'Наследники'. Д. И. Стахеева, Страхов Николай Николаевич, Год: 1875 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

Н. Н. Страховъ

‘Наслдники’. Д. И. Стахева.

Повстъ въ двухъ частяхъ, заключающая въ себ описаніе жизни, дятельности, страданій, радостей, увлеченій и доблестныхъ поступковъ одного весьма почтеннаго и весьма ученаго, но отчасти легкомысленнаго статскаго совтника и нкоторыхъ другихъ лицъ, достойныхъ вниманія читателя. 2 тома. Спб. 1875 *).

(‘Русскій Встникъ’. 1875, 6 кн.)

Н. Страховъ. Критическія статьи. Томъ второй. (1861—1894).

Изданіе И. П. Матченко. Кіевъ, 1902.

*) Разборъ настоящей повсти г. Стахева предваренъ длиннымъ предисловіемъ общаго литературнаго характера, которое, въ вид самостоятельной статьи, вошло въ книгу ‘Замтки о Пушкин и другихъ поэтахъ’ подъ заглавіемъ — ‘Объ ироніи въ русской литератур’ (см. изд. 2-е, стр. 180). ‘Все это длинное вступленіе, говоритъ авторъ, мы почли нужнымъ сдлать по поводу явленія само по себ весьма скромнаго, но, по крайнему нашему убжденію, заслуживающаго того, чтобы не пройти совсмъ незамченнымъ. Мы говоримъ о повсти г. Стахева’ (‘Рус. Встн.’ стр. 807). Предисловіе это мы поэтому опускаемъ. Изд.

Колебанія въ разныя стороны, до сихъ поръ продолжающіяся посл Гоголя, посл того какъ онъ своею ироніей какъ-бы нарушилъ равновсіе художественныхъ силъ, показываютъ, какъ трудно нашимъ писателямъ найти твердую точку опоры и правильную, не колеблющуюся подъ ногами дорогу. И вотъ почему такія явленія, какъ повсть г. Стахева, хотя бы и не отличались яркими достоинствами, производятъ на насъ необыкновенно пріятное впечатлніе. Вы вдругъ видите, что писатель съ талантомъ хотя и попадаетъ въ нкоторыя изъ обыкновенныхъ уклоненій, но чувствуетъ истинныя требованія искусства и, наконецъ, выбирается на прямой путь, указываемый ими. Дарованіе г. Стахева иметъ такой складъ, который длаетъ изъ него подражателя Гоголю, но не копировщика, а, такъ сказать, оригинальнаго подражателя, который впадаетъ въ тонъ образца невольно, по требованію своей собственной натуры. Чистый Гоголевскій тонъ, который такъ сильно подйствовалъ, когда послышался въ первый разъ, однакоже къ величайшему удивленію не повторялся, не появлялся у другихъ писателей. Очевидно, этотъ тонъ вовсе не легко брать и выдерживать. У г. Стахева онъ появляется въ большей чистот. Но изъ этого тона требуется выходъ, и г. Стахевъ пошелъ по дорог, которая всего пряме ведетъ къ выходу. Эта прямая дорога — юморъ.

Юморъ, какъ извстно, есть насмшливое, шутливое изложеніе важныхъ предметовъ, пріемъ почти обратный пріему ироніи. Писатель, повидимому, смется надъ описываемыми предметами, говоритъ о нихъ легкимъ, часто ироническимъ тономъ, но въ сущности онъ ихъ любитъ и вообще считаетъ то, что разсказываетъ, дломъ серьезнымъ. У Гоголя серьезенъ не предметъ, къ которому иронія относится, а сама иронія, у юмористическаго писателя серьезна не иронія, а самый предмтъ.

