Г. Жеффруа
Г. Жеффруа
Ряса.
Ряса.
(Перевод [с франц.] А.Б.).
Смоленский вестник. — Смоленск, 1911. — No 90, (24.04). — С.2.
Ряса, Жеффруа Гюстав, Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Последняя баррикада еще держалась на перекрестке двух старых улиц предместья.
Над ней командовал один из вождей мятежа. С тех пор как он стал мужчиной, даже еще юношей, боролся он во имя восстания. То пером в газетах, брошюрах и книгах, то словом[,] брошенным на митинге со звонкой трибуны, то все существом, во главе уличной толпы, он целиком отдавался каждой вспышке, каждой мятежной попытке, каждому революционному упованию.
И само собой так вышло, что когда народ восстал, бросился к пушкам, зарядил ружья и воздвиг баррикады на жалких улицах предместий, он очутился на своем посту и, распоряжаясь военными действиями, взял на себя всю ответственность.
Теперь о сам делал то, о чем говорил, что провозглашал раньше.
Со всей напряженностью борца переживал он теперь то, что прежде апостольски проповедывал. Среди нерешительных и несмотря на внешнюю бурность слов и жестов колеблющихся, среди увлеченных и увлекающихся, а втайне испуганных тем, что приходилось отдаться могучим волнам народного моря, он был из тех, кто сознательно, твердой рукой бросил на весы жизнь и смерть и до конца решился исполнить свой жребий, каков бы он ни был.
Ему не было нужды обещать себе идти до конца каждого начинания, с которым он связал себя словом или поступками. Он просто брался за дело без лишней похвальбы, но и без малодушия или задора. В голове этого повстанца уживались рядом горячий энтузиазм и холодный рассудок. Бурный и ясный, упорный и мудрый, он, точно главнокомандующий, рисковал всем и в то же время обеспечивал себе отступление. В уличных стычках он отступал всегда последним, подобно капитану, который тоже последним покидает свой корабль и только тогда садится в убегающую в открытое море шлюпку, когда вся надежда потеряна, а уцелевшие уже находятся в безопасности.
В течение двух месяцев, пока гражданская война шумела и гудела по городу, особенно в течение последней недели, когда вошли войска и пришлось защищать революционные кварталы, улицу за улицей, дом за домом, под сильным ружейным огнем, под дождем тяжелых гранах, среди грубого вторжения ядер, в одно мгновенье пробивавших баррикады, — за это время вождь познал все переживания борьбы, все надежды боя, всё отчаяние поражение.
Квартал за кварталом, отступая перед врагом, под шум канонады, в красном огне пожаров, с минутами затишья, когда доносился далекий отрывистый залп быстрых расстрелов, вождь уже ясно предвидел судьбу товарищей и свою. Но всё же он оставался невозмутим, предусмотрителен и деятелен, как будто победа еще могла придти.
Когда он занял последнюю баррикаду, после которой уже нечего было защищать,он не скрыл истины от окружающих.
— Вот, — сказал он, — берите каждый свою долю патронов, а вот наш запас снарядов для последней нашей пушки… Улетит последнее ядро, расстреляем последний заряд, тогда уходите без колебаний… Мы обязаны исполнить наш последний долг — уцелеть, чтобы потом снова служить свободе. Не нужно бесполезных жертв, не нужно заигрывать со смертью. Когда наступит пора, я как генерал шуанов, скажу вам:
‘В рассыпную <,sic!>,, ребята!!…’ Мы знаем, что квартал за нами еще свободен, — и улицы, и дома здесь нам известны. Мы расстанемся и еще раз попробуем ускользнуть.
— Решено, — ответили ему люди с черными от пороха лицами и горящими глазами, — ускользнем, если не ляжем здесь. Ты с нами, мы знаем, что ты останешься с нами до конца. Если ты останешься жив, а мы умрем, ты своим пером расскажешь, как мы умирали…
Вождь был тронут. Их черные руки в последний раз обменялись пожатиями.
— Теперь довольно слов… К оружию!
Каждый занял свое место.
