Разговоры в царстве мертвых, Лукиан, Год: 1909

Переводы
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Скачать в PDF

ЛУКІАНЪ

ИЗБРАННЫЯ СОЧИНЕНІЯ

Перевелъ съ греческаго Н. Д. Чечулинъ

С. ПЕТЕРБУРГЪ
Тип. Главн. Управл. Удл., Моховая, 40
1909.

РАЗГОВОРЫ ВЪ ЦАРСТВ МЕРТВЫХЪ.

1 *) (23)
Плутонъ.— Персефона.— Протезилай.

*) Въ скобкахъ поставлены номера, соотвтствующіе порядку, въ какомъ обыкновенно располагаются разговоры: мы въ размщеніи ихъ отступили отъ обычнаго порядка, онъ возстановляется, если читать діалоги въ такомъ порядк, 23. 15. 29. 19. 16. 27. 11. 24. 13. 14. 12. 1. 10. 22. 20. 2. 18. 25. 21. 17. 26. 28. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 30.
Протезилай. Владыка ты нашъ, государь, Зевсъ ты нашъ, и ты, Деметрина дочь, не откажите въ просьб любовной…
Плутонъ. Чего теб? И кто ты такой?
Прот. Я Протезилай, сынъ Ификла, филакіецъ: я ходилъ съ ахейцами и первымъ умеръ подъ Итономъ, прошу же: отпустите меня ожить ненадолго!
Пл. Этого, Протезилай, всмъ мертвымъ хочется, однако никому этого не дается.
Пр. Да не къ жизни я стремлюсь, Аидоней, а къ молодой жен, которую, только что женившись, оставилъ я въ чертог, и ушелъ на корабл, а тамъ, злосчастный, и погибъ при самой-то высадк отъ руки Гектора… Безмрно терзаетъ меня, батюшка, любовь къ жен, я бы, немного поглядвъ на нее, снова вернулся бы!
Пл. А воды изъ Леты ты не пилъ, Протезилай!
Пр, Пилъ, господинъ, да тоска то ужъ больно сильна!
Пл. Да ты подожди: когда нибудь вдь и она придетъ, и теб не надо будетъ уходить на землю.
Пр. Не вынести мн разлуки, Плутонъ! Самъ ты любилъ и знаешь, что такое любовь!
Пл. Да что теб пользы то, на одинъ день ожить, а потомъ опять тмъ же томиться!
Пр. А я надюсь и ее уговорить, чтобы она пошла со мной къ вамъ, такъ что вмсто одного ты въ скорости получишь двухъ мертвецовъ.
Пл. Нельзя этому быть, и не бывало никогда…
Пр. А какъ же, Плутонъ, выдали же вы Орфею по такой же причин Эвридику, да и родственницу мою, Алкесту, отпускали для Геракла!
Пл. Ну чего ты хочешь показаться своей милой въ этакомъ вид, съ голой головой, безъ тла? Какъ она бросится къ теб, ей и не узнать тебя! Она перепугается, я наврно знаю, и убжитъ и ты даромъ продлаешь такое путешествіе!
Персефона. Ну, да устрой ты ему и это, муженекъ: вели Гермесу, какъ только будетъ Протезилай на бломъ свт, обратить его своей волшебной палочкой въ красиваго юношу, какимъ онъ былъ на свадьб!..
Пл. Ну, если Персефон такъ угодно, такъ отведи его на землю и сдлай снова женихомъ… А ты помни: на одинъ день…

2 (15).
Ахиллесъ.— Антилохъ.

Антилохъ. Какъ это было бы непріятно и даже стыдно твоимъ наставникамъ, Ахиллесъ, Хирону и Фениксу, что ты недавно говорилъ Одиссею о смерти! Я слышалъ, какъ ты сказалъ, что лучше хотлъ бы служить у послдняго мужика въ батракахъ, чмъ царствовать надъ всми мертвыми!? Такія недостойныя рчи приличны, пожалуй, какому нибудь робкому фригійцу, тому, кто до неприличія цпляется за жизнь, сыну же Пелееву, безстрашнйшему изъ всхъ героевъ, великій срамъ такъ низко о себ думать, да такія рчи противны и тому, какъ ты поступалъ въ жизни,— ты, который не пожелалъ долго, но безславно царствовать во тіотид, а добровольно предпочелъ раннюю смерть съ громкой славой.
Ахиллесъ. Ахъ, сынъ Нестора! Тогда я еще не зналъ, что здсь, не понималъ, что изъ двухъ лучше, и эту несчастную ихъ славишку предпочелъ жизни! Теперь же я вижу, что нтъ мн отъ нея никакой пользы, сколько бы ни воспвали ее вс поэты земли: межъ мертвыми вс равны, нтъ здсь, Антилохъ, ни красоты, ни силы, лежимъ мы вс здсь, въ этомъ мрак, одинъ какъ другой, ничмъ не отличаясь другъ отъ друга — мертвые троянцы меня не боятся, а мертвые ахейцы мн не услуживаютъ, здсь полное равенство и каждый мертвый похожъ на другого, и благородный и подлецъ… Это меня терзаетъ, и я жалю, что я не въ работникахъ, лишь бы быть живымъ…
Ант. Да чего жъ объ этомъ жалть-то, Ахиллесъ? Вдь таковъ ужъ законъ природы, чтобы вс непремнно умирали, и надо ужъ подчиниться общей участи и не прать противъ рожна… А кром’ того, видишь, сколько насъ у тебя товарищей: вскор, во всякомъ случа, придетъ и Одиссей: есть своего рода утшеніе въ сознаніи, что непріятность общая и что не одинъ ее переносишь. Видишь, вонъ Гераклъ. Мелеагръ и другіе дивные мужи. Они, я думаю, не согласились бы уйти отсюда. если бы кто-нибудь сталъ высылать ихъ быть слугами у бдныхъ и бездольныхъ людей.
Ах. Успокаиваешь ты меня по дружб… Не могу я теб высказать, до чего мучитъ меня воспоминаніе о земл! Да мн кажется, и каждаго изъ васъ! А если вы въ этомъ не признаетесь, то вы еще хуже меня, что спокойно это переносите…
Ант. А не лучше ли, Ахиллесъ? Мы видимъ, что говорить безполезно, и мы ршили молча терпть и страдать, чтобы жалобами своими не стать, какъ вотъ ты, посмшищемъ.

3 (29).
Агамемнонъ.— Аяксъ.

Агамемнонъ. Аяксъ, коли ты въ припадк сумашествія убилъ самого себя, а готовилъ смерть намъ всмъ, такъ зачмъ ты винишь въ этомъ Одиссея и недавно, когда онъ приходилъ сюда посовтоваться съ прорицателемъ Тиресіемъ, даже не взглянулъ на него, ни слова не сказалъ сотоварищу и соратнику, а широко шагая, надменно прошелъ мимо…
Аяксъ. Понятно это, Агамемнонъ: онъ одинъ вина моего сумашествія, онъ затялъ со мной споръ изъ-за оружія…
Агам. А ты хотлъ бы, чтобы соперниковъ теб не являлось, хотлъ бы, чтобъ тебя признали выше всхъ безъ спору?
Аяксъ. Да, конечно! Оружіе это мое родовое — оно моего двоюроднаго брата. Да и вс вы, остальные, хоть гораздо лучше его, а отказались отъ состязанія и уступили мн наслдство… А этотъ сынъ Лаерта, котораго я столько разъ спасалъ въ сильнйшей сч отъ фригійцевъ, захотлъ быть выше меня и заявилъ, что онъ достойне получить это оружіе!!
Агам. Такъ вини, любезнйшій, етиду: она должна была передать теб, какъ родственнику, наслдство, а она вынесла его для состязанія…
Аяксъ. Нтъ, виноватъ Одиссей, онъ одинъ заспорилъ…
Агам. Да это же простительно, Аяксъ, что человкъ исканъ славы, этой увлекательнйшей вещи, изъ-за которой каждый изъ насъ подвергался опасностямъ, а къ тому же онъ вдь и побдилъ тебя, по ршенію даже троянцевъ.
Аяксъ. Знаю я, кто ршилъ противъ меня! Не слдъ только говорить чего-либо про боговъ, Одиссея же я не могу не ненавидть, хоть бы сама Аина мн велла…

4 (19).
Эакъ.— Менилай.— Парисъ.— Протезилай.

Эакъ. Что ты, Протезилай, схватилъ и душишь Елену?
Протезилай. А то, что изъ-за нея я погибъ, оставивъ неоконченнымъ свой домъ и молодую жену вдовой!..
Эакъ. Такъ вини скоре Менелая, который повелъ васъ на Трою изъ-за этой женщины!
Пр. Это правда! Ему надо задать!
Менелай. Не мн, другъ мой! А лучше Парису, который, поправъ все святое, бжалъ, похитивъ жену у меня, своего друга! Его надо душить не только теб, но и всмъ грекамъ и варварамъ, которые въ такомъ огромномъ числ погибли изъ-за него…
Пр. Правда! Ну, тебя, Парисъ проклятый, я не выпущу изъ рукъ!
Парисъ. Несправедливо это, Протезилай, несправедливо! Мы съ тобой — два сапога пара. И я былъ такъ же страстно влюбленъ, тому же богу, что и ты, покорствовалъ и я! Самъ знаешь, тутъ ужъ ничего не подлаешь, знаешь, что богъ этотъ вертитъ нами и что противиться ему невозможно!
Пр. А вдь правда твоя! О-о! Если бы мн можно было поймать здсь Эрота!!!
Эакъ. А я и Эрота предъ тобой стану защищать! Онъ вдь скажетъ, что, поддавшись любви, ты такъ же виноватъ, какъ и Парисъ, и въ смерти своей не вини никого другого кром себя за то, что, позабывъ молодую жену, ты подъ Троей такъ безразсудно и неосторожно бросился впередъ, жаждая славы,— за то первымъ и погибъ при самой высадк!..
Пр. А я и себя стану предъ тобой оправдывать Эакъ: виноватъ въ этомъ не я, а Судьба и изъ вку такъ было предопредлено!
Эакъ. Вотъ это такъ! Такъ за что ты этихъ-то обвиняешь?!

5 (16).
Діогенъ.— Гераклъ.

Діогенъ. Не Гераклъ-ли это?! Ей Богу — онъ! Лукъ, палица, львиная шкура, его ростъ… Это, дйствительно, Гераклъ!!— Такъ ты умеръ, хоть и сынъ Зевса? Скажи ты мн, дтинушка, ты мертвъ? А я-то на земл приносилъ теб жертвы, какъ богу!..
Гераклъ. И законно приносилъ: самъ то Гераклъ на неб, съ богами, и женатъ на лпоногой Теб, а я — его тнь…
Діог. Какъ ты говоришь? Тнь бога? Да разв возможно кому-нибудь на половину быть богомъ, а другой половиной умереть?
Гер. Конечно, не онъ умеръ, а я, его образъ.
Діог. А, понимаю! Онъ тебя подсунулъ Плутону, вмсто себя, ты вмсто него умеръ.
Гер. Да, да, въ такомъ род.
Діог. Но какъ же Эакъ, такой внимательный, не досмотрлъ, что ты — не онъ, и принялъ тебя, поддльнаго Геракла, за настоящаго?!
Гер. Да я очень похожъ на него.
Діог. А, вотъ что! Какъ дв капли воды?!… Но послушай-ка. не наоборотъ ли: можетъ быть, ты то и есть Гераклъ, а тотъ, твоя тнь, на неб женатъ на Теб?
Гер. Нахалъ ты и болтунъ. Если не перестанешь шпынять меня, сейчасъ узнаешь, чья я тнь!..
Діог. Вижу я твой лукъ… да мн чего бояться, разъ я уже умеръ? А лучше скажи-ка ты, вмсто того-то твоего Геракла: когда онъ былъ живъ, ты тоже былъ съ нимъ, какъ его тнь? Въ жизни, можетъ быть, вы оба были одно, а когда умерли, такъ и подлились: одинъ вознесся къ богамъ, а ты, тнь, какъ и слдовало, въ адъ прослдовалъ?
Гер. Не слдъ бы и разговаривать съ такимъ придирой, но, ужъ такъ и быть, слушай: что въ Геракл было Амфитріоново, то и умерло, и я и есть это все, а что Зевсово — то на неб съ богами.
Діог. А, теперь понимаю хорошо! Значитъ Алкмена родила васъ двухъ, составившихъ одного Геракла: одного отъ Амфитріона, другого отъ Зевса, только не замтили, что тутъ два близнеца!
Гер. Да нтъ, дуракъ! Оба мы вмст были онъ самъ!
Діог. Да очень это не легко понять, что два Геракла были одинъ, разв вотъ вы были въ род какъ бы кентавры, такъ сказать, сросшійся богъ и человкъ.
Гер. А разв не видишь ты, что вс такъ же сросшись — изъ души и тла? И что же тогда мшаетъ душ, такъ какъ она отъ Зевса, быть на неб, а мн, смертному, быть съ мертвыми?
Діог. Но, милйшій мой Амфитріонычъ, это было бы хорошо, если бы ты былъ тломъ, а то, такъ какъ ты теперь уже безтлесная тнь, то выходитъ, что ты сдлалъ Геракла уже тройственнывъ.
Гер. Какъ тройственнымъ?
Діог. Да такъ: одинъ на неб, ты вотъ — съ нами — тнь, а тло на Эт, обратившееся уже въ прахъ. Вотъ и выходитъ — васъ трое! Сообрази же — кого третьяго ты придумалъ бы въ отцы для своего тла?
Гер. Шпынь ты и крючокъ… Да кто ты такой?
Діог. А я — тнь Діогена синопца. И самъ я постоянно не съ богами, славу Богу, а съ лучшимъ изъ мертвыхъ — съ Гомеромъ, и смюсь надъ всякой болтовней…

6 (27).
Антисенъ.— Діогенъ.— Кратесъ.— Нищій.

Діогенъ. Антисенъ! Кратесъ! длать намъ нечего, не пойти-ли намъ прогуляться къ воротамъ, посмотримъ на входящихъ, каковы они и что каждый длаетъ?
Антисенъ. Пойдемъ, Діогенъ! Интересное, въ самомъ дл, зрлище глядть, какъ одни плачутъ, другіе упрашиваютъ чтобъ ихъ отпустили, третьи еле-еле ноги переставляютъ, такъ что Гермесъ ихъ въ шею толкаетъ, а они упираются и даже на землю ложатся!..
Кратесъ. А но дорог я вамъ разскажу, что я видлъ, когда я сходилъ.
Діог. Разскажи, Кратесъ! Кажется, ты что то очень забавное видлъ.
Кр. Много шло съ нами разнаго народу, въ числ другихъ выдлялись Исменодоръ, нашъ извстный богачъ, мидійскій военачальникъ Арсакъ и арменіецъ Оретъ. Исменодоръ — онъ былъ убитъ разбойниками около Киерона, на пути, кажется, въ Элевзинъ — стоналъ, руками прижималъ рану, горевалъ по малыхъ своихъ дтяхъ и упрекалъ себя въ неосторожности, что вздумалъ, имя съ собою пять золотыхъ фіаловъ и четыре чаши, переваливъ Кноеронъ проходить всего съ двумя рабами Елевееры, совсмъ опустошенныя войною, Арсакъ, человкъ уже пожилой и. правду сказать, на видъ почтенный, какъ истый варваръ, сердился и ворчалъ, что идетъ пшкомъ, и требовалъ, чтобъ ему подвели коня, съ нимъ, въ самомъ дл, палъ и его конь, они были убиты оба однимъ и тмъ же ударомъ, который ему нанесъ какой-то ракіецъ въ схватк на Аракс, противъ Каппадокійцевъ: Арсакъ, какъ онъ разсказывалъ, халъ слишкомъ опередивъ всхъ остальныхъ, и какой-то ракіецъ, появившись вдругъ предъ нимъ, щитомъ отвелъ ударъ копья Арсака, а своимъ копьемъ убилъ сразу его и его коня.
Ант. Кратесъ, могло ли это быть съ одного удара?
Кр. Совершенно свободно, Антисенъ: Арсакъ полетлъ, выставивъ впередъ свое копье въ 20 локтей длины, а еракіецъ отклонилъ этотъ ударъ щитомъ, такъ что копье въ него не попало, а самъ, припавъ сію же секунду на колно, выставилъ свою сариссу, ударъ пришелся въ грудь коня, который съ разбгу пронзилъ самого себя да такъ, что и Арсаку копье угодило въ пахъ и проткнуло его насквозь, видишь, какъ это вышло, устроила это боле лошадь, чмъ человкъ. Такъ вотъ онъ и досадовалъ, что ему такой же почетъ, какъ и всмъ другимъ, и просился хать верхомъ. А Оретъ такъ и совсмъ палъ на об ноги, такъ что онъ и стоять не могъ, не то, что идти, это у всхъ мидянъ, какъ только они сойдутъ съ коней, они еле идутъ, какъ то на цыпочкахъ, словно межъ терновника ступаютъ… Напослдокъ онъ бросился на земь и легъ, и низачто вставать не хотлъ, такъ что Гермесъ подхватилъ его да и донесъ до лодки. Вотъ я смялся!
Ант. И я, когда сходилъ, не присталъ къ другимъ, но бросилъ ихъ и, пока они вс вопили, побжалъ себ въ лодку и занялъ тамъ мсто получше, чтобы удобне хать… Въ дорог т плакали, ихъ рвало, а я то надъ ними подтрунивалъ.
Діог. Вотъ какіе были у васъ спутники, Антисенъ и Кратесъ. А со мной шли: ростовщикъ Блепсій, знаете, изъ Писы, акарнанецъ Ламписъ, предводитель наемниковъ, и Дамисъ изъ Кориной, богачъ. Дамисъ умеръ отъ яду, поднесеннаго ему сынкомъ, Ламписъ зарзался отъ любви къ красавиц Миртіи, а Блепсій, говорятъ, умеръ — несчастный!— отъ голода, да на то и похоже, потому что онъ шелъ блдне смерти и тощъ былъ до послдней степени. Я же, хоть зналъ все это. сталъ ихъ спрашивать, отчего они умерли. И когда Дамисъ сталъ жаловаться на сына, я ему и говорю: ‘по дломъ, братъ, ты пострадалъ, изъ за самого себя, если, имя чуть не тысячу талантовъ и проживая въ роскоши девяностый годъ, восемнадцатилтнему сыну давалъ по четыре обола къ день! А ты, братъ, акарнанецъ — онъ стоналъ и вздыхалъ по своей Миртіи — что ты обвиняешь Эрота, себя вини! Какъ! ты. который никогда не трепеталъ предъ врагами и безстрашно сражался за другихъ — изъ за какой-то встрчной двченки плачешь и вздыхаешь!? Да ты притворяешься, милйшій’! А Блепсій самъ себя винилъ, что ускорилъ смерть своею глупостью, что все берегъ свое золото, чортъ знаетъ для какихъ наслдниковъ,— словно, по глупости, думалъ жить вчно. Большую они мн забаву доставили своими стонами!.. Но вотъ мы ужъ и у воротъ, ну къ посмотримъ, посмотримъ, какъ сюда издали подходятъ… Господи! Сколько тутъ ихъ, какая пестрая толпа.. И вс то плачутъ. кром вотъ этихъ новорожденныхъ младенцевъ, плачутъ и глубокіе старики… И что это у нихъ какая любовь къ жизни!! Спрошу-ка я вотъ этого стараго старика… Чего ты плачешь, умерши въ такихъ годахъ? О, чемъ ты жалешь, другъ любезный, приходя сюда въ такихъ лтахъ! Или ты былъ гд нибудь царемъ?
Нищій. Какое!!
Діог. Ну — сатрапомъ?
Нищ. Да нисколько!!
Діог, Ну, такъ ты былъ богатъ и теб жалко, что, умерши, ты потерялъ свою роскошную жизнь?
Нищ. Да ничего подобнаго… А лтъ мн подъ 90, жилъ я бдно, рыбачилъ кой-какъ, просто сказать, нищій я, бездтенъ, да еще и хромъ я и еле вижу…
Діог. И ты все-таки желалъ жить?
Нищ. Встимо… Любо жить и видть свтъ… а умирать — страшно неохота…
Діог. Въ дтство ты, старикъ, впадаешь и судишь, какъ ребенокъ, хоть ты почти ровесникъ перевозчику этому!.. Ну что же сказать о молодыхъ, если и такіе старики любятъ жизнь, хоть бы имъ слдовало гнаться за смертью, какъ за пекарствомъ отъ бдъ старости!.. Но пойдемъ-ка назадъ, чтобы кто нибудь не подумалъ, что мы хотимъ улизнуть, что все у воротъ вертимся…

7 (11).
Діогенъ.— Кратесъ.

Кратесъ. Знавалъ ты, Діогенъ, Мериха. очень богатаго человка, изъ Корина, у котораго цлый караванъ торговыхъ судовъ? Еще его родственникъ, Аристей, и самъ очень богатый человкъ, ему постояло приговаривалъ гомеровскій стихъ: ‘Иль ты меня срази, иль я тебя’!
Діогенъ. А почему, Кратесъ?
Кр. Они другъ за дружкой ухаживали, каждый изъ за наслдства другого, они оба были въ однихъ годахъ, и завщанія свои они утвердили: Мерихъ сдлалъ наслдникомъ всего своего состоянія Аристея, если самъ умретъ раньше, а Аристей — Мериха, если этотъ его переживетъ. Такъ они и написали, и ужасно ухаживали одинъ за другимъ, стараясь другъ друга превзойти въ лести. И не только гадатели, по звздамъ ли предсказывающіе будущее, или по снамъ, какъ халдеи, но самъ Пнеійскій богъ, то Аристею общалъ счастье, то Мериху: всы колебались въ сторону то одного, то другого…
Діог. Ну, а каковъ же былъ этому конецъ, Кратесъ? Интересно послушать.
Кр. Оба умерли въ одинъ день и наслдства ихъ перешли къ Эвномію и разиклу, ихъ родственникамъ, которые ни о чемъ подобномъ не думали, не гадали: т то оба похали изъ Сикіона въ Кирру, а посреди пути ихъ и опрокинуло неожиданнымъ порывомъ втра!
Діог. Вотъ и прекрасно!.. Мы, пока были въ живыхъ, ничего подобнаго другъ другу не замышляли: ни я никогда не молилъ смерти Антисеену, чтобы унаслдовать его батогъ — у него былъ здоровенный, оливковый — ни ты Кратесъ, надюсь не мечталъ наслдовать отъ меня мое имущество: ни глиняную мою бочку, ни мою суму, въ которой у меня бывало бобовъ на цлыхъ два дня!
Кр. Ничего этого мн не нужно было, да и теб тоже, Діогенъ… А что было нужно, ты унаслдовалъ у Антисоена, а у тебя я, и это больше и важне царства Персидскаго!
Діог. Ты о чемъ это говоришь?
Кр. О мудрости, умренности, правдивости, прямодушіи, свобод…
Діог. Вотъ это врно, ей Богу! Это богатство я получилъ отъ Антисоена и теб передалъ, еще увеличивъ его!
Кр. А вс прочіе объ этомъ богатств не думали, и никто за нами увивался, чтобы получить часть въ такомъ наслдств: вс на золото зарились.
Діог. Да и понятно! Что стали бы они длать, получивъ отъ насъ такое наслдство?! Они такъ отъ изнженной жизни испорчены, что словно дырявые мшки: если и всыпать имъ мудрости, прямодушія, истины, все сейчасъ просыплется и пропадетъ,— кишка, какъ говорится, не выдерживаетъ! Словно, какъ Данаиды, возятся, наливая продырявленную бочку… А золото они и зубами, и когтями, и всякими способами берегутъ!
Кр. И вотъ, у насъ и здсь остается наше богатство, а они пришли сюда съ однимъ оболомъ, да и его то донесли только до Харона!

8 (24).
Діогенъ.— Мавзолъ.

Діогенъ. Каріецъ, чмъ ты такъ гордишься, что считаешь себя выше всхъ насъ?
Мавзолъ. И царской властью, синопецъ: я царствовалъ надъ всей Каріей, надъ частью Лидіи, покорилъ нсколько острововъ, до Милета доходилъ, подчиняя себ большую часть Іоніи, и красивъ я былъ, и великъ, и мощенъ въ битвахъ. А всего боле горжусь я тмъ, что въ Галикарнас мн воздвигнутъ огромнйшій памятникъ, и никому другому нтъ памятника столь большого и столь изукрашеннаго превосходными изображеніями людей, коней, сдланныхъ какъ живые изъ такого красиваго камня, что не часто и для храмовъ такой употребляется. Неужели, по твоему, я не долженъ всмъ этимъ гордиться?
Діог. Гордиться царскою властью, красотою и большимъ памятникомъ?
Мав. Ну да, конечно.
Діог. Но, любезнйшій Мавзолъ, теперь у тебя вдь нтъ ни прежней силы, ни прежней красоты. Если мы теперь пригласимъ кого-нибудь судьею красоты, я не знаю, почему бы онъ предпочелъ твой черепъ моему: у обоихъ у насъ голова безволосая, голая, оба мы одинаково оскалили зубы, у обоихъ насъ нтъ ни глазъ, ни носа. А твой памятникъ и превосходный тотъ камень Галикарнасцамъ ршительно все равно было бы показывать чужестранцамъ и хвастаться всмъ этимъ, какое бы зданіе ни было изъ него сооружено. И ты, милйшій, кажется, ничего отъ всего этого не получаешь, разв что вотъ только говоришь намъ, что ты лучше другихъ, потому что на тебя давятъ такіе отличные камни.
Мав. Такъ нее это для меня безполезно и Мавзолъ равенъ Діогену?!
Діог. Не равенъ, другъ любезный, не равенъ! Мавзолъ пойдетъ стонать, вспоминая то, что на земл и въ чемъ онъ почитаетъ благо, а Діогенъ станетъ смяться надъ нимъ, Мавзолъ всмъ будетъ говорить, что надъ нимъ поставленъ памятникъ Артемизіей, его сестрою и супругой, а Діогенъ говоритъ, что онъ не знаетъ, есть ли надъ его тломъ какой памятникъ — это его нимало не заботило,— но что онъ оставилъ по себ отличную память, проживъ честно жизнь, память, которая попрочне твоей, жалчайшій изъ карійцевъ, хотя ты и похороненъ въ такомъ надежномъ мст.

9 (13).
Александръ.— Діогенъ.

Діогенъ. Что это, Александръ? И ты у мерь, какъ мы вс?!
Александръ. Какъ видишь, Діогенъ, да и неудивительно, что я умеръ, разъ я человкъ.
Діог. Такъ оракулъ Зевса-Аммона содралъ, сказавъ, будто ты его сынъ,— ты былъ сыномъ Филиппа?
Ал. Значитъ, Филиппа, будь я сынъ Зевса, я бы не умеръ.
Діог. Значитъ, и на Олимпіаду тоже наврали, будто она жила съ дракономъ, будто его даже видали у нея на лож, и что ты отъ этого явился на свтъ, и что будто Филиппъ обманывался, полагая, что ты его сынъ.
Ал. Слыхалъ я все это, какъ вотъ и ты, теперь же вижу, что не говорили правды ни мать моя, ни пророки Аммона…
Діог. Но ихъ обманъ былъ не безполезенъ для тебя, Александръ, въ твоихъ длахъ: многіе тебя трепетали, считая тебя за бога… А скажи-ка ты мн, кому ты оставилъ свою огромную державу?
Ал. А не знаю, Діогенъ! Я не усплъ о ней распорядиться или, лучше сказать, только передалъ, умирая, перстень Пердикк… Чему же ты смешься, Діогенъ?!
Діог. Да какъ мн не смяться? Я вспомнилъ, что выдлывала Греція, когда ты только что захватилъ власть: какъ теб льстили, и главою тебя выбирали, и вождемъ противъ варваровъ, иные причисляли тебя къ сонму верховныхъ боговъ, и храмы теб воздвигали, и жертвы теб приносили, какъ сыну дракона!.. А скажи-ка, гд тебя македонцы похоронили?
Ал. Лежу я еще въ Вавилон вотъ ужъ тридцатый день… Но мой оруженосецъ, Птолемей, общается, какъ только ему удастся возстановить спокойствіе вмсто продолжающихъ еще смутъ, перевезти меня въ Египетъ и похоронить тамъ, чтобы мн стать однимъ изъ египетскихъ божествъ!..
Діог. Ну какъ не смяться, Александръ, видя, что ты еще и въ аду то глупишь и надешься стать Анубисомъ или Озирисомъ! Не надйся, мой божественный! Кто разъ перехалъ черезъ наше озеро и вступилъ во врата адовы, не выйти тому никуда! Эакъ не безпеченъ, а Церберъ не смиренъ!.. А вотъ что я хотлъ бы отъ тебя услышать: какъ ты себя чувствуешь, когда вспоминаешь, какое богатство и величіе покинулъ ты ушедши сюда: тлохранителей, оруженосцевъ, сатраповъ, массу золота, порабощенные народы, Вавилонъ, Бактру, рдкостныхъ зврей, почетъ, славу, весь этотъ блескъ, когда ты появлялся съ блестящей діадемой на голов, облеченный въ порфиру… Тебя не огорчаетъ это, когда приходитъ теб на память?.. Что? Ты плачешь, глупенькій?! Неужели мудрый Аристотель не выучилъ тебя не почитать за врное дары счастья?!
Ал. Онъ-то! Этотъ льстивйшій изъ всхъ философовъ!? Позволь ужъ мн знать, что сдлалъ Аристотель, что онъ у меня выпрашивалъ, чему онъ меня училъ, какъ онъ злоупотреблялъ моею жаждой знанія, какъ онъ и льстилъ и восхищался то моей красотой, словно въ этомъ есть хоть частица истинно хорошаго, то моими поступками и богатствомъ: онъ и богатство почиталъ благомъ и но стыдился самъ отъ меня брать. Это былъ, Діогенъ, настоящій шарлатанъ и пройдоха. Изо всей его мудрости только я и вынесъ, что печалюсь будто о великихъ благахъ, обо всемъ томъ, что ты только что перечислилъ!
Діог. Знаешь, что теб надо сдлать? Я теб дамъ средство отъ этой печали. Лкарства отъ глупости здсь нтъ, а ты пей воду изъ Леты и пей почаще, почаще, да побольше. Тогда перестанешь печалиться объ Аристотелевскихъ благахъ… Но я вижу Клита, Каллисена и еще кого то, которые хотятъ тебя схватить, чтобы растерзать въ отплату за то, что ты съ ними сдлалъ… Такъ ты ужъ уходи другой дорогой, да пей побольше здшней водицы, какъ я теб сказалъ.

10 (14).
Филиппъ — Александръ.

Филиппъ. Ну, Александръ, теперь ты не станешь отрицать, что ты мой сынъ: будь ты сыномъ Зевса, ты бы не умеръ?!
Александръ. Да самъ-то я отлично зналъ, что я сынъ Филиппа и внукъ Аминты, я призналъ пророчество оракула врнымъ, находя, что это полезно для меня…
Фил. Что такое? Ты думалъ, что полезно дать себя въ обманъ жрецамъ?!
Ал. Не въ этомъ дло, а въ томъ, что варвары трепетали предо мною и никто не противустоялъ мн. думая, что это значитъ сражаться съ богомъ, и я легче ихъ покорилъ.
Фил. Да кого ты и побдилъ-то изъ людей, достойныхъ вниманія? Ты имлъ всегда дло съ дрянью, которая вооружена луками, маленькими щитами, иногда просто плетеными изъ ивовыхъ прутьевъ. Побдить эллиновъ, беотійцевъ, фокейцевъ, аинянъ, это — другое дло! Разбить аркадскихъ гоплитовъ или ессалійскую конницу, элейскихъ или мантинейскихъ копейщиковъ, ракійцевъ, иллирійцевъ, пеоновъ, это — не шутка! А какъ побдили твои войска, подъ начальствомъ Клеарха мидянъ, персовъ, халдеевъ, этихъ раззолоченыхъ и разряженныхъ воиновъ.— ты разв не знаешь? Они въ рукопашную даже и вступать не ршились, а бжали прежде чмъ стрлять въ нихъ стали,
Ал. Ну, батюшка, скиы и индйскіе слоны это — тоже не пустяки! А кром того я, вдь, побждалъ безъ интригъ, на измну не надялся и не покупалъ побды деньгами, я ради побды никогда никого не подводилъ, не нарушалъ клятвъ, ничего подозрительнаго не длалъ. Эллиновъ я подчинилъ себ безъ пролитія крови, а какъ я наказалъ еиванцевъ, ты, поди-ка знаешь…
Фил. Знаю, все знаю: мн разсказалъ Клитъ, котораго ты дротикомъ хватилъ на пиру за то, что онъ осмлился меня восхвалять по сравненію съ твоими длами. Да ты еще, оставивъ македонскую хламиду и одвшись, какъ говорятъ, по персидски, требовалъ земныхъ поклоновъ отъ македонянъ, свободныхъ людей, а что ужъ всего смшне — сталъ подражать побжденнымъ!! О другомъ я ужъ и не говорю: какъ ты львами травилъ благородныхъ людей, какъ много разъ женился, какъ влюбился въ Гефестіона… Слыша разсказы о теб, я одно только одобрилъ, именно, что ты не коснулся красавицы, жены Дарія, и позаботился о его матери и сестрахъ. Это ты сдлалъ по царски.
Ал. А отваги моей ты не хвалишь, отецъ? въ Оксидрак я первымъ взошелъ на стну, а раненъ я былъ много разъ!
Фил. Этого я не похвалю, Александръ, не потому, чтобы я думалъ, что нехорошо иногда царю и получить рану и подвергаться опасности во глав войска, но потому, что именно для тебя это мене всего подходило: вдь, разъ тебя считали богомъ, то видть, что ты раненъ, что тебя выносятъ изъ строя истекающимъ кровью и стонущимъ отъ боли, было очень смшно, и оракулъ Аммона оказывался шарлатаномъ и вралемъ, а жрецы его — льстецами. Кто бы могъ удержаться отъ смха, видя сына Зевса въ безпамятств и нуждающимся въ помощи врачей? А теперь, когда ты уже умеръ, какъ ты думаешь: не много есть такихъ, которые глумятся надъ поддлкой, видя хладный трупъ бога, который уже гніетъ и смердитъ, какъ вс тла вообще!? А кром того, твое признаніе, что потому ты съ большею легкостью побждалъ, очень уменьшаетъ славу твоихъ длъ: если это сдлано богомъ, то это вовсе не много.
Ал. Не такъ думаютъ обо мн люди: они ставятъ меня вровень съ Геракломъ и Діонисомъ. Я покорилъ страны, куда до меня никто и не проникалъ!
Фил. Вотъ опять ты заговорилъ какъ сыпь Зевса, и равняешь себя съ Геракломъ и Діонисомъ!.. Не стыдно ли теб, Александръ, что ты не избавился отъ своей надменности, не позналъ самого себя и не одумался даже посл смерти-то!

11 (12).
Миносъ — Александръ — Аннибалъ — Сципіонъ.

Александръ. Меня должно почитать больше чмъ тебя, ливіецъ: я выше!
Аннибалъ. Нтъ, меня!
Ал. Пусть насъ разсудитъ Мы но съ!
Миносъ. Вы кто такіе?
Ал. Это — карагенянинъ Аннибалъ, а я — Александръ, сынъ Филиппа.
Мин. Ого… оба вы знамениты! А споръ у васъ о чемъ?
Ал. О превосходств: онъ говоритъ, что онъ былъ лучшій полководецъ, чмъ я, а я говорю, что всмъ извстно, что не только его военные подвиги, но подвиги всхъ далеко ниже моихъ.
Мин. Ну, говорите, только не оба вмст: говори первымъ ты, карагенянинъ!
А ни. Я, Миносъ, здсь извлекъ ту выгоду, что выучился по гречески, и въ этомъ то ужъ онъ не выше меня. Я говорю, что наибольшей похвалы заслуживаютъ т, кто, не будучи первоначально ничмъ, затмъ выдвинулись своими дарованіями и были признаны достойными власти. И вотъ я, явившись въ Иберію во глав незначительнаго отряда и бывъ сначала помощникомъ брата, затмъ, признанный всми за замчательнйшаго человка, достигъ высшихъ почестей, покорилъ кельтиберовъ, побдилъ западныхъ галатовъ, перешедши огромные хребты горъ прошелъ по всей Эридапской области, сравнялъ съ землею множество городовъ, овладлъ равнинною Италіей, дошелъ до предмстій знаменитаго города и убилъ въ одинъ день столько воиновъ, что мрами мрили ихъ перстни, а рки были запружены тлами мертвыхъ… И все это я совершилъ, не называясь сыномъ Зевса, не представляя себя богомъ, не ссылаясь ни на какіе сны своей матери, а признавая, что я человкъ, и сражаясь противъ отличныхъ полководцевъ и храбрйшихъ солдатъ, а не противъ какихъ нибудь мидянъ или ассирійцевъ, которые бгутъ еще прежде чмъ ихъ погонятъ, и почти не оспариваютъ побды у смло нападающаго. Александръ же, унаслдовавъ власть отъ отца, распространилъ ее и усилилъ опираясь преимущественно на счастливый случай. Когда онъ окончательно разбилъ при Исс и при Арбелахъ несчастнаго этого Дарія, онъ, презрвъ обычаи родины, потребовалъ себ поклоненія, сталъ вести развратный индійскій образъ жизни и на пирушкахъ сталъ убивать и отсылать на казнъ своихъ друзей. А я, первенствуя въ отчизн, не измнилъ своего характера, и когда родина подъ страшнымъ напоромъ огромной массы враговъ, переправившихся въ Ливію, вызвала меня изъ Италіи — я немедленно повиновался, затмъ покорно удалился въ частную жизнь, а когда меня осудили, я покорно перенесъ и это. И я все это сдлалъ, хоть я — варваръ, хоть не получилъ классическаго воспитанія, хоть не выросъ, какъ Александръ, на рапсодіяхъ Гомера и не былъ ученикомъ знаменитаго Аристотеля, сдлалъ благодаря единственно своимъ природнымъ дарованіямъ. Вотъ почему я утверждаю, что я выше Александра. Или онъ лучше меня потому, что на голов у него діадема? Въ глазахъ македонцевъ это много значитъ, но нельзя же за это признать его выше благороднаго воителя, который во всемъ боле обязанъ своему великому духу, нежели счастью!
Мин. А вдь не дурно онъ сказалъ, хоть бы и не ливійцу впору!.. Что ты, Александръ, скажешь противъ?
Ал. Не слдовало бы мн просто и говорить съ такимъ наглецомъ, Миносъ: общая молва вполн достаточна для того, чтобы ты могъ судить, какой я былъ царь, какой онъ — разбойникъ. Но слушай, вкратц возражу ему.
Юношей я выступилъ на поприще общественной дятельности, я унаслдовалъ колеблющуюся власть, но наказалъ убійцъ отца и, быстро устрашивъ Элладу раззореніемъ ивъ, я былъ избранъ греками въ предводители. Я не счелъ достойнымъ себя пещись только о Македонскомъ царств и довольствоваться властью надъ тми, кого оставилъ мн отецъ, — я задумалъ покорить весь міръ, мн казалась невыносимой мысль, что я не одержу верха надъ всми. Съ небольшимъ войскомъ переправился я въ Азію, выигралъ блестящее сраженіе при Грани къ, овладлъ Лидіей, Іоніей, Фригіей и всми ближайшими областями, затмъ я подошелъ къ Исс, гд ожидалъ меня Дарій со многими десятками тысячъ войска. И вы знаете здсь, Миносъ, сколько я вамъ прислалъ мертвыхъ въ одинъ день!.. Говорятъ, вдь, что перевозчикъ не успвалъ всхъ перевозить въ лодк и что многихъ переправилъ на наскоро сколоченныхъ плотахъ. И совершилъ я это, лично подвергаясь опасности, и даже былъ районъ. И не говоря уже о томъ, что совершилъ я при въ Тир и при Арбелахъ, я вдь дошелъ до Индіи, океанъ сдлалъ я границею своихъ владній, забралъ тамъ слоновъ, царя Пора взялъ въ плнъ, конныхъ скиовъ, народъ не незначительный, я разбилъ, перешедши Танаисъ, въ огромномъ сраженіи. Друзьямъ я благодтельствовалъ, недруговъ защищалъ. А если я и казался людямъ богомъ, то простительно, что пораженные величіемъ моихъ длъ они этому врили. И въ конц концовъ, я и умеръ царемъ, а этотъ — какъ, впрочемъ, и слдовало ему, этому кровожадному злодю, — жалкимъ бглецомъ у Прузія въ Внеиніи. Я не буду говорить, какъ онъ покорилъ италійцевъ: не силою, а разными пакостями, хитростью, вроломствомъ, блестящаго же и достойнаго ничего тутъ не было. А если онъ меня порицаетъ за роскошный образъ жизни, то, значитъ, онъ забылъ, что длалъ въ Капу, гд онъ проводилъ все время съ развратницами и достойнымъ удивленія образомъ погубилъ то, что пріобрлъ войной. Если бы я не стремился преимущественно на востокъ, считая, что западъ слишкомъ для меня ничтоженъ, то неужели же для меня представило бы малйшее затрудненіе покорить Италію почти безъ пролитія крови, взять Ливію и дойти до Гадеса! Мн просто казалось это недостойнымъ битвъ: тамъ и такъ меня трепетали и называли господиномъ… Я сказалъ свое, Миносъ, теперь ршай. Довольно того, что сказано!..
Сципіонъ. Ршай, однако, не прежде, чмъ меня выслушаешь.
Мин. А ты кто, любезнйшій? Откуда ты, чтобы здсь говорить?
Сц. Я — римлянинъ Сципіонъ, полководецъ, покорившій Карагенъ и разбившій ливійцевъ въ большихъ сраженіяхъ.
Мин. Ну, что же ты скажешь?
Сц. Скажу, что я ниже Александра, но выше Апнибала, такъ какъ я его, разбивъ, обратилъ въ постыдное бгство. Какъ же онъ наглъ, что спорить съ Александромъ, съ которымъ равняться не смю я. его побдитель!..
Мин. Вотъ умно говоришь. Сципіонъ, ей’Богу! Итакъ, первымъ признается Александръ, за нимъ — ты, а ты, Аннибалъ, уже затмъ, третьимъ: да и это не мало!.:

12 (1).
Полидевкъ.— Діогенъ.

Діогенъ. Полидевкъ, ты, вдь, скоро уходишь,— если не ошибаюсь, завтра твоя очередь оживать,— такъ скажи ты, пожалуйста, Мениппу, цинику, если увидишь его гд нибудь,— а найти его ты можешь въ Корин у Краніона, или въ Лике, онъ тамъ смется надъ философами, вчно спорящими между собою,— скажи ты ему, что, дескать, Діогенъ зоветъ тебя, если ужъ ты довольно насмялся надъ тмъ, что на земл, идти къ нему, тамъ ты еще боле найдешь того, что достойно смху! На земл то у тебя смхъ еще съ сомнніемъ, особенно когда ты касаешься того, что ждетъ насъ за гробомъ, а въ Аид ты, наврное, будешь безпрерывно хохотать, какъ вотъ я теперь, особенно когда увидишь богачей, сатраповъ, тиранновъ такими то жалкими, такими то скромными, выдляющихся только своими стонами, когда они безсильно и униженно вспоминаютъ то, что на земл. Скажи ему это, да напомни еще, чтобы онъ приходилъ сюда, захвативъ въ котомку побольше бобовъ, да можетъ, найдетъ онъ гд нибудь на перекрестк ужинъ Гекаты, или очистительное яйцо или что нибудь въ этомъ род.
Полидевкъ. Хорошо, передамъ, Діогенъ, только бы мн знать, каковъ онъ изъ себя?
Діог. Онъ лысый старикъ, въ отрепанномъ плащ, который разлетается на немъ отъ легкаго втерка, съ заплатами всхъ цвтовъ. Онъ вчно смется, особенно надъ философами пустозвонами.
Пол. По этимъ признакамъ найти его легко…
Діог. Можетъ быть, позволишь дать теб порученіе и къ этимъ философамъ?
Пол. Пожалуйста, мн не трудно…
Діог. Посовтуй ты имъ бросить пустословіе, не спорить объ общихъ понятіяхъ, не подносить другъ другу рогатыхъ силлогизмовъ’, не пускать ‘крокодиловъ’, и не заниматься такими безсмыслицами, когда учатъ молодыхъ людей.
Нол. А они скажутъ, что я, порицая ихъ мудрость, самъ невжда и неучъ.
Діог. А ты скажи, что бранишь ихъ отъ меня.
Пол. Хорошо, Діогенъ, скажу.
Діог. А богачамъ, милый Полидевкъ, скажи отъ меня такъ: что вы, безумцы, бережете золото? Что вы себя мучите, подсчитывая барыши и наживая талантъ за талантомъ, вы, кому скоро придется явиться сюда всего съ однимъ оболомъ!
Пол. Сказано будетъ имъ и это.
Діог. А силачамъ и красавцамъ, коринцу Мегиллу и борцу Дамоксену, скажи, что у насъ здсь нтъ ни русыхъ волосъ, ни голубыхъ или черныхъ глазъ, ни румянца на щекахъ, ни крпкихъ мускуловъ, ни мощныхъ плечъ, а все одинъ прахъ, головы голыя и безобразныя…
Пол. Не трудно и это сказать красивымъ молодцамъ.
Діог. А, наконецъ, Наконецъ, скажи ты бднымъ,— вдь много ихъ и всегда они горюютъ о своихъ несчастіяхъ и жалуются на нищету,— чтобы они не плакали и не вздыхали, объясни имъ равенство, какое здсь,, скажи, что здсь они увидятъ богатыхъ ни чуть не въ лучшемъ положеніи, чмъ они сами. И спартанцамъ своимъ, пожалуй, попеняй отъ меня, что совсмъ они распустились…
Пол. О спартанцахъ не говори такъ, Діогенъ, мн это очень непріятно. А все, что ты сказалъ о другихъ, я передамъ.
Діог. Ну, оставимъ ихъ въ поко, если ты такъ хочешь… А что т отвтятъ теб, ты мн посл разскажи…

13 (10).
Гермесъ. Харонъ.— (Лениппъ.— Хармолей.— Лампихь.— Демасій.— Критомъ.— Воинъ.— Философъ.— Риторъ.

Харонъ. Послушайте-ка, господа, вотъ въ чемъ дло. Лодченка у насъ, какъ видите, маленькая, гнилая, течетъ она порядкомъ, и коли качнуть ее посильне, пойдетъ она вверхъ дномъ, а васъ вонъ сколько сразу пришло, и каждый съ поклажей… Если со всмъ этимъ вы сядете, боюсь, какъ бы потомъ вамъ не пожалть, а особливо тмъ, кто плавать не уметъ…
Гермесъ. Такъ что же намъ сдлать, чтобы перехать благополучно?
Хар. А вотъ что я вамъ скажу. Надо садиться безо всего, все лишнее оставить на берегу. Еле-еле и такъ моя лодченка васъ подыметъ… Гермесъ, ужъ ты позаботься, чтобы никто не слъ въ лодку, кто не голъ и не оставилъ всхъ вещей, какъ я говорю. Стань, вонъ, у сходни, да и осматривай, лишнее снимай и заставляй входить голыми.
Герм. Ладно, вдлаемъ такъ. Эй ты, первый! Ты кто?
Мениппъ. Я Мениппъ. Смотри, Гермесъ, у меня только котомка: я и батогъ въ озеро кинулъ, а плаща я, къ счастью, и не бралъ.
Герм. Ну иди, Мениппъ, молодецъ, хорошій ты человкъ. И мсто занимай возл рулевого, повыше, чтобы теб за всми смотрть. А этотъ красавецъ кто?
Хармолей. Я Хармолей, изъ Мегары, меня очень любили и за ласки мои платили по два таланта
Герм. Бросай ты свою красоту, и свои губы съ ихъ поцлуями, и густые свои волосы, и румянецъ щекъ и всю кожу. Ну, вотъ такъ, теперь ты готовъ, иди. А ты кто, сумрачный такой, въ порфир и діадем?
Лампихъ. Я Лампихъ, властитель Гелойскій.
Герм. Зачмъ же ты, Лампихъ, явился сюда со всмъ этимъ?!
Ламп. Затмъ, Гермесъ, что нельзя же властителю явиться голымъ!
Герм. Властителю, конечно, но мертвецу отлично можно. Скидывай-ка все это…
Ламп. Смотри, брошены вс украшенія…
Герм. И спесь свою оставь, Лампихъ. и надменность, тяжело будетъ лодченк, если все это въ нее попадетъ…
Ламп. А діадему-то позволь мн оставить и мой плащъ?!
Герм. Никоимъ образомъ! Скидывай и это.
Ламп. Я бросилъ… Еще что нибудь?.. Я все скинулъ, самъ видишь…
Герм. И кровожадность свою, и взбалмошность, и наглость, и гнвъ — все оставь!
Ламп. Гляди, я совсмъ голъ…
Герм. Иди, садись!.. А ты кто, махи и ища?!
Дамасій. Я Дамасій, атлетъ.
Герм. Оно и видно! Я часто встрчалъ тебя въ палестрахъ.
Дам. Врно, Гермесъ. Пусти же меня, голаго.
Герм. Какого голаго, милйшій, когда ни теб столько мяса! Скидывай его, не то потопишь ты лодку, едва лишь одной ногой въ нее ступишь… И внки эти бросай, и вс награды…
Дам. Ну, смотри, видишь, я совсмъ голъ, совсмъ такой, какъ вс другіе мертвецы..
Герм. Такъ вотъ лучше, на легк, ну, ступай. А ты. Кратовъ, оставь свое изнженность, богатство, и роскошь, и пиры, не тащи съ собой и пышныхъ похоронъ, ни заслугъ предковъ, оставь свой родъ и его славу, не вспоминай, что городъ когда то тебя чествовалъ, не вспоминай ни надписей на статуяхъ, ни высокаго кургана въ твою честь: и воспоминанія обо всемъ этомъ тяжелы.
Кратомъ. Бросаю, хоть и съ сожалніемъ, что подлаешь!..
Гер. Э-э-э, а ты зачмъ съ оружіемъ? Что это за трофей несешь ты?
Воинъ. А это за то, что я побдилъ и отличился, городъ меня почтилъ.
Гер. Кидай ты на землю свой трофей! Въ аду миръ и оружіе тамъ не нужно… А это кто, съ виду такой суровый, строгій, съ нахмуренными бровями, съ думой на чел и съ длинной бородой?
Меи. А это, Гермесъ, какой то философъ, или лучше сказать, вмстилище пустословія и надувательства, разднь-ка его. увидишь подъ одяніемъ много смшного…
Гер. Ну, скидывай свой вншній видъ, а потомъ и все прочее… Господи! Сколько онъ тащилъ съ собой шарлатанства, сколько невжества, задора, сколько тщеславія!.. Сколько пустыхъ вопросовъ, придирокъ, запутанныхъ понятій!.. Какое множество безплодной работы. Господи!.. болтовни, вздоровъ, споровъ о пустякахъ!.. да тутъ и сребролюбіе, и сладострастіе, и безстыдство, и гнвъ, и объяденіе, и роскошь!! Не скроешь, братецъ, отъ меня этого, какъ ты ни прянь! Оставляй и лживость свою, и гордость, и мысль, что ты лучше остальныхъ… Вдь съ такою кладью какую нужно лудку, чтобы тебя поднять!!.
Философъ. Все это я оставляю, если ты велишь…
Мен. Да и бородищу свою пусть онъ оставитъ, Гермесъ, долгую, густую! Тутъ вдь мало-мало минъ на пять волосу!
Гер. Врно, врно — оставляй и бороду!
Фил. А кто же мн ее сбреетъ?
Гер. А вотъ Мениппъ возьметъ плотничій топоръ, да и отрубитъ, подложивъ теб подъ бороду сходню…
Мен. Нтъ, Гермесъ, дай-ка я пилой., такъ будетъ смшне…
Гер. Хорошо и топоромъ… вотъ такъ. Ты теперь сталъ гораздо человкообразне, безъ козлиной своей бороды…
Мен. Хочешь, немного подржу я ему и брови?!.
Гер. Валяй! слишкомъ ужъ онъ ихъ насупливаетъ, словно невсть богъ о чемъ размышляетъ… Это что такое? Ты еще и плачешь, сволочь несчастная? Робешь предъ смертью?… Ну, пошелъ!..
Мен. Онъ украдкой несетъ еще одну штуку очень тяжелую!..
Гер. Что такое?
Мен. Лесть, которая бывала ему очень полезна на земл.
Фил. Ахъ, Мениппъ, такъ и ты оставь свою независимость, свободу рчи, свою безпечальность, вольность, я смхъ… Ты изъ всхъ одинъ смешься здсь…
Гер. Нтъ, нтъ — держи все это: это легко, отлично переносимо и даже полезно въ нашемъ пути.— А ты, риторъ, бросай вс свои обороты, свою широковщательность, свои антитезы и уподобленія, періоды, варваризмы и вообще всю тяжеловсность рчи…
Риторъ. Ну смотри, все бросаю.
Гер. Ну, готово! Отдавай причалы, снимай сходни, принимай якорь… Ставь парусъ, правь, перевощикъ!.. Въ добрый путь! Что вы стонете, несчастные, а особливо — ты, философъ, что только что бороды своей лишился?!.
Философъ. Потому стону, Гермесъ, что я считалъ душу безсмертной!..
Мен. Вретъ онъ, вретъ: кажется, другое его печалитъ!..
Гер. А что?
Мен. А то, что больше не будетъ онъ сть роскошныхъ обдовъ, а потомъ, потихоньку это всхъ, не выйдетъ ночью, закрывъ голову плащомъ, чтобы шататься всю ночь но всякимъ вертепамъ, а по утру — не будетъ опять, надувая юношество якобы мудростью, собирать съ нихъ деньги — вотъ, что его печалитъ…
Фил. А ты, Мениппъ, небось, не горевалъ умирая?!
Мен. Я?! Да я самъ, никто меня не звалъ, бросился навстрчу смерти!.. А что это: сквозь наши разговоры шумъ какой то слышится, словно съ земли кричатъ?..
Герм. Да, Мениппъ, да и не съ одного мста, а тамъ — люди, сами собой сбжавшись на сходку, радуются Лампиховой смерти: жену его схватили другія женщины, а въ дтей его, совсмъ еще маленькихъ, другія дти швыряютъ каменьями, въ Синоп хвалятъ ритора Діофанта, выступившаго съ рчью въ честь нашего Кратона… а тамъ, убитая горемъ мать Дамасія начинаетъ, съ другими женщинами, надгробныя ему причитанія. О теб, Мениппъ, никто не плачетъ, одинъ ты лежишь себ спокойно!..
Мен. Нтъ! Ты сейчасъ услышишь, какъ жалобно-жалобно завоютъ собаки, какъ вороны станутъ хлопать крыльями — это они собравшись, хоронятъ меня.,
Гер. Молодецъ ты, Мениппъ!.. Но вотъ, мы уже перехали, такъ вы идите теперь въ судилище, прямо вонъ по той дорог, а мы. съ перевощикомъ, будемъ перевозить другихъ…
Мен. Счастливаго пути, Гермесъ!.. Ну, пойдемъ и мы!.. Чего вы еще мшкаете?!.. Всмъ нужно судиться — и наказанія, говорятъ, жестокія! кому колесо, кому камни, кому коршуны!.. Все, все будетъ на совсть разобрано!..

14 (22).
Гермесъ.— Харонъ.— Мениппъ.

Харонъ. Давай за перевозъ’ деньги, паршивый…
Мениппъ. Кричи себ, дядя, если теб это пріятно…
Хар. Деньги давай, говорю, за перевозъ!
Мен. Съ того, у кого нтъ ничего, ничего ты не получишь…
Хар. Да разв есть человкъ, у котораго бы обола не было?!
Мен. Не знаю, есть ли другой, а у меня нтъ.
Хар. Разорву тебя, сволочь, ей-Богу, если не заплатишь!!
Мен. А я теб башку батогомъ прошибу!
Хар. Такъ задаромъ ты столько прохалъ?!
Мен. Вонъ пускай Гермесъ за меня заплатитъ, онъ меня сюда привелъ
Гермесъ. Нортъ побери! Мн то что?! Стану я еще и платить за мертвыхъ!
Хар, Не отстану я отъ тебя!!
Мен. Тогда вытаскивай свою лодку и жди. Но все-таки, коли у меня ничего нтъ, такъ что ты возьмешь?
Хар. Не зналъ ты. что-ли, что придется платить?!
Мен. Зналъ, да нтъ у меня ничего… Что же? Изъ-за этого мн было не умирать, что-ли?
Хар. Ишь ты, одинъ ты будешь хвастать, что даромъ перехалъ!
Мен. Нтъ, братъ, не даромъ: я воду отливалъ, я и весломъ работалъ, да и но плакалъ я одинъ изъ всхъ перезжавшихъ…
Хар. Да это же не плата! Оболъ подавай, иначе непорядокъ!!
Мен. Такъ вези меня сейчасъ на землю!
Хар. Шутки, братъ, шутишь, чтобы мн еще и битымъ быть отъ Эака!
Мен. Ну, такъ не приставай!..
Хар. Показывай, что у тебя въ котомк?!
Мен. Пожалуйста: просо и ужинъ Гекаты!
Хар. Откуда ты взялъ, Гермесъ, этого пса?! Что онъ мололъ по дорог, какъ задиралъ и приставалъ къ перезжавшимъ, да распвалъ, когда вс вздыхали.
Мери. Не знаешь ты, Харонъ, кого ты привезъ: это человкъ поистин свободный, которому все все равно: это Мениппъ!
Хар. Ну, ужъ если ты мн когда нибудь попадешься!!!
Мен. Да вотъ, если попадусь, только вдь, милйшій, дважды къ теб никто не попадаетъ!!

15 (20).
Эакъ.— Мениппъ.— Пиагоръ.— Эмпедоклъ.— Сократъ.

Мениппъ. Ради самого Плутона, Эакъ, покажи мн все въ аду!
Эакъ. Все — это, Мениппъ, не легко, а вотъ главное, смотри. Это, ты знаешь, Церберъ, а лодочника, который тебя перевезъ, и озеро, и Пирифлегетонъ ты видлъ входя…
Мен. Это я знаю, знаю, что ты здсь за привратника, видлъ я и господина нашего и Эринній, а ты мн покажи древнихъ людей, особенно же самыхъ знаменитыхъ!
Эакъ. Вотъ это — Агамемнонъ, это — Ахиллесъ, это вотъ, рядомъ — Идоменей, это — Одиссей, тамъ — Аяксъ, Діомедъ и лучшіе изъ ахейцевъ!..
Мен. Э-гэ, Гомеръ, какъ невидны и ничтожны подъ землей главные персонажи твоихъ рапсодіи! Все это прахъ, тлнъ, поистин пустыя головы! А это кто, Эакъ?
Эакъ. А это — Киръ, а это — Крезъ, за ними Сарданапалъ, за нимъ Мидасъ, а это вотъ Ксерксъ…
Мен. А, такъ это передъ тобой, сволочь, трепетала Эллада? это ты черезъ море мостъ построилъ, ты заставлялъ корабли проплывать черезъ горы?!.. А Крезъ вотъ каковъ… А Сарданапала позволь мн, Эакъ, треснуть по башк?!..
Эакъ. Нельзя, нельзя! Разлетятся у него черепъ: онъ у него бабій…
Мен. Ну, такъ я хоть плюну въ рожу этому андрогину…
Эакъ. А хочешь, покажу теб мудрецовъ?
Мен. Ахъ, ради Бога!..
Эакъ. Первый, это теб Пиагоръ!..
Мен. Здравствуй, Эвфорбъ, или Аполлонъ, или какъ теб угодно!
Пиагоръ. Здравствуй, Мениппъ!
Мен. Что это? Бедра то у тебя не золотыя?
Пи. Да, не золотыя… А посмотри-ка, нтъ ли у тебя въ котомк чего съдобнаго?..
Мен. Есть бобы, да вдь ты ихъ сть не станешь…
Пи. Давай, давай!.. У мертвыхъ другіе взгляды! Я знаю теперь, что бобы — это не головы нашихъ предковъ…
Эакъ. Это воетъ Солонъ, сынъ Экзекестида: тамъ алесъ, за ними Питтакъ и остальные,здсь они вс семеро, какъ видишь…
Meн. И одни они только, Эакъ, здсь веселы и безпечальны!.. А этотъ вотъ, весь въ пепл, словно картофель печеный въ зол, въ пузыряхъ, это кто такой?
Эакъ. А это Эмпедоклъ, Мениппъ, онъ изъ Этны явился полуподжареннымъ…
Мен. Другъ ты мой мдноподошвенный, съ чего это ты бросился въ кратеръ?
Эмпедоклъ. Отъ меланхоліи, Мениппъ…
Мен. Нтъ, братецъ, отъ тщеславія, самонадянности я необдуманности… Вотъ что тебя поджарило, съ самими сандаліями, да этого ты и стоилъ!.. Нисколько теб твоя выдумка не помогла: ты оказался мертвымъ… А гд здсь Сократъ, Эакъ?
Эакъ. А онъ обыкновенно бесдуетъ съ Несторомъ и Паламедомъ…
Мен. Мн бы очень хотлось его видть, если онъ здсь…
Эакъ. Видишь вонъ того плшиваго?
Мен. Да здсь все плшивые, такъ что это здсь общая примта.
Эакъ. Я говорю вонъ объ томъ безносомъ…
Мен. И это опять то же: безносы вс…
Сократъ. Ты меня спрашиваешь, Мениппъ?
Мен. Тебя, тебя, Сократъ…
Сокр. Ну, что въ Аинахъ?
Мен. Говорятъ, тамъ чуть не вся молодежь философствуетъ… И, судя по ихъ виду и важности, это — истинные философы…
Сокр. Много я такихъ видалъ…
Мен. Видлъ ты, кажется, каковы явились сюда посл тебя Аристиннъ и самъ Платонъ: одинъ въ прахъ раздушенный. а другой, научившійся, какъ служить сицилійскимъ тираннамъ…
Сокр. А что обо мн думаютъ?
Мен. Въ этомъ отношеніи ты счастливецъ, Сократъ: вс находятъ, что ты былъ удивительный человкъ и все зналъ, въ сущности, надо ужъ сказать правду, ничего не зная!
Сок. Я самъ это имъ и сказалъ, а они считали это за ироническое замчаніе…
Мен. А кто это съ тобой?
Сокр. А это, Мениппъ, Хармидъ, Фадръ и сынъ Клиніи…
Мен. Значите Сократъ, и здсь ты не бросаешь своихъ привычекъ и не удаляешься отъ общества красивыхъ?
Сокр. Да что же намъ другого-то длать? Оставайся ты съ нами, если хочешь…
Мен. Нтъ, очень благодаренъ! Я пойду къ Крезу и Сарданапалу и постараюсь поселиться поближе къ нимъ… Мн кажется, что немало я посмюсь надъ ихъ причитаніями…
Эакъ. Охъ, да и мн пора, а то еще не убжалъ бы кто тайкомъ. Въ другой разъ ты, Мениппъ, остальное посмотришь…
Мен. Ступай, ступай! На этотъ разъ довольно!..

16 (2).
Плутонъ.— Мениппъ.— Мидасъ.— Сарданапалъ.— Крезъ.

Крезъ. Плутонъ, мы не можемъ выносить, что съ нами живетъ этотъ песъ Мениппъ, такъ что или ты его куда нибудь убери, или мы передемъ въ другое мсто!
Плутонъ. Чмъ же онъ вамъ мшаетъ? Онъ такой же покойникъ…
Кр. А вотъ въ то время, какъ мы вздыхаемъ и горюемъ, вспоминая то, что на земл (Мидасъ — свое золото, Сарданапалъ — свое широкое житье, я, Крезъ,— свои сокровища), онъ насмхается и дразнится, называетъ насъ холопами и дрянью, а не то пснями своими мшаетъ нашимъ стонамъ… И вообще, онъ невыносимъ!
Плут. Что это они говорятъ, Мениппъ?
Мен. Правду говорятъ, Плутонъ: терпть я не могу этихъ жалкихъ людишекъ, которымъ мало того, что они скверно жили, надо имъ еще и мертвецами то вспоминать и жалть о томъ, что они оставили! Для меня огромное удовольствіе ихъ задирать…
Пл. Не надо этого! Вдь они жалютъ не. пустяковъ…
Мен. Да что, и ты поглуплъ, Плутонъ?! Ты соглашаешься, что имъ и слдуетъ стонать?!
Пл. Ахъ нтъ, но мн хочется, чтобы вы не ссорились!..
Мен. Ну такъ вотъ же вамъ, жалчайшіе изъ лидійцевъ, фригійцевъ и ассирійцевъ: не перестану я! Куда бы вы ни пошли, пойду и я за вами, буду къ вамъ приставать, пть, смяться!…
Кр. Каково нахальство?!
Мен. Нтъ! Настоящее то нахальство было то, что вы длали, когда требовали, чтобы вамъ поклонялись, когда вы оскорбляли свободныхъ людей и совсмъ забывали о смерти! Вотъ теперь и плачьтесь, что того ужъ нтъ!…
Кр. Господи! Какого богатства у меня нтъ!
Мидасъ. Какой массы золота у меня!!
Сарданапалъ. А я какіе пиры задавалъ!!
Мен. Ну и прекрасно! Плачьте себ, а я вамъ буду подпвать: ‘познай себя’, ‘познай себя’, это самый лучшій припвъ для вашихъ вздоховъ!!

17 (18).
Гермесъ.— Мениппъ.

Мешпінь. А гд здсь. Гермесъ, красавицы и красавцы? Ужъ ты мн, новичку, покажи…
Гермесъ. Недосугъ мн, Мениппъ… Да ты просто посмотри вонъ туда паи рано: тамъ Гіацинтъ, Нарциссъ, Пирей, Ахиллесъ, Тиро, Елена. Леда,— все, что издавна знаменито красотой…
Мен. Да я вижу одни кости и черепа безъ кожи и все другъ на друга похожіе…
Герм. Это и есть т самые, кмъ восторгались поэты, эти кости, къ которымъ ты относишься такъ пренебрежительно!
Мен. Ну хоть Елену мн укажи, я не могу ее отличить…
Герм. Вотъ этотъ черепъ, это Елена!
Мен. Такъ изъ-за этого то была снаряжена со всей Эллады тысяча кораблей, погибло столько эллиновъ и варваровъ, такіе цвтущіе города были въ конецъ разрушены!?
Герм. Ну, ты не видалъ ея, Мениппъ, живою! И ты бы сказалъ, что изъ-за такой женщины стоитъ много и долго страдать! Вдь и цвты, если глядть на нихъ, когда они утратили свжесть, кажутся безобразными, а когда они свжи и благоухаютъ, какъ они прекрасны!
Мен. Вотъ я и удивляюсь, Гермесъ, какъ это эллины не одумались, принимая столько трудовъ изъ-за предмета, столь недолговчнаго и непрочнаго…
Герм. Ну, мн некогда съ тобой философствовать, ты или себ, куда теб угодно, а я пойду перевозить новыхъ мертвыхъ…

18 (25).
Мениппъ.— Нирей.— Терситъ.

Нирей. Погоди, вотъ Мениппъ разсудитъ. кто красиве! Скажи, Мениппъ, ты не находишь, что я красиве?
Мениппъ. Да кто вы такіе? Мн прежде всего надо это знать.
Нирей. Нирей и Терситъ.
Мен. Который же Нирей и который Терситъ? Это совсмъ не видно!
Терситъ. Вотъ и выходитъ, что ты похожъ на меня и вовсе ужъ но такъ отличаешься, какъ тебя расхвалилъ слпой Гомеръ, говоря, что ты всхъ красиве, а вотъ я, и плшивый и большеголовый, вовсе не показался хуже нашему судь. Взгляни, Мениппъ, кого еще ты признаешь красиве?!
Нир. Меня, сына Аглаи и Харона. меня, красавца изъ красавцевъ межъ всми, сошедшимися подъ Троей…
Мен. Да, но не подъ землей! Кости у васъ одинаковы, а голова твоя только тмъ и отличается отъ терситовой, что ее легче расшибить: слабая она и нтъ въ ней ничего мужского
Нир. Да спроси Гомера, каковъ я былъ, когда ходилъ въ походъ вмст съ ахейцами!
Мен. Ты мн басни то не разсказывай, я вижу, каковъ ты теперь, а то знаютъ т, что тогда были’
Нир. Такъ я ничуть не красиве ого, Мениппъ?!
Мен. Ни ты, ни онъ не красиве: въ аду одинъ почетъ всмъ и вс похожи другъ на друга.
Тер. Съ меня и этого довольно!

19 (17).
Мениппъ.—Танталъ.

Мениппъ. Что ты тутъ вопишь, Танталъ? что клянешь себя, стоя въ вод?
Танталъ. Я умираю отъ жажды, Мениппъ!!
Мен. Господи! Ты до того лнивъ, что не хочешь напиться нагнувшись, или зачерпнуть воды хоть руками!?
Тан. Даромъ, Мениппъ, нагнусь: вода убгаетъ, какъ только почувствуетъ, что я къ ней приближаюсь… Если же я зачерпну и понесу ко рту, не успю еще губъ омочить, проскользнетъ вода у меня межъ пальцами и какъ то сразу руку оставляетъ сухой!..
Мен. Диво дивное съ тобой творится, Танталъ! Но скажи ты мн: зачмъ теб и пить-то? Вдь тла, которое могло бы испытывать голодъ и жажду, у тебя нтъ: оно похоронено тамъ гд то въ Лидіи, ты же тнь, какъ можешь пить или терпть жажду?
Тан. Въ томъ наказаніе мое, что душа моя хочетъ пить, словно тло!..
Мен. Ну, положимъ, что такъ, что тебя наказываютъ жаждой, да теб то что?! Умереть, что ли, ты опасаешься отъ жажды? Такъ вдь, кажется, другого ада, посл этого, нтъ и отсюда умереть въ другое мсто нельзя…
Тан. Врно все это, и это тоже наказаніе мое, что я хочу пить, хоть это мн не нужно…
Мен. Пустое ты мелешь, Танталъ: теб, ей Богу, нужно лечиться отъ сумашествія, у тебя совсмъ наоборотъ выходитъ, чмъ у тхъ, кто укушенъ бшеными собаками: не водобоязнь, а жаждобоязнь!..
Тпн. He поможетъ мн, Мениппъ, никакое лкарство! Такова ужъ моя доля!
Мен. Богъ съ тобой, Танталъ, не пьетъ никто изъ мертвыхъ, вдь это же невозможно, а не вс, — какъ, яко бы въ наказаніе, ты жаждутъ убгающей отъ нихъ воды…

20 (26).
Мениппъ,— Хиронъ.

Мениппъ. Я слышалъ, Хиронъ, что ты, бывъ богомъ, пожелалъ умереть?
Хиронъ. Врно, Мениппъ, и какъ видишь, я умеръ, хотя могъ быть безсмертнымъ.
Мен. Какъ же это тобой овладло желаніе смерти, ненавистнйшей большинству?
Хир. Теб, какъ умному человку, я скажу: но сладко было мн тянуть безсмертіе.
Мен. Не сладко было жить и видть свтъ?!
Хир. Да, Мениппъ, не сладко: пріятнымъ я считаю нчто разнообразное, а не простое: пока я жилъ, я звалъ все одно и то же: солнце, свтъ, пищу, часы смнялись такими же часами, все совершалось, какъ по заведенному порядку, одно слдовало за другимъ. Я былъ наполненъ однообразными ощущеніями. А наслажденіе — не въ томъ, что всегда, а въ томъ, что иногда.
Мен. Это правда, Хиронъ, ну, а въ аду ты какъ поживаешь, разъ ужъ, предпочтя его, ты сюда пришелъ?
Хир. Да ничего себ, Мениппъ, равенство — устройство хорошее, а разница не велика на свту-ли жить или въ темнот. А кром того, здсь не какъ на земл, не знаешь ни голода, ни жажды, а совершенно свободенъ отъ всего подобнаго…
Мен. Смотри, Хиронъ, какъ бы себ не стать въ противорчіе съ самимъ собой и не попасть въ circulus vitiosus!
Хир. Какъ такъ?!
Мен. А такъ, что если въ жизни теб было противно однообразіе, то и здсь оно можетъ надость, потому что и здсь одно и то же, и тогда теб захочется какой нибудь перемны, захочется отсюда въ какую нибудь другую жизнь, а это, кажется, невозможно!
Хир. Ну, такъ что же длать?
Мен. Я такъ думаю, что какъ говорится: мудрый долженъ довольствоваться тмъ, что есть, любить его, и ничего не считать невыносимымъ.

21 (21).
Мениппъ.— Церберъ.

Мениппъ. Церберъ, Церберъ, я теб родня: меня вс зовутъ псомъ…. скажи мн, ради самого Стикса, каковъ былъ Сократъ, когда онъ сходилъ къ вамъ? Ты, вдь, песъ божественный и не только лаять, а когда хочешь, и по человчески говорить можешь…
Церберъ. Издали. Мениппъ, казалось, что онъ идетъ на встрчу смерти съ безтрепетнымъ лицомъ и смерти не очень-то боится и что онъ хочетъ это показать стоявшимъ за входомъ… Но когда онъ спустился въ преисподнюю, да увидлъ мракъ кромшный, да какъ я, когда онъ тутъ замшкался, хватилъ его по собачьи за ногу, онъ какъ заплачетъ, словно малый ребенокъ… совсмъ, какъ другіе…
Мен. Такъ что и онъ былъ просто софистъ, а не серьезно презиралъ смерть?
Цер. Нтъ: когда онъ увидлъ, что ужъ ничего не подлаешь, онъ вдругъ взялъ себя въ руки, словно и по противъ желанія подвергается тому, что долженъ испытать всякій, такъ что вс присутствующіе удивились. Вообще же о всхъ такихъ людяхъ я могу сказать, что до входа они тверды и мужественны, ну, а здсь, внутри — они горюютъ взаправду.’.
Мен. А какъ по твоему: я хорошо сошелъ сюда?
Цер. Ты одинъ, Мениппъ, дйствительно достоинъ своей породы, да до тебя вотъ Діогенъ, вы вошли сюда безъ принужденія, безъ стоновъ, но добровольно, со смхомъ, вздохи оставивъ другимъ.

22 (28).
Мениппъ.— Тирезій.

Мениппъ. Тирезій, положительно не могу я ршить, слпъ ты или нтъ: вдь у всхъ у насъ такъ же нтъ глазъ, а только ихъ мста, да и относительно всего остального невозможно сказать, кто Финей, а кто Линкей, по наслышк же отъ поэтовъ я знаю, что ты былъ прорицатель и ‘обоего пола особа’, и мужчина и женщина. Такъ скажи ты мн, ради самого Создателя, когда ты больше наслаждался жизнью, когда ты былъ мужчиной, или лучше быть женщиной?
Тиревій. Гораздо лучше дло женское, Мениппа, спокойне. Женщины и надъ мужчинами командуютъ, а не надо имъ ни въ походы ходить, ни стражу нести въ гарнизонахъ, ни въ народномъ собраніи разсуждать ни въ судилищахъ засдать…
Мен. Ты, значитъ, не читалъ, Тирезій, еврипидовой ‘Медеи’: что тамъ говоритъ она о несчастной женской дол: женщины вдь должны нести ужасныя муки родовъ… А кстати, скажи мн, жалобы Медеи навели меня на эту мысль: ты и рожалъ, когда былъ женщиной, или ты былъ неплоденъ и потомства на земл не оставилъ…
Тир. Какіе вопросы, Мениппъ…
Мен. Да что жъ тутъ особеннаго… Отвть пожалуйста, Тирезій, если только можно!..
Тир. Я не былъ неплоденъ, но и не родилъ…
Меи Прекрасно… А хотлъ бы я знать: то, что для этого особенно нужно, ты имлъ?
Тир. Ну, конечно, имлъ…
Мен. А это все, женское, постепенно у тебя пропадало и ты мало по малу обращался въ мужчину и обросталъ бородой, или сразу изъ женщины д я але я му и ч и ной?
Тир. Не понимаю, къ чему эти вопросы… Ты, кажется, просто не вришь, что это было?
Мен. Не надо такимъ штукамъ ни врить, ни не врить, Тирезій, но, чтобы по сломать изъ себя дурака, должно разсмотрть, возможно это или невозможно!
Тир. Этакъ ты не повришь и въ другихъ случаяхъ, когда услышишь, что нкоторыя женщины обращались въ птицъ, въ деревья, въ животныхъ, какъ, напр., Аэдонъ, Дафна, или дочери Ликаона?
Мен. Когда встрчусь съ ними, тогда посмотрю, что он будутъ говорить. А ты, другъ любезный, предвщалъ и тогда, когда былъ женщиной, или Предвщателемъ могъ ты быть, только когда былъ мужчиной?
Тир. Видишь, ты ничего обо мн не знаешь, не знаешь, какъ я разршилъ споръ богинь, какъ Гера меня за это ослпила, а Зевсъ, въ утшеніе, далъ мн даръ пророчества…
Мен. Все еще ты, Тирезій, носишься со своимъ вздоромъ?! Ты поступаешь въ этомъ отношеніи, какъ настоящій прорицатель: у нихъ вдь обычай — ничего здраваго не говорить…

23 (3).
Мениппъ.— Трофоній.— Амфилохъ.

Мениппъ. Ну вотъ, Трофоній и Амфилохъ! Оба вы,— мертвецы, а удостоились, ужъ не знаю какъ, храмовъ, почитаетесь за прорицателей, а иные легковрные люди думаютъ, что вы боги!
Амфилохъ. Мы то чмъ же виноваты, если они, по глупости, такъ думаютъ о мертвыхъ?!
Мен. Но они бы этого не думали, если бы при жизни вы не продлывали разныхъ штукъ, якобы зная напередъ будущее и умя его предсказывать.
Трофоній. Ну, Мениппъ, Амфилохъ пусть самъ говоритъ, что слдуетъ ему отвтить о себ, а я — герои, и я предсказываю, если кто ко мн’ обращается… Да ты, кажется, вовсе и не бывалъ въ Лебадіи?! Такъ ты и не повришь ничему!
Мен. Что такое?! Если я не былъ въ Лебадіи, если тамъ, вырядившись дурацкимъ образомъ въ блыя одежды, съ особыми лепешками въ рукахъ не пролзалъ въ узкую пещеру, такъ я не могу понять, что ты такой же мертвецъ, какъ и мы, и отличаешься только своимъ шарлатанствомъ?! Да и помимо предвщанья, что такое герой? Я не пои и маю.
Тр. Герой — это соединеніе бога и человка!
Мен. Такъ что выходитъ, это не богъ и не человкъ, а частью то, частью другое? Такъ куда же теперь то у тебя двалась твоя божественная половина?
Тр. Спроси, Мениппъ, оракула въ Беотіи!
Мен. Не понимаю я, Трофоній, что ты и говоришь… А что ты доподлинный мертвецъ, это я отлично вижу…

24 (4).
Гермесъ.— Харонъ.

Гермесъ. Послушай, братецъ, подсчитаемся-ка, сколько ужъ ты мн долженъ, чтобы потомъ намъ не разспориться.
Харонъ. Подсчитаемся Гермесъ: разсчетъ — самое разлюбезное дло.
Гер, Я привезъ теб, по твоему заказу — якорь, 5 драхмъ.
Хар. Дорогонько…
Гер. Клянусь Плутономъ, я заплатилъ 5 драхмъ да за ремень 2 обола.
Хар. Ну, считай: о драхмъ 2 обола.
Гер. Потомъ шило для паруса, заплатилъ о оболовъ.
Хар. Считай ихъ.
Гер. Да вару, чтобъ дыры на лодк замазать, да гвоздья, да пеньки на канатъ, всего на 2 драхмы.
Хар. Ладно, это стоитъ.
Гер. Вотъ и все, если мы чего не позабыли при счет… Когда же, говоришь, отдашь?
Хар. Сейчасъ мн, Гермесъ, невозможно. Вотъ, если чума, или какая-либо война пошлетъ намъ народу побольше, тогда мн удастся разжиться, собирая денежки за перевозъ.
Гер. Такъ что же, мн напастей какихъ вымаливать, чтобъ свое получить?!
Хар. Невозможно иначе, Гермесъ, теперь, самъ видишь, къ намъ мало приходитъ — миръ, вишь.
Гер. Ну, да такъ то все же лучше, хоть и придется мн отъ тебя долгу подождать. А кстати, знаешь что, Харонъ: прежде то какіе приходили люди: храбрые, окровавленные, израненные большею частью… А теперь: тотъ умеръ отъ зелья, поднесеннаго. сыномъ, либо женой: тотъ отъ обжорства, брюхо по колно отростивъ: вс блдные, тщедушные, на тхъ совсмъ не похожіе… И кажется, чуть не вс приходятъ потому, что одни противъ другихъ козни строили изъ за денегъ!
Хар. О деньгахъ всего больше думаютъ!..
Гер. Такъ что, пожалуй, и мн не грхъ поназойливе отъ тебя требовать должокъ-то?!

25 (5).
Плутонъ — Гермесъ.

Плутонъ. Знаешь ты старика, стараго престараго, богача Евкрата, у котораго дтей нтъ, а охотниковъ на его наслдство видимо-невидимо?
Гермесъ. Сикіонца? Знаю, ну чти же?
Пл. Оставь ты ого, Гермесъ, сверхъ 90 лтъ, которыя онъ уже прожилъ, жить въ прибавку еще столько же, а если можно, такъ и больше, а приживальщиковъ его, мальчишку Харина и Дамона и остальныхъ всхъ, забери сюда помаленьку.
Гер. Это будетъ ужъ совсмъ дико!
Пл. Нисколько не дико, а вполн справедливо: чего они молятся, чтобы старикъ умеръ?! Чего они подбираются къ его денежкамъ, хоть совсмъ они ему не родня?! А особенно противно, что молятся они объ этомъ, а для вида, какъ за нимъ ухаживаютъ! Когда онъ хвораетъ, всмъ ясно, о чемъ они замышляютъ: а они даютъ обты принести жертвы, если ему полегчаетъ. Ужасно противна ихъ безсовстность… Вотъ и пусть онъ будетъ безсмертенъ, а они пожалуютъ сюда напередъ его, понапрасну облизываясь на его наслдство.
Гер. Будетъ смху надъ ними, надъ разбойниками! Но вдь и тотъ то ихъ прикармливаетъ и поддерживаетъ надеждами: кажется, вотъ, вотъ на ладанъ дышатъ, а онъ живетъ себ лучше молодого… А они-то, около него живучи, наслдство, ужъ, такъ сказать, подлили и расположили себ жизнь самымъ лучшимъ образомъ…
Пл. Ну, вотъ и пусть со старика спадетъ старость, и онъ пусть явится юношей, какъ Іолей, а они, посреди надеждъ, лишись богатства, о которомъ они грезили во сн и на яву, пусть пожалуютъ сюда — злымъ злая и смерть.
Гер. Хорошо, Плутонъ: я предоставлю ихъ теб сюда одного за другимъ. Ихъ тамъ, кажется семеро?
Пл. Тащи ихъ всхъ! А тотъ, изъ старика ставъ юношей, ихъ еще и хоронить будетъ…

26 (6).
Плутонъ.— Терпсіонъ

Терпсіонъ. Справедливо это, Плутонъ, что я умеръ тридцати лтъ, а Нукритъ, которому за девяносто, живетъ себ?!
Плутонъ. Очень справедливо, Терпсіонь: онъ живетъ. потому что не молитъ смерти никому изъ друзей, а ты все время желалъ ему конца, зарясь на наслдство.
Тер. Да разв и не надо такъ, чтобы старики, который уже не можетъ пользоваться богатствомъ, я умиралъ, уступая мсто молодымъ?
Пл. Ну, ты это, Терпсіонъ, выставляешь новый законъ, чтобы тотъ, кто уже не можетъ пользоваться своимъ богатствомъ для наслажденій, сейчасъ и умиралъ! Судьба и природа иначе распоряжаются.
Тер. Вотъ за эти распоряженія я ихъ и обвиняю! Надо, чтобы все шло по порядку: чтобы сначала умиралъ старшій, лотомъ тотъ, кто за нимъ но лтамъ, чтобы никакъ не происходило замшательства и чтобы не жилъ дряхлый старикъ, у котораго осталось какихъ нибудь три зуба, почти слпой, который бродитъ, поддерживаемый четырьмя слугами, глухой, съ гноящимися глазами, почти ничего не понимающій, живой мертвецъ, предметъ насмшекъ молодежи,— и чтобы не умирали красивйшіе и здоровые юноши! ‘Не течетъ рка обратно’. Или ужъ по крайней мр нужно, чтобы было извстно, когда кто изъ стариковъ умретъ, чтобы понапрасну имъ не прислуживать. А то теперь — саночки то возишь, а кататься не даютъ…
Пл. Нтъ, Терпсіонь, это гораздо разумне, чмъ теб кажется. А зачмъ вотъ вы на чужое ротъ разваете и втираетесь въ домъ къ бездтнымъ старикамъ?! За то и вызываете насмшки, когда они же васъ хоронятъ, и это весьма пріятно многимъ. И чмъ больше вы молитесь, чтобы они умерли, тмъ боле всмъ пріятно, когда вы умираете раньше ихъ. Новую это вы штуку приду мала — проникаться любовью къ старухамъ и старикамъ, а особенно къ бездтнымъ: у кого есть дти, т любовью вашею не пользуются. Впрочемъ, многіе изъ стариковъ, понявъ, что любовь ваша лишь хитрость, имя своихъ дтей, длаютъ видъ, что терпть ихъ не могутъ, чтобы видть около себя преданныхъ людей… Но лотомъ, въ завщаніяхъ, и забыты т, кто чуть на рукахъ ихъ не носили, и природа и любовь къ дтямъ — какъ это и справедливо — торжествуютъ ладъ всмъ и т лишь тайно скрежещутъ со злости зубами!…
Тер. Ахъ, это врно!.. А укритъ этотъ — сколько у меня сгубилъ! Все казалось, что вотъ-вотъ онъ умретъ. Когда я приходилъ къ нему — онъ такъ стоналъ, такъ кряхтлъ изъ самаго нутра, словно птенецъ, только что вылупившійся, что я, увренный, что скоро-скоро онъ ляжетъ въ гробъ, длалъ ему множество подарковъ, чтобы не превзошли меня въ любезности другіе, увивавшіеся около него. И сколько ночей провелъ я безъ сна отъ заботъ, всё вычисляя и планируя! Это и въ могилу меня свило — безсонныя ночи да заботы. И несмотря на вс мои ухищренія, онъ же, недавно, посмивался на моихъ похоронахъ!!
Пл. И прекрасно, укритъ, и живи, сколько влзетъ, въ своемъ богатств, надсмхаясь надъ разсчетами подобныхъ господъ… И не раньше ты умрешь, какъ схоронишь всхъ своихъ прихлебателей!..
Тер. А, вотъ это и мн, Плутонъ, ужасно пріятно, если Харіадъ умретъ раньше укрита.
Пл. Не безпокойся, Терисіонъ: и Фидонъ, и Мелансъ, и вс другіе явятся сюда раньше его — погуби въ себя такими же заботами.
Тер. Ну, хоть что хорошо!.. Тогда живи себ. укритъ, какъ можно дольше!

27 (7).
Земофантъ.— Каппидемидъ.

Зенофантъ. Каппидемидъ, ты отчего умеръ? Я — ты знаешь — бывъ приживальщикомъ у Дейнія, окачурился, слишкомъ много покушавши,— ты вдь былъ при этомъ?
Каплидемидъ. Былъ, Зенофантъ. Со мной же случилось нчто невроятное… Ты. кажется, знаешь старика Птеодора?
Зен. Бездтнаго богача, съ которымъ я тебя постоянно видлъ?
Кал. Того самаго: я около него увивался, такъ какъ все общало, что онъ умретъ раньше меня’ Но такъ какъ дло тянулось до безконечности и старикъ жилъ Маусалловы вка, я придумалъ къ наслдству дорожку покороче: купилъ я зелья и упросилъ виночерпія: какъ попроситъ Птеодоръ пить — а пилъ онъ здорово,— имть зелье на ротон и, наливъ въ вино, поднести ему, если сдлаетъ такъ, я общалъ ему отпустить его на волю.
Зен. Ч то же вышло? Ты хочешь разсказать, кажется, что то очень странное…
Кал. Пришли это мы, къ обду, вымытые, у парня дв чаши, одна, для Птеодора. съ зельемъ, другая — для меня, не знаю ужъ, какъ онъ ихъ перепуталъ, но мн. онъ подалъ съ зельемъ, а Птеодору — безъ зелья, Онъ себ выпилъ, а я тутъ же навзничь, мертвецъ по ошибк, вмсто того..* Что это? Ты смешься. Зенофантъ? Не слдъ смяться надъ товарищемъ!
Зен. Штука съ тобой вышла, Каллидемидъ! А старикъ что?
Кал. Сначала то перепугался отъ неожиданности, а потомъ, у з навь въ чемъ дло, я думаю, смялся, что виночерпій то его устроилъ!
Зен. Не искать бы теб короткаго пути, идти бы большой дорогой!.. Оно спокойне, хоть и подольше немного!

28
Дамниппъ.— Кнемонъ,

Кнемонъ. Ой-ой,. Вотъ ужъ правду говорится: не рой другому яму…
Дамниппъ. Что охаешь. Кнемонъ?
Кн. Что охаю, спрашиваешь? Бда моя, попался я и наслдство оставилъ тому, отъ кого самъ очень разсчитывалъ получить… Тому свое оставилъ!
Дам. Какъ же такъ вышло?
Кн. Увивался я за Гермолаемъ, очень богатымъ и бездтнымъ, въ разсчет на его кончину, и онъ ничего себ къ этому относился. Вотъ и вздумалось мн: заявлю я формально свое завщаніе, что я ему оставляю все свое имущество, авось и онъ въ отвтъ то же сдлаетъ!..
Дам. Ну, а онъ?
Кн. Что онъ написалъ въ завщаніи, не знаю: я внезапно умеръ, кровлей меня придавило, теперь Гермолай получилъ все мое, словно щука, что и крючекъ глотаетъ вмст съ наживкой!..
Дам. Тутъ ужъ не только крючекъ, но и рыбака! Самъ ты себ это подстроилъ…
Кн. Да, да… Вотъ и вздыхаю!..

29 (9).
Полистратъ.— Симилъ.

Симилъ. Пришелъ, наконецъ, къ намъ и ты, Полистратъ, проживъ годовъ, поди, безъ малаго сотню?
Полистратъ. 98, Симилъ.
Сим. Какъ же прожилъ ты еще 30 лтъ посл меня? Когда я умеръ, теб было около 70-и.
Пол. А превосходно, хоть это теб и покажется страннымъ.
Сим. Невроятно, чтобы старикъ, больной да еще и одинокій, могъ наслаждаться жизнью!
Пол. Во-первыхъ, и былъ достаточно крпокъ, затмъ около меня было множество красивыхъ юношей, были очаровательныя женщины, всевозможныя благовонія, чудное вино, великолпнйшій столъ…
Сим. Странно это: я зналъ тебя очень экономнымъ.
Пол. Вс эти блага изливались на меня, милйшій мой, отъ другихъ! Съ самаго утра сейчасъ ко мн во дворъ собиралось множество народу, и цлый то день приносили мн въ подарокъ со всхъ сторонъ, что только есть наилучшаго на земл!..
Сим. Ты сталъ посл меня тиранномъ гд нибудь, Полистрать?
Пол. Ничуть: у меня были тысячи поклонниковъ…
Сим. Вотъ потха! Поклонники у тебя, у такого то старика, у котораго всего четыре зуба?!
Пол. Ну ей-же Богу, да еще и лучшіе люди всего города! Вотъ за такимъ, какъ ты меня видишь, за лысымъ старикомъ, полуслпымъ, сопливымъ, увивалось многое множество, и тотъ изъ нихъ, на кого я только взгляну, былъ уже счастливъ.
Сим. Такъ Афродиту, что-ли, ты, какъ Фаонъ, перевозилъ съ Хіоса, и она, по твоей мольб, дала теб быть снова молодымъ, красивымъ, привлекательны мъ?
Пол. Да нтъ, меня любили такимъ, каковъ я сейчасъ.
Сим. Загадки ты загадываешь!
Пол. Да вполн понятна эта страстная любовь къ богатымъ бездтнымъ старикамъ.
Сим. А-а! Понимаю, милйшій! Къ теб привлекала та красота, которая отъ золотой Афродиты…
Пол. Пусть такъ, Симилъ, а все-таки, не мало я и натшился на своихъ поклонниковъ: они вдь на меня чуть что не молились. Частенько я надъ ними ломался, иныхъ и прогонялъ, а они то другъ предъ дружкой старались превзойти въ угодливости…
Сим. Ну, а въ конц концовъ, ты какъ распорядился своимъ имуществомъ?
Пол. Каждому изъ нихъ я прямо говорилъ, что наслдникомъ длаю его. И каждый врилъ и старался быть какъ можно услужливе. Но у меня было другое, формальное завщаніе, его я и оставилъ и тмъ всмъ пришлось плакать…
Сим. Кто же наслдникомъ по этому завщанію? Кто нибудь изъ твоей родни?
Пол. Ну нтъ, одинъ фригіецъ, молодой человкъ.
Сим. А сколько ему лтъ, Полистратъ?
Пол. Около 20.
Сим. Му знаю, чмъ онъ снискалъ твою милость…
Пол. Да онъ гораздо достойне всхъ другихъ быть наслдникомъ и хоть онъ и варваръ и мужикъ, за нимъ ужъ теперь увиваются т же, самые знатные… Вотъ онъ и наслдовалъ мн я теперь, хоть онъ и бритый, и по гречески плохо говорить, а считается ужъ за знатнаго господина, ему ужъ говорятъ, что онъ благородне Кодра, красиве Нирея, умне Одиссея…
Сим. Ну и чертъ съ нимъ, пусть его хоть Элладой предводительствуетъ, лишь бы т ничего не получили…

30 (30).
Миносъ.— Состратъ.

Миносъ. Гермесъ! Этотъ Состратъ, какъ душегубецъ, да будетъ ввергнутъ въ Пиртлегетонъ: какъ святотатецъ, да будетъ растерзанъ Химерой: какъ тираннъ, да будетъ, подобно Титію, отданъ коршунамъ, чтобы они терзали его печень!.. Вы же, добрые, поспшайте въ Елисейскія поля, живите на островахъ блаженныхъ, поелику благо вы творили въ жизни!
Состратъ. Миносъ! Выслушай ты меня! Быть можетъ, согласишься, что я говорю дло!
Мин. Еще мн слушать?! Да разв ты не обличенъ, Состратъ, что ты былъ негодяемъ и погубилъ столько народу!?
Сост. Обличенъ, по посуди: по правд ли я буду наказанъ?
Мин. И даже очень, потому что справедливо терпть должное,
Сост. Отвть мн. пожалуйста, Миносъ: мои вопросы будутъ не длинны.
Мин. Ну говори, только не размазывай: мн надо судить еще и остальныхъ…
Сост. Что я сдлалъ въ жизни, сдлалъ я это произвольно, или какъ опредлено судьбой?
Мин. Везъ сомннія, какъ опредлено судьбой.
Сост. Такъ что и вс добрые и мы, почитаемые злыми, длали то или другое, повинуясь судьб?
Мин. Да, повинуясь парк Кіото, которая всякому рождающемуся предопредляетъ то. что ему длать.
Сост. А если бы какой нибудь человкъ совершилъ убійство по принужденію другого, не въ силахъ будучи противиться его приказанію, напр., палачъ или тлохранитель, повинуясь одинъ судь, а другой своему тиранну, кого бы ты обвинилъ тогда въ убійств?
Мин. Конечно-же судью или тирана, не мечъ же! Вдь тутъ второй является какъ бы средствомъ, а духомъ — первый, который приказалъ!
Сост. Спасибо, Миносъ: ты мн даешь даже больше, чмъ я просилъ. А если бы кто нибудь пришелъ въ храмъ по приказу господина и принесъ бы золото или серебро, кого надо было бы благодарить и вписать въ число благотворителей?
Мин. Конечно приславшаго, Состратъ: принесшій былъ только исполнителемъ.
Сост, Ну, такъ неужели ты не видишь, какъ несправедливо ты поступаешь, наказывая насъ, которые являемся лишь исполнителями того, что повелла Клото, а тхъ вознаграждая, хотя и они лишь исполнители чужихъ благодяній? Разв можетъ, въ самомъ дл, кто-нибудь сказать, что мы были въ состояніи противиться совершенно неизбжнымъ повелніямъ?!
Мин. Ну, братъ Состратъ, многое и другое увидишь ты но совсмъ то понятнаго, если разобрать хорошенько, Эти свои распросы ты оставь, изъ нихъ видно, что ты не только разбойникъ, но и софистъ.. Развяжи ты его. Гермесъ, и чортъ съ нимъ!… Только смотри, не научи у меня и другихъ мертвыхъ заводить такія же разсужденія…
Лукиан
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Разговоры богов, Лукиан, Год: 1909
  2. Народное собрание богов, Лукиан, Год: 1909
  3. Секретарь министра, Вудхаус Пелам, Год: 1926
  4. Драматический эффект, О-Монро Ришар, Год: 1907
  5. Париж в Америке, Лабуле Эдуар-Рене, Год: 1863
  6. О том, как Пеппино повезло, Ойетти Уго, Год: 1916
  7. Замечательное крушение ‘Томаса Хайка’, Стоктон Фрэнк Ричард, Год: 1889
  8. Школа детективных рассказов, Вудхаус Пелам, Год: 1929
Электронная библиотека