Отсюда видно, какъ свободна и широка эта форма. Она какъ-будто способна изобразить жизнь во всей ея двойственности, взять ее и съ комической и съ трагической стороны. Шутливая рчь, заключающая серьезный смыслъ, не составляетъ никакого противорчія съ рчью совершенно прямою и серьезною. Поэтому писателю дается полная свобода употреблять и ту и другую рчь, и онъ пользуется ими по мр силы и надобности. Гд предметъ труденъ и глубокъ, авторъ прибгаетъ къ особенному пріему, начинаетъ подсмиваться, длаетъ намеки, боковые штрихи и, такимъ образомъ, заставляетъ самого читателя создать образъ того чувства, которое хочетъ описать. Давъ читателю понять свое сочувствіе, серьезность и глубину дла, авторъ умышленно пускается въ мелочныя подробности, въ описаніе будничныхъ и пошлыхъ чертъ: контрастъ, который при этомъ получается, усиливаетъ впечатлніе. Предметъ не исчерпывается, не получаетъ опредленности, но тмъ лучше — чувству и воображенію читателя дается полный просторъ.

Такъ пишутся большинство англійскихъ романовъ, ихъ безпрерывный юморъ скрываетъ подъ собою нкоторое серьезное значеніе, признаваемое за описываемыми явленіями, нельзя говорить о предмет съ юморомъ, не питая къ нему никакой любви. Конечно, эта форма все-таки половинчатая, не вполн художественная, но она и не анти-художественная, она законная, переходная форма. Читая Диккенса, вы никогда не упрекнете его ни въ скук, ни въ неврности тона.

Авторъ ‘Наслдниковъ’ представляетъ намъ, какъ мы сказали, и тонъ, по мстамъ напоминающій Гоголя, и кром того юморъ, иногда замчательно правильный. Изъ лицъ, выведенныхъ имъ на сцену, онъ къ нкоторымъ питаетъ глубочайшее сочувствіе и описалъ ихъ юмористически.

Недостатки ‘Наслдниковъ’, можно сказать — рутинные, наслдованные, тогда какъ достоинства самобытныя. Главный недостатокъ — привычка къ обыкновенному въ вашей литератур реализму, по которой авторъ считаетъ законнымъ тщательное описаніе сценъ и явленій, имющихъ иногда очень слабый интересъ. Тмъ не мене повсть представляетъ большую стройность, ясность и законченность. Можно упрекнуть ее въ растянутыхъ или слабыхъ мстахъ, но въ сочиненіи, въ фальши — невозможно. Взяты люди истинно-русскіе — люди, которые больше или меньше равнодушны къ богатству, къ имуществу (наслдство — вншняя тема разсказа) и не умютъ съ нимъ справиться, взяты также русскія семейныя отношенія, то отсутствіе связи и теплоты между отцами и дтьми, которое у насъ такъ нердко. Это — повсть о русскихъ людяхъ, которыхъ слдуетъ назвать хорошими, но которые вчно носятся съ какими-то порывами и никакъ не умютъ устроиться въ жизни.

Вмсто подробнаго разбора приведемъ лучше два, три мста, которыя будутъ для читателей обращикомъ таланта автора и вмст подтвердятъ наши слова о смысл, который имютъ его художественные пріемы, и о чистот, до которой они иногда достигаютъ.

Вотъ описаніе, напомнившее намъ манеру Гоголя, хотя смягченную. Сцена происходить въ вагон третьяго класса, въ которомъ дутъ два героя разсказа: деревенскій священникъ, отецъ Вароломей, и бдный молодой учитель Чухлымовъ.

‘Поздъ приближался къ Петербургу. Шелъ дождь, небо заволоклось тучами, и скука путешествія еще боле увеличилась, по временамъ, во время остановокъ на станціяхъ, слышалось однообразное стучанье дождя въ желзныя крыши вагоновъ.

— А ректоръ семинаріи, продолжалъ разсказывать отецъ Вароломей,— этотъ вчно-памятный мн ректоръ, по свойствамъ своего нрава уподоблялся Ироду…

Но раздался продолжительный свистокъ, и Чухлымовъ вздохнулъ во всю грудь, уже не слыша, что такое сдлалъ семинарскій Иродъ.

— Это, поистин говоря, было избіеніе младенцевъ…

Продолжать дале уже не представлялось никакой возможности. Публика стала подниматься съ своихъ мстъ, нкоторые торопливо вскакивали, испуганно осматривались со сна, другіе сладко потягивались и звали во весь ротъ.

Какая-то толстая купчиха, закутанная шалями и шарфами, точно на двор были трескучіе морозы, охватила въ испуг обими руками кучу подушекъ, на которыхъ, сидя, спала и испуганно зашептала: ‘ахъ, батюшки, не горимъ ли.’ Вылзали изъ-подъ скамей и показывались на свтъ Божій неизвстно откуда взявшіяся лица: проворно вылзъ, точно изъ-подъ пола, какой-то блобрысый мужичонко и видя, что появленіе его возбудило хохотъ товарищей, самъ захихикалъ себ подъ носъ оттого, что, не просыпаясь, дохалъ отъ Волочка дo Петербурга, черпая борода медленно, точно крадучись, высовывалась изъ-подъ скамьи и вылзъ оттуда цлый татаринъ, да такой толстый, что изъ него легко можно было выкроить троихъ, вскочилъ на ноги, какъ встрепанный солдатъ, и сталъ поспшно оправлять свою аммуницію, появились саквояжи, чемоданы, ящики и пр. и пр. Татаринъ, выбравшись изъ своей засады, слъ тутъ же на полу и, предварительно погладивъ ладонью голову, сталъ напяливать на засаленную тюбетейку высокую баранью шапку, но, выбитый изъ своей позиціи общимъ движеніемъ пассажировъ, онъ въ свою очередь поднялся на коротенькія ноги, сильно крякнулъ и началъ икать. Высокій, сухощавый, съ длинною сдою бородой купецъ вздыхалъ на весь вагонъ и, смотря съ темную даль неба, молился Богу.

— Иванъ Сидоришь, ты? крикнулъ онъ купцу.

Купецъ молча молился, не поворачивая головы.

— Иванъ Сидоришь, ты? опять повторилъ Татаринъ, пробираясь поближе къ купцу.

— Ну я, видишь чай, сердито отвтилъ купецъ, окончивъ молитву.

Татаринъ такъ быстро заговорилъ. что кром купца разговоръ этотъ для всхъ остальныхъ сливался въ одну общую трескотню, только и можно было понять между интервалами икоты: ‘я, судыръ мой, полъ, судырь мой, и заснулъ, судырь мой, подъ эта самая сиднья, судырь мой,’ потомъ опятъ шла трескотня до новой икоты.

Поздъ шелъ уже между строеніями, и по причин темнаго ненастнаго вечера можно было по временамъ видть, какъ вблизи рельсовъ двигались человческія фигуры съ фонарями, точно мрачные заговорщики въ какомъ-нибудь таинственномъ роман. Втеръ сердито вылъ и шумлъ: кондукторъ растворилъ дверь вагона и сталъ въ проход, оставаясь безучастнымъ къ нетерпнію публики и, можетъ быть, занятый своими соображеніями о стеариновыхъ огаркахъ, которые, при позднемъ зажиганіи и раннемъ тушеніи вагонныхъ фонарей, составляли нкоторую статью его доходовъ. Публика тснилась къ выходу. Отецъ Вароломей расчесывалъ широкимъ блымъ гребнемъ волосы и, окончивъ такимъ образомъ приготовленія къ прізду въ столичный городъ, обратился къ Чухлымову:

— До повиданія, почтеннйшій Иванъ Петровичъ, до повиданія. Если Господь благословитъ, можетъ быть и паки встртимся на пути жизни.

Публика безпокоила отца Вароломея, начиная выходить, такъ какъ поздъ уже остановился. Кто-то, наконецъ, сильно двинулъ его въ спину и увлекъ отъ Чухлымова, который напослдокъ услыхалъ только фразу отца Вароломвя, обращенную уже къ публик:

— Почтенные господа, недовольнымъ голосомъ произнесъ онъ, стараясь запахнуть рясу,— почтенные господа, нужно поблагородне, я такъ предполагаю…

Мужики вздвали на спины мшки и совершенно исчезали за ними, такъ что въ одномъ конц вагона вмсто людей оказалась цлая куча громадныхъ мшковъ, которые какъ-будто сами собою двигались и расталкивали публику. Недовольные этимъ волшебнымъ превращеніемъ отталкивали отъ себя мшки, и тогда точно изъ глубины ихъ слышалось сердитое ворчанье:

— Не налягай больно-то, ей!

— Ослобони маненько, почтенный!

Дале послышался громкій крикъ, покрывшій весь шумъ движенія и говоръ толпы:

— Робята, держись плотне, оно ловчй будетъ, не свалятъ…

Но надъ этимъ окрикомъ старался взять верхъ другой.

— Не вались, Микитка, эка обрадовался, дьяволъ! И затмъ вс мшки высыпали на платформу.’ {‘Наслдники’, ч. II, стр. 64—68.} Приведемъ еще сцену, которая непосредственно слдуетъ: ‘Чухлымовъ былъ еще въ вагон. Наклонившись, чтобы поднять стоявшій на полу сакъ-вояжъ, онъ почувствовалъ подъ ногой что-то мягкое, взялъ въ руку, посмотрлъ и вздрогнулъ: поднятая вещь оказалась бумажникъ, повидимому, туго набитый деньгами. Въ памяти Чухлымова быстро возобновились впечатлнія вечера: онъ вспомнилъ, что сдой купецъ въ сумерки этого дня ‘отъ нечего длать’ укладывался на полу вагона вблизи его мста, ему какъ-будто снова послышался шопотъ купца, когда онъ, повертываясь на голомъ полу съ боку на бокъ, шепталъ, тяжело вздыхая: ‘Господи, прости мои великія согршенія!’ и затмъ считалъ: ‘семь полтинъ — три съ полтиною.’

Чухлымовъ началъ торопливо, нервически хватать свои вещи и такъ сильно дышалъ, какъ-будто бы только что вбжалъ на вершину крутой горы. Захвативъ подушки и сакъ-вояжъ, онъ бросился впередъ, расталкивая публику, не замчая и не слыша, какъ сыплются на него со всхъ сторонъ толчки и ругательства. Въ это время онъ думалъ только объ одномъ, какъ бы догнать купца, который вышелъ уже изъ вагона и, идя рядомъ съ татариномъ, что-то разсказывалъ ему, сильно размахивая длинными руками суконной чуйки. Отецъ Вароломей тоже подвернулся подъ руку Чухлымова и тоже проворчалъ что-то относительно благородства, но догадавшись, что толчокъ получилъ ни отъ кого другого, какъ отъ его недавняго собесдника и видя, что этотъ милый собесдникъ чмъ-то встревоженъ до крайности и ничего не замчаетъ вокругъ себя, отецъ Вароломей самъ ускорилъ шаги, слдуя за нимъ.

Чухлымовъ, наконецъ, догналъ купца и остановилъ его.

Отецъ Вароломей видя, что Чухлымовъ что-то заговорилъ съ купцомъ, посовстился близко подойти и остался въ нкоторомъ отдаленіи, какъ говорится ‘на сторож’, чтобы въ случа надобности подать помощь своему недавнему собесднику.

— Послушайте, остановитесь на одну минуту, задыхаясь сказалъ Чухлымовъ купцу.

— Ась! Что теб, голубчикъ? удивленно спросилъ купецъ.

— Осмотритесь, не потеряли ли вы что-нибудь?

— Ни талкуй, чево напрасна, торопилъ татаринъ, дергая купца за руку,— ни талкуй, или знай…

— Послушайте…

Но купецъ уже вздрогнулъ и выраженіе испуга охватило его старческое лицо. Онъ быстро распахнулъ свою чуйку, откинулъ полу длиннаго кафтана и сунулъ руку въ одинъ карманъ, другой, вдругъ точно остолбенлъ.

— Владычица! Смерть моя! прошепталъ онъ потомъ и затрясся весь, точно вдругъ охватилъ его сильнйшій припадокъ лихорадки.

— Успокойтесь, успокойтесь! зашепталъ въ свою очередь Чухлымовъ.

— Голубчикъ! Нашелъ что ли? Говори, не томи… Умру! со слезами бросился къ нему купецъ.

— Шту такая, шту такая? затораторилъ татаринъ и засуетился, торопливо обращаясь то къ одному, то къ другому, но на него не обращали никакого вниманія.

— Иванъ Сидоришь, шту такая? приставалъ онъ къ купцу.

— Уйди ты, ради Христа! Уйди! ахъ, ахъ Господи! стоналъ купецъ.— Да говори же, голубчикъ… ахъ!..

— Вы что, собственно, потеряли? едва могъ спросить Чухлымовъ, самъ до крайности встревоженный испугомъ купца.

— Батюшка! Кормилецъ!.. Бумажникъ обронилъ, бумажникъ съ деньгами… Голубчикъ! отдай… Давай!.. Давай!..

— Какого цвта?.. силился еще спросить Чухлымовъ, давно готовый возвратить находку.

— Зеленый, родимый мой… Не мучь… Умру!.. Зеленый, краснымъ гайтанчикомъ перевязанъ, этакъ крестъ на крестъ… Царица Небесная! Владычица!.. А старуха-то еще сколько наказывала беречь….

Отецъ Вароломей стоялъ въ сторон… Да нтъ, это не отецъ Вароломей стоялъ около стны: это былъ совсмъ другой человкъ, блдный и испуганный, страдающій: на лиц его, точно въ зеркал, отражались вс т болзненныя ощущенія, которыя испытывалъ купецъ, тревога, испугъ и страшное томительное ожиданіе того, чмъ все это, наконецъ, окончится. Отецъ Вароломей, казалось, боле купца боялся за развязку и ждалъ, ждалъ нетерпливо, съ замираніемъ сердца…

Черезъ нсколько мгновеній купецъ плакалъ, обнималъ отъ радости Чухлымова и предлагалъ денегъ.

— На, возьми тысячу, голубчикъ, не брезгуй, пригодятся… Не жаль, ей-ей не жаль…

— Что вы, помилуйте! За что же я буду брать… Я радъ, что все такъ благополучно кончилось, отвтилъ Чухлымовъ и пошелъ дальше.

— Святой человкъ! Да скажи хоть имя-то, хоть такъ обинякомъ… Гд живешь-то, хоть сказки.

Но Чухлымовъ шагалъ уже далеко и не оглядывался.

Отецъ Вароломей оставался еще нсколько времени въ полнйшемъ изумленіи, потомъ, точно опомнившись, вдругъ бгомъ пустился впередъ, слдомъ за Чухлымовымъ.

Татаринъ и купецъ все еще стояли на томъ же мст, гд послдній получилъ обратно бумажникъ. Татаринъ сначала подозрвалъ въ Чухлымов какого-нибудь хитраго мазурика (Петербургъ, вдь, думалъ онъ), но, догадавшись въ чемъ дло, всплеснулъ руками и почти вслухъ сказалъ: ‘шайтанъ (дьяволъ) Хайбулка!’ видимо въ укоръ самому себ за то, что не тамъ спалъ, гд слдовало, какъ оказалось по обстоятельствамъ. Купецъ, между тмъ, перекрестившись разъ пятнадцать, сталъ размышлять: ‘дурачокъ, надо-быть, этотъ паренекъ-то’, и черезъ нсколько времени думалъ: ‘а можетъ статься, это вовсе и не человкъ, а ангелъ Божій явился во образ человческомъ’, но еще черезъ нсколько секундъ размышлялъ уже совершенно иначе: куда ужь намъ, думалъ онъ, до ангельскихъ услугъ,— наше мсто въ аду, можетъ только по милосердію Божію, да за молитвы святыхъ угодниковъ сподобимся принять кончину съ покаяніемъ и избавимся мукъ преисподнихъ… Гд ужъ намъ до ангельскихъ услугъ.’

Такъ думалъ онъ, все еще тяжело дыша.

— Ужъ, батюшки мои, угодники Божіи! Николай Чудотвороцъ! Пресвятая Богородица!…

И опять принялся часто-часто креститься, потомъ вздохнулъ во всю грудь и окончательно поршилъ о Чухлымов.

— Нтъ, надо-быть такъ, какой-нибудь простенькій дурачокъ, сказалъ онъ и тронулся въ путь.

— Ты шайтанъ, Хайбулка! мысленно ругалъ себя татаринъ, идя рядомъ съ купцомъ и искоса взглядывая на его сдую бороду.’ {Стр. 69—72.}

Страницы столь же характерныя нердки въ книг г. Стахева. Но лучшія достоинства его повсти не могутъ быть показаны выписками, они состоятъ въ созданіи лицъ, изъ которыхъ самымъ замчательнымъ, конечно, слдуетъ признать отца Вароломея, являющагося во 2-й части повсти. Лицо это — положительная заслуга г. Стахева, оно представляетъ вполн дорисованную и вполн живую фигуру, его жизнь и приключенія, его недостатки и смшныя стороны находятся въ удивительной гармоніи съ его душевною красотой, а красота эта поразительна. Это одинъ изъ тхъ священниковъ, преимущественно попадающихся въ деревенской глуши, которые представляютъ собою живое воплощеніе евангельскаго духа и о которыхъ съ такимъ изумленіемъ разсказываютъ иногда просвщенные люди, привыкшіе вообще негодовать на грубость и дикость русской жизни.

Приведемъ небольшую картинку.

‘Приходитъ, напримръ, мужикъ съ просьбой о помощи и валится въ ноги отцу Вароломею, начиная во все горло выть. Отецъ Вароломей строгимъ шепотомъ начинаетъ усовщевать просителя.

— Молчи! Молчи! въ ужас шепталъ онъ,— молчи!

— Батюшка ты нашъ, кормилецъ, вопилъ мужикъ, стукаясь лбомъ о полъ.

— Вставай! Вставай! Грховодникъ ты этакой! Кому ты кланяешься? Кому? ты долженъ Господу Богу кланяться и Ему Единому служить… Вставай!

Мужикъ лниво поднимается и начинаетъ громко разсказывать свое горе, что давно хлба нтъ, что семья третій день сидитъ голодная, что ходилъ и туда и туда.’

Отецъ Вароломей только руками машетъ и проситъ говорить тише, а самъ оглядывается, не слышитъ ли Анна Аанасьевна. Удостоврившись, что ея нтъ дома, ‘онъ тихими стопами’ {Слова въ кавычкахъ принадлежатъ тому языку, которымъ говорилъ отецъ Вароломей.} отправляется въ свою амбарушку для того, чтобъ исполнить просьбу бдняка.

— Ты, главное, много не говори, замчаетъ при этомъ отецъ Вароломей,— помни, что въ многоглаголаніи нсть спасенія, а потому касательно снабженія тебя хлбомъ ты лучше умолчи. Я съ великою готовностью радъ теб услужить и помочь. Но ты помни слова Господа нашего, Который глаголетъ: ‘ищите прежде царствія Божія и правды его, и вся временная благая приложатся вамъ’. Вотъ, напримръ, я теб, братецъ мой, скажу, было однажды достопамятное событіе въ царствованіе въ Боз почившаго благоврнаго государя вашего Александра Благословеннаго. Во время одного изъ своихъ путешествій по государству онъ доле обыкновеннаго оставался на почтовой станціи…

Мужикъ стоялъ передъ отцомъ Вароломеемъ съ открытою головой и внимательно слушалъ разсказъ, а разскащикъ, уже не обращая вниманія на то, что амбарушка еще не заперта и мужицкая телга съ мшкомъ хлба стоитъ посреди его двора, обстоятельно, со всми подробностями, разсказывалъ про достопамятное событіе.

Подъ вліяніемъ представившагося случая сдлать добро ближнему и даже еще имть возможность побесдовать съ нимъ, отецъ Вароломей совершенно забывалъ про то, что матушка въ это время можетъ возвратиться домой и уличить его на мст преступленія въ томъ, что онъ ‘расточаетъ’ свое имніе! Несмотря на то, что уже бывали такіе случаи имли за собою весьма продолжительныя ‘пререканія’, отецъ Вароломей былъ неисправимъ. Въ первое время онъ пугался, когда Анна Аанасьевна нападала на него врасплохъ и даже не зналъ, что говорить, тмъ боле что улика была на лицо: тутъ стоялъ и мужикъ съ открытою головой, тутъ же стояла и тощая кляченка съ мшкомъ муки на телг, но отъ частаго повторенія подобныхъ сценъ отецъ Вароломей обтерплся и на упреки жены ‘за расточительство’ указывалъ ей на ея малодушіе.

— Попадья, попадья! говорилъ онъ,— отчего ты не памятуешь о житіи святаго Филарета Милостиваго? Ужели въ твоемъ воспоминаніи не осталось никакихъ слдовъ изъ моихъ разсказовъ о дяніяхъ сего замчательнаго угодника Божія.

Но указывать на малодушіе ему приходилось не долго, потому что черезъ дв, три минуты Анна Аанасьевна уже визжала на весь дворъ, и изъ ея устъ лились одно за другимъ, въ безконечномъ количеств, различныя опредленія касательно нравственныхъ свойствъ отца Вароломея: тутъ слышались и ‘аспидъ’, и ‘василискъ’, и такія непонятныя слова, которыя могла придумать только разсерженная супруга отца Вароломея, строгая блюстительница его хозяйственныхъ интересовъ.

Крестьянинъ, послужившій новою причиною ‘междуусобій’, спшилъ поскоре ретироваться и если успвалъ, то увозилъ мшокъ съ хлбомъ, несли нтъ, то оставлялъ его на пол битвы до слдующаго благопріятнаго случая, когда Анны Аанасьенны не будетъ дома. Отецъ Вароломей, замчая, что авторитетъ Филарета Милостиваго сильно страдаетъ въ этомъ междуусобіи, благоразумно отступалъ и оставлялъ поле битвы. Онъ удалялся внутрь домика, плотно затворивъ за собой дверь для того, чтобы не слышать, какъ раздается на двор звонкій голосъ Анны Аанасьевны, не видть, какъ испуганныя этимъ крикомъ куры вмст съ солидно ходившимъ до того времени птуховъ, торопливо улепетываютъ въ отдаленную часть поповскаго двора, въ боле безопасное по ихъ понятіямъ мсто.

Отецъ Вароломей, вслдствіе неудавшагося случая сдлать добро и вообще вслдствіе ‘возникшихъ’ вновь непріятностей, печально склонялся головой на преддиванный столъ и нкоторое время оставался въ такомъ положеніи.

Если кому изъ читателей случалось видть въ Эрмитаж картину Бруни Христосъ въ Гесиманскомъ саду, то онъ отчасти врно можетъ представить себ выраженіе лица отца Вароломея въ то время, когда онъ, поднявъ главу отъ стола, смотрлъ въ передній уголъ на икону, слабо освщенную свтомъ лампады.

Какъ ни далеко заходили иногда домашнія непріятности, какъ ни было трудно и, главное, обидно переживать ихъ, въ особенности въ такихъ случаяхъ, когда замшивался и страдалъ при этомъ интересъ третьяго лица, но отецъ Вароломей умлъ переживать: судя по его же собственнымъ словамъ, вс страданія сердца и боль, иногда ‘мгновенно’ охватывавшая душу, разсивались при одномъ только взгляд на икону Долготерпливаго, при одной мысли о неисповдимомъ Его Промысл, разсивались такъ же, какъ во храм ‘иміамъ куренія’.

Успокоивъ, такимъ образомъ, свои взволнованныя чувства, отецъ Вароломей уже начиналъ обдумывать, какъ бы поскорй устроить, чтобы мшокъ съ мукой передать по принадлежности. А во двор между тмъ все еще гремитъ голосъ Анны Аанасьевны. Она, какъ говорится, расходилась и сама не можетъ собою владть. Сосди прильнувъ къ щелямъ забора, наблюдаютъ за теченіемъ событій во двор отца Вароломея, Анна Аанасьевна, замтивъ это, начинаетъ ихъ распекать и въ досад шныряетъ въ нихъ первое попавшееся подъ руки, не разбирая, полно ли попало, камень или что другое. Однажды въ азарт она кинула въ сосдній дворъ даже посохъ отца Вароломея, который онъ только-что было выкрасилъ въ голубой цвтъ, сильно имъ, между прочимъ сказать, любимый.

Чрезъ нсколько времени посл того, какъ оканчивались соображенія о передач мужику мшка съ хлбомъ, отецъ Вароломей осторожно подходилъ къ двери, прикладывалъ ухо къ ея скважин и начиналъ вслушиваться въ неумолкающій визгъ Анны Аанасьенцы, печально повторяя про себя: ‘соблазнъ! соблазнъ!…’ Дождавшись, наконецъ, того времени, когда во двор возстановилась тишина, онъ глубоко, глубоко вздыхалъ, точно по окончаніи тяжелой работы и садился за книгу, чтобы забыться окончательно и успокоиться, для чего и надвигалъ на носъ старинныя серебряныя очки солидныхъ размровъ. Иногда междуусобіе этимъ и оканчивалось, супруга, сознавъ свое превосходство и восторжествовавъ надъ мужемъ, сурово принималась за свои домашнія дла, не обращая вниманія на отца Вароломея.

Вслдствіе этого, онъ уже совершенно успокоивался и углублялся въ чтеніе духовной книги, но читая, напримръ, о битв Филистимлянъ съ Израильтянами во время Саула и Іонаана, онъ какъ-то невольно задумывался надъ вопросомъ о томъ, къ которому собственно изъ ихъ лагерей могла быть сопричислена его воинственная супруга.

Такъ дешево отдлаться за посягательство ‘расточать’ свое имніе отцу Вароломею приходилось не часто, потому что Анна Аанасьевна не всегда ограничивалась тмъ, что срывала большую часть гнва на сосдяхъ, его оставалось и на долю отца Вароломея достаточное количество. Въ такомъ случа, онъ считалъ необходимымъ на нкоторое время ‘удалиться’ изъ своего дома, чтобы дать возможность скоре утихнуть домашнимъ волненіямъ. Онъ уходилъ въ поле, бродилъ по лсамъ, забирался на горы и совершенно забывалъ о томъ, какія причины вызвали его изъ дома. Иногда въ такое время домашнихъ баталій его можно было встртить сидящимъ на крутомъ обрыв горы и наблюдающимъ закатъ солнца. Сидитъ онъ и смотритъ, какъ уходитъ за дальнія горы великое свтило, какъ постепенно скрывается отъ глазъ его послдняя блестящая точка, и во вс стороны неба изъ яркаго пламени вечерней зари разстилаются полукругомъ его блднющіе лучи, вотъ оно уже совершенно скрылось отъ глазъ, а лучи все еще видны на неб и прорзываются сквозь легкія облака, озолоченныя и окрашенныя необъяснимо чудными цвтами. Сидитъ отецъ Вароломей и все смотритъ, и только порывисте и порывисте длается его дыханіе, видно, что въ глубин души его что-то творится и просится наружу, онъ, наконецъ, не выдерживаетъ, всталъ на ноги, снимаетъ шляпу и начинаетъ пть со слезами на глазахъ: ‘Величитъ душа моя Господа!…’ {‘Наслдники’, т. II, стр. 25—30.}

Намъ тмъ пріятне отдать справедливость повсти г. Стахева, что онъ пишетъ уже давно, но до ‘Наслдниковъ’ не усплъ обратить на себя вниманія. По той добросовстности, которою отличается этотъ его послдній трудъ, видно, что онъ усердно работаетъ надъ своимъ талантомъ, если же такъ, то по результатамъ, которые уже теперь у васъ предъ глазами, мы можемъ еще многаго ожидать отъ него въ будущемъ.

‘Наслдники’. Д. И. Стахева.

Читайте также: