РОЗАНОВ О СЕБЕ
Ответы на анкету Нижегородской губернской ученой архивной комиссии
РОЗАНОВ О СЕБЕ
Ответы на анкету Нижегородской губернской ученой архивной комиссии
‘Около церковных стен’, 2 тома, 1907 г.
КОММНТАРИИ
КОММНТАРИИ
Розанов о себе, Розанов Василий Васильевич, Год: 1909
Время на прочтение: 10 минут(ы)
В. В. РОЗАНОВ: PRO ET CONTRA
Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Книга 1
Издательство Русского Христианского гуманитарного института
Санкт-Петербург 1995
ФАМИЛИЯ: Розанов
ИМЯ: Василий
ОТЧЕСТВО: Васильевич
ГОД, МЕСЯЦ,
ЧИСЛО РОЖДЕНИЯ: 1856 год, апрель1
МЕСТОРОЖДЕНИЯ: Ветлуга, Костромской губ.
ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ: Православное
КТО БЫЛИ РОДИТЕЛИ: Отец мелкий чиновник лесного ведомства2, мать дворянка, урожденная Шишкина3
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ РОДА (ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ БЫЛИ ЛИ В РОДУ ВЫДАЮЩИЕСЯ В КАКОМ-ЛИБО ОТНОШЕНИИ ЛЮДИ?): Не знаю дальше родителей, но дед был священником.
Отца потерял 3-х лет (в Ветлуге или Варнавине), — и одновременно мать с 7-ю детьми переехала в Кострому ради воспитания детей. Здесь купила деревянный домик у Боровкова пруда. Только старшая сестра Вера4 и старший брат Николай (f директором Вяземской гимназии)5 учились отлично, прочие — плохо или скверно. Также и я учился очень плохо. Не было ни учебников и никаких условий для учения. Мать два последних года жизни не вставала с постели, братья и другая сестра были ‘не работоспособны’, и дом наш и вся семья разваливалась. Мать умерла, когда я был (оставшись на 2-й год) учеником 2-го класса. Нет сомнения, что я совершенно погиб бы, не ‘подбери’ меня старший брат Николай, к этому времени как раз кончивший Казанский университет. Он дал мне все средства образования и, словом, был отцом. Он был учителем и потом директором гимназии (в Симбирске, Нижнем, в Белом Смоленск<,ой>, губ<,ернии>,, в Вязьме). Он рано женился на пансионерке Нижегородского института благородных девиц, времени директрисы Остафьевой — Александре Степановне Троицкой, дочери нижегородского учителя. Эта замечательная по кротости и мягкости женщина была мне сущей матерью. От нее я не слыхал не только грубого, но и жесткого слова. С братом же я ссорился, начиная с 5-6 класса гимназии: он был умеренный, ценил Н. Я. Данилевского и Каткова, уважал государство, любил свою нацию, в то же время зачитывался Маколеем, Гизо6, из наших — Грановским. Я же был ‘нигилист’ во всех отношениях, и когда он раз сказал, что ‘и Бокль с Дрэпером7 могут ошибаться’, то я до того нагрубил ему, что был отделен в столе: мне выносили обед в мою комнату. Словом, все ‘обычно русское’.
Учился я все время плоховато, запоем читая и скучая гимназией. Гимназия была отвратительна, ‘толстовская’. Директор — знаменитый К. И. Садоков8, умница и отличный, в сущности, директор: но я безотчетно или, вернее, ‘бездоказательно’ чувствовал его двуличие, всячески избегал — почему-то ненавидел, хотя он ничего вредного мне не сделал, ни же неприятного. Кончил я ‘едва-едва’, — атеистом, (в душе) социалистом, и со страшным отвращением, кажется, ко всей действительности. Из всей действительности любил только книги. В университете (историч<,еско>,-филолог<,ический>, факультет)9 я беспричинно изменился: именно, я стал испытывать постоянную внутреннюю скуку, совершенно беспричинную и, позволю себе выразиться, — ‘скука родила во мне мудрость’. Все рациональное, отчетливое, явное, позитивное стало мне скучно ‘Бог весть почему’: профессора, студенты, сам я, ‘свое все’ (миросозерцание) — скучно и скучно. И книги уже я не так охотно и жадно читал, не ‘с такою надеждою’. Учился тоже ‘так себе’. Вообще, как и всегда потом, я почти не замечал ‘текущего’ и ‘окружающего’, из него лишь ‘поражаясь’ чем-нибудь: а главное была… не то чтобы ‘энергичная внутренняя работа’, для таковой не было матерьяла, вещества, а — вечная задумчивость, мечта, переходившая в безотчетное ‘внутреннее счастье’ или обратно — в тоску.
