Пять дней в уездном городке, Родзянко Аделаида Алексеевна, Год: 1852 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 32 минут(ы)

ПЯТЬ ДНЕЙ ВЪ УЗДНОМЪ ГОРОДК.

РАЗСКАЗЪ МОЛОДАГО ЧЕЛОВКА.*

* Писанный молоденькою женскою рукою. Ред.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ.
НАДЯ.

Какими судьбами попалъ я въ уздный городъ Кадновъ, не стану я здсь описывать. Это было бы и слишкомъ длинно, и слишкомъ скучно, мн пришлось бы говорить о тяжб, о купчей, о закладной, о довренности, о сосдяхъ, о прикащикахъ, о межеваньи… Богъ знаетъ о чемъ!.. однимъ словомъ, я заснулъ бы надъ моей тетрадью, а вы заснули бы надъ вашей книгой, любезный читатель, съ полнымъ убжденіемъ, что я заразился скукой въ уздномъ город и пріобрлъ тамъ даръ сообщать ее и другимъ.

Скажу вамъ только, что я петербургскій житель, ношу отлично-сшитый фракъ, обворожительный жилетъ, что я абонировался на италіанскую оперу, держу на конюшн пару срыхъ, влюбленъ безъ ума во всхъ хорошенькихъ женщинъ, очень бгло говорю по-французски и по-англійски, что меня часто заставляютъ пть въ обществ, (хотя, между нами будь сказано, у меня нтъ голоса, но здсь помогаетъ мн выразительность моихъ жестовъ и взглядовъ!).. Состояніе у меня хорошее, долговъ не мало, аппетитъ превосходный, сердце доброе, умъ — такъ себ! языкъ болтливый, а наружность до того привлекательная, что на меня устремляются вс женскіе глазки, когда я вхожу въ общество, по-крайней-мр, мн такъ кажется!..

Вздумалось мн однажды провести лто въ моемъ имньи, прожилъ я тамъ съ небольшимъ мсяцъ, соскучился и собрался въ обратный путь въ Петербургъ, какъ вдругъ, непридвиднныя дла потребовали моего присутствія въ уздномъ город Каднов, какъ я имлъ уже честь доложить вамъ, мой благосклонный читатель.

Я подосадовалъ, поворчалъ, проплъ въ отчаяньи французскій романсъ отмнно фальшиво и непріятно, веллъ запрячь лошадей въ маленькую коляску, и отправился въ городъ, проклиная свои дла, свою поздку. Деревня, въ которой я такъ безсовстно скучалъ, показалась мн счастливымъ убжищемъ когда я сравнилъ ее съ певымощенными улицами нашего узднаго города.

Домъ мой представился теперь моему воображенію феодальнымъ замкомъ, старинный, угрюмый садъ —

Пріютъ задумчивыхъ дріадъ,

съ его темными прудами, тнистыми аллеями, праддовскими деревьями, казался мн идеаломъ дикой красоты и поэзіи, и я не понималъ, отчего мн ни разу не приходило въ голову помечтать въ этихъ тнистыхъ рощахъ, въ поздній часъ ночи, когда роса ложится на землю, когда летучія мыши мелькаютъ, какъ призраки, вокругъ крыши старой бесдки, когда все умолкаетъ въ природ… все, кром вчно-шумящей осины, сливающей шелестъ своихъ листьевъ съ едва-внятнымъ голосомъ кузнечика… Право, я чуть было не принялся жалть о томъ, что ни разу не мечталъ при лунномъ свт, не сочинялъ стиховъ, не ласкалъ овечекъ и не влюблялся въ пастушекъ… такъ сильно было дйствіе, произведенное на меня этими словами: ‘уздный городъ!’

Да знаете ли вы, читатель, что выражается этими двумя словами? Знаете ли вы, что такое маленькій городъ, лежащій не при большой дорог, а въ глуши!… Представьте себ горсть деревянныхъ домовъ, нсколько каменныхъ однообразныхъ строеній, занимаемыхъ присутственными мстами, высокіе заборы, маленькіе садики, такія же лавки, и все это, погруженное въ невыносимую скуку если не для тамошнихъ жителей, то, по-крайней-мр для человка привыкшаго къ столичной жизни, какъ напримръ я. Представьте себ молодаго человка, привыкшаго курить гаванскія сигары, аплодировать сладкому пнію Маріо, восхищаться тонкимъ кокетствомъ свтскихъ женщинъ и предаваться съ веселою безпечностью очарованію свтской жизни, этому упоительному вихрю, который не усплъ еще утомить его юношескихъ силъ!.. представьте себ его въ низенькой комнат, стны которой покрыты блою штукатуркою и украшены грубыми изображеніями Матильды и Малекъ-Аделя и ужасными гравюрами, всякаго содержанія!…

На окн стояли горшки герани и бальзамина, но я выбросилъ ихъ за окно, какъ только вошелъ въ комнату, и заплатилъ за нихъ хозяйк, сперва огорченной этимъ дерзкимъ поступкомъ, а потомъ утшенной моей щедростью!..

Боже упаси васъ сидть когда-либо на диван, подобномъ тому, на который пришлось мн влзть, когда я захотлъ отдохнуть отъ безчисленныхъ толчковъ, перенесенныхъ въ дорог.

Ужасно, истинно ужасно было мое положеніе, когда, возвратившись домой, посл часоваго утомительнаго разговора о длахъ, я остался одинъ въ этой комнат. Посл скуднаго обда, хотлъ я было прогуляться, но при одной мысли о праздныхъ взглядахъ любопытныхъ жителей мн становилось невыносимо грустно, я ршился остаться дома и употребить послднее средство къ спасенію утопающаго въ скук, т. е. курить трубку и пить чай… Такъ прошелъ часъ, мн становилось все скучне, и я уврилъ себя, что мн не худо бы выспаться. Не усплъ я предложить себ этого пріятнаго развлеченія, какъ сонъ уже сомкнулъ мои утомленныя вжды, но увы! это удовольствіе было кратковременно!.. Заснувъ на варварскомъ, узенькомъ диван, обитомъ скользкой клеенкой, я скоро очутился на полу, въ-слдствіе чего ушибъ себ ногу, проклялъ неуклюжіе диваны и переселился къ окну.— Долго смотрлъ я въ окно, и становился все зле и сердите. Лица прохожихъ были сонныя, безжизненныя, строенія носили на себ тяжелый отпечатокъ скуки…

Я раскрылъ новый романъ Дюма, но увы! читать было мн невозможно!… Скукой вяло на меня отъ блыхъ стнъ, отъ уродливыхъ гравюръ, отъ оконъ, отъ потолка, отъ книги, отъ всего, что меня окружало, я схватилъ съ отчаяньемъ свою шляпу, взялъ трость, надлъ галоши, и бросился со всхъ ногъ изъ дому, въ сняхъ столкнулся съ запыхавшеюся хозяйкою, на крыльц сшибъ съ ногъ полдюжину мальчишекъ въ долгополыхъ сюртукахъ, съ остриженными въ кружокъ волосами, и очутился наконецъ посреди улицы. Я вздохнулъ и пошелъ куда глаза глядятъ.

Пройдя нсколько улицъ, я увидлъ предъ собой площадь, заросшую травой, посреди площади каменную церковь и бездну дтей, рзвящихся на лугу. Дти, какъ птички, ищутъ простора и зелени, чтобъ предаться веселью и играмъ. Гд бы вы ни находились, въ столиц ли, въ губернскомъ или уздномъ город, везд вы увидите на площадкахъ, заросшихъ скудною, тощею травою, толпу дтей съ нянюшками и безъ нянюшекъ.— Такъ и здсь, все малолтнее населеніе городка высыпало на лугъ, окружающій каменную, старинную церковь, и предавалось на немъ дтскимъ забавамъ. Я вздохнулъ свободне, здсь, по-крайней-мр, проявлялась жизнь, здсь было шумно, весело, и я забылъ мою несносную комнату, забылъ уродливыя гравюры, забылъ герань и бальзамины, выброшенные за окно, забылъ романъ Дюма и запыхавшуюся хозяйку, и какія-то смутныя, неясныя воспоминанія дтства представились душ моей… Я вспомнилъ какой-то лугъ, какихъ-то дтей, какія-то игры, вспомнилъ кротко-улыбающееся лицо моей матери, вспомнилъ еще многое, и усвшись на ступеньки церкви, не сводилъ глазъ съ шумной толпы играющихъ дтей…

Вотъ, любезный читатель, до чего можетъ дойдти свтскій молодой человкъ, обладающій привлекательною наружностью и восхитительнымъ талантомъ пть безъ голоса, когда случай, заброситъ его въ уздный городокъ!…

Большая часть дтей были бдно, некрасиво одты, наружность ихъ была искажена странностію одежды, въ которой такъ и отзывалось варварское безвкусіе древняго времени. Длинныя, узенькія платья стсняли движенія бдныхъ двочекъ, волосы ихъ скрывались подъ чорной сткой, или закалывались на макушк безобразной роговой гребенкой, вокругъ шеи вились жгутомъ шелковые полинялые платочки, и мн такъ и хотлось поймать одну изъ черноглазыхъ рзвушекъ, сорвать съ нее чорную стку, или роговую гребенку, опустить ея косы на загорлую шейку, надть на нее коротенькое, свтлинькое платьице, и потомъ дать ей свободу, чтобъ полюбоваться ея играми на зеленомъ лугу, чтобъ прислушаться къ ея звонкому голосу, сливающемуся съ громкимъ смхомъ шалуновъ-товарищей!…

Вдругъ взоръ мой, удивленный, очарованный остановился на двочк, подбжавшей ко мн, когда она гналась за обручемъ… Никогда не забуду я этого милаго, прелестнаго созданія, также мало походившаго на дтей уздныхъ жителей, какъ и на разряженныхъ куколъ, которыхъ водятъ по Невскому, въ бархат и перьяхъ.

Вообразите себ цвтущую, рзвую, граціозную двочку, съ большими чорными глазами, съ пунцовыми, немного-загорлыми щечками, съ чорными, длинными косами, съ очаровательной улыбкой дтской безпечности!

Ей казалось лтъ семь. Розовое кембриковое платье опускалось немного ниже колнъ, вышитые панталончики падали на узенькую, мило-обутую пояску, блая пелеринка покрывала ея полныя плечики, круглая соломенная шляпка защищала отъ, солнца черноволосую, граціозную головку моей красотки. И такъ много жизни, веселости, доброты отражалось въ ея большихъ глазахъ!… и такъ непринужденны были ея движенія, полныя дтской граціи!…

Обручъ ея упалъ возл меня, я тотчасъ же поднялъ, и отдавая его прелестной двочк, взялъ ласково ея ручку.

Сначала она немного смутилась, потомъ присла, поблагодарила за услугу и хотла было снова бжать. Я удержалъ ее, и сказалъ, улыбаясь, показывая на ступени церкви, что она устала и что не худо-бы ей было отдохнуть въ тни.

Она сла возл меня, не выпуская своей руки, но потомъ сказала мн съ безпокойствомъ, что мать будетъ искать ее.

— А гд ваша маменька?— спросилъ я.

— Вотъ она идетъ сюда съ Володей, сказала радостно моя маленькая собесдница, и бросилась навстрчу къ матери, повся обручъ на свою ручку.

Тогда увидлъ я молодую женщину, стройную, съ гибкой тальей, съ плавной поступью, просто, по чисто, даже изящно-одтую, съ двухъ-лтнимъ ребенкомъ., заснувшимъ на ея рукахъ. Во-всей особ ея разлита была нжная, привлекательная грація, улыбка была полна кротости, и дивное спокойствіе выражалось въ глазахъ….

— Пора намъ домой, сказала она ласково своей дочери: папа ждетъ насъ и Володя ужъ заснулъ.

Двочка подошла ко мн, сказала, что уходитъ домой, и на прощанье подставила мн свою хорошенькую щечку, которую я тотчасъ же поцловалъ.

Я спросилъ какъ ее зовутъ.

— Надей! отвчала она, присдая.

— А папашу?

— Папашу зовутъ Семеномъ Захаровичемъ.

— Какъ? сказалъ я съ удивленіемъ,— неужели?.. я знаю вашего батюшку, я говорилъ съ нимъ сегодня….

— Такъ это про васъ разсказывалъ намъ сегодня папа?… не можетъ-быть!

— Отчего не можетъ-быть?

— Онъ говорилъ, что видлъ такого сердитаго господина, а вы такой добрый и ласковый! И двочка обвила мою шею своими ручонками, увряя меня въ своей любви,

Мать подозвала её, мы обмнялись издали поклонами, и мои новыя знакомыя пошли домой. Надя обернулась еще разъ ко мн, сдлала мн прощальный знакъ рукой, и скоро исчезла изъ моихъ глазъ.

Я также пошелъ домой,— но долго рисовалось въ моемъ воображеніи дтская, южная головка, и кроткое лицо молодой женщины, и спящій младенецъ въ объятіяхъ матери!…

Я никакъ не могъ врить, что эта женщина — жена скучнаго Семена Захаровича, что прелестная Надя — его дочь.— Семенъ Захаровичъ! Семенъ Захаровичъ! который къ каждому слову прибавляетъ съ, называетъ меня: вашимъ высокоблагородіемъ, увряетъ, что въ уздномъ город люди живутъ припваючи!… о этотъ несносный Семенъ Захаровичъ долго терзалъ мое воображеніе.

‘Ужасный человкъ! думалъ я, хорошо теб восхвалять прелесть твоего жилища!… Тутъ я задумался о прелестной женщин, и ко мн налетло много-много думъ. Мое воображеніе представляло мн ее и въ столичномъ обществ и въ скромной жизни маленькаго городка, но тамъ и здсь она мн являлась въ разныхъ образахъ, я сталъ ихъ сравнивать, и опять много мыслей зашевелилось въ моей голов, Я желалъ, чтобъ и Семенъ Захаровичъ такъ же много заботился о судьб той прекрасной женщины, какъ заботился я въ своихъ думахъ, но…. (онъ можетъ-быть заботился и боле, а я не зналъ этого и такая мысль не приходила меня умшить). Не могу выразить всего, что я тогда думалъ, а эти слова мои чувствую, слаба выражаютъ т чувства и думы. А что будетъ съ моей черноглазой, чернобровой красоткой, съ моей миловидной Надей? куда она днетъ избытокъ жизни, избытокъ чувствъ своей богатоодаренной природы? озаритъ ли лучь поэзіи ея молодое существованіе?… кто полюбуется ея красотою, ея чорными глазами, и кто поцлуетъ эти чудные глазки съ упоеніемъ любви, когда разгорится въ нихъ огонь юности?’

Вотъ о чемъ я думалъ, любезный читатель, возвращаясь домой и входя въ мою комнату, въ которой ожидали меня Малекъ-Адель съ Матильдой, скользкій диванъ и романъ Дюма.—

Я ршилъ, что мн необходимо побывать у Семена Захаровича, что на другой же день я отправлюсь къ нему поговорить о длахъ и…. и познакомиться съ его семействомъ.

— Когда я заснулъ, мн представилась во сн улыбающаяся Надя, съ обручемъ на кругленькой ручк, и ласковый голосъ ея манилъ меня на зеленый лугъ, окружающій старинную церковь узднаго городка, облитую лучами заходящаго солнца!..’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ВТОРОЙ ДЕНЬ.
СЕМЕНЪ ЗАХАРОВИЧЪ.

Вообразите себ удивленіе молодаго человка, привыкшаго просыпаться въ 12-мъ часу, посреди тишины уютной спальни, въ которую свтъ Божій едва-едва пробирается сквозь спущенныя занавси,— вообразите себ его удивленіе, когда онъ проснулся въ уздномъ город, въ седьмомъ часу утра, всталъ съ постели и началъ разсматривать окружающіе его предметы….

Сквозь незавшенное окно стремились въ комнату золотые лучи солнца, играли на блой штукатурк ея стнъ и освщали невыкрашенный полъ, на которой низенькія окна отбрасывали тнь своихъ рамокъ….

Рой мухъ жужжалъ вокругъ моей постели, кошка грлась на солнц, поселившись на подоконник, на улиц ворчали собаки, косясь на прохожихъ, птухъ плъ, прохаживаясь важно около деревяннаго забора, телга скрипла, прозжая мимо нашего дома, и въ сосдней комнат вели въ полъ-голоса бесду, подъ пріятный шумокъ кипящаго самовара.

Я надялся, что дла мои не задержатъ меня долго въ уздномъ город, что непозже какъ на другой день отправлюсь я обратно въ свою усадьбу, а чрезъ недлю полечу въ Петербургъ, въ шумный, блестящій, упоительный, роскошный Петербургъ!…

О еслибъ мн сказали тогда, что я пробуду еще четыре дня въ своемъ заточеніи, я бросилъ бы вс дла, и хоть пшкомъ убжалъ бы изъ скучнаго мста, гд солнце, мухи, собаки, кошка и телга заставили меня встать въ семь часовъ утра!…

Въ десять часовъ пришли мн доложить, что Семенъ Захаровичъ проситъ позволенія войдти ко мн. Я поспшилъ къ нему навстрчу, усадилъ его на диванъ, предложилъ ему трубку и стаканъ чаю, и пока почтенный Семенъ Захаровичъ, удивленный моею необыкновенною любезностью, началъ протяжнымъ голосомъ говорить со мной о длахъ, я разсматривалъ его съ любопытствомъ, желая отыскать въ его лиц, въ его манерахъ, хоть что-нибудь, напоминающее мн, что онъ мужъ молодой и образованной женщины. Но нтъ!… хотя Семенъ Захаровичъ былъ человкъ очень неглупый, я ршительно не нашелъ въ немъ ничего привлекательнаго. Правда, глаза его были такіе же чорные и большіе, какъ огненные глаза моей Нади, но они какъ-то сжимались, моргали, щурились, когда онъ говорилъ. Черные, густые волосы падали на низенькій и плоскій лобъ, и добродушная улыбка мелькала поминутно на его губахъ… Спрашиваю васъ, мои читательницы, могъ ли онъ понравиться хотя одной женщин въ мір!…

— Я надюсь, Семенъ Захаровичъ, сказалъ я: получить сегодня же мои бумаги, а завтра отправиться домой….

Семенъ Захаровичъ покачалъ головой въ знакъ сомннія, пощурился, и возразилъ, что за это никакъ нельзя ручаться.

— Если такъ, то я махну рукой и брошу вс дла. Здсь я ршительно умру съ тоски!

Семенъ Захаровичъ улыбнулся.

— Я въ жизни своей не скучалъ такъ ужасно, какъ въ вашемъ городишк!

Онъ опять улыбнулся.

Ршительно, мой собесдникъ становился нестерпимъ…

— Вамъ совсмъ другое дло, прибавилъ я, глядя на него пристально: вамъ здсь разумется, нескучно, — во-первыхъ, привычка, во-вторыхъ — семейство.

На этотъ разъ Семенъ Захаровичъ не улыбнулся, по сквозь темный загаръ его щекъ пробился яркій румянецъ.

— Я вчера восхищался вашей малюткой, что за прелестный ребенокъ!…

— Бойкая двочка, сказалъ наконецъ Семенъ Захаровичъ, нисколько неудивленный моими словами.

— Воображаю, какъ она васъ утшаетъ, какъ вы ею гордитесь!

— Благодаря Бога, здоровый, веселый ребенокъ! замтилъ, опять улыбаясь, Семенъ Захаровичъ съ такимъ хладнокровіемъ, которое оскорбило меня до глубины души.

Онъ помолчалъ, и какъ-будто не ршаясь сдлать мн вопроса, посмотрлъ сперва на меня, потомъ на полъ, опять на меня, и сказалъ наконецъ, запинаясь.

— А Володю вы не изволили видть?

— Къ сожалнію, онъ спалъ, и я не могъ его разсмотрть.

— Вотъ ребенокъ-то!… проговорилъ, красня, мой собесдникъ, и въ глазахъ его отразилось чувство родительской любви и гордости….

— Какъ уменъ и весь…. весь въ мать, прибавилъ онъ тихимъ голосомъ, въ которомъ звучала невыразимая нжность.

Не знаю отчего, но меня тронули эти слова, сказанныя робко, нершительно, тронула эта любовь, съ которой онъ упоминалъ о жен и сын.

Только мн было досадно, очень досадно за Надю….

— Я вижу, Семенъ Захаровичъ, сказалъ я, улыбаясь, что Володя вашъ любимецъ….

— Да нельзя-съ, никакъ нельзя-съ, отвчалъ онъ, немного смущенный. Во-первыхъ, сынъ, сынъ, какъ ни говори,— все сынъ!… во-вторыхъ, мн его жаль, онъ такой слабенькій, часто хвораетъ, да притомъ онъ весь въ мать!… Вотъ Надя такъ больше на меня похожа!

— Не нахожу, сурово сказалъ я….

— Надя здоровенькая, рзвая двочка… Богъ съ ней!.. а Володя такой худенькій, невеселый…. и въ глазахъ Семена Захаровича навернулась слеза.

— Вы давно женаты? спросилъ я посл минуты нершимости, чувствуя вполн неумстность подобнаго разспрашиванія.

— Девятый годъ, отвчалъ онъ, потомъ прибавилъ задумчиво: да-съ судьба, истинно судьба!…

Я, разумется, не понялъ скрытаго смысла этихъ таинственныхъ словъ, но машинально повторилъ за Семеномъ Захаровичемъ: ‘именно судьба’. Онъ поглядлъ на меня, хотлъ что-то сказать, однако взялъ шляпу и началъ со мною прощаться.— Я протянулъ ему руку, и сказалъ, что непремнно зайду къ нему вечеромъ.

— Милости просимъ, милости просимъ, сказалъ онъ, обрадованный моими словами и улыбаясь мн съ своею постоянною привтливостью.

— Да куда вы спшите, Семенъ Захаровичъ, посидите еще немного….

Я сталъ дорожить обществомъ Семена Захаровича, дорожить его бесдой, хотя, она и была приправлена улыбками и морганьемъ!… сталъ находить въ ней развлеченіе, даже…. нкоторое удовольствіе!

Семенъ Захаровичъ поблагодарилъ за приглашеніе, услся на прежнее мсто, и принялся снова за трубку и за чай….

Мы заговорили о моихъ сосдяхъ, которыхъ онъ зналъ и о которыхъ я не имлъ понятія, объ ихъ усадьбахъ длахъ и тому подобныхъ интересныхъ вещахъ.

— Въ моемъ сосдств находится прекрасная усадьба: Прибрежное, замтилъ я.

— Да-съ! она мн очень, очень знакома сказалъ мой собесдникъ съ необыкновеннымъ выраженіемъ и съ легкимъ вздохомъ. Десять лтъ тому назадъ принадлежала она моему покойному тестю.

— Какъ! можетъ ли быть?

— Тамъ я и познакомился съ Натальей Николаевной…. съ моей женой.— Кто бы тогда подумалъ, что богатая петербургская барышня выдетъ за….

— Да какъ же это случилось?

— Да такъ-съ, судьба, истинно судьба!…

— А давно ли купилъ Прибрежное теперешній владлецъ?…

— Да лтъ девять будетъ. Славная, богатая была усадьба, и весело въ ней живали въ старое время!… Что станешь длать!… видно такъ угодно было Богу?… Сказавъ это, мой собесдникъ перемнилъ разговоръ, и какъ я ни старался навести его на прежній, онъ ловко уклонялся отъ моихъ вопросовъ, и ушелъ домой, не удовлетворивъ моего любопытства, возбужденнаго его семейнымъ романомъ….

Мн хотлось узнать, что побудило жену Семена Захаровича выдти за него замужъ и что вынесла молодая душа ея, когда началась для нея борьба съ дйствительностью.

Въ седьмомъ часу вечера отправился я къ своимъ новымъ знакомымъ…. Да, любезный читатель, вообразите себ, что въ провинціи вечеръ начинается не ночью, а ровно четырьмя часами раньше нашего!… Странное явленіе природы!..

Домикъ Семена Захаровича отдлялся отъ улицы маленькимъ садомъ въ которомъ и встртилъ меня хозяинъ съ безчисленными привтствіями и улыбками. ‘Представьте себ,— сказалъ онъ — ‘Надя сегодня выпросилась на большой лугъ, увряя, что здсь ей тсно, но когда мы ей сказали, что вы придите къ намъ, она такъ этому обрадовалась, что сама не захотла идти изъ дому’, и вроятно желая поострить, хозяинъ прибавилъ, смясь добродушію и мигая глазами: ‘скажите, какъ рано начала заниматься мужчинами’.

Въ эту минуту появилась она сама, моя миловидная, рзвая красотка. Черноволосая головка ея была еще привлекательне безъ шляпки, а веселые глаза, полные жизни, устремлялись на меня еще съ большей лаской, чмъ наканун…. Она услась на мои колна, радуясь, что кончила свой урокъ, и призналась мн откровенно, что гораздо больше любитъ играть, чмъ учиться, особенно лтомъ…. Лтомь такъ душно въ комнат, такъ хочется выбжать на воздухъ, погрться на солнц, побгать на травк, поиграть на простор!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы вошли въ комнату, служащую семейству Семена Захаровича столовой и пріемной. Видъ ея немного развеселилъ меня, въ ея устройств не было роскоши, но проявлялся образованный, даже изящный вкусъ. Насъ встртила хозяйка, и привтствовала меня улыбкой. Удивительно какъ много можетъ высказать женская улыбка!…

— ‘Мы съ вами уже знакомы, я вамъ благодарна за то, что вы полюбили мою Надю, угадали въ ней душу свтлую и прекрасную, размышляете о ея будущности, радуетесь, о боитесь за нее…. за то, что судьба наша занимаетъ васъ!…’ Все это и еще многое, многое, прочиталъ я въ улыбк моей новой знакомой. Я предупредилъ васъ, читатель, что у меня очень пылкое воображеніе….

Маленькій Володя игралъ смирно на ковр, разстанавливая на немъ свои игрушки. Ребенокъ этотъ въ-самомъ-дл былъ похожъ на мать, но его худенькое личико, голубые, кроткіе глаза и блдныя щеки не имли и половины привлекательности одушевленнаго личика Нади, напоминающаго т чудныя, итальянскія головки, которыя мы любимъ представлять себ подъ южнымъ, сіяющимъ небомъ, освщенными горячими лучами полуденнаго солнца, озаренными очарованіемъ красоты и поэзіи….

Хозяйка разливала чай. Мы скоро съ ней познакомились, и разговорившись, я удостоврился въ истин моего предположенія, что Наталья Николаевна принадлежитъ къ числу тхъ женщинъ, которыя соединяютъ съ привлекательною наружностью благородный и образованный умъ. Рчь ея была проста, но сердечна, любезна безъ приторности, и въ ея голов, во всей ея особ было столько непритворной кротости, спокойствія и доброты, что она казалась мн особеннымъ существомъ!…

Нсколько разъ во-время разговора обращалась она къ мужу и тогда глаза ея выражали дружескую искренность, такъ что Семенъ Захаровичъ, казалось мн, преображался и хорошлъ подъ этимъ кроткимъ взглядомъ.

‘Да неужели она въ-самомъ-дл любитъ его’! спрашивалъ я себя поминутно, разсматривая Семена Захаровича. Вообразите! онъ не краснлъ и не смущался отъ удивленія, когда она обращалась съ нимъ съ такою ласковою простотою!… Вообразите! онъ, казалось, такъ привыкъ къ этому обращенію, что находилъ его совершенію естественнымъ и обыкновеннымъ!…

Все шло благополучно…. мн было пріятно, даже весело…. я забылъ уже, что я въ уздномъ город…. но увы!… очарованіе вдругъ разрушилось!… Нсколько постороннихъ лицъ явилось къ Семену Захаровичу, вроятно съ цлью доказать мн свое любопытство, возбужденное такимъ необыкновеннымъ событіемъ, какъ мое пребываніе въ ихъ городк.

Хозяева принимали радушно гостей своихъ, но смотря на Наталью Николаевну, окруженную скучными барынями, (по-крайней-мр, он мн казались такими), я думалъ, что вижу предъ собой кроткую голубку, окруженную коршунами.

Наталья Николаевна съ женской прозорливостью отгадала мою мысль, и улучивъ свободную, минуту, сказала мн своимъ кроткимъ голосомъ: ‘будьте снисходительне къ нашимъ гостямъ, не судите о нихъ по вншностямъ…. между-ними много хорошихъ, истинно добрыхъ людей…’

Я посмотрлъ тогда на этихъ хорошихъ и добрыхъ людей, какъ ихъ называла Наталья Николаевна, съ меньшимъ предубжденіемъ, стараясь себя уврить, что они въ-самомъ-дл очень хороши и очень добры, и можетъ-быть, мн удалось бы исполнить такое похвальное намреніе, еслибъ они не глядли на меня какъ на какое-то любопытное, диковинное чучело….

Къ моему немалому удовольствію, почтенное общество услось скоро за карты. Одну партію составили три мужчины и одна дама, другую три дамы и одинъ мужчина. Въ первой одна барыня болтала за всхъ своихъ кавалеровъ, въ другой кавалеръ молчалъ за всхъ трехъ дамъ. Впрочемъ мужской полъ позволялъ себ также изрдко очень остроумныя шуточки, составляющія обыкновенную принадлежность карточной игры въ провинціи.

Такъ-какъ я отказался отъ картъ, Семенъ Захаровичъ поставилъ себ долгомъ занимать меня. Я охотно избавилъ бы его отъ этой излишней учтивости, но длать было нечего!.. Мы закурили сигары, и услись возл отвореннаго окна.

Наталья Николаевна пошла укладывать дтей. Мужъ ея ласково поцловалъ Надю на прощанье, но когда дло дошло до Володи, онъ взялъ его на руки, смотрлъ долго, съ невыразимымъ безпокойствомъ, на блдное, худенькое личико ребенка, погладилъ его по голов, поцловалъ, перекрестилъ своего младенца, и наконецъ отдалъ его матери, продолжая смотрть на него, пока за нимъ не затворилась дверь….

А между-тмъ я не выпускалъ изъ рукъ мою рзвую Надю, которая терпливо переносила мои поцлуи и мои ласки, Наталья Николаевна взглянула на меня мимоходомъ съ полу-грустною улыбкою, какъ бы благодаря меня за мою любовь къ Над.

Мы остались вдвоемъ съ Семеномъ Захаровичемъ. Онъ былъ охотникъ говорить, и бесда наша не умолкала ни на минуту. Онъ разсказывалъ мн о своемъ дтств, о всхъ непріятностяхъ, перенесенныхъ имъ въ жизни, о томъ, какъ часто приходилось ему бороться съ нуждою, съ интригами, притсненіями, какъ онъ былъ вознагражденъ за нихъ, получивъ, посл дяди своей матери, небольшое наслдство, которое обезпечило его благосостояніе.

Я не могъ не признаться, что мой почтенный собесдникъ говорилъ умно, основательно, хотя нещеголевато. Вообще я уже другими глазами смотрлъ на Семена Захаровича, я угадывалъ въ немъ душу честную, благородную и природный умъ, скрывающійся подъ грубою оболочкою закоренлаго провинціала. Въ его неизысканной рчи проявлялась иногда, какая-то трогательная нжность чувствъ, неумющая высказываться краснорчиво, по исполненная истины и простоты, благодаря ей, я почти помирился съ странными манерами, съ постояннымъ морганьемъ, съ безчисленными улыбками Семена Захаровича.

Такъ прошелъ для меня второй вечеръ моего заключенія въ уздномъ город. Меня пригласили на другой день къ обду. Прощаясь съ хозяевами, я почти радовался, что дла мои задержали меня въ ихъ кругу, что я еще разъ увижусь съ ними!… Но я невполн сознавался въ этомъ чувств, только выходя изъ гостепріимнаго домика Семена Захаровича, я былъ какъ-то необыкновенно настроенъ.— Я чувствовалъ непреодолимое желаніе глубже вникнуть въ домашній бытъ моихъ новыхъ знакомыхъ. Они были близки моему сердцу. Я любилъ ихъ, страдалъ и радовался за нихъ, принималъ въ нихъ живое, искренне участіе.

Поравнявшись съ площадью, гд наканун встртилъ маленькую Надю, я остановился. Предъ глазами моими возвышались блыя стны церкви, ярко освщенныя луннымъ свтомъ…. Я невольно снялъ шляпу и мысленно прочиталъ тихую, сердечную молитву….

Воображаю, какъ часто устремляла, на эту же церковь, кроткій взоръ свой молодая женщина, стараясь подкрпить себя въ трудномъ подвиг смиренія и покорности и чувствуя неодолимую потребность излить въ горячей молитв избытокъ чувствъ. Можетъ-быть, лтъ черезъ девять, другая женщина, молодая и прекрасная, обратитъ также взоръ и мольбы къ золотому кресту старинной церкви, когда въ неопытномъ сердц забушуютъ страсти!… и горячія, необузданныя слезы польются тогда изъ огненныхъ глазъ, и невольные вопли вырвутся изъ стсненной груди…. но сердце, страстное, мятежное сердце ея успокоится и смирится, когда молодая двушка устремитъ взоръ свои на блыя стны храма Господня!…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вокругъ меня все было тихо, такъ тихо, какъ никогда не бываетъ въ столиц!… Въ иныхъ домахъ мелькали огоньки…. изрдка раздавались на улиц шаги прохожихъ, изрдка долетали до меня слабые звуки голосовъ….

Но скоро погасли огоньки, умолкли голоса, улица и площадь опустли…. а золотой крестъ церкви Божіей блестлъ и сіялъ подъ дрожащимъ свтомъ луны!…

ТРЕТІЙ ДЕНЬ.
СУДЬБА.

Я еще не познакомилъ васъ, любезный читатель, съ почтенной хозяйкой дома, въ которомъ я остановился, а между-тмъ она принадлежала къ знаменитостямъ нашего края, и слава ея распространялась но всему узду. Когда помщики прізжали ненадолго въ городъ, они всегда останавливались у Панфиловны, содержательницы постоялаго двора и владтельницы небольшаго домика, въ которомъ они всегда находили комнату, готовую къ ихъ услугамъ.

Панфиловна была расторопная, полненькая, привтливая женщина, сорока-пяти лтъ, неимющая понятія о молчаніи. Языкъ ея былъ въ постоянномъ упражненіи. Что бы она ни длала, чмъ бы она ни была занята, она всегда и везд болтала безъ умолка, болтала сидя и стоя, болтала работая и отдыхая, болтала во сн и на яву. Только что я просыпался, я уже слышалъ ея голосъ, почти въ одно и тоже время, въ сосдней комнат, въ сняхъ, въ кухн, на двор, на улиц…. она была везд, и везд она говорила. Если у нея не было собесдника, она обращала неистощимую рчь свою къ кошк, къ курицамъ, къ цыплятамъ, а въ отсутствіи ихъ и къ неодушевленнымъ предметамъ, которые попадались ей на глаза. Чтобъ избавиться отъ краснорчія моей хозяюшки, нердко покушавшейся завести со мной разговоръ, я запирался въ своей комнат, когда имлъ несчастіе быть дома. Несмотря на эту предосторожность, прелестная Панфиловна нашла способъ взойти ко мн утромъ въ третій день моего пребыванія въ ея гостепріимномъ дом, подъ предлогомъ пособить моему камердинеру убрать самоваръ и чайный столъ. Она суетилась, вытирала по нскольку разъ совершенно сухой подносъ, перемывала чашки, трясла скатерть и все время разсказывала мн что-то, покачивая головой и пожимая плечами, въ надежд переупрямить меня и заставить меня вступить съ ней въ разговоръ, но я ей не поддавался и безжалостно продолжалъ читать книгу.— Вдругъ имя Семена Захаровича, произнесенное моей хозяйкой, возбудило ее вниманіе.

— ‘Вы у него вечеръ изволили сидть?’ говорила Панфиловна. ‘Добрый онъ, очень добрый человкъ! Вотъ и про жену его худаго ничего нельзя сказать, разв только что спсива немного….’

Необразованные люди нердко считаютъ спсивыми тхъ, которые превосходятъ ихъ умственными качествами. Вроятно, Наталья Николаевна не имла привычки справляться у Панфиловны о городскихъ и уздныхъ новостяхъ, не зазывала ее къ себ на чашку чаю, съ намреніемъ вывдать у нее что-нибудь о сосдяхъ, и потому неудивительно, если она заслужила отъ доброй кумушки названіе спсивой. Панфиловна, замтившая съ радостью, по выраженію моего лица, что наконецъ слова ея начинаютъ обращать на себя мое вниманіе, продолжала свою рчь, вытирая пыль съ мебели.

‘Я еще знала Наталью Николаевну, говорила она, маленькой барышней. Она каждое лто прізжала изъ Питера, съ покойнымъ отцемъ своимъ, въ Прибрежное, и всегда бывало у меня приставала, а вотчина у нихъ была тогда славная, а мать-то у нея умерла давненько…. Говорятъ, голубушка, (Царство ей небесное!) отъ горя и въ гробъ пошла…. а мужъ-то ея, не тмъ будь помянутъ!… былъ права крутаго, бывало, какъ прідетъ сюда, такъ весь домъ перевернетъ, такой ужъ былъ характеръ!… да, страхъ, какъ любилъ мотать…. ночи, говорятъ, за картами просиживалъ…. а жена-то этимъ огорчалась, сердечная, да и умерла, а онъ дожилъ до того, что имнье съ публичнаго торгу продали, а Наталья-то Николаевна замужъ пошла молодая, всего ей лтъ 18 было, а прежде-то былъ у нея другой женихъ, изъ Питера…. сговорена ужъ была…. какъ бишь его звали!… Рославскій, что ли!’

— Какъ! неужели Рославекій! Александръ Михайловичъ?

— Именно!… Вы его изволите знать? Видный былъ баринъ!

— Большой ростъ? блокурый?

— ‘Такъ, такъ…. блокурый, красивый мужчина!… Вотъ она и была за него сговорена…. да Богъ ихъ знаетъ, что у нихъ тамъ стряхнулось!.. а жениху отказали…. видно не судьба была! а онъ по ней, говорятъ, тужилъ, да и она-то, говорятъ, сердечная, похудла отъ слезъ…. а отецъ-то….’

Въ эту минуту словоохотливую мою хозяюшку позвали за дломъ въ другую комнату, и она ушла, радуясь и гордясь, что возбудила мое любопытство, и оставила меня въ нетерпливомъ ожиданіи ея возвращенія…. по не желая потворствовать такой самоувренности и надясь удовлетворить мое любопытство при первомъ разговор съ ней, я одлся и спокойно вышелъ погулять, къ крайнему недоумнію краснорчивой Панфиловны…. Между-тмъ, все что я отъ нея слышалъ, занимало меня чрезвычайно. Первую страницу исторіи Натальи Николаевны открыла мн услужливая рука болтливой кумушки, и въ памяти моей глубже всего запечатллось одно имя, имя Рославскаго, имя моего петербургскаго пріятеля.

Были-ли мы дйствительно пріятелями, — это подлежитъ сомннію. Насъ считали друзьями, вроятно, потому, что мы жили въ одномъ дом, часто встрчались въ свт, въ театр и на лстниц, улыбались другъ-другу очень привтливо, пожимая руки и разсуждая о погод, объ обдахъ, объ опер и о рысакахъ. Этимъ и ограничивались изліянія и доказательства нашей нжной дружбы, и если ужъ пошло на откровенность, то я долженъ признаться вамъ, любезный читатель, что терпть не могъ моего пріятеля!… За что! трудно сказать! Я ни въ чемъ не имлъ права упрекнуть его…. Онъ велъ себя такъ благоразумію, осторожно, говорилъ съ такимъ жаромъ о рыцарскомъ благородств своихъ чувствъ, такъ увлекательно описывалъ свои высокія добродтели, съ такимъ негодованіемъ отзывался о втренности, о шалостяхъ молодости, такъ краснорчиво доказывалъ прелесть возвышенной любви, понуждающейся ни въ богатств, ни въ извстности, такъ горячо возставалъ противъ женитьбы по разсчету, что еслибъ я осмлился не признавать его за совершенство добродтели, меня сочли бы завистникомъ, и съ особеннымъ жаромъ заступились бы за него женщины. Онъ такъ умлъ подольститься къ нимъ, окружить себя какимъ-то поэтическимъ свтомъ, очаровать ихъ своимъ краснорчіемъ и заслужить названіе рыцаря, столь рдкое въ нашъ положительный вкъ.

Воображаю, какъ легко было ему внушить молодой, неопытной двушк восторженное чувство, и завладть ея чистымъ, непорочнымъ сердцемъ! Воображаю, какъ искусно выставлялъ онъ себя необыкновеннымъ человкомъ, обладающимъ высокой душей и возвышеннымъ умомъ!… Но зачмъ она ему отказала? вотъ чего не могъ я понять!… Я вышелъ за городъ, гулялъ по большой дорог, и возвратясь домой, тотчасъ же отправился къ Семену Захаровичу.— Онъ былъ еще на служб, и меня приняла Наталья Николаевна, окруженная своими малютками — На ней была надта блая, кисейная блуза, удерживаемая широкимъ поясомъ вокругъ гибкой тальи. Передніе волосы ея, зачесанные гладко, соединялись съ густой косой, лежаршей почти на затылк. Эта строгая, простая, изящная прическа какъ нельзя лучше выказывала чистоту правильныхъ линій ея лица и шеи.

Надя, помстившаяся на табурет, съ какимъ-то вязаньемъ въ рукахъ, поглядывала за окно, а братъ ея сидлъ возл матери, перебирая свои игрушки.— Ни разу не видлъ я этихъ дтей, оставленныхъ на попеченіе няни, Наталья Николаевна была постоянно съ ними, и я любовался ея талантомъ занимать дтей, и не стснять ихъ между-тмъ слишкихъ строгимъ, суровымъ надзоромъ.— Володя почти всегда былъ у нея на рукахъ, какъ-будто заботливая мать боялась выпустить изъ своихъ объятій бднаго, слабаго младенца…. но глаза ея слдили за каждымъ взглядомъ, за каждымъ движеніемъ Нади, за каждымъ впечатлніемъ, отражавшимся на ея одушевленномъ личик. Она боялась за физическую жизнь сына и за умственную жизнь дочери. Съ трепетомъ прижимала она къ врной материнской груди маленькую головку больнаго ребенка, и съ трепетомъ ловила каждое движеніе души веселой двочки, преисполненной жизни, бодрости и огня….

Какъ хорошо понялъ я эти оттнки материнскаго чувства!… Хотя я и не распространяюсь о возвышенности и благородств моей души, какъ пріятель мой Рославскій хотя (между нами будь сказано), я довольно пустой и втренный человкъ, но каждое истинное, глубокое и святое чувство, въ какую бы форму оно ни было облечено, внушаетъ мн благоговніе и находитъ путь къ моему сердцу. Вотъ отчего я такъ скоро помирился съ немного-скучнымъ, немного-забавнымъ, но честнымъ и благороднымъ Семеномъ Захаровичемъ, вотъ отчего трогала меня до глубины души судьба кроткой и заботливой матери моей черноглазой Нади.

Мы возобновили съ этой милой женщиной прерванный вчерашній нашъ разговоръ о жизни въ уздномъ город.

— Скажу вамъ откровенно, возразила мн на это Наталья Николаевна, спокойно устремляя на меня свой взоръ: сначала эта жизнь была мн дйствительно тяжела, невыносимо тяжела. Привычка къ обществу людей образованныхъ заставила меня сильне чувствовать лишенія, которыя пришлось мн здсь переносить. Умъ мой не находилъ пищи, я скучала…. съ пристрастіемъ судила о здшнемъ обществ, видла только его черную сторону, не признавала возможности встртить здсь что-нибудь отрадное для души…. Теперь я привыкла къ этому городу, къ этому обществу, къ этимъ лишеніямъ, я спокойно и безпристрастію смотрю на людей, окружающихъ меня, вижу недостатки ихъ воспитанія, но вижу также ихъ достоинства. Вся жизнь моя сосредоточена въ моемъ семейств, она принадлежитъ моимъ дтямъ и — моему мужу….

— Я не знаю человка добре, благородне и достойне моего мужа. И взоръ ея былъ ясенъ, спокоенъ и твердъ.

— Я душевно уважаю Семена Захаровича: отвчалъ я не много смущенный ея словами.

— Еслибъ вы его знали короче, васъ не удивляла бы моя привязанность къ нему. Эта привязанность, основанная на благодарности и уваженіи, сильне и прочне страстной, восторженной любви!

Въ этой женщин не было лжи и обмана, ея слова, ея чувства дышали высокой истиной.

— Вы не можете себ представить, продолжала Наталья Николаевна, какое сокровище доброты заключено въ честной, прекрасной душ моего мужа. Я обязана ему всмъ, онъ меня призрлъ, когда меня вс оставили, полюбилъ меня, когда несчастіе отдалило отъ меня всхъ друзей моихъ, и между-тмъ его любовь такъ невзыскательна, такъ доврчива! Онъ не требуетъ отъ меня ни нжностей, ни ласкъ, ни увреній…. Онъ знаетъ, что никого и никогда не любила я такъ искренно, такъ свято, какъ его.

— Такъ вы…. счастливы? спросилъ я ее съ горячимъ участіемъ.

— Теперь я счастлива, отвчала она мн спокойно, улыбаясь дтямъ и смотря на нихъ съ любовью…. Я такъ много перенесла въ жизни горя и страданій, что вполн умю цнить свое теперешнее положеніе.— Съ рожденія Нади началась для меня новая жизнь, возобновившая мои душевныя силы…. и несмотря на минуты безпокойства о судьб нашихъ дтей, несмотря на однообразіе нашей жизни, мы имемъ право, мужъ мой и я, сказать по совсти, что мы счастливы! Помолчавъ немного, Наталья Николаевна прибавила, взволнованнымъ голосомъ: Правда, насъ страшитъ иногда ихъ будущность, но мы стараемся обезпечить ее въ матеріальномъ отношеніи, а для остальнаго полагаемся на Бога и на заботливость нашего воспитанія. Признаюсь вамъ, моя Надя часто внушаетъ мн опасенія!… Часто пугаюсь я пламенныхъ чувствъ этого ребенка. Лицомъ она вся въ покойнаго отца моего, и я боюсь, чтобъ она не наслдовала его страстной души, его тревожнаго нрава!… Иногда становится мн за нее такъ страшно, мн кажется, что ее ожидаютъ въ жизни тяжкія испытанія, если я не успю умрить горячности ея чувствъ…. И глаза бдной матери наполнились слезами, но она скоро ободрилась, и улыбаясь почти весело, сказала мн спокойнымъ голосомъ: ‘Я полагаюсь на Бога! Онъ поможетъ мн воспитать мою шалунью, и она будетъ добрая, благоразумная женщина, покорная судьб и своему долгу!…’

Потомъ показала она мн на Володю: ‘А о немъ-то сколько мы безпокоимся!’ проговорила она въ полъ-голоса, не объясняя мн подробне своей мысли, и взяла на руки своего младенца, цлуя его блдныя щеки, какъ-будто стараясь оживить на нихъ румянецъ здоровья.

Посл обда Наталья Николаевна пошла съ дтьми въ садъ, а мы съ Семеномъ Захаровичемъ закурили трубки и разговорились. Рчь коснулась до покойнаго тестя моего собесдника, потомъ перешла къ его дочери, и слово за словомъ, Семенъ Захаровичъ разсказалъ мн подробно исторію своей женитьбы, которую я передамъ читателямъ своими словами. (Извините мн это школьничье выраженіе!)…

Николай Яковлевичъ Лугинъ, покойный тесть Семена Захаровича, былъ человкъ самаго несчастнаго права. Онъ не имлъ никакой власти надъ самимъ собой и дйствовалъ всегда по внушенію своихъ необузданныхъ страстей.— Наслдовавъ посл родителей превосходное состояніе, онъ усплъ разстроить его совершенно своимъ безумнымъ мотовствомъ и своею безпечностью. Неизвстно, до чего довелъ бы его такой образъ жизни, еслибъ судьба не свела его съ благородной и милой женщиной, которую онъ полюбилъ со всею горячностью пылкой души своей. Лугинъ былъ молодъ, уменъ, образованъ, необыкновенно хорошъ лицомъ. Его пламенная любовь, краснорчивая въ своихъ страстныхъ изліяніяхъ, потрясла мирную душу молодой двушки. Она полюбила его и вышла за него замужъ.—

Домашнее счастіе, сладость взаимной любви, кроткій нравъ прекрасной, молодой супруги произвели благодтельное вліяніе на Лугина. Состояніе его поправилось подъ ея заботливымъ попеченіемъ. Рожденіе дочери довершило счастіе молодой четы, но это счастіе было непрочное!… Безпокойный духъ Николая Яковлевича скоро утомился однообразіемъ и тишиной семейныхъ радостей. Онъ искалъ ощущеній сильныхъ, жаждалъ тревожныхъ увлеченіи…. и въ немъ скоро развилась съ неодолимою силою несчастная страсть къ игр.

Съ этого времени погибло навсегда его домашнее счастіе, онъ охладлъ къ жен, убгалъ ея общества, боясь видть ея скорбь, не находилъ никакой отрады въ семейномъ быту, и съ безумнымъ увлеченіемъ предавался своей пагубной страсти, стараясь ею же заглушить упреки совсти. Нравъ его становился все нестерпиме….

Наталь Николаевн было десять лтъ, когда она лишилась матери, поручившей ее, на смертномъ одр, попеченію и любви своей сестры, которая и заботилась съ тхъ-поръ о воспитаніи сиротки.

Лугинъ былъ ужасно пораженъ смертью жены…. Вспоминая ея кротость, ея безропотную покорность, ея врную и святую привязанность, онъ терзался угрызеніями совсти,.

Эта потеря подйствовала такъ сильно на его душу, что онъ забылъ на нкоторое время свою страсть къ игр, и обратилъ вс чувства свои на дочь. Къ счастію сиротки, Богъ послалъ ей въ тетк истиннаго друга, продолжавшаго развивать въ сердц ея вс добрыя начала, поселенныя въ ней покойной матерью. Двочка была окружена любовью и попеченіями. Когда ей минуло шестнадцать лтъ, она познакомилась съ Рославскимъ, полюбила его, онъ къ ней посватался, и предложеніе его было принято.— Въ радужномъ свт представилась ей тогда жизнь, общавшая такъ много счастія и любви. Рославскаго считала она за благороднйшаго человка въ мір, слпо врила er страстной, безграничной привязанности, и роскошно расцвла ея двственная краса, подъ обаяніемъ счастія и любви!— Такова была Наталья Николаевна когда Семенъ Захаровичъ увидлъ ее въ первый разъ. Живо помнилъ онъ вс подробности этой встрчи. Онъ пріхалъ по дламъ къ Николаю Яковлевичу, поселившемуся въ Прибрежномъ на лтнее время. Домъ былъ полонъ гостей, и между ними отличался своею ловкостью и красотою счастливый женихъ Натальи Николаевны.

Лугинъ, поговоривъ съ Семеномъ Захаровичемъ о длахъ своихъ, пригласилъ его остаться у него отобдать. Никто не обращалъ на него вниманія, никто имъ не занимался, но вдругъ подошла къ нему обворожительная, улыбающаяся двушка, разговорилась съ нимъ весело, непринужденно, представила ему своего жениха, и очаровала его своею любезностью, исполненною сердечности и доброты…. И онъ любовался ея счастіемъ, ея дтскою безпечностью.

А между тмъ страшная гроза сбиралась надъ головой бдной Натальи Николаевны. Несмотря на роскошь, которая не переставала царствовать въ дом Лугина, уже давно носились слухи о разстройств его состоянія, о запутанности его длъ. Скоро положеніе ихъ стало такъ шатко, что невозможно было дальше скрывать горькую истину.— Игра и мотовство часто вводили Лугина въ необходимость длать долги, которые росли, увеличивались ежегодно, а онъ съ всегдашнею своею безпечностью забывалъ о нихъ, и вмсто того, чтобъ принять какую-нибудь мру, продолжалъ проживаться по старому, какъ ни въ чемъ не бывало. Нетолько его знакомые, но даже онъ самъ не подозрвалъ, какъ ужасно было разстроено его состояніе.

Онъ общалъ при жизни своей дать Наталь Николаевн половину своего имнія, а остальное, посл его смерти, за погашеніемъ долговъ, должно было также поступить въ ея владніе. Подписавъ эти условія, Лугинъ вообразилъ, что совершенно обезпечилъ будущность своей дочери, и успокоился,— но скоро одно взысканіе за другимъ поступило на него, суммы ужасно выросли, и чтобъ расплатиться съ долгами, онъ долженъ былъ пожертвовать боле, чмъ половиной своего состоянія.— Пламенный женихъ его дочери сталъ задумываться, охладлъ къ своей невст, упрекалъ иногда Лугина въ разстройств состоянія…. тотъ выходилъ изъ себя, называлъ его корыстолюбцемъ, хотя Рославскій приписывалъ вс свои слова и поступки нжной, заботливой любви къ невст.— Наступила осень…. Женихъ долженъ былъ возвратиться въ Петербургъ, а Лугинъ намревался пріхать туда съ дочерью къ самой свадьб, назначенной черезъ мсяцъ. Передъ отъздомъ, Рославскій потребовалъ ясныхъ, положительныхъ свдній о состояніи своей невсты. Между нимъ и отцомъ ея произошла сцена….

Бдная двушка ничего не понимала. Она не знала больше чему врить, чего ожидать!… давно уже не узнавала она въ жених своемъ того необыкновеннаго, благороднаго человка, пламеннаго и нжнаго, какимъ онъ выказывалъ себя сначала….

Съ трепетомъ ждала она окончанія переговоровъ отца своего съ женихомъ. Наконецъ двери кабинета отворяются.

Рославскій подходитъ къ ней, и прикидываясь огорченнымъ и убитымъ, объявляетъ ей, что Лугинъ отказалъ ему!… Она не вритъ этому, она не понимаетъ его, и бжитъ къ отцу. Видъ его заставляетъ ее содрогнуться. Онъ стоитъ предъ ней багровый, напрасно стараясь унять свое волненіе и выговорить слово. Наконецъ онъ подзываетъ ее къ себ и объявляетъ, что онъ отказалъ Рославскому и что все кончено между нею и женихомъ ея. Услыша эти слова, бдная двушка падаетъ за-мертво къ ногамъ отца.— Когда она пришла въ себя, Рославскаго не было уже въ деревн, но онъ оставилъ ей письмо, въ которомъ всю вину разрыва слагалъ на ея отца, и старался оправдать себя, приписывая свои поступки своей заботливости о ея будущности.

Ни слова не сказала бдная двушка, прочитавъ эти строки!… ни слова упрека, ни слова ропота не произнесла она въ своемъ отчаяньи, только щеки ея поблднли, глаза потеряли свои прежній блескъ, и головка склонилась къ больной груди.

Здоровье отца ея было также чрезвычайно разстроено. Дла становились все запутанне, поздку въ Петербургъ отложили, домъ ихъ опустлъ. Семенъ Захаровичъ, привлеченный участіемъ къ страждущей двушк, которою онъ такъ восхищался во дни ея счастія, продолжалъ посщалъ Прибрежное. Такъ прошло нсколько мсяцевъ. Онъ съ каждымъ днемъ больше и больше привязывался къ Наталь Николаевн, тронутый ея безропотною грустью, ея невыразимою кротостью, съ которой она переносила капризы больнаго и убитаго горемъ отца, но робкая и благоговйная любовь его никогда не смла высказываться.

Однажды пріхалъ онъ въ Прибрежное, Наталья Николаевна встртила его съ блднымъ лицомъ, орошеннымъ слезами: ‘Доктора! доктора! Папенька умираетъ…. ради Бога, доктора!…’ кричала она ему умоляющимъ голосомъ…. но ни докторъ, ни Семенъ Захаровичъ не помогли, и бдная семнадцати-лтняя двушка осталась круглой сиротой. Имнье продали съ публичнаго торга, и оно пошло на уплату долговъ. Тетки ея уже давно не было на свт, и Наталья Николаевна осталась безъ покровителя, безъ пріюта, безъ куска хлба. Никакого извстія не получала она отъ Рославскаго, хотя онъ былъ увдомленъ о смерти ея отца….

Тогда явился къ ней человкъ простой, необразованный, но человкъ съ душой честной и благородной. Онъ открылъ бдной двушк свою тайну, и не требуя отъ нея взаимности, предложилъ ей раздлить свой скромный жребій. Исполненная благодарности, тронутая ея великодушіемъ, его робкою, но врною привязанностью, она протянула ему руку, и чрезъ годъ посл смерти отца, Наталья Николаевна обвнчалась съ Семеномъ Захаровичемъ и нашла въ немъ самаго нжнаго, внимательнаго друга,

Когда родилась Надя, молодая женщина почерпнула новыя силы, новую бодрость въ сладкихъ ощущеніяхъ материнской любви.— Снова узнала она счастіе, полюбила жизнь, снова сердце ея замирало отъ радости, когда, опустившись на колна возл колыбели ребенка, она призывала благословеніе неба на младенческую головку дочери!

Съ тхъ-поръ жизнь ея, тихая, безмятежная, озарилась новымъ свтомъ, и Семенъ Захаровичъ могъ сказать себ, что составилъ счастіе женщины, которую любилъ больше жизни, больше души своей….

Надя росла, и дтская красота ея развивалась заодно съ ея душевными способностями. Она оживляла своимъ лепетомъ, своими играми тишину домашняго быта и радовала родителей своимъ цвтущимъ здоровьемъ и своею веселостью. Ей было пять лтъ, когда родился Володя, здоровье котораго возбуждало постоянныя опасенія отца и матери. Послдняя, понимая, кром физической опасности, и опасности нравственныя, удляла обоимъ дтямъ равную часть любви и заботливости, но Семенъ Захаровичъ, спокойный насчетъ Нади и огорченный болзненнымъ видомъ сына, невольно привязался къ нему съ страстною нжностью… и неудивительно!… въ кроткомъ личик ребенка, онъ узнавалъ возлюбленныя черты его матери!…

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.
ПРОГУЛКА.

Какъ ни старался я защищаться въ своей комнат отъ нападеній Панфиловны, явно искавшей случая возобновить со мной вчерашній разговоръ, однако она и на этотъ раз умла попасть въ мою крпость, прокравшись за моимъ камердинеромъ, когда онъ несъ ко мн самоваръ. Я поклонился ей и началъ ходить по комнат, не обращая на нёе никакого вниманія. Напрасно вертлась она передъ моими глазами, выказывая свою усердную услужливость, вытирая пыль съ оконъ, со стульевъ, съ грязныхъ рамокъ ужасныхъ гравюръ, съ скользкаго дивана, памятнаго мн моимъ паденіемъ, напрасно присоединяла она къ этому занятію неумолкаемую болтовню, напрасно разсказывала мн вс сплетни маленькаго города, вс подробности семейной жизни узднаго предводителя, исправника, доктора и т. д., напрасно произносила съ намреніемъ возбудить мое любопытство, имена Семена Захаровича и жены его, ничто не могло поколебать моего упрямаго молчанія, которое встрчало усердіе моей дорогой хозяюшки. Я притворялся, что не слышалъ ни одного ея слова, хотя они невольно долетали до моего слуха.

‘Вдь вамъ поди какъ скучно здсь!… говорила словоохотливая кумушка…. Чтобы вамъ сегодня прокататься? погода такая ясная, а въ 10-ти верстахъ отъ города, въ деревн Круглиц, сегодня праздникъ, пиво варятъ и народу будетъ много….’ Счастливая мысль блеснула тогда въ моемъ ум, и я чуть не бросился обнимать за нее дорогую, добрую Панфиловну.— Я ршилъ, что предложу мою коляску Семену Захаровичу и семейству его, а самъ сяду возл кучера, и что мы отправимся вечеромъ за-городъ, на деревенскій праздникъ.

Я тотчасъ же хотлъ бжать къ Семену Захаровичу уговориться съ нимъ объ этой прогулк, но онъ совершенно неожиданно явился ко мн самъ, объявляя, что принесъ мн добрую всть.

— Въ чемъ же она состоитъ? почтенный, дорогой Семенъ Захаровичъ, спросилъ я, протягивая ему дружески руку.

— Я пришелъ васъ освободить изъ вашего заключенія, отвчалъ онъ мн, улыбаясь: принесъ вамъ бумаги…. дло ваше устроилось, и вы можете сегодня-же вызжать домой, я радуюсь за васъ, хоть намъ признаться и хотлось бы удержать васъ подольше въ нашемъ городишк…. вашъ пріздъ насъ развеселилъ, мы васъ истинно полюбили. Ну!— да авось вы опять къ намъ когда-нибудь заглянете!…

— Благодарю васъ, благодарю васъ, Семенъ Захаровичъ, сказалъ я, пораженный извстіемъ, что могу тотчасъ-же выхать изъ узднаго города…. Я хотлъ себя уврить, что радуюсь ему, но въ-самомъ-дл мн было досадно, я такъ много ожидалъ удовольствія отъ вечерней прогулки, и не зналъ чмъ объяснить Семену Захаровичу мое непонятное желаніе пробыть лишній день въ городк, въ скучномъ, несносномъ городк, какъ я его называлъ. Однако я ршился сказать ему, что несмотря на возможность отправиться сегодня же домой, я не перемню моего намренія остаться здсь до завтра, а сегодня я сбираюсь на деревенскій праздникъ въ Круглиц, предложилъ ему покататься со мною вечеромъ и просилъ передать мое приглашеніе Семейству его.

— Покорно благодарю!… очень было-бы пріятно-съ…. не знаю какъ жена, мы съ ней поговоримъ….

— Я самъ приду за отвтомъ.

— Такъ пожалуйте ужъ откушать.

— Благодарю — непремнно буду.

И проводивъ Семена Захаровича, я какъ ребенокъ занялся приготовленіемъ къ предстоящему удовольствію, позвалъ кучера, веллъ ему хорошенько выкормить лошадей, вычистить новую сбрую, вымыть мою колясочку, чтобъ экипажъ мои и упряжъ были въ самомъ блистательномъ вид.

Надя встртила меня съ распростертыми объятіями, когда я пришелъ въ домъ ея отца, она бросилась мн на шею, цловала меня, прыгала вокругъ меня отъ радости, и благодарила за то, что беру ее съ собой кататься.

— Такъ дло ршеное? прогулка наша состоится?…спросилъ я Семена Захаровича, раздляя почти вполн дтскую радость моей любимицы….

Въ пять часовъ вечера коляску подали къ крыльцу. Семенъ Захаровичъ сначала никакъ не соглашался, чтобы я слъ возл кучера, увряя, что онъ можетъ хать за нами въ своихъ дрожкахъ, въ которыхъ сидла няня съ узлами и провизіей, и уступить мн мсто возл Натальи Николаевны и Нади, но какъ ни пріятно было-бы для меня такое перемщеніе, я на него не согласился. Семену Захаровичу казалось очень дико, что молодой владлецъ семисотъ душъ, одтый по послдней мод, сидитъ на козлахъ. У васъ въ окрестностяхъ Петербурга другое дло, тамъ это такъ водится, ну а здсь вы всхъ удивите.— Предсказаніе это сбылось Вс прохожіе останавливались, выпяливали на меня глаза, помирали со смху, качали головой, и два года сряду разсуждали еще сограждане Семена Захаровича о такомъ удивительномъ происшествіи.

Десять верстъ прохали мы немного боле полу-часа, далеко оставивъ за собой дрожки съ няней, салопами и провизіей.— Мы признаться немного утомились отъ жару и пыли, маленькій Володя, котораго Наталья Николаевна держала на колняхъ, плакалъ, жаловался на жаръ, и я пришелъ уже въ отчаяніе, думая что прогулка наша будетъ неудачна, но подъзжая къ Круглиц, мы услышали громкія, веселыя псни крестьянъ, и увидли въ деревн пеструю, оживленную картину. Мы вышли изъ экипажа, услись въ тни на деревянной скамь, и разсматривали веселыя группы, окружавшія насъ.— Въ хоровод ходили молодые парни въ красныхъ рубахахъ, повязанныхъ пестрымъ поясомъ, въ синихъ растегнутыхъ кафтанахъ, и красныя двушки, въ праздничныхъ сарафанахъ….

Въ средин хоровода плясалъ парень, размахивая платкомъ и отбрасывая назадъ голову. Быстрыя, удалыя его движенія были такъ смшны, ловки, неожиданны, что вс, глядя на него, помирали со смха и въ кружк зрителей раздавались поминутно слова: ‘лихо, лихо, парень!’ а между-тмъ веселый хороводъ оглушалъ воздухъ своимъ громкимъ, усерднымъ, но несовсмъ стройнымъ пніемъ.

Немного дальше едва-едва колыхались качели, подъ тяжестью двадцати, если небольше, особъ, сидящихъ, стоящихъ и висящихъ на нихъ. Тутъ раздавались тоже псни, только заунывне хороводныхъ, и прерываемыя смхомъ и разговорами. Трезвые мужики ходили по улиц, любуясь пестрымъ собраніемъ, а веселые сидли на крыльц одной избы, распвая псни, несовсмъ твердымъ голосомъ.

Многіе крестьяне съ радушіемъ, которое встрчается только въ Россіи, классической стран гостепріимства, звали насъ неотступно къ себ въ избу покушать рыбничка, яишенки, выпить пива. Я ршился наконецъ войдти къ одному изъ нихъ.

Въ изб было множество гостей, но вс они, при моемъ появленіи, отошли отъ стола, съ котораго пироги, щи, каша, медъ, ватрушки, молоко, пиво и сусло не снимались во весь день. Каждаго гостя, сосда или дальняго, богатаго или нищаго, принимали съ радушіемъ, угощали съ поклонами и сажали въ передній уголъ, подъ образа….

Надя ни минуты не сидла на одномъ мст, длинныя ленты ея круглой шляпки развивались въ воздух, когда рзвушка перебгала отъ насъ къ хороводу, отъ хоровода къ качелямъ, прыгала, смялась и хлопала въ ладоши.— Однако Семенъ Захаровичъ напомнилъ, что ему пора бы и домой, гд ожидаютъ его занятія. Мы съ Надей повсили голову, тогда онъ предложилъ оставить намъ коляску, а самому отправиться въ дрожкахъ съ нянюшкой и Володей, котораго начинало уже клонить ко сну. Сначала Наталья Николаевна не соглашалась отпустить безъ себя сына, но мужъ началъ ее уговаривать, увряя, что она безъ страха можетъ поручить ему ребенка. Надя, почти со слезами, приступила къ ней съ тою же просьбою, и наконецъ она согласилась. Узжая, Семенъ Захаровичъ упрашивалъ васъ нагуляться до-сыта и переждать нестерпимый жаръ. Мы такъ и сдлали. Любуясь веселіемъ Нади, разговаривая между собой, мы не замчали, какъ проходило время.

Къ намъ подошелъ слпой старикъ, прося милостыни. Наталья Николаевна и я, какъ будто сговорившись, подозвали къ себ въ одинъ голосъ Надю и поручили ея маленькой, нжной ручк наше подаяніе. Обрадованная этимъ, двочка робко подошла къ слпому, отдала ему деньги, и долго, долго смотрла ему въ лицо…

— Ты ничего не видишь? спросила она его наконецъ своимъ милымъ дтскимъ голоскомъ, въ которомъ звучало сердечное состраданіе.

— Ничего! отвчалъ старикъ, вздыхая и опираясь на свей посохъ….

— Бдный! какъ теб скучно! сказала двочка, склоняя задумчиво прекрасную головку свою.

— Не горюй о немъ, барышня отвчалъ ей на это мужикъ, прислушившійся къ ея словамъ: ты дала ему столько денегъ, что онъ долго будетъ сытъ.

— Сытъ! возразила Надя со вздохомъ: но за деньги онъ не купитъ себ глазъ! Это замчаніе было сказано съ такимъ горячимъ чувствомъ, что мы неводьпо переглянулись съ Натальей Николаевной. Въ толп же мужиковъ и бабъ, окружающихъ Надю и слпаго, раздался добродушный смхъ, возбужденный наивностью двочки.

Мужикъ, смясь вовсе горло, вмшался опять въ разговоръ:

— А что бы теб попытаться, дядя Сидоръ, на Покровской ярмарк купить себ глаза! сказалъ онъ слпому.

— Нтъ, бдный старикъ, замтила Надя, обращаясь ласково къ слпому, который улыбался съ тихой грустью словамъ ребенка: — не слушай его! ты нигд не купишь себ глазъ. Но приходи въ городъ, я дамъ теб хлба, а мама дастъ теб денегъ. Старикъ, крестясь, молился за Надю, стоящую въ задумчивости возл него….

— Еслибъ я могла, сказала она опять обращаясь къ старику: я дала бы теб, хоть на одинъ день, мои глаза, да ты самъ знаешь, что это невозможно!…. и горячая слеза скатилась на розовую щечку ребенка.

— Вы видите, сказала мн Наталья Николаевна, съ безпокойствомъ: вы видите, какъ живо и горячо чувствуетъ она теперь? что же будетъ позже?

Я не отвчалъ, но въ душ своей повторилъ я вопросъ бдной матери: ‘что будетъ позже?’ и не зналъ кмъ больше любоваться, прелестнымъ ли ребенкомъ, задумчиво и съ состраданіемъ устремляющимъ свой дтскій взоръ на сдую голову старика, или кроткою матерью, которая душой своей постигала младенческую душу дочери, любовью своею угадывала нжныя чувства ребенка….

— Пора намъ домой, сказала она мн, вставая съ своего мста,

Я ничего не смлъ возразить, и веллъ подать экипажъ.

Надя помстилась между мной и матерью, мужики сняли шляпы на прощанье, лошади тронулись, и быстро помчали насъ по дорог къ городу. Долго еще долетали до насъ громкія псни крестьянъ, наконецъ он замолкли, насъ окружила тишина, глубокая тишина…. Надя заснула, прислонивъ голову къ плечу матери.

— Пусти лошадей шагомъ, сказалъ я кучеру.

— Зачмъ? спросила меця Наталья Николаевна.

Долго не могъ я отвчать. Какое-то неясное, сладостное, тревожное чувство наполняло мою душу. Глаза мои устремлялись невольно, съ выраженіемъ глубокаго, сердечнаго уваженія на прекрасное и кроткое лицо молодой женщины. Любуясь ею, я вспомнилъ тяжкія страданія, перенесенныя этимъ благороднымъ сердцемъ, вспомнилъ высокія чувства самоотверженія и преданности, которыя одушевляли ее въ настоящемъ ея положеніи!…

— Завтра я узжаю, сказалъ наконецъ съ усиліемъ, и Богъ знаетъ когда увижусь съ вами и съ семействомъ вашимъ!… Не думалъ я провести здсь такъ много отрадныхъ, пріятныхъ часовъ!

— И мы будемъ вспоминать вашъ пріздъ и вашу дружбу, отвчала она мн съ своею сердечною и спокойною привтливостью, и протянула мн руку.

— Будьте счастливы!… прошепталъ я, стараясь скрыть свое волненіе и почтительно цлуя ея руку.

Мы подъхали къ дому моихъ новыхъ друзей. Хозяинъ вышелъ къ намъ навстрчу на крыльцо, вынулъ изъ коляски спящую Надю и внесъ ее въ комнаты. Наталья Николаевна пошла прямо въ дтскую, провдать сына и уложить дочь, потомъ вернулась къ намъ, и сла возл насъ у открытаго окна…. Ночь была чудная…. въ воздух не было ни малйшаго движенія…. мы болтали долго, не ршаясь разстаться, не ршаясь покинуть нашихъ мстъ….

ПЯТЫЙ ДЕНЬ.
ОТЪЗДЪ.

‘Прощай тсная комната, прощай словоохотливая Панфиловна, прощай и ты уздный городъ’, говорилъ я, просыпаясь на другой день и стараясь уврить себя, что я радуюсь моему отъзду.— Но въ сердц своемъ говорилъ другое: ‘Прощай, мой добрый, честный Семенъ Захаровичъ и маленькій гостепріимный домъ, въ которомъ нашелъ я такъ много радушія и ласки, прощай прекрасная, благородная женщина, посвятившая жизнь свою исполненію святаго долга, прощай и ты моя черноглазая, прелестная Надя, милое, восхитительное существо, созданное на радость и украшеніе міра!…

Весь день провелъ я въ семейств узднаго судьи, и наконецъ собрался въ путь.

Дружески разстались со мной Семенъ Захаровичъ и жена его, но горько плакала маленькая Надя, обнимая меня своими рученками и говоря, что не отпуститъ своего друга, потому-что полюбила его больше всхъ на свт, посл отца и матери. Напрасно старались мы ее успокоить, напрасно общался я прислать ей большую, нарядную куклу изъ Петербурга, и скоро опять пріхать къ ней, она не переставала плакать, прижимая къ груди моей свою маленькую, прелестную головку.— Я поцловалъ ее и слъ въ дорожную коляску….

Скоро уздный городъ скрылся изъ вида. Первый разъ въ жизни почувствовалъ я что-то похожее на грусть одиночества, но въ душ своей увозилъ я свтлыя воспоминанія. Передъ глазами моими носился прекрасный женскій образъ и одушевленное личико обворожительнаго ребенка, ея взоръ полный состраданія, устремленный на слпаго старика, ея горячія слезы при разлук со мной….

‘Прощай Надя! прощай родная моя! говорилъ я, и повторялъ мысленно вчерашній вопросъ ея озабоченной матери: ‘что-то будетъ позже!’

Когда-нибудь разскажу вамъ, читатель, что было позже съ моей Надей, гд, когда и какъ я встртился снова съ этимъ милымъ созданіемъ, а теперь прощусь съ вами, И скажу вамъ въ заключеніе моего разсказа:

‘Куда бы судьба васъ ни помстила, какъ бы ни казалась вамъ скучна и безотрадна жизнь окружающихъ васъ людей, не отчаивайтесь отыскать въ ней свтлую сторону, не произносите надъ ней легкомысленнаго приговора!… везд найдете вы уголокъ, озаренный лучемъ поэзіи, везд найдете вы людей счастливыхъ, и нтъ ни одной страны въ Божіемъ мір, гд бы не обитали любовь и добродтель.’

‘Сынъ Отечества’, No 10, 1852

ПЯТЬ ДНЕЙ ВЪ УЗДНОМЪ ГОРОДК.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ.НАДЯ.

ВТОРОЙ ДЕНЬ.СЕМЕНЪ ЗАХАРОВИЧЪ.

ТРЕТІЙ ДЕНЬ.СУДЬБА.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.ПРОГУЛКА.

ПЯТЫЙ ДЕНЬ.ОТЪЗДЪ.

Читайте также:

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ.
НАДЯ.

ВТОРОЙ ДЕНЬ.
СЕМЕНЪ ЗАХАРОВИЧЪ.

ТРЕТІЙ ДЕНЬ.
СУДЬБА.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.
ПРОГУЛКА.

ПЯТЫЙ ДЕНЬ.
ОТЪЗДЪ.