздается: ‘Радуйся, Николае, великій чудотворче!’,— тогда словно шелестъ втра проносится надъ толпой, какъ сплые колосья наклоняются русыя мужицкія головы и какъ синіе васильки и розовый горошекъ во ржи мелькаютъ въ толп женскія головы…
Рдко радуется Никола. Бурьянъ заросъ неродившую землю, холодныя свинцовыя облака, словно страшныя птицы съ срыми крыльями, низко повисли надъ землей, мечется чибисъ надъ голыми полями, припадаетъ грудью къ земл и снова вздымается къ холоднымъ облакамъ и какъ ребенокъ, потерявшій отца съ матерью, стонетъ и кричитъ, и зоветъ… Тогда выцвтшіе глазки Николы смотрятъ печально и жалостливо, и словно слезы льются по старымъ щекамъ.
Худо тогда подъ соломенной крышей. Холодъ ходитъ по полу, снгъ кучей насыпался въ разбитое окно, словно мертвецъ незрячими глазами смотритъ мсяцъ въ обледенлыя стекла. А кругомъ что-то мечется по безконечнымъ снжнымъ полямъ и жалуется, и рыдаетъ, и зоветъ…
Сонъ снится мужику, будто ласково ржетъ его старая кобыла надъ своимъ жеребеночкомъ, мычитъ корова въ хлву, блеютъ овцы… То сонъ, то вьюга мечется по раскрытому двору, то втеръ воетъ въ запуствшихъ хлвахъ. И онъ слушаетъ, какъ чмокаютъ во сн и сосутъ губами спящія на печк дти, и знаетъ, что имъ тоже снится сонъ, — будто дятъ они хлбъ, мягкій, пухлый хлбъ, безъ глины и лебеды… А рядомъ лежитъ жена и все говоритъ, и говоритъ безсвязныя, дикія слова и день, и ночь, и вотъ уже вторую недлю, и съ темнаго, худого, заострившагося лица свтятся во тьм и, не мигая, смотрятъ безумные, горячечные глаза.
Тогда холодно становится въ мужицкой душ и пересохшія губы глухо шепчутъ:
— Переживемъ ли? Передышемъ ли?..
И большая лохматая голова свшивается съ полатей, долго и пристально всматривается въ смутно-блющій передній уголъ и въ тревожной тишин избы снова слышится глухой, напряженный шопотъ:
— Никола Милостивый, угодникъ Божій, помоги!..