Разведывательная миссия в Турцию
Терновый венец генерала А. Н. Куропаткина
Генерал от инфантерии Алексей Николаевич Куропаткин оставил после себя значительное литературное наследство и богатейший личный архив, который передал на государственное хранение. Среди материалов выделяются мемуарные записки ‘Семьдесят лет моей жизни’, написанные во время первой мировой и гражданской войн на основе дневниковых записей.
Одной из интереснейших страниц этого неопубликованного труда является рассказ о секретной разведывательной миссии, которую генерал-майор А.Н. Куропаткин осуществил по личному приказу Александра III в 1886 году на Босфоре.
Имя А. Н. Куропаткина, имевшего придворное звание генерал-адъютанта, в отечественной истории связывают прежде всего с русско-японской войной 1904-1905 гг., в ходе которой русская армия под его командованием потерпела сокрушительное поражение. Историки и публицисты не скупились на нелестные характеристики в адрес генерала. Долгие годы тень позорного поражения не давала возможности объективно оценить эту неоднозначную историческую фигуру. А. Н. Куропаткин прослужил в русской армии почти 60 лет, участвовал во всех войнах, которые вела Россия в конце XIX — начале XX века, был четыре раза ранен. Добивался он своего положения не путем придворных интриг, а только трудом, пройдя последовательно все ступени военной службы.
А. Н. Куропаткин родился 17 марта 1848 года в с. Шешурино Холмского уезда Псковской губернии. Его отец Николай Емельянович Куропаткин, капитан-геодезист, преподавал в 1-м кадетском и Морском корпусах в Петербурге. Накануне крестьянской реформы 1861 года Куропаткин-старший вышел в отставку и после женитьбы поселился в деревне, где занялся земской деятельностью: был гласным, председателем земской управы и местным мировым судьей. Мать будущего генерала Александра Павловна, урожденная Арбузова — мелкопоместная помещица, получившая в приданое 1 500 десятин земли.
Начало биографии Алексея Николаевича типично для русского дворянина средней руки: домашнее воспитание, 1-й кадетский корпус в Петербурге и Павловское военное училище в которое он поступил в 1864 году. На духовное становление и формирование гражданской позиции юноши, по его собственному признанию, сильнейшее влияние оказала русская литература того времени. В 1864-1866 гг. среди юнкеров Павловского училища большое распространение получили статьи Н. Г. Чернышевского, Д. И. Писарева, Н. А. Добролюбова, а также произведения И. С. Тургенева и Л. Н. Толстого. ‘В произведениях этих авторов, — писал много лет спустя А. Н. Куропаткин, — наиболее сильное впечатление и влияние имели ‘Отцы и дети’ Тургенева, дополнявшие в наших суждениях ‘Что делать?’ Чернышевского ‘Война и мир’ Толстого’ 1. В 1918 году на вопрос анкеты о политических взглядах он ответил, что ‘до 1866 года был народником старой школы’ 2, хотя, по его собственному признанию, ‘сердцем тянуло вдаль, в неизвестность риска, полную приключений и разнообразия’ 3.
Окончив в 1866 году Павловское военное училище 18-летний подпоручик Куропаткин отправляется на службу в Туркестан и сразу попадает в боевую обстановку. Он становится свидетелем и участником присоединения к России Семиреченской области.
В 1871 году молодой офицер поступает в Николаевскую академию Генерального штаба, которую успешно заканчивает и в качестве поощрения направляется в заграничную командировку в Алжир. Здесь участвует в боевых действиях французских войск в Сахаре. Итогом пребывания в Северной Африке стала первая большая научная работа А. Н. Куропаткина ‘Алжирия’ опубликованная в 1877 году. Конференция Академии Генерального штаба оценила этот труд как диссертацию на право занятия профессорской кафедры.
Блестяще окончивший академию, капитан Куропаткин имел право выбора вакансий. Перед ним открывалась заманчивая перспектива службы в столице, в одном из привилегированных гвардейских полков, но он вновь выбирает Туркестан. Здесь судьба свела офицера с уже хорошо известным тогда в России генералом М. Д. Скобелевым 4. Вскоре Алексей Николаевич становится начальником штаба у него в отряде. Вместе они участвуют в покорении Ферганы. Во всех делах Куропаткин проявил себя как храбрый офицер. Так, в январе 1876 года, командуя штурмовой колонной в ночном бою под Уч-Курганом, он первым взобрался на крепостную стену, за что был отмечен орденом св. Георгия 4-й степени. В 1876-1877 гг. в качестве главы русской дипломатической миссии выполнял ответственное поручение правительства при дворе правителя Кашгарии Якуб-хана по установлению пограничной линии между Туркестанским генерал-губернаторством и Кашгарией. Переговоры завершились успешно, и затраченное на них время было засчитано Куропаткину как участие в военном походе.
После Туркестана Алексей Николаевич уезжает на Дунай, где началась русско-турецкая война 1877-1878 гг. Участвует в сражениях под Ловчей, Плевной и в переходе русской армии через Балканы. Вновь получает ранение и тяжелую контузию.
После войны в чине полковника А. Н. Куропаткина назначают начальником Азиатской части Главного штаба. Одновременно он читает лекции по военной статистике в качестве адъюнкт-профессора Академии Генерального штаба. Но эта деятельность не удовлетворяла честолюбие офицера, и он в третий раз отправляется в Туркестан. Здесь принимает Туркестанскую стрелковую бригаду, в которой начинал службу в 1866 году. Под его командованием она участвует в Кульджинском походе. Возглавив в 1880-1881 гг. Туркестанский отряд, ведет его завоевывать Ахал-Текинский оазис. 12 января 1881 года возглавляемая им главная штурмовая колонна ворвалась в крепость Геок-Тепе, за что Алексей Николаевич был награжден орденом св. Георгия 3-й степени.
В период с 1882 по 1890 год генерал Куропаткин служил при начальнике Главного штаба Н. Н. Обручеве. Здесь он занимался разработкой мобилизационных планов русской армии, совершал многочисленные инспекционные поездки в приграничные округа, а также за границу. В период пребывания в Петербурге Алексей Николаевич читал лекции и вел практические занятия по тактике в Академии Генерального штаба, но из-за разлада с ее начальником М. И. Драгомировым вынужден был прервать их.
Очередным этапом военной карьеры Куропаткина стал пост начальника Закаспийского края и командующего войсками, расквартированными здесь. На этих должностях полностью раскрылись способности его как администратора. За 8 лет своего руководства он основал несколько городов и русских поселков, проложил дороги, способствовал расширению посевов хлопчатника.
В 1898 году по высочайшему указу А. Н. Куропаткин назначается военным министром России. Деятельность его на этом посту была сопряжена с попытками реформирования армии, которые, как правило, воспринимались настороженно в высших бюрократических кругах.
Начавшаяся в 1904 году война с Японией круто изменила судьбу Алексея Николаевича. Он назначается в феврале 1904 года командующим Маньчжурской армией, а затем с октября того же года главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке. Надо прямо сказать, полководца из него не вышло. Чрезвычайно осторожный и нерешительный в сложной обстановке, он в решающие моменты сражений приказывал войскам отступать. Участник этой войны Б. А. Энгельгардт отмечал: ‘Он (Куропаткин. — В. А.) может быть умел многое обстоятельно рассчитать и подготовить, но за все время войны ни разу не проявил ни упорства, ни решительности, без которых невозможно довести дело до победы’ 5.
После поражения под Мукденом Куропаткина сняли с должности и заменили генералом Н. П. Линевичем, под команду которого он теперь поступил в качестве командующего 1-й армией.
Уже тогда Куропаткин начал составление ‘Отчета’ о своем пребывании в Маньчжурии. Не успел он с офицерами своего штаба завершить эту работу, как получил 14 февраля 1906 года высочайшее повеление передать командование своему заместителю и ‘выехать по железной дороге… с первым отходящим эшелоном’. Ему предписывалось ‘не останавливаться в Петербурге и его окрестностях, проживать в своем имении, в Шешурино… воздержаться от всяких интервью, от оправданий и высказываний в печати’ 6.
Так опальный генерал оказался не у дел. Здесь, в имении, он наконец-то закончил ‘Отчет’, который составил четыре солидных тома. Прочтя два из них, Николай II принял решение, ‘что отчеты ген[ерала] Куропаткина никоим образом не должны сделаться достоянием всех, пока не появится в печати официальная история русско-японской войны’ 7. И царь, и Военное министерство боялись негативного влияния на армию содержащихся в них мыслей. ‘Если отчет появится в войсках и обществе, то вред его будет огромен’, — писал генерал H. С. Ермолов. А генерал А. З. Мышлаевский даже отметил, что в ‘настоящее время, когда со стороны врагов порядка делаются постоянные усилия революционизировать армию, сочинение генерал-адъютанта Куропаткина в случае его распространения сыграет этому в руку. Оно будет гибельно для духа многих войсковых частей и даст богатый материал для грязной полемики’ 8. Тем не менее просто отмахнуться от записок Куропаткина было уже нельзя. Содержавшаяся в них критика армейских порядков и действий высших начальствующих лиц в Маньчжурии требовала расследования. Поэтому отчет был разослан ряду генералов и командиров войсковых частей для тщательного изучения опыта войны. В конечном счете документ все же попал в открытую печать. В 1909 году без ведома автора его напечатали в Германии под названием ‘Записки генерала Куропаткина о русско-японской войне. Итоги войны’.
В ноябре 1906 года в Шешурино приехал флигель-адъютант императора князь А. П. Трубецкой с разрешением для Куропаткина проживать, где тот пожелает, и одновременно с приглашением Николая II прибыть на прием в Зимний дворец.
21 декабря опальный генерал предстал перед императором. Их беседа длилась более часа. Бывший командующий Маньчжурской армией и главнокомандующий вооруженными силами на Дальнем Востоке проинформировал царя о недостатках, выявленных войной в русской армии. В конце аудиенции Куропаткин попросил Николая II простить и себя, и армию за то, что ‘мы в данный нам срок не доставили России победы’. Император ответил: ‘Бог простит, но помните, что победители всегда возвращаются с венком лавровым, побежденные с венком терновым. Несите его мужественно’ 9.
Опала была снята, рассматривался вопрос о назначении Куропаткина на Кавказ, но оно так и не состоялось. Видимо, слишком тяжким оказался терновый венец. Газеты не скупились на критику неудачливого главнокомандующего, и чтобы как-то защитить свою честь и достоинство, Куропаткин шесть раз вызывал на дуэль своих обидчиков, в числе которых были С. Ю. Витте и М. О. Меньшиков.
Большую часть времени проводя в своем имении, Алексей Николаевич активно занимался общественной деятельностью и научной работой. На свои средства открыл сельскохозяйственную школу и библиотеку. Находясь под впечатлением русско-японской войны, он создал значительный труд ‘4 задачи русской армии’, в котором пытался обосновать мысль о необходимости для России проводить внешнюю политику, отвечающую ее национальным интересам, осуждал западноевропейское влияние, которое, по его мнению, с особой силой проявилось в России в начале XIX века: ‘Русские западники, убежденные в полезности скорейшей европеизации России, проникнув в высший правительственный слой, вместе с инородцами и иноземцами ослабили к концу XIX века русское национальное самосознание и в то же время, применяя к России западную школу и западные экономические системы, привели русское племя не к усилению, а к ослаблению как в духовном, так и в материальном отношениях’ 10. Книга вызвала живую полемику в печати.
Несмотря на формальный отход от дел, А. Н. Куропаткин оставался желанным гостем во многих влиятельных домах Петербурга. В свою очередь в Шешурино его часто навещали бывшие сослуживцы и общественные деятели. Поэтому он постоянно находился в курсе дел армии и следил за внешней политикой страны. Как член Государственного совета (с 1898 г.) напрямую направлял докладные записки многим министрам по вопросам, касающимся военного ведомства.
Начавшаяся в 1914 году первая мировая война взволновала старого служаку. Он стремился на фронт, неоднократно отправлял послания императору, но они оставались без ответа. В одном из них Алексей Николаевич писал: ‘Поймите меня! Меня живого уложили в гроб и придавили гробовой крышкой. Я задыхаюсь от жажды дела. Преступников не лишают права умирать за Родину, а мне отказывают в этом праве’ 11. Просьба его наконец была доложена царю военным министром В. А. Сухомлиновым. Но Николаи II согласия не дал. Только после прихода в Ставку генерала М. В. Алексеева пожелание Куропаткина удовлетворили. ‘Жаль старика, — как-то сказал новый начальник штаба Ставки, — да и не так он плох, как многие думают: лучше он большинства наших генералов’ 12.
В сентябре 1915 года Куропаткина назначили командиром Гренадерского корпуса. За время летней кампании это соединение понесло значительные потери и не могло дальше вести боевые действия. Здесь во всем блеске проявился организаторский талант старого генерала. Благодаря заботам нового командира корпус быстро восстановил боеспособность.
В начале 1916 года Алексей Николаевич получил назначение командующим 5-й армией, а вскоре ему был доверен Северный фронт. Как и всегда, Куропаткин заботился о подчиненных. Правда, следует сказать, на полководческом поприще он вновь не проявил себя, но и избежал позора, чего не скажешь о некоторых других генералах.
В июле 1916 года в Средней Азии вспыхнуло восстание местного населения, отказывавшегося ехать на тыловые работы. В связи с этим А. Н. Куропаткина назначили генерал-губернатором и командующим войсками в Туркестане. На этом посту и застала его Февральская революция. Старый генерал встретил ее с оптимизмом. 8 марта он записал в дневнике: ‘Чувствую себя помолодевшим (ему в это время было 69 лет. — В. А.) и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично генерал-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту’. Как и большинство в России, Куропаткин понимал, что самодержавие изжило себя. ‘Но так плохо жилось всему русскому народу, — далее пишет он, — до такой разрухи дошли правительственные слои и так стал непонятен и ненавистен государь, что взрыв стал неизбежен’ 13. Тем не менее ташкентский Совет все же решил арестовать царского генерал-губернатора, но вскоре освободил его и разрешил выехать в Петроград. Здесь Куропаткин получил свое последнее назначение в военном ведомстве — в Александровский комитет о раненых. В отставку Алексей Николаевич был отправлен при Советской власти 24 января 1918 года. Таким образом, в офицерских чинах он прослужил 52 года.
Вместе с народом А. Н. Куропаткин пережил ужасы и лишения гражданской войны. 8 сентября 1918 года был арестован в Шешурино и доставлен в Петроградскую ЧК, но уже 25 сентября освобожден с разрешением проживать на родине. А еще через некоторое время получил охранную грамоту за подписью председателя Петроградской ЧК Г. И. Бокия.
С тех пор Куропаткин почти безвыездно жил в деревне. Французский посол Нуланс предлагал ему покинуть Россию, но Алексей Николаевич отказался, как и от предложения примкнуть к ‘белому движению’. Остаток жизни он посвятил общественной и педагогической работе среди своих земляков. Советская власть сохранила за ним родовой дом с богатой библиотекой.
Умер А. Н. Куропаткин 16 января 1925 года, а летом 1964-го ученики основанной им сельскохозяйственной школы поставили на могиле мраморное надгробие с надписью ‘Куропаткин Алексей Николаевич. 1848-1925. Основатель сельскохозяйственной школы’.
Публикация В. А. АВДЕЕВА, кандидата исторических наук
РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ МИССИЯ В ТУРЦИЮ
События на Балканском полуострове в 1885 году доказали бессилие России отстоять тот порядок вещей, который был установлен как на основании победы над турками в 1877-1878 гг., так и на основании обязательств по отношению к Турции, принятых на себя европейскими державами по решению Берлинского конгресса 14.
Поворот в национальной политике, произошедший в царствование Александра III, требовал от России более определенной позиции по отношению к Балканским государствам и Турции. Отстаивать русские интересы на Балканском полуострове только дипломатическими средствами из-за соперничества других держав (не только Германии и Англии, но и Греции, Сербии, Болгарии и Румынии) стало очень затруднительным. Воздействие на Турцию или на Балканские государства путем выставления армии в Молдавии и Волыни, как то практиковалось в XVIII и XIX столетиях до 1877 года включительно, было теперь весьма проблематично вследствие враждебного к нам отношения со стороны Румынии (после отторжения от нее в 1878 г. части Бессарабии), а также в виду вступления Австрии в состав Тройственного союза 15, направленного и против России. Поэтому обычный для русских путь на Балканский полуостров через Румынию стал опасен. Морские силы России на Черном море в 1886 году еще были незначительны, и для нее было естественным стремиться занять здесь такое положение, которое давало бы возможность при отстаивании своих интересов иметь первенствующий голос. Старая задача — сделать Черное море внутренним морем, несмотря на ряд проведенных с Турцией войн, не только не решилась в XIX столетии, но и отодвинулась назад. Кроме турецкого флота на владение военными судами в Черном море стали претендовать Румыния и Болгария, освобожденные из-под турецкого ига русской кровью. Все более и более приходилось сожалеть, что в 1878 году, стоя под стенами Константинополя, русcкая армия не заняла позиций на Босфоре. В моем труде ‘Россия для русских. Задачи русской армии’ (т. II) довольно подробно изложены соображения, почему нам не следовало добиваться занятия Константинополя и Дарданелл, а надо было ограничиться занятием оборонительной позиции, закрывающей вход в Черное море. Если бы в 1878 году русские войска утвердились на Босфоре, то России не пришлось бы переживать позора Берлинского конгресса 16. События на Балканском полуострове в 1885 году показали, сколько здесь накоплено ‘горючего материала’. Деятельность Германии в Константинополе и в Малой Азии тоже обязывала Россию готовиться к различным неожиданностям, например, разрыву между Германией и Турцией, после того как перед последней открылись бы истинные цели немцев — эксплуатировать турок. Возможен был такой случай, при котором турки просили бы помощи России, причем позиции на Босфоре могли бы достаться нам без войны. Все эти соображения понудили быстрее двинуть вперед все приготовления в Одесском военном округе на случай отправки десанта на тот или другой пункт Черноморского побережья и на Босфор. Были ассигнованы и кредиты на значительное усиление Черноморского боевого флота.
Сведения о Босфорских позициях в Главном штабе были недостаточны. Работа для пополнения их и определения, какими минимальными силами можно ограничиться при занятии нами Босфора, по воле государя была поручена мне, но она требовала большой тайны, поэтому пришлось принять на себя ‘для пользы службы’ роль секретного агента или попросту шпиона. Работы можно было производить только переодетым, с фальшивым именем. Поимка такого лица с чертежами турецких укреплений привела бы в Турции к быстрой расправе — виселице. Заступничества нашего посла в Константинополе не следовало ожидать: он даже не должен был знать о моей командировке. Я мог надеяться (и то не на защиту в случае поимки, а на помощь при работах) на нашего военного агента в Константинополе генерала Филлипова 17 и его помощника подполковника Чичагова 18, к тому же с первым можно было видеться только секретно.
В Петербурге мне выдали заграничный паспорт на имя коллежского ассесора Александра Николаевича Ялозо, помеченный 17 марта 1886 года и подписанный петербургским градоначальником генерал-лейтенантом Треповым 19. Прибыв в Одессу, я получил по выбору начальника штаба Одесского военного округа Протопопова 20 в провожатые секретного агента турецкого подданного Ахмета Заирова. (Для того чтобы оградить меня от возможной измены с его стороны, семья Ахмета, проживавшая в Феодосии, была с его согласия арестована.) На Босфоре я должен был появиться в качестве скупщика скота.
Переодевшись в штатское платье и вооружившись парой револьверов (по одному в каждом из карманов), я отправился на небольшом пароходе с целью высадиться на Босфоре в Буюк-дере 21 — летней резиденции нашего посольства, еще не занятой в марте месяце. Когда пароход отошел от пристани, я вышел на палубу, стал прогуливаться и столкнулся с капитаном. Он бросился ко мне с распростертыми объятиями: ‘Дорогой Алексей Николаевич! Какими судьбами вы здесь?’. Около нас никого не было. Я быстро схватил его за горло и прошипел на ухо, чтобы он замолчал. Мое инкогнито раскрыли, но опасности пока не было. Тем капитаном парохода был отставной морской офицер Максимов, в русско-турецкую войну корреспондент в отряде Скобелева. Это был хороший человек, неглупый, образованный, храбрый, но с мятущейся душой, бросался в поисках своего дела во все стороны и нигде не находил удовлетворения. Выйдя в отставку, работал в редакциях газет, был отправлен редакцией ‘Нового времени’ во время войны корреспондентом. Писал сердечно и правдиво, не так красиво, как другой корреспондент при отряде Скобелева — Немирович-Данченко 22, но без преувеличений, которые последний допускал иногда неумеренно. После войны Максимов поступил на частную службу в Русское общество пароходства и торговли и снова начал тяготиться своей деятельностью. Вечером мы с ним долго беседовали, вспоминая Михаила Дмитриевича Скобелева, а также Ловчу, Плевну, Шипку…
Задержавшись перед входом в Босфор до восхода солнца, мы с первыми лучами вошли в пролив. В 1875 году, т. е. 11 лет тому назад, я уже проходил здесь при возвращении из Алжирии, но все же не мог оторвать глаз от чудной панорамы, развертывающейся перед глазами по мере движения парохода. Сердце у меня замирало от восторга, от мысли, что когда-нибудь часть Босфора станет русской. Вся длина пролива около 30 верст, ширина от 250 сажен до 3 верст, глубина в узком месте достигает 60 сажен, но не менее 25, что делает его удобным для судоходства. Берега очень возвышены (до 700-900 футов над уровнем воды) и извилисты, беспрестанно меняют свои очертания: то опускаются почти отвесно вниз, оставляя близ воды лишь узкую полоску земли, то образуют несколько террас. Со стороны моря базальтовые скалы делают берега около входа в Босфор негостеприимными. Северная его часть примыкает к местности, изрезанной глубокими оврагами, имеющими падение к проливу. Редкое население этой части прибосфорского района ютилось главным образом по берегам: то у самой воды, то по террасам. Растительность очень разнообразная: кипарисы, платаны, вечнозеленые лавровые деревья, дубы, много садов с виноградниками, персиковыми и абрикосовыми деревьями. Яркая разных оттенков зелень ласкала глаз. Но особую оригинальность и красоту Босфору придавали оставленные на его берегах следы деятельности человека в течение нескольких тысячелетий. Остатки древних культур — греческой и римской — сохранились в виде развалин грандиозных замков, монастырей, дворцов, частью приспособленных турками как укрепления старого типа, частью запущенных и постепенно разрушающихся. Вместе с замковыми стенами с бойницами, еще служащими для обороны, турки уже настроили в северной части Босфора по обоим берегам батареи современного типа с довольно сильной артиллерией. На северном берегу было построено и несколько богатых вилл, почти дворцов, они резко выделялись белизной стен на фоне окружающей их растительности. Хотя селения турок по Босфору довольно бедны, но и они очень живописны. Главнейшие из них в северной части Босфора — Буюк-дере, где выстроено летнее помещение нашего посла и расположен городок Бейкос. Оживление по проливу большое: паровые суда разной величины, парусные шхуны, турецкие фелюги и рыбачьи лодки.
Я со своим спутником Ахметом высадился в Буюк-дере и разместился в скромной сакле одного из его знакомых. Остаток дня употребили на осмотр местности, наем лошадей и на расспрос хозяина и его соседей, где бы я мог осмотреть скот, предназначенный для продажи.
Затем несколько дней подряд вместе с Ахметом верхом объезжал европейскую часть прибосфорской местности в районе Терания, Белградский лес на юге и от него до села Чифтала на западе. Когда я получил общее представление о том месте, где находился, начал под видом охоты обходить его пешком и намечать пункты, которые должны были войти в линию русских укреплений на южном и западном фронтах.
Проработав более недели на европейской части побережья, я отправился в Константинополь, повидался с Филлиповым и возвратился в сопровождении Чичагова, с которым мы, переправившись через Босфор, начали от Бейкоса ознакомление с азиатской частью прибосфорской местности с целью выбора позиций и на этой стороне. У Чичагова было разрешение от турецких властей на охоту, и мы с ружьями пешком, делая в день по 20-30 верст, исходили участок между Босфором и р. Гивой, ограниченный с юга селением Инжир-Кной. Поработав несколько дней, мы вернулись на европейскую часть побережья, а в следующие два дня я обошел с Чичаговым намеченные мной позиции. Спорили мы много, но все же пришли к соглашению. С отъездом Чичагова я еще более двух недель продолжал работу один. Трудность ее заключалась в том, что надо было быть постоянно настороже, делать шифром много записей, не иметь с собой карты и не делать никаких рисунков или чертежей, которые могли бы выдать меня в случае ареста. Местность благоприятствовала скрытному производству работ: мало населения, дорог, селений, много зарослей дубняка. Кроме того, при следовании береговой дорогой по краю высот отлично были видны все турецкие сооружения и легко запоминались не только фигуры батареи или сомкнутого укрепления, но и число орудий и даже приблизительный их калибр. По вечерам надо было делать сводку виденного и все старательно прятать в чемодан с двойным (секретным) дном. Для лучшего ознакомления с Босфором я подружился со старым турецким рыбаком. Глубины пролива затрудняли ловлю, но все же мы становились на якорь и с небольшой лодки закидывали донные удочки. На концах лес были привязаны свинцовые грузы, а выше по 10-15 крючков с наживкой. Другие концы держали в руках. Несмотря на быстрое течение, нам наощупь чувствовалось, когда попадалась рыба. Таким образом мы в несколько дней прошли всю северную часть Босфора.
Трижды положение мое было довольно скверным. Первый раз, когда мы с Ахметом возвращались верхом из Ерли-Кная в Буюк-дере. Близ одного из селений по обеим сторонам от дороги стояли довольно высокие глиняные заборы, за которыми паслись стада баранов. Несколько овчарок очень крупных, перепрыгнув через забор, с яростью бросились на нас, и как мы ни прибавляли шагу, они прыгали около наших ног, порываясь укусить или даже стащить с лошадей. Я вынул револьвер и готовился выстрелить. Ахмет, скакавший позади, громко умолял меня не стрелять. Но все же опасность от одной из овчарок была так велика, что, когда она подпрыгнула почти до высоты седла (лошади у нас были турецкие, не высокие), я выстрелил ей в разинутую пасть и убил. Несколько пастухов бежали по другую сторону дороги и пытались отогнать собак. А после выстрела послышались грубая ругань и угрозы. Мы ускакали благополучно, и, когда можно было пустить лошадей шагом, Ахмет рассказал мне, что два месяца тому назад в этих же местах охотился помощник итальянского военного агента. На него также бросились овчарки. Защищаясь, он убил одну из них, но сам стал жертвой свирепых пастухов. У него отняли ружье, сломали, а самого убили. Все посольства подняли тревогу, и трое наиболее виновных в этом происшествии были повешены.
Другой раз, работая с Чичаговым на азиатском берегу пролива, мы, забравшись в песок около укрепления Фим-Бурну, закусывали по-походному. В этот момент нас окружили четыре сарбаза (пехотинца), вооруженные ружьями. Старший из них объявил нас арестованными по подозрению в шпионаже. По-видимому, за нами следили, и охотничьи наши занятия показались подозрительными. Чичагов предъявил бумаги, где была проставлена его должность помощника военного агента и разрешение из Константинополя на охоту. Я предъявил свой паспорт. После долгих препираний нас отпустили, но произвели тщательный обыск.
Третий случай был самый неприятный. Заканчивая оценку западного фаса проектируемого мной плацдарма на северном Босфоре, я остановился на высотах в версте от берега против крепостцы Килии, отлично видимой во всех подробностях с пункта наблюдения. Эта старинная крепостца с высокими, но тонкими стенами с бойницами и башенками была очень живописна и могла оказать серьезное сопротивление при штурме без артиллерии, но с моря легко поддавалась разрушению современной, в те времена, морской артиллерией. Я не утерпел и сделал чертеж ограды и небольшой ландшафтный рисунок общего вида крепостцы. Только я успел уложить эти рисунки глубоко за голенище, как был окружен тремя пехотинцами с ружьями, которые объявили меня арестованным. На вопрос, что я около крепостцы делаю, показал на пароход, потерпевший крушение близ Килии, и потребовал лодку, чтобы меня туда отвезли. (Западнее крепостцы Килии, менее чем в версте от нее, виднелся довольно большой пароход, врезавшийся в песок, около которого суетилось несколько лодок и действовал буксир, тщетно старавшийся стащить пароход с мели. Надпись различить было трудно, но по типу можно было предположить, что это русский пароход. — Примеч. авт.) Эта мысль пришла внезапно и выручила меня. После долгого совещания мне объявили, что нас рассудит английский полковник, проживавший в Килии. Без обыска меня повели в крепостцу, в помещение англичанина, как потом оказалось, начальника ‘лоций’ (лоцманов. — В.А.) на Черном море. Вышел высокий, худой характерного вида англичанин, очень подозрительно на меня смотревший. Мы заговорили по-французски, я и ему упорно повторял просьбу дать мне лодку, чтобы добраться до парохода, потерпевшего крушение. После некоторого раздумья англичанин отпустил мою стражу и пригласил меня в соседнюю комнату, где на столе была разложена карта части Босфора и южного побережья Черного моря большого масштаба. Многочисленные линии и различные отметки покрывали ее. Подведя меня к карте, англичанин прочел лекцию о двойных течениях вод Босфора в верхних слоях из Черного моря в Мраморное и в нижних слоях из Мраморного моря в Черное. Он объяснил мне сложности течения из нижних слоев в Черное море, что это течение в иных случаях идет с довольно большой силой вдоль берега и может замедлять движение судов, следующих вдоль берега. На основании собираемых им в течение 15 лет данных, полковник стал защищать капитана судна, севшего на мель. Накануне ночью был шторм. Капитан верно рассчитал поворот под прямым углом, чтобы войти в Босфор, но не принял в расчет силу встречного течения и ошибся на 9 верст пути. Нам принесли по одному, а потом и по второму стакану горячего крепкого грога, и мы расстались дружески. Мне приготовили катер англичанина, и, прощаясь, он вручил свою визитную карточку, а я в ответ передал перчатку, на которой можно было прочесть ‘Александр Николаевич Ялозо’.
На пароходе я очутился в довольно глупом положении. Судно Русского общества пароходства и торговли было грузовым, но везло и нескольких пассажиров. Начиная с капитана, на меня все посматривали вопросительно. К счастью, по названию парохода я припомнил, что он числится в списке судов, которые должны быть переданы военному ведомству в случае производства десантной операции. Обменявшись по этому поводу с капитаном несколькими словами и назвав начальствующих лиц Общества, в котором он служил, я приобрел его доверие. Полученные от англичанина сведения относительно течений были приняты им с благодарностью, ибо облегчали его оправдание. Когда прибыл второй буксирный пароход, стаскивание с мели пошло успешнее. Я дождался окончания работ и доплыл на пострадавшем пароходе до Буюк-дере. Берег, куда он врезался, был песчаный, без камней, и никаких повреждений не оказалось. Когда, возвратившись в Одессу, я рассказывал вице-адмиралу Жандру 23, стоявшему во главе правления Русского общества пароходства и торговли, случай у Килии, он, смеясь, ответил мне, что англичанин принял меня за агента Общества. При каждой значительной аварии они посылали двух агентов для производства расследования: одного — гласного, другого — тайного, так как были случаи умышленного потопления груза, застрахованного на большую сумму, чтобы получить страховую премию…
При изучении местности, выбираемой для русского плацдарма, мое внимание привлекли два старинных памятника. Первый — акведук (водопровод) времен владычества Рима, по которому в Константинополь из ключей и пресноводных озер подавалась вода, грандиозные развалины его встречались на значительном протяжении Белградского леса (в 20 верстах к западу от Буюк-дере и верстах в 25 к северу от Константинополя). Другой памятник относился, как мне говорили, к первым столетиям христианской эры. Это массивный из гранита монастырь, скорее крепостца или замок, находящийся на азиатском берегу недалеко от села Анатоли-Кавок на крутой скалистой возвышенности. Попав внутрь этого здания, я убедился, что его можно использовать в качестве обсервационного пункта, а также нетрудно было приспособить как редюит (внутреннее укрепление. — В. А.). К недостаткам его можно отнести отсутствие воды. К тому же стены, неприступные в течение пятнадцати столетий, в конце XIX века вряд ли смогут выдержать огонь артиллерии, несмотря на свою массивность.
Я окончательно остановил свой выбор на плацдарме, очерченном таким образом, что по фронту, разделенному Босфором, приходилось около 20 верст, а по флангам, упиравшимся в берег моря — по 10. Центральная часть фронта определялась двумя пунктами: Буюк-дере в западной части пролива и Бейкосом — в восточной. Левый фланг плацдарма упирался в море около устья р. Гивы, правый — в 10 верстах по берегу от входа в Босфор. Самыми сильными укреплениями турок в то время были батареи Румели-Кавок и в особенности Анатоли-Кавок, а также укрепления пролива Маджар на азиатском берегу. Кроме того, батареи были выстроены на европейском берегу в Сары-Таш, Мовро-Мало и Буюк-лиман, а на азиатском — Кичели и Фим-Бурну. При форсировании Босфора батареи эти могли представить в 1886 году известные препятствия, но не особенно серьезные. Орудия были расположены открыто и в амбразурах и легко могли быть подбиты судовой артиллерией. При высадке на берегу моря и по овладении высотами на берегах Босфора батареи эти брались с тыла. При проектировании укреплений приходилось намечать значительные работы по расчистке экспланады, вырубке виноградников, сносу некоторых зданий. Местность внутри плацдарма, ненаселенная, дикая, прорезанная глубокими расщелинами, маловодная, была очень затруднительна для сообщения, но позволяла создать ряд последовательных позиций. Значительная часть территории плацдарма была покрыта мелкой порослью дубняка. При затрате значительных сил и средств выбранные мной позиции можно было сделать очень сильными, требующими для овладения ими серьезных осадных работ. Но и для обороны участков на обоих берегах Босфора я рассчитывал по корпусу из трех пехотных дивизий и бригады конницы. В мирное время в качестве гарнизона этой русской Босфорской крепости достаточно было дивизии пехоты с артиллерийской бригадой и полка конницы.
С течением времени по указаниям германских инструкторов укрепления пролива становятся все сильнее, и через 25 лет после моей работы на Босфоре овладение позициями, мной намеченными, значительно затруднилось. В самой узкой части Босфора, между Анатоли-Кавоком и Румели-Кавоком, выстроены к 1911 году две минные станции. Батарея Анатоли-Кавок вооружена 16 орудиями 24- и 15-сантиметровых калибров. На батарее Румели-Кавок поставлено вооружение 28-сантиметрового. Возведено очень сильное сомкнутое укрепление на горе Мадор (между Бейкосом и Анатоли-Кавоком), вооруженное 17 орудиями 28- и 15-сантиметровых калибров. Усилены и другие батареи. Так, форт Килия, около которого я был арестован, вооружен 7 орудиями 15-сантиметрового калибра и пр.
И при всем том я верю в возможность мирного соглашения с Турцией, по которому намеченные мной позиции с частью Босфора будут переданы под охрану России и составят русский Гибралтар. России не нужен ни Константинополь, ни Дарданеллы. Став покровительницей Турции, она может подать голос за то, чтобы Константинополь стал вольным, неукрепленным городом, а укрепления на Дарданеллах были срыты.
Получив ключ от Черного моря на Босфоре, Россия не будет больше нуждаться в охране северного его побережья: укрепления Николаева, Севастополя, Керчи, Батума могут быть упразднены. Развитие военного флота на Черном море тоже может быть приостановлено.
Последние несколько дней моего пребывания в Турции прошли в Константинополе в квартире нашего военного агента Владимира Николаевича Филлипова и его жены. Я привел в порядок свои заметки и отдохнул после скитаний. Посетил Принцевы острова и в последних числах апреля выехал в Одессу.
В моем паспорте, явленном генералом Филлиповым в нашем Генеральном консульстве, имеется пометка: ‘N 182. В Российское генеральное консульство явлен и помечен для следования в С.-Петербург. Константинополь. 21 апреля 1886 года. За генерального консула Сухотин’ 24. В Одессе я прожил несколько дней, дожидаясь присылки военной формы…
25 апреля я уже был в Севастополе, где на меня возложили осмотр всех укреплений, возводимых с сухого пути.
В конце апреля или первых числах мая 1886 года прибыл в Севастополь государь Александр III и произвел осмотр исполненных работ по укреплениям. Сопровождал его военный министр генерал от инфантерии Рооп 25 и местные начальственные лица. При осмотре государь пожелал, чтобы прислуга и офицеры были при орудиях, и произвел проверку их заряжания. Для этого на одной из батарей орудий 10-дюймового калибра требовалось тяжелый боевой снаряд вложить в ‘кокор’ (род открытого металлического лотка. — В.А.), поднять особой лебедкой до высоты казенной части орудия и затем продвинуть его в канал ствола. Артиллерийская прислуга так неумело действовала, что снаряд, уже поднятый на значительную высоту, вывалился из ‘кокора’ и упал на твердую землю, но не боевым винтом, а казенной частью. Все растерялись. Заведующий артиллерией Севастопольской крепости побледнел, как мертвец. У всех на уме одна мысль: а если бы снаряд взорвался. Государь остался совершенно спокоен и приказал повторить.
В севастопольской бухте государь присутствовал в тот же день на испытании подводной лодки. Она была ничтожных размеров, а погружение в воду и обратное появление на поверхности происходило с большими трудностями. Но все же это был первый опыт с подводными боевого значения средствами в России. Государь внимательно относился ко всему осматриваемому, задавал много весьма серьезных вопросов и своим спокойствием и простотой производил на всех чудесное впечатление.
Петр Семенович Ванновский 26, выслушав мой подробный доклад об исполненной командировке на Босфор, одобрил выводы, а 5 мая сказал, что моя работа уже доложена государю, который поручил благодарить меня. Более ничего Петр Семенович не прибавил. По-видимому, то, что государь видел в Севастополе по морской и сухопутным частям, убедило его в нашей неготовности для выполнения десантной операции в сколько-нибудь серьезных размерах.
1. РГВИА, ф. 165, оп. 1, д. 57, л. 3 об.
2. Там же, л. 2 об.
3. Там же.
4. Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант. Участник Туркестанских походов 1866-1869 гг., 1873-1876 гг. В 1876-1877 гг. — военный губернатор Ферганской области. В русско-турецкую войну 1877-1878 гг. — начальник 16-й пехотной дивизии. С 1878 г. — командир 4-го армейского корпуса.
5. Отдел рукописей РГБ, ф. 218, п. 305, д. 1, л. 183.
6. Деникин А. И. Путь русского офицера. М.: Современник, 1991. С. 177.
7. РГВИА, ф. 1, оп. 1, д. 70278, л. 1.
8. Там же, л. 4 об.
9. Там же, ф. 165, оп. 1, д. 5255, л. 2.
10. Куропаткин А. Н. Задачи русской армии. Т. 1. Спб., 1910. С II.
11. Шавельский Георгий. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. Нью-Йорк, 1954. С. 401.
12. Там же.
13. Из дневника А. Н. Куропаткина // Красный архив. 1927. Т. 20. С. 61.
14. Имеется в виду международный конгресс, созванный для пересмотра итогов русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и проходивший в Берлине с 1(13) июня по 1(13) июля 1878 г.
15. Речь идет о создании в 1882 г. военного союза между Германией, Австро-Венгрией и Италией, прежде всего направленного против России и Франции.
16. А. Н. Куропаткин имеет в виду, что в результате Берлинского конгресса Россия под давлением Англии, введшей свой флот в Дарданеллы, и Австро-Венгрии вынуждена была частично пожертвовать результатами своей победы в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. В частности, правительство Александра II вынуждено было отступиться от планов создания мощного славянского государства на Балканах и отказаться от ряда завоеванных территорий в Закавказье. В свою очередь, не воевавшая Австро-Венгрия оккупировала Боснию и Герцеговину.
17. Филлипов Владимир Николаевич (1838-1903) — генерал-лейтенант. Из дворян Петербургской губернии. Окончил 2-й кадетский корпус. Выпущен подпоручиком и направлен в 14-й стрелковый батальон. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Участник подавления польского восстания 1863 г: и русско-турецкой войны 1877-1878 гг. С 1880 по 1886 г. — военный агент (атташе) России в Константинополе. В 1886-1889 гг. — командир 1-й бригады 13-й пехотной дивизии. С 1889 г. — помощник начальника штаба Одесского военного округа. В 1891 г. назначен начальником 4-й стрелковой бригады. С 1895 г. — начальник 13-й, а затем 15-й пехотной дивизии. С 1900 г. — командир 11-го армейского корпуса.
18. Чичагов Михаил Михайлович (1853-1900) — генерал-майор. Из дворян Костромской губернии. Окончил Пажеский корпус в 1873 г. Выпущен прапорщиком и определен в лейб-гвардии конно-гренадерский полк с прикомандированием к гвардейской конно-артиллерийской бригаде. В 1876 г. волонтером участвовал в сербо-турецкой войне 1877-1878 гг. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба. С 1884 по 1886 г. состоял при Русском генеральном консульстве в Филиппополе (ныне Пловдив), а затем помощником военного агента в Константинополе. В 1886-1888 гг. — делопроизводитель канцелярии Военно-ученого комитета Главного штаба. В 1892 г. назначен командиром 21-го драгунского Белорусского полка, а в 1895 г. — 1-го лейб-драгунского Московского полка. В 1895-1899 гг. — генерал для поручений при генерал-инспекторе кавалерии. С 1899 г. в распоряжении командующего Московским военным округом.
19. Трепов Федор Федорович-старший (1812-1889) — генерал-адъютант.
20. Протопопов Александр Павлович (1848-1909) — генерал от инфантерии. Окончил Академию Генерального штаба. Помощник, а затем начальник штаба Одесского военного округа.
21. Здесь и далее все географические названия даны по рукописному оригиналу.
22. Немирович-Данченко Василий Иванович (1848-1936) — русский писатель и журналист. Военный корреспондент газеты ‘Новое время’ на всех войнах конца XIX — начала XX в. С 1921 г. в эмиграции.
23. Жандр Александр Павлович (?-1895) — вице-адмирал. Участник Крымской войны 1853-1856 гг.
24. Секретарь русской миссии в Константинополе в 1886 г.
25. Рооп Христофор Христофорович (1831-?) — генерал от инфантерии. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В 1883-1890 гг. — командующий войсками Одесского военного округа. С 1890 г. — член Государственного совета.
26. Ванновский Петр Семенович (1822-1904) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант, военный министр (1881-1898), министр народного просвещения (1901-1902), член Государственного совета.
Текст воспроизведен по изданию: А. Н. Куропаткин — Разведывательная миссия в Турцию. Терновый венец генерала А. Н. Куропаткина // Военно-исторический журнал, No 4. 1995
текст — Авдеев В. А. 1995
сетевая версия — Тhietmar. 2011
OCR — Strori. 2011
Военно-исторический журнал. 1995
Прочитали? Поделиться с друзьями:
