Русские народные россказни, Ваненко Иван, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ИЗДАНІЕ ОБЩЕСТВА РАСПРОСТРАНЕНІЯ ПОЛЕЗНЫХЪ КНИГЪ.

РУССКІЯ НАРОДНЫЯ РОЗСКАЗНИ

ПИСАНЫ
Иваномъ Ваненко.

Не красна сказка былью,
Красна правдою.

Одобрено Ученымъ Комитетомъ Министерства Народнаго Просвщенія.

МОСКВА.

Типографіи Общества распространенія полезныхъ книгъ, Моховая, д. Торлецкой.
1892.

I.
Про то, какъ деревенскаго парня московскія вороны раздли чуть не до нага.

Такъ дло было.— Похвалился удалой парень Гаврило: ‘не по что-де мн съ моимъ умомъ-разумомъ въ деревн жить, по пашнямъ и покосамъ бродить, а пойду-ко я, какъ и другіе прочіе, въ городъ на заработки, кое-что я по ремесленной части и теперь смекаю, а тамъ поживу, еще больше узнаю: всему обучусь, разживусь,— съ большой казною въ деревню ворочусь’!

И похвалился онъ этакъ во всеуслышаніе,— не припомнилъ онъ видно правой пословицы — что похвальба — молодцу пагуба, да и совтовъ на это не послушалъ, хоть старшіе и говорили ему: ‘эй, Гаврилушка, не хвались,— прежде Богу помолись!’ но Гаврило былъ парень молодой, хоть и не глупый, да непокорливый,— ‘учить — говоритъ — меня нечего:’я живу не со вчерашняго вечера!’

Какъ сказалъ, такъ и поступилъ, ну да и что же? коли-бъ не похвальба только, оно бы и гоже, а то вотъ и прилунилось, видно за это самое и неудачу, и покоръ понести.

Почитай съ годъ, аль и больше, нашъ Гаврило на фабрик какой-то въ город жилъ, да только научился онъ тамъ больше не рукодлью, а пустомелью, на дло, на работу, съ переваломъ шелъ, а до щей до каши рысью бжалъ, утромъ спалъ, не вставалъ, пока главный. подмастерье ременнымъ жгутомъ не вытянетъ,— лнивъ, значитъ, былъ. Смышленость бы, какъ сказано, и далась ему, да вотъ лнь-то окаянная, да охота къ гульб не давали ему какъ слдуетъ смышленостью своей воспользоваться…. Такъ, если онъ что въ теченіе года и выручилъ за работу свою некошную, такъ и то съ такими-жъ гуляками-товарищами проторомыжилъ все.

А вотъ ужъ дло подходитъ къ Великому празднику, наступаетъ скоро недля Свтлая.

Собираются мужички, ребятки честные,— кто домой на лто остаться, пашней заняться, кто съ родными повидаться. Получилъ каждый трудовое вырученное, привязалъ деньги на крестъ за пазуху, надлъ старый кафтнишко да шапченку кое-каковскую, а новую шляпу поярковую да сапоги московской работы повсилъ на палку да заложилъ за плечо, -а тамъ помолившись на святой Кремль московскій, да засучивъ ноги по колни, на своихъ подошвахъ доморощенныхъ и отправился къ застав съ попутчиками.

И нашъ Гаврило старый кафтанишко вздлъ, ноги засучилъ,— и онъ съ товарищами къ застав отправился. Да налегк пошелъ сердяга: не было у него чего повсить за плечи, а ужъ что изъ денежнаго,— ‘гакъ разв-разв мди съ рубль.

Вс ребята идутъ, весело раздабарываютъ, одинъ Гаврило понурый глядитъ: зашибаетъ его дума — съ чмъ-то онъ въ деревню явится?… Да, братцы-ребятушки,— сама себя раба бьетъ, коли не чисто жнетъ,— говоритъ пословица,

Долго-ли, коротко-ли, близко-ли, далеко-ли, какъ говорится — шагомъ или рысцой, сушью или грязцой,— дотянулись вс, каждый до деревни своей.— А деревенскіе родичи и знакомые давно уже радостно ждутъ къ празднику городскихъ гостей: кто ждетъ ради нужды: ‘вотъ-де дло поправитъ, на трату принесетъ,’ кто изъ корысти,— ‘вотъ-де подаритъ что нибудь, аль угоститъ чмъ, поподчиваетъ, ‘а кто просто изъ пріязни ждетъ,— ‘вотъ, дескать, опять повидимся!’

Пришли городскіе непосды къ деревенскимъ домосдамъ, и такъ имъ рады тутъ, что если бы не канунъ такого великаго праздника, то сейчасъ бы глядишь и пиръ пошелъ. Пришелъ и Гаврило домой, и его встртили, усадили, весело, ласково съ нимъ поговорили и спать уложили: ‘сосни, говорятъ, съ пути-дороги то, да отправимся ужо къ заутрени, чтобы часамъ къ двнадцати въ самый разъ придти, а вдь до церкви дорога не близкая: верстъ почти съ десятокъ есть.’

Настала ночь Свтлаго праздника, загомозился православный людъ. Надваетъ каждый городскую обнову свою: кто шляпу новую съ павлинымъ перомъ, кто сапоги новые, еще пожалуй козловые натягиваетъ, кто хоть одинъ красный кушакъ — и то ладно: трудовое вдь, а были и такіе молодцы, что по надли и синіе кафтаны да еще и рукавички зеленыя замшевыя.

Рано-рано поднялись вс въ путь къ церкви Божіей, чтобы поспть до перваго удара въ колоколъ, чтобы еще заслышать, какъ первый птухъ прокричитъ — въ память того птуха завтнаго, который троекратнымъ крикомъ своимъ напомнилъ св. Петру, что человкъ иной разъ въ исполненіи своихъ благихъ общаній бываетъ немощенъ.

Весело, радостно, но безъ громкихъ рчей, тихо шушукая, точно боясь разбудить кого ране чмъ надобно, тянется православный Божій народъ, гужомъ на цлую версту идетъ въ Господень храмъ встрчать Великій день, Свтлое Христово Воскресеніе Глубоко любы дороги святые праздники сердцу русскому!…

Маленькая деревянная церковь, колокольня низенькая, темно: не горитъ плошекъ ни по окнамъ, ни по улицамъ, но горятъ сердца христіанскія святою врою, святымъ ожиданіемъ Свтлаго Воскресенія.

Насталъ ожиданный часъ, прокричалъ и птухъ. Вотъ ударилъ колоколъ, встрепенулись сердца христіанскія — и небогатый украшеніями храмъ Божій ярко озарился свчами отъ трудовой лепты, принесенной усердно въ храмъ православными….

Отошла заутреня, похристосовались въ обычное время православные, поздравили другъ друга со Свтлымъ днемъ и подлились, кто съ кмъ могъ, краснымъ яйцомъ. Отслушали обдню потомъ и отправились по домамъ разговться святою пасхою.

Пришелъ и Гаврило изъ церкви домой разговться съ своими родичами.

Ну, пока не попробовали пасхи, никто и не затвалъ разговора о семейныхъ длахъ, а какъ разговлись да позавтракали,— старшіе выпили русскаго винца ради праздника, младшіе принялись кое за какія домашнія лакомства,— тутъ и пошелъ разговоръ: и о томъ, кто въ церкви гд стоялъ, и о томъ, въ какомъ наряд кто былъ, и такъ дальше да дальше, дошла очередь и до нашего Гаврилы гршнаго…. Погляди на него пристально,— что же?… Кафтанишко на немъ старый, порваный, кое-гд позашитый свжими нитками, сапоги только верхи и то дырявые, а подошвы врно въ Москв позабылъ, кушачишко-то видно, что снова-то заплаченъ былъ три гривны, не боле….

— Гаврило!— сказалъ, смекнувъ дломъ, старшій изъ его родичей (у Гаврилы отца не было),— что это ты для праздника плохо принарядился такъ? али ты насъ морочишь, своего богатства показать не хочешь?…

Гаврило опять потупилъ глаза такъ-же какъ и изъ Москвы вышедши.

— Да что же, отвчай! теперь дни праздничные надобно, чтобы душа на распашку была!

Гаврило не зналъ бы, что и отвчать на это, да набравшись въ город-то разнаго умничанья, а частію по собственной смышлености, вспомнилъ старинную сказку-прибаску да и вздумалъ ею деревенскимъ людямъ въ глаза пыли пустить и отъ отвта повиннаго вывернуться и началъ такъ:

— Да, что длать, дядя омичъ, со мною бда сталась совсмъ неожиданная….

— Ой-ли? ай обокрали на дорог,— промолвилъ усмхаясь омичъ,— изъ-за пазухи видно каштанъ или шляпу вытащили?

— Такъ-не такъ, а вотъ было какъ… да что разсказывать? вы, чай, такому диву и не поврите?

— Какъ не поврить? безъ божбы все за правду почтемъ, только не ложь говори.

— Да что мн лгать?— это лжи немного прибыли.

— Да и не то что прибыль, а гляди чтобы накладу не было — Ну-ко разсказывай, что тамъ съ тобою попритчилось? больно любопытно знать.

— Инъ пожалуй, для ча не разсказать. Вы кто въ Москв бывали-ли?

— И, гд намъ бывать! отозвались многіе голоса,— бывали тамъ еще дды наши, да и то давнымъ давно. Разсказывали, правда, много диковиннаго.

— Ну, а московскихъ воронъ видали ли?

— А что, разв крупне нашихъ, чтоль?

— Крупнй, не крупнй, только хитрй, смышленй….

— Чмъ же?

— Да ужъ больно продувны, насмшливы.

— Какъ такъ?

— А вотъ какъ.— И началъ, и почалъ Гаврило честному люду въ глаза пыли пускать, краевымъ словомъ темное дло расцвчивать…. — ‘Вышелъ я, говоритъ, изъ Москвы, какъ слдуетъ: на мн былъ синій кафтанъ, красный кушакъ, сапоги съ наборами и шляпа новая залихватская. Да, я вышелъ изъ города молодцомъ было, а вотъ тутъ и случился грхъ, — или то ужъ вправду бсъ попуталъ, или несмышленость моя была причиною!— Только я вышелъ изъ-за заставы, да отправился по дорог сюда,— вдругъ вижу, летитъ прямо надо мною и кричитъ ворона московская: ‘залихватская шляпа!’ — мн послышалось, что ворона кричитъ: ‘дурацкая шляпа!’ я снялъ да и бросилъ съ досадою, иду дале, другая ворона летитъ и кричитъ: ‘съ наборами сапоги! съ наборами сапоги!’ я подумалъ, кричитъ она: ‘сворованы сапоги!’ скинулъ да и кинулъ, дальше иду, третья ворона летитъ и кричитъ: ‘красный кушакъ! красный кушакъ!’ мн показалось, кричитъ: ‘грязный кушакъ!’ разсердился я крпко, сорвалъ его, да распоясавшись такъ и иду, четвертая ворона летитъ и кричитъ: ‘синь кафтанъ!’ мн послышалось: ‘скинь кафтанъ!’ какъ хватилъ его, и долой съ себя — да вотъ такъ и пришелъ сюда въ чемъ видите’.

— Гм!— А казна-то гд?

— Да осталась въ кафтан, въ боковомъ карман: ‘вдь въ Москв на то и карманы шьютъ, чтобъ въ нихъ деньги носить,

Тутъ посмотрлъ на него прямо и строго дядя омичъ, да и вымолвилъ:

— Вотъ я теб на твою эту сказку-побаску скажу,— раскуси-ко ее, можетъ понравится…. Былъ молодой котенокъ у насъ, шаловливъ онъ былъ больно — бабы избаловали потачкою: мало стегали его — по молодости все прощали бывало ему,— если онъ и замяучитъ не къ мсту голоско, или оцарапнетъ кого, или сшалитъ — стащитъ състное что нибудь — ему, какъ котенку рзвому-молодому, все это спускалось,— а какъ этотъ котенокъ повыросъ, и сталъ котомъ, да своимъ настоящимъ дломъ-то не занимался — мышей-то ловить не ловилъ, а только зналъ мяукалъ, воровалъ, да царапкался — такъ ему изъ избы-то и сказано: ‘брысь!’ Понимаешь?…

Увидалъ Гаврило, что штука не удалась, что не преклонилъ на жалость и не разсмшилъ побаскою онъ своего строгаго родича…. Въ потъ сердягу ударило.

— Эхъ ты, голова простоволосая!— продолжалъ потише нсколько дядя омичъ,— такъ московскія-то вороны тебя раздли совсмъ?… Видишь, какъ он тебя гршнаго отдлали!… Правдива видно пословица: что и противъ вороны дураку нтъ обороны!

Было тутъ смху надъ Гаврилой не мало, даже малые ребятишки, смотря на большихъ, хохотали и сами не зная чему, до устали. Гаврило-жъ и взглянуть не могъ прямо на своихъ родныхъ, тоска его взяла сильная: вс веселятся, а онъ, что сычъ въ лсу, на котораго денною порою воробьи напали врасплохъ,— ужъ и малые-то ребята надъ нимъ тшатся! Не вытерплъ Гаврило, заревлъ голосно и, упавъ въ ноги старшему родичу, повинился во всемъ поистин, не приплетая лжи, не силясь кудрявымъ словомъ изъ прямой правды выпутаться. Для такого святаго праздника даже и не пожурили Гаврилу, какъ бы слдовало, а сжалившись простили его, промолвивъ только оговорку: ‘смотри, братъ Гаврило, чтобы впередъ того не было… вороны московскія — хитрый народъ!’ И будто, видите, точно Гаврило на другой же годъ, отправившись безъ похвальбы въ городъ на заработки, такъ сталъ трудящъ, дленъ и честенъ, что уже къ Свтлому празднику явился въ деревню дйствительно въ синемъ каштан съ прочими принадлежностями. Да чего еще,— хитрую науку въ деревню принесъ, сталъ учить тамошнихъ ребятишекъ,— вмсто того, чтобы имъ пустяками заниматься да шлянды бить,— плесть изъ ивовыхъ прутьевъ какія-то корзины узорчатыя, а отъ своего хозяина принесъ своимъ родичамъ, кром денегъ, какой-то за печатью листъ, въ которомъ значилось, что онъ, Гаврило, за свое умнье въ рабочемъ дл, былъ въ предпослдніе три мсяца поставленъ въ Москв набольшимъ надъ молодыми работниками.

Вотъ тогда-то Гаврило уже не печально, какъ въ прошлый годъ, а радостно встртилъ день Свтлаго Христова Воскресенія.

II.
Какъ аукнется, такъ и откликнется.

Жили были два мужичка, у одного изъ нихъ была лошадка молодая гндая бдовая, а у другаго телга просторная сосновая новая. Задумали т мужички сдлаться на время товарищами: похать вмст въ городъ, чтобы себ тамъ какую прибыль найти, и хотя каждый халъ за разнымъ дломъ, да хать случилось по одному пути.

Согласились и сложилися: равно по мшочку взяли съ собой поклажи, равно выпили для куражу, равная дорогой условлена плата, по полтин съ брага,— совсмъ какъ надобно товарищи!

Собрались, заложили гндую лошадку въ новую телгу и отправились, весело завалившись на солом, да попвая оба разными голосами псню одинаковую.

хали долго-ль, коротко-ли,— не вдомо, только по сію пору все шло хорошо, ладно у нихъ,— и лошадка какъ надобно бжала рысцой, и телга гд слдуетъ поскрипывала,— анъ тутъ-то вдругъ и приключилось неладное

Гоня лошадку да калякая между собой, да распвая псни, лежа въ телг носами вверхъ,— захали наши путники въ трясину — грязь великую, стала лошадка, а съ ней и телга тожъ. ‘Ну! ну! что стала? Эй! ну, не бойся!’ — хлестаютъ лошадку, уговариваютъ рвется сердечная, а телги сволочи не въ мочь,— какъ тутъ горю помочь?

Хозяинъ лошадки первый сжалился.— Ну, говоритъ,— братъ Родивонъ, вылзай вонъ! а то не выкарабкаемся.— Самъ прыгнулъ съ телги и ушелъ чуть не по брюхо въ земляное мсиво. Взглянулъ на него Родивонъ съ телги и вымолвилъ: ‘ну, погоняй живй!’ — Чего погонять,— и ты вылзай, вишь земля ровно тсто, и порожней телги не скоро выволочишь?

— Да какъ же здсь вылзешь?— говоритъ Родивонъ,— вдь грязно….

— Чтожъ, что грязно? я вылзъ-же, перейдемъ топь обчистимся.

— Нтъ, спасибо, братъ, погоняй себ какъ хочешь, или самъ подвози, а я не ползу вонъ, не стану мараться да пачкаться,

— Да чтожъ ты, загубить чтоли живота-то хочешь? вишь гндая индо надсадилась,

— А мн что:— она, гндая, твоя, а телга моя, а я въ своей телг могу лежатъ сколько мн хочется!

Сталъ было такъ и сякъ хозяинъ лошадки уговаривать Родивона нашего съ телги сойти, но тотъ себ залегъ,— и знать ничего не хочетъ и вдать ни о чемъ не намревается, да еще прикинулся, будто сонъ его крпко одоллъ, пусть молъ товарищъ помается,— какъ нибудь да вывезетъ.

Товарищъ, точно, сначала долго маялся-бился, а посл за умъ схватился: телга-то молъ его, да лошадь моя: телга завязла, а лошадь авось выволочится? Такъ не говоря боле ни-слова съ Родивономъ-товарищемъ, отпрягъ онъ лошадку, снялъ съ телги свой мшокъ, взвалилъ на нее и самъ вскарабкался, да какъ нукнулъ, лошадка и пошла себ, хоть съ трудомъ, а начала переступать по грязи,— и благополучно опять стала свой путь коротать, подвигаться куда слдовало.

Родивонъ хоть и зажмурился, однако слышитъ между тмъ и думаетъ: что за диво,— лошадь какъ будто идетъ, а телга все не подвигается?— Переждалъ немного и выглянулъ,— а товарищъ отъ него уже сажень на двадцать!

Увидалъ въ чемъ дло Родивонъ, и завопилъ не своимъ голосомъ:— Макаръ Макарычъ! (небось вспомнилъ какъ зовутъ и по батюшк) — что же это ты длаешь? какъ же мн тутъ оставаться? вдь безъ лошади на одной телг не выдешь!

А тотъ ему въ отвть махнулъ рукой, да его-жъ почти словами и вымолвилъ: ‘Телга твоя, а гндая моя, а я на своей гндой могу хать куда мн хочется.— Прощай, братъ Родивонъ! прости до утра, выспишься, будешь уменъ.’

И правы, сказываютъ, были рчи Макара Макарыча, если прилунилось посл того Родивону съ кмъ одно дло вести, то уже онъ въ нужд не оставлялъ безъ помощи своего товарища,—да видите и дтямъ своимъ наказъ оставилъ такой: ‘съ кмъ затялъ быть вмст, съ тмъ и будь заодно и товарища въ нужд всегда береги, а не то онъ изъ друзей попадетъ во враги.’

III.
Нтъ худа безъ добра.

детъ мужичекъ путемъ дорогою, по пути ему пшеходъ идетъ. Ну, конный пшему не товарищъ, дло извстное, а нашему пшеходу хотлось бы влзть къ конному въ товарищи,— причина встимая: пшій умаялся, усталъ, а конному нтъ и нуждушки,— детъ себ, дремлетъ да покачивается.

Такъ конный детъ да дремлетъ, а пшеходъ идетъ да пыхтитъ, а путешествуютъ рядышкомъ

Глядитъ пшеходъ, озирается, приссть ему на телгу очень бы хотлось,— да неловко какъ будто сдока коннаго потревожить: во-первыхъ тотъ самъ больно дюжъ-плотенъ,— да и дремлетъ къ тому-жъ, не словоохотенъ, а второе — и лошадка-то его больно тоща да худа, насилу передвигается.

И долго плетутся они такъ вмст по одному пути: пшеходъ умаялся, лошадка еле тащится, а не отстаетъ отъ него.

Пшему и вздумалось: а что молъ, коли она одного везетъ не останавливаясь, то хоть и плоха, а какъ нибудь двоихъ дотащитъ авось, только вотъ бда: сдокъ — лнтяй, неразговорчивый: сидитъ да дремлетъ, точно лошадь не его, точно ему до нея и дла нтъ.

Пшеходъ не простакъ, однакожъ: прежде кашлянулъ громко, задумавъ дло повести,— кашлянулъ такъ, чтобы сдокъ проглянулъ, очувствовался, а посл и рчь повелъ.

— А что, дядя, далеко ли путь держишь?

— Чаво?…

— Далеко ли дешь-молъ?

— До села Тугаева.

— То-то твоя лошаденка и туга на ходу: я вотъ версты съ три все съ ней рядомъ иду.

— А что жъ станешь длать? дороги плохи!

— Такъ, такъ, истая правда,— что если плохо идется, то плохо и дется.

— Встимо

Тутъ было оба замолчали: здокъ звнулъ и опять принялся дремать, но пшеходъ опять съ рчью къ нему:

— Да, часто, дядя, многое на свт кажется плохо намъ, а глядишь — ино выходитъ съ хорошимъ пополамъ.

— А какъ бы это такъ?

— А вотъ примрно какъ. Вотъ со мной самимъ разъ какой случай былъ — слышь?

— Слышу.

— Ну вотъ… разъ мн понадобилось гороху на посвъ… слышь?

— Слышу.

— Ну, я похалъ за-нимъ на базаръ, да дорогою-то и запоздалъ… слышь?

— Ну, слышу.

— Да, и запоздалъ, а гороху непремнно надобно было купить, а его, думаю, нтъ на базар: издали видно было, что торговцы почти вс поразъхались, а гороху крайне нужно купить… какъ съ этимъ дломъ быть? а?

— Плохо.

— Ты говоришь плохо, а вышло хорошо.

— Чмъ же хорошо?

— Да все тмъ же: какъ въхалъ я на базаръ-то… слышь?

— Ну?

— Анъ и вижу, что тамъ одинъ мужичокъ съ возомъ застоялся: видно изъ-за цны, продавать ломался, горохъ-то у него есть, а покупать некому,— слышь?

— Ну?

— Ну, я и купилъ чуть не за полцны.

— Это ладно.

— А вышло неладна.

— Отчего-жъ?

— А вотъ я теб и разскажу отчего — Я, сторговавши горохъ-то…. Да что ты лошаденку-то гонишь,— я насилу поспваю за ней.

— Чего гнать: она сама себ идетъ.

— Такъ видно я умаялся ужъ больно: теперь и не поравняюсь съ ней.

Сталъ пшеходъ какъ бы поотставать, а самъ продолжаетъ свою исторію.

— Сторговавши горохъ-то дешево, я его много накупилъ, а опоздавши временемъ, сильно заспшилъ, взваливши горохъ на телгу, кое-какъ погналъ лошадку домой,— мшокъ-то въ пути развязался,— горохъ-то, почитай, весь на дорогу и высыпался.

— Это плохо.

— Анъ вышло не плохо, а хорошо.

— Какимъ же манеромъ?

— Да вотъ какимъ. Эхъ! ноги-то умаялись: не подъ силу ковылять за тобой.

— Такъ — инъ присядь ко мн, коли усталъ, авось какъ нибудь дотащимся.

Пшеходъ долго не мшкалъ, взялъ да и прислъ, и сдокъ какъ будто поободрился, пересталъ дремать: любопытство его стало разбирать. Пшеходъ, усвшись плотно, продолжалъ разсказывать.

— Видишь, какъ я началъ подбирать горохъ то,— какъ разъ то, что нашелъ въ пыли знатную подкову новую,— а другое, что и гороху-то вмсто неполнаго мшка набралъ верхомъ полнехонекъ.

— Гмъ! что-жъ, это, пожалуй, ладно.

— То-то, что нтъ.

— Какъ же нтъ?

— Да вотъ какъ: горохъ-то какъ я посялъ, онъ у меня и вышелъ рдокъ, былинка отъ былинки далеко пошла.

— Нехорошо.

— Нтъ, это вышло о пень хорошо.

— Чмъ же хорошо?

— А тмъ, что вышелъ-то онъ хоть и рдокъ, да уродился стручистъ, да и стручья-то вышли и полны, и тяжелы.

— Да, это и ладно.

— А вотъ сдлалось дло хоть брось.

— Какъ же?

— Просто бда!.. какъ посялъ-то я его рдко, то посвомъ-то и захватилъ чужой земли…. Ну, взбленился сосдъ, пошло у насъ съ нимъ судбище, нахали справщики, межевщики-землемрщики,— да и меня, и сосда такъ объегорили, что окромя траты, стало неизвстно, чья и земля-то, что посвомъ занята.

— Плохо.

— Что за плохо! вышло-то ладно для меня.

— Ну какъ же это?— не придумаю.

— А вишь оно какъ: — сосдъ-то, знаешь, побогаче меня былъ, такъ и сдлалъ всей подьяческой компаніи большой посулъ сдлалъ да и надулъ,— ничего имъ, ни ерша не далъ, вина ни чарки не выставилъ, а я тутъ какъ слдуетъ попотчивалъ всхъ, чмъ Богъ послалъ, да съ небольшимъ приношеньинцемъ подвернулся — земля-то вся и стала моя.

— Вотъ хорошо: лучше кажись чего-же?

— Хорошо оно хорошо, а вышло негоже.

— Отчего-же?

— Да оттого, что я, сдлавшись богаче, зажилъ иначе: совсмъ излнился, на печь завалился, мн бы ино въ поле, а я оттол, мн бы молотить, а я брагу пить, гд-бъ побыть съ семьей, а я изъ дому!— А тутъ еще начали ходить ко мн друзья-пріятели, чужа добра искатели, съ поздравленіемъ… меня-то споили да опили, да и жену-то у меня отбили, отняли: — ‘не хочу’, сказала, ‘жить съ пьяницей!’ забрала съ собою и дтей, и всю свою худобу — имущество, и ушла къ своему отцу.

— Да, это штука скверная.

— Отчего же она скверная?.. безъ жены то да безъ дтей я и зажилъ просто паномъ, припваючи: рано-ль, поздно-ль всталъ, дломъ ли занялся или на печи пролежалъ, пошелъ ли со двора не во время, али хоть и совсмъ въ гостяхъ заночевалъ,— никто теб ни слова не скажетъ на это — не попрекнетъ, ни на досаду тебя не наведетъ, какъ хочешь, такъ и живи себ.

— Оно, пожалуй, этакъ-бы и ладно.

— Такъ, а на дл вышло просто дрянь.

— Чмъ же?

— Да вотъ хоть тмъ, напримръ…. Придешь домой, станешь точно болванъ какой, не съ кмъ теб слова перемолвить ни печальнаго, ни веселаго, некому пересказать ни горя, ни радости… ино хоть отъ неча-длать и побраниться-бы радъ,— такъ не съ кмъ, поди!… Такъ совсмъ было одичалъ, говорить было разучился, а къ тому жъ обтерся, обносился,— прорха,— починить некому: все бывало прежде дло это женино, — а ужъ какая чернота пошла по изб, такъ и самому войти совстно,

— Да, правда, нехорошо.

— Ну и это опять нельзя сказать: дло сладилось.

— Какъ же такъ?

— А вотъ такъ: тянясь да лнясь, дожилъ я до бды, а пристукнуло горе, сталъ парень хоть куцы, себя исправилъ и питье оставилъ, а услышала про это жена, такъ опять пришла сама.

— Вотъ это хорошо.

— Чего хорошо? вдь она не одна пришла, а и ребятишекъ всхъ съ собой привела: такъ тутъ снова, я теб скажу, такой ералашъ цошелъ — только рукой махни!

Видитъ хозяинъ телги, что исторія и любопытна, да не скоро видно покончится, а лошадка, везучи двоихъ, очень сердяга устала,— жаль ему ее стало,— длать нечего, вылзъ онъ самъ изъ телги и пошелъ съ ней рядкомъ, росказни товарища дослушивая.

— Что жъ твои ребятишки больно надодливы чтоль?

И товарищъ-сдокъ, продолжая свою исторію и приплетая то ладное, то неладное, поразсказалъ своему слушателю много еще кое-чего,— и какъ одинъ изъ его сыновей такой видишь неладный былъ, что насилу, и то не очередь, въ рекруты угодилъ, и какъ онъ вишь посл ладнымъ сдлался, что чуть ли не въ капралы, попалъ, и какъ онъ посл того жениться задумалъ и отца съ матерью къ себ на свадьбу звалъ

— Ну вотъ, такъ ты у сына и на свадьб пировалъ?.. вотъ чай это ладно было? а?

— Да, ужъ тутъ теперь пока ладно,— промолвилъ разскащикъ слзая съ телги,— спасибо, дядя, что подвезъ меня! а вотъ деревня наша и избушка моя. Пока теперь прощай! а коли хочешь знать, что у насъ было, опять зазжай и, если трафится по пути, такъ меня захвати.

Вылзъ разскащикъ изъ телги вонъ, отвсила товарищу поклонъ и побрелъ къ хат своей.

Посмотрлъ ему вслдъ конный товарищъ, его слушатель, да, взглянувъ на свои грязные. сапоги, и вымолвилъ: ‘видишь, краснобай, какой! какъ онъ заговорилъ меня своими баснями, ради ихъ я верстъ глядя съ пять пша прошелъ, грязь протопталъ, а онъ въ моей телг пролежалъ да прокатился какъ въ масл сыръ

А впрочемъ и то ладно вдь: парень-то онъ тщедушный, а дорога-то плоха, такъ лошади-то везти было еще съ пола-горя, а кабы она меня всю дорогу везла, глядишь еще не такъ бы умаялась!’

Стало быть точно,— нтъ худа безъ добра.

IV.
Какъ мужичекъ Ермилъ своей смышленостью барина удивилъ.

Бываютъ на свт задачи простыя, которыхъ порою не могутъ ршить люди мудрые, бываютъ задачи мудрыя, которыя простые люди ршаютъ такъ себ, запросто,— точно вотъ табаку нюхнулъ, а умные, ученые, глядя на нихъ, въ это время только удивляются.

Много-премного есть разсказовъ про это, и хотя ихъ ученый иной и знавалъ, и слыхивалъ,— а задай ему вдругъ, невзначай, какую нибудь задачу простую этакую,— глядишь пожалуй и не выведетъ.

Такъ вотъ разъ одинъ добрый человкъ таковую кому-то задачу сказалъ: ‘трое,’ говоритъ, ‘шли, пять рублей нашли: семеро пойдутъ, много ли найдутъ?’ И далъ онъ такую задачу человку книжному, хитрому счетчику-ариметчику, и чтожъ?.. тотъ мерекалъ, мерекалъ,— ‘безъ счетовъ, говоритъ, не сложить никакъ. ‘

Или другой, напримръ, задалъ такой вопросъ человку, дльцу — молодцу по своей части, слесарю-оружейнику смышленому,— что замокъ теб какой хочешь изладитъ и ломъ, и заступъ скуетъ, и, пожалуй, цлое ружье со всмъ припасомъ смастеритъ,— задалъ ему такой вопросъ: ‘а что прежде всего на — перво первый кузнецъ выковалъ: молотъ али клещи?…’ Думалъ-думалъ хитрецъ-молодецъ, такъ и не додумался!— Да и впрямь, кажись, возьми, кого хочешь ученаго разученаго, спроси,— ну что на это отвтитъ онъ?.. скажетъ: ‘молотъ, молъ, прежде,’ — такъ чмъ же онъ раскаленное желзо держалъ, когда его ковалъ?… Скажетъ: ‘клещи прежде,’ — такъ какъ же онъ безъ молота ихъ выковалъ?— Да, какъ хочешь, ни за что не поршишь.

Или вотъ еще примрно: одинъ другаго спрашивалъ: ‘что отъ чего произошло,— яйцо отъ курицы, или курица отъ яйца?’ — тоже она штука простая, а замысловатая: безъ курицы, встимо, яйца не будетъ куринаго, а безъ яйца и курица ни изъ-чего другаго не выведется…. Однако на это другой тоже вопросомъ такимъ отвчалъ: ‘давай’ говоритъ, прежде стукнемся хорошенько лбами другъ съ дружкою, да и посудимъ потомъ: отъ чьего лба въ это время стукъ раздается — отъ твоего или ютъ моего?— вотъ можетъ быть тогда и первый вопросъ поршимъ.’ Но товарищъ почему-то не согласился, заупрямился,— и вопросы стало быть т не поршилъ.

Эти примры я такъ, къ примру прибралъ, какъ-то есть иной порой умные люди бываютъ ненаходчивы, а случается наоборотъ: иной человкъ, простакъ съ виду, а замысловатое дло въ минуту пойметъ — разберетъ,— это ужъ выходитъ такая смышленость съ роду далась.

Вотъ, извольте, разскажу такой примръ нашъ русскій, доморощенный, то-есть тмъ разскажу, кто не знаетъ его, а кто знаетъ — ну, прошу прощенія за повтореніе.

Похвалился разъ мужичокъ Ермилъ на сельскомъ пиру, подъ хмелькомъ видно былъ. (Впрочемъ говорятъ разное: кто говоритъ, что Ермилъ точно много пилъ, а кто говоритъ, что онъ совсмъ трезвый былъ, кто говоритъ, что онъ похвалился сдуру, а кто — что съ умыслу). И вотъ въ чемъ его похвальба была:— ‘если-бъ, сказалъ Ермилъ, бояринъ постановилъ меня старостой, то я всмъ бы дламъ другой толкъ повелъ: я бы никогда никого бы не обнесъ, не одлилъ, лишняго бы ни съ кого не взялъ и ненужнаго бы никому не далъ, умлъ бы все правдиво и врно длить, давать правильно кому что слдуетъ, то-есть, просто сказать, умлъ бы надлять кому по почету, кому поровну.

Тотчасъ нашлись люди досужіе, донесли эти рчи бояряну. Бояринъ не долго думалъ, говоритъ: ‘позвать мн мужика этого.’

Пришелъ нашъ сермяжникъ на расправу, кланяется.— ‘Что прикажешь, бояринъ милостивый?’

— Ну-ко, молодецъ, хваленый длецъ, ты, сказываютъ, въ длеж всякому угодить гораздъ, умешь длить всякую вещь и по почету и поровну. Ну такъ вотъ теб ради примра-гусь жареный: раздли-ка его по почету между семьей моей! Буде сможешь, быть теб старостой, а не угораздишъся,— будетъ теб за похвальбу некошную поученъице тошное…. Нутко, дли!…

Бояринъ въ это время за столомъ обденнымъ со своимъ семействомъ сидлъ и нарочно въ ту пору мужичка позвать веллъ, чтобы вс видли, какъ хвастливый простакъ мужичекъ изъ своей похвальбы вывернется.

Мужичекъ, ни слова сначала не говоря, перекрестясь, засучилъ рукава — и давай гуся длить, обращаясь со словами къ тому, кому при длеж что давалъ.

— Вотъ ты, батюшка-бояринъ, какъ голова въ дом,— вотъ теб головка гусиная, ты, матушка-боярыня, ближе всхъ къ голов,— вотъ теб шейка: безъ нея вдь никакая голова не удержится, вы, два хватика-сынка нашего боярина, подростете вы побольше, побжите вы въ стороны далекія разныхъ дивъ смотрть, уму-разуму набираться и службу свою обязанность исправлять, какъ и батюшка-кормилецъ вашъ,— то для того, чтобы скорй туда дойти, да вернуться посл трудовъ къ своимъ родителямъ,— вотъ вамъ по ножк-бгунь, чтобы было ладно стоять и ходить, вы, матушки-боярышни, васъ то-же парочка, да никого-то еще вамъ подъ пару нтъ… пообождите маленько, придетъ и вамъ время-пора, вспорхнете вы, что голубушки блыя, полетите изъ дома родительскаго въ другомъ дом себ гнздышко совивать… такъ, чтобы легокъ, не скученъ полетъ вашъ былъ — вотъ вамъ по крылышку!… Раздлилъ я вамъ гуся, а мн какъ бы и нтъ ничего… ну да я мужикъ-глупъ, себ хлупъ!

Взялъ что осталось гуся подъ-мышку мужичокъ, раскланялся да и вонъ пошелъ.

Бояринъ, боярыня и дти боярскіе такъ и покатываются со-смху: смышленъ-де мужикъ, даромъ простакъ, кафтанъ-то у него сръ, а умъ-то видно не лукавый сълъ!

— Постойте-жъ, говоритъ бояринъ, задамъ я ему еще задачу одну,— буде и эту поршитъ, то быть ему старостой, тогда ужъ будетъ видно, что онъ плутъ продувной и зародился на это.

Бояринъ веллъ опять мужичка позвать.

— Ловко, говоритъ, ты по почету длилъ, сдлай же теперь еще длежъ: вотъ видишь — тутъ теперь пять гусей жареныхъ (бояринъ веллъ допрежде столько для шутки принести),— а насъ съ женой да съ дтьми шестеро, такъ раздли-ко ты этихъ гусей всмъ поровну,— только не одного гуся не рушь, а давай по цлому!…

— Благоволи же, кормилецъ-бояринъ, мн при этомъ и себя не обчесть,—молвилъ Ермилъ кланяясь,— это не для того, чтобы мн мужику-дураку смть стать въ уровень съ вашей милостью, а только ради того, кормилецъ ты мой, чтобы по справедливости и мн, дурню, сошлось что нибудь за хлопоты.

— Ладно, ладно!— молвилъ баринъ смясь, ну пожалуй, будь ты седьмымъ,— дли же всмъ семерымъ поровну пятокъ гусей цликомъ!—

Мужичекъ благословясь большимъ крестомъ двумя пальцами, опять принялся за длежъ….

— Ты, бояринъ, одинъ, да твоя боярыня съ тобой да вотъ, гусь между васъ,— вотъ трое васъ, вы, молодые бояричи, двое сидите рядышкомъ вотъ, вамъ гуся — и васъ стало трое теперь, вамъ, матушки-боярышни, гуська положу,— и васъ трое теперь надо считать, если съ гуся начать — Остался я одинъ было одинехонекъ, да вотъ у меня два гуся по сторонамъ — вотъ и я втроемъ! Теперь сами разсудите,— если скажутъ по тройк значитъ поровну!

— Ахъ! пусто его,— инда вскрикнулъ бояринъ со смха надсдаючись,— ну ужъ хватъ-молодецъ!… Отдать ему этихъ двухъ гусей, да поставить его въ старосты!…

Конечно, такое приказаніе тотчасъ и было выполнено: вошелъ мужичокъ къ боярину простачкомъ, обыкновеннымъ мужичкомъ, а вышелъ отъ барина какъ бы другимъ человкомъ — вышелъ мужичкомъ-старостою!…

Такъ вотъ за что, молъ, получилъ такое титло почетное?.. а за смышленость свою, поршилъ задачи и простыя да небывалыя….. Да, подитко, другой порши!

А вдь по истин, если хорошенько оглядться кругомъ,— то можно сказать, ни мало не хвалясь, что у насъ на Руси найдется много такихъ мужичковъ-простачковъ, которые по своей толковитой догадливости могутъ многое кое-чего своимъ простымъ умомъ разсудить,— только имъ прямо дло въ руки ддй да по чужому-ученому вплотную-то длать не заставляй…. Да — если бы еще такому мужичку русскому да далась хорошо родная грамота.., куда бы ладно вышло оно!

V.
Ладно ли въ ладу жить.

Повсть эта давняя, притча эта древняя,— басня она Езопова.

Жилъ нкогда старъ-человкъ, и приходило уже время ему преставиться,— то-есть, оставляя другихъ на этомъ свт, самому на тотъ свтъ отправиться. Было у того старъ-человка семеро сыновей старъ-стара больше,— самому крупному почитай тридцать лтъ и вс по-годки.

Вотъ, умираючи, призвалъ къ себ своихъ семерыхъ дтей тотъ старъ-человкъ и повелъ къ нимъ такую рчь:

— Дти мои милые, соколы ясные! приходитъ моя пора-время, долженъ мой животъ покончиться, оставляю я васъ безъ себя сиротами круглыми. Вы ребятишки точно не маленькіе: старшему, почитай, тридцать лтъ,— стало быть кое что на свт знаете,— да вотъ бда-сила въ чемъ: ребятки-то вы — не совсмъ порою разумные,— часто изъ-за пустаго дла ссоритесь, а это мн, цлый вкъ глядя на васъ, нелюбо…. Слушайте же, коли вы да безъ меня будете несогласно жить, то погибнете вс, аки капустный червь осенью студеною,— отъ вашего несогласія придетъ вамъ нужда-туга, великая! Тмъ же братьямъ изъ васъ, что согласно живутъ, будетъ и радость, и покой, и почетъ большой, и никто на нихъ силой не пойдетъ, никто имъ недобраго слова не вымолвитъ!…— Да вотъ, ради примра, принесите мн пукъ изъ семи прутьевъ ивовыхъ….

Дти выполнили, что отецъ веллъ: принесли пукъ въ семь прутьевъ ивовыхъ.

— Ну, сказалъ старъ-человкъ, обращаясь къ сыну старшему,— ну, ломай этотъ пукъ пополамъ!

Принялся ломать старшій братъ, держа себ на ум:— что, молъ, это старику пришла блажь въ голову?— Возился, возился надъ пукомъ прутьевъ, но сломать его не смогъ.

Потомъ второй братъ принялся, тамъ третій и прочіе, до седьмаго по очереди, но пука сломать не сломали, только что немного помяли, а сами таки порядочно умучились.

— Вотъ, говоритъ опять старъ-человкъ, съ такой бездлкой да какъ возитесь! что же бы было, если бы въ пукъ-то семнадцать прутьевъ вложить?… Ну, теперь развяжите же пукъ да возьмите по одному прутику.

Дти исполнили его приказаніе.

— Ну, ломайте теперь.

— Теперь какъ не сломать!— молвили братья, да какъ хватилъ о колно каждый прутикъ свой,— то изъ каждаго прутика и стало два.

— Такъ вотъ понимаете ли теперь тутъ сила въ чемъ?— промолвилъ старъ-человкъ: будете вы жить вмст крпко и дружно, не разставаючись,— васъ, положимъ, и погнетъ, покорпитъ порою горе-бда, а сломать ей васъ не подъ силу придетъ, а буде вы порознь разойдетесь, то васъ и малая забота-нужда, какъ эту хворостинку, пополамъ перегнетъ.

И поняли, и приняли дти отцовъ совтъ: не разлучались они и другъ друга крпко держалися. Пожалуй иной порой было и не безъ ссоры у нихъ,— ‘вмст живучи горшокъ съ горшкомъ столкнется’,— говоритъ пословица,— а все же они другъ отъ друга не шли, и какой между ними, случилось, разладъ не бывалъ, они на мировую про-межъ себя чужаго посторонняго ума не спрашивали, да никто посторонній и не мшался въ споры ихъ, держася тоже разумной пословицы: ‘свои собаки грызутся, а чужая не приставай.’

И напослдокъ, отъ ссоръ-смутъ все боле отставаючи, живя все дружелюбне да согласне, дожили т братья до преклонныхъ лтъ и сами вполн испытали и увидли, и другимъ собою въ примръ показали, что ихъ отецъ-покойникъ былъ правъ въ своемъ благомъ наставленіи: что согласіе въ семейств самое лучшее, и отъ Господа Бога благословенное.

А у кого уши не для красы только, тотъ выслушаетъ, и пойметъ, для чего пересказана эта разумная притча Езопова.

II.Какъ аукнется, такъ и откликнется.

III.Нтъ худа безъ добра.

IV.Какъ мужичекъ Ермилъ своей смышленостью барина удивилъ.

V.Ладно ли въ ладу жить.

Читайте также:

II.
Какъ аукнется, такъ и откликнется.

III.
Нтъ худа безъ добра.

IV.
Какъ мужичекъ Ермилъ своей смышленостью барина удивилъ.

V.
Ладно ли въ ладу жить.