'Россия и Европа' Н. Я. Данилевского, Страхов Николай Николаевич, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Н. Страховъ.

‘Россія и Европа’ Н. Я. Данилевскаго.

Н. Страховъ. Критическія статьи. Томъ второй. (1861—1894).

Изданіе И. П. Матченко. Кіевъ, 1902.

а) ‘Русскій Встникъ’ о стать ‘Россія и Европа’. (‘Заря.’ 1869, No 7).

Каждому журналу и каждому писателю пріятно встртить возраженіе, на которое можно отвчать, при настоящемъ же положеніи нашей литературы такое возраженіе есть истинное счастье. Обыкновенно новыя литературныя явленія у насъ встрчаются или коварнымъ умолчаніемъ, или тмъ, что получило техническое названіе ‘лая’, то есть всякаго рода злобными выходками, столь же крикливыми и столь же мало допускающими отвтъ, какъ лай собаки.

Поэтому намъ доставило истинную радость появленіе въ No 5 ‘Русскаго Встника’ замтки о стать г. Данилевскаго ‘Россія и Европа’. {Полемика Н. Н. Страхова съ Вл. Соловьевымъ изъ-за ‘Россіи и Европы’ вошла въ II и III кв. ‘Борьбы съ Западомъ’. Изд.} Серьезный характеръ этого почтеннаго журнала уже заране, повидимому, ручался и за серьезный характеръ замтки,— за то, что она будетъ соотвтствовать важности предмета и касаться существенныхъ его пунктовъ. Признаемся, намъ до такой степени хотлось бы встртить нчто подобное, что мы готовы даже слукавить передъ собою и передъ читателями — готовы закрыть глаза на вс недостатки замтки и трактовать ее, какъ самое обдуманное и зрлое возраженіе. Бояться намъ нечего, и мы попробуемъ придать замчаніямъ г. П. Щ. самый серьезный смыслъ, какой только они могутъ имть.

Прежде всего онъ не находитъ въ стать ‘Россія и Европа’ ничего новаго. Статья будто-бы доказываетъ то, что не требуетъ никакого доказательства, что всми принято, всмъ извстно. главная мысль статьи будто-бы та самая избитая мысль, которую ‘еще Вольтеръ сказалъ’:

Chaque peuple son tour a brill sur la terre

Par les arts, par les loix, par la science, par la guerre.

и пр.

И дйствительно, статья г. Данилевскаго касается многихъ положеній давно извстныхъ, ссылается на факты, тысячекратно указанные и обсужденные. Дло идетъ объ исторіи, т. е. о томъ предмет, по которому существуетъ больше книгъ, чмъ по всмъ другимъ отраслямъ человческаго вднія. Сколько соображеній и размышленій было сдлано по этому предмету! Кто не говорилъ о возрожденіи, процвтаніи и паденіи народовъ? Кто не трактовалъ объ особенностяхъ, которыми отличается каждый народъ, о различіи народнаго духа? Въ каждой книжк любаго литературнаго журнала мы наврное найдемъ указанія на эти избитыя истины. Если мы затмъ обратимся къ частному предмету статьи, къ Россіи, то опять — кому не знакомы славянофильскія мннія о самобытномъ развитіи Россіи? Кто не слыхалъ, что Славяне — особое племя, которое по своимъ духовнымъ задаткамъ, по своей исторіи, по всему складу жизни не похоже на германо-романскія племена? Кому не извстно, что на этомъ основаніи для Россіи пророчатъ и другую будущность, не похожую на будущность европейскихъ народовъ?

Итакъ, все это — дло знакомое, и если поврить первымъ страницамъ г. П. Щ., то онъ не находитъ во всей стать г. Данилевскаго ничего, съ чмъ не могъ бы согласиться. ‘Какъ сомнваться, говоритъ онъ, чтобы славянское племя не имло своей очереди на сцен міра? Къ сожалнію этотъ отвтъ слишкомъ простъ, чтобы удовлетворить г. Данилевскаго. Онъ отвчаетъ то же самое, только на двадцати по крайней мр листахъ, уже напечатанныхъ ‘Зарею’, да еще готовитъ, можетъ быть, столько же’ (стр. 358).

Итакъ, на двадцати печатныхъ листахъ, потративъ притомъ (какъ замчаетъ г. П. Щ.) ‘много эрудиціи, остроумія, умственнаго капитала’, г. Данилевскій говоритъ то же самое, что сказалъ Вольтеръ,— говоритъ вещи, съ которыми г. П. Щ. совершенно согласенъ. Въ этомъ состоитъ главный упрекъ, длаемый стать ‘Россія и Европа’.

Не станетъ опровергать, а подвинемся только немножко дале и мы увидимъ, что г. П. Щ. самъ себя опровергнетъ.

Онъ уже не согласенъ съ г. Данилевскимъ по вопросу о гніеніи Запада. Хотя Вольтеръ и говоритъ: ‘Каждый народъ въ свою очередь блисталъ на земл’, и хотя г. Данилевскій отнюдь не утверждаетъ, что Западъ гніетъ, а напротивъ признаетъ, что Западъ теперь процвтаетъ, но что, согласно съ Вольтеромъ, за этимъ процвтаніемъ долженъ наступить чередь увиданія, однако эта мысль, неизвстно почему, уже не нравится нашему критику, и онъ длаетъ противъ нея кой-какія, впрочемъ нершительныя, возраженія. Ему не хочется признать въ современной Европ никакихъ ‘признаковъ гніенія и разложенія’ (стр. 361), но о гніеніи и разложеніи г. Данилевскій, какъ мы замтили, ничего не говоритъ. Онъ говоритъ только, что творческая сила, создавшая европейскую цивилизацію, уже клонится къ упадку, и выводитъ это заключеніе не изъ признаковъ гніенія и разложенія, а именно изъ того, что Западъ находится въ апоге своего цивилизаціоннаго величія’, достигъ высшей точки своего процвтанія. Чтобы опровергнуть аргументацію г. Данилевскаго, г. П. Щ. находитъ въ ней противорчія, которыхъ въ ней вовсе нтъ, и отвергаетъ то простое и ясное положеніе, что моментъ наибольшаго наростанія творческихъ силъ наступаетъ ране того момента, когда обнаруживаются плоды и результаты этого наибольшаго наростанія. Дале, г. П. Щ. не хочетъ видть относительно творческихъ силъ Европы никакого различія между XVI и XVII вками, принимаемыми г. Данилевскимъ за апогей этихъ силъ, и прошлымъ и ныншнимъ столтіемъ. Вс эти вка, по мннію г. П. Щ., одинаково велики, въ подтвержденіе чего онъ ссылается даже на желзныя дороги.

Но откуда же вс эти хлопоты и старанія? Откуда стремленіе противорчить самымъ очевиднымъ истинамъ? Вдь, уже Вольтеръ сказалъ:

Chaque peuple son tour a brilla sur la terre

Какъ прошелъ блескъ Греціи, Рима, Аравитянъ, не долженъ ли такъ же въ своей чередъ миновать и блескъ европейскихъ народовъ?

Вотъ это-то заключеніе намъ, очевидно, и не нравится. Мы готовы, сколько угодно, толковать о развитіи народовъ и паденіи царствъ, но, какъ скоро дло коснется любезной намъ Европы, мы круто поворачиваемъ назадъ. Тутъ мы и Вольтеру даже не вримъ, тутъ мы готовы признать, что три или четыре вка сряду Европа идетъ непрерывнымъ, неустаннымъ прогрессомъ, ни мало не ослабвая въ своихъ силахъ. Въ сущности мы не можемъ поврить, чтобы Европа когда-нибудь пала, мы видимъ въ ней вчную носительницу безконечнаго прогресса.

Что такова дйствительная мысль г. П. Щ.— это видно изъ дальнйшихъ его разсужденій, боле опредленныхъ и ясныхъ, зато и прямо противорчащихъ тому, что сказано имъ вначал. Онъ принимается развивать мысль о передач прогресса отъ одного поколнія къ другому.

Послдовательность развитія, ослабленія и наконецъ разложенія, говоритъ онъ, суть явленія замчаемыя въ человк, это справедливо, однако правъ былъ и Пушкинъ, когда восклицалъ:

‘Нтъ, весь я не умру: душа въ завтной лир

Мой прахъ переживетъ и тлнья убжитъ’!

Мы можемъ порадовать г. П. Щ. Это восклицалъ мы Пушкинъ, а поэтъ еще боле древній, отчасти даже современный Вольтеру, Державинъ, такъ что истина, которую объясняетъ нашъ критикъ, была, значитъ, очень давно извстна.

‘Вс люди, пишетъ онъ, не безъ слда проходятъ житейское поле, и общая жизнь человчества не прерывается. Преемственность ея еще боле осязательна въ цлыхъ обществахъ, и мы отнюдь не согласны съ г. Данилевскимъ, будто культурно-историческіе типы смняютъ, вытесняютъ поочередно другъ друга (стр. 361)’.