Над редутом из булыжников, опрокинутых повозок и мешков с землей, за которым укрылась последняя горсть повстанцев, теснились высокие дома рабочих, слепые, глухие, немые, необитаемые, и с виду мертвые. При первых лучах зари они побледнели, точно содрагаясь <,sic!>, от предстоящего кровавого зрелища, при котором им невольно придется присутствовать.
Всё произошло скорее, чем можно было думать. Солдаты были гораздо многочисленнее повстанцев. С верхнего конца улицы, возвышаясь над баррикадой, безостановочно стреляли три пушки. Патроны беречь не пришлось.
Два ядра, пролетевшие друг за другом, сломали ось у единственной пушки повстанцев. В баррикаде были сделаны пробоины. Несколько человек пытались завалить ее <,sic!>, брусьями и камнями. Но еще ядро, потом еще другой прилетели и свалили людей.
В свою очередь вождь и немногие из его уцелевших товарищей, прицелились и выбили из строя артиллеристов, которые на их глазах мелькали в дыму около трех неприятельских пушек. Этих сняли, другие пришли.
Вдруг стрельба раздалась сверху. Саперы, против стены, сделали проход сквозь дома и пехота, поднявшись на верхние этажи, стреляла по защитникам баррикад <,sic!>,. Еще трое свалились.
Осталось пятеро и вождь.
— Всё кончено, — сказал он, — но подождите, я прикрою ваше отступление.
Он подбежал к двери соседнего дома, толкнул ее и скоро опять вышел, катя перед собой боченок <,sic!>, с фитилем.
Солдаты поняли в чем дело и исчезли из окон.
— Уходите! Уходите! — крикнул вождь, зажигая фитиль.
— А ты! Что же ты?
— И я за вами… Скрывайтесь… Живо…
Они скрылись, затерялись в путанице переулков, домов и дворов, знакомых им с детства.
Вождь остался один, укрепил зажженный фитиль и в свою очередь скрылся.
Исчезновение осталось незаметным, среди ужасающего грохота взрыва преследование было невозможно. Мостовая была разрушена, соседний дом обвалился и завалил улицу, а облако пыли и дыма, пронизанного огнями[,] наполнило воздух точно после извержения вулкана.
Вождь прошел ближнюю улицу, потом другую, быстро вошел в дом, взбежал на <,sic!>, лестницу и вот он уже перед дверью, она открывается перед ним. За дверью две руки и судорожный поцелуй женщины, ожидавшей его.
— Наконец, это ты!
— Мария, дорогая!
— Всё готово! Не теряй ни минуты!
— Будь спокойна… Они обшарят весь квартал.
Оба прошли в соседнюю комнату.
Вождь скидывает платье, моется, бреется. Мария подает ему одежду, сложенную на стуле. И вот он неузнаваем, в рясе, в треугольной шляпе, с башмаками, на которых тускло блестят пряжки.
Пока он переодевался, Мария связала его штаны, фуфайку и красную повязку и кинула их в темный угол.
Она такая же, как он, точная, спокойная и деятельная. Она подает ему перчатки и молитвенник.
— А теперь, — говорит она, — последний поцелуй и прощай. Нет, до- <,sic!>, свидания. Завтра мы встретимся в Брюсселе. Паспорт у тебя в кармане, вместе с деньгами.
Они целуются, уверенные, что разлука будет не долго[й]. Они спускаются по лестнице. На пороге, прежде чем выйти на улицу, последнее пожатие руки и они выходят, расстаются, уходят каждый в свою сторону.
Вождь меняет свою решительную походку повстанца на размеренный шаг священника.
Солдаты повсюду, входят во все двери, подымаются в каждый дом. На мостовой валяются ломаные ружья. Ведут арестованных, заподозренных.
Офицер видит священника, отдает ему честь.
Но видит священника и другой человек, один из повстанцев, который был с ним, один из тех, кто со слезами на глазах только что прощался с ним.
Они видит его из первого этажа, из-за ставни, откуда он следит за улицей.
Неутоленная ярость, как волна подымается в нем. Трепет смерти, который он посылал другим и ждал для себя, снова неудержимо охватывает его.
— Гнусный поп, — глухо ворчит он.
В темном углу комнаты еще стоит его заряженное ружье. Он берет его, открывает окно и стреляет.
Одетый в рясу вождь убит наповал. Он падает на мостовую, которую только что защищал.