Кончив — поступил учителем и к учительству относился, как ко всему: ‘Что-то течет вокруг меня: и все мне мешает думать’. Уже с 1-го курса университета я перестал быть безбожником. И не преувеличивая скажу: Бог поселился во мне. С того времени и до этого, каковы бы ни были мои отношения к церкви (изменившиеся совершенно с 1896-97 г.), что бы я ни делал, что бы ни говорил и ни писал, прямо или в особенности косвенно, я говорил и думал, собственно, только о Боге: так что Он занял всего меня, без какого-либо остатка, в то же время как-то оставив мысль свободною и энергичною в отношении других тем. Бог меня не теснил и не связывал: я стыдился Его (поступая или думая дурно), но никогда не боялся, не пугался (ада никогда не боялся). Я с величайшей любовью приносил Ему все, всякую мысль (да только о Нем и думал): как дитя, пошедшее в сад, приносит оттуда цветы, или фрукты, или дрова ‘в дом свой’, отцу, матери, жене, детям: Бог был ‘дом’ мой (исключительно меня одного, — хотя бы в то же время и для других ‘Бог’, но это меня не интересовало и в это я не вдумывался), ‘все’ мое, ‘родное мое’. Так как в этом чувстве, что ‘Он — мой’, я никогда не изменился (как грешен ни бывал), то и обратно во мне утвердилась вера, что ‘Бог меня никогда не оставит’. Кажется, этому способствовало одно мое чувство, или особенность, какой в равной степени я ни у кого не встречал: скромность, как бы вытекшая у меня из совершенной потери своей личности. Уже много лет я не помню, чтобы когда-нибудь обижался на личную обиду: и когда от людей грубых (напр<,имер>,, романист Всеволод Соловьев10) мне приходилось испытывать чрезвычайные обиды, я не мог сердиться даже и в самую минуту обиды и потом долее 3-х дней не помнил, что она была. Это глубокое умаление своей личности у меня вытекало из тесноты отношения к Богу: ‘уничижения’ (деланного) во мне тоже нет, а я просто ничего не думал о себе, ‘сам’ — просто неинтересная для меня вещь (как, впрочем, и весь мир), сравнительно с ‘родное—Бог—мой дом’, ‘мой угол’. С этим умалением своей личности (и личности целого мира) связаны (как я думаю и уверен) моя свобода и даже (может показаться) бесстыдство в литературе. Я ‘тоже ничего не думаю’ и о писаниях своих, не ставлю их ни в какой особый ‘плюс’, а главное — что бы ни случилось написать и что бы ни заговорили о написанном — с меня ‘как с гуся вода’: просто я ничего не чувствую. Я как бы заснул со своим ‘Богом’ и сплю непробудным счастливым сном.
‘Чувство Бога’ продолжается у меня (без перерывов) с 1-го курса университета: но характер чувства, и, следов<,ательно>,, постижение Бога изменилось в 1896-97 г. в связи с переменою взглядов на: 1) пол, 2) брак, 3) семью, 4) отношение Нового и Ветхого Завета между собою. Но рубрики 1), 2) и 4) были в зависимости от крепчайшего утверждения в семье. Разные семейные коллизии сделали, что мне надо съехать с почвы семьи, с камня семьи. Но тут уперлась вся моя личность, не гордым в себе, а именно смиренным, простым, кротким: это что-то ‘смиренное, простое и кроткое’ и взбунтовалось во мне и побудило меня, такого ‘тихонького’, восстать против самых великих и давних авторитетов. Если бы я боролся против них ‘гордостью ума’ — я был бы давно побежден, разбит. Но ‘кротости’ ничего нет сильнее в мире, кротость — непобедима: и как я-то про себя знаю, что во мне бунтует ‘тихий’, ‘незаметный’, ‘ничто’: то я и чувствую себя совершенно непобедимым, теперь и даже никогда.
Вообще, если разобраться во всех этих коллизиях подробно — и развернуть бы их в том, это была бы величайшая по интересу история, вовсе не биографического значения, а, так сказать, цивилизационного, историко-культурного. По разным причинам я думаю, что это ‘единственный раз’ в истории случилось, и я не могу отделаться от чувства, что это — провиденциально.
Все время с 1-го курса университета я ‘думал’, solo — ‘думал’: кончив курс, сел сейчас же за книгу ‘О понимании’ (700 страниц) и написал ее в 4 года совершенно легко, ничего подготовительного не читавши и ни с кем о теме ее не говоривши. Я думаю, что такого ‘расцвета ума’, как во время писания этой книги, — у меня уже никогда не повторялось. Сплошное рассуждение на 40 печатных листов — летящее, легкое, воздушное, счастливое для меня, сам сознаю — умное: это, я думаю, вообще нечасто в России. Встреть книга хоть какой-нибудь привет, — я бы на всю жизнь остался ‘философом’. Но книга ничего не вызвала (она, однако, написана легко). Тогда я перешел к критике, публицистике: но все это было ‘не то’. Это не настоящее мое: когда я в философии никогда не позволил бы себе ‘дурачиться’, ‘шалить’, в других областях это делаю, при постоянной, непрерывной серьезности, во мне есть много резвости и до известной степени во мне застыл мальчик и никогда не переходил в зрелый возраст. ‘Зрелых людей’, ‘больших’ — я и не люблю, они меня стесняют, и я просто ухожу в сторону. Никакого интереса с ними и от них не чувствую и не ожидаю. Любил я только стариков-старух и детей-юношей, не старше 26 лет. С прочими — ‘внешние отношения’, квартира, стол, деньги, никакой умственной или сердечной связи (с ‘большими’).
Сотрудничал я в очень многих журналах и газетах11, — всегда без малейшего внимания к тому, какого они направления и кто их издает. Всегда относились ко мне хорошо. Только консерваторы не платили гонорара или задерживали его на долгие месяцы (Берг, Александров). Сотрудничая, я чуть-чуть приноровлял статьи к журналу, единственно, чтобы ‘проходили’ они: но существенно вообще никогда не поддавался в себе. Но от этого я любил одновременно во многих органах сотрудничать: ‘Одна часть души пройдет у Берга…’. Мне ужасно надо было, существенно надо, протиснуть ‘часть души’ в журналах радикальных: и в консервативнейший свой период, когда, оказывается, все либералы были возмущены мною, я попросил у Михайловского участия в ‘Русск<,ом>, богатстве’12. Я бы им написал действительно отличнейшие статьи о бюрократии и пролетариях (сам пролетарий — я их всегда любил). Михайловский отказал, сославшись: ‘Читатели бы очень удивились, увидав меня вместе с Вами в журнале’. Мне же этого ничего не приходило в голову. Матерьяльно я чрезвычайно многим обязан Суворину13: ни разу он не навязал мне ни одной, ни разу не внушил ни одной статьи, не делал и попытки к этому, ни шага. С другой стороны, я никогда в жизни не брал авансов, — даже испытывая страшную нужду. Суворин (сколько понимаю), тоже ценит во мне нежадность: и как-то взаимно уважая и, кажется, любя друг друга (я его определенно люблю), — но и от него, кроме непрерывной ласки, ничего не видел за 10 лет), — хорошо устроились. Без его помощи, т. е. без сотрудничества в ‘Н<,овом>, вр<,емени>,’, я вот теперь не мог бы даже отдать детей в школы: раньше хватало только на пропитание и квартиру, и жена в страшную петербургскую зиму ходила в меховой кофте, не имея пальто. Но моя прекрасная жена никогда ни на что не жаловалась, в горе — молчала, делилась только ‘хорошим’: и вообще должен заметить, что ‘путеводной звездой’ моей жизни служила всегда эта 2-ая жена, женщина удивительного спокойствия и ясности души, соединенной с тихой и чисто русской экзальтацией. ‘Великое в молчании’.
Статьи мои собраны в книгах14:
1) ‘Сумерки просвещения’, 1899 г.
2) ‘Природа и история’, 1899 г.
3) ‘Литературные очерки’, 1900 г.
4) ‘Религия и культура’ (два издания), 1900 г.
5) ‘Легенда о Великом Инквизиторе’ Достоевского’. Три издания.
6) ‘В мире неясного и нерешенного’ (главная идейная книга). Два издания, 1904 г.
7) ‘Семейный вопрос в России’, 2 тома, 1905 г.
‘Около церковных стен’, 2 тома, 1907 г.
9) ‘Ослабнувший фетиш’, 1907 г.
10) ‘Место христианства в истории’, 1901 г., брошюра.
11) ‘О декадентах’, 1907 г., брошюра.
12) ‘Метафизика Аристотеля’. Книги I-V. Перевод и комментарии в сотрудничестве с П. Д. Первовым (учитель гимназии в Ельце).
Служил сперва учителем истории и географии (Брянск, Елец, Белый), потом в Государственном контроле, потом — нигде. Служба была так же отвратительна для меня, как и гимназия. ‘Не ко двору корова’ или ‘двор не по корове’ — что-то из двух.
Материал для несостоявшегося словаря писателей-нижегородцев, написанный Розановым в 1909 г. по просьбе В. Е. Чешихина. Небольшой отрывок был опубликован: Чешихин-Ветринский В. ‘Свой Бог’ Розанова (Страница из его автобиографии) // Утренники. Кн. 1. Пгд., 1922. С. 77-79. Полностью опубликовал В. Г. Сукач в кн.: Розанов В. В. О себе и жизни своей. М., 1990. С. 707-712. Печатается по этому изд.
1 В. В. Розанов родился 20 апреля 1856 г.
2 Розанов Василий Федорович (ок. 1822—1861) — отец писателя.
3 Розанова (урожд. Шишкина) Надежда Ивановна (ок. 1827—1870) — мать писателя.
4 Розанова Вера Васильевна (1848/49—ок. 1868) — сестра писателя.
5 Розанов Николай Васильевич (1847—1894) — брат писателя.
6 Маколей Томас Бабингтон (1800—1859) — английский историк. Гизо Франсуа (1787—1874) — французский историк.
7 Бокль Генри Томас (1821—1862) — английский философ-позитивист, историк, социолог, автор известного труда ‘История цивилизации в Англии’ (2 т., 1857—1861, рус. пер.: 1863—1864). Дрэпер Джон Уильям (1811—1882) — английский философ-позитивист.
8 Садоков Константин Иванович — директор Нижегородской гимназии в 1870-х гг., позднее — помощник попечителя Московского учебного округа (см. о нем: Розанов В. Накануне дела // Новое время. 1901.13 июня).
9 В. В. Розанов учился на историко-филологическом факультете Московского университета в 1878-1882 гг.
10 Конфликт Розанова с романистом Всеволодом Сергеевичем Соловьевым (1849—1903), братом философа Вл. С. Соловьева, мог, скорее всего, иметь место в редакции журнала ‘Русский вестник’, где они оба сотрудничали, в связи с нападками редакции на Розанова за подрыв авторитета журнала после его статьи ‘По поводу одной тревоги графа Л. Н. Толстого’ (1895).
11 Розанов сотрудничал в 1890-х гг. в журналах ‘Русский вестник’ (редактор Н. Ф. Берг), ‘Русское обозрение’ (редактор А. А. Александров), ‘Вопросы философии и психологии’ (редактор Н. Я. Грот) и др., писал передовые статьи для газет ‘Свет’ и ‘Одесский листок’, редактировал ‘Литературное приложение’ к ‘Торгово-промышленной газете’, печатался в ‘Новом времени’, ‘Гражданине’, ‘Русском слове’, ‘Русском труде’. В 1899 г. стал штатным сотрудником газеты ‘Новое время’, однако сотрудничал в журнале ‘Мир искусства’, в газете ‘Слово’, в журнале ‘Весы’, а с конца 1905 г. регулярно печатался в либеральной газете ‘Русское слово’. В 1914-1918 гг. сотрудничал в студенческом журнале ‘Вешние воды’. В 1916 г. много печатался в газете ‘Колокол’.
12 Розанов обратился к Михайловскому с письмом в 1892 г. (см.: Вопросы философии. 1992. No 9. С. 121-122. Публ. М. Колерова). В 1899 г. Розанов вновь безуспешно предлагал Михайловскому сотрудничество (см. комм, к ст. Михайловского в наст. изд.).
13 Суворин Алексей Сергеевич (1834—1912) — издатель и журналист, владелец газеты ‘Новое время’, где в 1899—1917 гг. работал Розанов. Розанов неоднократно писал об А. С. Суворине после его кончины: А. С. Суворин // Новое время. 1912. 12 авг., Памяти А. С. Суворина (нечто личное) // Новое время. 1912. 14 авг., Из припоминаний и мыслей об А. С. Суворине и др. Ему принадлежит также книга: Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову. СПб. 1913.
14 Даты выхода книг Розановым указаны неточно. Приводим полный список прижизненных изданий книг писателя:
1. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. М., 1886. 737 с.
2. Место христианства в истории. Речь, произнесенная по поводу 900-летия крещения русского народа на публичном акте в Елецкой гимназии 1 окт. 1888 г. М., 1890. 40 с.
3. Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского. Опыт критического комментария. СПб., 1894. 234 с. (2-е изд.: 1902. 178 с, 3-е изд.: 1906. 282 с).
4. Красота в природе и ее смысл. М., 1895. 83 с.
5. Сумерки просвещения. Сборник статей по вопросам образования. СПб., 1899. 240 с.
6. Религия и культура. Сборник статей. СПб., 1899. 264 с. (2-е изд.:
1901. 274 с).
7. Литературные очерки. Сборник статей. СПб., 1899. 285 с. (2-е изд.:
1902. 274 с).
8. Природа и история. СПб., 1900. 268 с. (2-е изд.: 1903. 263 с).
9. В мире неясного и нерешенного. СПб., 1901. 271 с. (2-е изд.: 1904. 358 с).
10. Семейный вопрос в России. СПб., 1903. 2 т. Т. 1 — 312 с. Т. 2 — 516 с.
11. Декаденты. СПб., 1904. 24 с.
12. Около церковных стен. СПб., 1906. 2 т. Т. 1 — 416 с. Т. 2 — 497 с.
13. Ослабнувший Фетиш (Психологические основы русской революции). СПб., 1906. 24 с.
14. Итальянские впечатления. СПб., 1909. 318 с.
15. Русская Церковь. Дух. — Судьба. — Очарование и ничтожество. — Главный вопрос. СПб., 1909. 39 с.
16. Когда начальство ушло… 1905—1906 гг. СПб., 1910. 420 с.
17. Темный Лик. Метафизика христианства. СПб., 1911. 285 с.
18. Люди лунного света. Метафизика христианства. СПб., 1911. 199 с. (2-е изд.: 1913. 297 с).
19. Л. Н. Толстой и Русская Церковь. СПб., 1912. 22 с.
20. Библейская поэзия. СПб., 1912. 40 с.
21. Уединенное. Почти на праве рукописи. СПб., 1912. 300 с. (2-е изд.: 1916. 154 с).
22. О подразумеваемом смысле нашей монархии. СПб., 1912. 87 с.
23. Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову. СПб., 1913. 183 с.
24. Опавшие листья. СПб., 1913. 526 с.
25. Смертное. Домашнее в 60 экземпляров издание. СПб., 1913. 66 с.
26. Литературные изгнанники. СПб., 1913. Т. 1. 531 с.
27. Среди художников. СПб., 1913. 499 с.
28. Апокалипсическая секта (Хлысты и скопцы). СПб., 1914. 208 с.
29. ‘Ангел Иеговы’ у евреев (Истоки Израиля). СПб., 1914. 24 с.
30. В соседстве Содома (Истоки Израиля). СПб., 1914. 20 с.
31. Европа и евреи (Истоки Израиля). СПб., 1914. 38 с.
32. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. СПб., 1914. 302 с.
33. Война 1914 года и русское возрождение. Пгд., 1915. 234 с.
34. Опавшие листья. Короб 2-й и последний. Пгд., 1915. 516 с.
35. В чаду войны. Пгд., 1916. 61 с.
36. Из восточных мотивов. Пгд., 1916—1917. Вышло 3 вып. 96 с. (общая пагинация).
37. Апокалипсис нашего времени. Сергиев Посад, 1917—1918. Вышло 10 вып. 148 с. (общая пагинация).
‘Около церковных стен’, 2 тома, 1907 г.