Итакъ, критикъ нашелъ, наконецъ, въ стать ‘Россія и Европа’ мысль, съ которою совершенно не согласенъ. Что же это за мысль? Какое-нибудь побочное замчаніе — вставка, мало связанная съ цлымъ? Нтъ, эта мысль есть то ученіе о культурно-историческихъ типахъ, которое составляетъ сущность статьи — все содержаніе первыхъ семи главъ, о которыхъ только и говоритъ г. П. Щ. Развитіе этой мысли, ея философское и историческое подтвержденіе — вотъ главный и единственный предметъ статьи. Если же такъ, то оказывается, что нашъ критикъ отнюдь не согласенъ со всею статьею г. Данилевскаго отъ начала до конца. За чмъ же было говорить, что г. Данилевскій только повторяетъ то. въ чемъ вс убждены и для чего не требуется доказательствъ?

То, что сказалъ г. Данилевскій, никмъ и никогда еще не было сказано. Къ несчастію, распознать и ясно отличить новую мысль — часто бываетъ не легко. Какъ испорченная шарманка, какую пьесу на ней ни заведи, все сбивается на одну и ту же псню, такъ и мы, что бы ни читали, все сбиваемся на старыя, привычныя, затверженныя понятія. Вмсто того, чтобы слдовать за мыслью автора, мы только припоминаемъ давно знакомыя намъ мысли — и самыя свжія и оригинальныя соображенія намъ кажутся чмъ-то старымъ.

Г. Данилевскій отвергаетъ то, что называется всемірною культурою, общечеловческою цивилизаціею. Онъ показываетъ, что такой культуры и цивилизаціи никогда не было въ исторіи, что всякая культура, по самой сущности дла, носитъ на себ извстныя ограниченія, составляетъ частное, обособленное проявленіе человческаго развитія, и потому всегда принадлежала и будетъ принадлежать только нкоторому племени, достигающему степени культурно-историческаго типа, а никакъ не всему человчеству. Такъ какъ всечеловческая цивилизація, и по свидтельству исторіи и по философскому взгляду, котораго держится г. Данилевскій, есть дло недостижимое, невозможное, то и исторія не можетъ состоять изъ ряда шаговъ, постепенно приближающихся къ такой цивилизаціи. Исторія, какъ и все въ мір, есть смна частныхъ явленій, въ которыхъ общее никогда не выражается во всей своей полнот. Всякая культура есть частная. Общечеловческое или правильне всечеловческое не можетъ существовать въ вид нкоторой дйствительной культуры, а существуетъ только въ иде, какъ общая задача человчества, которую оно осуществляетъ всей своей исторической жизнью, т. е. разновременно и разномстно.

Вотъ мысль г. Данилевскаго — мысль совершенно опредленная и совершенно оригинальная. Эта мысль — одна можетъ вывести насъ изъ того лабиринта противорчій, въ которомъ насъ держатъ обыкновенныя понятія объ исторіи. Вс говорятъ объ особенностяхъ народныхъ характеровъ, о своеобразномъ развитіи народовъ, о различныхъ культурахъ, которыя ими развиваются, и въ то же время вс мечтаютъ объ общечеловческихъ свойствахъ и достоинствахъ, о непрерывномъ прогресс, о единой всемірной культур. Вс знаютъ и помнятъ, какъ ходъ исторіи прерывался, какъ различныя племена поочередно достигали первостепенной роли на сцен міра, но вс воображаютъ при этомъ, что народы только поочередно работали надъ однимъ и тмъ же дломъ, прокладывали дальше одну и ту же дорогу. За чмъ же новыя племена, если дло одно и то же, и путь не измняетъ своего направленія? Не явная ли предвзятая идея вытягивать исторію человчества въ одну линію, подобно тому какъ старые натуралисты старались нкогда вытянуть въ одну линію вс произведенія природы? Мы привыкли не замчать этихъ противорчій и предубжденій, сжились съ ними,— и точный и ясный взглядъ, который разршаетъ эту путаницу, даже не поражаетъ нашего вниманія.

Нашъ критикъ замтилъ однакоже, что есть въ стать ‘Россія и Европа’ нчто новое, прямо противорчащее его старымъ понятіямъ. Но такъ какъ ему сперва все въ этой стать казалось знакомымъ, такъ какъ онъ не замтилъ тсной связи всхъ фактовъ и разсужденій съ главною мыслью статьи, то вс доказательства г. Данилевскаго — на счетъ того, что ни одна культура не была и не могла быть продолженіемъ культуры другого типа, совершенно ускользнули отъ вниманія критика. Въ конц своей замтки г. П. Щ. сбился на старую псню о преемственности культуры, и поетъ ее такъ, какъ-будто онъ никогда и въ глаза не видалъ статьи г. Данилевскаго. Онъ вовсе не пытается опровергнуть статьи, не разрушаетъ ни единаго ея довода, не разбираетъ ни единой ея мысли, статья остается цлехонька, и мы имемъ удовольствіе читать не возраженіе, а нкоторыя мысли, неизвстно противъ кого направленныя. Напримръ:

‘Римъ замнилъ Грецію, говоряте вы? Да, но онъ принялъ въ себя плоды греческой культуры. (Какъ и что принялъ — это разобрано въ стать ‘Россія и Европа’). Западная Европа стала на мсто Рима? Правда, но она его не истребила, а напротивъ, претворила въ себ римскую культуру (но и это разобрано въ стать) и повела дале дло всемірной цивилизаціи (которой, какъ доказывается въ стать, вовсе не существуетъ). Очень можетъ быть, и даже вн сомннія, что наступитъ время, когда Россія и славянскій міръ явятся во глав умственнаго движенія, но это случится лишь тогда, когда мы овладемъ современною культурою’.

Итакъ, г. П. Щ. соглашается съ обыкновеннымъ мнніемъ славянофиловъ о великой будущности славянскаго племени, признаетъ даже, что оно будетъ во глав, слдовательно, соглашается и съ пророчествомъ о паденіи Европы, но въ то же время твердо стоитъ и за единую культуру, безъ которой нтъ спасенія. Очевидно, здсь весь узелъ вопроса — и очень жаль, что критикъ остался глухъ ко всмъ разсужденіямъ г. Данилевскаго о невозможности такой культуры.

Повидимому, критикъ сверхъ того вообразилъ, что г. Данилевскій отвергаетъ всякое вліяніе и заимствованіе, всякое значеніе плодовъ одной культуры для другой. ‘Мы уврены, продолжаетъ г. П. Щ., что славянскія племена, занявъ первенствующее мсто въ исторической жизни человчества, внесутъ въ нее не мало оригинальнаго и самобытнаго, но для этого мы не видимъ надобности, чтобы они выработывали свою культуру въ четырехъ стнахъ — съ тмь, чтобы, подобно Минерв, выскочить въ одно прекрасное утро на удивленіе и поученіе всему свту’.

Но кто же выражалъ подобную дикую мысль? Какъ жаль, что г. П. Щ. вовсе не читалъ статьи ‘Россія и Европа’. Тамъ онъ увидлъ бы, что частнымъ культурамъ приписывается огромное значеніе въ общей жизни человчества. Каждая культура, сказано тамъ, оставляетъ по себ драгоцнное наслдство, нкоторый вкладъ въ общую сокровищницу, которою потомъ пользуются вс народы. Наслдство это, по мннію г. Данилевскаго, тмъ драгоцнне, что мы можемъ его только имть, но сами добыть его были бы не въ силахъ. Если бы мы теперь могли превзойти Грековъ въ ваяніи и съ каждымъ поколніемъ — производить статуи все боле и боле совершенныя, то спрашивается: какое бы значеніе имли для насъ древнія статуи? Это были бы уже не образцы красоты, не предметы глубочайшаго эстетическаго наслажденія, а простые остатки древности, годные лишь для археологическихъ изслдованій. То же самое должно сказать и о всемъ другомъ. Если мы повримъ плаченной теоріи прогресса и единой цивилизаціи, то должны будемъ думать, что со временемъ вся исторія человчества, вс плоды его трудовъ обратятся для насъ въ пустяки, нестоющіе вниманія. Итакъ, только слдуя теоріи культурно-историческихъ типовъ, мы не отрицаемъ, а напротивъ, признаемъ въ надлежащей степени важность результатовъ, добытыхъ исторіею человчества. Именно потому, что человчество осуществляетъ свою идею разновременно и разномстно, что ни одна изъ частныхъ культуръ не составляетъ полнаго выраженія этой идеи,— историческія явленія получаютъ характеръ незамнимыхъ образцовъ, и исторія сохраняетъ для насъ свой великій интересъ, какой бы прогрессъ у насъ ни совершался.

Вообще, взаимныя отношенія культуръ тщательно разобраны г. Данилевскимъ. Г. П. Щ., не обративъ на это вниманія, заключаетъ такъ:

‘Могъ Египетъ развиваться независимо отъ Индіи (въ чемъ, замтимъ, ничего нтъ мудренаго, такъ какъ Египетъ развивался раньше Индіи), но уже Римъ заимствовалъ у Греціи, какъ говоритъ и самъ г. Данилевскій (г. Данилевскій вообще ни въ чемъ не отступаетъ отъ исторіи, онъ только различаетъ между заимствованіемъ и тмъ понятіемъ, по которому одна культура составляетъ продолженіе другой). Нын культура одна для всхъ: это та, которая съ Востока пришла въ Грецію и оттуда разлилась по всей почти Европ и Африк, общая проникнуть во вс концы міра, видоизмняясь, конечно, въ различныхъ мстностяхъ и въ разныя эпохи, но въ основаніяхъ своихъ единая и всмъ общая’.

Изъ этихъ словъ всего ясне можно видть всю призрачность этой общей культуры, столь твердо исповдуемой нашимъ критикомъ. Что это за культура? Гд именно на Восток она началась? Неужели можно сказать, что есть нынче культура, составляющая продолженіе египетской или финикійской? Нын, говоритъ г. П. Щ., культура одна для всхъ, съ которыхъ же поръ различіе въ культурахъ прекратилось и наступила эта единая культура? Наконецъ, откуда такое ршительное пророчество, что нкогда эта единая культура проникнетъ во вс концы міра?

Не ясно ли, что все это только предвзятая идея, что это не выводъ изъ историческихъ фактовъ, а нкоторая мечта о будущемъ — фантастическое предположеніе нкоторой общей цивилизаціи, до сихъ поръ не существовавшей въ исторіи, но со временемъ долженствующей обнять все человчество и повести его по общему пути прогресса, по общимъ разумнымъ законамъ?

Предвзятыя идеи, затверженныя мннія, предразсудки, принимающіе себя за неопровержимыя истины, не только ведутъ къ отрицанію всякой новой мысли, но не даютъ даже уразумть ее надлежащимъ образомъ.

Еще разъ обращаемъ вниманіе нашихъ читателей на глубокую оригинальность мысли г. Данилевскаго. Считаемъ необходимымъ сказать нсколько словъ, чтобы выяснить эту оригинальность и съ другой стороны. Очень легко подумать, что статья ‘Россія и Европа’ составляетъ не что иное, какъ изложеніе и развитіе давно извстныхъ славянофильскихъ мнній. Для тхъ, которые имютъ въ виду одно практическое значеніе дла, одни выводы, такъ или иначе могущіе найти себ приложеніе,— главное значеніе этой статьи, конечно, только въ томъ и будетъ заключаться, что она славянофильская, что она примыкаетъ къ извстнаго рода мнніямъ. Но для тхъ, кто въ произведеніяхъ мысли видитъ и цнитъ и теоретическую сторону, будетъ совершенно ясно, что эта статья, сходясь съ выводами славянофиловъ, существеннымъ образомъ отличается отъ ихъ писаній. Въ ней другіе пріемы и другія основанія — и въ этомъ заключается главная суть дла. Въ основаніи ея положенъ новый взглядъ на всемірную исторію, и статья повсюду держится того метода, которымъ добытъ этотъ взглядъ. Какъ мы уже замчали, этотъ методъ состоитъ въ уразумніи частнаго характера каждаго явленія. Общія понятія, какъ, напримръ, прогрессъ, цивилизація, человчество, просвщеніе и т. п., очень обыкновенно спутываютъ наши мысли: именно — заслоняютъ отъ насъ настоящій, дйствительный видъ, который иметъ то или другое дло. Ничего не можетъ быть драгоцнне, какъ умнье видть спеціальное отличіе каждаго предмета, умнье различать вещи, а не смшивать ихъ. Только вслдствіе такого разграниченія и обособленія явленій мы можемъ составить себ правильный взглядъ какъ на исторію, такъ и на всякій другой предметъ.

Итакъ, дло не въ томъ, что выводы статьи ‘Россія и Европа’ боле или мене совпадаютъ съ взглядами славянофиловъ, важно то, что эти выводы опираются на новыя общія начала, слдовательно, озаряются новымъ свтомъ, выдерживаютъ новую поврку, связываются во едино новою связью. Вотъ почему, не говоря о новизн и оригинальности частныхъ замчаній и выводовъ, мы имемъ право смотрть на эту статью, взятую въ цломъ, какъ на важный шагъ впередъ въ той области предметовъ, которой она посвящена. Она касается вопросовъ, уже давно и глубоко интересующихъ каждаго истинно-русскаго человка, и содержитъ новую, боле точную формулировку этихъ вопросовъ и ихъ ршенія.

Таково наше мнніе. Высказываемъ его смло потому, что для насъ всякое развитіе русской мысли дорого несравненно и что, къ несчастію, не мало препятствій должно побждать это развитіе, не мало явленій, которыя стремятся или подавить его, или по крайней мр заслонить его отъ глазъ людей, отодвинуть на задній планъ, затмить и заглушить его какимъ-нибудь инымъ блескомъ и шумомъ.

——

б) Ходячія понятія о славянофильств. — Почему ‘гніеніе запада’ извстне всхъ другихъ мнній славянофиловъ. — Готовые ярлыки.— ‘Богатство эрудиціи’ въ стать ‘Россія и Европа’.— Фальшивая ссылка. — Упадокъ нашей литературы, доказываемый несомннными фактами. (‘Заря’. 1869, No 11).

Что такое славянофилы? Это люди, стоящіе за самобытное развитіе русскаго народа, признающіе въ этомъ народ своеобразныя духовныя силы, видящіе въ его исторіи постепенное проявленіе этихъ силъ и желающіе впредь наилучшаго ихъ раскрытія. Таково голое, отвлеченное опредленіе славянофильства, опредленіе, содержащее только общую логическую формулу славянофильскихъ мнній. Для большинства читателей такое опредленіе однакоже очень трудно, очень мало понятно, и потому они хватаются за признакъ боле ясный, рзче бросающійся въ глаза. Славянофилы, говорятъ обыкновенно, суть люди, возстающіе противъ рабскаго подражанія Западу, противъ тхъ заимствованій отъ европейской цивилизаціи, которыя мы постоянно длаемъ. Отсюда выводится такая противоположность: мы желаемъ просвтиться, хотимъ улучшить наше устройство, уничтожить наши злоупотребленія и недостатки и потому обращаемся къ Западу за примромъ и поученіемъ, славянофилы же хотятъ чего-то другого и, слдовательно, стоятъ за невжество и застой, за вс темныя и больныя стороны старой и новой Россіи. Хотя такое заключеніе нелпо, но оно очень понятно, очень ясно и потому долгое время имло ходъ, нкогда славянофилы единогласно признавались ретроградами и обскурантами.

Существенная сила этого заключенія, очевидно, заключается въ томъ благоговніи, которое мы питаемъ къ европейской цивилизаціи, въ томъ высокомъ понятіи, которое мы объ ней составили. Всякій, непочтительно касающійся этого предмета нашего глубокаго уваженія, тотчасъ признается нами врагомъ свта и жизни, человкомъ, ищущимъ не нашей пользы, а нашего вреда. Поэтому же самому изъ всхъ мнній славянофиловъ наибольшую извстность получило то мнніе, которое касается нашего идола, предмета нашего благоговйнаго поклоненія — западной цивилизаціи. Все, что говорили славянофилы о духовномъ своеобразіи русскаго народа, о самобытности его развитія, все это для большинства читающей публики не могло быть ни особенно понятно, ни особенно интересно,— все это касается предметовъ, которые никому не были близки къ сердцу. Но какъ скоро дерзкіе умы ршились простирать свою мысль на самое святая святыхъ, на то солнце, къ которому постоянно обращаются наши взоры, то эти посягательства тотчасъ обращали на себя всеобщее вниманіе, были замчаемы даже людьми беззаботными и равнодушными на счетъ литературы и всякихъ другихъ трудныхъ предметовъ. Вотъ почему изъ всхъ толкованій славянофиловъ въ памяти обыкновенныхъ читателей всего крпче сидитъ то мнніе, что Западъ не есть единый спасительный источникъ свта, что въ немъ уже не мало замтныхъ намъ темныхъ пятенъ, что односторонность его развитія должна привести его къ неминуемому концу — къ разрушенію. Западъ гніетъ — сказалъ одинъ изъ славянофиловъ, желая какъ можно больше усилить свое выраженіе, какъ можно больше поразить слпыхъ поклонниковъ Запада. И вотъ это выраженіе сдлалось въ глазахъ читателей девизомъ славянофильства. Гніющій Западъ — вотъ все, что знаетъ о славянофильств толпа его безчисленныхъ порицателей, вотъ то единственное положительное мнніе, которое она вынесла изъ многолтней литературной дятельности славянофиловъ, та единственная опредленная черта, которая впечатллась въ умахъ самыхъ равнодушныхъ и лнивыхъ. Славянофилы — это люди, думающіе, что Западъ гніетъ,— вотъ наконецъ та ясная, общедоступная, легко удерживаемая въ памяти и не сильно обременяющая умъ формула, подъ которую масса читателей подводитъ все ученіе славянофильства. Вы славянофилъ, это значитъ — вы признаете, что Западъ гніетъ. Коротко и ясно, хотя въ конц концовъ часто совершенно неврно и не къ длу. Когда въ нашемъ журнал стала появляться статья г. Данилевскаго ‘Россія и Европа’, мы съ нетерпніемъ слдили за впечатлніемъ, которое должно было произвести это глубокое, оригинальное и многосодержательное произведеніе. Что же оказалось? Мы до сихъ поръ не можемъ указать ни на одинъ отзывъ, вполн достойный самаго дла. Между тмъ отзывовъ было не мало, но они сложились по тему закону, по которому обыкновенно складываются мннія равнодушнаго и лниваго большинства. Масса пишущихъ часто очень врно изображаетъ собою массу читающихъ, она руководится тми же инстинктами и привычками, такъ же любитъ готовые ярлыки для всхъ вещей, требующихъ обсужденія, такъ же легко забываетъ прошлое и такъ же упорно держится однажды вкоренившихся мнній. У насъ въ особенности невжество относительно собственной литературы, самыя превратныя и дтскія мннія относительно ея партій и дятелей имютъ больше хода, чмъ въ какой-нибудь другой литератур. Мы мало себя уважаемъ и относимся съ высокомріемъ и презрніемъ къ явленіямъ нашей скудной умственной жизни. Мы съ жадностію бросаемся на пустяковины въ род журнала Рошфора, а напримръ о Хомяков имемъ разв какое-нибудь смхотворное понятіе. Мы знаемъ только послднія книжки нашихъ журналовъ и то преимущественно тхъ, въ которыхъ помщаются наши мудрыя статьи.

Итакъ, дло пошло самымъ обыкновеннымъ порядкомъ. Первое впечатлніе отъ статьи г. Данилевскаго было то, что она иметъ славянофильское направленіе. ‘А, мы это знаемъ!’ воскликнули рецензенты, ‘мы понимаемъ, къ чему онъ клонитъ, зачмъ только онъ такъ подробно доказываетъ то, что уже давно было сказано?’ Такимъ образомъ, на статью былъ наклеенъ первый ярлыкъ — ярлыкъ славянофильства, и вся оригинальность основной мысли г. Данилевскаго, вс его усилія точно формулировать и развить эту мысль остались незамченными. Никто не подумалъ сравнивать, сличать, никто не зналъ славянофильства на столько, чтобы различить его пріемы отъ пріемовъ г. Данилевскаго. Прибавимъ еще одну черту — наши рецензенты невольно обнаружили при этомъ свое глубокое невжество. Именно — они не замтили главной идеи, но были поражены массою подробностей, множествомъ фактовъ, которыми эта идея подкрплялась. И вотъ рецензенты стали толковать о богатств эрудиціи, объ учености, потраченной даромъ и т. д. Между тмъ статья г. Данилевскаго ни мало не замчательна въ этомъ отношеніи, только для людей мало свдущихъ могли показаться чмъ-то неслыханнымъ и новымъ т большею частію общеизвстные факты, на которые статья ссылается. Для подбора этихъ фактовъ не требовалось ни изысканій, ни даже особыхъ справокъ, эти факты въ большинств случаевъ должны быть знакомы каждому образованному человку, и вся сила, все достоинство статьи заключается только въ томъ неожиданномъ и яркомъ свт, которымъ въ ней озаряются факты самые простые, самые знакомые. Но этого яркаго свта никто не замтилъ и г. Данилевскаго стали выхвалять за эрудицію, стали удивляться обширности его знаній!

Но величайшею находкою для нашихъ рецензентовъ было появленіе 7й главы статьи г. Данилевскаго въ апрльской книжк ‘Зари’. Эта глава называется: гніетъ ли Западъ? Знакомый звукъ, а главное — знакомая дерзость вопроса, который не долженъ и въ голову приходить правоврному западнику, соблазнили рецензентовъ, и они по одному вопросу уже ршили, что г. Данилевскій держится ненавистной имъ ереси. Тотчасъ была найдена готовая и легкая формула для сужденія о многосодержательномъ и важномъ литературномъ произведеніи, и эта формула, повторяемая въ одинъ голосъ, была слдующая: г. Данилевскій написалъ статью въ славянофильскомъ дух, именно — онъ утверждаетъ, что Западъ гніетъ.

При этомъ никто не обратилъ вниманія, что на вопросъ, поставленный въ начал главы, г. Данилевскій въ самой глав отвчаетъ отрицательно, что онъ отнюдь не признаетъ гніенія Запада. Такъ-то составляются сужденія нашей печати. такъ остроумны и проницательны ея приговоры!

Такому плаченному ходу дла всего больше способствовалъ г. П. Щ., замтки котораго помщаются въ ‘Русскомъ Встник’, журнал весьма уважаемомъ и распространенномъ. Г. П. Щ., не задумываясь, прошелъ до конца ту торную дорогу, по которой масса людей ‘нсколько беззаботныхъ на счетъ литературы’ доходитъ до своихъ заключеній.

Въ нашихъ замткахъ мы начали съ г. П. Щ. состязаніе, на пріемы котораго онъ, кажется, не иметъ права жаловаться. Мы придавали всъ каждому его слову, разбирали его аргументы, слдили за ходомъ его мыслей, предлагали ему возраженія и вопросы. Мы открыли ему обширное поприще для всякаго рода разсужденій, которыми онъ могъ бы защитить себя, опровергнуть насъ и развить свои мысли въ полномъ ихъ блеск. Мы строго держались предмета и не длали никакихъ намековъ на чинъ или прежнія занятія г. П. Щ., подобно тому, какъ самъ г. П. Щ. намекалъ на ботаническія занятія г. Данилевскаго, или какъ недавно въ ‘С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ’, не сказавшихъ ни единаго разумнаго слова о ‘Россіи и Европ’, были зато опубликованы чинъ и мсто служенія г. Данилевскаго. Мы говорили только о дл, отвчали на вопросы, къ намъ обращенные, спрашивали отчета въ сужденіяхъ, относившихся къ тому, что было напечатано на страницахъ нашего журнала.

Что же вышло? Вс наши усилія пропали даромъ, и если бы мы думали, что трудимся только для г. П. Щ., если бы насъ не утшала сладкая надежда, что не онъ одинъ насъ читаетъ и цнитъ, то мы впали бы въ совершенное отчаяніе. Г. П. Щ. насъ покидаетъ, не принимаетъ нашего вызова, не отвчаетъ вамъ.

Что за несчастіе! Посл этого намъ прійдется, пожалуй, трактовать, какъ нчто серьезное, замчанія г. Z, фельетониста ‘С.-Петербургскихъ Вдомостей’. Съ этою цлью мы уже пересмотрли его фельетоны. Нельзя ли хоть съ нимъ преломить копье? Нельзя ли какъ-нибудь обратить его въ писателя, могущаго отвчать за свои слова и мысли? Нельзя ли отыскать въ его словахъ хоть крупицу дла и предложить ему хотя на одну минуту подумать о чемъ-нибудь серьезно? Нельзя ли такъ возвысить и облагородить тонъ и смыслъ его сужденій, чтобы изъ нихъ вышло нчто дйствительно литературное? Нельзя ли вообразить, что если мы ему сдлаемъ возраженіе, онъ намъ отвтить, если уличимъ его во лжи или въ ошибк, онъ устыдится, если докажемъ что нибудь ясно, какъ блый день, онъ согласится?

Мы объ этомъ подумаемъ. Не одинъ г. Z., не мало есть и другихъ литературныхъ бойцовъ, которыхъ нужно сперва посвятить въ рыцари для того, чтобы можно было биться съ ними, не унижая самого себя. Но обратимся къ г. П. Щ. Въ Замтк, помщенной въ августовской книжк ‘Русскаго Встника’, онъ уклоняется отъ всякаго отвта, не опровергаетъ никакихъ нашихъ возраженій и даже готовъ, повидимому, смиренно согласиться, что онъ, какъ мы ему доказывали, ‘не понялъ статьи г. Данилевскаго’. Но есть одинъ пунктъ, на которомъ онъ усердно настаиваетъ. Онъ готовъ отказаться отъ своихъ собственныхъ воззрній и сужденій, но считаетъ долгомъ защищать врность одной ссылки, одного указанія, именно — на счетъ мннія г. Данилевскаго о гніеніи Запада. Мы замтили г-ну П. Щ., что г. Данилевскій ‘отнюдь не утверждаетъ, что Западъ гніетъ’. Г. П. Щ. настаиваетъ, что въ этомъ отношеніи онъ не сдлалъ ошибки и, какъ слдуетъ, понялъ статью ‘Россія и Европа’.

Для доказательства г. П. Щ. цитируетъ спорную VII главу и выписываетъ изъ нея слдующее мсто (‘Р. Встникъ’, августъ, стр. 769):

‘Сама мысль, высказанная славянофилами о гніеніи Запада, кажется мн совершенно врною, только выразилась она въ жару борьбы и спора слишкомъ рзко и потому съ нкоторымъ преувеличеніемъ… По, оставивъ это преувеличеніе, вопросъ заключается въ томъ, въ какомъ період своего развитія находятся европейскія общества, на какой точк своего пути?’ и проч.

Это мсто, какъ думаетъ г. П. Щ., должно каждому доказать, что г. Данилевскій, дйствительно, признаетъ гніеніе Запада. Но что скажутъ читатели, если мы имъ откроемъ теперь, что г. П. Щ. исказилъ текстъ автора, о которомъ пишетъ, что онъ опустилъ изъ него существенное мсто и, такимъ образомъ, напечаталъ на страницахъ ‘Русскаго Встника’ завдомо фальшивую ссылку? Раскройте 96 страницу апрльской книжки ‘Зари’. Тамъ стоитъ:

‘Сама мысль, высказанная славянофилами о гніеніи Запада, кажется мн совершенно врною, только высказалась она въ жару борьбы и спора слишкомъ рзко и потому съ нкоторымъ преувеличеніемъ. Гніеніе есть полное разложеніе состава органическихъ тлъ. Этого явленія мы, конечно, не замчаемъ въ явленіяхъ европейской жизни. Но, оставивъ это преувеличеніе, вопросъ заключается въ томъ въ какомъ період своего развитія находятся европейскія общества’, и проч.

Теперь спрашиваемъ всхъ и каждаго, не явно-ли сфальшивилъ нашъ рецензентъ? Не ясно-ли, что не по небрежности или слабопамятности, а совершенно умышленно онъ выпустилъ зловредное для него мсто? Длая выписку изъ статьи г. Данилевскаго, онъ конечно не потерялъ же способности видть, когда дошелъ до роковыхъ строчекъ. Нтъ, онъ ихъ ясно видлъ и выпустилъ затмъ, чтобы другіе ихъ не видли, чтобы, положась на него, поврили, что ихъ нтъ.

Мы говорили прежде г-ну П. Щ., что г. Данилевскій ‘отнюдь не утверждаетъ, что Западъ гніетъ’. Г. Н. ІИ. самъ наткнулся на строчки, въ которыхъ г. Данилевскій прямо утверждаетъ, что Западъ не гніетъ, но что же сдлалъ нашъ рецензентъ? Онъ выпустилъ эти строчки, исказилъ выписку и все-таки напечаталъ въ ‘Русскомъ Встник’ замтку, что Западъ гніетъ по мннію г. Данилевскаго.

Спрашивается, изъ-за чего же все это длается? По какимъ побужденіямъ люди ршаются на подобныя продлки? А вотъ спросите ихъ.

Статья г. Данилевскаго есть трудъ, къ которому невозможно отнестись безъ уваженія. Литераторамъ, людямъ мысли и слова, казалось бы, можно было если не тотчасъ оцнить ее, то почувствовать хоть то, что это произведеніе не дюжинное, не эфемерное и, слдовательно, отнестись къ нему, не говоримъ уважительно, а по-крайней мр не легкомысленно. Мы знаемъ, что не всякое лыко въ строку, весьма простительно ошибиться и не признать ума и таланта въ какомъ-нибудь мелкомъ явленіи, сливающемся съ массою другихъ ему однородныхъ, презрительный взглядъ на нашу любезную литературу такъ крпко утвердился, что не мудрено, если онъ захватитъ иногда и то, что достойно дйствительнаго уваженія. Но если наша литературная братія посягаетъ въ своемъ легкомысліи и на явленія самыхъ крупныхъ размровъ на такія явленія, которыя волей-неволей должны всмъ бросаться въ глаза, если, напримръ, раздаются вдругъ высокомрные, поверхностные, наивно-дерзкіе отзывы о такихъ произведеніяхъ какъ ‘Война и Миръ’ или ‘Россія и Европа’, то творцы этихъ отзывовъ напоминаютъ намъ того прапорщика въ отставк, о которомъ Давыдовъ говоритъ:

Для него Наполеонъ

Въ род бородавки.

Ничмъ нельзя такъ ясно обнаружить свою малость и свое легкомысліе, какъ подойти вплоть — къ чему бы? — ну, хоть къ Исакіевскому Собору и, задравши носъ, утверждать, что этотъ соборъ вовсе не великъ и что мы видимъ — поверхъ его… Стойте, господа, лучше подальше, можетъ быть и найдутся близорукіе люди, которые подумаютъ, что вашъ ростъ не уступаетъ вышин колоссовъ и пирамидъ.

Въ настоящемъ случа мы видимъ еще другое, весьма характерное явленіе. Г. П. Щ., очевидно, глазамъ своимъ не вритъ, что онъ ошибся. Въ его голов такъ крпко засли извстные взгляды на дло, извстные предразсудки, что онъ не покоряется даже очевидности! Какіе же это взгляды? Очевидно, нашъ рецензентъ думалъ: не можетъ быть, чтобы славянофилъ, какъ г. Данилевскій, не признавалъ гніенія Запада. Какой же онъ посл этого славянофилъ? Хоть онъ и говоритъ: подобнаго явленія мы не замчаемъ въ явленіяхъ европейской жизни, но я лучше выпущу эти слова. Данилевскій, очевидно, самъ себ противорчитъ, будто я не знаю, что славянофилы непремнно признаютъ Западъ гніющимъ!

Такъ и попалъ г. П. Щ. въ число тхъ людей, о которыхъ говорится: у нихъ есть глаза, но они не видятъ, есть уши, но они не слышатъ. Напрасно увщеваетъ ихъ г. Данилевскій: ‘оставимъ, говоритъ онъ, это преувеличеніе, конечно Западъ не гніетъ, это выраженіе родилось въ жару спора и борьбы, оно слишкомъ рзко, оставимъ его, прошу васъ, и возьмемъ самую мысль’. И затмъ слдуетъ совершенно точная, совершенно ясная постановка вопроса. ‘Вопросъ заключается въ томъ, говоритъ г. Данилевскій, въ какомъ період своего развитія находятся европейскія общества, на какой точк своего пути: восходятъ ли он еще по кривой, выражающей ходъ общественнаго движенія, достигли ли кульминаціонной точки, или уже перешли ее и склоняются къ западу своей жизни?

На этотъ ясный и опредленный вопросъ слдуетъ ясный и опредленный отвтъ. Г. Данилевскій различаетъ…

Но что же мы длаемъ? Мы въ третій разъ хотимъ на страницахъ ‘Зари> формулировать это ршеніе, въ третій разъ хотимъ повторять одно и то же. Не лучше ли оставить этотъ напрасный трудъ? Для людей, которые имютъ глаза и не видятъ, имютъ уши и не слышатъ, вс наши труды пропадутъ даромъ, урезонить г. П. Щ. и ему подобныхъ читателей мы отказываемся. Для читателей же добросовстныхъ и внимательныхъ, для тхъ почитателей статьи г. Данилевскаго, которые хотя отчасти сумли оцнить ея достоинства, наши толкованія будутъ излишни.

А, вдь, если мы пишемъ, то пишемъ именно для такихъ читателей. Odi profanum vulgus! Наши литературные собраты иногда имютъ дурную привычку обращаться къ другимъ съ такими возгласами: ‘мы васъ не читаемъ, мы васъ не понимаемъ, мы не хотимъ знать, что и какъ вы пишете.’ Да кто такіе вы, думающіе, что ваше чтеніе и пониманіе иметъ такую великую важность? Можетъ быть, авторъ нисколько не иметъ претензіи, чтобы его читали и понимали люди скудоумные, можетъ быть, онъ вовсе не желаетъ угодить разнымъ умственнымъ недорослямъ и литературнымъ межеумкамъ и нисколько не гонится за ихъ похвалами. Какая радость въ одобреніи людей тупыхъ и криво понимающихъ вещи? Такое одобреніе можетъ иногда сильно огорчить человка, дорожащаго своими мыслями и желающаго, чтобы он были правильно поняты. Иная похвала хуже брани, и люди, приписывающіе своему чтенію и пониманію высокую цну и ршительный всъ, должны бы помнить, что имъ могутъ отвтить слдующимъ образомъ: для какого праха мн ваше чтеніе и пониманіе? Я не дамъ за нихъ и мднаго гроша.

Итакъ, обращаемся къ нашимъ любезнымъ читателямъ, къ тмъ читателямъ, въ благосклонности которыхъ ‘Заря’ не иметъ причины сомнваться и судъ которыхъ для нея существенно важенъ и нуженъ. Посмотрите, дорогіе читатели, какія безобразія совершаются въ нашей литератур. Явилось великое произведеніе гр. Л. Н. Толстаго ‘Война и Миръ’. Вмсто хора похвалъ и восторговъ, литература встртила его сперва угрюмымъ молчаніемъ, а потомъ раздались недоброжелательныя, презрительныя, злобныя, но главное — безтолковыя и легкомысленныя выходки. Появилось вское и многосодержательное произведеніе другого рода, ‘Россія и Европа’,— результатъ весьма подобный: то же молчаніе, то же недоброжелательство и легкомысліе.

Справедливо замчаютъ, что до такого низкаго уровня въ извстномъ отношеніи никогда еще не падала русская литература. Такъ исказилось и опошлилось эстетическое чутье, такъ загрубли и понизились умственные вкусы, такъ засорились и отупли головы, что самыя свтлыя и животрепещущія явленія не могутъ возбудить надлежащаго вниманія, не могутъ расшевелить умы, сдавленные рутиной. Причина такого грустнаго положенія длъ, конечно, заключается въ предшествовавшемъ развитіи русской литературы, въ образованіи, если можно такъ выразиться, извстныхъ наростовъ на мозгахъ, въ тхъ пробитыхъ и протертыхъ дорожкахъ и колеяхъ, на которыя теперь безпрестанно сбиваются умы нашихъ пишущихъ и читающихъ людей.

Знаете ли, напримръ, любезные читатели, какое окончательное мнніе составилось въ петербургской литератур о ‘Войн и Мир>, объ этомъ произведеніи, которое вы такъ хорошо знаете и такъ высоко цните? Это мнніе, которое можно встртить во многихъ журналахъ и которое всего ясне было высказано въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ состоитъ въ томъ, что ‘Война и Миръ’ есть произведеніе патріотическое, что авторъ льститъ въ немъ русскому патріотизму и тмъ единственно привлекъ своихъ читателей и стяжалъ успхъ.

Такимъ образомъ, наши критики пришли къ самому грубому пониманію, какое только возможно. Они подвели удивительное произведеніе гр. Л. Н. Толстаго подъ разрядъ явленій, съ которыми оно не иметъ ничего общаго, они причислили его къ тмъ произведеніямъ, которыя заимствуютъ свою силу не отъ художественносги, не отъ глубокаго проникновенія въ природу людей и событій, а отъ грубой лести могучимъ, а потому часто ослпляющимъ и увлекающимъ чувствамъ любви къ отечеству и народной гордости. Они хотли сказать и внушить другимъ, что ‘Война и Миръ’ есть произведеніе фальшивое, хотли заподозрить и отрицать то высокое служеніе правд, ту неподкупную искренность и добросовстность, съ которыми работалъ художникъ, которыя такъ ясно свтятся въ каждой его строк, даютъ такую непобдимую прелесть каждой его страниц!

Нчто подобное произошло и съ ‘Россіей и Европой’, хотя, разумется, въ меньшихъ размрахъ, такъ какъ дло шло не о художественномъ произведеніи, говорящемъ живыми образами, а о стать, требовавшей отъ читателей нкотораго усилія мысли. Точно также статья была встрчена упорнымъ молчаніемъ, точно также раздались потомъ отрывочные неблагосклонные отзывы и въ нихъ обнаружилось такое же легкомысліе, такое же неумнье уважать и предметъ, о которомъ идетъ рчь, и достоинства умственнаго труда, глубину и изящество работы автора. Смыслъ же отзывовъ былъ точно также самый пошлый и самый грубый, какой только можно придумать. Сказали, будто авторъ повторяетъ старое, давно извстное, воспользовавшись вопросительнымъ заглавіемъ одной главы, свели все содержаніе статьи на то, что авторъ признаетъ гніеніе Запада и пророчитъ ему гибель.

Такимъ образомъ, были упущены изъ виду вс т качества, которыя такъ высоко ставятъ это произведеніе. Упущена изъ виду совершенная оригинальность и новость основной мысли, упущена изъ виду та совершенная точность и опредленность, съ которою въ стать развивается эта мысль, и въ силу которой авторъ даетъ правильную и отчетливую формулировку многимъ идеямъ, до него высказывавшимся смутно и неправильно, упущена изъ виду, наконецъ, та многосодержательность и всесторонность, съ которою онъ трактуетъ свой предметъ.

Увы! любезные читатели, какъ ни ярки эти достоинства въ стать, о которой мы говоримъ, мы обнаружили бы самую наивную неопытность, если бы думали, что ихъ тотчасъ же надлежащимъ образомъ оцнятъ и поймутъ. Это дло трудное и мало кому доступное. Но насъ удивляетъ, что наша рецензенты какъ-будто и не подозрваютъ, что подобныя качества вообще могутъ существовать и что ихъ слдуетъ цнить. Посмотрите на г. П. Щ. Если бы онъ вообще цнилъ точность выраженій, опредленность мысли, разв онъ сталъ бы такъ наивно настаивать, что все равно сказать: Западъ гніетъ, или Западъ находится на такой-то опредленной точк развитія? Собственныя мысли нашихъ рецензентовъ такъ смутны, такъ мало имютъ опредленности, что они ничего подобнаго не могутъ представить и у другихъ и упорно держатся за истертыя фразы, за готовые формулы и ярлыки. Имъ дороги и милы эти ярлыки, потому что безъ нихъ они пропали бы въ путаниц собственныхъ понятій.

Рутина въ мышленіи, закоренлость въ извстныхъ формахъ и оборотахъ мысли, въ самыхъ выраженіяхъ и буквахъ затверженныхъ фразъ,— вотъ конечно самое большое препятствіе для распространенія новой мысли, для ея надлежащей оцнки. Стать г. Данилевскаго, конечно, нельзя было не встртить этого препятствія, и безъ сомннія она еще долго будетъ съ нимъ бороться.

Кто задумывался надъ нашими отношеніями къ Западу, кто понимаетъ важность этого существеннаго вопроса русской мысли и жизни, тотъ конечно не можетъ пропустить безъ вниманія усилій г. Данилевскаго дать новое, боле ясное и точное опредленіе этихъ отношеній. Предметъ величайшей важности. Мы ученики Запада, въ этомъ нтъ сомннія. Но люди, стоящіе за прогрессъ и всяческое развитіе, страннымъ образомъ не хотятъ и не признаютъ только одного прогресса, одного, самаго важнаго шага въ развитіи: они не хотятъ, чтобы мы когда-нибудь перестали быть учениками, они считаютъ дерзостію самую мысль о томъ, чтобы возрастающая сила духа и сознанія поставила насъ въ возможность выйти, наконецъ, изъ, подъ ферулы учителя, отнестись къ его словамъ свободно и сознательно и зажить собственною, незаимствованною умственною жизнью. Такъ въ школ преслдуется обидами и насмшками ученикъ, ршившійся имть свое мнніе, независимое отъ того, чему учитъ любимый и уважаемый наставникъ. Отсюда взаимное раздраженіе съ обихъ сторонъ, преувеличеніе мысли и слова. Несмотря на то, этотъ споръ все-таки составляетъ существеннйшій и важнйшій вопросъ самой школы, ибо все ученіе напрасно. вся школа не иметъ смысла, если ученикамъ суждено вчно оставаться учениками, если они никогда не дорастутъ до самостоятельности и зрлости.

Собственно говоря, вопросъ о нашей самобытной духовной жизни, о томъ отношеніи, въ которое мы должны поставить себя къ громадному и блистательному авторитету Европы, есть самый существенный изъ всхъ нашихъ вопросовъ. Онъ давно былъ поднимаемъ, принималъ различныя формы, постепенно зрлъ и раскрывался, и умереть и заглохнуть ему такъ же невозможно, какъ невозможно ребенку перестать расти, хотя этого иногда и желали бы нкоторые черезчуръ усердные педагоги. Поэтому для всякаго мыслящаго человка должно быть дорого и важно все, что касается вопроса такой огромной важности и очевидной неотлагаемости.

Что же мы длаемъ? Вотъ является человкъ, дающій новую, ясную и точную формулировку нашихъ отношеній къ Европ, формулировку, чуждую всякой легкомысленной дерзости, воздающую подобающую честь Европ, строго и всесторонне указывающую на коренныя различія міра славянскаго отъ міра романо-германскаго, подводящаго, наконецъ, весь вопросъ подъ его высшія начала, подъ новый общій взглядъ на всемірную исторію, подъ новое ученіе о культурно-историчеркихъ типахъ. Чмъ же встрчаетъ этотъ трудъ литература? ‘А, вы говорите, что Западъ гніетъ, мы знаемъ, все это старое, напрасная эрудиція…’

Изъ чего и слдуетъ, что литература наша легкомысленна, невжественна, исполнена предразсудковъ и весьма дурно понимаетъ свою собственную исторію и свои существенныя задачи.

А впрочемъ, любезные читатели, чего же другого можно было ожидать? Для разумющихъ истинное положеніе длъ мы не сказали ничего новаго. Наша литература, вообще говоря, самодовольная и гордящаяся своею прогрессивностію, въ сущности весьма мало соотвтствуетъ своему назначенію, далеко отстала отъ дйствительнаго развитія нашего самосознанія.

——

в) Россія и Европа. Взглядъ на культурныя и политическія отношенія славянскаго міра къ германо-романскому Н. Я. Данилевскаго. Изданіе исправленное и дополненное. Спб. 1871. {*} (‘Заря’. 1871, No 3).

{* Статья эта, напечатанная первоначально въ ‘Зар’ (1871, 3), была потомъ, съ нкоторыми сокращеніями и небольшимъ предисловіемъ. читана въ засданіи ‘С.-Петербургскаго Славянскаго Благотворительнаго Общества’ въ ноябр 1886 г., въ первую годовщину смерти (4 7 ноября 1885 г.) Н. Я. Данилевскаго. Статья вошла, съ измненіями также, и въ предисловіе къ 5 изд. ‘Россіи и Европы’. Помщаемъ ее здсь въ полномъ вид, т. е. по тексту ‘Зари’ и съ названнымъ ‘предисловіемъ’. Изд.}

Память Н. Я. Данилевскаго драгоцнна для Славянскаго Общества не только, какъ память полезнаго дятеля по государственному хозяйству, отличнаго русскаго натуралиста, пламеннаго патріота, человка явно и тайно длавшаго приношенія на славянское дло изъ своего трудоваго имущества, но главное, и больше всего, какъ учителя тхъ идей, которыя лежатъ въ самой основ Общества, составляютъ его душу. Въ этомъ отношеніи заслуга Н. Я. Данилевскаго такъ велика, что размровъ ея мы теперь еще и опредлить не можемъ. Онъ написалъ книгу Россія и Европа, которую можно назвать катихизисомъ или кодексомъ славянофильства: такъ полно, точно и ясно въ ней изложено ученіе о славянскомъ мір и его отношеніи къ остальному человчеству. Скажемъ здсь нсколько словъ объ этой книг, постараемся указать ея особенности и высокія достоинства. {Это — предисловіе.}

Книга эта состоитъ изъ ряда статей, явившихся въ ‘Зар’ 1869 года. Въ новомъ изданіи тщательно исправлены опечатки и всякіе случайные недосмотры перваго печатанія, прибавлено подробное оглавленіе и, кром того, сдланы авторомъ нкоторыя, впрочемъ не очень значительныя, измненія и дополненія.

Произнести надъ нимъ сужденіе — мы здсь не хотимъ, такъ какъ это задача очень трудная, и дло еще подождетъ. Но мы желаемъ сдлать нкоторыя замчанія, не безполезныя для тхъ, кто вздумаетъ судить о ‘Россіи Европ’, для всякаго рода охотниковъ до произнесенія сужденій и объявленія приговоровъ.

Есть книги, которыя совмщаютъ въ себ и завершаютъ собою цлые періоды въ развитіи науки, литературы, изображаютъ собою смыслъ цлаго направленія духовной дятельности. Такъ, положимъ, стихи Пушкина представляютъ намъ всю ту поэзію, которая развилась у насъ посл Карамзинскаго переворота, множество поэтовъ, существовавшихъ передъ Пушкинымъ и въ одно время съ нимъ, такъ сказать, поглощены и сосредоточены въ произведеніяхъ нашего величайшаго поэта. Точно также, напримръ, Гегель совмщаетъ въ себ всю нмецкую философію посл Банта, онъ есть настоящій представитель всего этого періода, мыслитель, въ которомъ съ наибольшею силою и ясностію выразилось все тогдашнее направленіе философіи. Точно также книга Дарвина ‘О происхожденіи видовъ’ завершила собою цлое направленіе, существовавшее въ наук объ организмахъ, возвела на степень научной теоріи предположенія и соображенія многихъ ученыхъ.

Подобное отношеніе существуетъ, очевидно, между книгою Н. Я. Данилевскаго и тмъ направленіемъ нашей литературы, которое извстно подъ именемъ славянофильства. Мы не возьмемся сейчасъ сказать, въ какой мр эта книга завершаетъ и совмщаетъ въ себ славянофильскія ученія — это другой вопросъ, но что она иметъ такое завершающее и представительное значеніе — въ томъ невозможно сомнваться. Быть можетъ, со временемъ Н. Я. Данилевскій будетъ считаться славянофиломъ по преимуществу, кульминаціонной точкой въ развитіи этого направленія, писателемъ, сосредоточившимъ въ себ всю силу славянофильской идеи. Если имя Хомякова никогда не забудется въ исторіи русской мысли, то можетъ быть то, что сказалъ Данилевскій, будетъ боле памятно, сильне и ясне отразится въ умахъ.

Но, положимъ, даже не такъ, положимъ, Данилевскому не суждено стоять не то что выше, а лишь впереди предшествовавшихъ славянофиловъ, во всякомъ случа ‘Россія и Европа’ есть книга, по которой можно изучать славянофильство всякому, кто его желаетъ изучать. Съ появленіемъ этой книги уже нельзя говорить, что мысли о своеобразіи славянскаго племени, о Европ, какъ о мір намъ чуждомъ, о задачахъ и будущности Россіи и т. д., что эти мысли существуютъ въ вид журнальныхъ толковъ, намековъ, мечтаній, фразъ, аллегорій, нтъ, славянофильство теперь существуетъ въ форм строгой, ясной, опредленной, въ такой точной и связной форм, въ какой никакое другое ученіе у насъ не существуетъ. Силою вещей и логическимъ ходомъ развитія разрушены у насъ разныя западническія попытки построить опредленные взгляды на наше политическое и умственное развитіе, на т цли, къ которымъ намъ нужно стремиться въ просвщеніи и гражданской жизни. Мы не разъ высказывали въ ‘Зар’, что, несмотря на храбрый тонъ иныхъ журналовъ, почти вся груда печатной бумаги, ежедневно появляющейся на нашемъ литературномъ рынк, не иметъ твердой подкладки, не содержитъ ясной и опредленной мысли, не только правильной, но и ложной. Времена гегелизма, соціализма, нигилизма миновали, а новаго взгляда никакого нтъ. При такомъ положеніи длъ большой контрастъ представляетъ славянофильское ученіе, которое выступаетъ съ книгою Данилевскаго, какъ съ нкотораго рода полнымъ катехизисомъ.

Тутъ намъ слдуетъ разсмотрть возраженіе, обыкновенно длаемое противъ книгъ такого рода, какъ ‘Россія и Европа’. Говорятъ, и уже успли сказать нсколько разъ, что въ этой книг нтъ ничего новаго. Этотъ вопросъ о новости чрезвычайно труденъ, и этою трудностію всегда пользовались люди, недоброжелательствующіе самому длу. Что новаго въ Пушкин? Повидимому, у него все то же, что у Жуковскаго, Батюшкова, Козлова и пр. Тотъ же языкъ, т же формы произведеній, одинаковые литературные привычки и пріемы. Между тмъ, въ сущности, новость огромная: созданіе русской поэзіи, основаніе русской литературы. Что новаго у Гегеля? Не даромъ же Фихте и Шеллингъ жаловались, что онъ все хорошее, и основную мысль и методу, взялъ у нихъ, а самъ только испортилъ свои заимствованія. Наконецъ, что новаго у Дарвина? Какую часть его теоріи вы не возьмите, все было уже сказано и даже не разъ, и многое очень давно. Итакъ, уловить новое вовсе не легко. Иной скептикъ готовъ будетъ, пожалуй, сказать, что и великолпный домъ, который онъ видитъ въ первый разъ, не представляетъ ему ничего новаго, такъ какъ онъ уже давно видлъ кучи кирпичей, изъ которыхъ этотъ домъ построенъ.

Но въ настоящемъ случа для читателя, сколько-нибудь внимательнаго и серьезнаго, не можетъ быть, намъ кажется, никакого вопроса и сомннія. Въ книг Данилевскаго все новое, отъ начала до конца, она не есть сводъ и повтореніе чужихъ мнній, она содержитъ только одни собственныя мннія автора, мысли, никмъ и никогда еще не сказанныя, почему онъ и почелъ за нужное ихъ высказать. ‘Россія и Европа’ есть книга совершенно самобытная, отнюдь не порожденная славянофильствомъ въ тсномъ, литературно-историческомъ смысл этого слова, не составляющая дальнйшаго развитія уже высказанныхъ началъ, а напротивъ, полагающая новыя начала, употребляющая новые пріемы и достигающая новыхъ, боле общность результатовъ, въ которыхъ славянофильскія положенія содержатся какъ частный случай. Когда мы, несмотря на то, называемъ ученіе ‘Россіи и Европы> славянофильствомъ, то мы разумемъ здсь славянство въ отвлеченномъ, общемъ, идеальномъ смысл, собственно говоря, это вовсе не славянофильство, а особое ученіе Данилевскаго, такъ сказать ‘данилевщина’. Данилевщина включаетъ въ себ славянофильство, но не наоборотъ. Такъ точно гегелевщина была, дйствительно, новымъ явленіемъ и завершила собою шеллингизмъ и фихтеизмъ.

Новыя явленія въ умственномъ мір мы часто принимаемъ за старыя, давно намъ знакомыя: ошибка самая естественная. Новыя явленія часто заставляютъ насъ расширять и обобщать смыслъ прежнихъ понятій: такъ, съ появленіемъ ‘Россіи и Европы’ мы должны расширить и обобщить смыслъ давно употребляемаго термина славянофильство. Оказалось, что это есть ученіе, вовсе не похожее на то, что мы привыкли называть славянофильствомъ.

Въ чемъ же сходство и въ чемъ различіе? Сходство, очевидно, заключается въ въ практическихъ выводахъ. Понятно, что Н. Я. Данилевскій, говоря о потребностяхъ Россіи, о тхъ стремленіяхъ, которыхъ ей слдуетъ держаться, въ значительной мр долженъ былъ совпадать съ прежними славянофилами. Люди, живо и глубоко чувствующіе интересы своей родины, любовно вникающіе въ ея историческую судьбу, конечно никогда не разойдутся далеко по вопросамъ, что слдуетъ любить, чего слдуетъ желать. Въ этомъ отношеніи, какъ мы видли на множеств примровъ, сердечная проницательность заставляетъ многихъ говорить и дйствовать даже вопреки своему образу мыслей, вопреки самымъ яснымъ началамъ, ими исповдуемымъ. Есть случаи, когда вся Россія, можно сказать, обращается въ славянофиловъ.

Но иное дло стремиться, повинуясь какому-то инстинкту, и иное дло — возвести эти стремленія въ сознательные взгляды и согласовать ихъ съ нашими общими и высшими началами. И вотъ гд существенное отличіе Н. Я. Данилевскаго. Если всякій мужикъ есть въ сущности славянофилъ, если самые ярые западники иногда говорятъ за одно съ мужиками, если, наконецъ, прежніе славянофилы врно поняли не только интересы, но и самый духъ своего народа, то Данилевскій есть именно тотъ писатель, который представилъ наиболе строгую теорію для этихъ стремленій, который нашелъ для нихъ общія и высшія начала, начала новыя, до него никмъ не указанныя. Вотъ гд главная оригинальность ‘Россіи и Европы’.

Эта книга названа слишкомъ скромно. Она вовсе не ограничивается Россіею и Европою, или даже боле широкими предметами, міромъ славянскимъ и міромъ германо-романскимъ. Она содержитъ въ себ новый взглядъ на всю исторію человчества, новую теорію всеобщей исторіи. Это не публицистическое сочиненіе, котораго вся занимательность заимствуется отъ извстныхъ практическихъ интересовъ, это сочиненіе строго-научное, имющее цлью добыть истину относительно основныхъ началъ, на которыхъ должна строиться наука исторіи. Славянство и отношенія между Россіею и Европою суть не боле, какъ частный случай,— примръ, поясняющій общую теорію.

Главная мысль Данилевскаго чрезвычайно оригинальна, чрезвычайно интересна. Онъ далъ новую формулу для построенія исторіи, формулу гораздо боле широкую, чмъ прежнія, и потому, безъ всякаго сомннія, боле справедливую, боле научную, боле способную уловить дйствительность предмета, чмъ прежнія формулы. Именно, онъ отвергъ единую нить въ развитіи человчества, ту мысль, что исторія есть прогрессъ нкотораго общаго разума, нкоторой общей цивилизаціи. Такой цивилизаціи нтъ, говоритъ Данилевскій, а существуютъ только частныя цивилизаціи, существуетъ развитіе отдльныхъ культурно-историческихъ типовъ.

Очевидно, прежній взглядъ на исторію былъ искусственный, насильственно подгоняющій явленія подъ формулу, взятую извн, подчиняющій ихъ произвольно придуманному порядку. Новый взглядъ Данилевскаго есть взглядъ естественный, не задающійся заране принятою мыслью, а опредляющій формы и отношенія предметовъ на основаніи опыта, наблюденія, внимательнаго всматриванія въ ихъ природу. Переворотъ, который ‘Россія и Европа’ стремится внести въ науку исторіи, подобенъ внесенію естественной системы въ науки, гд господствовала система искусственная. Подобные перевороты совершили — въ ботаник Жюссье, въ зоологіи Кювье, въ астрономіи Коперникъ, въ химіи Лавуазье и проч.

Философская идея, которая руководитъ подобныхъ ученыхъ, иметъ чрезвычайную простоту и широту. Ее можно назвать смиреніемъ передъ предметами. Между тмъ какъ другіе, особенно нмцы, ломаютъ по своему природу, заставляютъ ее подчиняться извстнымъ идеямъ, готовы видть неправильность и уродство во всемъ, что несогласно съ ихъ разумомъ, истинный натуралистъ отказывается отъ такой слпой вры въ разумъ, ищетъ откровеній и указаній не въ собственныхъ мысляхъ, а въ предметахъ. Тутъ есть вра въ то, что міръ и его явленія гораздо глубже, богаче содержаніемъ, обильне смысломъ, чмъ бдныя и сухія построенія нашего ума.

Для обыкновеннаго историка такое явленіе, какъ напримръ Китай, есть нчто неправильное и пустое, какая-то ненужная безсмыслица. Поэтому о Кита и не говорятъ, его выкидываютъ за предлы исторіи. По систем Данилевскаго, Китай есть столь же законное и поучительное явленіе, какъ греко-римскій міръ, или гордая Европа.

Итакъ, вотъ какую важность, какой высокій предметъ д какую силу иметъ та новая, собственно Даниловскому принадлежащая исходная точка зрнія, которая развита въ ‘Россіи и Европ’. Столь же оригинальна и та мастерская разработка, которой подвергнута исторія съ этой точки зрнія. Если многіе выводы получились славянофильскіе, то они, такимъ образомъ, пріобрли совершенно новый видъ, получили новую доказательность, которой, очевидно, не могли имть, пока не существовали начала, въ первый разъ указанныя въ этой книг.

Авторъ ‘Россіи и Европы’ нигд не опирается на славянофильскія ученія, какъ на что-нибудь уже добытое и дознанное. Напротивъ, онъ исключительно развиваетъ свои собственныя мысли и основываетъ ихъ на своихъ собственныхъ началахъ. Свое отношеніе къ славянофильству онъ отчасти указалъ въ слдующемъ мст:

‘Ученіе славянофиловъ было не чуждо оттнка гуманитарности, что впрочемъ иначе и не могло быть, потому что оно имло двоякій источникъ: германскую философію, къ которой оно относилось только съ большимъ пониманіемъ и большею свободою, чмъ его противники, и изученіе началъ русской и вообще славянской жизни — въ религіозномъ, историческомъ, поэтическомъ и бытовомъ отношеніяхъ. Если оно напирало на необходимость самобытнаго національнаго развитія, то отчасти потому, что, сознавая высокое достоинство славянскихъ началъ, а также видя успвшую уже выказаться, въ теченіе долговременнаго развитія, односторонность и непримиримое противорчіе началъ европейскихъ, считало, будто бы славянамъ суждено разршить общечеловческую задачу, чего не могли сдлать ихъ предшественники. Такой задачи, однакоже, вовсе не существуетъ.’ (‘Россія и Европа’,стр. 120).

Итакъ, у Н. Я. Данилевскаго и источникъ другой, и главный выводъ не похожъ на славянофильскій. Н. Я. Данилевскій не держится германской философіи, не стоитъ къ ней даже и въ тхъ очень свободныхъ отношеніяхъ, въ которыхъ стоятъ славянофилы. Слдовательно, въ извстномъ смысл, онъ самостоятельне. Его философію можно бы сблизить съ духомъ естественныхъ наукъ, напримръ съ взглядами и пріемами Кювье, но едва-ли бы это не было совершенною натяжкою, такъ какъ общій научный духъ не можетъ быть считаемъ какимъ-то особымъ ученіемъ.

Главный выводъ ‘Россіи и Европы’ столь же самостоятеленъ и столь же поразителенъ своею простотою и трезвостію, какъ и вся эта теорія: славяне не предназначены обновить весь міръ, найти для всего человчества ршеніе исторической задачи, они суть только особый культурно-историческій типъ, рядомъ съ которымъ можетъ имть мсто существованіе и развитіе другихъ типовъ. Вотъ ршеніе, разомъ устраняющее многія затрудненія, полагающее предлъ инымъ несбыточнымъ мечтаніямъ и сводящее насъ на твердую почву дйствительности. Сверхъ того очевидно, что это ршеніе чисто славянское, представляющее тотъ характеръ терпимости, котораго вообще мы не находимъ во взглядахъ Европы, насильственной и властолюбивой не только на практик, но и въ своихъ умственныхъ построеніяхъ. Да и вся теорія Н. Я. Данилевскаго можетъ быть разсматриваема, какъ нкоторая попытка объяснить положеніе славянскаго міра въ исторіи,— эту загадку, аномалію, эпициклъ для всякаго европейскаго историка. Въ силу того исключительнаго положеніе среди другихъ народовъ, которому въ исторіи нтъ вполн равнаго примра, славянамъ суждено измнить укоренившіеся въ Европ взгляды на науку исторіи, взгляды, подъ которые никакъ не можетъ подойти славянскій міръ.

Читатели чувствуютъ, что мы говорили о предметахъ важныхъ, сложныхъ, о которыхъ можно говорить много и долго. Но задача наша въ этой статейк состояла въ томъ, чтобы указать на главныя черты книги Н. Я. Данилевскаго. Изъ нихъ виденъ многообразный характеръ этой книги, но спшимъ прибавить, что понятіе о ней будетъ еще далеко не полное. Богатство мыслей, обиліе дйствительнаго содержанія такъ велико, что новыя стороны дла открываются на каждой страниц. Это сочиненіе удивительнымъ образомъ сочетало въ себ жаръ глубокаго чувства и холодную строгость науки, оно есть пламенное воззваніе и вмст точная, глубокомысленно-соображенная теорія.

Повторяемъ, мы не судимъ о труд Н. Я. Данилевскаго, а только указываемъ на т его черты, о которыхъ слдуетъ судить, которыя никакъ не должны быть оставлены безъ вниманія. Что же касается до насъ лично, то мы слишкомъ полны удивленія и признательности къ этимъ новымъ откровеніямъ, чтобы поставить себя въ положеніе ихъ судьи.

1871, 20 марта.

Читайте также: